Акскл

"The Travels of Marco Polo" - The complete Yule-Cordier Edition, in two volumes, Dover Publications, New York. том 1, с.236, примечание - нижний абзац: "Как пишет Рокхилл (Rockhill, Rubruck, III, note), Кереиты жили на Орхоне и Туле к юго-востоку от озера Байкал; Абульфарадж (Abulfaraj) пишет об их обращение в христианство в 1007 г. несторианским епископом Мерва. Рашид-ад-Дин говорит однако, что их обращение имело место во времена Чингиз хана (D'Ohson, I. 48; Chabot, Mar Jabalaha, III. 14.). Д'Авезак (536) (D'Avezak) отождествляет Кереитов и, я считаю, довольно правдоподобно, с Ки-ле (Ki-le) (или Те-ле T'ieh-le) ранних китайских летописей. Название Ки-ле применялось в 3 веке н.э. ко ВСЕМ тюркским племенам таким как Хэи-ху (Hui-hu - уйгуры), Кие-Ку (Kieh-Ku - кыргызы) аланы, и т.д. и они были, как там говорится, такими же точно что и Као-че (Kao-ch'e) от которых произошли Cangle (казахи-канглы - прим. А.) Рубрука. (T'ang shu, Bk. 217, i.; Ma Tuan-lin, Bl. 344, 9, Bk. 347, 4.). Что касается Меркитов - они были кочевым тюркским народом (of Turkish stock) с возможной примесью монгольской крови (with possible infusion of Mongol blood). Мусульманские летописцы называли их Удуют (Uduyut) и они подразделялись на 4 племени. Они проживали на нижней Селенге и ее притоках. (D'Ohsson, i. 54; Howorth, History, I., pt. i. 22, 698) - H.C.)

Вот еще про историю крымских татар (на русском языке и с русской точки зрения): http://www.fortunecity.com/boozers/grapes/...nal00/19281.htm

Александр Невский никакого отношения к монголам (в современном понимании) не имел. Он имел родственное отношение к тюркам - половцам-кипчакам, и был вассалом чингизидов (также тюрков) - Бату и его сына Сартака. Как известно, учителем Бату был тюрк-найман Бек-буга - "...On the 5 Naimans, 1 was Batu’s teacher Pai Pu hua (Beg Bukha)..." http://www.kyrgyz.ru/forums/viewtopic.php?p=3587#3587 Читайте книгу David Nicolle "Lake Peipus 1242 - Battle of the Ice" - Campaign 46, Osprey Publishers, 1996 www.ospreypublishing.com c.81 "Всадники-лучники Невского атакуют датский фланг. Личность этих лучников, которые сыграли такую решающую роль в битве на Чудском озере, остается неопределенной. Там были, почти несомненно, всадники-лучники на правом фланге армии Александра. Скорее всего это были союзники - тюрки-кипчаки (allied Kipchaq Turks) или только что прибывшие представители монгольских (в кавычках - прим.А,) завоевателей Руси. Их жертвами стали неподозревавшие "Люди короля" - вассалы датской короны на левом фланге армии крестоносцев." Но в одноименном классическом кинофильме об этом факте "скромно" умолчали. :x

http://frterry.org/History/Chapter_9/Chap....Handout_118.htm The first archbishop of Pekin Letter from Khanbalik (Pekin) 8 January 1305 A.D. "...I have learned the Tartar language and script reasonably well; that is, the language customarily used by the Mongols. I have translated the whole of the New Testament and the Psalter into this language..." Перевод: Первый архиепископ Пекина. Письмо из Ханбалыка (Пекина) 8 января 1305 года. "Я выучил татарский (т.е. тюркский) язык и письмо достаточно хорошо - это язык, которым обычно пользовались монголы. Я перевел весь Новый Завет и Псалтырь на этот язык..." "Монголы" разговаривавшие на тюркском - это не монголы, а тюрки.

Энциклопедия Британника http://www.britannica.com/bcom/eb/article/...l?query=kazakhs …Казахи были скорее наблюдателями, чем участниками русской гражданской войны, которая последовала после падения царского режима в 1917 году. Казахское временное правительство, сформированное эфемерной политической партией Алаш Орда существовало только номинально. В 1919-20 годах большевистская Красная Армия победила Белые русские силы в регионе и оккупировала Казахстан. 26-го августа 1920 года советское правительство учредило Киргизскую Автономную Республику, которая в 1925 году изменила свое название на Казахскую А.С.С.Р. С 1927 года советское правительство проводило энергичную политику перехода казахских кочевников в оседлое состояние и (политику) колонизации региона русскими и украинцами. Несмотря на кочевой, сельский образ жизни, казахи были наиболее образованным и активным коренным народом в Центральной Азии. Но коллективизация, жестоко навязанная советским режимом, привела к потрясающему (shocking) уменьшению численности казахского населения: между 1926 и 1939 годами численность казахов в СССР упала примерно на одну пятую. Более 1,5 миллионов погибло в этот период - большинство от голода и связанных с ним болезней, другие - в результате насилия. Тысячи казахов бежали в Китай, но менее чем четверть из них выжила во время этого перехода, около 300 000 бежало в Узбекистан, и 44 000 - в Туркменистан… http://www.britannica.com/bcom/eb/article/...+108340,00.html Восстание казахов …Этот «диалог» (в 19 веке - прим.перев.) между русскими и казахами был однако обречен из-за правительственной политики заселения крестьянами из европейской России и Украины Казахской степи, где заселение в больших масштабах могло быть предпринято только путем урезания пастбищных площадей доступных для скота кочевников, и путем ограничения их сезонных миграций. Уже в 1867-68 годах северо-западная граница Казахской степи стала сценой насильственных (violent) протестов против присутствия колонистов, но их не было до последнего десятилетия 19 века, когда переселение уже началось в полную силу с прибытием более чем миллиона крестьян, приведшее к неизбежной экспроприации казахских пастбищ и к диким (savage) конфликтам между казахами и вторгшимися (пришельцами). В конце концов в 1916 году, во время Первой Мировой войны, казахи, движимые отчаянием от потери своих земель и от безжалостности администрации военного времени, восстали, протестуя против мобилизации нерусских субъектов империи для насильного труда. Сопротивление носило характер народного восстания в котором много колонистов и намного больше казахов и кыргызов было убито. Восстание было подавлено с крайней жестокостью (utmost savagery) - более 300 000 казахов, как сообщалось, искали убежище за китайской границей. С крушением царского режима, европеизированная казахская элита сформировала партию Алаш Орда как инструмент, с помощью которого они могли бы выражать свое стремление к региональной автономии. Поняв в течение русской гражданской войны, что антикоммунистические «белые» настроены непримиримо против их желания, казахи в большинстве своем метнулись к «красным». После (гражданской) войны казахи получили свою собственную республику в которой в течение первых лет лидеры Алаш Орды удерживали доминирующую положение и активно защищали казахские интересы. После 1924 года, однако, прямая конфронтация с коммунистической партией стала более напряженной, и в 1927-28 годах Алаш Орда была ликвидирована как «буржуазные националисты». История казахов в первой половине 20-го века была поистине мрачной - экспроприация пастбищных земель при царе, кровавое восстание и репрессии 1916 года, потери (населения) в гражданской войне и во время голода 1921 года, чистки интеллигенции в 1927-28 годов, коллективизация в 1930-х годах, и дальнейшая крестьянская колонизация после Второй Мировой войны.

Dominic Lieven "Empire - The Russian Empire and its Rivals" - Yale University Press, New Haven and London, 2000 Стр. 209 (перевод мой, А.) "...После калмыков и башкир Россия столкнулась уже с основной массой западно-азиатских кочевников, которых мы называем сейчас казахами, и которых русские в те царские времена называли «киргизами». Сопротивление этого народа было в основном сломлено к 1850 году, после чего началась колонизация и этого региона. Темпы колонизации казахской степи резко возросли в 1890-х годах и возросли даже еще больше после революции 1905 года. Массовая колонизация «пустующих» казахских степей понималась режимом в начале ХХ века как решающий элемент в его программе по облегчению проблемы крестьянской бедности и перенаселенности в европейской части России и Украины, и таким образом, по противостоянию опасному крестьянскому недовольству против царских порядков на селе. В течение 10 лет до 1914 года 3 миллиона славянских иммигрантов хлынуло в казахский регион. Так называемое Степное Уложение 1891 года открыло путь к лишению собственности кочевников, позволяющее коренному населению владеть лишь 40 акрами земли (в эквиваленте) на душу, что значительно меньше того, что требовалось для сохранения кочевого образа жизни. Результатом стало восстание коренного населения 1916 года, еще одной причиной которого стала попытка режима мобилизовать казахов для трудовой службы на фронте. Восстание было сокрушено, более 200 тысяч казахов было убито, и много других бежало через границу в более отсталый китайский Туркестан, где колонисты еще не были такой большой проблемой. Судьба казахов в советскую эпоху какое-то время была еще даже хуже, чем в царские времена. Огромный голод, вызванный кампанией коллективизации, убил треть коренного населения в 1932-33 годах. Хрущевская политика «целинных земель» 1950-х годов лишила казахов большей части земель их предков на севере Казахстана. В последние 3 десятилетия советского правления казахи, однако, продемонстрировали и демографическое и политическое возрождение. К 1991 году они опять стали самым крупным народом в своей республике с перспективой стать большинством в ближайшем будущем. Казахи доминировали на ключевых постах в поздние времена советского Казахстана, и остались там после независимости. В отличие от многих кочевых народов, которые стояли поперек пути европейской колонизации, они сейчас контролируют большое независимое государство, одаренное несметными минеральными ресурсами и определенное как родина этнических казахов..."

Ув.Алдар, я ведь не единственный и далеко не первый, кто говорит что Чингиз хан был тюрком, а не монголом. Об этом также говорил и писал российский академик 19 века И.Березин, а также некоторые современные немецкие историки. Кстати, в историческом атласе HarperCollins "Atlas of the World History" ed.by Geoffrey Barraclough, Borders Press, 1998 на сс.168-169 "East Asia at the time of the Ming Dynasty 1368 to 1644" показаны походы императора Юнг Ло против чингизидов к ВОСТОКУ от пустыни Гоби (1410, 1414, 1422 и 1422 гг.), а также показано что халха в то время жили совсем в другом месте - на ЗАПАД от пустыни Гоби. Т.е. Юнг Ло - китайский император династии Минь воевал совсем не с халха-монголами когда воевал против чингизидов! Karta Kitaja 1400-x godov

Эти два литератора (при всем моем к ним уважении) о деятельности Чингиз хана знают только с плохой стороны, поскольку читали только информацию о нем, прошедшую через советскую (можно сказать даже русскую великодержавную, что касается исторической литературы) цензуру. По-английски это назыввется bias - уклон, предубеждение , пристрастие - перекос, в общем, в одну сторону. Чингиз хан был ничем не хуже, а во многом и лучше других средневековых завоевателей. Это все равно что русские писатели крыли бы последними словами, скажем Александра Невского или Суворова за те зверства, которые они совершали (но о которых тщательно умалчивала советская историческая литература - опять же bias, но уже в другую сторону).

Для перевода использовался сайт http://translate.lycos.ru/index.php Рене Груссе "Империя Степей" Глава 15 Последние Империи Монголии от XV до XVIII вв. АНАРХИЯ В МОНГОЛИИ ПОСЛЕ 1370 г. Империя, основанная в Китае Великим Ханом Кублаем была разрушена в 1368 г. китайским восстанием. Изгнанный из Пекина китайцами потомок Кублая Тоган Teмур умер в Ингчанг'е или Кайлу, в Шара Мурене, 23 мая 1370 г., сокрушаясь о масштабах катастрофы. Китайская династия Минь (1368-1644 гг.), вытолкнув Чингизидов со своей национальной территории, не стала тянуть с преследованием их на территории монголов. В Каракоруме, сын Тоган Темура, принц Аюрширидхара, узнав о смерти своего отца, принял титул великого хана и правил там с 1370 до 1378 г. в тщетной надежде однажды восстановить себя на троне Китая. Пока же для достижения этого, он должен был столкнуться с нападением китайцев, которые проникли далеко в Монголию. В 1372 г. их лучший генерал Сю Ta (Hsu Ta) продвинулся к Каракоруму, но был приостановлен на реке Тула. После смерти Аюрширидхары, его сын Тогуз Teмур стал его наследником в Каракоруме (1378-88 гг.), столице Империи, которая была теперь уменьшена до ее первоначальной территории. В 1388 г., китайская армия в количестве 100,000 человек снова вступила на территории современной Монголии и победила отряды Тогуз Темура в большом сражении к югу от озера Бор Нор, между реками Халка и Керулен. После этой катастрофы, Тогуз был убит одним из своих родственников. В результате этой повторной потери лица, дом Кублая был так дискредитирован, что большинство племен потребовало автономию. Угечи или Окачи, основной племенной руководитель мятежников против павших Кублаидов, был, согласно монгольскому историку Сананг сечену, принцем Кергудов - то есть, по-монгольски, Киргизов - народа, живущего в то время по верхнему Енисею до озера Косоголь (1). Угечи аннулировал сюзеренство Кублаида - великого хана Ельбека, победил и убил его в 1399 г., и узурпировал гегемонию над племенами. Юнг Ло (Yung Lo) , император Китая, третий и наиболее выдающийся из Минь, был естественно восхищен этой узурпацией, которая добавила разногласий среди монголов и, свергнув дом Кублая в Монголии, освобождал китайцев от кошмара мести Чингизидов. Поэтому он признал Угечи. Согласно Минь-ши, однако, Угечи был тогда побежден двумя руководителями племен мятежников: Аруктаем (по- китайски, А-лут'аи), лидером Асодов, и Махаму, лидером Ойратов.(2). Асод - монгольское название Алан или Асов. Этот народ иранского (более точно Скифо-Сарматского) типа родом с Кавказа (Кубань и Терек), в тринадцатом веке выделил большие контингенты для армии монголов в Китае. Монгольские части составленный из Аланов, были разгромлены китайцами в Ченчоу в 1275 г., и другие группы Аланов на службе дома Кублая посылали письмо Римскому Папе из Пекина в 1336 г.(3), Асоды (или Асы) 1400 г. без сомнения представляли собой один из кланов Аланов, которые следовали за Кублаидами при их отступлении из Китая в Монголию, и которые ассимилируясь монголами, остались разделить их судьбу. Ойрат или Ойрад, как мы помним, было мощное племя лесных монголов, проживавшее во времена Чингизидов на западном берегу озера Байкал. Начиная с семнадцатого столетия, Ойраты, по-видимому, состоят из четырех подплемен: Чорос, Турбет (Дёрбёд, Дёрбёт), Хошот, и Тёргют или Торгут. Королевское семейство - по крайней мере в это время - принадлежало клану Чорос. Чтобы подчеркнуть свою полную независимость от других монгольских претендентов, Аруктаи и Махаму решили оказать знаки уважения непосредственно Пекину - формальный жест, для того чтобы объявить свой собственный суверенитет и выиграть покровительство Минь. По всей видимости, Ойраты воспользовались преимуществом в этой ситуации, чтобы расширить свою гегемонию по всей западной Монголии, от западного берега озера Байкал к верхнему Иртышу, с намерением расширения еще дальше к юго-западу, в направлении Или (как скоро покажет Та'рих-и Рашиди). Но центральная и восточная Монголия должны были оставаться в состоянии хаоса, поскольку, с Аруктаем и Махаму, сын Угечи - Ессеку, как говорит Сананг Сечен, упорствовал в своем требовании верховного ханства до самой своей смерти в 1425 г. В 1403-4 гг., однако, произошло восстановление Чингизидов в лице сына Ельбека, которого монгольский историк Сананг сечен называет Олжаи Темуром, и которого Минь-ши называет только санскритским буддистским именем Пуниасри (по-китайски, Пень-я-шо-ли) .(4) Аруктаи вскоре после этого перешел на сторону этого представителя законности. Пекинский двор был понятно встревожен новым появлением в Китае семейства Кублая, и император Юнг Ло попытался потребовать проявления вассальной покорности от Олжай Темура. Получив отказ, он вступил в Монголию, продвинулся до верховий Онона и родных равнин Чингиз Хана, и разбил силы Олжай Темура и Аруктая (1410-11 гг.). Это поражение было фатальным для Олжай Темура, поскольку это лишило его престижа. Лидер Ойратов Махаму напал на него, сокрушил, и захватил гегемонию (приблизительно 1412 г.). До этого времени, Махаму поддерживал хорошие отношения с императором Юнг Ло, потому что для Ойратов или западных монголов было естественным искать поддержку китайского двора против Кублаидов и других лидеров монгола востока. Но как только он стал достаточно мощным, и почувствовал себя способным установить свою гегемонию на все племена и королевские семейства Монголии, лидер Ойратов не постестнялся порвать с правителем Минь. Юнг Ло пошел на него перейдя пустыню Гоби, но Махаму, нанеся серьезные потери китайской армии, ушел вне пределов досягаемости за реку Тулу (1414,1415 гг.). Эти кочевники, которые в последнее время были заторможены и смягчены легкостью китайской жизни, восстановили свою былую силу с их возвращением к родным степям. Кроме того, это были Ойраты, то есть западные племена из лесов. Побывав меньше в контакте с плодами завоеваний Чингизидов чем кочевники Орхона и Керулена, они без сомнения сохранили большее количество их родной энергии. Однако, престиж Махаму, должно быть, пострадал временно из-за китайского вторжения, потому что он не сумел удержать армии Минь до равнин монголов. Согласно Минь-ши, Аруктаи тогда вновь появился на сцене и восстановил Пень-я-шо-ли, то есть Олжай Темура в качестве великого хана (приблизительно 1422 г.). Он опустошил границу провинции Ганьсу до Нинься и когда прибыл Юнг Ло, спеша, чтобы наказать его, он отступил к северу через Гоби, избегая захвата. Вскоре после этого, продолжает Минь-ши, он казнил Олжай Темура и объявил себя великим хан. Император Юнг Ло не один раз проводил против него кампании (1424, 1425 гг.), но без успеха, несмотря на удачную диверсию, когда лидер Ойратов Тогон Teмур, сын Махаму и преемник, восстал против гегемонии Аруктая и победил его. Так описывает китайскую историю Минь-ши. Следует однако опасаться, что под А-лу-таи, автор путает двух индивидуумов, которых монгольский историк Сананг сечен очень ясно различает: а именно, лидер Асов Аруктай, чья деятельность была только что прослежена до 1414 г. (до за этого момента эти два источника более или менее согласуются), и другой - принц по имени Адай, который в работе Сананга Сечена фигурирует как лидер Хорчинов или Корчинов.(5) Хорчины были племенем восточных монголов, живших к востоку от Хингана, в окрестностях реки Нонни на границе с Манчжурией. Их руководители были потомками либо Темур Очигина либо Касара - братьев Чингиз Хана. Согласно Санангу Сечену, в 1425 г. ханство был оккупировано - во всяком случае на востоке - лидером Хорчинов Адаем, поддержанного Аруктаем - ясное доказательство того, что здесь вовлечены два человека, а не один, как полагает Минь-ши. Адай и его вассал Аруктай вместе вели войну против Ойратов и против Китая, в то время как, в силу обычных колебаний маятника, Ойраты еще раз заигрывали с императором Юнг Ло. Во время его последних кампаний в Монголии против Адая (1422-25 гг.), Юнг Ло поддержал это Ойратское диссидентство против законных ханов Борджигинов. ПЕРВАЯ ИМПЕРИЯ ОЙРАТОВ: ТОГОН И ЕСЕН-ТАЙДЖИ Политика, преследуемая великим императором Минь - помощь молодой и растущей мощи Ойратов чтобы свалить дом Кублая - одержала победу только после его смерти. Между 1434 и 1438 гг., лидер Ойратов Тоган или Тогон, сын и преемник Махаму, убил Адая. Так пишет Сананг Сечен; Минь-ши заявляет, что он убил А-лу-т'аи. В любом случае, он завладел гегемонией над монгольскими племенами. Адзаи, принц-Кублаид, сын Ельбека и брат Олжаи Темура, был тогда объявлен легитимистами великим ханом (1434 или 1439 гг.). А фактически, империя Монголии перешла к Ойратам. Китайский двор должен был конечно поздравлять себя с этой революции, которая свлила все еще наводящее страх семейство Чингизидов и восточных Монголов - " более опасных, потому что ближе " - в пользу западных Монголов, которые были более отдаленным, и которых как казалось, надо было меньше бояться. Кошмар Чингизидов рассеивался. Новые хозяева степи были люди без известного прошлого, которые в истории Чингизидов играли неясную и незаметную роль. Точно таким же образом китайцы двенадцатого века глупо радовались, когда место Киданей заняли Чжурчжени. Но фактически западные Монголы - Ойраты (Ойрады) или Конфедераты, как, они называли себя, или калмыки, как их называли тюркские соседи в Кашгарии - не имели никаких других амбиций кроме продолжения традиций ЧИнгизидов и восстановления к своей собственному выгоде большой Монгольской Империи, которую выродившившиеся Кублаиды так глупо дали выскользнуть из их пальцев.(6). Расширение Ойратов началось на юго-западе за счет Чагатаидского "Моголистана" или ханов-чингизидов, которые правили по Или и Юлдузу и в регионах Куча и Турфан. Лидер Ойратов Тогон напал на Чагатайского хана Ваиса (который правил между 1418 и 1428 гг.). В этом конфликте, поле битвы которого перемещалось вследствие вторжения Ойратов от бассейна реки Или до области Турфан, Ойраты повсюду имели преимущество. Сын Тогона Есен-тайджи взял в плен Ваиса и, как сообщает Та'рих-и Рашиди, обращался с ним с большим почтением из-за его чингизидской крови. В другом сражении около Турфана, Ваис снова был захвачен Есеном. На сей раз, взамен за освобождение заключенного, Есен потребовал, чтобы сестра Ваиса, принцесса Махтум ханым, стала членом его семейства. Ясно, что дом Ойратов, который не имел чингизидской крови, значительно бы возвысил себя таким союзом. Когда Есен-таиджи - Е-сиен (Ye-hsien) китайских историков - унаследовал трон своего отца Тогона, Ойратское, или Калмыцкое царство достигало пика своей мощи (1439-55 гг.). Оно теперь простиралось от озера Балхаш до озера Байкал, и от Байкала до подходов Великой Стены. Каракорум, прежняя монгольская столица, была в составе его владений. Есен также захватил оазис Хами и, в 1445 г., китайскую область Ву-лианг-ха, который соответствовала позже Джехолу. Пятью годами позже, он требовал руки китайской принцессы, также, как ранее он искал таковой у Чагатаидов. Пекинский двор обещал это, но не сумел сдержать обещание. Есен тогда разорил китайскую границу около Датуна, к северу от Шаньси, и император Минь Инг-цунг (Ying-tsung) и его министр, евнух Ванг Чан (Wang Chan) пошли маршем навстречу ему. Столкновение произошло в Т'у-му, около Суанхва на северо-западе провинции Хэбэй (теперь Чахар). Есен нанес им катастрофическое поражение, убил более чем 100,000 их людей, и взял императора Инг-цунга в плен (1449 г.). Все же, не имея навыков ведения военой осады, он был неспособен захватить ни Датун ни Суанхва - укрепленные города данного региона, и вернулся в Монголию со своим имперским пленником (7). Тремя месяцами позже он возвратился, продвинулся до Пекина, и разбил лагерь в северо-западных предместьях этого большого города; но все его нападения были отражены, и он вскоре стал испытывать нехватку фуража. Подкрепление китайцам прибыло из Ляотунга. Есен потерпел неудачу в своем главном нападении и теперь ему угрожали превосходящие силы после задержки в этом его важной акции, и он поспешно отступил через проход Киу-юнг-куан (Нанкоу). Вскоре после этого он решил освободить императора Инг-цунга (1450 гг), и в 1453 г. заключил с Китаем мир. Минь-ши далее рассказывает, что Есен признал в качестве Великого хана - номинального лидера - чингизида по имени Токтоа-бука, который женился на его сестре, и что Есен хотел чтобы сын от этого союза был бы признан в качестве законного Чингизидского наследника. Токтоа-бука отказался, и Есен убил его. Тогда в 1453 г. он объявил себя вассалом Китая - ход, который выставил его в виде независимого хана без фикции чингизидского сюзеренитета. Он в свою очередь убит в 1455 г. Согласно Та'рих-и Рашиди, после Есена главой Ойратского или Калмыцкого царства стал его сын Амасанджи. В некой неточно указанной дате между 1456 и 1468 гг., Амасанджи вторгся в Чагатайское ханство Моголистан и одержал победу над правящим ханом Юнусом в районе реки Или. Юнус был вынужден обратиться в бегство в город Туркестан (к казахам - прим.А.). Тот же самый источник сообщает, что Чагатаидская королева Махтум ханым, которую Есен ранее представил в Ойратский дом, стала источником проблем там. Ревностная мусульманка, она воспитала своих сыновей Ибрахима Онг (Ванг) и Ильяса Онг в ее собственной вере. Позже, эти молодые люди вошли в конфликт с Амасанджи, и после некоторой гражданской войны, Ибрахим и Ильяс, как считается, получили убежище в Китае ( 8 ). Несмотря на эти внутренние беспорядки, Ойраты, в течение долгого времени, тревожили своих соседей периодическими набегами - особенно на юго-западе. В том направлении лежат территории казахских (Kirghiz-Kazaks) кочевников, исламизированных тюрков, чьи племена кочевали в степях низовьев Или, Чу, Сары-Су, и Тургая, и которые при их хане Касыме (приблизительно 1509-18 гг.) и Мумаше (приблизительно 1518-23 гг.) (тоже, разумеется, чингизиды - прим.А.) были ужасом для Шейбанидов Трансоксианы (междуречья Аму- и Сыр-Дарьи, прим.А.).(9). Правдой является то что, преемник Мумаша Таир-хан (приблизительно 1523-30 гг.) раздражал этих непослушных кочевников своим авторитаризмом, и многие кланы, согласно Хайдару-мирза, от него откололись. (10). Однако, Казахское ханство был воссоздано ханом Тауекелем (Tawakkul), но в 1552-55 гг., Тауекель был вынужден бежать из-за вторжения Ойратов, которые вихрем налетели из региона Кобдо до Или. Таким образом эти тюркские кочевники большой степи Балхаша, ужас оседлых народов Трансоксианы, были сами обращены в бегство монгольскими кочевниками Алтая. Вряд ли требуется говорить, что их опасения тоже были разделены цивилизованными жителями больших городов Трансоксианы. Тауекль получил убежище в Ташкенте у местного Шейбанида Науруз Ахмеда. На просьбу о помощи, сделанной его гостем, Науруз ответил: " Даже десять принцев как мы не могли бы сделать что-нибудь против калмыков " (то есть ойратов) (11). Приблизительно в 1570 гг. Ойраты все еще господствовали от верхнего Енисея до долины Или. Короче говоря, хотя после смерти их таиджи Есена (1455 г.) Ойраты и претерпели затмение на востоке, где они оказались лицом к лицу с чингизидами восточной Монголии, на западе они продолжали угрожать степям между Или и Каспийским морем."

Непонятливый вы наш... Чоно, поставьте себе кириллицу и повторите свои вопросы - очень трудно разбирать вашу латиницу и выискивать ясно сформулированные вопросы. http://vostlit.narod.ru/index.htm (буква "К" - Карпини) Комментарии к главе 8 151 "Текст надписи, приведенный у Плано Карпини, значительно отличается от надписи печати, скрепляющей письмо Гуюк-хана, привезенное Плано Карпини и сохранившееся в архивах Ватикана (о письме см. прим. 217). Письмо и печать были исследованы и опубликованы Н. Пелльо. Текст печати состоит из шести строк, вырезанных монгольским шрифтом: Mongka Uategri—yin kliciin—dur yeke mong-rol ulus—un dalai — in /аn j(a)ri(i)X il bol/a irgun — dur kurbasu busiratugui ayutuai (Текст приведен в транскрипции, примененной П. Пелльо.) что значит: «Силою вечного неба народа великих Монголов Далан-хана приказ. Если он прибудет к покорившемуся народу, то пусть они почитают его и пусть они боятся». Надпись эта чрезвычайно интересна. В ней упомянуты «Великие монголы» — одно из четырех монгольских племен, о которых говорит Плано Карпини (см. стр. 37). Монгольский великий хан в ней назван необычайным титулом - Далай-хан, что должно перевести Океан-хан,т. е. Всемирный хан. Последняя строка надписи является запрещением, очень близким к тем запретительные формулам, которыми заканчиваются монгольские эдикты: «бойтесь и повинуйтесь». Подобное же запрещение обычно заканчивает текст, выгравированный на пайдзах: «кто не повинуется, пусть умрет». Можно сказать, что завоевательные тенденции монгольских ханов нашли свое Яркое выражение в надписи на ханской печати. Частично они отражены и в варианте, приведенном в тексте Плано Карпини, который записал содержание надписи со слов Чинкая, Бала и Хадака (все - тюрки, прим.А.) — ханских секретарей, переведя ее на латинский язык не слишком точно. Особенно интересен этот отпечаток потому, что надпись была выгравирована и вся печать сделана русским мастером, ювелиром Козьмой, тем самым Козьмой (Космой), который помогал Плано Карпини в трудные для того минуты, о чем с такой теплотой вспоминает наш путешественник. По-видимому, Козьма был одним из тех русских мастеров, которые во время походов на русские княжества были захвачены в плен и уведены в далекую Монголию. Мастерство и ловкие руки русского умельца создали вещи высокой художественной ценности, которые вызывали восхищение окружающих (Козьма сделал также трон для Великого хана) и о которых мы узнаем из описания Плано Карпини." Надо разбираться еще с этими "монгольскими" надписями.

Чоно, ответы на все ваши вопросы содержатся в предыдущих постингах этой и других тем. Прочтите их внимательно. J.J.Saunders по поводу письма Великого хана Куюка Папе Римскому: J.J.Saunders "The History of teh Mongol Conquests" PENN, University of Pennsylvania Press, 1971 с.225: Прим. 12 "Только общее содержание этого знаменитого документа было известно до того как был обнаружен его оригинал в Ватиканских архивах в 1920 году, который был опубликован Пельо в его статье 1922 года в "Revue de l'Orient chretien" . Первые три строки написаны на тюркском языке, а остальные - на персидском. Письмо датировано 644 годом Хиджры = 1246 год. Карпини имел латинскую версию письма приготовленную для Папы. English transl. Dawson, pp.85-86."

J.J.Saunders на с.69 (самый низ) пишет, что законы Чингиз-хана - Яса (Жаса, Жаза) - были приняты также в модифицированной форме Мамелюками Египта, которые никогда не были завоеваны т.н. "монголами". Египет, как известно, много веков управлялся Мамелюками - тюрками-кипчаками. С какой бы стати тюрки Египта принимали законы чуждых им монголов? Это лишний раз говорит о том, что т.н. "монголы" Чингиз хана - на самом деле тюрки. В битве при Айн-Джалуте, имевшей место в 1260 г. на территории современного Израиля недалеко от Иерусалима - т.н. "монголы" под командованием тюрка-наймана Кет-Буга были разбиты войсками тюрков-кипчаков-мамелюков под командование кипчака Кутуза. Когда Мамелюки в первый раз прислали письмо ханам Золотой Орды, то там очень были рады тому, что письмо было написано на их родном языке - т.е. тюркском. После этого были установлены тесные дружественные связи между Египтом и Золотой Ордой.

J.J.Saunders "The History of the Mongol Conquests" University of Pennsylvania Press, 1971 с.208 Примечание 12: "По поводу Шато см. W.Eberhard "Conquerors and Rulers" Leiden, 1965, Ch.6. "Они были маленькой группой из не более чем 3-х племен; их вооруженные силы насчитывали лишь 10 000 человек. Они скопировали систему правления Тан, и им служили, в основном, китайские чиновники. Хотя номинально они были буддистами, они поклонялись Тенгри и следовали многим древним тюркским обычаям, включая использование стрел в качестве мандатов (? верительных грамот или м.б. средств расчета? - прим.А.) и игру в футбол в качестве развлечения" (!!!).

Хори-туматы (при завоевании которых Чингиз-хан попросил помощи Кудуки - хана ойратов) - - предки бурят: http://www.buryatskiy.narod.ru/buryat_hist...hori_tumat.html http://sbn.pips.ru/Buryat_history/Unions/H...Hori_tumat.html Paul Ratchnevski "Genghis Khan - His Life and Legacy" translated and edited by Thomas Nivison Haining, Blackwell, Oxford UK & Cambridge USA, 1999, The English translation copyright Blackwell Publishers 1991. First published in Germany as "Cinggis-Khan: Sein Leben und Wirken" by Franz Steiner Verlag GMBH 1983 (перевод - мой, А.) С.116-118: "...Кампания против лесных племен Xори-Тумат была менее успешной. Корши из племени Барын, которому в качестве награды за его пророчество Чинигиз хану была дана привилегия выбрать 30 красивых девственниц из племени Тумат, был пленен, когда он появился среди Туматов. Чингиз хан вслед за этим послал к Туматам главу Ойратов Кудука, КОТОРЫЙ ПОНИМАЛ ОБЫЧАИ ЭТИХ ЛЕСНЫХ ЛЮДЕЙ (выделено мной - А.), но он тоже оказался их пленником. Когда из-за болезни Ная был отозван от командования, Борокул (Борогул) в год Быка (1217) (на самом деле это было на 10 лет раньше - в 1207 году, об этом написано в редакционной поправке на стр.254 - прим.А.) послан против Туматов. Сокровенное Сказание описывает как Борокул, когда он с двумя сопровождающими ехал верхом впереди основных войск среди густых лесов глубокой ночью, был схвачен и убит Туматовскими разведчиками. Борокул, родом из племени Ашин (Hushin), был ребенком найден в разоренном ауле племени Жаркын (Jurkin) и подарен матери (Чингиз хана - прим.А.) Оян (Hoelun). Он стал виночерпием (Cupbearer) и Главным слугой (High Steward), который также командовал частью императорских телохранителей, а затем был назначен тысячником. Чингиз хан был в ярости, когда узнал о гибели Борокула, и хотел лично взять командование войсками, которые должны были отомстить за это, и воздержался от этого только из-за просьб Баурши (Bo'orchu) и Мукали. Генерал из Дербетов был назначен возглавить экспедицию чтобы наказать (Туматов). Сторожайшая дисциплина была установлена приказом и, после молитв Вечному Небу, войско выступило. Туматы были захвачены врасплох во время их пира и были побеждены. Корши и Кудука, бывшие в плену у правительницы Туматов, были освобождены. Корши получил свои 30 красивых туматовских девственниц, а Кудуке была подарена Бодокуй-тархун - правительница Туматов (поскольку трудно было бы общаться с женой, не владеющей твоим языком - прм.А.). Сто Туматов были пожертвованы телу Борокула. Чингиз хан лично взял на себя ответственность за детей погибшего Борокула. Рашид ад-Дин приводит его слова: "Они не должны горевать; я буду заботиться о них." Он также ссылается, что Чингиз хан позже сделал для них очень много хорошего и всегда интересовался ими. Во время кампании против Туматов, Киргизы уклонились предоставить вспомогательные войска в распоряжение м-лов. Это вызвало решение Чингиз хана положить конец независимости лесных народов; его сыну Жошы (Джучи) была доверена эта задача. Ойрат Кудука-беки согласно Сокровенному Сказанию был первым кто подчинился и привел м-лов к своим 10 000 Ойратам которые были вынуждены покориться при Шикшите. После того как Жошы подчинил Ойратов, Бурятов и ДРУГИЕ ЛЕСНЫЕ НАРОДЫ (выделено мной - А.), он добрался до 10 000 Киргизов, и те пришли покориться - их правители принесли белых соколов, белых жеребцов и черных соболей в качестве подарков. В сопровождении правителей Ойратов и Киргизов Жошы вернулся домой. Кудука-беки был вознагражден за свою службу ханскими принцессами для своих сыновей. Чингиз хан похвалил Жошы: »Ты мой старший сын сейчас вышел из дома и сделал себе имя. Ты вернулся домой подчинив «счастливые» лесные народы без вреда и переутомления для человека и лошади. Я отдаю эти народы тебе!» R.P.Lister “Genghis Khan” Cooper Square Press, 2000, Copiright 1969 by R.P.Lister p.215 (перевод -мой, А.) Примечание 90: «В 1207 году Жошы пошел против Кудука Беки - правителя Ойратов, лесных людей на севере-западе. Кудука и его люди сдались без борьбы. Жошы затем пошел подчинять Бурятов и Киргизов; Киргизские принцы (princes в тексте - прим.А.) пришли подчиниться ему принеся в качестве подарков белых соколов, меринов и соболей. Все эти племена жили в верховьях Енисея. « Примечание 91: «Даже после этого Xори-Туматы создавали проблемы. Корши, командующий на север, поехал собрать свои 30 женщин для себя; они его схватили и привели к своей королеве Ботокуй (Botokhui). Темуджин (искаженное тюркское Темиршин, настоящее имя Чингиз хана - прим.А.) послал Кудука Беки, Ойрата, потребовать его освобождения ТАК КАК КУДУКА ЗНАЛ ОБЫЧАИ И МАНЕРЫ ОБРАЩЕНИЯ ЭТИХ ЛЕСНЫХ ЛЮДЕЙ ПОСКОЛЬКУ САМ БЫЛ ОДНИМ ИЗ НИХ (выделено мной - А.). Кудука был также схвачен. Пришлось опять вторгаться и подчинять этих Xори-Туматов. После того как их наконец умиротворили, Корши был освобожден из заключения, забрав свои 30 женшин; а правительница Ботокуй была отдана Кудуке, Ойрату.« Конец цитаты Вот эти «лесные народы» и есть предки современных монголов, бурятов, калмыков.

Просто поразительно как московские экономисты подсчитывают - какая из республик дотационная, а какая - нет. У них даже Якутия (!!!) - живет на дотациях из т.н. "центра"! Якутия, имеющая крупнейшие в мире запасы золота, алмазов, леса и пр. Видимо при подсчете все полезные ископаемые и другие природные ресурсы считаются собственностью только этого самого "центра". Не надо забывать что Монголия хотя и не была в составе СССР, тем не менее испытала все ужасы сталинизма и ее естественное экономическое развитие было изуродовано насажденной извне идиотской экономической системой. Современная рыночная стоимость заводов построенных СССР близка к нулю. Устаревшие технологии, низкое качество продукции, низкие зарплаты, чрезмерное потребление энергии и сырья, экологический вред и пр.

Наверное, как всегда, пропаганда и страшная фальсификация истории. А ведь у подавляющего большинства населения исторические знания и ассоциации формируются именно после таких "исторических" кинофильмов. Простой народ не пойдет в библиотеку искать правдивую информацию - тем более на иностранных языках. :cry:

enhd, где вы видели чтобы сюзерен разговаривал с вассалом на языке вассала? Чингиз хан был вассалом Тогрыла - тюрка, и кроме того достоверно, известно что Чингиз хан не владел никакими другими языками, кроме своего родного. Отсюда прямо следует, что он владел только тюркским - родным для себя языком - на котором тогда разговаривала вся Великая Степь. Посмотрите на карту того времени - т.н. "монголы" Чингиз хана жили в окружении тюркских народов - кереитов, татар, найманов, меркитов, коныратов, онгутов. При кочевом образе жизни происходило постоянное человеческое обшение между соседствующими племенами, и было бы невозможно сохранять свой местечковый язык и даже диалект. Только не надо говорить смехотворные вещи типа того, что "те" татары - это "тоже монголы", и не имеют никакого отношения к современным татарам. Татары фигурируют как тюркский народ (или племя) в орхонских письменах задолго до Чингиз хана, и являются тюрками и в наше время. Смешно утверждать, что в 12- 13 веках они "побывали" монголами. Родственные современным монголам буряты и ойраты-калмыки тогда жили к северо-западу от Байкала - в таежных лесах. Там же, видимо в то время находились и предки современных халха.

J.J.Saunders "The History of the Mongol Conquests" PENN University of Pennsylvania Press, Philadelphia, 2001 (originally published 1971 by Routledge & Kegan Lt.) с.211 "5. Кереиты располагались в верховьях Онона и были обращены в христианство с 1000-го года (по поводу этого факта имеется единственный авторитет - Бар Эбраус - Bar Hebraeus - англ.перевод с.184) и были почти наверняка Тюрками. Их титулы были Тюркскими, а Тогрыл ('Crested Goshawk?" - ястреб-тетеревятник?) не является монгольским именем" Хан Кереитов Тогрыл был названным отцом Чингиз хана, с которым они общались свободно - без помощи переводчиков (см. "Сокровенное Сказание").

APPENDIX Mongol and Yuan Emperors Mongol Emperors CHINGGIS (r. 1206-1227) OGODEI (r. 1229-1241) Tolui GUYUG (r. 1246-1248) Kochu Kashi 1. KHUBILAI MONGKE (r. 1251-1259) Shiremun Chen-chin Khaidu / I Kammala Darmabala 2.TEMOR 6.YISUN TEMUR 3.KHAISHAN 4.AYURBARWADA / I I 7. KHOSHILA 8.TUGH TEMUR 5.SHIDEBALA I I 10. TOGHON TEMUR 9. IRINJIBAL Yuan Emperors 1. KHUBILAI (r. 1260-1294) 2. TEMUR (r. 1295-1307) 3. KHAISHAN (r. 1308-1311) 4. AYURBARWADA (r. 1312-1320) 5. SHIDEBALA (r. 1321-1323) 6. YISUN TEMUR (r. 1324-1327) 7. KHOSHILA (r. 1329) 8. TUGH TEMUR (r. 1330-1332) 9. IRINJIBAL (r. 1332) 10. TOGHON TEMUR (r. 1333-1368) NOTES 1. These works will be referred to by giving the corresponding number in the Table of Titles, Authors and Editions of the Index to Biographical Material in Chin and Yuan Literary Works, First Series, by Igor de Rachewiltz and M. Nakano (Canberra, 1970), preceded by FS; idem, Second Series, by Igor de Rachewilts and M. Wang (Canberra. 1972), preceded by SS; idem Third Series by I. de Rachewiltz and M. Wang (Canberra, 1979), preceded by TS. 2. On this controversial problem see Paul Pelliot, La Haute Asie [Paris, 1931], p.25; Paul Pelliot and Louis Hambis Histoire des campagnes de Gengis Khan: Cheng wou ts'in-tcheng lou, I (Leiden 1951) (hereafter Campagnes) p 218 Paul Pelliot, T'oung Pao (TP) 37 (1943-1944): 36 and by the same author Recherches sur les chretiens d'Asie centrale et d extreme-orient (Paris, 1973) (hereafter Recherches), pp. 243-244; S. Murayama, “Sind die Naiman Turken oder Mongolen?” Central Asiatic Journal 4 (1958-1959): 188 198. See also Louis Ligeti, A mongolok titkos tortenete (Budapest, 1962) (hereafter Ligeti), pp. 158-159, 167; A. Rona-Tas in "Some Notes on the Terminology of Mongolian Writing. "Acta Orientalia 18 (1965), p. 121, n. 7; and William Hung. "Three of Ch'ien Ta-hsin's Poems on Yuan History," Harvard Journal of Asiatic Studies (HJAS) 19(1956): 31, n. 6. 3. See Campagnes. pp.82-95. 4. See Recherches, p. 243; cf. .1. Dauvillier in Melanges Catiallera (Toulouse, 1948). pp. 307~~308. For the Uighurs in the Mongol period see the information contained in Abe Takeo, Nishi Uiguru kokuslit no kenkyu (Kyoto, 1955) and Gendaishi no kenkyu (Tokyo, 1972). pp.71-86 of the English text, A. von Gabain, Das Leben im uigurischen Konigsreich von Qoco (850-1250), 2 vols. (Wiesbaden 1973) passim; D. 1. Tikhonov, Khozyaistvo i olischestvennyi stroi uigurskogo gosudarstva X-XIV vv. (Moscow Leningrad, 1966), passim; M. Kutlukov in Tataro-mongoly v Azii i Ewope (Moscow, 1970), pp 85-99. Cf. P. Pelliot Notes on Marco Polo, I (Paris, 1959) (hereafter Notes I), pp.161-165. 5. The sources on the Kharlukhs, Khanglis, and Kipchaks have not been fully investigated, arid there is not yet a comprehensive study of these people. Information about them is scattered in various works, such as F.Bretschneider, Mediaeval Researches from Eastern Asiatic Sources, 2 vols. (London, 1888; rep.1967), esp.1, pp.301-304; 11.39-41, 68-73; W. Barthold, ZwoIf Vorlesungen uber die Geschichte der Turken Mittelasiens, 2nd ed. (Hildesheim, 1962), see the relevant entries in the Index; by the same author, Turkestan Down to the Mongol Invasion, 4th ed. (London, 1977), and Four Studies on the History of Central Asia, trans. V. and T. Minorsky, I (Leiden, 1956); Campagnes, esp. pp.109-116; P. Pelliot, "A propos des Comans," Journal Asiatique 11, ser. 15 (1920). pp.133-150; 0. Pritsak, "Von den Karluk zu den Karachaniden," Zeitschrift derDeutschen Morgenlandischen Gesellschaft 101(1951): pp.270-300 (cf. chap. 7 in this book); Notes 1, p.402; 3. W. Dardess, Conquerors and Confucians: Aspects of Political Change in Late Yuan China (New York, 1973) (hereafter Conquerors). p.189, nn. 51 and 53. Cf. also the relevant entries in the Encyclopaedia of Islam (both the old and new editions), and in D. Sinor, Introduction a l'e'tude de l'Eurasie Centrale (Wiesbaden, 1963). 6. On the Onguts (= Ongguts), see provisionally the references given in my translation of the Secret History of the Mongols, chapter 6, Papers on Far Eastern History 16 (1977): 59, n. 182. 7. See Notes I, pp. 303-305. Pelliot's monograph on Prester John which was to be included in his Notes s.v. "Uncan" (see ibid., p. 114) has never been found. 8. On the title Chinggis Khan, see Notes 1, pp. 296-303. 9. On T'a-t'a T'ung-a, see Sung Lien et al., Yuan shih (hereafter YS) (Peking, 1976), 124, p. 3048; K'o Shao-min, Hsin Yuan shih (hereafter II YS) (P0-na ed, 1930), 136, 9a; T'u Chi, Meng-wu-erh shih-chi (hereafter MWESC) (Taipei, 1962 reprint), 45, Ia; P. Pelliot, "Les systemes d'ecriture en usage chez les anciens Mongols," Asia Major 2 (1925): 287; and "Notes sur le 'Turkestan' de M. W. Barthold," TP 27 (1930), p.34, n. 1; W. Hung, "The Transmission of the Book Known as The Secret History of the Mongols," HJAS 14(1951): 485-486; Ligeti, pp. 207-208; Rona-Tas, loc. cit., and the references contained therein. See also I. de Rachewilts, "Personnel and Personalities in North China in the Early Mongol Period," Journal of the Economic and Social History of the Orient 9 (1966): 100. T'a-t'a T'ung-a has been known in the West for a long time through his biography written by J.-P. Abel Remusat in Nouveaux melanges asiatiques 2 (1829): 61-63, on the basis of the biography in the Shao Yuan-p'ing, Yuan-shih lei-pien (hereafter YSLP) (1795 ed.), 28, 2a. His name can be reconstructed as Tatar Tonga (tonga means "leopard; hero" in Turkish; but why Tatar?), or Tatar Tungkhagh (tungkhagh means "proclamation; order" in Mongolian - it could have been a nickname given to him by the Naimans with reference to his office of seal-bearer or chancellor - still, why Tatar?). In support of the latter reading there are other Chinese texts of the thirteenth and fourteenth centuries in which the name Tung-a alternates with T'ung-ha. See TS, 4/57/30a, 59/2b, and 1 1/(1916 ed.)/2/12b. However, Tonga was used as a personal name among Turks. There is, in any case, no justification for altering the name T'ung-a into A-t'ung as Yuan Chi has done in his article "Yuan-tai chih Wei-wu-erh" in Yuan-shih yen-chiu lun-chi (Taipei, 1974), pp. 192-194. T'a-t'a T'ung-a's dates of birth and death are not known. 10. This personage has a biography in YS, 124, 3046; cf. HYS, 136,10a, and MWESC 45, 1b. On him, see also Campagnes, p.298. He died before 1224. 11. The gurkan or ruler of the Karakhitay/Hsi Liao was then Chih-lu-ku (*Jirgu?; 1178-1211), on whom see K. A. Wittfogel and Feng Chia-sheng, History of Chinese Society. Liao (907-1125) (Philadelphia, 1949), pp.621 and n. 26, 646, 652-653. On Barchukh's submission, see Juvaini, The History of the World Conqueror, trans. J. A. Boyle (Manchester, 1958) (hereafter Juvaini Boyle), pp. 45-46; Rashid al-Din, Sbornik letopisei, 1/2, trans. O. I. Smirnova (Moscow-Leningrad, 1952), pp. 152-154; and the Secret History of the Mongols, 238 (1Ј. Haenisch, trans., Die Geheime Geschichte der Mongolen, 2nd ed. [Leipzig, 1948], pp. 111-112; Ligeti, p. 109). The submission of the Uighurs to the Mongols is discussed in detail by Thomas Allsen in his contribution to the present volume. 12. Jochi was probably born in 1184 (d. 1227), Chaghadai ca. 1185 (d. 1242), Ogodei in 1186 (d. 1241), and Tolui ca. 1190(d. 1231/32). See Campagnes, pp. 266, 375; Notes 1, pp.253, 287. 13. See Ligeti, p. 160, n. 170; p.166, n. 191. 14. A point already made by W. Barthold, Turkestan, p. 387. On the adoption of the Uighur script, the origin of the literary culture among the Mongols, and the role of the Naimans, the most recent discussion is found in Ch. Dalai, Yuan gurnii ueiin Mongol (Ulan Bator, 1973), pp.162 ff. 15. There is a considerable literature on Cliinkhai (? Chingkhai) and his descendants who held office throughout the Yuan dynasty. His major biographies are in YS, 120, 2963, and HYS, la, both based on material contained in his funerary inscription composed by Hsu Yu-jen (1287-1364). On him see also Juvaini, p. 737a; Rashid al-Din, The Successors of Genghis Khan trans. J. A. Boyle (New York and London, 1971) (hereafter Successors), p 353b, A.van den Wyngaert Sinica Franciscana, I (Quaracchi-Firenze, 1929) (hereafter Smica Franciscana) pp. 119, 123; C. Dawson, ed., The Mongol Mission (New York, 1955), pp. xxiv, 63, 66-67. A. Waley, trans., The Travels of an Alchemist (London, 1931), pp. 33-38, (see however, P. Pelliot in TP 28 [1931]: 417-419, and I. de Rachewiltz,” Sino-Mongol Culture Contacts in the XIII Century. A Study on Yeh-lu Ch'u-ts'ai " Ph.D. disssertation, Australian National University, Canberra, 1960, pp. 287-291, n.149); P Pelliot, "Chretiens d'Asie centrale et d'extreme-orient," TE 15 (1914) (hereafter "Chretiens"): 628-629; Recherches, p.246, Notes on Marco Polo II (Paris 1963) p.825; F. W. Cleaves in HJAS 14 (1951): 495, 501 and n. 23,18 (1955):397-398 and n. 238, 407-409; W. Hung in HJAS 14 (1951): 484-485, Ligeti, p.208, Rona-Tas loc. cit.; I. de Rachewiltz, "Personnel and Personalities, pp 100-101 n.4 The name Sinkhay or Singhay found in the Uighur document studies by J. Hamilton in Turcica 1(1969): 26-52 (see p.50), seems to be the Turkish form of Chinkhai. Yuan Chi, op. cit., p.189, repeats the old error of making Chinkhai an Uighur. 16. The Uighurs were led by Barchukh Art Tegin, as we have already seen. As for the Onguts, their leader Alakhush Tigit Khuri had pledged his support to Chinggis Khan as early as 1204, and the alliance was sealed with the marriage of Alakhush with Chinggis's daughter Alakhai Begi. The intermarriage between Mongol princesses and Ongut princes continued under subsequent reigns, so that the Ongtit ruler was regularly called "imperial son-in-law" (Chin. fu-ma Mong guregen). See YS, 118, 2924; "Chretiens, pp 629-631 Recherches pp. 261-267' and I. de Rachewiltz in Papers on Far Eastern History 16 (1977): 59, n. 182, for further references. Barchukh had also married a daughter of Chinggis Khan See YS 109, 2760; cf., however, Recherches, p.128, and Abe, Gendaishi p.71. For the relations between the Uighurs and the Mongol court, see also J. W. Dardess "From Mongol Empire to Yuan Dynasty: Changing Forms of Imperial Rule in Mongolia and Central Asia." Monumenta Serica 30 (1972- 1973): 128, 132, 139-140; for the Onguts and the Mongol court, see ibid., pp.146-147. The article by Yuan Chi cited earlier (nn. 9 and 15) is rather superficial and inaccurate. A useful survey with genealogical tables of Uighur personalities (based largely on those of Ch’ien Ta-hsin and T’u Chi) is Li Fu-t'ung's article "Wei-wu-erh-jen tui-yu Yuan-ch’ao chien-kuo chih kung-hsien" in Sung Hsi (ed.), Shih-hsueh lun-chi (Taipei, 1977), pp.328 398. 17. See Conquerors, pp.42-43; Notes I, p.304. On the relationship between the first Mongol rulers and the Kipchaks, see the remarks of G. A. Fedorov-Davydov in Obshchestvennyi stroi Zolotoi Ordy (Moscow, 1973), pp.31 ff. 18. On the political and economic changes in Mongolia and North China in the years 1229-1250, there is now a fairly large literature. One should mention in particular the works of Abe Takeo, Hok-lam Chan, E. Haenisch, Hsiao Ch'i-ch'ing, Iwamura Shinobu, S. Jagchid, Meng Ssu-ming, N. C. Munkuev, Murakami Masatsugu, Otagi Matsuo, H.P. Schurmann, Sun K'o-k’uan, Wang Kuo-wei, Yanai Watari, Yao Ts'ung-wu; the unpublished works of Thomas Allsen and Paul Buell, and my own contributions, in particular my (unpublished) doctoral dissertation. With regard to the organization of the ortakh, there is no single comprehensive study of this important institution. See, provisionally, Weng Tu-chien in Yen-ching hsueh-pao 29 (1941): 201-218; Murakami Masatsugu in Toho gakuho 13, 1(1942): 143-196; Sun K'o-k'uan, Meng-ku Han-chun yu Han wen-hua yen-chiu(Taipei, 1958), pp. 173-180; Hsiao Ch'i-ch'ing, Hsi-yu-jen yu Yuan-ch'u cheng-chih (Taipei, 1966), passim; and Yukio Yamane and Ritsuko Ohshima, A Classified Bibliography of Articles and Books Concerning the Yuan Period in Japanese and Chinese (Tokyo, 1971), nos. 595-604, for further references. On the term ortakh (Mong. ortokh through labialization) see G. Doerfer, Turkische und mongolische Elemente im Neupersisehen, I-IV (Wiesbaden, 1963-1975) (hereafter Doerfer), no. 446; G. Clauson, An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth Century Turkish (Oxford, 1972), pp. 205a-b. 19. References to ortokhchi (Chin. wo-t'o-ch'ih), i.e., members of the ortakh, in Chinese sources are extremely rare. See Tamura Jitsuzo, Genshi goi shuѕei, I-III (Kyoto, 1961-1963), p. 2247a; TS, 11/1/2b; and the Indexes to the Yuan-tien-chang (Gentensho sakuin-ko), published by the Jimbun Kagaku Kenkyujo, Kyoto University, IV (1961), p. 2b. 20. On the role of the darughachi, see the articles by Yao Ts'ung-wu in Wen shih che hsueh-pao 12(1963): 1-20, and S. Jagchid, ibid., 13(1964): 293-441; Yang P'ei-kuei, Yuan-tai ti-fang cheng-fu (Taipei, 1975), passim; the (unpublished) dissertation of P. D. Buell, "Tribe, Qan, and Ulus in Early Mongol China: Some Prolegomena to Yuan History" (University of Washington, 1977), pp. 32-34, 87 ff.; I. de Rachewiltz, "Personnel and Personalities," pp. 135-136, 140; and the further references in Yamane and Ohshima, op. cit., nos. 823-828. On the terms darugha and darughachi, see Doerfer, no.193; F. W. Cleaves in Harvard Journal cf Asiatic Studies 16 (1953): 237-255. On the problem of "civil" (wen) versus "military" (wu) in the Yuan period, see below, n. 46. 21. On Sologhai ("Left-handed"), see YS, 124, 3049; MWESC, 45, 1b. 22. On "Elishu," see YS, 135, 3271; HYS, 136, 12b. On his name, see Recherches, p.247. On the connotations of the Mongol term bichigechi (bichechi), which derives from Turkish bitigchi bitikchi, bitkechi "scribe-secretary, minister," see de Rachewiltz, "Personnel and Personalities," pp. 100-102; Doerfer, no.717; Rona-Tas, ibid., p. 127. In the Chinese sources there are also references to "senior" (chang) bichigechi (see, e.g., the biographies of Shiban and Ch'ieh-lieh-ko, below, nil. 24 and 34); I wonder whether this title corresponds to Turkish ulugh bitkechi, "great secretary." 23. See HYS, 192, Sb; MWESC, 116, 7a. 24. See YS, 134, 3245; HYS, 136, iSa; MWESC, 45, 12a. On his name, see Recherches, p.267. His father, Ch'ueh-pieh Wo-ch'ih, became darughachi of K'un-lu-ch'eng - one of the earliest such officials appointed by Chinggis Khan in Central Asia. 25. See HYS, 150, 7b; MWESC, 58, 1a. On his name, see Recherches, p.250, n. 3. 26. One of them was Pa-ssu Hu-tu (? Bars Khut "Tiger Happiness"), the grandfather of T'o-li-shih-kuan, who achieved distinction as military leader under Khubilai. See YS, 133, 3228; HYS, 154, 8b; MWESC, 47, 4a. 27. Of these local officials one, Hsiao-yun-shih T'o-hu-lien (= lin), Sewinch Toghril, was appointed as jarghuchi or judge of Chen-ting; see his biography in YS, 134, 3262; another, Yueh-chu-lien-ch'ih Hai ya (Ogrunch Khaya) began his career under Mongke and rose to be associate director of political affairs (ts 'an-chih cheng-shih) in the Ssu-ch'uan Regional Secretariat (hsing- chung shu-sheng) under Khubilai See YS, 135, 3279. Among the darughachis four deserve special mention (1) Pu lu Hai-ya (? Burukh Khaya, 1197-1265), an educated Uighur who under Ogodei became darughachi of the important Chen-ting district, then commissioner of all the Surveillance Bureaus (lien-fang shih) south of Yen-ching and, soon after, jarghuchi. See YS, 125, 3070; Su T'ien-chueh Kuo-ch'ao ming-ch 'en shih-lueh (hereafter KCMCSO) (1335 ed.), 7, 11b, 12a; HYS, 155, 8a; MWESC, 79, Ia. (2)Yueh-lin Tieh-mu-erh (Eren Temur), who, before his appointment to the key post of general (tu) military and civil darughachi, i.e., governor general (see below, n. 33), of Ho-nan and other places, had been the tutor of the sons of Chinggis's younger brother Temuge Otchigin. See YS, 124, 3049; FS, 7/25/lb, 39/17b, and 16/1 1/Sb, 6a, 8a; HYS 136, 2a; MWESC, 45, 3A. (3) Sa-chi-ssu (Sa[r]gis, i.e., Serge) Eren Temur’s younger cousin, who began his career as secretary (bichigechi) of Temuge Otchigin, then became his principal tutor, eventually rising to be one of the overlords (hsing-sheng tu-tu) of Shan-tung and darughachi of I-tu. On him, see YS, 134, 3243, HYS, 136, 5a, MWESC, 45, 6a. He had numerous descendants, among them Yueh-chu (1280-1332), on whom see Ch'en Yuan Western and Central Asian in China Under the Mongols: Their Transformation into Chinese, trans. Ch’ien Hsing-hai and L. C. Goodrich (Los Angeles, 1966) (hereafter Ch'en), pp. 238-239. (4) Meng-su-ssu (transformed into Mo-se-ssu in SS, 40/6/9a). His Turkish name was Mungsuz, "Carefree." He was an educated Uighur from Besh Balikh who became a trusted adviser to Chinggis Khan and administrator of Tolul's fief in Chen-ting; he was appointed darughachi under Mongke and jarghuchi under Khubilai. He was one of the members of Khubilai's entourage who encouraged him to become emperor in 1260. He died in 1267. We shall return to him later. On him see YS 124 3059 HIS, 136, 13b; MWESC, 45,11a; 154, 12a, and the Ch’ en" Hsueh-lou wen-chi (Yuan-tai chen-pen wen-chi ed.; Taipei, 1970), 6, 5b, which is a much better edition than SS 40. In the interesting fragments of the Chinese Uighur block print from Turfan now in the Museum fur Indische Kunst in Berlin-Dahlem, which were recently published by A. von Gabain ("Ein chinesisch-uigurischer Blockdruck " Tractata Aitaica [Wiesbaden, 1976], pp.203 210), there is a "Familienbild" of chancellor Meng-su (Mungsu[z]) with the names of 47 members of his family. See H. Franke, "A Sino-Uighur Family Portrait: Notes on a Woodcut from Turfan," Canada-Mongolia Review 4 (1978): 33-40. Among the local officials and administrators I have included also Lien Hsi-hsien (1231-1280) from Besh Balikh, son of Buirukh Khaya, who began his career under Khubilai when the latter was still a prince. He was in Khubilai's entourage and in 1254 was appointed by him pacification Commissioner (hsuan-fu shih) for the region of Peking. He subsequently rose to be assistant of the Right (yu-ch'eng) in the Secretarial Council. On him, see YS, 126, 3085; PS, 6/65/1a and 20/5/45b; HYS, 155, 9b; MWESC, 79, la; Ch'en, p. 316b. 28. An-tsang, one of the earliest Yuan translators and encyclopaedic men, was appointed by Khubilai as executive Hanlin academician (hsueh-shih ch’eng-chih). Strangely enough, there is no biography of him in the YS. See, however, HYS, 192, 1a; MWESC, 118, 1a; and SS, 40/9/5a. Cf. also W. Fuchs, "Analecta zur mongolis chen Uebersetzungsliteratur der Yuan-Zeit" in Monumenta Serica 11 (1946) (hereafter Fuchs): 37, 41-43. 29. On Arigh Khaya from Besh Balikh, one of the leading generals in the war against Sung and overlord of Hu-kuang (Hunan and Hupeh), see YS, 128, 3124; FS, 5/13/12a, 6/59/la, and 16/9/37b; HYS, 160, 1a; MWESC, 92, la; Ch'en, pp. 82-83, 179. On Esen Nai, who served in the administrations of Turfan, Yun-nan, Chiang-hsi, and Shen-hsi, mainly as director of political affairs (p’ing-chang cheng-shih), see YS, 133, 3227; HYS, 154, 7b; MWESC, 80, 6b. On Ai-ch'uan, see below, n. 41. On .Sorghakhtani Beki, see below, n. 40. 30. Mi-li Huo-che (? Mir Khoja, ?-1260), on whom see YS, 133, 3226; KCMCSL, 7, 15a-b; MWESC, 65, 7a; and Chan-ch'e Pa-tu-erh (? Jangi Batur), on whom see YS, 123, 3031; HYS, 152, 4a; MWESC, 91, 9b. Both were appointed darughachi in myriarch Administrations (wan-hu fu), and their role is not clear. 31. Sec above, n. 15. 32. Bolghai is known in the Chinese sources as Po-lu-ho (Bolgha), Pu-lu-hua (Buigha), and Pu-lu-huan (Bulghan), as well as in the aberrant form Pu-erh-ha (*Burgha) of the Ch'ien-lung revisors. In the Latin and Persian sources his name alternates Bolgai/Bulghai/Bulgha. On him, see FS, 5/13/7a; HYS, 133, 9b; MWESC, 50, 4b; Sinica Franciscana, p.584 (cf. Dawson, The Mongol Mission, p.240); Juvaini Boyle, p. 736a; Successors, p. 352b. Cf. "Chretiens," p.629; Recherches, p.287. 33. They were Su-ko, i.e., Suke (under Ogodei), and his son Hu-lan (Khulan), who inherited Suke's office. See YS, 124, 3051-3; MWESC, 43, 2b-3b. I think that "great" (ta) darughachi is synonymous with "general" (tu) darughachi, corresponding to a governor general of a large district, a term frequently assimilated in this period to hsing-sheng "regional commander" and liu-shou "vice-regent" (in a district or regional capital). See I. de Rachewiltz, "Personnel and Personalities," pp.135, n. 3; 137, n. 2. Cf. Buell, "Tribe, Qan, and Ulus," pp. 126ff. 34. Ch'ieh-lieh-ko (? Keage), on whom see HYS, 133, 9b; MWESC, 50, 4b; and P'u-lan-hsi (Buralki), on whom see YS, 122, 3015; HYS, 130, 7a. 35. Beg Bukha was the grandfather of T'ieh-lien (Tering), who has a biography in YS, 134, 3247. 36. On him, see YS, 123, 3036; HYS, 152, 1b; MWESC, 84, 11b. 37. Other important personages have not been included in this survey because their ethnic origin is not clear, even though it is almost certain that they were of Turkish origin. The most notable of them is Khadakh, the Nestorian colleague of Chinkhai known to us through the Persian authors and John of Pian di Carpine's account, who was in all likelihood a Kereyid. (A homonymous person, Khadakh Ba'atur, is mentioned in 185 of the Secret History; he was the leader of the Jirgins, a subtribe of the Kereyid.) This minister of Guyug is mentioned only once in the YS (3, 45) among the people who perished in the purges following the election of Mongke in 1251. His name is transcribed as Ha-ta/Ho-ta (Khada[kh]). He is probably the "great judge" (yeke jarghuchi) Ho-ta mentioned briefly in Ch'eng Hsueh-lou wen-chi, 25, 17b, and PS, 5/19/10b. On Khadakh, see Sinica Franciscana, p.123 (cf. Dawson, op. cit., pp. 66-67); Juvaini Boyle, p. 751b; Successors, p. 364a. Cf. also "Chretiens," pp. 628-629. In addition to the above, there are Turks holding positions at the Mongol court who are mentioned in the Persian sources, but whom I have not included in this survey, such as the Khangli soothsayer in Ogodei's service (Juvaini Boyle, p.193; cf. J. A. Boyle in Folklore 83 [1972]: 190). 38. As in the case of Shiban, Ogrunch Khaya, Sargis, Yueh-erh-ssu-man, Antsang. Chib-li-hua-t'ai (Jirkhatai), Wang Liang-ch 'en, Wang Wei-cheng, Ma Yueh-ho-nai (Yuhumai); and, in particular, Arigh Khaya, Lien Hsi-hsien, and Esen Nai. In fact, the last three should properly have been listed among the Uighur officials of the Second Phase; however, they did begin their careers under Khubilai's auspices before 1260. 39. The year of Tolui's death is not known with certainty, but it appears that he died in Mongolia in 1232. See F. W. Cleaves in HJAS 11(1948): 318, n. 18. 40. See Juvaini Boyle, p.550; Successors, p.168. On Sorghakhtani, see Morris Rossabi's "Khubilai Khan and the Women in His Family," in Sino-Mongolica: Festschrift fur Herbert Franke, ed. W. Bauer (Wiesbaden, 1979), pp.153-180. 41. On all these questions, see Juvaini Boyle, pp.550-553, 572 and n. 69, 605; Successors, pp. l68~ 171, 188, 222; Sinica Franciscana, pp.66, 245,261,287-289 (cf. Dawson, op. cit., pp.26, 163, 175, l85--186); "Chretiens," pp.628-629; Recherches, pp.66-67. The Chinese sources mention also Turks given by Mongke to his mother, who employed them in various capacities; among them are the Uighur Ai-ch'uan, who was held in great consideration and was transferred to Sorghakhtani's fief in Chen-ting (HYS, 192, 9b; MWESC, 118, lob), and the Khangli Ha-shih Po-yao (Khashi Boyo?), who became an official in charge of her herds (YS, 134 3263; HYS, 199, 6a; MWESC, 123, 1a). Both have been included among the Turks of the First Phase. Other Turks in Tolui's service, like Sewinch Toghril and Mungsuz, were also employed in the Chen-ting administration. See above, n. 27. 42. See Successors, pp.248-252; YS, 4, 61-63; MWESC, 7, 2a-3b; NOTES I, p.566. 43. YS, 124, 3059. The arguments put forth by Mungsuz were that the throne should not be left vacant for too long and that Khubilai was the senior among the imperial princes and the wisest. From this passage, we can infer that Khubilai had already a reputation for wisdom as early as 1260 and that his epithet of sechen probably goes back to this time. 44. See 1. de Rachewiltz and H.L. Chan (eds.), Yuan Personalities (in preparation). 45. As with other important aspects of Yuan society, a comprehensive investigation of the se-mu is long overdue. See, provisionally, Yanai Watari, Mokoshi kenkyu (Tokyo, 1930; rep. 1966), pp.263-362; Meng Ssu-ming, Yuan-tai she-hui chieh-chi chih-tu (Lung-men shu-tien rep., 1967), passim; the relevant articles listed in Yamane and Ohshima, op. cit., nos. 697-724, and Morris Rossabi, "The Muslims in the Early Yuan Dynasty," in John Langlois (ed.), China Under Mongol Rule (Princeton, 1981), pp.257-295. 46. It goes without saying that offices were often cumulative and that in the Yuan it is sometimes difficult to separate a military office from a purely civil one; also, officials could move easily from a civil to a military post and vice versa. This reflects the basic lack of distinction between wen and wu in the Mongol society of the time, where wen was generally in the service of wu and, more often than not, a function of it. This phenomenon is well illustrated by the "civil" functions of members of the Guard (keshig) - itself the core of the Mongol military organization - and by the institution of darughchis in wan-hu-fu and ch'ien-hu fu (i.e., Myriarch's and Chiliarch's administrations respectively), in the conquered territory. Moreover, some darughachis were both "military and civil" (chun-min) as, e.g., Eren Temur, on whom see above, n. 27. There are numerous references to this problem and observations by contemporaries in the Chinese sources. This frequent lack of distinction between wen and wu must constantly be borne in mind when classifying an official. In the present investigation I have defined a person as being a "military man" when his main duties as recorded in our sources were concerned (1) with the actual leadership of troops (as, e.g., a general in one of the Mongol armies); (2) with membership of the Guard tout court, i.e., when his duties in the Guard are not specified; (3) with activity of an obvious military nature in the capital or in the provincial administration. Although I have included darughachis among local officials, I always mention their number separately in view of the ambiguous character of their functions. On this problem, see Murakami Masatsugu in Toho-gakuho 11 (1940): 348-359; Yanai Watari, op. cit., pp. 314-317; Honda Minobu in Shigaku zasshi 62 (1953): 701-726; and I. de Rachewiltz, "Personnel and Personalities," pp. 139-140. 47. Arghun Sali (or Sari "Yellow"?) was a native of Besh Balikh who became a multilingual secretary and adviser to the Mongol court, especially on matters concerning the appointment of foreign scholars and education. He eventually rose to director of political affairs in the Secretarial Council. On him, see YS, 130, 3174; FS, 14/7/12a; HYS, 197, 3b; MWESC, 118, 2b; Ch'en, pp. 64-67, 81; Louis Ligeti in Ural-Altaische Jahrbucher 33 (1961): 235-240. On Ashigh Temur, son of Mungsuz and likewise a native of Besh-Balikh, see SS, 40/7/2b; HYS, 136, 14b, I 5a; MWESC, 45, 12a. He served with distinction as judge in the Department of Military Affairs (shu-mi yuan) and as Hanlin academician, and held other important posts. On Sengge (Sang-ko), see YS, 205, 4570, et passim; HYS, 223, 13a; Successors, pp. 293, 297; H. Franke, "Sen-ge: Das Leben eines uigurischen Staatsbeamten zur Zeit Chubilai's dargestellt nach Kap. 205 der Yuan-Annalen" in Sinica 17 (1942): 90-113, and in "Ahmed: Ein Beitrag zur Wirtschaftsgeschichte Chinas unter Qubilai," Oriens 1(1948): 223 and n.; 226; and, by the same author, Geld und Wirtschaft in China unter der Mongolen-Herrschaft. Beitrage zur Wirtschafts-geschichte der Yuan-Zeit (Leipzig, 1949), pp.77 and n. 6. See also P. Demieville in Oriente Poliano (Rome, 1957), pp.212-214. Sengge has occasionally been referred to as a Tibetan because of his name (Tib. Sen-ge from Skr. simha "lion"); however, Uighurs also bore this name; see, e.g., the Sengge mentioned in the Uighur document studied by P. Zieme in Altorientalische Forschungen V, Schriften zur Geschichte und Kultur des alten Oriens (Berlin, 1977), p.161 and n. 53. See L. Petech's essay, chap. 7 in this volume, for another view of Sengge. Sengge is mentioned in many wen-chi of the Yuan period, and a biography of this important man is being prepared by the Yuan Biographical Project in Canberra. With regard to the Uighurs' activity in this period it should be noted that as a result of Khaidu's rebellion and his military campaigns in East Turkestan (1275-1290), many Uighur families had left their homeland and settled in China, eventually creating something of a refugee problem. 48. Lachen (Lachin), who was director of political affairs in the Secretarial Council and, concurrently, executive academician. He was proficient in both Uighur and Mongolian. On him, see YS, 134, 3263; MWESC, 45, ba. The other eight were (1) A-shih T'ieh-mu-erh (Ashigh Temur 1250-1309) teacher of Uighur to Kammala (1263-1302, eldest son of Chen chin) who was appointed Hanlin academician in 1289. On him, see SS 40/7/4a HIS 136 14h MWESC 45 12a (2) Lien Hsi-kung, the brother of Lien Hsi-hsien. See FS 8/6b (3) Ta-ch’eng-tu (1228 1299) of Besh Balikh, appointed Hanlin academician in 1295. See SS 40/8/13a HYS, 192 2b; MWESC, 118, 2a. (4) Ta-tz'u-tu, son of Ta-ch’eng tu. See FS 7/43/11a; SS, 40/8/20b; MWESC, 118, 2a. (5) T'ang Jen-tsu (1249 1301). See YS, 134, 3253, HYS, 192, 3b; MWESC, 118, 7b. (6) Wen-shu-nu. See FS, 9/15/Sa; MWESC, 154, 30a. (7) Yeh-hsien (Esen), son of Wen-shu-nu. See FS. 9/I 5/4a. ( 8 ) Chia-lu-na-ta-ssu (Karunadas[a]; d.1311). See YS, 134, 3260. On An-tsang, see above, n. 28. 49. Chen-chin (1243-1286), Khubilai's second son and heir apparent (1273), had both Chinese and Uighur teachers and assistants. Among the latter were (1) Tach'eng-tu (see above, n. 48 ), who besides being Chen-chin's assistant was also the teacher of Khubilai's grandson Ananda. (2) Ta-li-tu, the son of Ta-ch'eng-tu, who acted as adviser on literature to Chen-chin; see SS, 40/8/14a. (3) T'ang Chi, T'ang Jen-tsu's father (see n. 48 ), who was Clien-chi n's secretary (bichigechi); see YS, 134, 3253. and (4) Yeh-li Pu-hua (? El Bukha), Chen-chin's personal attendant, on whom see SS, 6/4/14a. To these Uighur instructors we must add the above-mentioned Ashigh Temur (n. 48 ), teacher of Kammala. 50. Besides An-tsang, the following Uighur scholars were active as translators in Khubilai's time: (1) Karunadasa (see above, n. 48 ), who knew Sanskrit and other languages and translated Sanskrit texts into Uighur (or into Mongolian in Uighur script ?). (2) Chieh-shih-mi-erh (1253~-l315) from Besli Balikh, on whom see HYS, 192, 5a; MWESC, 118, 6a; TS, 33/64/4a. (3) Ta-cli'eng-tu, on whom see above, n. 48. There was also Ch'i-t'ai Sa-li (Khitai Sali), the father of Arghun Sali, who was known as a Buddhist scholar and as a religious leader, but not as a translator. On him see YS, 130, 3174; L. Ligeti in Ural-Altaische Jahrbucher 33 (1961): 235-240. 51. The Uighur Hanlin academician Wen-shu-nu (see above, n. 48 ), who helped 'Phags-pa Lama (1239-1280) in devising the new script ca.1269. See FS, 9/l5/4a. It is, therefore, tempting to suggest that the adoption of Uighur features for the square script, such as its vertical direction, may have been prompted by Wen-shu-nu, the Tibetan script on which the square script is based being, as is known, written horizontally. On 'Phags-pa's "creation" of the national script, see Ligeti in this volume. As has been noted by other scholars, the role played by 'Phags-pa in devising the script may have been exaggerated. See Louis Ligeti in Acta Orientalia 13 (1961): 209. 52. The distribution of personnel is the following: Kharlukhs: 3 military, 7 central and local administration (3 darughachis); Khanglis: 3 military, 9 central and local administration (3 darughachis); Kipchaks: 8 military, 4 central and local administration (3 darughachis); Onguts: 13 military, 14 central and local administration (6 darughachis), 3 scholars and academicians; Kereyid: 3 military, 11 central and local administration (2 darughachis); Naimans: 4 military, 8 central and local administration (5 darughachis). 53. Chao Shih-yen held various high offices in the central and provincial administration under Khubilai and in the following reigns rose to Hanlin academician and director of political affairs. On him, see YS, 180, 4163; SS, 16/95/2a and 40/5/8b; HYS, 149, 6a; MWESC, 135, 12a; Ch'en, p. 307b; Fuchs, p.52. The two post-1294 academicians were the Kharlukh Mainu and the Kereyid Dashman, on whom see below, n. 54. 54. On the Kharlukhs Dashman and Mainti, both high officials in the central and provincial administration respectively, see FS, 7/24/12a, 13b, 18b; HYS, 178, 6b; MWESC, 128, 3a. Mainu was an educated man who began his career under Khubilai as steward (bawurchi) and ended it under Toghon Temur as Hanlin academician. As an example of cultural assimilation he deserves further study. Asha Bukha was a close adviser to Khubilai and director of political affairs in the Secretarial Council. On him, see YS, 136,3295; SS, 7/no. 45; HYS, 200, 1a; MWESC, 121, 4b; 155, 19a. Inal Toghto alias K'ang-li (Khangli) Toghto, rose to Left Chancellor (iso ch'eng-hsiang) in the Secretarial Council. On him, see YS, 138, 3321; PS, 7/28/la; HYS, 200, 3b; MWESC, 121, 4a. On Tugh Tugha and his son, see below, n 55. The Kereyid Dashman was put in charge of the Bureau of Foreign Trade and Ortakh Administration (ch'uan-fu ssu) and was also Minister of Revenue (hu-pu shang-shu); later (1299) he was appointed executive academician. On him, see FS, 5/13/7a; HYS, 133, 11b; MWESC, 50, 7b. Esen Bukha started his career as preceptor to the heir apparent (Chen-chin) and later became a high official in the Regional Secretarial Councils of Yun-nan and Hu-kuang. On him, see YS, 134, 3266; HYS, 133, 10a; MWESC, 50, 5b. Nanggiadai was one of the leading generals in the final campaign against Sung. On him see YS, 131, 3184; HYS, 161, 11a; MWESC, 116, 5a. 55. On Tugh Tugha, see YS, 128, 3131; FS, 7/31/3b and 12/23/7a-14a; SS 56/3/17a; KCMCSL, 3, 5b; HYS, 179, la; MWESC, 102, la; Campaignes~ p.97. His son Chong'ur was director of political affairs and after Tugh Tugha's death in 1297 inherited his rank of chief of the Kipchak Army. On him, see YS, 128, 3135; HYS, 179, 4a; MWESC, 102, 4b. On both these personages, see Conquerors pp. 244b and 238b. For the establishment of the ethnic armies, see YS, 128, 3133 (s.a. 1286, 1287). On the establishment of the Kipchak Army, already approved by Khubilai in 1284, see YS, 13, 266 (s.a. 1284), and 14, 288 (s.a. 1286). Cf. Campagnes, p.109, where Pelliot gives the date of 1284 for the establishment of both the Khangli and Kipchak armies. The Kipchak Army was enlarged in 1291. The Khangli Army is mentioned in YS, 23, 511 (s.a. 1309). On these forces, see also Conquerors, pp. 17, 43, 47, 190, n. 61; G. Mangold, Das Militarwesen in China unter der Mongolen-Herrschaft (Bamberg, 1971), pp. 23-25, and Hsiao Ch'i-ch'ing, The Military Establishment of the Yuan Dynasty (Cambridge, Mass., 1978), pp.46-47, 99-100. 56. The following is a more detailed breakdown of figures: Uighurs: 3 military, 24 central and local administration (9 darughachis), 3 academicians, 2 others; Kharlukhs: 4 military, 1 darughachi; Khanglis: 2 military, 7 central and local administration (2 darughachis), 1 academician, 2 others; Kipchaks: 6 military, 7 central and local administration (4 darughachis); Onguts: 3 local administration (2 darughachis); Kereyid: 3 local administration (2 darughachis); Naimans: 2 military. The total number of local officials in the above groups was 40, of whom 20 were darughachis. 57. On El Teintir, see YS, 138, 3326; PS, 6/26/7a, 18b; SS, 36/14/6b; TS, 113/19/27a; HYS, 179, 7a; MWESC, 126, la; Ch'en, p. 189 and n. 19; Fuchs, pp. S2, 61. 58. On Inal Toghto, see above, n. 54. 59. On Asha Bukha, see above, n. 54. 60. See Conquerors, pp. 10-11, 16-17. 61. See Conquerors, pp.26-27, 39-46, and 189-190, n. 54. 62. See Conquerors, pp.46-50. 63. On Bayan, see YS, 138, 3335; HYS, 224, Sa; MWESC, 126, 9a. 64. On Temur Tash, see YS, 140, 3372; PS, 7/8/10b, 28/la; HYS, 200, 7a; MWESC, 121, 11a; 127, 2b. 65. On Ting-chu, see HYS, 210, 6a; MWFSC, 155, 24a. 66. On Chancellor Toghto, see YS, 138, 3341; FS, 7/26/20a and 16/13/1a, 14/4a; Chang Chu, Shui-an chi (Ssu-k'u ch'uan-shu chen-pen ed., 5th ser.), 4, 3a; HYS, 209, la; MWESC, 125, la. 67. On Uch Khurtkha, see MWESC, 121, 12a. 68. On Khama, see YS, 205, 4851; YSLP, 16, 19b; T'aoTsung-i, Nan-tsun Cho keng /u (Ssu-pu ts'ung-k'an ed.), 15, 4a; HYS, 224, 11a; MWESC, 155, 23b; H. Schulte-Uffelage, Das Keng-shen wai-shih. Eine Quelle zur spaten Mongolenzeit (Berlin, 1963), p.128 (s.v. Ha-ma). 69. On Chaghan Temur, see YS, 141, 3384; HYS, 220, 1a; MWESC, 129, 4a. 70. On all these events and their background, see Dardess's lucid exposition in Conquerors, especially pp. 56, 70, 76, 84, 96, 120-121, 147, and 203, n. 39.

IGOR DE RACHEWILTZ, Turks in China under the Mongols: A Preliminary Investigation of Turco-Mongol Relations in the 13th and 14th Century, in: CHINA AMONG EQUALS - THE MIDDLE KINGDOM AND ITS NEIGHBORS, 10th - 14th CENTURIES, EDITED BY MORRIS ROSSABI, Chapter 10, University of California Press - Berkeley - Los Angeles – London, pp.281-310. One of the facts that immediately strikes the student of Chinese history is the international and pluri-national character of the Yuan period - broadly from 1215 (the date of the capture of Peking by the Mongols) to 1368. International because of the political ties and exchanges of the Yuan state with other states, or domains (ulus) within the Mongol empire (yeke mongghol ulus), as well as with the rest of the world that had not submitted to Mongol rule (bulgha irgen). Pluri-national because of the various ethnic groups (se-mu-jen) that had settled in China in the wake of the Mongol conquest and gained their living largely by serving their masters in military and administrative capacities. Among these foreign settlers - Turks from different parts of Asia, Alans from the Caucasus, Armenians, Tibetans, Persians, and Arabs, and a sprinkling of "Franks" (i.e., Europeans) - it is the Turks who stand out conspicuously and command our attention. They were unquestionably the most influential group, both culturally and politically; at times they even played a vital role in the internal affairs of the Mongol court, directly affecting the course of the dynasty. Although we cannot properly speak of the Turks in Yuan China as forming a state within the state, for this was certainly not the case, there is no doubt that they represented a different and distinctive culture in the society of the time. They retained a sense of identity, even though a number of prominent Turkish families exposed to Chinese culture eventually became sinicized. Thus, the activity of the Turks in China must be studied within the framework of the intercultural relations of the pluri-national Yuan society rather than within the framework of multi-state relations in contemporary East Asia. Even in the case of political relations between the Uighur iduq qut or the (Ongut Turks of North China and the Mongol court, it is a moot point whether one can properly speak of multi-state relations, since the Uighur kingdom was a Mongol protectorate, and the Ongut kingdom the appanage of the ruling prince (who was the imperial son-in-law), and later became a frontier district incorporated into the metropolitan province administration. For the purpose of our investigation we must, therefore, retain a somewhat flexible approach to the evaluation of the nature of the relationship between the Mongols, representing the major alien ruling group, and the lesser alien groups, such as the Turks, which though forming part of the management, were, in purely social terms, an artificially established infrastructure between the thin Mongol layer at the top and the broad mass of Chinese subjects at the bottom. The First Phase (ca. 1200-1259) Before we start our investigation, we must clarify one important point: what do we mean by Turks? By Turks I mean individuals who identified themselves, or were so identified by the Chinese historian, as belonging to one of several known and well-established Turkish peoples or tribes of the time, such as the Uighur and Kipchak, and whose original language and family background were unequivocally Turkish. The Turkish peoples that I have surveyed for the present investigation are the following: Uighur1 Kharlukh, Khangli, Kipchak, Ongut, Kereyid, Naiman.. The information that I have collected comes from many Chinese historical, literary, and epigraphical sources [1]. However, since this is a preliminary investigation, additional information, especially from Persian sources, may enlarge the final picture considerably. The Kereyid and Naiman are included in this survey with serious reservations, as the degree of Turkishness of these tribes is still a debatable point [2]. I have not included the Baya'ut and the Khwarazmian Turks. The Baya'ut tribe poses a problem because the Baya'uts were divided into various branches that had developed independently, and in the thirteenth century they lived in different parts of Asia. Some inhabited northern Mongolia and were definitely Mongols. Others lived among the Khangli and Kipchak peoples in western Asia and seem to have been Turks - at any rate they were thoroughly turkized already in Chinggis Khan's time. It seems, however, that the Western Baya'ut had migrated from Mongolia in the middle of the eleventh century and must, therefore, be regarded also as a basically Mongol people [3]. As for the natives of Khwarazm, they have not been included because those who are mentioned in the Chinese sources are not necessarily Turks. In the second half of the twelfth century when Temujin, the later Chinggis Khan, was struggling to achieve leadership in Mongolia, these Turkish people were distributed as follows: The Uighurs occupied the region of East Turkestan, modern Sinkiang, that lay just southwest of Mongolia. Their two main centers were Besh Balikh near Guchen, and Khocho near Turfan. They had settled there in the ninth century, and during the following three hundred years they had developed a sophisticated and cosmopolitan civilization. At first they adopted Manicheism as their religion, which they later discarded in favor of Nestorian Christianity and Buddhism. In the period we are concerned with, the Christians represented a minority [4]. The Kharlukhs lived in the Ili River valley south of Lake Balkash in East Kazakhstan, where they had apparently migrated from the valley of the Chu after the arrival of the Kharakhanids in the tenth century. They had been largely influenced by Islam, and so also had the Khanglis, who had settled in the area of Turgai north of the Aral Sea, and the Kipchaks, who were scattered over the vast steppeland north of the Caspian and Black seas [5]. The Onguts lived on the northernmost border of China, in the Ordos region of Inner Mongolia. They were the descendants of Turkish tribes that had been settled outside the Great Wall by the T'ang court in the ninth century. They too had been converted to Nestorianism; at the same time they were very much influenced by Chinese culture [6]. In Mongolia itself lived two powerful tribes, the Kereyid and the Naiman of northern and western Mongolia respectively, whose ethnic origin is still obscure, but whose ruling clansmen and aristocracy apparently consisted of mongolized Turks. They had benefited from contacts with the Uighurs, and they practiced a mixture of Nestorianism and Shamanism. Of these two, the Kereyid tribe was, historically speaking, the most important, and its leader, in Chinggis Khan's time, was one of the men who unwittingly perpetuated the medieval legend of Prester John [7]. At the beginning of the thirteenth century, after twenty years of warfare and steppe diplomacy, Temujin eventually unified the major tribes of Mongolia under his leadership, and in 1206 he had himself elected supreme chief with the title of Chinggis Khan. Although he was an illiterate Mongol warrior, he had in his immediate entourage a number of advisers and secretaries who were educated men of Chinese and Turkish cultural background. We must not forget also that, as a young man and for many years, Chinggis Khan had been a client and an ally of the Kereyid court, and that he must inevitably have been exposed to Turkish culture through this close association. It is perhaps not fortuitous that the very title he assumed, Chinggis Khan, is of Turkish origin [8]. In the year 1204, or thereabouts, an Uighur official called in Chinese phonetic transcription T'a-t'a T'ung-a (Tatar-Tonga?) who had formerly been the seal-bearer and chief administrator at the Naiman court, passed into the service of the Mongol conqueror. He is traditionally credited with the introduction of the Turkish Uighur vertical script among the Mongols, a script used with minor modifications until thirty years ago in the Mongolian People's Republic and still used today in Inner Mongolia. Chinggis Khan appointed him his personal assistant and ordered him to teach his sons to write Mongolian using this script [9]. Subsequently, another Uighur Turk called Ha-la I-ha-ch'ih Pei-lu (Khara Ighach Buirukh) was appointed tutor to the Mongol princes [10]. He had previously served in this capacity at the court of the gurkhan of the Karakhitay, and had defected to Chinggis Khan soon after the submission of the iduq qut Barchukh Art Tegin to the Mongols (i.e., in 1209 or 1210) [11]. At that time (1210) the conqueror’s four sons were aged about twenty-six, twenty-five, twenty-four, and twenty [12], and one may well wonder what the Uighur preceptor taught them. However, the point here is that the period 1205-1210 was a crucial one in Chinggis's career, for it marked his consolidation of power in Mongolia, his election as supreme tribal leader, and the reshaping of his army and social organization. Whereas the immediate model for the restructuring of the Guard, which was to form the backbone of his military power, was the Kereyid army organization [13], the main "outside" cultural influence in the court entourage and administration in this period came undoubtedly from his Uighur Turkish advisers [14]. Within the following decade, the Kereyid Chen-hai (Chinkhai, 1168/ 9-1251/2) was put in charge of the newly established Uighur-Mongol Chancellery or Secretariat, subsequently sharing with one or two colleagues the direction of Central Asian affairs at court - a key position which he held on and off until 1251. Chinkhai was an early companion of Chinggis Khan's and took part in all his major campaigns. At various times he wielded immense power, and he is known to us not only through the Chinese and Persian sources but also through John of Pian di Carpine's account of his mission to the Great Khan Guyug. Chinkhai was a literate man of Nestorian Christian faith, a fact from which we can surmise that his cultural roots were almost certainly Turkish [15]. Now, by 1225, Chinggis Khan's generals had conquered, or overrun, most of the territories where lived the Turkish peoples I mentioned. The Uighurs and the Onguts had wisely submitted of their own accord to Chinggis Khan and had given him military support [16]. They were, therefore, in a privileged position, and from then on their ties with the Mongol court, first at Karakorum, then at Daidu (Peking), became very close through adoption and intermarriage, and service in the Guard. As for the Kharlukhs, Khanglis, and Kipchaks, many of their tribesmen were recruited into the Mongol army in the 1220s and 1230s, and gave loyal service to their new masters [17]. Turkish influence at the Mongol court in Karakorum must have been very strong in the first half of the thirteenth century (i.e., under the first two successors of Chinggis Khan). When Ogodei was enthroned in 1229, he Table 10.1 Turks in Service of Mongols ca.1200-1259 1260-1294? (1280-1330) 1295-1368 TOTAL NO DATA TOTAL U1GHUR 37(12) 73(21) 32(9) 169(47) 311(89) 158 469 KHARLUKH 7(1) 10(3) 5(1) 19(3) 41( 8 ) 20 61 KHANGLI 7 12(3) 11(2) 36( 8 ) 66(13) 26 92 KIPCHAK 4(1) 12(3) 13(4) 15( 8 ) 44(16) 16 60 ONGUT 12 30(6) 3 (2) 43 (6) 88 (14) 42 130 KEREYID 13(2) 14(2) 3(2) 22(3) 52(9) 11 63 NAIMAN 5(1) 12(5) 2 25( 8 ) 44(14) 26 70 Totals: 85_(17) 163 (43) 69 (20) 329 (83) 646 (163) 299 945 NOTE: Figures in parentheses = darughachis. assumed the old Turkish title of kaghan, or emperor; and it was during his reign that, through the influence of Chinkhai, the Uighur-Central Asian faction at court took the upper hand. As a result, people from the Western Regions were brought in, in increasing numbers as administrators and advisers. It was in this period, between 1235 and 1250, that the commercial associations known as ortakh (a Turkish word meaning "partner") began their operations in the Mongol empire, which by then included also most of the northern half of China. Other Central and Western Asians - chiefly Muslims, judging by their names - were granted the privilege of farming taxes in China [18]. Although among the members of the ortakh associations there were undoubtedly many Turks from different parts of Asia (this would also apply to the foreign tax-farmers), we have only the scantiest information about individuals [19].However, besides the largely autonomous tax-farmers, the Mongol court also made use of specially appointed commissars, called darughachi, for the purpose of tax collection. They were usually placed in charge of a district administration in the conquered territories, and in this early period often combined civil with military functions [20]. From the beginning of the thirteenth century to 1260, when Khubilai became emperor - a period which, incidentally, is very poorly covered by the Chinese sources - thirty-seven Uighurs are mentioned with the offices they held and other biographical data. They represent, of course, an elite by the mere fact of being so recorded in history. Of these 37 individuals, 7 held positions as advisers-secretaries and imperial tutors; 9 were military men (i.e., army leaders and officers of the Guard); 16 were local officials, administrators, and judges (darughachis, jarghuchis, etc.); and 2 were religious (Buddhist) personalities. The seven Uighurs of the first group included the already mentioned Tatar Tonga and Khara Ighach Buirukh. The other five were the following: (1) Su-lo-hai (Sologhai), Tatar Tonga's son who inherited his office [21]. (2) Yeh-li-chu, or "Elishu," a Nestorian Christian from Khocho who became a secretary (bichigechi) and after the annexation of Chin assisted Shigi Khutukhu in taking the census of North China (l235~1236) [22]. (3) To-lo-chu (died before 1260), also from Khocho, who taught the Uighur script to Mongol nobles and also to Khubilai [23]. (4) Hsi-pan, or Shi ban (died ca. 1295), another Nestorian and the son of an Uighur officer who had served under Chinggis Khan in the Western Campaign. He also became a tutor to the Mongol princes and taught Uighur script to Khashi (the son of Ogodei), then he served Khubilai as senior secretary before 1260. He had a brilliant career under Khubilai, holding in succession the posts of darughachi of the Chen-ting district, Minister of Revenue (hu-pu shang-shu) special envoy to Khaidu, Assistant of the Right in the Secretarial Council (chung-shu yu-ch'eng), and executive Hanlin academician (ch'eng-chih) [24]. (5) K'u-erh-ku-ssu - Korguz, or George (?-1243?), a Nestorian from Besh Balikh and a protege of Chinkhai's. He was an expert in Uighur and in Central Asian affairs [25]. The nine military men were mostly leaders of prominent Uighur families and relatives of Barchukh who served in the Mongol armies after the iduq qut pledged his support to Chinggis Khan. They fought in western Asia and in China, where several of their descendants settled and became prominent figures in their own right [26]. As for the local officials, the majority were darughachis (12 out of 16), some of them controlling large areas of North China [27]. Of the two Buddhist personalities, one, An-tsang (?-1293) from Besh Balikh, was a great scholar and leading translator of Chinese classics, histories, and works on government into Mongolian under Mongke and Khubilai [28]. Among the Uighurs we must include A-li Hai-ya (Arigh Khaya, 1227-1286), Yeh-hsien Nai (Esen Nai, ?-1304), and Ai-ch'ilan. The first two came into Khubilai's service when the latter was still a prince (i.e., before 1260), but their duties in this early phase of their careers are not clearly specified in our sources. Both became eminent personalities in the following decades. Ai-ch'uan was an Uighur who entered the service of Tolui (Khubilai's father) and was employed in Tolui's wife's fief in Chen-Ting [29]. But Uighurs were not the only Turks in the Mongol service at this time. For the same period, our sources record the activity of 7 Kharlukh, 7 Khangli, 4 Kipchak, and 12 Ongut officials. As we might expect, most of them were army chiefs, members of the Guard, and regional (military) commanders, but two of them were darughachis (1 Kharlukh and 1 Kipchak) [30]. To the above, we must add 13 Kereyid and 5 Naiman officials. The Kereyid comprise chancellor Chinkhai [31], his colleague and fellow Christian Bolghai (?-l264) [32], 2 great darughachis of Shan-hsi [33], 1 senior secretary and I official in the heir apparent's administration [34], and 8 military leaders. Of the 5 Naimans, 1 was Batu’s teacher Pai Pu hua (Beg Bukha) [35], another was Ytieh-li-ma-ssu (? Yormez, ?-1276), a darughachi and special envoy [36], and the other 3 were military men. Thus we know of over eighty Turkish personalities who in various degrees, held power and influence in the early phase of Mongol rule. To be sure, many more Turks are actually mentioned in our sources but I have not taken them into account. The information about them is far too scanty; often only their names are given with the statement that they "followed" this or that Mongol leader in this or that campaign [37]. It goes without saying that the lives of many of these Turkish personalities spanned the reign of Khubilai; in fact, several of them reached the peak of their careers under this emperor [38]. The Second Phase (1260-1 294) The first or early phase ends with the election of Khubilai in 1260 and the transfer of the court from Karakorum in northern Mongolia to Shang-tu and, subsequently, Peking (Yen-ching, Chung-tu, Ta-tu/Daidu). With regard to the appointment of Turkish officials, Khubilai's attitude was, if anything, even more favorable than that of his predecessors. We must not forget that Khubilai's mother was the Kereyid Nestorian princess Sorghakhtani Beki, the wife, then (after 1231/32) widow, of Tolui [39]. It was Sorghakhtani, by all accounts a most remarkable woman, who personally took care of the education of her famous sons (Mongke, Khubilai, Hulegu, and Arigh Boke) [40]. As was mentioned earlier, Kliubilai was instructed in Uighur script by To-lo-chu. While still a prince he had as senior secretary Shiban, and among the people who, in one capacity or another, served him in these formative years were Uighurs like Lien Hsi-hsien, Esen Nai, Arigh Khaya, and Meng-su-ssu (Mungsuz). Sorghakhtani held great authority and power at court during Ogodei's reign and until Mongke's enthronement (she died soon after, probably in 1252). Both she and Guyug favored Christianity; therefore, members of the educated Turkish elite, many of whom were Christians, thrived in this period. Under Guyug state affairs were virtually in the hands of Chinkhai and Khadakh, and although both of them perished in the purges following the election of Mongke (they had backed another candidate), we know that Mongke continued to show favor to the Christians, that he was surrounded by Uighur monks, and that he appointed Chinkhai's former colleague, the Kereyid Bolghai – also a Christian - as his chief secretary or chancellor [41]. Mongke died while fighting the Sung in Szechwan in August 1259. When the news of his death and of his younger brother's claims to the succession reached Khubilai, who was also fighting in China at the time, some of his high officials, close advisers, and princes of the blood, as well as his supporters in Karakorum urged him to accept the imperial dignity and set him on the throne in K'ai-p'ing fu on 5 May 1260 [42]. Among the officials who played a role in convincing Khubilai to become khaghan was the Uighur Mungsuz [43]. Khubilai completed the unification of China under Mongol rule with the conquest of Southern Sung in 1279. He was, for a Mongol, a liberal and enlightened monarch, and on the whole well disposed toward Chinese culture: witness the Chinese scholars he patronized while still a prince [44]. However, he was not prepared to entrust the management of the country to Chinese officials and therefore continued his predecessor's policy of employing "sundry aliens" (se-mu-jen) at the top level of the central and local administration [45]. Khubilai inherited some of the Turkish officials from the previous administrations and gave offices-which in the Mongol system were normally hereditary to their sons. He appointed many more Turks than his predecessors did. It is no surprise that these privileged foreign officials having formed by now powerful cliques and pressure groups, tended to recommend and appoint their own relatives, countrymen, and protégés. This phenomenon is reflected in the breakdown of figures obtained from Chinese sources for the period of Khubilai (1260-1294). We have records of seventy-three Uighur personalities, more than half of whom continued in office after 1294. Only seven of the seventy-three were military men [46]. One of the leading generals in Khubilai's time was Arigh Khaya (whom I have included among the Uighurs of the First Phase). Of the others, fifty-nine held positions at court and in the central and the provincial administrations (twenty-one of them were darughachis). Among the high officials some deserve special mention: A-lu-hun Sa-li (Arghun Sali, 1245-1307), A-shih T'ieh-mu-erh (Ashigh Temur, 1250-1309), and the notorious Sang-ko (Sengge), who in 1287 became the head of the Presidential Council (shang-shu sheng) and was in charge of government finances until his death in l291. With the restoration of the Hanlin Academy (1264) and other learned institutions, several Uighurs were appointed as academicians. Besides the great An-tsang, nine are recorded, one of whom held a concurrent position in the central administration [48]. Among these civil officials we find also several imperial advisers and tutors to the princes [49], as well as multi-lingual scholars, who did valuable work as translators, particularly of Buddhist texts [50]. The ro1e played by the Uighurs in the script reform and the creation of the new national script (the so-called square script devised by ‘Phags-pa) cannot be overlooked [51]. The translation work of these foreign scholars in China prepared the ground, as it were, for the intense literary activity of the great Buddhist translators of the first decades of the fourteenth century, about whom more will be said later. Other Turkish groups are also well represented: 10 Kharlukhs, 12 Khanglis, 12 Kipchaks, 13 Ongilts, 14 Kereyid. and 12 Naimans. Out of a total of 90 individuals, 34 were military men and 53 were officials in the central and provincial administrations [52]. The scholars - including translators - in these groups were very few, three in all; however, we can add to them perhaps two who were appointed academicians after 1294. All of them were Onguts. Only one, the sinicized Ongut Chao Shih-yen (1260-1336), deserves mention [53]. On the other hand, the other ethnic groups produced a number of leading political and military personalities, such as the Kharlukh Ta-shih-man (Dashman, 1258-1317) and his son Mai-nu (Mainu), the Khanglis Asha Pu-hua (Asha Bukha, 1263-1309) and I-na T'o-t'o (Inal Toghto, 1271-1327), the Kipchak T'u T'u-ha (Tugh Tugha 1237 1297) and his son Ch'uang-wu-erh (Chong'ur, 1260 1322), the Kereyid Ta-shih-man (Dash man, 1248-1304) and Yeh-Hsien Pu-hua (Esen Bukha, ?-1309) and the Naiman Nang-chia-tai (Nanggiadai) [54]. One of the most important figures among them is Tugh Tugha, the Kipchak general under whose command were placed the ethnic armies created between 1284 and l286. These armies were composed of Kharlukh, Khangli, and Kipchak troops, and their creation had the immediate effect of enhancing the prestige of these groups through the appointment of many of their leaders to high military ranks. It had also a long-range effect, as the security of the throne in the following reigns rested largely on these elite troops and on the Guard. Before passing to the Third Phase, I should mention that there are a number of Turkish officials whose activity must be placed from the end of thirteenth to the beginning of the fourteenth century, but not later than 1330. Unfortunately, the texts concerning them do not provide specific clues as to the dates for the beginning of their careers; there is no doubt, however, that some of them, perhaps the majority, were already holding office under Khubilai, but this cannot be definitely established. They are 59 in all, distributed as follows: 32 Uighurs, 5 Kharlukhs, 11 Khanglis, 13 Kipchaks, three Onguts, three Kereyid and two Naimans. Of these, forty were local officials and darughachis and the rest chiefly military men [56]. The Third Phase (1295-1368) From the death of Khubilai in 1294 to the expulsion of Toghon Temur from China in 1368, we have seventy-five years of Mongol rule during which the Turks became a key factor in policy making. For this period, not counting the Turks who had been appointed under Khubilai and who continued in office after his reign, we have the following figures: Uighur officials and scholars, 169, Kharlukhs, 19, Khanglis, 36, Kipchaks 15, Onguts, 43, Kereyid, 22, and Naimans, 25. As usual, the Uighurs are by far the largest group, more than all the other groups together. Sixty percent of them are found in the local administration (among them 47 darughachis) and about 20 percent in the central administration. Out of 169 individuals, only 5 were military men-mostly (hereditary) members of the Guard; 46 were scholars and academicians (26 holding chin-shih degrees), 28 of whom also held office either in the central or the local administration. Kharlukhs were mainly appointed to central and provincial posts (3 of them were darughachis); only the name of one military man is recorded. An interesting fact is that out of 19 Kharlukhs, 8 were scholars and academicians (6 of them concurrently holding other official posts), 4 of whom had chin-shih degrees. Of the 36 Khanglis 7 were military men, 22 were officials in the central and local administrations (including 8 darughachis) and 7 were scholars and academicians of whom only one had a chin-shih degree. Of the 15 Kipchaks, 3 were army leaders and 9 were central government and local officials, including 8 darughachis. The other 3 held minor posts. Of the Onguts, 5 were military men, 2 were in the central and 20 in the local administration, including 6 darughachis, 11 were scholars and academicians (6 of them concurrently holding administrative posts), 9 of whom had chin-shih degrees. Of the Kereyid officials, only 5 were army leaders or military men, fifteen were in the local and central administrations (including 3 darughachis), and 6 were scholars and academicians (only I a chin-shih), all of them concurrently holding other official posts. As for the Naimans, the same trend is discernible: out of twenty-five officials, only three were military men, eighteen were in the central and local administrations (including eight darughachis), and six were scholars and academicians - all chin-shih - 4 of whom concurrently held other official posts. These are the figures, which show the continuous involvement of Turks in government affairs. But, in the Third Phase, more important than the figures is the actual role played by a number of individual Turks in these affairs and in the cultural life of the period. Among the leading personalities of the post-Khubilai era is Yen T'ieh-mu-erh (El Tenitir, d.1333) [57], a Kipchak who, as a young officer, had assisted Prince Khaishan in the war against the anti-khan Khaidu and the Ogodeids in 1299. El Temur and his father, together with the Khangli official Inal Toghto [58] and his brother Asha Bukha [59] - all members of the Khaishan faction at court - played a leading part in the successful enthronement of Khaishan (Wu-tsung, 1308-1311) in 1308 against the other pretenders to the throne. In reward for their services, they were all given high-ranking posts in the government and the army [60]. After Khaishan's death in 1311, the throne passed to his brother Ayurbarwada (Jen-tsung 1312-1320), then in 1321 to Ayurbarwada's son Shidebala (Ying-tsung, 1321-1323), and in 1324 to Shidebala's cousin Yisun Temur (T'ai-ting 1324-1327). When Yisun Temur died in 1328, the rivalry between the lines of Ayurbarwada and Khaishan started again, the son of Khaishan, Khoshila, was backed by the Kipchak officers led by El Temur, who also had the support of Uighur, Khangli, and Ongut officials and scholars. El Temur felt strong enough to stage a coup, which was successful. As Khoshila had died in the meantime, his brother Tugh Temur was elected emperor (Wen-tsung, l330~I332) [61]. The outcome of this operation was that by 1330 El Temur became, as sole chancellor, the most powerful man in China after the emperor. Most of the Guard units were under his direct control. He married his sisters to imperial princes, and his daughter became the wife of Toghon Temur (Shun-ti, 1333-1368) and, therefore, empress in 1333 [62]. Thus, for a few years, the Kipehak clique dominated the court, the govern'ment, and the administration until ~? was suprressed by Baya'n and his faction in 1335 [63]. Bayan, a Mongol of the Merkid tribe, was not only a rabid anti-Confucian but was also anti-Turk. After his dismissal in 1340, the Turks came to the fore again, and among the chief ministers in 1341 we find two Khanglis: T'ieh-mu-erh Ta-shib (Temur Tash, 1302~I347) [64] and Ting-chu (d. 1358) [65]. Temur Tash was Left Chancellor until 1347. Ting-chu was director of political affairs under the Mongol chancellor T'o-t'o (Toghto, 1314/15-1356) [66]. Another Khangli, Yu-shu Hu-erh-t'u-hua (Uch Khurtkha) [67] was assistant of the Right in the Secretarial Council. Soon after, another Khangli Turk, called Ha-ma (Khama) 68], was appointed director of political affairs. It was Khama who, in 1354, brought about the dismissal of Chancellor Toghto, the last great Mongol minister. The chancellorship then passed again into Khangli hands for two years. The last Turk to play an important part in Mongol politics was the famous Naiman Ch'a-han T'ieh-mu-erh (Chaghan Temur, fl. 1352~1362) [69] who was warlord of Shen-hsi and Ho-nan from 1358 to 1362. This was the swan song of Turkish power in China: the Yuan dynasty was fast nearing its end [70]. It is clear from all this, I think, that among the Turkish groups in China the Kipchaks and the Khanglis played the leading political role, no doubt because they controlled many of the key army units and elite corps in the capital and in strategic areas. The Restoration of 1328 and the dismissal of Toghto in 1354 - two major events in Yuan history - were largely the work of the Turkish faction at court. Yet Kharlukhs, Khanglis, and Onguts became known also as scholars and patrons of letters. For the whole Yuan period (1260-1368), ten men from these groups distinguished themselves for their literary accomplishments in Chinese, their calligraphic skill, and their active support of Confucianism: men like Nai-hsien (a Kharlukh), Nao-nao (a Khangli), and Ma Tsu-ch'ang (an Ongut) [71]. The Uighurs, as a single group, contributed more to scholarship and culture under the Mongols than any other. Most of the se-mu holding chin-shih degrees were of Uighur extraction, and from early in the dynasty, Uighur literati knowledgeable in Chinese had been translating Chinese works into Mongolian (???!!!). One of the most active translators from Chinese in the first half of the fourteenth century was the Uighur academician Hu-tu-lu Tu-erh-mi-shih (Khutlugh Tormish) [72]. Moreover, from the time of Khubilai onwards, the Mongol court and nobility favored Buddhism as a religion, and under their patronage translations of important Buddhist texts were carried out by learned Uighur and Tibetan monks. The names of some of them, like that of the famous Biratnashiri, are recorded in both Chinese and Mongolian sources [73]. The most celebrated translator of all, Chos-kyi 'od-zer, who was active in the first quarter of the fourteenth century, was in all probability an Uighur, although this point is still disputed [74]. Peking was the main translation and printing center in China, and beautifully executed block prints in Uighur-Mongol and 'Phags-pa scripts were produced there [75]. The Uighur cultural influence is also reflected in the Mongolian language where most of the terminology relating to culture and scholarship is borrowed from Uighur Turkish; but many of these terms were no doubt borrowed by the Mongols well before Khubilai [76]. Tibetan influence was felt not only in the religious and spiritual field, and in the national script, but probably also in such fields as medicine and art [77]. It is noteworthy that whereas the Mongol ruling class was on the whole not greatly influenced by Chinese culture, this being too sophisticated for them to appreciate, a considerable number of Uighurs became sinicized, and several of them acquired fame as scholars and literateurs in Chinese. The late Professor Ch'en Yuan (1880-1971) has dealt competently with them in his well-known study on the sinicization of people from the Western Regions in the Yuan period. In his monograph Ch'en discusses the lives and works of about thirty Turkish personalities [78]. Conclusion This survey shows that the Chinese sources of the Yuan period investigated so far can supply us with information, sometimes scanty, but often quite detailed, on the lives of 646 Turks from various tribes, the Uighurs being by far the largest single group (311 individuals). Of these 646 individuals, between 10 percent and 20 percent were either top-ranking officials, such as imperial advisers, heads and acting heads of the Secretarial and Presidential Councils, ministers and vice-ministers, grand judges, regional commanders, leading generals, and outstanding scholars. From this figure are excluded (1) eminent Turkish women, who are also occasionally mentioned in Chinese sources (princesses, Buddhist nuns, etc.) [79]. (2) Turks whose names have been preserved, but who were neither scholars nor officials [80]; (3) individuals mentioned in the Persian sources and in the Chinese sources that I have not yet tackled, in particular a number of wen-chi and gazetteers [81]. My tentative total estimate of Turks with individual records (which in many cases may be little more than their name) is between 1,000 and 1,500. This, as I said earlier, is only a fraction of the total number of Turks from different parts of Asia who lived and worked in China in the thirteenth and fourteenth centuries. Indeed, there must have been many thousands of Turks in various walks of life: soldiers, tradesmen, couriers, clerks and scribes, interpreters, teachers, minor officials and scholars, craftsmen, monks, and adventurers. The existence of this sizable body of Turks can be inferred, somewhat indirectly, from the edicts and ordinances found in the administrative codes of the period [82]. Pending a full investigation of other "alien" groups that were active in China in the Yuan period, such as Persians and Arabs, Alans and Russians, Baya'uts, Tanguts, and (sinicized) Khitans and Jurchens, we can say, I think, that the Turks formed the backbone of the se-mu people in whose hands the Mongol court entrusted much of the actual management of the country. The trend to delegate the business of the court administration to Turks had already started, as we have seen, in the time of Chinggis Khan and Ogodei. It may be opportune to elaborate this point further so as place the phenomenon in its correct historical perspective. It is known that toward the end of Chinggis Khan's life there grew a profound dissension among his sons and heirs and the Mongol aristocracy on such important issues as the succession to the throne and the court's policy toward the conquered territories. The rivalry between Chinggis's sons and, in particular, between the lines of Ogodei and Tolui, accounted for the delay in electing the new khan after Chinggis's death in 1227, and again after Ogodei's and Guyug's deaths in 1241 and 1248. The Toluid line eventually won, but the ensuing conflict between Khubilai and his younger brother Arigh Boke (and, later on, his cousin Khaidu) highlighted a different kind of polarization in which ideological forces played no small part. At the core of this conflict there was, in fact, a basic opposition between two antithetic views or tendencies. One tendency was centripetal, or Mongolocentric, and attracted followers among all those elements in society that staunchly upheld the jasagh and Mongolian traditional values. The other was centrifugal, as it were, and favored the adoption of religious and political ideas, as well as administrative models from some of the more advanced subject countries, advocating the employment of foreigners (i.e., non-Mongols), to run the business of the administration. These two tendencies are very evident and in open conflict during Ogodei's reign, the conservative element (largely but not exclusively represented by the military) eager to carry out the destruction or, at any rate, the ruthless exploitation and parceling of the sedentary population of conquered territories, while at the same time the more enlightened group, composed mainly of non-Mongol officials led by bureaucrats like Yeh-lu Ch'u-ts'ai, was trying to introduce formal rules and regulations in order to rationalize the administration of the growing empire [83]. However, there was no agreement even among the followers of these two political currents. In the course of the great Mongol campaigns in Central and Western Asia and in China, the Mongol army had been swelled by the steady incorporation of non-Mongol troops into its ranks, so that before the middle of the thirteenth century there were Turkish and Chinese generals commanding authority and respect fighting alongside Mongol generals. Now, these alien military commanders (Kipchak, Khangli, Jurchens, Chinese, etc.) and their troops did not have the world view and attitudes of the Mongol "Old Guard," that is, of men like Subotei, and naturally tended to lean toward the side of the foreign elements at court and of the Mongol princes who supported them [84]. These foreign advisers and officials were, unfortunately , also divided and, by the end of Ogodei's reign, in open disagreement over administrative and other policies. There was a Chinese faction led by sinicized Khitans and Jurchens and closely linked with Chinese generals, scholars, and influential religious leaders in North China, and a Kereyid - Central Asian faction comprising Muslims and Nestorian Christians. Both factions were, in turn, split by internal rivalries and jealousies (Nestorian Uighurs versus Central Asian Muslims, Chinese Taoists versus Chinese Buddhists), all vying at the same time for the Mongol princes' favors [85]. Representatives of both the Chinese and the Central Asian (largely Uighur-Nestorian) factions rallied round the Kereyid Nestorian princess Sorghakhtani and her son Khubilai when the latter was still a young prince. The rise of the Nestorian Turks and the decline of the influence of the Chinese advisers must be viewed in the light of the bitter and many-sided factional struggle that took place at Karakorum from the mid-1230s to the late 1250s and its ramifications and repercussions in North China. Khubilai's enthronement and Arigh Boke's anti-khan stand - with Karakorum (the true Mongol capital) posed against Shang-tu - were the inevitable outcome of this ideological contest in which Turks and Chinese played an important and still imperfectly known part. The involvement of Turks in Mongol state affairs was certainly very close throughout this period, Turks being employed as chancellors, secretaries, advisers, priests, and preceptors. It was this personal involvement that brought about Chinkhai's and Khadakh's downfall and demise at the time of Mongke's election. In Khubilai's time, and later in the Yuan, the Uighurs continued to be the cultural mentors oа the Mongols although they had now to share this role with Tibetan lamas and, to a lesser extent, Confucian scholars. The Uighurs' relationship with the Mongol rulers was a classic case of symbiosis. They carried out essential politico-administrative, economic, and cultural activities for their masters and received in return protection and material advantages. Culturally more advanced than the Mongols and more removed from the steppe than the Kipchaks, Khanglis, and Kharlukhs - they felt more keenly the attraction of Chinese mores and civilization, which many of them had already adopted during the Yuan dynasty. A similar phenomenon is noticeable among the Onguts, who had been in even closer contact with China for a long time before the Mongols appeared on the scene. In the post-Khubilai period other Turkish groups, the Kipchak in particular, came to the fore and became a key factor in the security of the throne. The so-called Restoration of 1328, which led to the enthronement of Tugh Temur in 1330, has been aptly described by Dardess as "to a degree ... a seizure of power by the foreign, largeky Turkish elements in China officially known as se-mu." [86]. From then on, predominantly Turkish - but other than Uighur - factions played power politics with alternate fortunes until the end of the dynasty. Further research is needed to seek the motivation, in terms of "steppe" history as opposed to "Chinese" history, of Kipchak and Khangli factionalism [87]. Although much remains to be said, I hope that within the limits of this preliminary investigation I have been able to show that the Turks cannot be ignored when we discuss and write about the political, social, and cultural history of China in two crucial and traumatic centuries of her long history. Moreover, in view of the close interaction between Turkish-speaking people and China in previous centuries, especially during the T'ang dynasty, the "Turkish presence" in China may turn out to be an even more significant factor in Chinese history than is generally acknowledged.

Из книги Morris Rossabi "Khubilai Khan - His Life and Time" University of California Press, Berkeley - Los Angeles - London, 1988 с.13, 6 строка снизу - о матери Кублай хана: "Соргагтани (Sorghaghatani) была также полна решимости, чтобы он стал грамотным, и наняла уйгура по имени Толочу (Tolochu), чтобы тот учил его читать и писать на монгольском (?!!), но странно - он никогда не обучался читать по-китайски" с.16 8 строка сверху: "Как и его дед (Чингиз хан - прим.А.), он полагался на уйгурских тюркских советников и служащих, которых он использовал как военных советников и переводчиков. Христианин Шибан (Shiban) - главный секретарь Кублай хана, и Мунгуз (кит. Meng-su-ssu) - один из самых его влиятельных советников и позже - его brother-in law (т.е. муж сестры или брат жены - не понятно - прим.А.) - были два его самых выдающихся уйгурских советника" с.174, 4 строка снизу: "...У него (у Кублай хана - прим.А.) был немалый гарем, о котором Марко Поло оставил незабываемое описание: "Правда то, что есть такая провинция, где проживают раса татар которые называются Унграт (т.е. Конырат - прим.А.) - очень красивые люди с прекрасной кожей: эти женщины красивы и украшены блестящими манерами..." с.179 - о главном финансовом советнике - Ахмеде: "...Для того чтобы получить требуемые средства Кублай искал помощи у ставшего печально известным мусульманского финансового министра Ахмеда. Кублай просто принял такую же политику как и его предшественники Огатай и Манге, которые нанимали мусульман в качестве финансовых администраторов и губернаторов. Мало известно о ранней жизни и карьере Ахмеда, кроме того, что он был коренным уроженцем Центральной Азии, родившимся в городе недалеко от современного Ташкента..." с.183 "...Ночью 10 апреля 1282 г., когда Кублай хан находился в своей второй столице в Шанг-ту (Shasng-tu), что было удобно для заговорщиков - вне Та-ту (т.е. Ханбалык-Пекин - прим.А.), группа китайских заговорщиков выманила Ахмеда из его дома и убила его. Вскоре после этого Кублай хан вернулся в столицу и казнил заговорщиков. В течение нескольких месяцев, однако, китайские советники Кублай хана убедили его в предательстве и коррупции Ахмеда. Их обвинения держались частично на свидетельствах вскрытых после смерти Ахмеда. Драгоценный камень, который изначально предназначался для короны Кублай хана, был найден в доме Ахмеда. Был ли этот драгоценный камень подброшен туда врагами Ахмада? Если нет - то почему его жена и сын не перенесли его в менее заметное место? Почему так легко чиновники нашли его в доме? Зачем было Ахмаду хранить его в таком очевидном месте? Это обвинение против Ахмеда вызывает подозрения. Он же знал, что его обвинители - китайские чиновники, которые были против его финансовой политики. Эта улика, тем не менее, произвела впечатление на Кублай хана, и Великий хан приказал эксгумировать труп Ахмада и повесить его на базаре в столице, затем его поместили на землю, и телеги переезжали через его голову: и наконец, Кублаевским собакам было позволено наброситься на труп. Несколько сыновей Ахмеда было казнено, его имущество конфисковано, а большинство чиновников назначенных Ахмедом - уволено" Вот какие интриги могли завернуть хитрые китайцы! Министр Санга (Sangha) с.192 "...Его этническое происхождение не ясно. Историки долго полагали, что он был уйгуром, хотя его биография в в Юанской династической истории не говорит об этом так исчерпывающе. Эта история упоминает, что он служил в качестве переводчика с разных языков, включая тибетский. Может быть он был, как предполагается в недавней научной статье Luciano Petech, тибетцем, семья которого была ассимилирована приняв характерные уйгурские особенности" с.194 "...Что из политики проводимой Санга вызвало такую враждебность? Одним было его активная поддержка людей из т.н. Западных Регионов в Китае. Он выступал в защиту и продвижение интересов не-китайцев при дворе и по всему Китаю. Он продвигал например, основание Академии по преподаванию мусульманских языков, и в 1289 году Кублай издал указ о образовании Национального учебного заведения для изучения мусульманского письма. Санга многократно служил покровителем уйгурских ученых и защищал их от враждебных китайцев. Его заслугой является в частности то, что он пристроил много уйгурских художников при дворе. Как будет отмечено позже, он убедил Кублая остановить временно и в спешке организованную анти-мусульманскую кампанию в начале 1280-х годов. Снова он появился как защитник иностранцев в Китае - политика которая никак не располагала его к себе китайцев"

Все вышеперечисленные языки - это просто диалекты одного - тюркского - языка. Все эти народы понимают друг друга почти без проблем, тогда как например китайцы, немцы, итальянцы из разных провинций - не понимают друг друга совсем и, тем не менее, считаются одной нацией. Просто потому что объединены политически в одно государство. А образ жизни, диалекты и одежда у жителей разных русских губерний и китайских провинций - тоже очень сильно отличаются. Цитаты из 3-го (и 2-го издания) Б.Сов.Энциклопедии приводить не надо, пожалуйста. Вот не верю я им совсем. Недавно купил наконец электронную версию Британники. Как нибудь соберусь и приведу статью оттуда об истории каракалпаков - тогда сравним. Литературный узбекский оказывается появился только в 20 веке - и наверное лишь благодаря братской помощи "старшего брата"! А как же старотюркский - чагатайский, который иногда называют почему то староузбекским?

Инфо про еврейских предков Ленина со стороны отца матери: http://www.paco.net.ua/odessa/media/word/286/sn35.htm Мариэтта Шагинян писала, что бабка Ленина со стороны отца была дочерью крещенного калмыка. В ее книге опубликованной в советские времена в серии "Классики и Современники", "естественно", ничего о еврейских корнях со стороны отца матери не говорилось. Насчет генерала Корнилова: В Москве живет писатель, член б. Союза Писателей СССР, бывший казахстанец, Николай Павлович Кузьмин, который собрал много материалов, и написал книгу о генерале Корнилове. Он утвеждает, что Корнилов был наполовину казах (он кстати и родился на территории Казахстана - в городе Семипалатинске). Вот еще: http://www.whoiswho.ru/russian/Password/jo...8/kornilovr.htm "...Кто такой генерал Лавр Георгиевич Корнилов? Он родился в 1870 году в семье мелкого чиновника в Туркестане. Мать — киргизка. Окончил Сибирский кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище, откуда был выпущен подпоручиком в Туркестанскую артиллерийскую бригаду. Окончил Академию Генерального штаба в 1898 году, затем служил в штабе Туркестанского военного округа. Зная многие азиатские языки, он совершал дерзкие разведывательные походы в сопредельные страны...." Казахов тогда, как известно, русские, чтобы не путать со своими казаками, называли киргизами.

Совершенно очевидно что похожие имена у бурят и у чеченцев имеют тюркское происхождение. И те и другие испытали сильное влияние тюрков-кочевников, язык которых был единым (вследствие кочевого образа жизни) на огромной территории от Дуная до Хингана.

История крымских татар: http://www.fortunecity.com/boozers/grapes/...nal00/19281.htm История города Судак (Крым) на англ.языке: http://www.xenophongi.org/crimea/cities/su...ak/sudakhis.htm