Kamal

А я в детстве на всяких мероприятиях часто слушал профессионалов. Ж. Базарова знаю, он известный сказитель, но еще было множество признанных народных сказителей, не удостоившихся вниманию государства. Собирали толпу аульчан и могли петь целыми днями, заслушаешься. Вот таких жырау, в последние лет 20-30 я точно не слушал. Может быть и не приходилось, так как частые разъезды по странам, работа, заботы последних лет и т.д. не оставляли времени на досуги.

Кереев у каракалпаков нет.

Мне как раз было интересно узнать что-то о кураминском говоре, так как Курама состояла из разных племен и народностей, включая и каракалпаков, к тому же она входила в состав "шести алашей" Казахского ханства в конце 17 века (три жуза казахов, каракалпаки, киргизы и курама). Насчет гортанного пения, то оно все еще пользуется популярностью, но такого массового и профессионального исполнения в последние лет 20-30 я не наблюдал. Только это я имел ввиду, когда говорил, что каракалпаки утратили свою квалификацию в этом виде народного творчества. За приглашение спасибо, возможно когда-нибудь удастся попасть на Родину. В Суркаше обязательно буду, хотя гортанное пение на домбре не очень по душе, привык слушать под аккомпанемент кобыза.

В 1932 Каракалпакстан приобрел статус ККАССР и непосредственно вошел в состав РСФСР. И после многократных обращении тогдашнего руководства УзССР, в 1936 году вошла в состав УзССР. Более ранние лингвисты 20 века включили каракалпакский язык к огузской подгруппе, но потом постепенно, каракалпакский язык занял место чисто в кипчакской подгруппе. Если внимательно слушать старые народные песни (оригиналы рукописей не сохранились, к сожалению), то в них действительно присутствует огузский компонент с преобладанием кипчакского. Нынешней каракалпакской молодежи, этот язык и вовсе не знаком, но мне посчастливилось общаться со своими прадедом и дедом, а также их ровесниками и постоянно слушать по радио народные песни. Поэтому уверенно говорю, что язык наших предков был не такой, как нынче. Но мне не известны более ранние говоры как каракалпаков, так и узбеков с казахами. Возможно все говорили на одном языке и постепенно адаптировались местному говору. В отличие от более юго-восточных регионов Узбекистана, каракалпаки возможно переняли огузо-кипчакский говор Хорезма, тем более часть каракалпаков сами местные, никогда не покидавшие берега Амударьи. http://etheo.org/kaaa01.htm

То есть, получается узбекские племена отдельный народ, а кипчаки совсем другой народ?! Все соединившись приняли карлукско-чигильское наречие?! Кипчаки, понятное дело, в некоторой степени сохранили свой диалект, а на каком языке первоначально говорили узбекские племена?

Все одно и то же, никаких совпадений нет. Только, говоря о современных каракалпаках, мы имеем дело лишь с той частью народа, отделившейся от тюркских соплеменников путем присоединения к России. При стремительном уменьшении численности народа и враждебных взглядов соседей по отношению к каракалпакам, присоединение к России было единственно верным решением. Это и сохранило от дальнейшей интеграции или как сейчас модно говорить, ассимиляции с другими тюркскими народами. Все оставшиеся вне зоны каракалпакской области России, как показала история, не смогли сохранить свое каракалпакское самосознание.

Сейчас ни у кого нет гортанного пения. Даже каракалпаки, ярые "фанаты" гортанного пения и то утратили этот вид народного творчества, хотя есть попытки возродить и кое-где поют.

Я поэтому дал ссылку для сравнения. Узбекские и каракалпакские конраты одинаковые по составу. В связи с отделением от Хивы в конце 19 века, а также в целом от Узбекистана в начале 20 века, жители Каракалпакстана сильно окипчакизировались. Хорезмские и другие узбекистанские каракалпаки фактически сохранили свой коренной язык. Язык кураминцев никогда не слышал, хотя в юности побывал почти во всех регионах УзССР. Просто не знаю, как различить, так как, слышал разные диалекты узбекского языка и все для меня было понятно, общался без затруднений.

А какой он, кураминский говор? Дело в том, что у каракалпаков есть записи песен народных певцов первой половины 20 века. Песни на стихи Ажинияза, Кунхожи, Бердаха и других классиков 19 века. Эти песни всегда исполняются в оригинале, то есть, на дореволюционном языке каракалпаков. Есть небольшой музыкальный альбом "Duwtar hawazi". Сейчас и молодые певцы, исполняющие народные песни, иногда пытаются подражать своим предкам. Одна из песен из альбома, для сравнения с кураминским языком. http://berdakb.narod.ru/root/lang/kplat/duwtarlat.htm Хотелось бы узнать экспертную оценку, если можно.

Да конечно, с Божьей помощью. Но каракалпакам нужна особая терпеливость и сверхмудрость. Угроза исчезновения все еще сохраняется, в судьбе народа настал черед и другим видам бедствий, начиная от экологической катастрофы Аральского моря и ... и т.д., и т.п.

Каракалпаки в своей памяти сохранили и нашествия джунгар, и натиски казахов, и попытки Хивинского ханства поработить их и многое другое. Поэтому каракалпаки никак не могут обойтись без джунгар. Я глубоко скорблю населению Джунгарии, повторившему участь каракалпакского народа. Никаких обид между нами быть не должно. Это наша история и мы должны быть готовыми узнать и хорошее, и плохое.

Такие же проблемы. Мне не то что писать, даже читать с трудом удается. Тем более, вот уже 10 лет я не был на Родине и в ближайшем будущем вряд ли удастся. Уж больно не угодил властям РКК.

Каракалпакский вариант читал еще в детстве, на старокаракалпакском алфавите (кириллице). И боюсь, что эту книгу также сдали букинистам, так как давно ее не видел. А электронной версии тем более нет. Я сейчас не на Родине и не знаю о судьбах этих бесценных книг. Душа болит от понимания того, как мы сами своими руками уничтожали свою сокровищницу, имею ввиду и других произведений наших классиков. Все сдавали и меняли на какие-то русско-узбекские сказки, впрямь какой-то бум был.

Верно, первоначально так и было. Все соседние Чингизиды стремились уничтожить "зарвавшихся" каракалпаков в самом зародыше. Тому пример, казахские Чингизиды Бахадур и Есим, проигравшие войну каракалпакам в самом начале 17 века, вскоре сумели собрать огромное войско. В этом помощь им оказали все соседи-Чингизиды. Да и после опустошительных набегов джунгар в первой четверти 18 века, все Чингизиды только и делали, что истребляли и преследовали обессилевших каракалпаков. Но так и не удалось им стереть с лица Земли свободолюбивых каракалпаков. Тем не менее, название темы Нукусы и автор дает ссылку только на сегодняшний город Нукус, к тому же привязывает его к названию монгольского племени Нэгус. У каждого племени есть свои легенды. Мне хотелось бы узнать, какие есть легенды у монгольских нэгусов? Ведь, схожесть названий может быть и просто совпадением, если даже не принимать во внимание разные их произношения.

40 девушек - ПЕСНЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Множество булатных колец При готовит сперва кузнец, А потом кольчугу скует. Все слова переворошит Многотерпеливый певец, А потом сказанье споет. А когда счастливый певец Подведет сказанье к концу Глянет на необъятный мир... Переливчатый мир хорош, Как тысячецветный дворец. Ходишь-бродишь по дворцу, Всех чертогов не обойдешь: Подбираешь словцо к словцу Все последнего не найдешь! С той поры, кoгдa на Мушкил Гулаим ходила воинои, Полдесятилетья прошло, И опять на гребни могил Пролилось тепло, И опять Солнце заиграло светло И пылающим колесом Покатилось по небесам, И опять сменилась весной Краткая зима, И опять Молодой травой и листвой Приукрасился Туркестан. Остров зеленокудрый свой Соловьиный Миуели Гу лаим и Арыслан Ранним утром обошли, Розами свой белый шатер Сверху донизу оплели... Подняла на батыра взор, Выронила розу из рук И промолвила Гулаим: "О мой верный друг, Дорогой супруг! Время словно река течет Не удержишь струистых вод! Миновало ровно пять лет С той поры, когда наш народ Нам бразды правленья вручил, И для наших сросшихся крыл Во вселенной преграды нет. Мой возлюбленный! Отчего Потускнел блестящий хрусталь Взора ясного твоего? О мой сокол! Поведай мне, Что темнеет на самом дне Глаз твоих Ужели печаль?" Но в ответ супруге своей Не сказал батыр ничего, И подумала Гулаим: "Разве Арыслан - соловей, Чтобы в тесной клетке сидеть, Из оконца на мир глядеть? Мой любимый скукой томим По вешнезеленым горам, По широковейным ветрам!" И сказала: "О мой супруг! Оседлай своего коня, Застоялся твой конь гнедой! Захвати с собой свой лук, Распрямился твой лук тугой! Попеченью моих подруг На три дня предоставь меня, Разлучись на три дня со мной, Развлеки себя, успокой: Горный ветер волен и свеж Разутешь себя, распотешь!" Встрепенулся, просветлел, Просиял лицом Арыслан, Скакуна седлать приказал. Сто каленых стрел Положил в колчан, Лук свой лучший в руки взял И, поцеловав Гулаим, На прощанье: "Люблю!" - сказал. Сердце разгоралось огнем, Веселит его Арыслан, Издавая протяжный клич, Сокола бросает на дичь: Быстрые борзые-при нем, Резвый аргамак под седлом! Повстречал в степи Арыслан Многочисленный караван, И верблюдов, несущих клaдь, Поначалу начал считать. Насчитал семьсот И оставил счет, Разве что сочтя головных, И сказал погонщикам их: "Я видел степной беспредельный И голые ребра обветренных гор; Я реки широкие переплывал И пил из неведомых людям озер простор В изгнанье мои молодые года Бесплодно прошли, пронеслись, как звезда... Я низко вам кланяюсь, братья мои, Откуда вы следуете и куда?" Караван замедляет шаг, Молвят караванщики так: "Пусть - наставник мудрый, путник - ученик, Наконец-то можно развязать язык! Нам пришлось покинуть золотой Хорезм. Встречных не боимся - караван велик. у тяжеловеса ноша тяжела, . Иноходец мчится быстро, как стрела. Нам пришлось покинуть золотой Хорезм, Там теперь творятся черные дела. Счастье вероломно, и обманчив мир. Хищный тать ликует, слезы льет батыр. Мы приюта ищем, держим путь в Саркоп Из родного края, где царит Надир". Арыслан-батыр говорит: "Караван! Ты мне горькую весть принес! И тону я в пучине кровавых слез. О Хорезм! О властительный мой магнит! О моя колыбель под охраной роз! Царство, где я родился и рос! Хорезм! Сок сладчайший невянущих лоз! Хорезм! Мед мой, кровь моя, желчь моя, отчий край! Сон мой, рай мой, орлиный утес! Хорезм! Мерзну я у чужих очагов зимой, Не могу я дороги наити домои... , Дайте весть о сестре моей Цел ли сорокабашенный город мой?" Все смешалось. К батыру вдруг Протянулись тысячи рук, Степь и голубой небосклон Стон тысячеустый потряс: "Ты ли это, наш Арыслан? О, зачем ты покинул нас! Город сорокабашенный твой Превратил в золу Надир-шах. Золотом украшенный твои Глиняный дворец На конях По горящей стране разнес, Облетел ее, как чума, И теперь гонимы Й народ Море бед переходит вброд, За плечами Который год Нищенская сума! О батыр! Если б ведал ты, Как страдает сестра твоя Жертва злобы и клеветы! Алтынай - красота красот В рабском виде, слезы лия, Стадо шахское пасет! Ты покинул родимый край, И возглавила твой народ Благородная Алтынай. Из неопытных рук ее Выбил дикий вепрь Надир-шах И булатный меч и копье И означил свой каждый шаг Слезным озером И рекои Неотмщенной крови людской". От суровых этих речей Сам не свой Зарыдал батыр. Повернул коня, Охлестнул камчой И на склоне того же дня Прискакал на Миуели. Звезды ночи к нему в шатер Под руки луну привели Привели луну его, Гулаим-жену его. И не ведая ничего И смежив ресницы, она В молодых объятьях его До зари лежала без сна. А когда просветлел восток, Руки Арыслан разомкнул И задумался, и вздохнул, И слезу со щеки смахнул. И, приметив эту слезу , Поглядела мужу в глаза, Потемнела, как степь в грозу, И воскликнула Гулаим: "Сердце жжет мне твоя слеза! В этот мир мы розно пришли, Но из мира вместе уйдем; Два ручья-мы розно текли, Но одним потекли ручьем; Две державы одной земли, Разделенные рубежом, Вековечный рубеж поправ, Стали мы державой держав! Мы-душа и плоть, Два крыла, Мы одним огнем горим; Двуединая стрела Мы одним путем летим; Верная любовь-наш султан. Что же от своей Гулаим Отвращаешься, Арыслан? Что ты делаешь, сокол мой, Со своей любимо Й жеиой'! Слету выхватил из огня И швырнул сразмаху на лед!.. О, не мучь, не терзай меня, Двуединых нас - не двои, Не таи сердечных забот, Покажи мне глаза твои!" Застонав, припал Арыслан К двум богам-ногам Гулаим, Зарыдав, припал Арыслан К двум лучам-рукам Гулаим, Утопил Гулаим в слезах, И открыл ей душу свою, И поник без сил, говоря: "Я вину Туркестана пью, Сплю на драгоценных коврах И целую жену, И-зря На слабеющих раменах Белую кольчугу ношу, Зря держу булат у бедра, Между тем как моя сестра Бремя рабства несет, Скот пасет, Слезы льет И меня клянет. А кровавый вепрь Надир-шах Той справляет на пустырях, А замученный мой народ Избавленья в застенках ждет, Слезы льет И меня клянет! Горе, горе мне! Я томим Ревностью по родной земле. Отпусти меня, Гулаим! Я и на одном крыле До Хорезма долечу. Шахской крови просит мой меч. Горлинка моя! Не перечь, Жизнь моя, не перечь мечу!" И гремит, как барабан, Круглый щит, Земля дрожит, Степь гудит, И небосвод Сотрясается, как щит. Цвета воронова крыла Косы частым гребешком Расчесала Гулаим; Расчесала, заплела, Уложила семерным, Смоляным тугим венком, Под шелом подобрала; Стан, упругий, как стрела, В белый панцырь облекла, Заиграла боевым Синепламенным клинком, Голос высоко подняла, Сорок девушек позвала, Приказала седлать коней. Арыслан кричит: "Вперед!" Отпускает повода, Плотный воздух перед ним Расступается, как вода, Мнет кольчугу на груди. Рядом скачет Гулаим, Сорок девушек позади; По равнинам и по горам Напрямик пролагая путь, Девять суток своим коням 'Не дают они отдохнуть... На десятые - чуть-чуть Приоткрылась бледная даль, И забрезжил город вдали... Тут сошел Арыслан с коня И приник, вопя истеня, К жесткой коже родной земли... А теперь, о друзья мои, Мы перенесемся в Хорезм И проникнем в шахский дворец. Кони ржут, грызут удила, Гулаим садится в седло, Стяг Саркопа реет над ней, Белым полднем осиян. Слева - Сарбиназ, Праворуч Грозен и могуч Арыслан. Сорок девушек позади Сорок средоточий лучей, Сорок молний, Сорок мечей. Желто-синий, словно мертвец, На престоле Надир сидит. В золотом венце, В багреце, И без мысли, за часом час, Желтым взором совиных глаз На пустое место глядит... Говорит Гулаим: "Веди На защиту земли родной Верную дружину свою, Арыслан, повелитель мой! Да падет в кровавом бою Надир-шах, оскорбитель твой, И да возродится твой эль, И да процветет Хорезм Доблести твоей колыбель! "Высоко над головой Свой тяжелый щит-калкан Подымает Арыслан, По щиту булатом бьет, Сонным слухом невзначай Шум внезапный уловив, Просыпается шах Надир, И вбегает к нему везир, Верный раб его Кулымсай Корчится, как рыба в сетях, Диким ужасом обуян. "У столицы, о падишах, Неприятель раскинул стан! Подымай скорее нapoд, Гулаим-батыр у ворот!" Грудью заросли разрывать, Брать преграды влет, И кипучий пот Из-под гривы его течет. И щитом заиграл Надир, И джигитов своих позвал, И сказал недлинную речь: "У столицы девка-батыр! Воины, беритесь за меч!" И на кровлю дворца рабы Отнесли его на руках; И пока несли его, Кулаками Надир-шах Наколачивал им горбы, Уши им, безответным, грыз, Клял носильщиков своих... Глянул с кровли вдаль да вниз, Подтянул кушак и притих Надир-шах, паучья душа: Под высоким небом степным, Золотым и голубым, Развернулся вражеский стяг Стяг батыра Гулаим. И пока на стяг врага, Присмирев, глядит Надир, Полетим, друзья, посетим Чужедальние берега Двух соседствующих озер. Поглядим-глубок ли Шагыр, Поглядим-широк ли Бавыр, А еще, друзья, поглядим, Как по тем берегам, По зеленым лугам Рыщет сокол наш – Арыслан-батыр, Ищет бедную Алтынай; Стонет сокол наш, Слезы льет- Нет в лугах сестры-близнеца! И въезжает батыр в тогай - Не видать тогаю конца, И могучий конь устает Грудбю заросли разрывать, Брать преграды влет И кипучий пот Из-под гривы его течет Нарушая сонный покой Камыша, травы и кустов, Брат сестру зовет. Не слыхать Ни единой души людской, Только птицы на тщетный зов Из непрочных своих дворцов Отвечают на сто ладов. И рыдать в пустыне глухой Арыслан-батыр устает, И pешaeт в обратный путь Своего коня повернуть. Чу! высокий голос поет: "Мне, сизой голубке, сломали крыла, Сожгли меня, алую розу, дотла, Надир в полнолунье похитил мой свет, Я в черной державе неволю нашла. Коварны деяния шахов земных, И нет ни луны у созвездий ночных, Ни розы румяной на мертвой золе, Ни сизой голубки в пределах родных, Теперь я рабыня рабов, и мой шах~ Кровавый Надир! Я песчинка в песках, Былинка в степях, и теперь у меня Репейник в косе и тряпье на плечах. Далекие трубы трубят и трубят, И стяги шумят, и шеломы блестят, И мчатся батыры на резвых конях... Не с ними ли ты, мой возлюбленный брат?" И, услышав эти слова, Вскрикнул потрясенный батыр, Застонал, как раненный лев, И пустил коня, И трава, И листва, И ветви дерев Ринулись в погоню за ним, Заклубясь, как- дым на ветру, И пред Арысланом, как дым, Расступился тогай, И вот Арыслан увидел сестру. Алтынай дрожит "Арыслан !" Задыхается "О мой брат!" Алтынай бежит "Арыслан!" Спотыкается "О мой брат!" Падает, Встает И опять Падает, Бежит, как джейран, Раненный в угон, А догнать Кречет бы не догнал ее. Арыслан-с коня, И копье В сторону, и в другую - щит... И лица не прячет она, И лица не прячет батыр, И смеется-плачет она, И смеется-плачет батыр, Плачет и сестре говорит: "Алтынай-голубка, сестрица моя. Алтынай-голубка, сестрица моя, Благословен язык твой, молвивший "брат", Алтынай-голубка, сестрица моя! Утоленье жажды, криница моя, Око мое, свет мой, зеница моя, Трижды благословенно имя твое, Алтынай-голубка, сестрица моя!" "Брат мой! Алтынай говорит. Искупленье обид, мой брат, Крепость моя! Верный гранит! Сила моя! Верный булат!" Не клянет его, не корит, Слезы льет, говорит: "Мой брат !" Арыслан закутал сестру В зрлотопарчовый халат И примчал на коне к шатру, Из которого Гулаим. Поспешила навстречу им. Утром следующего дня В руки смуглые лук тугой Алтынай, как прежде, взяла, И взлетела стрела, звеня, И вослед за первой стрелой Ринулась вторая стрела, И стрела стрелу догнала И, догнав, расщепила вдоль. Алтынай, испытав себя, Говорит: "О брат Арыслан И сестра Гулаим! Доколь Кровь глубоких сердечных ран Будет литься из глаз моих? Долго ли еще Надир-шах Будет оставаться в живых? Дайте мне коня, И пускай Меч блестит у меня в руках! Я хочу за родимый край И за годы скорби своей Отомстить поскорей, Хочу Голову. отсечь поскорей Хорезмийскому палачу. Я терзаюсь жгучей тоской, В битве встретить хочу врага, Я не в силах сладить с собой, Сяду я в седло, поскачу, Подлечу К стене городской, Вызову Надира на бой!" и на утро второго дня Подарил сестре Арыслан Огнедышащего коня, И обула ее в сафьян Несравненная Гулаим, В шесть кольчуг одела ее, Сто косичек ей заплела, Поднесла булат и копье. И, гордясь тулпаром гнедым И оружием боевым, Алтынай вскочила в седло, И заржал под седлом гнедой, И певучий ветер степной Взял ее под свое крыло. Благородная Алтынай Шаха вызывает на бой: "Эй, взойди на кровлю дворца, Надир-шах! Что сидишь взаперти в четырех стенах? Дай взглянуть - попрежнему ли у тебя Нос крючком, щеки в угрях, шея в буграх! Эй ты, вор, по-шахски одетый в парчу! Выйди, я тебя воровать отучу! Это я, рабыня твоя Алтынай, Я мечом в городские врата стучу! Выйди, шах, погребальный халат надев, Слезы проливая и руки воздев! Брат мой Арыслан ищет смерти твоей, Ратным -станом стоит в степи, копит гнев. Брат мой Арыслан говорит: "Надир-шах, Как щенок, заскулит у меня в руках". Я скажу: "Выходи, Надир-шах, на бой, Выходи, коль тебя не стреножил страх! Поднят меч, н натянута тетива. Скоро скатится с плеч твоя голова. Лучше смерть в бою, чем позор. Выходи! Что ты скажешь, трус, на эти слова?" У Надира из ушей Кровь пошла от этих слов. И среди своих волков, Беков, Баев, Богачей, Силачей - сорвиголов И жестоких палачей, Под неистовый свист камчей, Конский храп и топот копыт В степь из городских ворот Вылетает шах, Надир, И, пусть в коня во всю прыть, Впереди-везир Кулымсай Мчится, пригибаясь к луке, Хочет Алтынай захватить, Крепко держит в правой руке Свернутый кольцом аркан; Кто кричит: "Держи!" Кто: "Хватай !" И в погоню за Алтынай! Ринулся верхом Арыслан Выручать сестру, А за ним Быстролетная Гулаим, Аза ними-на гнедых Сорок девушек - вослед, Сорок всадниц удалых, Доблестных добытчиц побед. И в седле могучий стан Распрямил Арыслан-батыр. Заварился кровавый пир, И упал врагу на грудь Окольчуженный ураган, И, как непогожий туман, Затянула пыль окоем. . В- этот день Арыслан-батыр Славно поработал мечом, И задор у вpaгa иссяк: Задрожал-попятился враг. Вот уже Кулым-сай-везир Пойман, словно фазан, живьем, И уже ему Алтынай Руки за спину завела И связала на три узла, И за ворот взяла его, Наземь бросила вниз лицом, Семихвостой камчой ожгла. Духом пал пред лицом судьбы И решил Надир-шах-злодей Бросить без дальнейшей борьбы На ее слепой произвол И престол И своих людей И бежать в родные места Не в Туран бежать, так в Иран. Видно, был ему- плен страшней Жгучего дыханья степей И скитальческого поста, Видно, был ему Арыслан Посрамленья страшней... И шах Поворачивает коня, Привстает на стременах И, щитом прикрывая грудь, Устремляется в дальний путь. Девушка-батыр Сарбиназ Твердая душа, острый глаз, Как сухой-валежник, зажглась; Грозно потрясая копьем, За Надиром- погналась. Кружится земля под конем, Конь у Сарбиназ под седлом Краснокрылый вихрь, а не конь; Всадницей гордясь, Конь-огонь Мчится, вытянувшись по струне, Звучно цокает, как зерно, Лопающееся на огне, И наматывается путь На незримое веретено. Некуда Надиру свернуть, И в глазах у него темно. Сарбиназ бросает копье, Надир-шах подставляет щит. Больше нет копья у нее: Сломанное В щите торчит! Вырывает меч, из ножон, Ударяет мечом сплеча; Снова щит подставляет он, Больше нет у нее меча, Сломанный На песке лежит. Шах глядит из-за щита: В самый раз По губить сейчас Беззащитную Сарбиназ, Но ему ослепляет взор Яркая ее крacoтa И Надир, опуска щит, Самому себе говорит "Половина души моей У меня судьбой отнята. Посох черный свой нищета Мне вручает на склоне дней. Я имел наложниц и жен, Горы золота, тьмы скота, Взыскан счастьем, в чужом краю Был я на престол вознесен; Если я отверзал уста Умолкал Сулейман в раю. А теперь мой стяг сокрушен! Шах, благословлявший судьбу, Славы и державы лишен, А беглец, проклявший судьбу, На пути находит рабу Деву рая, краше луны, Не имеющую цены! Хоть с такой добычей в руках, Если мне поможет аллах, Возвращусь я в Иран-Туран!" В руку правую нищий шах Взял при этих словах аркан, И забилась в тугой петле, Очутилась вдруг на земле И слезами залилась Полоненная Сарбиназ, И Надир ее подхватил, Положил поперек седла И помчал на коне лихом По дороге на Кумалы, И она лежала лицом К небу, где кружились орлы, Высвободить рук не могла, Причитала, слезы лила, Говоря: "Зачем от меча иль певучей стрелы Я с честью не пала, о братья орлы! Глядите: меня полонил Надир-шах, Везет меня, связанную, в Кумалы. О, как я победы желала достичь! Но в плач перешел мой воинственный клич, Из рук моих выпал испытанный меч, Я стала последней из шахских добыч. Скажите подруге моей Гулаим, Что шах из столицы бежал невредим, Что кланяется до земли Сарбиназ Отчизне, подругам, народу, родным!" Сердце сердцу весть подает, И тревожится Гулаим; Бои одна с десятью ведет, Кровь из-под ее меча И красна и горяча На степной песок течет; тревожится Гулаим, Бой ведет, а между тем Озирается вокруг И не видит среди подруг Смуглолицей Сарбиназ. Грозной львицей Сарбиназ Не бросается на врага, Не распарывает кольчуг, На булат, как тур на рога, Шахских воинов не берет... Гулаим напрягает взор, Озирает по край земли Много верстный степной простор: Тучка сизая вдали По-над степью низко плывет. Сердце сердцу весть подает. Омеачается Гулаим И коня пускает влет, Арыслан за нею вслед, Отпуская повода, Устремляется туда, Где плотнеет и растет Пыли сизая гряда. Сарбиназ орлам степным Жалуется на судьбу И в изнеможе к ним Страстную во носит мольбу. И орлы говорят ответ: "Не тужи, сестра, потерпи, Арыслана и Гулаим Аргамаки мчат по степи. Гулаим уже в пятистах, Арыслан в семистах шагах!" Гулаим при этих словах Вскинула над головой И метнула копье в угон, И Надира шакалий вой, Сарбиназ лебединый стон Всколыхнули воздух степной: В Сарбиназ попало копье, Надир-шаха слегка задев. Арыслан, подоспев, Пожелтел лицом, Впал во гнев, Зарычал, как лев, Вырвался вперед И копьем Надир-шаха ударил в бок И, ударив изо всех сил, На копье тяжело налег, И, как пес, Надир-шах завыл... Но копье было так остро, Что, пронзив Надира насквозь, Сарбиназ, несчастной, в бедро Семигранным жалом впилось. И воскликнула Сарбиназ: "Наступает мой смертный час !" И закрыла очи она, Ко врагу и его коню, Заживо пригвождена. Выпустив копье из рук, Арыслан обнажил клинок, Очертил клинком полукруг, И распался шахский шишак, И без крика в тот же миг На две доли, как стручок, Разделился Надир-шах. Спешилась Гулаим и с седла Бережно подругу сняла. И омыла раны ее. На руки подругу взяла, Тихим шагом в стан повезла. И повел Арыслан-батыр Шахского коня в поводу. И, завыв, как души в аду, Собралось на кровавый пир Дикое степное зверье, И с лица земли без следа Шах Надир исчез навсегда. Первый месяц прошел, И в седло садится опять Смуглолицая Сарбиназ. Первый месяц войны прошел. А войне конца не видать, Держит хорезмийская знать Угнетенный народ в руках, И непобедимую рать На столицу батыр ведет, Чтобы освободить народ И владык его покарать. И когда наступила ночь, Городские ворота прочь С петель сорвались, грохоча, Вспыхнули костры, и в ночи Грозно засверкали мечи, И в зиндане выпал топор Из кровавых рук палача. Сердце у Гулаим горит, И уже на рассвете дня Мужу своему Гулаим, Придержав коня, говорит: "Выслушай, мой кречет, меня, Слово молвить жене дозволь. Арыслан, скажи мне, Доколь Будет непосильная боль Изливаться стоном сплошным? Чем утешишь душу свою, Как загладишь свою вину, Если в справедливом бою Из невинных душ хоть одну С телом в ярости разлучишь? Прежде ты, карая врагов, Правду подлинную вершил, А теперь ты кривду вершишь. Понапрасну ты к тем суров, Кто силком Надиру служил, Кто неволей покинул кров, Мирный круг забот и родство, Между справедливых могил Места не ищи для того! Разве твой родимый народ От тебя спасенья не ждет? Разве он тебе не готов Оказать любовь и почет? Точно ли средь его сынов Шаха проклинающих нет? Радости желающих нет? Арыслана чающих нет? Сокол мой, снизойди ко мне, Выполни мой скромный совет Подари вдовице-стране Добрый мир, закон и любовь, Перестань безвинную кровь Проливать по чужой вине!" И от этих слов Гулаим Розы выросли на золе, И от этих слов Гулаим Народился мир на земле. Вот и побратались враги, Вот и помирились друзья, Только беков-богачей Да мучителей-палачей Арыслан по рукам связал И казнить приказал. А потом Саркоп и Хорезм На Великий Диван при звал, И собрал Великий Диван, И сказал ему Арыслан: "Был Надир свиреп и жесток И на подданных много зол, Много бед и обид навлек. Сокрушен его произвол. Но отыщется новый шах И займет свободный престол. Снова примется лютый страх Истязать людские сердца, И не будет горю конца. Не довольно ли крови течь? Мира жаждет булатный меч! Так не возведем палача На престол, о братья мои! Чтобы гнета его не клясть! Горше смерти шахская власть. Правьте родиной сообща. Пусть от каракалпакской земли Будет избран мудрец Али, От туркменов-славный батыр, Трижды справедливый Сакыр, От узбеков - певец Алим, Ибо он повсеместно чтим, От казахов-добрый Koкce. И да будут счастливы все Под правлением их благим!" И покинули Диван Арыслан и Гулаим И дружину в сорок мечей Из Хорезма вспять повели На зеленый Миуели. И на этом, друзья мои, Обрывается дестан. Слава, слава Гулаим! Слава Гулаим! Был из племени Муйтен Вдохновенный певец Жиен, И каракалпакский народ Много песен его поет. Славу и ему воздадим: Первым он сложил дестан О прекрасный Гулаим. Слава, слава тебе, Жиен! Слава тебе, Жиен! ---- конец ---- 40 девушек - СЛОВАРЬ Ага - господин. Азраил - ангел смерти у мусульман. Али - почитаемый в исламе арабский халиф, правивший в 651-656 гг. Арван - одна из пород верблюдов. Аргамак - породистый конь. Аят - стих корана, часть молитвы. Бай - богач. Батыр - богатырь. Бек - феодал, правитель области. Бишбармак - национальное каракалпакское блюдо. Везир - ближайший советник государя, министр. Гаухар - алмаз. Гюлистан - счастливая страна, рай земной, буквально "розовый сад". Дастархан - разостланная скатерть с угощением на ней. Дестан - поэма. Джинн - злой дух, бес. Диван - государственный совет. Дутар - струнный музыкальный инструмент. 3индан -темница. 3якат - одна из податей, взаимавшаяся духовенством. Каймак - топленые сливки. Калкан - щит из кожи. Калым - выкуп за невесту. Камча - плеть. Кап- гора - гора или горы, по средневековым представлениям опоясывающие край земли. Карагач - лиственное дерево. Кебаб - жаркое, шашлык. Кобыз - струнный музыкальный инструмент. Кош - кочевье. Лал - красный драгоценный камень, рубин. Лам - арабская буква Л. Мазар - гробница. Малле - одежда духовных лиц. Мастан- Кемпир - колдунья, чародейка. Намаз - молитва. Палуан - силач, богатырь Пери - фея, ангел, красавица Редиф - резерв Садык, сурыжай - названия духов, верный, безжалостный Салык - подать. Сулейман - библейский Соломон, почитаемый в исламе как пророк. Сырнай, кернай - медные трубы, фанфары. Табиб - лекарь. Тарлан - разновидность орла. Тебетей - головной убор. Тогай - заросли. Той - пир, празднество. Тойхана - помещение, в котором происходит праздне ство, пир. Фирман - указ. Чекмень - шерстяной халат. Шахил - мученик за веру, мусульманин. Шейх - старейшина, духовное лицо. Эль - народ, страна.

40 девушек - ПЕСНЯ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Вы не спрашивайте, друзья, Можно ли две жизни прожить, Можно ли прожить хоть одну, Чтобы никогда не тужить? Лучше вы спросите, друзья, Кто злосчастный, в ханском плену За пятью замками сидит, Девятью цепями гремит, Ничего не ест и не пьет, Взор вперяет в камень-гранит, Указательный перст грызет; Пыткам перенесенным счет, Как доходам - купец ведет, Как заимодавец, не спит, Потеряв покой, как скупец Копит жадно казну обид? Вы спросите так, И певец Волю даст кипучим словам, Струнным звоном ответит вам, К состраданию воззовет, Громким голосом запоет, Имя славное Отбаскан Троекратно произнесет, Ибо это он, О друзья! Он из каменного мешка Молотом своего кулака Извергу Суртайше грозит, Он, трехпрозвищный Отбаскан Отбаскан-Затопчи-Огонь, Отбаскан-Саркопа- Не-Тронь, Отбаскан-Стальная-Ладонь, Он, батыр, в калмыцком плену За пятью замками сидит, Девятью цепями гремит, И хоть клонит его ко сну, Он седьмые сутки не спит, Пересчитывает в уме Золотую казну обид. Взор воспаленных очей Света ищет в каменной тьме, Самому себе говорит: «От бичей Лихих палачей Дух скорбит, Плоть болит, Кровь кипит. Хочешь есть Еды не дают, Хочешь пить Воды не дают, Хочешь спать Под топор кладут, Топят воск И на раны льют, Жгут огнем, Лежачего бьют, Кровь из жил сосут... Совершается черный суд: Кривда правду казнить велит... Тесное у тебя, джигит, Темное у тебя жилье: Холод этих гранитных плит Проникает в сердце твое... Слишком рано тебя; джигит, Смертное долит забытье... Здравствуй, матушка моя месть! Помоги мне цепи разбить, Возврати мне волю и честь, Дай мне горе мое избыть!» Стелется багряный туман. Забывается Отбаскан. Крепких засовов лязг! Белого полдня блеск! Огненных крыльев плеск! От материнских ласк Сердцу тепло, Взору светло, Нежное сысподу крыло На глаза батыру легло. Месть говорит: «Встань, встань, встань, Ты должен встать, Ты должен встать, Я-твоя родимая мать, Трубы трубят, Войска идут, Совершается правый суд. Встань, встань, сынок, Ты должен встать! Я- твоя родимая мать. Раненого сердца не рань, Перестань его растравлять, Не тужи, мой кормилец, встань! Встань, встань, встань, Ты должен встать! Я - твоя родимая мать. Разве жажда моя слабей Преходящей жажды твоей? Разве голод мой не сильней Голода твоего стократ? Разве нет у тебя друзей И не любит -тебя народ? Веют стяги, Трубы трубят, В руки свобода булат берет! Не разрежет алмаза нож. Не осилит истины ложь. Если ты на моих руках, Не дождавшись воли, умрешь, Гулаим за телом твоим На широкошумных крылах Прилетит, Расплавит гранит, Возвратит Пределам родным Твой нетленный прах. Встань, встань, встань, Встань, батыр! Ты должен встать! Я- твоя родимая мать. Грянь, грянь, грянь, Грянь, железный гром! Разразись, гроза, над врагом! В бой, непобедимая рать!» Так воскликнула месть. Грянул гром. Отбаскан вскочил. Стены заходили кругом. Оглушил Отбаскана плеск Яркоблещущих крыл, Ослепил нестерпимый блеск Тяжкоплещущих крыл... О семи алмазных венцах Солнце, солнце у самых глаз, А в дверях С мечом в руках, В радужной броне - Сарбиназ! Сарбиназ глядит Перед ней Отбаскан стоит Мертвеца бледней, Ослабевший от ран, В кандалах, босой... Мученик-Отбаскан Щурится, как слепой, Говоря: «Весенней порой Над горой облака бегут, Гуси-лебеди под горой Крыльями на озере бьют. Трубы серебряные трубят, Воды трепе~ущие кипят, Гуси-лебеди к нам летят, Окликают в рассветный час Бедных странников издали... Здравствуй, лебедь Миуели, Благородная Сарбиназ!» и в ответ ему Сарбиназ: «Лето вслед за весной идет, Меркнет голубой небосвод, Дышит зноем суховей, Пьет горячую кровь песок. Льва-батыра, Шаха степей, Ранит неразумный стрелок. Трубы пламенные трубят, Горы каменные гудят. Смертным ужасом обуян, Потря.сенный стрелок из рук Бесполезный роняет лук. Здравствуй, доблестный Отбаскан, Лев Саркопа, мой брат и друг!» Сарбиназ подымает меч: «Дай мне цепи твои разбить, Грудь твою кольчугой облечь, Мощный стан кушаком обвить. Я воды принесла-испей. Кровь с лица прекрасного смой! Вот-свободен ты от цепей, Сокол мой, повелитель мой!» Трубы трубят, Стяги шумят, Конные мчатся за рядом ряд. Снежная вздымается пыль, Сходится с метелью метель, С крепкой сталью-крепкая сталь, Конь-с конем, Клинок - с клинком, Щит-со щитом, С броней - броня. Воет ветер судного дня. Катится кожаный щит колесом. Падает первый убитый с коня. Смерть его голову ловит, как мяч. Раненый молит: «Добейте меня!» Круглые головы валятся с плеч. Гнется копье. Завывает праща. Кони встают на дыбы, вереща. Меч Гулаим, будто солнечный луч, Блещет, И трубы рокочут, И клич Клич заглушает. Горячая кровь Путь пролагает Где прямо, где вкривь Под гору, По снегу, По колеям, К тем седым астарханским струям, К тем ли далеким рыбачьим ладьям, Чтобы клубиться в воде ледяной, Чтобы смеситься с кипучей волной... Бьются насмерть добро и зло, Землю мерзлую бременя. Тяжело земле, тяжело, и содрогается земля. Воет ветер судного дня, Наземь сражающихся валя. Кроет солнце черная тень, И уходит ужасный день. Этот огненнокрасный день, День кровавый, и сыт и пьян, Продолжается грозный той, Не кончается тяжкий бой. Сердцем радуется Арыслан: «О день славы! Прекрасный день!» Расщепляет стрелу стрела, Прободает броню копье; Тяжела земле, тяжела Ноша скрежещущая ее. Плоть трепещущая ее Зыблется, как седой Астархан... Отбаскану брови свела Ярость, И батыр Отбаскан Ханских конников из седла Выбивает , И их тела, Как булыжники из пращи, Разлетаются по сторонам, И горят, Словно две свечи, Очи Отбаскана в ночи Два луча-бегут по снегам: «Смерть вам, ханские палачи! Псы кровавые, горе вам!» Гул да звон, Да протяжный стон... Длится сеча, Как страшный сон. Сорок соколиц Гулаим, Сорок смелых ее подруг Бьют врага с соррка сторон; Им сопутствуют сорок вьюг И прислуживает Азраил. Совершается правый суд; Воздух ночи на клочья рвут Сорок пар серебряных крыл Рукава боевых кольчуг. Встало солнце в тройном венце Красном, желтом и золотом, И на огненном жеребце Облетело степи кругом, Потеряло тройной венец В сизой мгле, В дыму снеговом... О веселье храбрых сердец, Поле чести! Ты, как магнит, Их притягиваешь к себе. Не страшит их твой грозный вид; Веселясь, бросает храбрец Горделивый вызов судьбе И с улыбкою на устах Погибает за край родной... Тучей кружится снежный прах, И поет, поет ледяной Бесприютный ветер степной У бойцов двух ратей в ушах. По широкой степи кругом Ходят вьюжные столбы, Чередой влекутся часы, День сменяется новым днем Не колеблются весы Неуступчивой судьбы. Для нее Саркоп и Мушкил Равный груз на чашах весов, Не хватает у хана сил, Чтобы Гулаим одолеть, И не может Гулаим Пересилить ханских бойцов. Перебили саркопцы Треть Юрких всадников Суртайши, А еще две трети в живых, И число их так велико, Что не только развеять их, А и сосчитать нелегко. Между тем калмыцкий народ Глухо волновался, Ропща На властителя своего, Угнетателя, палача И мучителя своего. И когда миновал седьмой День сраженья, И день восьмой Наступил, И сам Азраил Тяжкий меч на снег уронил И смежил крыла за спиной, Угнетенный народ восстал, Оружейный склад разгромил, Превратил золотой дворец В груду пепла, в кучу камней, Десять тысяч ханских коней Оседлал, Покинул Мушкил И оружие обратил Против ханских войск. Вот когда Дело мести пошло на лад! Тут, прокляв свой черный удел, Хан пове.рх кольчуги надел . Золотопарчовый халат, Сел на своего скакуна, Ноги сунул в стремена, Тронул повод, Поскакал И павлином золотым Неожиданно предстал Пред очами Гулаим, Говоря: А еще две трети в живых, И число их так велико, Что не только развеять их, А и сосчитать нелегко. «Батыром прямым Ты себя почитаешь зря. Ты не лев. Ты - муха. Гляди, Попадешься мне под ладонь То-то взмолишся: «Пощади!» То-то затоскуешь: «Не тронь, Я у матери, мол, одна, Сердце, мол, у меня в груди Меньше макового зерна...» А и казнь тебе поделом: Не равняйся, муха, со львом! Вспомни, глупая, кто твой хан, Глянь-ка на меня, Гулаим! Я батыр, а не ты, Я лев! И мушиным жальцем своим Ты, коварная, как шайтан, Угрожаешь мне, ошалев, Залетаешь в мой голистан, Оскверняешь мои цветы, Похищаешь мой сладкий мед. Как ты смеешь - злодейка ты! Переманивать мой народ? Лучше брось такие дела, Убирайся отсюда прочь, А не то - как выхвачу меч Мигом вылетишь из седла!» и в ответ ему-Гулаим: «Ты не лев, Суртайша, не хан, Ты - бахвал, бурдюк, барабан, Тень шайтана, Шайтан-левша, Вот кто ты такой, Суртайша! Тем, что под высокий мой стяг Твой народ, восстав, перешел, Самого себя укоряй. Кто калмыкам был первый враг? Чей мучительный произвол В нищету поверг этот край? Кто невинных казнил? Кто всласть Кровь народную пил Чья власть Разъедала точно парша, Плоть народа твоего? Ты всему виной, Суртайша, И теперь твое хвастовство Не спасет тебя от суда. Ты по горло погряз во зле И не спрячешься никуда, Места нет тебе на земле! Знаю, Суртайша, для чего Ты- в седло столь поспешно сел И стремглав поскакал в мой стан. Страшен вору его удел, И тебе, самозванный хан, Сеча эта не по нутру: Чуешь, видно, ее исход! Кто с огнем затеет игру Пальцы на огне обожжет. Но - пусть будет так. Прекратим Этот кровопролитный бой. Разрешим батырам своим На кругу бороться сам-друг. Вызываю тебя на круг: Я хочу схватиться с тобой, Выбить меч у тебя из рук, Вырвать напрочь твои клыки, Раздробить тебе позвонки, Растоптать твой ханский бунчук! Трубы медные трубят, Стяги пестрые шумят, Кони ржут Медным трубам в лад, Удила грызут, Пятятся назад. Кони пятятся назад, Стремена звенят; Звучно стремена звенят, Расступаются войска, Строится за рядом ряд Глянешь вверх Там белым-бело, Вьются снежные облака, Ворон - сломанное крыло По небу летит тяжело... Глянешь вдаль Там белым-бело, Не видать под снегом песка; Конь калмыцкий без седока, Захромав, потеряв седло, По снегу бежит тяжело... Глянешь прямо перед собой Круг очерчен, утоптан снег, А в кругу стоит великан, Полу зверь-получеловек: Стан- что карагач вековой, Шерсть на груди, Хвост позади, Правая Львиная нога, Левая Тигриная нога, Правая рука Острога, Левая рука Кочерга, Клепаная голова, Уши Мельничные жернова, Ступы каменные Вместо глазниц, Стрелы пламенные Вместо ресниц, Рот клыкастый Адская пещь, Нос не нос, А рыба-лещ, Неумыт, волосат, космат, Медными гвоздями оббит, Крепкими цепями обвит, В бубенцах с головы до пят. Раздувает зоб великан, До ушей разевает пасть: «Выходи на круг, Арыслан, Выходи, если ты не трус, Мне свежинки хочется - страсть! Дай мне крови напиться всласть, Дай мясца твоего поесть, Дай погрызть мозговую кость, Поглядеть, каков ты на вкус, Арыслан, Батыр-дастархан, Гусь мой, лебедь, залетный гость!» Тут разгневался Арыслан И в ответ на эти слова Зарычал, с коня соскочил, Оба рукава засучил И преобразился во льва, И схватился, как лев со львом, Со своим ужасным врагом; А потом по-иному бой С чудищем калмыцким повел: Он боролся, как волк степной С жеребцом, Как барс лесной С кабаном, Как тарлан-орел С круторогим горным козлом. Что тут было, друзья мои! Что за сила, друзья мои, у батыров этих была! Арыслан стоял, как скала, И, налившись кровью со зла, Как бойцовый петух, калмык С клегтом прыгал, Зоб раздувал, Арыслана в темя клевал, Когти в мясо вонзал, Кожу рвал, Но не мог свалить его с ног, Даже сдвинуть с места не мог. Шум пошел по степи такой, Что услышал бы и глухой; От натуги бойцов кругом. Заходила степь Колесом, Снег растаял, встал туман, Мелкий дoждь заморосил, И заголосил великан Арыслан со всех своих сил Ребра великану сдавил, Поднял выше облаков И ударил об земь его, И отхлынул от берегов Громозвучный Астархан. Снег выравнивают рабы. Окликает судьбу судьба. На пронзительный вой трубы Отвечает воем труба. Прекращается медный вой. Начинается новый бой. На Кругу - батыр Отбаскан И Кункар - калмык-палуан, Победивший семьдесят семь Палуанов соседних стран, Изрубивший мечом тьмы тем Рядовых врагов Суртайши, Волк из волков, Лев из львов, Ястреб из ястребов Суртайши, Сокрушитель Турьих рогов, Посетитель шумных Пиров, Похититель дев, Утешитель вдов, Соблазнитель жен И Мучитель малых детей. Этот знаменитый борец, Хвастая закалкой своей, Выбежал, полуобнажен, Стал в кругу, На снегу, Босой, Краше, чем Сулейманов дворец. Наслаждаясь его красой Бронзой кожи и сталью мышц, Увлажнились теплой росой Узкие глаза Суртайши. Узкие глаза Суртайши Кpовью налились, потемнев: Потянулся Кункар, как лев, И на Отбаскана пошел, И у всех захватило дух, Кто смотрел на него. Тяжел, Как свинец тяжел, И как пух Легок был его шаг. Пошел На саркопца Кункар Как дым, Как скала, Когда бы скала Двинуться могла... Горделив, Как султан, Пошел палуан, Страшные объятья раскрыв, И бесшумно земля под ним Всколыхнулась.. . Точно порыв Дцкой бури ударил вдруг. Сжал могучий Кункар кольцо Рук могучих своих вокруг Пояса врага, И лицо Стало у саркопца, как мел, Про ступила желчь и зола На щеках, И кровь потекла Из ушей, И взор помутнел. и тогда Кункар, Упершись В жесткий снег стопами, Швырнул Отбаскана в белую высь, И, как жаворонок, мелькнул В снежной закрути Отбаскан, Долетел до горных светил И со стоном наземь упал. и лежал он в снегу, И был Мертв, И полупрозрачный пар Облачком качался над ним... Нож кривой обнажил Кункар И отрезал ножом кривым Голову мертвеца И принес, И поставил пред Гулаим. Тут воскликнула Сарбиназ: «Эй, Кункap, если ты не трус, Если ты батыр, а не раб, Выходи бороться со мной! Если телом ты не ослаб И еще твой пыл не погас, Выходи! Наступил твой час! Выходи бороться со мной! Хан поверг батыра в зиндан, В цепи заковал, Кровь из жил Выцедил, Оставил без сил, Ты его добил, палуан! Выходи бороться со мной!» Трубы трубят, Стяги шумят, Ветер мечется снеговой, Начинается новый бой. Гнев кипит в груди Сарбиназ, Как смола в чугунном котле, И рычит, разъярясь, Кункар. А вокруг метель поднялась, И лютует ночь на земле, И уже не видать ни зги... Все еще по степи враги Ходят, обнявшись, как друзья, Свившись, как со змеей змея, Борются, тяжело дыша, Вспахивая землю по грудь, Враг врагу позвонки круша. Тщетно в черно-белую муть Вглядывается Суртайша, Тщетно трубачи Гулаим Трижды протрубили отбой. Только степь гудит, И метель Павшим в битве стелет постель... Трубам ли звенеть золотым Там, где воет ветер степной? Прободать ли беззвездный мрак Напряженным взорам- людским? Разогнав орду облаков, Плетью в кровь исхлестав живых, Мертвых в белое завернув, На рассвете буран затих. С краю загорелся покров Просветлевших небес, И там, Где огонь полыхал, Где плыл Сизый дым студеной зари, Встал победы высокий храм И сверкнуло множество крыл. Это были лучи. Это день Сарбиназ на помощь спешил. В ста шагах от круга борьбы Все увидели Сарбиназ. Лик ее, словно лик судьбы, Грозен был. В зор ее горел И сверкал, как двойной алмаз, И в руке у нее был меч, И широкий солнечный луч От меча исходил. На снегу без сил Побежденный лежал Кункар, Ждал удара меча. Пал удар. Прославила Сарбиназ Дорогое имя свое. и глядел из-под мертвых век Мертвый взор Мертвых глаз, И хан Застонал и впал в забытье. А когда он пришел в себя, От воротника и до пят На себе золотой халат Разодрал Суртайша, скорбя, С плеч его сорвал, В белый снег втоптал, Зарыдал у всех на виду, И раскрыл свой багровый рот Шире адских ворот. И вот Яростью и скорбью томим, Хан рычит, как шайтан в аду, И на единоборство зовет Благородную Гулаим. Трубы трубят, Стяги шумят, Начинается новый бой Рубится Гулаим с Суртайшой. Искры вспыхивают, роясь, Рубится с ханом Гулаим И прислушивается, рубясь, К возгласам своего меча, И зазубривается, звуча, Меч ее, как серп, И другой Меч зазубривается, чертя В воздухе дугу за дугой, За удар ударом платя. У батыров глаза, как жар, Ярой ненавистью горят. Звон, Свист, Лязг, Удар-за удар! И осколки стальных мечей Сыплются, словно частый град; Силы рубящихся - равны. Трое суток рубка идет, Верха ни один не берет. Ветви огненной купины, Выращенной лязгом клинков, Доросли до горных высот. И рычат батыры, гневясь, И бросают мечи в ножны Нетерпением обуян, Цепью в тысячу три звена Крепко свой неохва Тный стан Опоясывает хан. Трубы трубят, Стяги шумят, Начинается борьба, И глядит на борцов судьба, И железо сплетенных рук Раскаляется докрасна, И в один слепительный круг Дни сливаются... Тает снег, И сменяет зиму весна; Степь цветет, И птицы поют, И, в зеленой траве шурша, Пестрые букашки снуют; И осиливает Суртайша Благородную Гулаим, И, подняв ее к небесам, К этим голубым, золотым, Трепетным небесам, К облакам, На ветру играющим, Там Заставляет ее стонать. Ветер у нее на челе Осушил проступивший пот. И швырнул ее Суртайша Наземь, И стоял небосвод Под ногами у Гулаим, И летела она к земле Сквозь гудящую Пустоту, Как падучая звезда, А когда В трех аршинах земля была, Вывернулась на лету, Стала на ноги и пошла На врага, Словно лев, смела, К солнцу Суртайшу подняла, И метнула вниз, И в песок Вбила вниз головой по крестец. Тут ему и Пришел конец, И навек забудем о нем! Лучше, милые, поглядим, Как над степью солнце встает; Поглядим, как за пядью пядь Молодая трава растет, Поглядим, как старуха мать Обнимает Гулаим, Как спасенный ею народ Пла чет, И смеется, И льнет К дочери любимой своей; Взглянем на хорезмийского льва, Милого супруга ее, И на сорок ее подруг; И с любовью благословим Благородную Гулаим. Да ликует ее супруг, И да будет она Жива В песнях и в потомстве своем! Трубы трубят, Стяги шумят, Струны звенят; Струнам в лад Мы славу поем. Меч народа - непобедим! Дух народа-несокрушим! Слава, Слава, Слава тебе, Слава тебе, Гулаим!

40 девушек - ПЕСНЯ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Говорит кобызу певец: Пой, кобыз гром овитый мой, О страданъях земли родной, Пой, кормилец верных сердец! Я с тобой Средь мертвых живой, Без тебя Средь живых мертвец». Лад найду. Певучую речь О былых делах поведу... По степям седым, По тропам глухим, Где по снегу, а где по льду Вспять уходит от жарких сеч Дикая орда Суртайши. Редкая борода Суртайши 3атряслась от гнева, Когда Возвратились в, город Мушкил Всадники без коней, Пращники без пращей, Меченосцы без мечей, Лучники без луков и стрел Соколы без крыл, Силачи без сил. Суртайша рассвирепел, Всех схватил, кто остался цел, Всех схватил, Посадил на цепь, Никого не пускает в степь. А саркопцев-пленников хан Загоняет в загон, как скот, Не дает воды ни глотка, Не дает еды ни куска, Злобствует, как дикий кабан, Рвет и мечет, В застенках жжет, Бьет-калечит Свой же народ; Обезумев, берет в войска Стариков и малых детей; От коня высоких статей До цыпленка-хватает все, И в народе говор идет: «Родовое добро - отдай! Золото-серебро - отдай! И седло и узду-отдай! И котел и сковороду - отдай! Головной платок-отдай! Из косы шнурок-отдай! Рваный прадедовский чекмень, Сыромятный гнилой ремень, Сломанное колесо, И халат и малахай Все! Все! Все! Все! Все постылому отдай, Ничего не утаи! А, будь прокляты дни твои, Хан-палач, тиран-истукан! Иль пшеница тебе невпрок, Что воруешь у нас бурьян? Иль парча Тяготит плеча, Что неспряденной шерсти клок Вырываешь из рук у нас? Горе жить под ханом таким, Под лихим шайтаном таким: Кто бы нас от гибели спас? Если б у ворот городских Стали воины Гулаим, С ними бой затевать - не нам, В них из луков стрелять- не нам, Копья в них метать - не нам! Нас сказать бы им как друзьям: «Смерть разбойнику Суртайше! Ну-ка силы соединим. День пришел посчитаться с ним!» День пришел, когда Гулаим Вкруг мушкильских высоких стен Шумный свой раскинула стан. Стан раскинув, девы-стрелки Сыплют стрелы на Мушкил. Стены высоки, Враг незрим. Тих Мушкил. Бог весть: Много ли у калмыков сил? Как счесть? Девушка-батыр Гулаим К самой крепости подошла, Над челом Подняла шелом, Приложила ухо к стене И услышала в тишине Голос матери Вопль и стон, Голос матери Плач и крик. Он в сыром зиндане возник И до слуха Гулаим Сонным ветром был донесен. к ледяным кaмням крепостным Гулаим прильнула в слезах, Захлебнулась в потоке слез... Подбежал к ней Арыслан, Подхватил И на руках В белоснежный шатер отнес,. Обратился к милой своей Со словами таких речей: «Рыданья рвущиеся сдержи в груди! Не смерть-губительница - жизнь впереди! Воспрянь, бестрепетная, и свой народ, В плену измучившийся, освободи! Врага зазнавшегося мечом карай, А слез невыплаканных-не выдавай! Всей силой мстительности воспомяни Пустыню страждущую - родимый край!» и от этих слов - другим Гулаим показался мир, Будто прежние цвета Возвратил ему Арыслан. И припомнила Гулаим С детства милые ей места Заросли в горах, Ширь лесных полян, И Саркоп, И юрту отца, И прекрасный Миуели, И степной простор без конца, С небом слившийся вдали... Молнии меча из глаз, Гу лаим отдает приказ: «На коней! На этот раз Враг не скроется от нас!» Натиск был горяч и смел, Грозен сороко горлый крик. Встреча стрел. Встреча пик. Встреча мечей. Встреча кольчуг. Встреча очей, Рук, Плеч. Сеча вокругСеча из сеч, Встреча смертей, Той силачей. Мертвому негде лечь. Пал Крепостной вал. Встал Черногранитный утес. Арыслан мечом его снес. Новая преграда встает: Створы черночугунных ворот На чернодубовых столбах Загораживают проход В город, где спасителей ждет Суртайшой казнимый народ. Спешившись, утес берет В руки мощные Арыслан, И утес у него в руках Превращается в таран. И ворота гудят, гудят И качаются на столбах Гнутся то вперед, то назад; Свод небесный гудит им в лад, Ад гудит им в лад, И вот Лопаются створы ворот, Только мелкие черепки Разлетаются дождем... и калмыцкие стрелки От чугунного дождя В юрты прячутся, отойдя. Гулаим говорит: «Войдем!» Входят в черноюртый Мушкил И бросаются за врагом. Здесь калмыцкий хан казнил И саркопцев и свой народ. Душный пар стоит кругом. Вот тела казненных. Одни Перерублены топором Пополам: Эти напоминают пни. У других ни ног, ни рук: Эти напоминают слуг Коленопреклоненных, С челом, В пол упертым... Груды голов С пеной недосказанных слов На полуотверстых устах, С красной солью слез на глазах... Виселицы о трех жердях... Мертвые - и нет им числа! Много, много на свете зла! Далее уже не могли Ханские полки отступать. Шел Бой За каждую пядь Каменной мушкильской земли, Сталь не уставала сверкать, Красные потоки текли... Между тем батыр Сарбиназ, Выполняя строгий наказ Повелительницы своей, Пролетела сквозь тучу стрел, Невредима, пересекла Копий вражеских частый лес И сошла у ханских дверей Наземь с боевого седла, Как заря с престола небес, И такую речь повела: «Пристало ль батыру стоять у дверей И ждать появленья особы твоей? Я послана мстительницей Гулаим. Эй ты, Суртайша, выходи поскорей! Склонись перед стягом Саркопа во прах, Пока у тебя голова на плечах! Престол твой железной рукой сокрушен, Тебя не спасет ни шайтан, ни аллах! Тебя не спасет ни шайтан, ни аллах! Ты спишь, а в Мушкиле - бестрепетный лев Могучий вожатый воинственных дев. Злодей, ты падешь от меча Гулаим: Грозна ее мощь и велик ее гнев!» Эту речь услышал хан И, услышав, подскочил, Как подстреленный джейран, Меч схватил и засучил Выше локтя рукава, Необут- неумыт По дворцу бежит, По дворцу бежит, Весь дворец дрожит, Валятся рабы, как трава. Выбегает хан из дверей, Перед ним стоит Сарбиназ. Он взглянул на Сарбиназ, И озноб его затряс, И ногами он застучал, И схватился крепче за меч, Громким голосом закричал, Непотребную начал речь: «Потаскуха! Ведьмина дочь! Клещевитая овца! Убирайся отсюда прочь! Не погань дворца! Как ты смеешь дерзкой рукой Меч пред ханом обнажать? Как ты смеешь ханский покой Грубым словом нарушать! Как ты смеешь хану мешать Сон вкушать? Худо знаешь, Сарбиназ, Хана своего Суртайшу! Вон отсюда сей же час, А не то - задушу !» Меч при этих наглых словах, Точно молния в облаках, Вспыхнул у Сарбиназ в руках, И назад попятился хан, Потому что взял его страх. Тут посланница Гулаим Зажимает сердце в кулак И надменному хану так Молвит голосом громовым: «Эй ты, хан Суршайтан, закрой свою пасть Я ногами твою попираю власть. Я - Саркопа несдавшегося посол, Не тебе моей кровью напиться всласть. Гулаим не желает народу зла, И в столицу твою не затем вошла, Чтоб народ неповинный карать-казнить И обители мирные жечь дотла. Не шути с Гулаим, кровопийца-хан! Мы твой эль пощадим, кровопийца-хан, Власть твою-сокрушим! Мы в степи хотим Биться с войском твоим, кровопийца-хан! Если скажешь: не ждал нападенья-ложь! Ты давно уже мстителей втайне ждешь. Если скажешь: напали из-за угла! На колени падешь и как пес умрешь!» В стан сестры своей Гулаим Ускакала Сарбиназ, И взъярился калмыцкий хан. Диким бешенством одержим, Побежал по покоя м он, Ничего кругом не щадил; С диким лаем и воем он Драгоценную утварь бил, Ткани тонкие раздирал И, очнувшись в конце концов, На престол вскочив, заорал: «Эй, позвать ко мне мудрецов!» На призыв пришли мудрецы Лисы, Лизоблюды, Льстецы, Прихлебатели И лжецы. Суртайша им сесть приказал И такое слово сказал: «Советннки! Меркнет в глазах моих cвет Мне воздуха мало. Мне роздыха нет. Когда успокоится скорбный мой дух? Куда мне уйти от бесчисленных бед? Войска у Дербента костьми полегли. Врага мы к покорности не привели. А, будьте вы прокляты, сорок волчиц Из грязного логова Миуели!. Что делать? Точить ли мечи поостреой, Иль сесть на коней да бежать побыстрей? Как быть, посоветуйте, как поступить? Престол мой в опасности: враг у дверей! Еще меня мучит сомненье одно, Как злой скорпион меня жалит оно: Ужели сбывается вещий мой сон? Изменишь ли то, что судьбой решено?» Тут один из мудрецов Самый мудрый, самый седой, Самый хилый, самый худой, Говорит: «О властитель мира; щит мой и покров! Нам теперь, пресветлый, не до вещих снов. Гулаим погибнет, но немало с плеч Свалитоя дотоле удалых голов. Наше дело-пытки, казни, грабежи, Плети да удавки, пики да ножи. Но, высокородный повелитель мой, Можно ли иначе ханствовать - скажи? Если ты наездник, жребий твой - седло. Может быть, и правда, что, содеяв зло, Черною печатью предстоящих бед Мы себе мараем белое чело... Не тужи, премудрый, не печалься так! Повели народу подтянуть кушак, Созови батыров, изостри свой меч, Будет опрокинут ненавистный враг. А когда с победой мы придем домой Гулаим прирежем и устроим тои, Подати умножим, усмирим рабов... Так я полагаю, повелитель мой!» и тогда сказал Суртайша: «Эта речь и впрямь хороша, Я об этом думал и сам... О друзья мои, Вознесем Жаркие мольбы к небесам, Чтобы вам удача во всем Ныне и до смерти была, Чтобы в пред стоящем бою Воинов победа ждала. Я судьбе, смирясь, предаю Свой престол и душу свою». Между тем батыр Сарбиназ Мчалась на коне боевом, Раздвигая копья мечом И щитом оборонясь От каленых калмыцких стрел. По следам ее Азраил Белостолпной бурей летел, Крылья стер и отстал... И вот Сарбиназ подробный отчет Благородной Гулаим О посольстве своем дает. Гулаим благодарит Смуглолицую Сарбиназ Наклонением головы И, поблагодарив, Говорит Сорока подругам своим: «О мои бесстрашные львы! Суртайша, кровавый зверь, Станет буйствовать теперь. Не бездействуйте и вы. Захватите город весь, Дайте всем и пить и есть, И пускай из веси в весь, В град из града Весть идет, Что на свете правда есть, И пускай вокруг меня Собирается народ: Вместе будем супротив Злого хана воевать, Да не будет мучитель жив! Да исчезнет кровавый тать!» Смуглолицая Сарбиназ Двинулась выполнять наказ, Тридцать девять других За ней ' Устремили своих коней. И остались на месте том Арыслан с Гулаим вдвоем, Первый раз Вдвоем с Гулаим, В сладкий час Вдвоем с Гулаим... Поqелел Арыслан лицом, А потом Горящим крылом Нетерпенье забило в нем, И огонь забурлил в крови, И, не сдерживая любви, Он прекрасную Гулаим Заключил в объятья свои. Вдруг раздался гром в тишине: На кудлатом скакуне, Завывая, будто шакал, Взвизгивая, как пес, Предстал Перед ними хан Суртайша, Пасть разинул во весь оскал, Захихикал, смрадно дыша, И такие слова сказал: «Я - хан Суртайша. Обойдите весь свет Сильнее меня повелителя нет. Эй вы, голубки! Бросьте ласки свои! Под виселицей целоваться не след!» Грянул гром, Раскололся мир, и от милой своей батыр Прочь отпрянул, А Гулаим, Белого полотна белей, Алого кумача алей, К Суртайше подошла, Грозные глаза подняла, Глянула на него И хан Закачался, злобой горя, И, собрав остаток сил, Захихикал и загнусил, Непристойно говоря: «Эй ты, пери Гулаим! Может быть, повторишь со мной То, что делал ты с ним? Чем ходить на меня войной, Лучше стать моей женой, Понапрасну сил не трать, Приходи ко мне во дворец, Дай мне ручку, рядом сядь, Вот и будет вражде конец!» Гулаим побелела так, Будто выпили кровь ее, И сказала: «Ты-мой враг, Ты-позор и горе мое! Кровью ты залил город мой, Душу мою окутал тьмой, Дом соловьиный - вешний сад Преобразилв кромешный ад, Стужей дохнул на мои цветы... Вот что со мною сделал ты. Стала я пламенем, чтобы в нем Испепелить тебя живьем. Вор, ты украл у меня семью, Родину сладостную мою, Молодость радостную мою. Ты обездолил мой народ, Сделал вдовицей мою страну, Держишь, кровавый сумасброд, Горькую душу мою в плену. Раб суеты, Отец нищеты, Вот что со мною сделал ты! я утолю жажду степей Кровью нечистою твоей, Смертной мукой тебя изведу, И сокрушу твой престол во прах, И растопчу твою орду!» Суртайша при этих словах То как мел Становился бел, То краснел, Словно камень-лал; Он и холодел, И пылал, И такие слова, Наконец, сказал: «Ты права, Я твой .город сжег, Я ост,авил много сирот, Я насытил кровью песок, Обездолил я твой народ. Все же я не трус, Гулаим, И не спрячусь я во дворце, А с девичьим войском твоим В спор вступлю о смертном конце. Дай мне сроку ровно семь дней, А когда настанет восьмой, Сорок дев сажай на коней, Начинай наш последний бой!» Благородная Гулаим Суртайше отсрочку дала. И, пригнувшись к луке седла, Смерив деву взглядом косым, Хан со зла Как хлестнет коня! Кровь потоком с камчи бежит; И чится хан И земля, как щит, Поворачиваясь, гудит, Стремена трещат, звеня...

40 девушек - ПЕСНЯ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Пожелайте, друзья мои, Следа верного - ловцу, Мирной пристани - пловцу, Судей праведных - истцу. Долголетия - бойцу, Сына доброго-отцу, Утешения - вдовцу, Просвет ления - глупцу, Исцеления - слепцу, Погребения - мертвецу! Пожелайте, друзья мои, Вдохновения - певцу! Потерял овец чабан Рыщет-ищет чабан овец. Затянул певец дестан Где, друзья, дестану конец? Эй, чабан, гляди не спи Волки рыщут по степи! Эй, певец, гляди: народ Окончанья дестана ждет. На созвучье молкнет стих Нарождается другой. Народился и затих. И летят за роем рой Хлопотливые стихи, Торопливые стихи, Говорливые стихи, Словно пчелы по весне; Белым облачком виясь, Разлетаются, народясь, По степной стороне, По земле родной; Встречных не пытают они Скоро им конец или нет? Спросишь их - не знают они Умер их певец или нет? и летят за роем рой Торопливые дни, Хлопотливые дни... Много раз над Дербент-горой Солнце красное росой Умывалось поутру, И обонпол земли в туман Погружалось ввечеру С той поры, как свою сестру Бросил на произвол судьбы Хорезмиец Арыслан. Он, обиду в душе тая, Многие объездил края И приют себе отыскал Средь негостеприимных скал На горе Дербент у ручья. На охоту батыр ходил, То верхом скакал, То пешком бродил, За семьсот шагов наповал Горных туров убивал, Сам добычу свежевал, Мясо красное пек в золе Вместо вертела На стреле, Сам чинил свой сажениый лук Обходился один, без слуг, Вел беседЫ с конем сам-друг, Вспоминал Хорезм, тосковал, Проклинал постылый привал, Говоря: «Ох, И тошен мне, горькому, белый свет! Мне бы стоном стонать, да болезней нет... Хоть бы ты провалилась, Дербент-гора! Дел вседневных моих- бесполезней нет...» Как же вышло так? Почему Вместо меда и вина Пьет он воду из ручейка, И стоит над ним тишина, И терзает сердце ему Неотвязная тоска? Нет, не знает бедный батыр, Что всему виной шах Надир И везир егб Кулымсай. Некому батыру сказать, Что его злосчастная мать У мерла у шаха в плену, Что разграблен родимый край, Что сестра батыра пасет, Как простая рабыня, скот, Что давно его дом родной, Башнями касавшийся звезд, Под кровавой шахской пятой Пал И превратился в погост. Миновало много дней, Миновало много ночей Безысходной скуки скучней, Мрака преисподней мрачней. Все на свете Арыслан Отнял у самого себя. Спал батыр. Так орел-тарлан в клетке спит тяжелым сном Спит, живую душу губя, Спит, чтоб жизнь скорей прошла, Спит, чтоб ослабели крыла, Чтоб не видеть, Как блестит За решетчатым окном Солнца искрометный щит; Спит орел тяжелым сном, Чтоб не слышать, Как шумит Воля-вольная кругом, Как скрежещет и звенит Цепь железная на нем... Спал батыр - и странный звук Сонным слухом услыхал Сердца собственного стук, Заглушенный звон мечей, Смутный зов родной земли. То ли это пел ручей Где-то меж безлюдных скал... На ноги батыр вскочил, Ржавую кольчугу надел, Из ручья коня напоил И в седло золотое сел. И неведомо почему Просиял его бледный лик, И неведомо почему Просветлела его Душа, И, взлетев на Кара-Шарык, Где охота так хороша, Горных коз, Хмелея от слез, Арыслан погнал под откос. Утром следующего дня Он к седлу приторочил дичь И спешит, Горячит коня, Пожелав до первой звезды Своего зимовья достичь. День еще в средине, А он Спешивается у горы Что же это? Явь или сон? Снега белого белей у горы белеют шатры Стая белых лебедей, Пересекшая море вплавь. Что же это? Сон или явь? Арыслан подходит к шатрам И не верит своим глазам, И приподымает слегка Полог большего шатра, Белоснежную кошму, Легче птичьего пера; И дрожит, дрожит рука, И отходит полог, скользя, И горит батыр, И нельзя Полной грудью вздохнуть ему, И в шатер заглянуть ему Страшно-страшно, И смотрит он, Смотрит И нестерпимый жар Проникает в грудь ему; Смотрит он, Полуослеплен, Видит-бел изнутри шатер, А на белом Розы лежат, Нет, не розы, Зори лежат, Нет, не зори, Девы лежат, В боевых доспехах лежат... Смотрит, смотрит Слезы дрожат, у него во взоре Дрожат, Вот и кажется, Что в шатре Розы или зори лежат, Не в кольчатом серебре В ледяном уборе Лежат... Красота одной из них Воздвигалась, как небосвод, Над глубоким покоем вод, Млечно-розовых, золотых; И лицо ее, как фонарь С восковой свечой, Сквозь янтарь И рубиновое стекло Проливающей лучи, Безмятежно и светло Брезжило в окрестной ночи. Живописцы нашей земли Терли тушь семь лет подряд, Припасли, как говорят, Тьмы наитончайших кистей, Но изобразить не могли Этих смертоносных бровей, Этих чернострельчатых ресниц Верного оружия вежд, Охраняющих сон зениц. И, лишась последних надежд, Арыслан кошму опустил, Приказал себе: погоди! В знак покорности на груди Руки сильные скрестил, Восемь раз шатер обошел, Разум свой, как меч, заострил, Нужные реченья нашел, Громозвучно заговорил: «Жалок Я И безумен. Кремнист мой путь. Вы меня отравили. Я ранен в грудь. О луноподобные в белом шатре, Помогите мне! Я не могу вздохнуть. Кто вы? Луны, лебеди, розы-кто вы? Джинны, девы, горные козы-кто вы? Если вы бессловесны - подайте знак: Звезды, пери, гибкие лозы-кто вы? Камни глодал я, огонь глотал, к вам взывал. Копья ваши сверкают меж черных скал, Кони ваши копытами рубят лед... Горе мне!Сотрясается горный вал! Молвите имя старшей своей сестры, Я не ведаю-злы вы или добры, Все равно! Осудите на смерть - и я Камнем брошусь на камни с Дербент-горы!» А в шатре, О друзья мои, А в шатре спала семья Соколиц Миуели, В эти снежные края рилетевшая издали. Услыхала Гулаим Арыслана протяжный клик, услыхала И в тот же миг Сон свой сладкий разогнала, И прекрасный лик подняла, И вскочили девушки с мест, Кто-с мечом, Кто-с копьем... Выбегают босиком, Озираются окрест. Догадался Арыслан, Что за девушки передним, Обессилел, точно от ран, Поглядел на Гулаим Хоть вина не пил, а пьян Задохнулся, побледнел, Пошатнулся, бел, как мел, И любовью одеыжим, Добежал До черных скал И на белый снег упал. Долго он лежал недвижим, А когда, едва дыша, Возвратилась к нему душа, Он увидел у самых глаз Некий пламень ледяной Серебряный, голубой Меч воительницы Сарбиназ. Если ты калмык-встань, джигит, Вызываю тебя на бой! Я с тобой рубиться хочу. Трепещи! Вот Мой Меч. Имя этому мечу Голова-Долой-С-Плеч!» Арыслан улыбнулся ей Будто золотом одарил; Засветилось его лицо, Слезы потекли по лицу; Стал он речь вести, Что венок плести, Подбирать словцо К словцу; Так в ответ заговорил «Лебеди на север улетят весной. Ледяную реку выпьет летний зной. Мы еще успеем иступить мечи!.. Девушкам-батырам мой поклон земной! Зимние метели гору замели. Кто видал, чтоб розы на снегу цвели? Мы поспорим после; расскажите мне, На кого покинут ваш Миуели? Чем я провинился, что судьбой гоним, Что моей печали гнет невыносим? Долго я скитался и тебя искал. Здравствуй! Протяни мне руку, Гулаим! Тайной поделиться я ни с кем не мог. Робости и гнева я равно далек. Девушки наперебой Говорят ему: «Встань, джигит!» А другие: «Джигит, лежи!» Третьи: «Кто ты, джигит? Скажи!» А четвертые: «Что с тобой?» Пятые: «Не ранен ли он?» А шестые: «Он невредим!» Над батыром со всех сторон, Словно солнечные лучи, Блещут боевые мечи. Звон стоит кругом, Лязг и гром, Птичий гомон стоит кругом: «Что с тобой?» да «кто ты такой?» Несравненная Гулаим Размыкает их шумный круг, Отстраняет рукой подруг, И рука у нее дрожит... Гулаим говорит: Встань, джигит!» Арыслан встает Пред возлюбленной своей, И чуть слышно журчит ручей Сребро звучных ее речей: «Метель запевает, и кружится снег, И слезы бегут у меня из-под век. Как звать тебя? Кто ты? Высоких небес Жилец иль такой же, как мы, человек? в глазах твойх тайная радость видна И горе... А речь поговорок полна.. Ты не жил в Саркопе... Откуда, батыр, Ты скромные наши узнал имена? Ты плачешь? Гляжу я и в толк не возьму О чем, почему? Говоришь-не пойму, Что хочешь сказать... Успокойся, не плачь! Как слезы бегут по лицу твоему!» Арыслан говорит в ответ: «Быстрокрылым я был - и лишился крыл, Резвоногим я был-и упал без сил, Жил с людьми, был батыром, а ныне кровь Лью в пустыне скупой из негибких жил. Клевета и позор мне на лоб легли, Все отвергли меня, и года текли... Тщетно смерть призывал я... О, горе мне! Горе мне! Я лишился родной земли! Был я лебедем. В сердце мое стрела Красным углем вошла. Я сгорел дотла, Но живу, и бессмысленна жизнь моя, И напрасны пустые мои дела. Яд изгнания мне изъязвил уста. Я-казненный, но совесть моя чиста Я родился в Хорезме. Я-Арыслан. Жизнь моя-нищета, пустота, тщета...» Замолчал Арыслан-батыр. И - полночной луны двойник Несравненный лик, белый лик Благородной Гулаим Светом внутренним просиял. И взыграла ее душа, Как ручей, рожденный меж Разливаясь, бурля, спеша, Вырываясь на простор... Но ничем горделивый взор Благородной Гулаим Тайны сердца не выдавал, Хоть и волновался в груди Слез неистовый океан. Приближаясь к ней, Арыслан Говорит: . «Гулаим, во сне Образ твой явился мне. Душу горькую губя, Я всю жизнь искал тебя. Все пути к тебе вели. Песней о Миуели С наступленьем тьмы сума Соловей меня сводил. И порой редела тьма, И являлась ты сама, Госпожа ночных светил. За тобою сорок звезд Следовали по пятам, И меж нами зыбкий мост Пролегал по небесам. Словно лань, была дика И робка моя тоска; Был не шире волоска Мост, соединявший нас, И, пока на твой призыв Я спешил, ни мертв, ни жив, Твой прозрачный пламень гас, Лик недостижимый твой Исчезал за пеленой Наступающего дня. О, не покидай меня, Роза неба, Гулаим. Дети праха, мы гостим Лишь однажды на земле. О, не тай в рассветной мгле, Подтверди словцом одним, Что когда-нибудь с тобой Мы сердца соединим. Не бледней, не улетай Лебедем в далекий край! Не кручинься, слез не лей, Будь здорова, Гулаим! Прочь разлуку, жизнь моя, Молви слово, Гулаим, Дай мне руку, жизнь моя!» Руку маленькую свою Подала Гулаим в ответ И сказала: Руку даюКак поруку. Тверда рука.. Тверже поруки нет. Клятву даю Клятва крепка, Крепче крепкого мой обет. Нам разлуки нет! Нам разлуки нет! Нам разлуки нет! Если ты земля - я луна. Если ты океан- я волна. Ты-гора-великан, Я-горный туман, Ты - желанный гость, Я-дастархан. И на вечные времена Ты-мой муж, я-твоя жена. Честь тебе и почет, Арыслан!» Арыслан поцеловать Милую свою захотел: На глаза- печать, На чело- печать, На уста- печать: Закрепить союз захотел. Не позволила Гулаим Черные глаза целовать, Белое чело целовать, Алые уста целовать: «Люблю тебя, мой суженый, так люблю, Что о своем девичестве не скорблю. Жены своей возлюбленной не целуй. Забыть любовь до времени я молю. Завыли ветры буйные по зиме. И ночь пришла, и кружится снег во тьме. Едва бреду - не сладкий мед у меня, А корка хлеба черствого на уме. Я встретила влюбленного на пути, А мне бы - друга верного обрести. Мой сокол, раздели со мной ратный труд, Не мучь меня, избранник мой, не когти!» Гулаим закончила речь, Обнажила булатный меч, В левую - поводья взяла И легко вскочила в седло. С хрустом закусив удила, Конь послушный встал на дыбы И рванулся в степной простор На призыв боевой трубы, И помчался, камчой гоним, Через горные горбы. А на нем-батыр Гулаим, Леворучь- Арыслан-батыр, А за ними-снежный буран, А в буране - сорок подруг, Буйным вихрем-на вражий стан... Хан, Ты слышишь ли посвист крыл? Смерть летит за тобой в Мушкил.

40 девушек - ПЕСНЯ ДВАДЦАТАЯ Трудные пришли времена. Кони ржут, Звенят стремена, Льется кровь, Становья горят, Гибнут мирные племена, Разоренный стенает край... Догорает рдяный закат, Кони ржут, . Стремена звенят, Не смолкает вороний грай. Дочь Саркопа Гулаим С боевым отрядом своим Шла в такой густой темноте, Где лисе - и той не пройти, По такой крутой высоте, Где и соколу нет пути, Сквозь такие заросли шла, Где и мыши не проползти. Долго не сходила с седла Девушка-батыр Гулаим По седым степям, По крутым горам, По густым лесам, По снегам Днем и ночью подруг вела. . Ночь редеет, и бледный свет Льется долу, как молоко... Далеко Мушкил, далеко, И конца переходу нет. На лету Гулаим-батыр Озирает пустынный мир. От засыпанных снегом гор Вплоть до моря Степной простор Дымным пепелищем лежит, Сиротой и нищим лежит. О, кровавая стезя Неминучей беды! Нельзя Счесть почивших последним сном. На дорогах и у дорог Спят-лежат в пуху снеговом Те-без рук, А эти без ног, Обезглавленные мечом, Обесславленные палачом... Поле пораженья! Твой вид Сердце робкое леденит: А батыр, взглянув на тебя, О народе своем скорбит, Отомстить клянется, скорбя, Соль народных слез, Желчь обид, Ссадины от жгучих плетей, Смерть батыров И плач детей. Гулаим, соскользнув с седла, Поле бранное обошла, Возле каждого мертвеца Причитала, слезы лила, И легла на ее чело Ночь печали. Потом в седло Прянула она, как стрела, И помчались, как вихрь, за ней Сорок стрел, покинувших лук, Сорок смелых ее подруг. Прискакали они к морским Берегам, И открылся им Животрепещущий сапфир И колеблющаяся вязь Волн. Тогда Гулаим-батыр, К девушкам своим обратясь, Молвила: «Орлицы мои, Спутницы-сестрдцы мои, Здесь мы остановим свой бег, Восстановим силы свои. Жалко мне, что я человек: Прянуть бы в морские струи. Плыть бы мне напрямик в Мушкил Змеем водяным И врасплох Взять врага... Нам стольких сил Стоил наш некороткий путь, Что его прервать мы должны у границы вражьей страны. Пастбища степные щедры, Здесь дадим коням отдохнуть. Спешимся, Раскинем шатры. Но не станем сиднем сидеть, Будем по сторонам глядеть, Всю окрестность мы облетим, Что за местность-мы поглядим...» Так промолвила Гулаим, И по слову старшей сестры Сорок верных ее подруг Белые разбили шатры И, освободив от подпруг, Разнуздали потных коней, Спать легли. А ранней зарей, Сев на быстролетных коней, Понеслись по степи седой... А в степи, как тяжелый дым, Снежный столп стоял над землей. И воскликнула Гулаим, Привставая на стременах: «Девушки-сестрицы, вперед! Изымите из сердца страх, Мщенью наступает черед!» Актамкер полетел стрелой, Степь- и та рванулась за ним, А в седле джигит удалой Азраил - батыр-Гулаим. Грозно пред лицом Гулаим Заrудел костер снеговой, Туча, словно тяжелый дым, Закружилась над головой, По глазам бичом ледяным, Злобствуя, хлестнула пурга: Длинной чередой По степи седой Шел большой караван врага. И передового с седла Гулаим на скаку сняла, Разрубила его клинком И других разить начала. Был ужасен праведный гнев, Озаривший ее лицо. Сорок девушек, налетев, Караван замкнули в кольцо. Астраханские берега Кровью вражеской окропив, Наступив На горло врага в сталь обутой, твердой стопой Гулаим увидела вдруг Ханских пленников пред собой: Руки - связаны за спиной, Ноги слабые-в кандалах, А на лицах-смертельный страх. Сорок девушек и одна Пленных бросились обнимать; Каждая из них, словно мать, Ласкова была и нежна. Крепко целовали-живи! Раны врачевали-живи! На измученные сердца Проливали бальзам любви. А потом огонь развели, Верблюжатины принесли, Облитые жиром куски, Щедро посолив, испекли. и саркопекие старики Говорили: «От злой судьбы Златокованным щитом, Львиной храбростью своей Ты прикрыла нас, Гулаим. Слуги мы тебе и рабы. Вы, друзья по плену, скорей Снаряжайте караван, К трудному готовьтесь пути: Суртайши разбойничий стан Гулаим поможем найти!» Слышен гул негромких речей, Мерный звон мечей и стремян: День и ночь - семь дней и ночей По степи идет караван... И в начале восьмого дня, Высока и, как мир, стара, Рдяный небосвод заслоня, Показалась Дербент-гора. И от той горы напрямик, В правой-меч, а в левой-щит, Мчится на саркопцев калмык, Суртайши лихой джигит. А за этим джигитом вслед Ни конца ей, ни краю нет, Словно полая вода, Льется ханская орда. Мчится, словно ветер степной, Гулаим: «Подруги, за мной! Плен Саркопа калмыцкий хан Дорогой оплатит ценой!» Сшиблись конные - меч о меч, Покатились головы с плеч. В воздух ввинчивались пращи, Воя, скрещивались мечи, Небосвод почернел От пернатых стрел, Снег-от обезглавленных тел. Сорок девушек и одна Думали: победа видна Поредели вражьи полки, Притупились вражьи клинки... На поверку вышло не так: Пуще раззадорился враг, В бой бросает за ратью рать, Не желает зря умирать. И еще всю ночь до утра Сотрясалась Дербент-гора. А когда совсем рассвело, Увидала Гулаим, Что батырам ее троим Роковую свою печать Наложила смерть на чело. И тогда, боясь потерять Над рассудком власть, акричать, Замертво упасть, Гулаим с седла Тяжело сошла, Вниз лицом на снег, Застонав, легла, Косы расплела, Говоря: «Не надо мне хлеба, не надо огня Ни света, ни мрака, ни ночи, ни дня!... Кровавый разбойник, палач Суртайша Похитил батыров-сестер у меня! Ответьте мне, где вы, сестрицы мои, Бесстрашные девы, орлицы мои! Во имя отчизны в неравном бою Вы, храбрые, пали от жала змеи. Клянусь благодатного солнца лучом Желанной победой и верным мечом, Дочерней любовью к Саркопу клянусь Мы скоро в Мушкил черноюртый войдем!» И пока причитала так Над подругами Гулаим, Черной злобой одержим, Грозный враг Собрал в кулак Разобщенные полки, На саркопцев лавой пошел, Кровью переполняя дол. Гулаим рубила сплеча, Била, стаскивала с седла Диких ратников Суртайши. Пролетала, конем топча Их растерзанные тела. Дева храбрости - Сарбиназ В этом незабвенном бою Сотни сотен и сотню раз Обагрила кровью их Смуглую десницу свою. Поглядим на остальных Соколиц - сестер Гулаим, Храбрым девушкам воздадим Всенародную хвалу, Рядом с ними в бой пойдем, От шеломов их золотых Меч, секиру, копье, стрелу Отведем Крылатым стихом. Бой гремел семь дней и ночей, Стало тесно от мертвых тел.. И никто семь ночей, семь дней Не поил, не кормил коней, Сам не пил, не спал и не ел. На исходе восьмого дня Силы стали ослабевать: Гулаим валилась с седла, Сарбиназ давила броня Стало трудно им воевать. А калмыцкого вожака Разбирает страх и тоска, И рука у него дрожит в чистом поле наверняка Тысяч более сорока Воинов убитых лежит. Да и Гулаим не могла Соколиц своих уберечь: Трех подруг обезглавил меч, Семерых задела стрела. А когда рассеялся мрак И девятый день наступил, Кровью истекающий враг Сталь булатную иступил. Что, калмык, иль спишь наяву? Пальцы, что ли, тебе свело? Отчего под тобой седло Словно битое стекло, Сил нет натянуть тетиву? Не ложится в прицел стрела, Пика - во сто пуд - тяжела, Меч твой сломан, потерян щит, Кровью твой шишак залит. Зарыдал калмыцкий вожак, Бросил меч и промолвил так: «Говорили тебе, дурак Суртайша, Зря затягиваешь кушак, Суртайша! Не губи народ, не готовь себе гроб, Не ходи на Саркоп, ишак Суртайша! А теперь твоим воииам-души npoчь Прямо в зубы шайтану, в огонь и ночь А теперь нас повергла во прах и страх Золотого Сар копа грозная дочь. Да сгниешь ты живьем, да сгоришь огнем, Сам сожрешь ли себя - слезы не прольем, Не устроим поминок, устроим той, На твоем погребенье плясать пойдем!» Вытер слезы, тяжко вздохнул, Меч свой поднял, вножны вложил, Ханских ратников повернул От Дербент-горы на Мушкил. Гулаим с отрядом своим Долго их по степи гнала По снегам голубым, По тропам глухим... Отступающих Гулаим Голыми руками брала. А когда исчезли из глаз Низкорослые кони их, Гулаим и Сарбиназ Повернули спутниц своих И помчались к Дербент-горе, Где теперь тишина была, Где в крови, на серебре, На широком снежном одре, Мертвые лежали тела. Гулаим велела найти Раненых батыров-сестер, Приказала разбить шатер И в шатер их перенести. Девушки сновали вокруг Изнемогших своих подруг, Словно ласточки над водой. Развязав тугие ремни Обагренных кровью кольчуг, Нежно врачевали они Раны тяжкие семерых Дорогих подруг своих. Трех погибших в этом бою Под горой они погребли Вдалеке от Миуели, В чужом бесприютном краю . Говорит Гулаим батыр «Павшим-вечный покой и мир. Славу их людская молва Разнесет по стране Родной. На могилах этих весной Разрастется плакун-трава. Ох, и тяжко мне, горько мне!» И еще такие слова Произносит Гулаим: «Из смертного плена не вырвать подруг. В обители тлена ни встреч, ни разлук, Ни гнева, ни скорби, ни света, ни тьмы... О сестры, я плачу: редеет наш круг. Земля холодна, тяжела и черна. Да будет, подруги, вам пухом она. В обители смерти рождается жизнь, Печалью крепка и слезами сильна. Редеет наш круг. Но за родину-мать Не жалко и юную душу отдать. И мертвые с нами, о сорок подруг! И что нам, бесстрашным, калмыцкая рать!» Тут склонились ниц До земли Сорок девушек-соколиц, Сорок молний Миуели. Говорит саркопский старик, Бывший пленник Суртайши:. «Не горюй, Гулаим-батыр, Мужества тоской не круши. Обрати на меня свой лик, Не гляди, что я стар и сир, Я душой и телом не слаб. Если нужен слуга и раб, Дай мне знак, прикажи, пошли, Я пойду хоть на край земли!» Говорит ему Гулаим: «Отправляйся К моим врагам. В черноюртый город Мушкил. Ты В оковах томился там, Слезы лил, бедовал-тужил, Ты стада калмыцкие пас, Ты калмыцкий знаешь язык, у тебя наметанный глаз... Отыщи в укрепленьях лаз И проникни в гороц, старик! Много там саркопцев найдещь Обними их, поведай им, Что вослед за собою ждешь Избавительницу Гулаим. Передай саркопцам: иду! Расквитаюсь я с палачом! Не рукой беду разведу, А копьем, стрелой и мечом». И ушел посланец в Мушкил... В это время закат остыл, И укрылись девы в шатры у подножья Дербент-горы. Вечер зажигает звезду, Землю прикрывает щитом... А о том, что было потом, Завтра я рассказ поведу. Вечер зажигает звезду, Время заглушает беду...

40 девушек - ПЕСНЯ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Жизнь-как мед, сладка, Смерть-как желчь, горька, Ханский плен Что могильный тлен, Горше смерти злая тоска. Кто погиб за народ - блажен. Степь весенняя - хороша, Хороша, пестра и светла... Но еще метель мела, Степь еще нема, и бела, И страшна была. Суртайша Торопился, в город Мушкил И, полуослепших от слез, Гнал саркопцев... Пушистым льдом Цепи их покрывал мороз, Ветер их опалил огнем, Смерть над ними склоняла лик... И однажды, меркнущим днем Хан столицы своей достиг. Сотни сотен голов скота Суртайша с разбою пригнал, Много пленных в свои места Он перед собою.пригнал; Много утвари золотой, Много шелка-парчи привез, И от радости выл, как пес, И великий устроил той. И на той батыров позвал, И стрелков позвал, и борцов, И дутарщиков, и певцов. Пировал и торжествовал, Ликовал Суртайша-бахвал, И сказали гости ему, Поглядев на пленный народ: «Суртайша, скажи, почему Не народ у ворот, А сброд? Эти люди больны, бледны, Босы, полуобнажены, Лица-ветром опалены, Руки-за спину сведены. Ты позвал нас в Мушкил на той, Mы похвалим твой дастархан, В чем, скажи вперед, пред тобой Провинились они, о хан? Разве этот мирный народ Мог бороться с твоей ордой? Плач сирот тебе нипочем, И певец тебя назовет Кровопийцей и палачом. Отвечай, Суртайша, не трусь: Разве человек - это гусь? Подстрелю его, Ощиплю, Изрублю его, Посолю, Испеку, мол, и есть примусь? Ты и нам, неправедный хан, Жизнь устроил хуже тюрьмы. Испокон веков Астархан Рыбаки-бороздили мы; Скотоводы - свои стада Мы пасли в привольных степях, А с тобою - пришла беда, Привела за собою страх. С наших обнаженных степей Ты не сводишь несытых глаз. Тяжко нам под пятой твоей, Ты поборами душишь нас. Рыбаков ты лишил сетей, Скотоводов Последних стад, у голодных наших детей Отнял ты ягнят и козлят; Кровь с мечей Твоих палачей Хлещет с шумом, как водопад. Мы - народ калмыцкий, Ты-хан, Мы-душа и плоть, Ты - шайтан, Вот что про тебя говорят. Отпусти саркопцев, не то К праотцам отправишься в ад!» Обезумел калмыцкий хан, Услыхав такие слова; Стала у него, как шаман Под венцом, трястись голова, Заплясал язык между губ, Засверкали волчьи клыки, Посинел Суртайша, как труп, Выронил бунчук из руки, Ловит воздух открытым ртом, Словно сом На песке сухом. Отдышался хан, заорал: «Яна той вас, кажется, звал, Вы же, выродки, ишаки, Распускаете языки!» Крикнул Суртайша: «Палачи!» Гикнул Суртайша: «Палачи!» И умылся кровью народ, Льющейся и днем и в ночи. Не один калмыцкий джигит Был сожжен, замучен, убит Или брошен в черный зиндан. А саркопцев бешеный хан. Вешал, резал, железом жег, Утолиться никак не мог. Вот однажды ханский палач Отбаскана в застенок ввел: Руки связаны, бос и гол, Тело в ранах... Плачь, сердце, плачь, Плачь, правдолюбивый народ, Плачьте вы, седины мои, Плачьте, словно весенний лед, Плачьте над благородным львом, Гибнущим от жала змеи! Перед ханом и палачом, Изъязвленный огнем-бичом, Отбаскан стоит недвижим, И глумится палач над ним; На его исполинский стан, Холодея, косится хан: «Что когда батыр Отбаскан Цепи на себе разорвет?» Суртайшу прошибает пот, И робеет хан, и орет: «А, драконье жало, ишачий помет! Жизнь, видать, не сало, не кумыс, не мед! Руки-ноги в струпьях, от болячек-смрад... Хоть и жил ты мало-глянь-ка: смерть идет! Много ли калыма старой заплатил? Видишь клубы дыма-перья грозных крыл? Это смерть-невесту сват-палач ведет, На кошму любимой упадешь без сил! Встретишь, раб строптивый, под пыткой зарю! Слушай, шелудивЫый, что я говорю: Со смиреньем хану в ноги поклонись, И тебе, смутьяну, жизнь я подарю!» От обидных этих речей Так и вскинулся Отбаскан; Грохоча железом цепей, К хану двинулся Отбаскан; Разъярясь, как раненый лев, Он глазами его пронзил, Но потом усмирил свой гнев И мучителю возразил: «Эй, ты, хан Суртайша, кривая душа, Слушай, что я скажу, палач Суртайша: Смерти не боюсь, тебе не корюсь, Хоть прекрасна земля и жизнь хороша. И пока еще мозг у меня в костях, И душа моя в теле, как гость в гостях, И пока твой палач не занес ножа, Я держу свою правду зерном в горстях. Твердой воли моей не сломаешь, пес, Я, как знамя, ее с малолетства нес. Не услышишь предсмертных воплей моих, Не увидишь последних, кровавых слез. Если б ты, Суртайша, справедливым был, Ты бы подданных, словно отец, любил, Не ограбил бы ты, не расслабил их, А кипучие силы им в души влил. Преходяще слепое счастье твое, Ненадежно неправедное житье. Час придет, и проснется народный гнев, Заблистав, как булатное лезвее. Гнилью станешь и в пыль превратишься ты, А народ из погибельной темноты Гордо выйдет на яркий солнечный свет, Где ни рабства, ни вековой нищеты. Изруби мое тело, казни меня, Вырви сердце и печень, кляни, казня, В чистом поле повесь- не боюсь петли, Жги меня на костре- не боюсь огня! Я плюю на разбойника Суртайшу! Я плюю на разбойника Суртайшу! Лью горячую кровь, на своем стою И плюю на разбойника Суртайшу! Потому что я правду свою вершу, Потому что я кривду твою крушу, Потому что я верен земле отцов, Потому что служу ей, пока дышу. Ты хоть лопни от злости - я не умру, Раздроби мои кости-я не умру, Очи выколи - буду, как сокол, зряч, Ибо призван к отмщению и добру! Если ж не по плечу мне благая цель Этой цели достигнет мой гордый эль. Рассекающий камень - да рассечет! Вижу славу родимой земли отсель!» При суровых этих словах Суртайша завыл, как шакал, И в заплывших его глазах Уголь ярости засверкал. В бешенстве ногами суча, Суртайша позвал палача, И кровавый палач сплеча Отбаскана нещадно бил, Сек бичом, топором рубил, Кости мраморные дробил, Сухожилья медные рвал, Раны кипятком поливал... Лютовал всю ночь напролет, А когда рассвет наступил, Стер со щек своих желтых пот И швырнул батыра в зиндан. Насыщенный мщением хан Восемь дней на тое гулял, В золотую тыкву стрелял, На могучих глядел борцов, Слушал песни льстецов-певцов И поил батыров своих Из саркопских чаш золотых. А когда утомился он, Под престол повалился он И заснул... И увидел сон. Хан проснулся Темен дворец. Ужаснулся: Ужель конец? Разрывает ворот рука, Кровь клокочет, Слюна горька, Бьется в горле тугой комок... С пола встал, на ложе прилег. Но не спится хану никак, Все клубится кровавый мрак, А в ушах неотступный звон... Звон темничных ключей, Звон цепей, Звон мечей... И призвал гадателя он И сказал: «Этой ночью мне Сам шайтан явился во сне. Душит, Мучит, Мясо крошит, Ногти рвет И кости крушит. Вдруг я вижу птицу-орла: По лицу меня полоснув, Плещут яростные крыла, Пред глазамиРаскрытый клюв. Чудище потом приползло, Голову мне стало глодать... Кликнул я родимую мать Ни души кругом, как назло. . Тут мне руки-ноги свело, Пот холодный хлынул рекой... Что за сон ужасный такой?» Побелел гадатель как снег, Взял кобыз дрожащей рукой, С ханом затворясь ото всех, И пошел крутиться юлой, И глазами дико вращать, И по-страшному верещать. А когда вdшел в него джинн. Он издал пронзительный стон И воскликнул: «Мой ГОСПQДИН! Я могу разгадать твой сон!» Могучий властитель затеял войну, Саркоп разорен, и саркопцы в плену, Тебя не отмщенные слезы сирот Душили, когда отошел ты ко сну. Орел распростер над тобою крыла. Премудрый мой хан! То не птица была: Отвага саркопских батыров тебе Представилась в грозном обличье орла. Батыры тебе отомстят, отомстят, Они, как самум, на тебя налетят, Их кони крылаты, их копья остры, Щиты и кольчуги, как солнце, блестят. А чудище - черная совесть твоя, Она и глодала тебя, как змея. Прости, о пресветлый, раба твоего, Он плачет, кровавые слезы лия...» На себе халат Разодрав от горла до пят, Хан рычит, И дворец дрожит, А гадатель навзничь лежит, И протянут ко лбу его Желтый указательный перст, Гневом хан объят, Красный зев отверст Шире адских врат. Люди говорят, Что и утром хан бушевал, Что и в полдень ярился он, А в обед палача позвал, И гадатель был умерщвлен. День проходит, другой идет, Хан меж тем не ест и не пьет, Хан не ест, не пьет и не спит, Бьет, как в бубен, в свой круглый щит И военачальников рой На тревожный призыв спешит. Суртайша говорит им так: «Хочет враг Мой ханский очаг Ханской кровью моей залить, Мозгом ханских моих костей Волчий голод свой утолить, Дорогих моих сыновей Отчего престола лишить. Будто-я не великий хан, А дитя колыбельных лет, Будто наш воинственный стан Бледной немочью обуян И в Мушкиле батыров нет... Слушайте мой ханский фирман: Собирайте мои войска, И да будет спутником вам Слава моего бунчука: Послужите мощи моей, Мчитесь вихрем по берегам Астархана - венца морей И, достигнув Дербент-горы, Ждите: скоро нагрянет враг. Стойте под горой до поры, От горы назад - ни на шаг. - я изменников не прощу, С трусов по три шкуры спущу, Страшной пыткой буду пытать, Страшной местью отомщу». и войска на Дербент пошли. Содрогается грудь земли, Ходят вихри, вьется снег, Ничего не видать вдали...

40 девушек - ПЕСНЯ ВОСЕМНАДЦАТАЯ Нам запевки петь-недосуг, Мы помчимся, друзья мои, В горы, на заснеженный луг; Возвратимся, друзья мои, В тесный круг Сорока подруг, Сорока сестер Гулаим; Подивимся, друзья мои, Силе и красоте ее; Постоим, друзья, поглядим, Как сверкает солнечный блик На мече, на щите ее, Как весельем пылает лик Этой красавицы Гулаим, И заслуженную хвалу Статной дочери Аксулу В умилении воздадим. Травы приминая в степях, Снежный прах Взметая в горах, Сорок дней и сорок ночей Вдалеке от своей земли Сорок девушек провели. Сорок дней и сорок ночей Радовались воле своей, Закаляя борзых коней И учась науке войны. Молвит, наконец, Гулаим: «Ну-ка, милые, поглядим Хорошо ли закалены Ваши резвые скакуны, Поглядим-на что вы годны! Время ветру под ставить грудь, Время, сестры, в обратный путь!» Мчатся девушки на конях, Привставая на стременах, Стрелы звонкие вдаль меча, Плотный воздух рубя сплеча. Мчится Гулаим впереди, Актамкера камчой хлеща, И неведомо ей самой, Отчего у нее в груди Сердце храброе, трепеща, Полнится тревожной тоской, Отчего за слезой слеза Набегает ей на глаза? Чем быстрее скачет она И чем ближе город Саркоп, Тем сильнее плачет она, И горит Гулаим, бледна, Словно утренняя луна, Бьет ее озноб, Влажен лоб, Руки у нее - точно лед; Стонет Гулаим, слезы льет... Сорок девушек ей кричат: «Что С тобой, сестра, погоди!» Мчится Гулаим впереди, Не оглядывается назад, Сорок девушек мчатся в ряд и не могут ее догнать. Лебеди в Египет летят И не могут ее догнать. На чужбину издалека Снежные бегут облака И не могут ее догнать. Конь храпит, грызет удила Хоть устал, да не пристает; Гулаим не сходит с седла, Не дает коню отдохнуть. Пышет запад красным огнем Гулаим продолжает путь. Молкнет степь, ни души кругом, Стелется вечерняя мгла Гулаим не сходит с седла. Ночь-вдовица черным платком Занавешивает небосвод Гулаим не сходит с седла. Мучась нетерпеливой тоской, Бьет коня камчой, Слезы льет... Конь дрожит, на дыбы встает, Чует запах крови людской. В льдистом вихре, в снежной пыли Первый луч сверкнул над землей. Гулаим на Миуели Прискакала ранней зарей. Огляделась она вокруг Вскрикнула... Прямой, как стрела, Стан ее согнулся, как лук. Стремена потеряла вдруг, Выронила поводья из рук И, лицом, словно снег, бела, Замертво упала с седла. Здесь был враг. Песок перерыт Множеством копыт. у ворот. Раздувает ветер степной Черный иноземный шатер. На воротах стальной запор Весь в царапинах. Вбит в замок Иноземный кривой клинок И оставлен так. Враг не мог Сбить замок и запор сломать, Крепость Гулаим разметать, Загрязнил островной песок И ушел без добычи вспять. Здесь был враг. Словно труп, На земле Гу лаим лежит, С лепестков побелевших губ, Со стрельчатых ее ресниц Резкий ветер сдувает снег. Чу! Земля дрожит! Сорок посеетрим, Сорок соколиц Гулаим Серебристый взметают прах, Прилетают в снежных столпах, Спешиваются на скаку И, ломая руки, в слезах Окружают Гулаим, Распростертую на снегу: «О сестра, очнись, отзовись! Горе нам! В Саркопе враги! Черный день пришел! Помоги, Помоги нам, сестра! Очнись!» Девушки рыдают, Скорбя О родимом крае своем. И, услышав стенанья их, Причитанья-рыданья их, Забытье свое одолев, Гулаим приходит в себя, И все ярче огнем живым Разгорается взор ее. Озирается, словно лев, Опирается на копье, Подымается Гулаим И с увещеваньем таким К сорока подругам своим Обращается, говоря: «Юницы-батыры, сестрицы мои, Подружки мои, соколицьi мои! Утешьтесь, не плачьте, не мучьте себя, Мы - вместе, мы - ветви единой семьи! Крепитесь! Настал испытания час, А вы проливаете слезы из глаз. Да будут глаза ваши сухи, не то И камень расплачется, глядя на вас... Не лучше ли стан свой стянуть кушаком И-на конь, чтоб вихрем лететь за врагом, К седлу прирасти хоть на месяц пути, )' Без устали мчаться и ночью и днем. В Саркоп ! - если город еще не сожжен И в городе враг... Если двинулся он Догоним В пути, перебьем, истребим, Оставшихся вживе - захватим в полон! Не плачьте, батыры, и смело вперед! Нам кони- надежда, мечи- наш оплот. Коль родичей наших угнал Суртайша, Мы выйдем на бой и умрем за народ. А если он станет рабом Суртайши Как дикие звери в пустынной глуши, Мы воем на сирой земле изойдем... Батыр без народа- что плоть без души. А вы, тридцать девять, и ты, Сарбиназ, Не пламя, а слезы струите из глаз, Меж тем как в оковах томится народ, Который батырами вырастил нас!» Девушки в ответ Гулаим Говорят: «Прости нам, сестра, Слезы наши: Смутились мы, Растерялись мы в трудный час. Ты пред нами - батыр-гора, Мы перед тобою - холмы. Не кори нас, о Гулаим! Научи, Как нам быть теперь. Мы сердца свои укрепим, Больше ни слезы не прольем, Разгоримся твоим огнем, В том огне мечи закалим, Прикажи умереть-умрем!» Смоляные брови свои Гулаим свела, Точно два крыла. Грозный вид она приняла И сказала так: «Не беда, Если плачет кровью джигит И на сечу потом спешит, А беда, говорят, когда у джигита не кровь-руда, А вода по жилам бежит! Хан-отсохни его рука! Вбил в замок воровской клинок, Выбейте клинок из замка! Отомкните замок тугой, Отведите засов стальной, Распахните створы ворот И в твердыню Миуели Чередой Войдите за мной. Здесь мужали мы и росли, Чтобы лечь костьми за народ, Здесь, вдали от зла, провели Не один безмятежный год. Земно поклонитесь гнезду, Где окрепли ваши крыла, Крепости воздайте почет, Сорок верных моих подруг; Выкопайте стрелы в саду И возьмите из тайников Сорок драгоценных кольчуг, Сорок несравненных клинков, Сорок золотых шишаков, Сорок луков, сеющих страх, Бьющих за девятьсот шагов, Сорок седел о стременах Среброзвучных, как соловьи, Снаряжайтесь в дальний поход И-вперед, орлицы мои, Милые сестрицы мои, На врага, за родной народ!» Девушки в ворота вошли, Поклонились Миуели, Корму задали коням, Сорок тысяч стрел принесли, Ополчились на страх врагам, Снарядились в дальний поход. «Помните! - батырам своим Гулаим сказала еще. Тот, чье сердце не горячо, Кто на поле чести не смел, у кого ни меча, ни стрел Тот не настоящий батыр. Кто во славу земли своей Кречетом не кинется в бой Тот не настоящий батыр. Кто не глух, но для чьих ушей Слово «родина» звук пустой Тот не настоящий батыр. Кто не слеп, но для чьих очей Степи отчие не милей Зарубежных тучных полей Тот не настоящий батыр!» Ярко блещут шишаки, На ветру щиты гудят Через Красные Пески, Строй держа по восемь в ряд, Сорок соколиц летят, Сорок девушек верхом Следом за своим вожаком Скачут в город напрямик И широкие пески Озирают из-под руки. Погу лял с топором калмык По широким Красным Пескам, С кровью красной пополам Красный прах смесил И ушел. Не было здесь прежде холмов, Место было ровным, как пол, А теперь Не пройти коням: Воронье снует по холмам, Сложенным из мертвых голов, Мясо мертвое клювом рвет, Очи мертвые жадно пьет, Бьет крылом О кровавый лед И шакалов на той зовет... Здесь - растоптанные конем, И обугленные огнем, И заколотые копьем Крепко спят на мерзлой земле. Там, как тополя на юру, Чуть покачиваются на ветру Задохнувшиеся в петле. Там-белеют кости в золе... Не тарлан-орел, Озирая дол С победоносной высоты, Острым взором ищет врага. Побелевшие свои Гулаим сжимает персты, Онемевшие свои Гулаим кусает персты, Острым взором ищет врага. От Саркопа за три версты Осадив коня на скаку, Гневом заглушая тоску, Гу лаим с высоты седла Смотрит на сожженный дотла, Мертвый разоренный Сaркоп Снегом запорошенный Саркоп, На пустынные берега Сонной, обмелевшей реки, Где тому сорок дней назад Пели у костров рыбаки; На заброшенные луга, Где не видно более стад, Смотрит Гулаим на Саркоп, Острым взором ищет врага. Враг ушел и угнал народ. и на стременах привстает Гулаим, И на стременах Сорок девушек привстают, Кони их за единый мах Три последних версты берут. Здесь был город. Во всю его ширь Протянулся пустырь сплошной. Щебнем завалило пустырь, Занесло зыбучей золой. Где саркопцы? Где кузнецы, Гончары, Батыры, Купцы, Медники, Оружейники, Знать? Ни души нигде не видать. Только псов одичалых вой Да шакалов унылый плач Нарушают мертвый покой Круглой площади городской... Здесь кровавой своей рукой Невиновных казнил палач. Гулаим ожидать ее Приказала спутницам здесь И, сойдя на землю с седла, Отдала им щит и копье, Только меч с собою взяла И пешком, в одиночку, Весь Город не торопясь обошла. И негромкий шорох шагов Гулаим услыхала вдруг, И потряс ее этот звук. Услыхала людскую речь И схватилась она за меч И увидела стариков, Шедших с заступами в руках И носилками на плечах Предавать земле мертвецов. Но сынов Адама при знать В этих сумрачных стариках Сразу Гулаим не могла. Мнилось ей: Седая зола, Битый камень, Горбы руин, Прах и тлен Породили их Слабых, высохших и больных, И в рабов превратили их Страх-везир и смерть-властелин Одарили своим тряпьем Из сокровищниц гробовых. Каждый шаг им стоил труда. Голод высосал кровь из жил И лишил их последних сил. Пошатнулся один из них И со стоном упал... Тогда В этих выходцах из могил Гулаим признала живых, И, носилки наземь сложив, Старики потянулись к ней, Будто ветра слабый порыв Листья желтые сбил с ветвей И погнал по нищей земле, По земле родной, По крови людской, По золе... горше несмышленых детей Старики рыдали, прильнув К маленьким рукам Гулаим Белым голубкам Гулаим, К розовым перстам Гулаим Десяти цветкам Гулаим, И, прильнув к рукам Гулаим Аравийским львам Гулаим, К молнийным перстам Гулаим Десяти мечам Гулаим, Старики обратились к ней Со словами таких речей: О Гулаим, о Гулаим, Сколько мощи в твоих руках! Будь защитой нам, Отомсти врагам, сокрушившим твой город впрах! Всеблагой аллах головой Выдал нас калмыцким богам. Погляди на город Саркоп: Здесь гулял Суртайша в гостях, Пировал на людских костях. Свист разбойный да конский топ Не смолкают у нас в ушах. Всех угнал Суртайша в Мушкил, Нами только и пренебрег, Храбрости джигитов лишил И согнул их в бараний рог. Веришь ли ты нам, Гулаим? Львы Саркопа, наши сыны Саимбет-стрелец, Еримбет-храбрец, Шеримбет-гордец, Баимбет-батыр, муж войны, Говоря: «Мы побеждены», Голову склонили пред ним. Хмелем ярости одержим, Суртайша, как верблюд-самец, Разъярился и растоптал Всех, кто не покорился ему.. Пал в честном бою твой отец. Баем и богачом он был, А родимый город любил, Не в пример своим сыновьям, Недостойным братьям твоим, Этим шестерым хвастунам, Этим бражникам шестерым, Этим шестерым блудникам, Не посмевшим поднять мечей Ни во имя земли родной, Ни во имя чести своей. Где же ты была в этот час, Ты и сорок твоих подруг? Почему, о свет наших глаз, Не пришла ты на помощь нам? Повело ли твой крепкий лук, Сломан ли твой меч пополам Если ты батыр - отточи Неиспивший крови булат, Сорок девушек ополчи И веди на город Мушкил И не возвращайся назад, Прежде чем не выпьешь до дна Чаши славы в стане врагов. Ратный подвиг превыше сил Ты, дитя, совершить должна. Помни: Груз позорных оков Твой народ влачит. Сокруши Крепость ханскую. Задуши Суртайшу. И грудь Суртайши Рассеки ножом. Из груди Вырви сердце и псам швырни. Полоненных освободи, Призывают тебя они. Если ты возвратишь народ На святую землю отцов, Имя Гулаим не умрет На устах грядущих певцов». Гулаим при этих словах, Как сосновая смола, Загорелась жарким огнем; Раскалившийся добела Меч сверкнул у нее в руках; Сорок верных подруг своих Громким голосом позвала. И призыв еще не затих, А уже на конях лихих Подоспела дружина к ней. Тут, при виде батыров-дев И буреподобных коней, Так восклцкнули старики, Руки над головой воздев: «О, не уезжай, Гулаим, Не щ;юстив нам дерзких речей! безумели мы от слез, Превратились в малых детей Вот пустое и говорим. Верим ты отомстишь врагу, Дух твой мощен, рука тверда, Перед Суртайшой Никогда. Не останешься ты в долгу. Ночью заплутаешь в степи. Утро вечера мудреней. Прикажи расседлать коней, Расстели кошму и поспи. Завтра выроем шесть могил, Предадим земле шестерых Малодушных братьев твоих: Старый бай на битву спешил, Не успел их похоронить. Жизнь людская- тонкая нить, Бурей налетит Азраил... И скажи нам, кто совершил Все, что замышлял совершить? Посети могилу отца Он любил тебя, Гулаим, Призывал тебя до конца. Не был он в народе любим, И никто не плакал над ним. Порыдай над прахом родным, Над злосчастным твоим отцом. Увенчал его Азраил Мученическим венцом. Суртайша становой хребет Баю старому сокрушил...» Гулаим сказала в ответ: «Отрекаюсь от шестерых Малодушных братьев моих. Я не стану их предавать Этой многострадальной земле. Пусть горит у них на челе Срама и позора печать! Пусть горит, пока воронье Мясо их не склюет с костей, Не размечет костей зверье По седому песку степей. Оскорбленной земли своей Грудью не заслонившим Позор ! Отчему народу мечом В битве не послужившим Позор ! Отступившим перед врагом, Меч свой уронившим Позор ! Трусам, сдавшимся в плен живьем, Родине изменившим Позор! Даже от укуса змеи У табибов лекарство есть. Почему, о деды мои, Нет у них от смерти лекарств! Говорят, велик этот свет, И бессмертные царства есть, Где ни горя, ни смерти нет. Почему, о деды мои, Туркестан не из этих царств! Покажите мне, где зарыт Мой отец, убитый врагом. Дайте мне поплакать над ним, Ибо сердце мое горит Нестерпимо жарким огнем!» Плачет над отцом Гулаим: «Дрожу, словно лист под грозой, и, дрожа, Стенаю у смертного я рубежа. Растерзано сердце, душа - без души В могиле отец, и могила свежа. Прости мне, отец, прегрешенья, - их тьмы! О, как неразумны и ветрены мы! Зачем я гранатовой рощи твоей Щитом не прикрыла с приходом зимы! О, как я посмела расстаться с тобой! Зачем ты оставил меня сиротой? Зачем я гляжу на земные красы, Дивуюсь на солнечный лик золотой? Когда я с коня упаду-поддержи! Уныньем, как тучей, укроюсь, - скажи: «Дитя мое! К мести взывает Саркоп», И ринусь на вражеские рубежи. Пусть кровь твоя в жилы мои перейдет, Любовь твоя силы мои всколыхнет, Рука твоя меч мне поможет держать! Да будут свободны Саркоп и народ!» Поздним вечером Гулаим Знак дружинницам подала Мановеньем белой руки Прянул .лктамкер, как стрела... Глянули вослед старики Никого, кроме них, кругом, Голубая клубится мгла, Мелкий снег мелькает во мгле, Спит Саркоп непробудным сном, Спит, как мертвые спят в земле...

40 девушек - ПЕСНЯ СЕМНАДЦАТАЯ Эй, друзья, садитесь в кружок, Слушайте певца, и - молчок! Продолжается сказ о том, Как поил кровавым дождем Окаянный калмыцкий хан Туркестанский желтый песок. Жил да был в Саркопе батыр По прозванию Отбаскан. Был он, словно тополь, высок, Словно горный утес, плечист И, как месяц, пригож лицом, Да не очень-то был речист И поспать безмятежным сном Дней по десять подряд любил. Он подобен верблюду был: В снег заляжет верблюд, И тут Зря погонщики слезы льют, Зря его понукают-бьют Не желает верблюд вставать. Точно так же и Отбаскан На кошму завалится спать, Спит-лежит, Арваном арван, Тут уже его не поднять. в спячке он пребывал, когда Навалилась на эль беда И прекрасный город Саркоп Захлестнул кровавый потоп. Спит батыр, А в юрту к нему Ворвались калмыки ордой, Мягкую, точно пух, кошму Тащат из-под него долой, Насмерть из-за его добра Режутся, Кричат и вопят, Груды золота-серебра Черной кровью своей кропят... Крик да шум кругом, Гам да гром Спит батыр непробудным сном. Вынули калмыки ножи, Резать спящего принялись Равномерно дышит батыр, Ничего не слышит батыр. Кинули калмыки ножи, За секиры свой взялись: Пот горячий льют, В сто секир, Ухая, батыра секут; Порассекли кожу, и тут, Наконец, проснулся батыр, Крякнул, потянулся батыр, Глянул Небо над головой! Остов юрты цел, Да на нем Ни кошмы! А кругом - разбой! А кругом - враги! Вскочил, Точно потревоженный лев, Отбаскан - саркопский батыр, Впал в великий гнев и схватил Звонкий многопудовый меч, Меч свой добрый, за рукоять И пошел пришельцев кромсать, Головы разбойные сечь. Налетел на вражеский стан, Как буран, Батыр Отбаскан. Чести эля, чем только мог, Тем со славой и послужил: Тела своего не щадил, Собственной души не берег, И его булатный клинок С плотью много душ разлучил, Много порассек шишаков, Много броней перекроил, Много ястребов превратил В обезглавленных петухов. Целую неделю батыр За родимый эль воевал, Целую неделю весь мир Доблестью своей удивлял, А когда неделя прошла, Кровь из холодеющих ран У него перестала течь, И коснулась его чела Длань изнеможенья, И он Уронил свой тяжелый меч И упал на землю ничком. Торжествуя, калмыцкий хан Взять его повелел живьем, И - как над подстреленным львом Обнаглевщий мушиный рой Засновали враги над ним, . И забился в петле тугой Отбаскан, великий батыр. Тут, никем не руководим, Потеряв последнии оплот, С песней горестной на устах Безоружный восстал народ. За темничной крепкой стеной Изнывает батыр в цепях. И народ растоптан пятой Окаянного Суртайши. Длится в городе Волчий той, И разбой идет. И грабеж. И лютует калмыцkий хан, По Саркопу гуляет нож, Вьется гибкой змеей аркан, Рыщет ханский несытый взор По загонам да по дворам, Прядает калмыцкий топор По воротам да по дверям, Расшибает впрах сундуки, Золото лопата гребет, Связывает веревка тюки, Длинный бич погоняет скот. Превращает калмыцкий хан Жителей Саркопа в рабов, Город- в Дымный пламень костров. Светлые мечтанья- в дурман, Шелест шелка - в кандальный звон, Слово «родина» - в тяжкий стон. Днем и ночью гонит калмык Пленников своих на восток. С цветником расстался цветок, С соловьем расстался цветник, С песней разлучился язык, Звезды-с небом, С луною - ночь, Конь - с приколом, Лебедь-с гнездом, Со вдовицей-матерью - дочь, Сирый сын-со вдовым отцом. Ударяет первый мороз. Плачет, задыхаясь от слез, И бредет по пескам седым Благородная Аксулу Мать красавицы Гулаим; Горя ледяную стрелу В старом сердце своем несет, Море бед переходит вброд, Долу клонится, как трава, Говоря такие слова: «Счастье не стало верным слугой моим. Разлучилась я с городом дорогим, Цепи рабства - раба средь рабов - несу. Гибну Я,-все мы гибнем, огнем горим. Жены - мужей, мужья потеряли жен. Даже капли воды мой народ лишен. О создатель, что мы сделали тебе? Острый меч Суртайши блестит, обнажен. Кречет изранен стрелами злых обид, Резвый скакун лишился крепких копыт. В чем, о боже, виновны мы пред тобой? Муж мой, с кем я всю жизнь прожила, -убит. Гневом ты согрешил, как и мы грешим. Смерть судил ты моим сынам шестерым, С милой дочерью ты разлучил меня, О, направь на следы мои Гулаим! Окажите ей помощь, о семь святых Семь светильников рая,семь золотых Путеводных звезд, семь щитов, семь клинков, Отомстиiе мученья сынов моих! Жизни наши спасите, отцы мои, Цепи наши порвите, отцы мои, На супостатов низведите огонь, В уголь -их превратите, отцы мои! Косы мои седые треплет буран, Пал на слабые очи мои туман... я на дорогу днем и ночью гляжу, Плачу кровью глубоких сердечных ран: Где спасительиица моя Гулаим Исцелительница моя Гулаим, Мстительница, воительница моя, Утешительница моя Гулаим?» Аксулу причитала так, И народ, Которого гнал Одержимый злобою враг, К причитаниям Аксулу Голос свой присоединял. И в единый немолчный стон Скорбные слились голоса, И от жалости небосклон Потемнел, И его краса Потускнела. Ветер кружил Ослепляющий очи снег; Пленники Суртайши без сил Падали на ледяной песок; Сборищем недужных калек Сильный обернулся народ. Истомил его тяжкий гнет, Горе надломило хребты, И пяты Великих невзгод Растоптали его цветы. Суртайша, убийца и вор, Неоглядный степной простор Превратил в погост и тюрьму. На противящихся ему Он замахивался мечом, И валились люди кругом, Как деревья под топором. Видя это, хан ликовал. На привалах для очагов Ямы рыть он повелевал, Под котлы свои, вместо дров, Ставил малых детей Стоймя И глядел, как звезды очей Вытекают из их глазниц. Толпы матерей и отцов Стаей всполошившихся птиц У стремлялись на помощь им. Суртайша, убийца и вор, Знак давал палачам своим, И расстреливали народ Ханские палачи в упор. Хан руками, как в барабан, Бил в трясущийся свой живот, Хохотал, похвалялся хан, Говоря: «В счастливый час Во главе несметных сил Я покинул, ополчась, Стольный город свой Мушкил. Я откормленным коням Не давал передохнуть, По горам и по степям Проложил широкий путь. Я для вражеских племен Стал вершителем судеб, Неказненных-взял в полон, Несожженный отнял хлеб. На Саркоп я бросил рать, Я поверг в огонь и лед И заставил трепетать Голодающий народ. Как пшеницу жеребец, Я его батыров грыз, И над множеством сердец Мой кровавый меч навис. Я народное добро В тысячу тюков связал, Под девятое ребро Детям я копье вонзал. Я над миром длань простер. По ложбинам кровь течет, Кровь течет по склонам гор, По вершинам кровь течет. Будто ангел Азраил, Стадо пленных на убой. В стольный город свой - Мушкил Я гоню перед собой. Всех оставшихся в живых Приведу на Ак-Дарью, Утолю я кровью их Жажду лютую свою. Я себе поставил цель И, смеясь, достиг ее Вот и пью блаженный хмель, Яркокрасное питье!» Слыша эту похвальбу, Истомившийся народ, Бьющийся, как сокол в сетях, Переменчивую судьбу Проклинал в бескрайных песках, Проклинал врагов, Стенал, Брел в цепях по степям седым, Горевал народ, вспоминал, ризывал свою Гулаим, Говоря: «Девица она, А уж как смела и сильна! Средь своих сорока девиц, Как тарлан-орлица она В стае молодых соколиц. Если разъяритсяона Гору перерубит клинком. На коне примчится она Суртайшу потопчет конем. О, ударь его по глазам Смертоносным своим крылом! Поспеши по моим следам, Гулаим, Кровинка моя, Поникает за окоем Солнце моего бытия. Разразись, гроза, над врагом, Желчью хана землю поя! Проколи проклятому грудь Искрометным копьем своим! Как бы ни был труден твой путь Выручи меня, Гулаим! Встанет ли гора до небес, Разрастется ли частый лес Для тебя преграды нет! Ниспадет ли густой туман, Разольется ли океан? Для тебя преграды нет! Обернется ли мраком свет, Черной падью - горный хребет Для тебя преграды нет! Да умрет палач-людоед! Принеси мне воды живой, Да воспрянет родимый твой, Уводимый в рабство народ!» И народ расспрашивал птиц, Улетающих на юг: «Скоро ли своих соколиц, Сорок милых своих подруг, Дочь моя на бой поведет? Скоро ли спасения мед Поднесет к моим устам? Скоро ли на грудь мне прольет Свой целительный бальзам, Возвратит плененных сирот К незабвенным их очагам, Приведет моих сыновей В город молодости моей?» Отвечали птицы: «Не плачь, Не рыдай, гонимый народ, Солнце и для тебя взойдет. Сорок дочерей твоих На конях Где вскачь, Где влет Поспешат по твоим следам, И клинки мечей боевых Зазвенят-заблестят в ночи, Вражью кровь на песок прольют... А когда совершится суд, Эти доблестные клинки Трижды благословит певец. Хану - смерть, И плену - конец. Ты восставишь высокий кров И затеплишь яркий очаг На священной земле отцов. Мир тебе во веки веков, И да будет проклят твой враг!» Скованный по рукам и ногам, На убой гонимый, как скот, Но непокоренный народ По глухим пескам, По немым тропам Шел, сопротивляясь врагам, Задыхался от жгучих слез, Ждал народ свою Гулаим И в истерзанном сердце нес Веру в будущее свое. Измывался палач над ним, Но не мог его побороть, И впивались в живую плоть То стрела, То меч, То копье... Расстелила смерть по земле Цепкую и крепкую сеть, Души ловит в беззвездной мгле, Душам не уйти от ловца. Горько, горько, друзья мои, О страданьях народа петь, И немеет язык певца...

40 девушек - ПЕСНЯ ШЕСТНАДЦАТАЯ Ну-ка, струны я натяну, Про великую войну Сказ начну! Эй, друзья, отворите слух! Эй, друзья, укрепите дух! Сталь о сталь опять застучит, И стрелу расколет стрела, Разобьется чеканный щит, И шишак не защитит Побледневшего чела. Вам услышать предстоит Клики палачей, Стоны матерей, Плач детей! Ваши взоры истомит Страшный вид Бесчисленных ран, Перед вами Крови рудой Море-океан Забурлит! Суртайша, калмыцкий хан, Со своей ордой На великий бой, На грабеж идет в Туркестан. Тяжек путь полугодовой, Да зато Где вплавь, где вброд Перейден широкий Чирчик, И Саркоп уже недалек. Скалит волчьи зубы калмык, И со свистом кривой Клинок Рассекает воздух степной: «Спи, Саркоп, в степи золотой, Крепче, город беспечный, спи, Бодрствуют калмыки в степи! Спи, пока не ударят в лоб Сорок тысяч верховых, Просыпайся тогда, Саркоп, Одолеть попытайся их!» Кончен путь. Желанный приют Обретя в оврагах глухих Отдохнуть Калмыки дают Низкорослым своим коням; Не замеченные никем, Ладят луки по целым дням, Длинные арканы плетут, Ханской воли ждут... Между тем Несравненная Гулаим, Сделавшая Миуели Местопребываньем своим, Несравненная Гулаим, Роза туркестанской земли, Вседержительница сердец Гулаим, Пред чьей красотой Даже самый лучший певец, Пораженный немотой, Двух стихов не может связать, Позабыв, что стихом одним Сделать мог бы весь мир немым, Несравненная Гулаим Сорока подругам Седлать Резвых приказала коней И в сорокадневный поход В горы следовать за ней: - Пусть, мол, жир с коней сойдет! Поутру, чуть зардел восток, Взяв мечи, Кольчуги надев, Крепость заперев на замок, Слету сорок батыров-дев, Следуя за Гулаим, Вырвались на вольный простор И рекою в сторону гор Потекли по цветам степным. Об отъезде их узнав, Суртайша захохотал И, захохотав, закатал Выше локтя правый рукав. «Просыпайся, город Саркоп!» Трубный рев, как небесный гром, Грянул. Утренняя звезда Канула за окоем. Кинулась на запад стремглав Многотысячная орда. «Просыпайся, город Саркоп!» Длинных копий частый лес В клочья мелкие изорвал Семь небесных покрывал. Семистолпный смерч до небес Над широкой степью встал. «Просыпайся, город Саркоп, Наступил твой последний час!» Спит Саркоп и видит сны, Приоткрыть не может глаз. Чу! с восточной стороны В город буря ворвалась. Просыпаешься, народ, Над тобой булат свистит, Кровь детей, как водомет, В воздух бьет Из-под копыт. Суртайша, калмыцкий хан, От безвинной крови пьян, Город, взятый им врасплох, Словно решето, трясет, Вот и катятся, как горох, Головы к ногам Суртайши, Тьмы недвижных тел без души, Как снопы, вповалку лежат, И над ними осы жужжат... Как же тут поступили шесть Братьев пери Гулаим? Неужели слово «честь» Непонятно было им? Плохо, видно, бай Аллаяр, Ты растил сыновей своих: Страх внезапный всех шестерых Одурманил, точно угар, И на статных своих коней, Статные, не сели они, И не обнажили мечей, И не полетели они На врагов отчизны своей, А забились в щели они; И враги, от смеха трясясь, Вытащили их из щелей, Ослепили всех шестерых, Повалили наземь, слепых, И втоптали в красную грязь. Увидав сыновей своих Втоптанными в красную грязь, Охнул-вскрикнул старый бай, Сел в седло, вооружась, Сел и гикнул старый бай, Свистиул, как мололо, джигит, Поскакал Суртайшу искать - Кровь сыновнюю отомщать. А по у лице бежит Кумачовая река: До того река широка, Что не перемахнуть коню, До того река глубока, Что доходит по грудь коню. Со смертельной тоской в душе, Жгучей ненавистью дыша, Подъезжает бай к Суртайше, Говоря: «Эй ты, Суртайша! Ты, калмык,-и блудник и тать, Твой отец - и тать и блудник, Я тебя, безумный старик, Не желаю ханом считать. Воин вызов с послом пошлет: А войной пойдет Через год; С бою город взяв, Не начнет Головы рубить без суда. Столько из-под людской пяты Крови не текло никогда, Сколько из-под твоей течет. Ты- не хан, И не воин ты, А переодетый мясник. Ты, видать, с пеленок привык Свежевать овец да кобыл, И теперь тебя веселит Красной крови ужасный вид. Самозванец! Ты погубил Сыновей моих шестерых. Для тебя ли я холил их, Для тебя ли я их берег! Все- то я, бывало, гляжу, Не продул бы их ветерок; Солнце бы не обожгло, Прячу их себе под крыло... Растоптал ты грубой пятой Белокрылый выводок мой, Погубил моих лебедят! Люди добрые говорят: «Вор всегда поживу найдет». У тебя, бродяга и вор, Нет ни совести, ни стыда, Вот и бродишь из края в край, Губишь тысячами народ, Грабишь мирные города!» Молвил так престарелый бай, И ни слова ему в ответ Хан от злости сказать не мог, Будто проглотил невзначай Острый рыболовный крючок. Потемнел Суртайша лицом, И зубами заскрежетал, И по площади верхом, Словно коршун, кружиться стал, И обуглил своим огнем Землю на три версты кругом, И коня перед баем вдруг Осадил, осатанев, И, раздувшись, точно бурдюк, Зарычал, как бешеный лев, И лицо его, посинев, Исказилось: И красный зев, Как жерло трубы, зазиял. Хан рычал И костяк земли Сотрясался, Горы вдали Содрогались, И небосвод Кое-где осыпаться стал. Суртайша рычать устал И закрыл огромный рот. Qтдохнул чуть-чуть Суртайша, В руки взял свой лук-сурыжай, Из колчана не спеша Вытащил стрелу и сказал: «Выходи стреляться, бай, С восемнадцати шагов! Приготовься! Я - готов!» И назад попятился хан, Словно перед схваткой баран. Престарелый бай Аллаяр В руки взял свой лук-садык, В зял стрелу И в этот миг Понял бай, что бесценный дар Крепость духа- утратил он, Что погас его ярый пыл И что смертный час наступил. Жалом робости уязвлен, Бай почувствовал, как прошел Холодок по спине его И как все его существо Сжалось И до чего тяжел Стал его тонкострунный лук... Тут на Суртайшу он взглянул. Видит Свой звонкострунный лук уртайша уже натянул! Встрепенулся бай Аллаяр, Сердце дрогнувшее скрепил, Натянул из последних сил Свой испытанный, Свой тугой Исфаганский Лук-садык И морщинистой щекой К оперенью стрелы приник Стал прицеливаться... И вдруг Баю мнится, что вокруг Обступили его стеной И прикрыли крепкой броней Праотцы-небожители, Утешители и хранители, И число ИХ - семь, А восьмой Дед его, Мухаммедов друг, Праведник, великий пророк, Взявший некогда у него Сто жирнокурдючных овец, Белорунных, тучных овец... Выстрелил калмык - не попал, Увидал, что его запал Попусту пропал, Впал в великий гнев И, рассвирепев, Бросил наземь лук-сурыжай, Приоткрыл свой огромный рот, Обратился к баю лицом И сказал: «Твой черед! Стреляй И дело с концом-!» Хорошо при целился бай, А попасть-не попал: Прошла Мимо цели его стрела. Побледнел от страха старик, Бросил наземь свой лук-садык, Обратился к старцам святым И с обидой высказал им Первое, что пришло на язык: «Эй вы, праотцы! Стыд и срам, Стыд и срам, пресвятые, вам! Зря вы ходите по земле В долгополых своих малле, Зря вас держит на небесах Многомилостивый аллах! Скот у нас без отдачи брать Это вы могучие львы, А чтоб нас в беде выручать Словно малые дети вы. У врага святые, видать, Больше смахивают на волков, Чем на белорунных овец... А что он, Язычник и тать, Предал смерти моих сынов, Так уж это и не в зачет? В море бед, несчастный пловец, Вас я принял за крепкиц плот, Оказалось, что морок вы! Нищий, мерзнущий в снегопад, Думал я,- вы шахский халат, Вижу: вытертый спорок вы! Ищущий вершины туман, Отыскал я ваш горный стан, Глядь - вершковый пригорок вы! Соколу - догнать бы врага, Сбить его, и вся недолга; У вороны-другая стать: Только б снедью наполнить зоб, Для чего ей врага сбивать? Быстрая моя стрела Не попала калмыку в лоб, Не попала, не разнесла На куски его головы! Что вам стоило бы чуть-чуть На лету стрелу повернуть! Трусы вы, лежебоки вы! Шли бы лучше своим путем, Чем стоять на пути моем! И чтоб не было и ноги Вашей впредь у моих ворот! Вам теперь и медной деньги От меня не перепадет!» Озирается бай кругом Глядь-поглядь, а старцев нет: Как пришли они всемером, А восьмой - Аллаяров дед, Так все вместе и прочь ушли. Озирается бай кругом, А на площади городской, И поблизости и вдали, Ни тебе повести плечом, Ни тебе шевельнуть рукой Тесно-тесно за рядом ряд Тысячи калмыков стоят, Тысячами узких очей За единоборством следят. Перед ними силой своей, Вскидывая коня на дыбы, Похваляется Суртайша. Рот его, как жерло трубы, Широко-широко раскрыт, Смех его гремит, Словно гром, Камни в дальних горах кроша. Над своим врагом-стариком Издевается Суртайша: «Веселей, старик! Не бледней! Голову подыми! Не вздыхай! Не робей! Постыдись людей! Подбодрись, именитый бай! Ох, и жаль мне тебя, старик! Видно, ты к почету привык, А теперь... Погляди кругом: Над тобою смеются все. Был ты быстроногим конем, Хан дивился твоей красе... Где твои копыта, глупец? Ты на мир глядел с высоты, Синеву небесную пил, Легкокрылым кречетом был... Что же с крыльями сделал ты? Грудь твоя разбита, глупец, Ты, старик, святых оскорбил, И они стерпеть не могли Поношенья своих седин... Сорок тысяч нас, Ты-один! Где твоя защита, глупец? Жаль тебя, но чрево земли Все еще не сыто, глупец! Я шипящую кровь твою На сухой песок пролью, Я тебе перебью крестец, В каждой ляжке твоей копьем Продырявлю по окну, Голову тебе отрублю, А потом За окоем Туловище зашвырну! Как ты сил ни напрягай, Все равно тебе конец! Баем впредь себя не считай, Ты теперь Аллаяр-мертвец, Волчьего желудка жилец И червей караван-сарай! Зря бурлишь! Какой ты боец? Не бойцом, А беззубым псом Ты про слыл бы в краю моем! Так не суйся в неравный бой, Не старайся казаться львом, Не- безумствуй, бывший бай, Сдайся лучше мне живьем!» Вспыхнув, как степной пожар, Зычно крикну л бай Аллаяр: «Проклят будь твой грязный язык, Раб, шайтан, Само званный хан! Если б даже и был велик Твой неистовый океан, Я и то бы в единый миг Воды черные пересек. Злись не злись, А твой океан Смрадный пере сохший арык! Тут не нужен и разбег, Просто перешагну через грязь, И отца у детей твоих Нет в живых! Что ты рот разеваешь? Слазь, Слазь, тебе говорят, с коня, Выходи бороться, бахвал, Становись напротив меня, Я тебя сейчас-наповал!» И сошел, халатом шурша, С аргамака бай Аллаяр, Посредине площади стал. Спешился и Суртайша и кипели, как черный вар, Сдвинутые брови его. Он призвал рабов, И его Цепью крепкою в семь рядов Опоясали семь рабов. В пояснице сгибая стан, Словно тигр-величав и зол, Кривоногий калмыцкий хан Медленно Вразвалку Пошел. Бай, стянув кушаком живот, Голову пригнув, как бык, Приближения хана ждет. Хан идет, как гора велик; Пена у него на губах; Он уже в десяти шагах, В девяти, В семи, В пяти... Тут шагает бай Вперед, Хочет справа подойти, Хана не перехитрить никак! Вот идет Суртайша в обход, Ан уходит по кругу враг. Круг за кругом, За кругом круг, Круг за кругом Враг за врагом. Так над лугом За кругом круг Вьются птицы За другом друг... Вдруг Схватились! Началась Настоящая борьба, В руку крепко рука впилась, Сталь вкруг стали обвилась. .. Пусть решается судьба! Хан кряхтелБай кряхтел. Бай потелХан потел. Хан бледнел Бай бледнел. Бай краснел- Хан краснел. Не слабели ни бай, ни хан. Мнилось, был им один удел На двоих судьбою дан. В бешенстве толкались они, Точно два верблюда самца, В ярости кусались они, Точно два лихих жеребца. Но согнуть в бараний рог Ни один другого не мог. День прошел, за ним второй Продолжается борьба. Борется гора с горой Грудь у груди, Лоб у лба. Пусть решается судьба! Землю мощь борцов тяготит, На семь верст кругом Ходит ходуном, Гулким гудом земля гудит: Топчутся на месте одном Две плечистые горы. Под ногами у борцов Нет уже ни ям, ни бугров: С ямами сравнялись бугры. Наступает четвертый день; Из Саркопа чередой Ночь уводит за тенью тень. Продолжается трудный бой, Борется гора с горой Престарелый бай с Суртайшой. От земли себя оторвать Ни на пядь Не дает Ни тот, Ни другой. Пятый день борьбы наступил, Солнце показалось, . И тут, Брызжа пеной, словно верблюд, Суртайша из последних сил Ребра Аллаяру сдавил, И они подались И вдруг Хрустнули. Бай выдохнул кровь. И тогда его, точно лук, Начал гнуть Суртайша назад; Гнул, Гнул, Гнул, Пока головой Тот своих не коснулся пят, И сломал хребет становой Баю побежденному хан. Бай у ног врага лежал, Стужей смерти обуян, И глядел в небесную высь, И на веках его дрожал Отблеск меркнущего дня, Ледяные слезы лились По вискам его снеговым; Пробе галамелкая дрожь По щекам его ледяным... И промолвил бай, стоня: «Дай мне хоть попрощаться с моей душой, Дай мне хоть попрощаться с моей семьей, Не спеши добивать меня, Суртайша, Дай мне высказать слово земле родной. О душа моя! Пищей твоей был мед, Был твоим раем круг напрасных забот. Миром не пресытясь, покидаешь мир. Горькая вдовица, прощай! Смерть идет. О мой черноглазые сыновья! Так и не отомстил вашей крови я Волчьей стаей смерть налетела вас Стал добычей голодных волков и я О Саркоп, мой город, прощай! Пополам Переломлен мой меч. Мир твоим садам! Город, где я родился и где убит, Встань, Саркоп! Кровь мою отомсти врагам! Свет мой, душа души моей, Гулаим! Слез не лей из черных очей, Гулаим! Умер я сегодня в руках Суртайши. Не тужи, прощай, прощай! О Гулаим!» Ноги Суртайши целиком В землю взрытую вошли: Окаянны калмыцкий хан Аллаяра поднял с земли, Замахнулся им, как мечом, И ударил о камень... Гром Всколыхнул пустыню кругом. Тут к убитому хан приник, Взял его рукой за кадык, И, от радости дрожа, Стиснул рукоять ножа, Начал голову отрезать. Кончив голову отрезать, Встал с колен, Облизал Острого ножа лезвие, Голову за бороду взял И, под солнце подняв ее, Конникам своим показал.

40 девушек - ПЕСНЯ ПЯТНАДЦАТАЯ Всем, достойным хвалы Хвала ! Всем, достойным стрелы Стрела ! Алтынай играет мечом. Алтынай поводит плечом. Меч надежен. Крепка броня. Алтынай подводят коня. Вот она садится- в седло. Пляшет резвый конь под седлом. Солнце яркий луч навело На ее высокий шелом. Следует рядами за ней Конница в пять тысяч мечей. Дети, женщины, старики Войско провожают в поход. Проводив, Стоят У ворот, Смотрят вдаль из-под руки. За воротами Степь лежит. По-над степью Воздух дрожит. За струистой хмарью степной То копье заблестит, То щит. Оседает пыль На степной ковыль. В ковыле кузнечик трещит, Восхваляет палю чий зной... Больше ничего не слыхать, Больше ничего не видать, И опять к своим очагам, К повседневным своим делам Возвращается народ, И смыкаются опять Створы городских ворот. В стольном городе своем, Потрясая мечом-копьем, Бить в набат велит Надир-шах. На откормленных скакунах Войско в десять тысяч мечей Собирается у дворца. В окружении палачей Шах выходит. Струится пот По морщинам его лица. Шах ярится: «В поход! В поход! Покориться Не хочет мне Город, где живет Алтынай. Пусть же он погибнет в огне! Пусть по непокорной стране Кровь кипучая потечет! Перебьем Строптивый народ Тех- мечом, А этих - копьем! Нас большая добыча ждет: Пленные, Сокровища, Скот! А чего с собой не возьмем, То пожар пожрет, Воронье склюет! Эй вы, тигры мои! Вперед!» Белые знамена, плеща, Застилают весь небосвод. Пушки медные волоча, «Поезжай-ка С сотней людей, Место выбери на холмах Войско выступает в поход. Говорит Кулымсаю шах: Перед городом Алтынай И на месте этом разбей Шелковый шатер для меня. я прибуду на склоне дня». Взяв с собою сотню людей, Кулымсай ускакал вперед. Если бы с небес поглядеть- Сереброчешуйчатый змей По земле влачится как плеть: Надир-шах на грабеж ведет Войско в десять тысяч мечей. Черный дым столбами встает, Сотрясается небосвод: На привалах пушки палят, Надир-шаху слух веселят! Ровно в полдень Надир-шах Повстречал везира в песках: «Помоги, пресвятой аллах! Где ты растерял свой отряд? Почему ты весь в крови? Где твой нос? Где уши твои? Если цел язык, отвечай, Что случилось, о Кулымсай?» И везир, говоря: «О шах!»- Разрыдался и застонал И кровавый слезный родник У него засверкал В глазах, И сказал он: «Аллах велик, Уцелел у меня язык, Но зато на этой войне Я уродом гундосым стал, Горе мне! По твоей вине Я безухим-безносым стал! О мой шах безрассудный, знай! Встретил я в степи Алтынай, Если это не Азраил Мне, страдальцу, путь преградил. Что тут было! Как меч сверкал! Как десница ее сильна! Я один оттоль ускакал, Остальных убила она... Эль ее- кременный утес, И нельзя покорить его, Даже если в долину слез Властен ты превратить его. На кого ты идешь войной? Ты ее нипочем Не возьмешь мечом. Возвратись, повелитель мой! Алтынай не любит тебя И твоей не станет женой, Алтынай изрубит тебя И останки швырнет в костер. Погляди на меня, о шах! Разве меч ее не остер? Помни, шах, о своих ушах, Постарайся их уберечь!..» Но свою пространную речь Не довел везир до Конца. М у шаха, и у него Кровь отхлынула от лица. На мышастом коне верхом, С боевым тяжелым копьем И шумящим стягом в руках, В шишаке, В кольчатой броне, Блещущей подобно луне, Повергая в великий страх Войско в десять тысяч мечей, Скачет и, как сокол, вокруг Озирается Алтынай; И все больше бледнеет шах, И, остановясь в двух шагах От врага своего, К нему Со словами таких речей, Молнии меча из очей, Обращается Алтынай: «Глупо, шах, аргамаком осла считать. Глупо думать, что честному ровня- тать. Ты-палач, я-батыр. Ты пришел за мной. Я тебе, чернолобому, не под стать. Вот уж, истинно, к чести бесчестье льнет! Трудно слить воедино огонь и лед, Трудно ворона в лебедя превратить, Потому что у каждого свой полет. О Надир! Ускользнул у меня из рук Твой везир, твой сообщник и верный друг. Вот кто стоит тебя! Только жаль, что я Разлучить вае должна... Выходи на круг! я пролью твою кровь на песок степной! Не робей, Надир-шах, выходи на бой! Ты хотел меня силою взять? Возьми! Что-боишься? Тогда-выходи любой!» Как же поступил Надир-шах, Речи Алтынай услыхав? Засучил он правый рукав, Затянул потуже кушак, Но в открытый и честный бой Не посмел он с нею вступить, Не хотел он песок сухой Черной кровью своей поить: Надир-шах от рожденья был Сердцем робок и телом хил. И взмолился этот зшщей К войску в десять тысяч мечей: «Эй, опора моя и щит, Десять тысяч силачей! Эта девушка Мой враг. С нею нет полка ее. Напрочь выбейте копье У нее из белых рук, Вырвите высокий стяг, Обступите ее кругом И возьмите ее живьем!» Надир-шах промолвил так, И в движенье войско пришло, По степи грохочущий гром Прокатился тяжело, И уперлись в грудь Алтынай Копий вражеских острия, И горячей крови струя Проложила путь меж колец И чешуек ее брони. Тут бы ей и пришел конец, На земле таких бойцов Не было еще искони, Чтобы десять тысяч врагов Мог один разбить-разметать, Тут бы Алтынай и конец, Да ее могучая рать Подоспела на помощь ей. Благородная Алтынай Увидала яркий блеск Сталкивающихся клинков, Услыхала копий треск, Пенье стрел и звон щитов, И, копье над головой Занеся, рванулась в бой, На скаку метнула копье, И оно впереди нее Понеслось, издавая вой. Алтынай отцовский булат В руку правую взяла, Начала рубить подряд Всех, кого догнать могла. Кто завалится назад, Кто слетит кувырком с седла, Кто, из стремени Ступни Высвободить не успев, Грудью мнет степную траву, Кто из собственной брони Хочет вырваться, захрипев... Поле брани - сон наяву. Душный день на убыль идет. Бьются воины Алтынай, Крепко бьются; Кровавый пот Из-под шлемов течет У них. Бьются воины Алтынай, Не считают клинков чужих: Все равно, считай- не считай, У Надира больше бойцов. Бьются воины Алтынай, Устлана вся степь от холмов По противоположный край Павшими за город отцов. Сердце, плачь! Рыдай! Не таи. Жгучих слез! Язык мой, рыдай! Плачьте кровью, глаза мои! Плачьте! Лучших своих сынов Потерял народ Алтынай! В этот день большой урожай С поля ратного смерть сняла. Рдяная закатная мгла Канула на лоно земли, Солнце потонуло в пыли Тусклое, как драконий глаз. Шахские стрелки в этот час Окружили со всех сторон Благородную Алтынай. С горьких уст ее скорбный стон, Словно белый лебедь, слетел. Ястребиная стая стрел, Изорвав семь ее кольчуг, Исклевала тело ее, Сердце по холодело ее, Стройный стан согнулся, как лук, Выпал меч у нее из рук, Из-под ног ушли стремена, Выпустила поводья она И в какую-то яму вдруг Рухнула.. . Бой кипел, как вода в котле. Всадники в густеющей мгле Прядали, как рыбы в волнах. Напрягая взор, Надир-шах Издали за сечей следил. Видел он, как его стрелки Алтынай заходили в тыл, Как широкоперый клинок Выпорхнул у нее из руки, Видел это шах, Но не мог Больше разглядеть ничего: Тщетно птичьи очи его Силились клубящийся прах Желтым взором своим пронзить. И не в силах был Надир-шах Превозмочь неотвязный страх, Думу жгучую погасить: Что, когда ему не судьба Называть Алтынай женой? Что, когда его ястреба Разлучили ее с душой? И взмахнул Надир-шах камчой, И коня своего пустил, И помчал его конь туда, Где бежала кровь из жил, Точно полая вода, Где свистели стаи стрел, Где железо, скрежеща, Сталь кромсала, Где гудел Круглый щит, Где смерть с меча Красное вино пила... От меча ушел Надир-шах, Чудом у него на плечах Панцырь золотой уцелел; Чудом с головы не слетел Золотой пернатый шишак; Плача по тетиве, Стрела Шаха не свалила с седла... Он с коня сошел невредим, И джигиты его пред ним Расступились, И в яму, вниз, Перестали стрелы метать, И, увидев, что предпринять Собирается Надир-шах, Изумились, И В яму, вниз, Помогли спуститься ему. Озирается Надир-шах И бледнеет. Мнится ему, Что недобрый он видит сон. Над израненной Алтынай Низко наклоняется он И кладет под голову ей Руку трепетную свою, Не отводит желтых очей От лица ее, Говоря: «Встань! Я лепетную твою Речь услышать хочу. Я жду, Встань, прекрасная, как заря! Без тебя я горел в аду. Приоткрой мне твой светлый рай. Алтынай! Очнись, Алтынай!» Приоткрылись, как лепестки Белой розы, Словно дыша, Веки Алтынай; И в зрачки Вылетевшая было душа Медленно вошла. Н тогда Распахнулись веки; Глаза Вспыхнули, как двойная звезда, И с ресниц ни одна слеза Не скатилась. Гневом горя, Шаху прямо в лицо смотря, Молвила батыр Алтынай: «Мы только раз живем на свете, о шах! Ты для меня раскинул сети, о шах! Отрежь мне голову! Не мучай, добей! Меня позорят путы эти, о шах! О горе! Город мой разрушат враги! За очагом очаг потушат враги! Жен обесчестят, растерзают мужей, Угонят скот, детей задушат враги! Ни на земле, ни за могилой, о шах, Не стану я твоею милой!- О шах, Отрежь мне голову! Не сломишь меня Ни жалостью, ни грубой силой, о шах!» И тогда он вот что сказал: «Я воздвиг для тебя не дворец, а храм С башнями золочеными по углам. Я тебя не убью. Будь моей женой! Душу я повергаю к твоим ногам. Жгучих ран своих гневом не растравляй. Жизнь прекрасна. Живи, моя Алтынай! У татибов моих - сундуки лекарств, Самые драгоценные выбирай! Знаешь сама: я - великий шах Надир. Под моими стопами трепещет мир. Разве я не достоин твоей любви? Шаха держишь в плену, Алтынай-батыр!» И под сень своего шатра Перенес ее Надир-шах. Не смыкая глаз, до утра Он сидел у нее в ногах; Утром в колесницу свою На пуховики положил, Слугами тридцатью шестью Лучшими ее окружил, Повелел в столицу свою Раненую отвезти; Приказал тридцати шести Знахарям отправить фирман: Пусть, мол, снадобья кипятят, Пусть, мол, в оба они глядят, Чтоб на теле у Алтынай Шрамов не осталось от ран. В полдень кончилась битва. Шах Пленным головы сам рубил, Кровь из жил горячую пил, С брызгами ее на усах В город Арыслана вступил, Этих - полонил, Тех-убил, Город превратил в костер, Стер с лица земли его, Эль на пять частей разделил, Утвердил свое торжество, Кошмы на земле расстелил, Той устроил И потом В стольный город свой ускакал На лихом Коне вороном. В стольном городе своем Праздновал победу Надир. Долго длился разгульный пир, Долго в золотых пиалах Красное играло вино, Много было сожжено Саксаула в очагах, Много сварено в котлах Мяса было для гостей, Прежде чем Надир-шах вошел К пленнице прекрасной своей. Он сказал ей: «Мой престол Выше всех престолов стоит, Мой венец, как солнце, блестит Велика держава моя, Беспредельна слава моя... Но - увы! - от жгучих обид Под узорной этой парчой Сердце нестерпимо болит. Кто тебя в твой черный час Пожалел и от смерти спас? Кто платил золотой казной За бальзамы для тебя? Кто, тебя как душу любя, Изнывает в тиши ночной? Для кого ты дворец в тюрьму Превратила? О, почему Ты не хочешь меня, любить? Горе, горе мне! Я своей любви Не могу, не могу избыть! Ни в хмельном вине, Ни в людской крови Не могу ее потопить!» И сказала так Алтынай: «Вырви прочь из сердца любовь. Режь меня, Вот нож, На, убей! Все равно, Повторю я вновь: Я не стану женой твоей!» Крикнул шах в неистовстве ей: «Покорись!» И долее жить Алтынай не могла, И в грудь Нож хотела вонзить себе, Чтобы наперекор судьбе Смертный путь, широкий путь Страждущей душе проложить. Но костлявой рукой своей Шах за локоть ее схватил. И призвал палачей: «Скорей Отымите нож у нее, Вместо шелка на плечи ей Грязное накиньте тряпье! Ни запястий, Ни перстней Не оставьте на руках, Ни сафьяновых сапожков На ногах, Ни серег в ушах, Ни на шее бус дорогих. Наложите вместо них На руки - аркан погрубей, На ноги - цепи потяжелей, А на шею - колодку ей Выберите потесней! Вы садитесь на коней И на озеро Корык На ремне тащите ее, Пусть ее прекрасный лик Опалит пустынный зной, Только жизнь щадите ее; И пускай она пасет У Корыка мой скот, Пускай Средь рабов рабыней живет Благородная Алтынай!» И на озеро Корык Отвели ее палачи. А теперь-замолчи, язык! Отдых дай ушам! Замолчи, Все равно всего не споешь, Как бы ты не подвел певца! И хороший сказ Не хорош, Если, нет у него конца.

40 девушек - ПЕСНЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Сердце матери Мягкий воск, Мягкий воск и твердая сталь. Разлучается мать с детьми Скорбь сосет ее кровь и мозг, Душу ей терзает печаль. Восемь дней, друзья мои, Во дворце уже не слыхать Алтынай певучих речей, Восемь дней уже не видать Арыслана ясных очей; Восемь дней и восемь ночей Изнывает старуха мать, Ждет своих дорогих детей; Руки тянутся их обнять Нет, не едут, не шлют вестей; Слезы катятся по лицу Осушить их некому ей... По ночам нз конца в конец Ходит-бродит мать по дворцу... Опустел высокий дворец. Соколица одна в гнезде Стонет, кличет своих птенцов, Призывает мать близнецов: «Где вы, сизокрылые, где? Гром гремит, небеса кругом Черной тучей заволокло. Возвращайтесь в родимый дом Под приютное крыло! Где вы, сизокрылые, где? Где вы, мои милые, где?» Тают, меркнут за окном Сонмы звезд. Золотом, багрецом, Празеленью, серебром, Синью, словно павлиний хвост, Переливается небосвод, Пламенем пылает восток, Солнце красное встает. Мать выходит из ворот, Опираясь на посошок; Напрягает свой слабый взор, Смотрит в сторону дальних гор, Сына с дочерью не видать; У стает понапрасну ждать Н, не заходя во дворец, В путь пускается, наконец. Молит встречных старуха мать Весть о детях ее подать: «Укажите, в ком сердце есть, Где мне сына и дочь искать!» Встречные жалеют ее, Но не могут подать ей весть О птенцах ее дорогих, Указать пристанище их. Солнца золотое копье Блещет, ослепляя глаза, Шаг за шагом, Через пески Мать бредет, На плечах несет Гнет великой своей тоски. Что ей, немощной и седой, Душный ветер, палю чий зной Да зыбучий степной песок? Мать любовью своей сильна, И гребет ее посошок Раскаленный песок степной, Н тихонько бредет она, Не желает прилечь-присесть, Ни в укрытье зной переждать... Ветра свищущая лоза По лицу старуху сечет, Взор ее туманит слеза, Жгучий пот по щекам течет. «Укажите, в ком сердце есть, Где мне сына и дочь искать!» Гаснет небосвод голубой, День уходит, приходит ночь. Мать стоит у горы крутой, Призывает сына и дочь. Высока крутая гора; Катится по склону волна Млечно-дымного серебра: Над горой восходит луна. Мнится матери: При луне Кто-то статный с крутой горы В дол спускается на коне; Голос, чистый, как серебро, Слышен матери в тишине: «Я соколом, вольным как ветер, была, Теперь у меня перебиты крыла. Была я конем достославных кровей И кровью под шахским ножом изошла. Бойцом я была - и сгорела и цепях Дворцом я была - и повержена в прах. Покинул меня мой возлюбленный брат В безлюдной пустыне, в дремучих горах. В палючих песках и ковыль не растет. В растерзанной плоти душа не живет. Враги возвели на меня клевету, С отравой смешали мой сладостный мед. Я розой в кошнице Хорезма была. Упала в огонь и сгорела дотла. Во что ты меня превратила, судьба! Я - прах под стопой. Я - седая зола. Я - рана кровавая под кумачом. Я-жертва, замученная палачом. Поверил мой брат Арыслан клевете, Меня без меча изрубил, как мечом, Свой эль без защиты покинул мой брат. Уехав без свиты, покинул мой брат Свой город родной, свой дворец родовой, Свой род именитый покинул мой брат. О бедный мой брат! Я надену броню, Твой стяг подыму и тебя заменю, В обиду Надиру не дам твой народ, Твой город наследственный обороню!» К дочери бросается мать: «Дай обнять тебя, Алтыай!! Свет мой, жизнь моя, не мешай Мне об Арыслане рыдать. Лучше не утешай меня, Сердце предо мною открой. Не терзай, Алтынай, меня, Расскажи мне, когда и как Разлучил вас коварный враг? Жив ли Арыслан? Отвечай, Где твой брат Соколенок мой, Львенок мой, Верблюжонок мой?» Благородная Алтынай Прянула на землю с седла, Крепко-крепко мать обняла, Рассказала все, что знала О великой своей беде, Рассказала, зарыдала. «Я не знаЮ,-сказала, Где И в каком краю Арыслан Ищет исцеленья теперь От глубоких душевных ран, Только верь: Он вернется! Верь: Он обнимет тебя еще По-сыновнему горячо!» И сказала старуха мать: «Что случится, тому и быть. Слезы перестань проливать, Ты должна свой дух укрепить, Чую: Близится черный день! Скоро со своими людьми Шах Надир на эль нападет. Меч отцовский в руки возьми, Белую кольчугу надень. Поведи на врагов народ, Шаха-палача посрами, Родины в обиду не дай, И, когда закончишь поход, О тебе, моя Алтынай, Звучный сказ сказитель споет». Знала мать, какие слова Нужно молвить, чтобы трава Выгорела в лугах у врагов, Чтобы венчики ярких роз Вылиняли в садах у врагов, Чтобы небо от жарких слез Съежилось в глазах у врагов, Чтобы луки их повело, Чтобы хрупким, словно стекло, Стал булат в. руках у врагов! На исходе ночных часов Мать и дочь вернулись домой. День пришел, И Алтынай Бронь надела; Цепью стальной Затянула свой стан прямой; Меч тяжелый Алтынай Меч отцовский, добрый меч В руку правую взяла; В полдень свой народ созвала И, смущаясь, такую речь Пред лицом его повела: «Зимний ветер подует, и снег пойдет. Лето жаркое стало порой невзгод. Я задумала слово тебе сказать, О стоящий на площади мой народ! Слов язык не находит, мой дух скорбит. Черный день у ворот городских стоит. Горе нам! Арыслана лишились мы. Кто же будет держать над тобою щит? Верх над нами теперь Надир-шах возьмет, Выпьет сладостный мед и растопчет сот, Непосильною данью обложит нас, Город наш сокрушит и угонит скот, Выжжет розы, пшеницу испепелит, В колыбелях детей твоих ослепит, Юных дев превратит в неутешных вдов, Потом смерти чело твое окропит. о народ мой - отец мой и мой джигит! Как тебя уберечь от лихих обид? Мудрым словом утешь меня! Помоги Удержать над тобой Арысланов щит!» Этими словами народ Был взволнован и потрясен. Как на остров море идет, Так народ с четырех сторон Потянулся за рядом ряд К дочери любимой своей. Отзвуком повторенный гул Громрвитых ее речей Небо синее всколыхнул. И устами старцев народ Молвил так: «О любовь моя, Дочь моя, плоть и кровь моя! Встреча храбрых, тяжелый бой Для тебя что веселый той, Поле брани - как тойхана. Ты смела, скромна и умна, И правдивы твои слова. Собирается шах Надир Вековые мои права В грязь кровавую втоптать. И нарушит непрочный мир Этот казнелюбивый тать. Точит нож Надир. Но сперва Лучше бы у меня спросил: «Если, мол, Арыслан ушел, Не нашлось ли другого, мол, Вожака твоих ратных сил?» Дочь моя, батыр Алтынай, Ты надень кольчугу на грудь, Рукава свои закатай, Затяни потуже кушак, На глаза понадвинь шишак,. Арыслану заменой будь И веди меня за собой В бой из боя и в новый бой! Я сынам своим подарю По коню, копью и мечу, Орды шахские размечу, Волчьей кровью дол обагрю, Каждый сын мой возьмет на меч По четырнадцати врагов, Каждый меч Снимет с плеч По четырнадцати голов. Шаху Пораженье и месть! Городу Спасенье и честь!» Арыслана высокий стяг Девушка-батыр подняла, Молвив так: «Да погибнет враг! Да покроют пыль и зола Треснувшие кости его! Ворон да склюет его плоть! Я клянусь врага побороть, Утвердить твое торжество; Ради воли твоей, народ, Самое себя не жалеть; А коль в город Надир войдет, Первою клянусь умереть, Если не в руках палача, То от собственного меча!» Так народ отчизну свою Поручил беречь Алтынай. Обнажила меч Алтынай, Поклялась покарать в бою Шаха и его палачей; И как солнце в венце лучей, Залил город по самый край Блеск ее горящих очей. В стольном городе своем, Во дворце своем золотом Сын блудницы Надир-шах Красным виноградным вином Самого себя распалял, Чернолицый Надир-шах Страстью черною пылал. Словно птицы на ветвях, Сонм рабынь шумел вокруг Повелителя своего. Но не слышал он ничего, Звон стоял в ушах у него, Свет померк в очах у него; Чашу выронил он из рук, Застонал, как степной шакал, Кулымсая к себе призвал И сказал: «О мой брат и друг, Мой вчерашний раб Кулымсай! Не забыл я твоих заслуг И везиром сделал тебя. Плоть мою на куски рубя, Горестную душу губя, Истязает меня любовь. Небывалым горит костром, Жжет больнее огня любовь. Не могу я красным вином Яростную жажду залить. Я горю на ложе ночном, Я в аду пребываю днем, Душу не могу исцелить. Поезжай, мой везир, послом В город, где живет Алтынай; Поклонись ей и передай, Что созвал я гостей на той, Что ее певучую речь Я в столице слышать хочу, Что хочу я в шелк и парчу, Стан ее высокий облечь И что мне угодно женой Всенародно ее наречь. Пусть конь о конь едет с тобой На веселый той Алтынай, Пусть мою кипящую кровь Зря не льет рекой Алтынай. Привези мне ее, И вновь Награжу я тебя, мой друг, Выше всех везиров моих, Беков и батыров моих Посажу я тебя, мой друг, Денег дам тебе золотых Девять полных сундуков, Дам еще рабынь и рабов И скота четырех родов, Только поезжай по скорей За прекрасной пери моей, За моей золотой луной, За моей молодой женой!» Снова на высокий престол Ослепительный день взошел. В это время со свитой в путь Потянулся шахский посол. Спутникам своим отдохнуть Не позволил везир в пути, Полверсты в этот день не дал Вороному шагом пройти. Свиту истомил, сам устал, А в один дневной переход Жаркие пересек пески, Засветло из потной руки Выпустил повода У ворот Мирного дворца, Где жила Благородная Алтынай, И сошел тяжело с седла. Высыпал на площадь народ, Обступил посольство стеной И затих. И когда в броне, Блещущей подобно луне, Вышла девушка из дворца, Кулымсай поклонился ей, Волю шаха ей передал. У Надирова гонца Кровь отхлынула от лица: Скромных и покорных речей Кулымсай в ответ ожидал, А увидел, как тяжкий меч Заиграл в девичьих руках, И услышал грозную речь Стали, закаленной в боях. Разъяренная Алтынай Гневно потрясала мечом. Меч гудел: «Эй, сват, уезжай! Уезжай, постылый, добром!» Побледнел везир Кулымсай, Снова стал от страха рабом, На коня вскочил, И назад По своим горячим следам!.. Свита - врассыпную за ним!.. Вылетают в степь, голосят, Мчатся по песчаным буграм, А у них за спиной, как дым, Город исчезает вдали. Сходит ночь на лоно земли. Утром следующего дня С желтым, словно песок, лицом Кулымсай соскочил с коня Пред высоким шахским дворцом. Шах Надир, узнав обо всем, Что случилось у Алтынай С хитроумным его послом, В гнев пришел и велел рабам Резвого седлать скакуна. Черный камень пополам Раскололся под стопой, Краснокаменная стена Треснула в девяти местах Так разгневался Надир-шах. Всех везиров он взял с собой, День-деньской Не сходил с седла, День-деньской Терзался тоской, Встречных плетью хлестал со зла И, от ярости сам не свой, Прискакал вечерней порой В город, где Алтынай жила. Эй, красавица, почему Свату и послу моему Ты согласия не дала Ехать с ним в столицу мою На веселый свадебный той? Неразумная, что с тобой? Может быть, моего посла Ты за нищего приняла? Оскорбила ты мой венец, Оскорбила ты мой престол! Неужели шахский везир Недостойный тебя посол? Я, твой повелитель, Надир, Унижения не стерпев, Сам поехал к тебе И вот Говорю, подавляя гнев: Алтынай, твой дерзкий народ Мне почета не воздает И не платит салыка мне. Алтынай, поспеши ко мне В город мой На свадебный той, А не то со своей ордой Я на эль твой пойду войной И не только салык взыщу, Но и город твой размечу И предам твой народ мечу. О душа моя Алтынай! Не томи, не терзай меня, Поскорее седлай коня. В стольный город мой поезжай! Без тебя мне веселья нет, Опротивел мне белый свет И в его пределах Одна Только ты мне - еще нужна. Хочешь быть моей или нет?» Благородная Алтынай Звонко засмеялась в ответ: «Правду говоришь, Надир-шах! Ты и впрямь присылал посла, Только смысла в его речах я никак найтн не могла ОН сказал,что род нои предел Ты покинуть мне повелел И спешить на свадебный той, Потому что своей женой Сделать ты меня захотел. Я в поступках своих вольна, Я - сама себе голова, Почему же я, как трава, Пред тобой склониться должна? Дивные творятся дела: Только проводили посла, Смотрим - шах приезжает к нам -По горячим его следам. Нет, Надир! И твоим словам Не дойти до моих ушей, Я не стану женой твоей, И не столь уже ты велик, Чтобы с наших вольных степей Мы платили тебе салык. На гнедом скакуне своем В городе моем не гарцуй, Поезжай-ка своим путем! Хочешь негодовать - негодуй, Хочешь злиться - злись, Но не здесь, Не при мне. Убирайся прочь! Хватит воду в ступе толочь! Мне твоя неприятна спесь, Я -то знаю, по чьей вине С милым братом разлучена, Кто подрезал во время сна Быстролетные крылья мне, Выпил красную кровь из жил, Очи ясные дня лишил! Погоди еще, Надир-шах! И в твоих совиных очах Обернется полночью день! Я еще затяну ремень , На нечистой шее твоей! Для чего нам время терять, Утомлять боевых коней, Ополчать батыров на рать? Я хочу рубиться с тобой, Выходи немедля на бой!» Алтынай при этих словах Выхватила меч из ножон. Вскрикнул, ужасом поражен, Задрожал, как лист, Надир-шах, Не посмел на нее взглянуть И рванулся в обратный путь, А везиры его За ним Из ворот Вороньем степным... и сказал, ликуя, народ: «В поздних поколеньях моих Имя Алтынай не умрет. Укреплю я руки свои, Натяну я луки свои, Добрые мечи отточу. Откормлю скакунов лихих, Соколиной стаей на бой В поле чистое полечу! Не отдам я земли родной Окаянному палачу!» И, народом окружена, Голову Алтынай подняла, И казалось ей, что она, Словно Кап-гора, высока, И сжимала ее рука Отчего меча рукоять. Думала она: «Я должна В битве край отцов отстоять. Пусть умру, Но родной народ Будет жить, как теперь живет, И достойный преемник мой Меч возьмет у меня из рук, И попрежнему звездный круг Будет пламенеть над землей, Так же будет ночь хороша, Так же будет петь соловей, Так же будет чья-то душа Силе радоваться своей...» Молча разошелся народ. Алтынай ушла во дворец. Блещут звезды, Время идет, И поет о былом певец. А коли по правде сказать Всем давно уже время спать, И на этом - песне конец.