Ашина Шэни

Ну дык это их мнение, чисто по инерции они идут что называется. На деле никаких прямых связей кушан и юэчжи в источниках просто нет.

Ну дык потому что хунны и в Халхе тоже жили, уже сказал вам, что там была их основная база после того как Уди выгнал их из Ордоса и Ганьсу. Кара китаи то тут вообще причем, если конкретно эта ветвь киданей проживала в Семиречье, куда их увел Елюй Даши. Татары понятное дело юили по большей части во Внутренней Монголии, Маньчжурии и Ганьсу. Уйгуры жили изначально как раз в Халхе, именно там в долине Орхона было сердце их державы, и именно их прежде всего нужно было одолеть коктюркам возрожденного каганата, о чем ясно прописано в надписи Тоньюкука. Кыргызы жили на Енисее, в Минусинской котловине, Халха для них была лишь покоренной окраиной после того как они победили уйгуров в 840. Дык хакас это лишь современное, да еще и искаженное китайское чтение, в китайском все же читается сяцзясы, х там появилось чисто потому что в английской транскрипции раньше ся передавалось как hia. Надо все же смотреть как это дело произносили китайцы в эпоху Тан, на сей счет почитайте Яхонтова: http://kronk.spb.ru/library/yahontov-se-1992.htm Каких таких авторов? Ни один автор не писал что хунны вдруг всей толпой ушли из Монголии на запад. Да и эти сведения же еще надо критиковать и сверять. К остальным это тоже относится. Массовые передвижения народов это все сказки по большей части, на деле уходили лишь сравнительно небольшие части. По тому же Кз это все антропологически легко сверяется: никаких резких скачков от местной европеоидности к пришлой монгоидности на нашей земле не было никогда.

Примечания 1. Материалы настоящей статьи были ранее опубликованы: Бабаяров, Кубатин 2011: 492-499. 2. В то же время С.Г.Кляшторный, который относит тохаров к этой языковой группе, когда пишет о юечжи-тохарах , отмечает и то, что на территории, где проживали юечжи (Монголия. Восточный Туркестан) были широко распространены и ираноязычные племена. При этом исследователь отмечает неоднородность юэчжийского племенного союза, из-за чего может возникнуть представление об ираноязычности значительной иx части. Вместе с тем, С.Г.Кляшторный приводит и мнение В.В.Иванова, который допускает, что на запад откочевали именно ираноязичные юечжи (Кляшторный, Султанов 2004: 62 - 65). 3.Хронология Кушанского государства до сих пор остается одной из нерешенных и актуальных проблем исторической науки, поэтому в разных исследованиях даются различные даты. Некоторые исследователи считают, что это государство было основано юечжийскими племенами сразу после завоевания Греко- Бактрии, т. е. во II в. до н.э. Другие считают, что Кушанское государство было образовано после объединения под властью Куджулы Кадфиза (правил в 30-78 гг. н.э.) других владений юэчжи, существовавших в Бактрии. 4.Некоторие исследователи производят титул yabgu от кушано-сакского слова yavuga «предводитель», «глава» [Смирнова 1961: 65] или парфянского ymg - "руководитель" [Фрай 2002: 275, прим. 85]. Другие считают его производным от тюркского глагола yap - "строить, закрывать, делать" (ДТС: 235; Clauson 1972: 873] при помощи суффикса причастия абоолютного будущего времени с модальным значением долженствования и возможности -γu (-gü, -qu, -kü) или же сходным суффиксом отглагольных существительных [Donuk 1988: 62; ДТС: 654]. Третьи связывают этимологию зтого титула с др. тюрк. словом davgu (damgu), что означает "печать" или "хранитель печати" [Сlauson 1960/1961: 115]. 5.В последнее время среди исследователей получила поддержку точка зрения Я. Харматты, согласно которой, происхождение «неизвестного письма» связано с письмом кхарошти, а язык кушан, возможно, был одним из сакских диалектов [Harmatta 1994: 419-421]. На наш взгляд, многие из прочтений различных надписей (на основе пехлеви, др. тюрк. и т.п.), предложенных этим исследователем, не убедительны [Harmatta 1982: 167 - 180; Harmatta, Litvinsky 1996:367-401]. 6.В различных рукописях написание этого слова неясное: К.ш.к.сан (کشکثان), К.м.к.шан (کمکشان), К.с.к.сан (کثکثان), К.с.к.са (کثکثه) и т.п., В средневековьк вакфных документах в области Бухары упоминается селение Арбаб-и Каса (ارباب کثه), вторая часть которого может быть искаженной формой названия Каскасан (прим. ред.). 7.Противоположное мнение см.: Давыдов 2001: 16. Использованная литература Абдуллаев 2010 - Абдуллаев К. Живопись крепости Тавка. К связи этнической ситуации Северного Тохаристана (по данным настенных росписей) // Цивилизации и культуры Центральной Азии в единстве и многообразии. Материалы международной конференции, Самарканд 7-8 сентября 2009 г. Самарканд-Ташкент. 2010. С. 235-245. Бабаяров 2007 - Бабаяров Г. Древнетюркские монеты Чачского оазиса (VI - VIII вв). Ташкент, 2007. Бабаяров. Кубатин 2011 - Бабаяров Г., Кубатин А. К вопросу взаимосвязей между кушанами и древними тюрками (на основе нумизматического материала) //Традиционный IV Международный тюркологический конгресс Посвященный 20-летию Независимости Республики Казахстан. Туркистан: А.Ясауи атындыгы ХКТУ, 2011. С. 492- 499. Бабаяров Г., Кубатин 1977 - Бабаяров Г., Кубатии А. К вопpocy монетного чекана Западно-Тюркского Каганата (на основе нумизматических материалов Ташкентского оазиса) // Тюркология, № 6. Туркестан, 2005. С. 97 - 105. Бируни - Абу Рейхан Бируни. Индия / Пер. с араб. А.Б.Халидова и Ю.Н.Завадовского. Комментарии В.Г.Эрмана и А.Б.Халидова / Избранные произведения. Т. 2. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1963. ал-Бируни - Абу-р-Райхан Мухаммед ибн Ахмед ал-Бируни. Собрание сведений для познания драгоценностей (Минералогия) / Пер. с араб. Л.М.Беленицкого. М.: Наука. 1963. Вайнберг 1977 - Вайнберг Б.И. Монеты древнего Хорезма. М.: Наука, 1977. Давыдов 2001 - Давыдов А.Д. Топонимика Афганистана как исторический источник // Восток (Oriens), 2001, № 2. С. 5 - 22. ДТС - Древнетюркский словарь. Л.: Наука ЛО, 1969. Зуев 2002 - Зуев Ю.А. Ранние тюрки: очерки истории и идеологии. Алматы: Дайк-Пресс, 2002. Кляшторный 2006 - Кляшторний С.Г. Памятники древнетюркской письменности и этнокультурная история Цетральной Азии. М., 2006 Кляшторный, Султанов 2004 - Кляшторный С.Г., Султанов Т.Н. Государства и народы евразийских степей. Древность и средневековье. 2-е изд., испр.и доп. СПб., 2004. Наршахи - Мухаммад Наршахи. История Бухары / Пер. с перс. Н.Лыкошин. Ташкент, 1897. Ртвеладзе 2002 - Ртвеладзе Э.В. Древние и раннесредневековие монеты историко-культурньк областей Узбекистана. Том 1. Ташкент, 2002. Ртвеладзе 2006 - Ртвеладзе Э. История и нумизматика Чача (вторая половина III - середина VIII в. н.э.). Ташкент, 2006. СИГТЯ 2001 - Сравнетепьно-историческая грамматика тюркских языков. Лексика. 2-е изд., дополн. М., 2001. СИГТЯ 2006 - Сравнетельно-историческая грамматика тюркских языков. Пратюркский язык-основа. Картина мира пратюркского этноса по данным языка. М.. 2006. Смирнова 1961 - Смирнова О.И. Заметки о среднеазиатской тетулатуре // ЭВ, вып. 14. М.; Л.. 1961. С. 55-70. Смирнова 1970 - Смирнова О.И. Очерки из истории Согда. М.: Наука, 1970. Тер-Мкртичян 1979 - Тер-Мкртичян Л. Х. Армянские источники о Средней Азии V - VII вв. М.: Наука, 1979. Фрай 2002 - Фрай Р. Наследие Ирана / 2-е изд., исправл. и дополн. М., 2002. Ходжаев 2005- Ходжаев А. О трансформации «юечжи» из топонима в этноним // O'zbekiston tarixi, 2005, № 3. С. 3 - 14. Babayarov 2008 - Babayarov G. The influence of the Ancient Indian traditions in the early Turkic coins of Chach/Tashkent region (VI - VIII AD) // International Seminar and Exhibition. Cities, Roads and Caravan Sarais. An Emblem of Linkages Through the Age (India, West and Central Asia), 8th - 12th January, 2008. Delhi 2008, p.22 - 26. Clauson 1960 - Clauson G. Turk, Mongol, Tungus // Asia Major, vol. 8. London, 1960/1961, p. 105-123. Clauson 1972 - Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth-Centuгу Turkish. Oxford, 1972. Dani 1995 - Dani A. Peshawar: Historic city of the frontier. Lahor, 1995. Donuk 1988 - Donuk A. Eski türk devletlerinde idari-askeri unvan ve terimler. Istanbul. 1988. Еsin 1972 - Esin E. Kün-Ay (Ay Yıldız Motifinin proto-Türk Devrinden Karahanlılara Kadar İkonografisi) // VII. TTK Bildirileri. Cilt I. Ankara, 1972, s. 313-359. Gobi 1967 - Gobi R. Dokumente zür Geschihte der Iranischen Hunnen in Baktrien und Indien. Band I. Wiesbaden, 1967. Harmatta 1982 - Harmatta J. La Medaille de Jeb Şahanşah // Studia Iranica, 1.11. Leiden, 1982, p.167- 180. Harmatta 1994 - Harmatta J. Languages in the Kushan Empire // HCCA, vol. 2. Paris: UNESCO Publishing, 1994, p. 417-440. Harmatta, Litvinsky 1996 - Harmatta J., Litvinsky B.A. Tokharistan and Gandhara under Western Turk rule (650-750). Part I. History of the regions // HCCA, vol. 3. Paris, 1996, p. 367-401. Hoffmann 1950 - Hoffmann H. Die Qariuq in der Tibetischen Literatur // Oriens, vol. 3, No. 2. (Oct. 31, 1950), p. 190-208. Konukçu - Konukçu E. Hindustan'daki Türkler // Hindistan Türk Tarihi Arastırmaları - The Journal of Indo-Turcica. Sayı I. Ankara, 2001. Markwart 1938 - Markwart J. Wehrot und Arang. Untersuchungen zur mythischen und geschichtlichen Landeskunde von Osuran. Leiden, 1938. Marquart 1901 - Marquart J. Erānšahr, nach der Geographie des Ps. Moses Xorenac'i. Berlin, 1901. Moravcsik 195S - Moravasik G. Byzantinoturcica. Bd. I - II. Berlin: Akademie Verlag, 1958. Sarianidi 19S5 - Sarianidi V.I. Bactrian Gold. Aurora Art Publishers. Leningrad, 1985. Stein 1990 - Stein A. Kalhanas Rajatarangini. A Chronicle of the Kings of Kasmir, vol. 2. Westminister, 1990. Tezcan 2002 - Tezcan M. Kusanların Menşei // Türkler, l. cilt. Ankara: TTK, 2002, s. 789-814. Thakur 1967 - Thakur U. The Hunas in India. Varanasi, 1967. Togan 1981 - Togan A.Z Umümi Türk tarihine giriş, l. cilt. En eski devirlerden 16. asra kadar, 3. baski. Istanbul, 1981. Tuguşeva 2002 - Tuguşeva L.Yu. Türkler ve Toharlar arasındaki münasebetler // Türkler, 2. cilt. Ankara: TTK, 2002, s. 152-156. http://www.zeno.ru - Pre-lslamic Central Asia - Kushans.

Так чем же можно объяснить сходство между кушанами и древними тюрками в различных аспектах (иконография монет, титулатура, антропологический тип, письменность), с какими историческими и этническими процессами это было связано? Основатели Кушанского государства юечжийские племена прибыли в Среднеазиатское междуречье из южных отрогов Алтая и северной части Восточного Туркестана в последние столетия I тыс. до н.э. С этой же территорией был связан один из ранних этапов этногенеза древних тюрок [СИГТЯ 2006: 405]. Вместе с тем, на соседних с ней территориях проживали и индоевропейские (тохарские, иранские?) племена и народности. В особенности, это наблюдается в оазисах Восточного Туркестана. С древнейших времен данная тeрритория была местом симбиоза различных, в т. ч. тюркских, тохароязычних и иранских народностей. Этот симбиоз нашел свое яркое проявление в их культуре, мифологии, мировоззрении, титулатуре, идеологии, традициях государственности и др. [3уев 2002: 20-48]. В письменных источниках на различных языках кушаны часто называются «тюрками», или оба этноса упоминаются в качестве синонимов друг-друга. Например, в произведении Калхани «Раджатарангини» (XII в.), написанном на санскрите, упоминаются такие имена кушанских правителей, как Huška, Yuška, Kaniška, и говорится, что они происходят от Turuška, т. е. тюрок (Stein 1990: 169 - 171; Tezcan 2002: 789 - 814]. Беруни называет доисламских правителей Кабула «Туркшахами» и называет одного из них Каник [Бируни: 359 - 360; ал-Бируни: 27), который отождествляется с кушанским правителем Канишкой (правил в пер. пол. II в. н.э.) [Dani 1995: 71). Армянские источники VII - VIII вв. употребляют этнонимы к’ушан, т’етал (эфталит) и тюрк в качестве синонимов [Тер-Мкртичян 1979: 57 - 62]. В «Истории Бухары» Наршахи встречается термин кашкашан/каш-кушан [Наршахи: 40- 41], употребляемый в отношении особой группы знати Бухары иноземного происхождения, которую можно отождествить с кушанами, а также с тюрками6. Некоторые исследователи не воспринимают упомянутые выше сведения серьезно, считая их анахронизмом. Но тут вновь возникает вопрос: почему же этот анахронизм повторяется в различных по языку и времени источниках? На наш взгляд, это указывает на наличие каких-то зтногенетических связей между кушанами и древними тюрками. В эпоху раннего средневековья правители ряда областей Средней Азии возводили свою родословную к Кушанам. Р.Фрай по этому поводу писал, что «слава Кушан была столь громкой, а законность власти их династии в Восточном Иране и в Северо-Западной Индии казалась столь неоспоримой, что их наследники - эфталиты и цари Кабула из династии Шахи - вплоть до арабского завоевания возводили свои родословные к кушанам» [Фрай 2002: 279]. Л.Ю. Тугушева также полагала, что в пeриод Тюркского каганата авторитет Кушанских правителей еще не был потерян и правители западной части Каганата считали себя их преемниками [Tuguşeva 2002: 155]. Вышеприведенное сообщение Беруни указывает на родственные связи тюркских Тегиншахов Кабула с кушанами. Пакистанский исследователь А. Дани считает, что Беруни ошибся, правители Кабула происходили не от тюрок, а от Кушан: в действительности, династия «Туркшахов» была не тюркской, а кушанской [Dani 1995: 71, 72], что вытекает из надписи правителей Забулистана, относящейся к 862 г., в которой они называют себя Kojanaputra, т. е. «потомками Кушанов»7 . Имеются также сведения, указывающие на происхождение династии Тегиншахов Кабула от правящего рода Тюркского каганата - Ашина [Кляшторный 2006: 449-453]. Как можно объяснить то, что Тегиншахи связывали себя с Кушанами? На наш взгляд, это можно объяснить следующими причинами: 1) Славная память о власти Кушан в этом регионе требовала от пришедших на их место династий связывать свое происхождение с ними, чтобы обеспечить легитимность власти; 2) Тегиншахи считали себя потомками Кушанов, потому что последние, вероятно, были тюркской династией; 3) В письменной традиции Индии термин Турушка, употреблялся для обозначения как кушан [Вайнберг 1977: 10, 34], так и тюрок [Markwart 1938: 112; Thakur 1967: 59, 219; Konukçu 2001: 25]. Этот термин, содержащий древнеиндийский суффикс -ушка или -ишка, мог быть передачей этнонима тюрк или тюрук. Исходя из того, что содержащее этот суффикс имя одного из кушанских царей Канишки Беруни приводит в форме Каник, слово Турушка может быть восстановлено как пракритская форма *Тurukha=Türk, т. е. тюрк [Marquart 1901: 239 - 240]. В некоторых письменных памятниках VIII - IX вв. на индийских языках из Восточного Туркестана, этот термин также означает тюрков. Именем Typyшкa индийцы называли также основателя одного из мусульманских тюркских государств Сабук Тегина, отца Махмуда Газнави [Esin 1972: 341]. В тибетских источниках IX в. слово Турушка употребляется в отношении карлуков, проживавших на северо-западе Тибета, а также к некоторым другим тюркским племена [Hoffmann 1950: 191 193]; 4) Тюркский каганат, как и Кушанская империя, включал в себя южные регионы Средней Азии и Северную Индию, и господствовал в ряде областей, где было сильно влияние индийской (буддийской) культуры. Возможно, под влиянием индийской культуры тюрки отразили на своих монетах характерные для нее мотивы; этим можно объяснить и сходство иконографии монет Кушанской империи и Тюркского каганата [Babayarov 2008: 22- 26]. Индийское влияние прослеживается и в Чаче, который был одним из главных регионов чекана собственных монет Западнотюркского каганата. Таким образом, в нашем распоряжении имеется целый ряд данных, указывающих на наличии определенных этнических связей между основателями Кушанского государства и древними тюрками: 1) письменные данные источников (индийск., армян., араб.-перс.), 2) название (этноним; Турушка - «тюрк», Kojanoputra - «потомки кушанов»), 3) антропологический тип (монголоидные или смешанные признаки), 4) титулатура (ябгу, кара и др.), 5) имена (Куджула, Токто, Герай), 6) тамговые знаки (), 7) монетные особенности (сюжеты, символы), 8) прародина (Юго-Западний Алтай - Турфанский оазис), 9) письменность? (руноподобная с преобладанием геометрических форм), 10) сходство в пантеоне — женское божество (Омо - Умай). Однако окончательный вывод делать еще рано. Вопрос о наличии этнических связей между кушанами и древними тюрками должен стать темой специального исследования.

Из параллелей в области титулатуры особое внимание обращает на себя то, что главным титулом верховного правителя как у Кушан, так и у западных тюрков на ранних этапах их истории был ябгу, встречающийся на монетах обоих государств [Ртвеладзе 2002: 135, 140; Бабаяров, Кубатин 2005: 97 - 105]. Особый интерес представляет кушанская ономастика. Имена кушанских правителей, такие как Токто, Куджула и Герай, имеют параллели в тюркской ономастике. Многие исследователи считают титул ябгу4, так же как и имена первых кушанских правителей иранскими. Так, первая часть сложносоставного имени Куджула Кара Кадфиз, которая встречается у саков в форме Kuzulaa или Kusulaka, связывается со словом Kujula и производится от др. Иран. kûçek или kûçelû - «малый». Вторая часть этого имени, Кара, исследователи связывают с др. иран. ka'ra - «господин», «сила», «мощь», «войско», и интерпретируют через слово kala, встречающееся в надписи из Нии в Восточном Туркестане, точное значение которого не установлено. Третья часть этого имени, Кадфиз, производится от др. Иран. kad-pise/paisa - «великий предводитель». Этимология имени Кадфиз приемлемо, но этого нельзя сказать относительно слов Кара и Кудзула. Во-первых, употребление двух противоположенных по смыслу слов «малый» и «великий» в одном имени представляется мaлoвероятным. Во-вторых, хотя некоторые исследователи пытались интерпретировать имя Кудзула на основе тюркского слова küçlü - «сильный» [Togan 1981: 39,419] или külçur/kül-çor (др. тюрк. титул), нам представляется более заманчивым его связь с именем Каджули/Качули, широко представленным в тюрко-монгольской ономастике. А слово Кара, на наш взгляд, более логично связывать с др. тюрк. эпитетом qara - «великий», широко употреблявшимся в титулатуре ряда тюркских государств. Имя династийного предка кушан Герая и вторую часть имени Вимы Такто/Токто можно этимологизировать на основе тюркского слова keräy (girey, giray, giräy, kiräy, kiräy) - «бритва (для бритья головы)» и глагола toqta/toxta - «(при)останавливаться», широко представленных в ономастике тюркских народов [СИГГЯ 2001: 674 - 676, 695 - 696]. Второе имя у тюрок обычно являлось именем-пожеланием. По Г.Ф.Саттарову, имена с компонентом тукта давались, когда прежде родившийся в семье мальчик умер, с цепью предотвратить смерть новорожденного, или, когда, напротив, в семье много детей, с пожеланием приостановить рождение последующих детей. А. фон Лекок отмечал, что имена toxta, toxtamïš давали новорожденным в семьях, где дети не выживали, и полагал, что этот глагол передавал пожелание «остаться (в живых)» [СИГТЯ 2001: 695 - 696). Имя Токта/Тохта широко употреблялось в качестве личного имени правителей у различных тюркских народов, а у дунайских болгар оно известно в форме Тοκτος [Moravcsik 1958: 316]. На наличие определенных этнических связей между Кушанами и древними тюрками указывает и их антропологический облик, нашедший отражение в памятниках искусства - скульптуре и живописи. Некоторые исследователи уже обращали внимание нa то, что представители царствующего рода кушан имели явные монголоидные признаки (см. Таб. II) [Sarianidi 1985: Fig. 142, Cat. 3, 56, Fig. 44, 2, 7; Абдуллаев 2010: 242 - 244]. Сравнение кушан и тюрок-Ашина, изображенных в памятниках материальной культуры (монеты, скульптура, настенная живопись и т.п.) обнаруживает близость антропологического типа представителей этих двух этносов. У тех и других наряду с монголоидными признаками (узкий миндалевидный разрез глаз) встречаются и европеоидные признаки: продолговатое лицо, нос с высокой переносицей (Халчаян, Ань-цзя, монеты Чача), возможно, свидетельствующие на их смешанность в расовом отношении (см. Таб. II). Скульптуры из Халчаяна, которые исследователи относят к членам «Гераева рода», изображают представителей правящей верхушки Кушан. У многих из них имеются монголоидные признаки, что свидетельствует о наличии тюркских элементов в этногенезе кушан, или, по крайней мере, их правящей династии. Кроме этого, имеется сходство и в письменности. С кушанами связывается т.н. «неизвестное письмо», имеющее некоторое сходство с древнетюркским руническим письмом. Не является ли это сходство свидетельством об этнической близости древних тюрков с кушанами? Однако этот вопpoc может быть решен только после расшифровки алфавита "неизвестного письма" и убедительного прочтения всех надписей, написанных этим письмом. Форма знаков «неизвестного письма», если не учитывать дополнительные элементы, в целом схожа со знаками древнетюркского рунического письма. «Неизвестное письмо» употреблялось, начиная с сер. I тыс. до н.э., а по мнению некоторых исследователей, с правления кушанского царя Вимы Токто. Большинство надписей, выполненных этим письмом, происходят из Бактрии, имеются единичные находки из Мерва и Семиречья (Курган Иссык)5. Использование «неизвестного письма» наряду с двумя другими языками и письменностями в стеле из Дашт-и Навура, указывает на то, что кушаны уделили ему особое внимание. По мнению некоторых исследователей, язык этого письма был близок к «сакскому», т. е. одному из древних восточноиранских диалектов [Tezcan 2002: 789- 814]. Возникает вопрос: если язык надписей, выполненных этим письмом, был одним из древнеиранских диалектов, почему до сих пор ми не имеем ни одной убедительно прочтенной надписи.

К ВОПРОСУ О СВЯЗИ КУШАН С ДРЕВНИМИ ТЮРКАМИ1 (по нумизматическим данным) Г.Б. Бабаяров, А.В. Кубатин (Вопросы этногенеза и этнической истории Средней Азии, 2016) (оригинал статьи: https://www.academia.edu/28789635/Бабаярoв_Кубатин_Кушан_Тюрк.каганат.pdf) Происхождение этноса, основавшего Кушанское государство, является одним из дискуссионных вопросов исторической науки. Большинство исследователей, идентифицируя юечжей с тохарами, считают последних ираноязычным этносом, и как следствие, таковыми и Кушан. В действительности, тохары не являлись ираноязычным этносом, а их язык принадлежал к особой группе индоевропейской семьи2. Сегодня в науке превалирует точка зрения об ираноязычности племен юечжи, но есть ряд учены, придерживающихся мнения об их тюркском происхождении. Если ранее исследователи на основании юечжийской ономастики и титулатуры говорили о возможной принадлежности их к тюркам [Togan 1981:39], то в последние годы китаевед А.Ходжаев в своих работах на основании сведений китайских источников приводит по этому поводу более убедительные доводы [Ходжаев 2005: 3 - 14]. Однако вопрос об этнической принадлежности юечжей до сих пор не решен окончательно и требует специального исследования. При этом следует иметь в виду, что в письменных источниках того времени нет никаких сведений об их языке. Иногда определенную ясность в некоторые аспекты этнической истории позволяют внести данные нумизматики. Это касается и вопpoca об этнической принадлежности Кушан, в частности, путем сравнения монет Западнотюркского каганата (568-742), чеканенных в Чачском оазисе и монет Кушанского царства (I в. до н.э. - III в. н.э.)3. Изучая разные аспекты монет Западнотюркского каганата, выявляются определенные параллели монет тюрков с кушанскими монетами, а именно, в таких аспектах, как иконография, тамговые знаки и титулатура. Так, в иконографическом аспекте на монетах тюрков нами выявлены следующие сюжеты, имеющие сходство с сюжетами на кушанских монетах: I. Сюжет сидящего на троне правителя. Данный сюжет имеется на двух типах монет Каганата: I) анэпиграфный тип, на л.с. изображен сидящий на троне праветель, на о.с. - тамга в форме , идентичная тамгам на монетах Западнотюркского каганата, относящихся к первому этапу его становления (Таб. I, 2.2); 2) один из типов монет известного правителя Западнотюркского каганата Тун ябгу-кагана (618-630), на л.с. которых изображен правитель, сидящий скрестив ноги на зооморфном троне, на о.с. - тамга в форме с согдийской легендой вокруг нее βγy twn cpγw x'γ'n - «Божественный Тун джабгу-каган» (Таб. I, 2.1). На данном типе монет правитель изображен сидящим со скрещенными ногами на своеобразном зооморфном троне в виде хищника из семейства кошачьих. На некоторых вариантах этих монет изображен барс, на других - лев [Ртвеладзе 2006: 61]. Изображение сидящего на троне правителя встречается также на медних монетах кушанского царя Хувншки (правил ок. 131 - 166 гг.), его подражаниях и др. (см. Таб. I, 1.1, 1.2, 1.3) [www.zeno.ru/Kushans: #41660, #43679,#617941]. II. Сюжет с изображением всадника. Среди с этим сюжетом выделяются следующие два типа: 1) на л.с. изображение сидящего на коне всадника идущего вправо, нa о.с. - тамга в форме и под ней согдийская легенда в две строки (см. Таб. I, 2.4); 2) изображение на л.с. повторяет предыдущий тип, на о.с. тамга в форме и согдийская легенда вокруг нее, читаемая нами как рnу cpγw x'γ'n - «Деньга джабгу-кагана» (см. Таб. I, 2.5). Сюжет с изображением всадника встречается также на монетах некоторых кушанских царей, начиная с первых праветелей Кушанского царства. В частности, он характерен для монет Санаба=«Герая» и т.н. Согер Meгасa [Ргвеладзе 2002: 132 - 135]. Особого внимания заслуживает явное сходство тамг на монетах западных тюрков и кушанских царей. Ранее некоторые исследователи уже отмечали схожесть тамг тюркского рода Ашидэ с тамгами Кушан, Эфталитов и тюркских династий долины Кабула VII - IX вв. [Göbl 1967 II: 256 - 258; Esin 1972: 349, Lev. VII А]. В частности, Ю.А.Зуев считает, что тамга рода Ашидэ и Кушанов имеют общее происхождение [Зуев 2002: 86]. По нашему мнению, сходство с отдельными элементами тамг кушанских царей обнаруживают не только тамга рода Ашидэ, но и тамги рода Ашина. Ранее мы же отмечали, что нижние части тамг на кушанских монетах имеют круглую (), лирообразную или дугообразную () и ромбообразную () формы. Подобные формы тамг () характерны и для монет западных тюрков [Бабаяров 2007: 34 - 35]. Мы считаем, что тамга рода Ашина имеет сходство с нижними частями тамг некоторых кушанских царей. Так, тамга на монетах Канишки I () и Хувишки () состоит из 2-х составных частей: верхней и нижней. Если верхняя часть имеет сходство с тамгой рода Ашидэ, то нижняя - с тамгой рода Ашина. Дугообразная () и ромбообразная () формы нижней части тамги на монетах Кушан имеют сходство с тамгами () на монетах западных тюрков. Хотя этот вопрос еще требует дальнейшего исследования, такое сходство может указывать на этнические связи между кушанами и тюрками.

Давайте тогда, будет полезно

В теме о сюнну разместил отрывок из Янхунена по сюнну, и там еще немного зацепило кыргызов

Почему приходится выявлять монголов Янхунен четко расписал: ну НЕТ просто раннетюркских элементов ни в тунгусском, ни в амурском, ни в корейском Значит монголы должны были тюрок отгораживать от всех этих народов. И вы явно не читали толком китайцев: нигде они не пишут что сяньби это хунны. Вообще то они ясно пишут что язык сюнну "нарочито разнился от сяньбийского". Сяньби по видимому пара монголы, то есть потомков они не оставили. Исторические монголы же это ветвь шивэй, в общем то выяснить нетрудно ведь впервые племя монголы упоминают как часть шивэй: мэну шивэй и мэнва шивэй. Вит шивэй и были монголами со 2 до 7 веков, сидели себе тихо в Маньчжурии на периферии, пока их сяньбийские братья геройствовали в Китае. Теорию вашу продвигать будете, когда найдете хоть одну руническую древнеуйгурскую или древнекыргызскую надпись на западе от Алтая. Пока что теория ваша яйца выеденного не стоит, раз все ключевые письменные памятники самих уйгуров и кыргызов находятся в Монголии и Сибири.

Рад сие слышать Хотя Таргытай по моему чисто тюркское дело. Окончание здесь вовсе не обязательно монгольское, ведь известно, что Ay в тюркских языках является звательной, почитаемой, уважительной формой. Ныне это окончание также часто встречается у тюрков, как ласкательное: аке - отец - акетай; апа - бабушка/мама - апатай, ага - брат - агатай бала - ребенок - балакай То есть это легко может оказаться именно уважительным суффиксом. Тай в 18 тюркских языках еще и значит "жеребец", тоже вариант.

А вы рассуждаете с позиции миграционистов, которые по своей воле швыряют целые народы туда сюда, аргументируя это тем что они кочевники? Увы, народы вот так просто всей толпой за тридевять земель не переселяются.

Зачем приплетать карагас, если везде в источниках стоит Кыргыз через ы/и, а Карагаса там нет нигде?

Зачем от меня ждать то? Нам про енисейцев уже который год строчит Александр Вовин, вот от него и ждите дальнейших открытий. О монголоязычии слушайте самих монголов и китайцев. И речь все же шла о конкретно сюнну, а не о гуннах в целом. Кстати сказка про отюречение уже пустила корни: присоединившийся к Вовину Вэссьер пишет, что и эфталиты, и европейские гунны были уже отюречены, но ядро их оставалось енисейским. Разумеется мне это все очень не нравится, но без текстов решительно отвергнуть енисейскую версию увы никто не в состоянии. Как я буду пользоваться ими, если не знаю казахского? А специально учить казахский ради этого я точно не стану Внутренняя Монголия это тоже Монголия вообще то. Там была родина сюнну. Халха Монголия тоже была частью их владений, и туда им пришлось перенести базу после того как Уди выгнал их из Ордоса и Ганьсу. А, так вот что Набижан имел ввиду. Вообще говоря тут больше смысл говорить о современном СУАР, так как усуни то жили как раз в Илийской долине, а вовсе не в Ордосе. Вот я решил что речь о СУАР. Но если Набижан имеет ввиду изначальную родину усуней в Ганьсу то все встает на свои места.

Разделение мигом не происходит. До полного разделения должно пройти какое то время, в ходе которого язык еще един но уже проявляются различия у разных его носителей. Данных по языкам современным и средневековым достаточно, чтобы увидеть что никакого существенного влияния монгольского языка на древнетюркский не было, а значит и не было никаких долговременных господств монголоязычных в древней Монголии. Хунну хоть и кочевники но разом массово вдруг переселяться не стали бы. Большинство их них где были там и остались.

Я увы тоже тюркских не знаю, потому сказать ничего не могу. Тут в принципе один грамматический элемент мало на что влияет, ибо мы с вами уже выяснили что к немногочисленным монгольским заимствованиям в древнетюркском относились и некоторые суффиксы, на которые вы мне сами указали.

Вы кажется не поняли о чем тут речь: во время сюнну тюркский еще полностью не разделился, его булгарская и обычнотюркская части еще не разделились, но уже были отличимы. Вот сюнну и представляли из себя булгарское подразделение согласно Янхунену. Не могу сказать, что я здесь полностью с ним согласен, ну да тут разногласие не велико: что я, что Янхунен считаем сюнну прототюрками, только разными подразделениями. И Гумилев вообще то писал про европейских гуннов, о которых сам Янхунен пишет что они как раз необязательно прото-булгары. И причем тут ДНК вообще? Мне уже надоело что тут столько юзеров напирают на ДНК, при этом не явно не понимая что более не сушествующие народы физически не способны предоставить достаточно образцов для репрезентативной выборки. Причем тут вообще ДНК сюнну? Тут без ДНК ясно что большинство казахов к сюнну не относятся, чисто по географическим соображениям.

Янхунен отлично по научному излагает мой ключевой аргумент в пользу тюркоязычия сюнну: значительное тюркское языковое влияние на их бывших землях и отсутствие такового со стороны енисейского языка. Таким образом все лингвистические выкрутасы Вовина и Ко ничего не стоят, так как они не в силах показать раннее енисейское влияние в тюркском языке В выдержке из Янхунена мы снова видим, что монгольская теория происхождения сюнну даже не рассматривается. Это в очередной раз иллюстрирует то, что я не раз говорил здесь на форуме: ныне в науке монгольская версия веса имеет мало, все аргументы черпает из археологии, и сторонников имеет в основном среди самих монголов и китайцев. Главная битва идет между тюркской и енисейской версиями После прочтения Янхунена я официально отказываюсь от мнения, что сяньби и дунху были тунгусы, и возвращаюсь к тому, чтобы считать их монголами. Раз в тунгусском не фиксируются ранние тюркские заимствования, то у меня просто нет иного выбора Это в принципе мало что меняет, так как сяньби в Монголии домирнировали сравнительно недолго, каких то 80 лет (155-235), потому неудивительно, что правление монголоязычных сяньби практически не отразилось на языке древних тюрок. Табгачей я по прежнему считаю тюрками и инородным образованием в составе сяньби, как цзе в составе сюнну.

Лингвистические аспекты гуннского периода Юха Янхунен, доктор филологических наук, монголист и уралист университет Хельсинки Проблема языка, или языков, гуннов в целом и восточных гуннов, или сюнну, в частности, представляет собой одну из величайших загадок в этнической истории Центральной Азии. Хотя родиной сюнну была Монголия, любое заключение об их лингвистической принадлежности имеет непосредственное отношение и к этнической истории Маньчжурии. В ситуации, когда филологическая работа с доступным корпусом лексического и ономастического материала, возможно оставшегося от сюнну, вряд ли способна дать какой-либо ясный результат, основной источник информации касательно лингвистической принадлежности сюнну представляется современным лингвистическим корпусом. В свете доминирующей позиции сюнну над их современниками резонно полагать, что они оставили четкие языковые следы. Хотя мы не можем наверняка отбросить вероятность того, что основной язык сюнну был позже утерян и никак не был связан ни с одной из существующих генетических групп северо-восточной Азии, территориальные и типологические соображения кажется поддерживают две специфических теории. Согласно первой теории, сюнну говорили на языке, предковом по отношению к енисейским языкам, позже распространившимся по языке Енисей и его притокам от региона Минусинска на юге до границы тундры на севере. Согласно второй теории, сюнну говорили на ранней форме тюркского языка, от которой в конечном итоге пошли тюркские популяции Центральной Азии. Две модели необязательно являются взаимно исключающими, так как в любом случае вполне возможно, что конфедерация сюнну говорила на нескольких языках. Основная проблема таким образом касается принадлежности доминирующего языка. В пользу енисейской принадлежности сюнну приводились лексические сравнения (Pulleyblank, The Consonantal System of Old Chinese, 1962. 239-265, см. также The Chinese and their neighbors in prehistoric and early historic times, 1983. 449-452), но все они остаются противоречивыми (Bailey, Iranian in Hiung-nu, 1981). Значит основной аргумент исходит от территориального расположения енисейских языков. Определенно происходя от одного прото-языка, примерно датируемого гуннским периодом (Старостин, Праенисейская реконструкция и внешние связи енисейских языков, 1982), енисейские языки типологически разительно отличаются от всех соседних лингвистических групп (Austerlitz, Agglutination in Northern Eurasia in perspective, 1970. 3-4, Вернер, К типологической характеристике енисейских языков, 1984, Werner, Das Klassensystem in den Jenissej-Sprachen, 1994, см. также Либерман, Слоговая акцентуация кетского языка, 1970, Austerlitz, Typology and universals on a Eurasian East-West Continuum, 1980b, Areal phonetic typology in time: North and East Asia, 1986b), которые включают тюркский на юге, угорский на западе, самодийский на севере и тунгусский на востоке. Эта типологическая аберрация может быть объяснена лишь если предположить, что енисейская семья представляет собой сравнительно недавних мигрантов из Центральной Азии в южную Сибирь. Историческое распределение енисейских языков предполагает, что эта миграция произошла в направлении региона Минусинска незадолго до отюречивания региона. Археологически регион Минусинска является одной из немногих территорий в северо-восточной Азии, имеющей продолжительную преемственность надежно фиксируемых культур начиная с неолита вплоть до средних веков и далее (Грязнов, Южная Сибирь, 1969, Кызласов, Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины, 1960, Вадецкая, Археологические памятники в степях Среднего Енисея, 1986). Гуннский период в этом регионе был ознаменован заменой тагарской культуры раннего железного века (примерно 700-100 гг. до н.э.) скифского круга (см. например Руденко, Культура населения центрального Алтая в скифское время, 1960, Rudenko, Frizen tombs of Siberia, 1970) вторгшейся таштыкской культурой (примерно 100 г. до н.э. до 400 г. н.э.) с явными восточными культурными и антропологическими связями (Кызласов, Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины, 1960). Наиболее логично полагать, что таштыкская культура была принесена в регион прото-енисейской популяцией, которая затем распространилась на север вдоль Енисея, ассимилируя местные этнические группы. В связи с последующей тюркской экспансией с юго-востока, большая часть таштыкской популяции была затем отюречена, составив ядро исторических енисейских кыргызов. Сам этноним Кыргыз (танское Сяцзясы), несмотря на упорные попытки найти другие объяснения (Pulleyblank, The Name of the Kirghiz, 1990), скорее всего тюркского происхождения (*Qïrq-ï-s 'сорок [племен]', множественное число от qïrq 'сорок') (Ligeti, Die Herkunft des Volksnamens Kirgus, 1921-1925, см. также Яхонтов, Древнейшие упоминания названия Киргиз, 1970). Следовательно есть серьезные причины полагать, что прото-енисейская популяция была среди этнических групп, входивших в конфедерацию сюнну. Поскольку, однако, енисейское влияние сюнну четко засвидетельствовано лишь в регионе Минусинска, было бы преждевременным заявлять, что прото-енисейский был основным языком сюнну. Если бы это было действительно так, нам следовало бы ожидать енисейские следы по всей территории сюнну. Наиболее важно то, что мы должны были бы суметь показать явные енисейские заимствования в таких языках, как тюркский и монгольский, на чьих предшественниках определенно ясно говорили на восточных землях сюнну. Вместо этого мы напротив находим огромное число тюркизмов в монгольском языке, наводящих на мысль о том, что был период, когда лингвистические предки монголов находились под властью тюркской популяции с огромным культурным и политическим потенциалом. Этот поток культурного и лингвистического влияния может быть датирован лишь гуннским периодом. Предположение, что основная часть масс сюнну в Монголии была носителями тюркского языка, позволяет отождествить современных им носителей монгольского языка с восточными ху (дунху), как и их прямыми потомками в Западной Маньчжурии, сяньби (см. также Таскин, Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху, 1984. 39-62). Последние могли все еще говорить на едином языке, остававшемся на уровне до-протомонгольского, в то время как последующее этнонимическое различие между шивэй и киданями наводит на мысль, что произошло разделение на ветви, ведущие к прото-монгольскому и пара-монгольскому. Конечно, как сяньби так и шивэй могли включать носителей нескольких языков с разными культурными связями (Ratchnevsky, Les Che-wei étaient-ils des Mongols? 1966. 245-251), но монгольские языки остаются единственной языковой семьей, которую можно связать с ними на данный момент. Это приводит нас к увязыванию Уцзи или Мохэ с тунгусской семьей, хотя, в отсутствие других отсылок, они также должны были включать ранних носителей амурского. Общая схема выше подтверждается тем фактом, что нынешние тунгусские языки не демонстрируют никаких однозначных следов раннего тюркского влияния. Это правда что есть значительный корпус лексических элементов, общих для тюркского, монгольского и тунгусского, особенно маньчжурского, но фонологические и семантические детали ясно показывают, что здесь мы имеем дело с вопросом тюркских слов, проникших в тунгусский через посредство монгольского (Doerfer, Mongolo-Tungusica, 1985. 148-150, 226-232, 238-242). Определенно не было прямого контакта между носителями тюркского и тунгусского на уровне или ранее уровня двух прото-языков. Также, все попытки найти следы тюркских элементов в других языковых семьях восточной и южной Маньчжурии, особенно амурской (Панфилов, Нивхско-алтайские языковые связи, 1973 passim) и корейской (Kho Songmoo, On the Contacts between Korean and the Turkic Languages, 1977, Hangwug e wa Teki gyei en'o dur gwa ui jebcog ei daihaye, 1980), похоже провалились, приводя нас к выводу, что территoрия тюркской языковой семьи всегда находилась значительно дальше на запад. Также, поскольку есть свидетельства сюннуского культурного влияния в Трансбайкалье (Коновалов, Хунну в Забайкалье, 1976), возможно, что лингвистические предки северных тунгусов еще не достигли байкальского региона в сюннуский период. Разумеется, многие из заключений выше зависят от того, как мы интерпретируем историю и хронологию тюркского языка. Это область, где высказывались весьма различные мнения, и занимая любую позицию мы непременно сталкиваемся с критикой сторонников других интерпретаций. Некоторые ученые, правильно распознающие присутствие тюркизмов в монгольском языке, предпочитают датировать таковые сравнительно недавними временами, полагая, что лингвистические предки тюрок не являлись политическим фактором, с которым приходилось считаться, до возвышения средневековых Тюркского и Уйгурского каганатов (Pulleyblank, The Name of the Kirghiz, 1990. 106-107). Это означало бы, что основным языком сюнну был ни тюркский, ни монгольский, и что все рамки этнических отношений в Монголии и западной Маньчжурии были фундаментально реорганизованы после гуннского периода. Однако подобные заявления противоречат лингвистическому материалу. Любые лексические сравнения между тюркским и монгольским осложняются тем фактом, что имели место влияния в разные исторические периоды, при разных политических обстоятельствах, и на разных ступенях лингвистической хронологии, создав несколько слоев заимствований в обоих направлениях. Большая часть монгольских заимствований в тюркском была передана во время и после Монгольской империи, но есть и элементы, явно предшествующие возвышению исторических монголов (Doerfer, Mongolica im Alttürkischen, 1992, The Older Mongolian Layer in Ancient Turkic, 1993, см. также Clark, Mongol Elements in Old Turkic? 1977). Тюркские заимствования в монгольском, с другой стороны, были переданы в ходе по меньшей мере двух крупных волн, из которых лишь вторая соотносится с тюркским доминированием в Монголии. Заимствования этой второй волны обладают лингвистическими характеристиками, более менее соответствующими исторически фиксируемым идиомам Тюркского и Уйгурского каганатов (Poppe, The Turkic Loanwords in Middle Mongolian, 1955, Clauson, The Turkish Elements in 14th Century Mongolian, 1959-60, Clark, Turkic Loanwords in Mongol, 1980). Заимствования первой волны, однако, происходят от тюркского языка фундаментально иного типа. Большинство признаков, которыми обладают ранние тюркские заимствования в монгольском языке, представляют собой очевидные архаизмы, такие как сохранение не-начальных гласных (как монгольское ere 'мужчина' и тюркское er < *ere) и определенное число признаков согласных в начале слов (как монгольское del 'грива' и тюркское yel < *del). Для некоторых признаков сам монгольский показывает вторичные развития, такие как спирантизация и потеря начального сильного губного взрывного согласного во всех превокальных позициях (как монгольское kaa- 'закрывать' < kaxa- < *kapa- и тюркское kap-). Мы таким образом можем считать донорский язык этих заимствований очень архаичной формой тюркского языка, куда более архаичной, чем любая возможная реконструкция на основе сравнительного анализа ныне существующих тюркских языков. Если мы определим внутренне реконструируемую протоформу тюркского как прототюркский, то язык, из которого ранние тюркские заимствования попали в монгольский язык, может быть примерно охарактеризован как определенная форма до-прото-тюркского. Есть однако один важный признак, в связи с которым до-прототюркский источник заимствований в монгольском был на инновационных позициях. Это признак ротацизма-ламбдацизма, описывающий стадиальное развитие изначальных сибилянтов (*s and *sh) в плавные согласные (*r and *l, соответственно). Поскольку ротацизм-ламбдацизм отсутствует в большинстве известных тюркских языков, включая средневековые тюркские идиомы Монголии, тип до-прототюркского, от которого произошли ранние тюркские заимствования в монгольском, должно быть принадлежал к другой ветви. Хорошо известно, что ветвь эта может быть идентифицирована с булгарской ветвью тюркского, которая ныне представлена единственным языком, используемом в волжском регионе Восточной Европы: чувашским, предполагаемым потомком языка, когда-то доминировавшем в средневековом волжско-булгарском государстве. Раннюю форму булгарского, давшую заимствования до-протомонгольскому, наиболее подходяще следует назвать до-протобулгарским. В поиске протоисторического соответствия лингвистическим контактам между до-протобулгарским и до-протомонгольским едва ли есть альтернатива взаимодействиям между сюнну и сяньби. Это соответствие также объясняет присутствие булгарского языка в волжском регионе, так как постепенное разложение империи сюнну и ее итоговое поражение от рук сяньби вполне могло вызвать волну этнического передвижения из Монголии в Центральную Азию. Это передвижение в свою очередь могло сподвигнуть другие этнические развития, кульминацией которых стало появление западных гуннов в Восточной Европе, хотя среди последних вполне могли доминировать носители других языков, нежели до-протобулгарского. Интересно, что путь западного распространения до-протобулгарского отмечен заимствованиями булгарского типа в самодийском языке (наиболее примечательно, самодийское *yür 'сто' от булгарского *yür в сравнении с общетюркским yüz) (Janhunen, Samoyed-Altaic Contacts: Present State of Research, 1977. 125, Rona-Tas, On the Earliest Samoeyed-Turkish Contacts, 1980. 380-381, см. также Корнилов, К вопросу о сибирской прародине чувашского языка, 1976). Всё указывает на то, что контакты, давшие эти заимствования, должны были иметь место в южной Сибири к концу гуннского периода. Лингвистические свидетельства таким образом говорят в пользу теории, что среди сюнну доминировали носители до-протобулгарского, хотя на местном уровне также должны были быть задействованы носители других языков, включая протоенисейский. Единственная проблема с такой интерпретацией возникает с вопросом о происхождении исторических тюрок. На данный момент этой проблеме нет иного решения, кроме как предположить, что тюрки возникли из какой-то незначительной части конфедерации сюнну, которая не имела признака ротацизма-ламбдацизма в их тюркской речи. После победы сяньби над сюнну эта часть увеличила её политический потенциал, постепенно занимая прежние позиции сюнну в Монголии. В то же время, возникли новые лингвистические признаки, вновь объединяя булгарскую и обычнотюркскую ветви в более тесно связанную общность, как демонстрируется признаками, ныне общими для чувашского и всех других тюркских языков. [Janhunen, Juha. Manchuria: an ethnic history - Helsinki: Finno-Ugrian Society, 1996 - p.185-189]

Linguistic aspects of the Hunnish period Juha Janhunen, Mongolian and Uralic linguist, PhD University of Helsinki The problem concerning the language, or languages, of the Huns, in general, and the Eastern Huns or Xiongnu, in particular, is among the great challenges in the ethnic history of Central Asia. Although the Xiongnu were native to Mongolia, any conclusion concerning their linguistic identity has immediate relevance to the ethnic history of Manchuria also. In a situation where philological work with the extant corpus of lexical and onomastic material possibly deriving from the Xiongnu is unlikely to yield any conclusive result, the main source of information concerning the linguistic identity of the Xiongnu is provided by the modern linguistic corpus. In view of the dominant position of the Xiongnu over their contemporaries, it is reasonable to assume that they left permanent linguistic traces. Although we can never fully rule out the possibility that the principal language of the Xiongnu was later lost and was not connected with any of the extant genetic groups of Northeast Asia, areal and typological considerations would seem to support two specific explanatory models. According to the first model, the Xiongnu spoke an idiom ancestral to the Yeniseic languages, later distributed along the river Yenisei and its tributaries from the Minusinsk region in the south to the border of the tundra zone in the north. According to the second model, the Xiongnu spoke an early form of Turkic, out of which the Turkic populations of Central Asia ultimately emerged. The two models need not be mutually exclusive, for it is in any case likely that the Xiongnu confederation involved several languages. The basic problem concerns the identity of the dominant language. The Yeniseic identity of the Xiongnu has also been supported with lexical comparisons (Pulleyblank 1962. 239-265, cf.id. 1983. 449-452), but all of these remain controversial (Bailey 1981). Therefore, the main argument comes from the areal position of the Yeniseic languages. Clearly deriving from a uniform protolanguage, approximately datable to the Hunnish period (Starostin 1982), the latter are typologically strikingly different from all the neighboring linguistic groups (Austerlitz 1970. 3-4, Werner 1984, 1994, cf. also Liberman 1970, Austerlitz 1980b, 1986b), which include Turkic in the south, Ugric in the west, Samoyedic in the north, and Tungusic in the east. This typological aberration can only be explained by assuming that the Yeniseic language family represents a relatively recent intrusion from Central Asia to Southern Siberia. The historical distribution of the Yeniseic languages suggests that this intrusion was directed into the Minusinsk region shortly before the Turkicization of the region. Archaeologically, the Minusinsk region is one of the few areas in Northeast Asia which contain a continuous succession of well-documented cultures extending from the Neolithic up to the Middle Ages and further (Gryaznov 1969, Kyzlasov 1986, Vadeckaya 1986). The Hunnish period was marked in this region by the replacement of the early Iron Age Tagar Culture (ca. 700-100 BC) of the Scythian sphere (Cf. e.g. Rudenko 1960, 1970) by the intrusive Tashlyk Culture (ca. 100 BC to AD 400) with clear eastern cultural and anthropological connections (Kyzlasov 1960). It is most natural to assume that the Tashtyk Culture was carried to the region by the Proto-Yeniseic population, which then spread northwards along the Yenisei assimilating local ethnic groups. With the Turkic expansion following from the southeast, the bulk of the Tashtyk population was subsequently linguistically Turkicized, yielding the core of the historical Yenisei Kirghiz. The ethnonym Kirghiz itself (Tang Xiаjiasi), in spite of persistent attempts to find other explanations (Pulleyblank 1990), is likely to be of a Turkic origin (*Qïrq-ï-s 'the Forty [tribes]', plural of qïrq 'forty') (Ligeti 1921-1925, cf. also Yaxontov 1970). There are, consequently, serious reasons to assume that the Proto-Yeniseic population was among the ethnic groups contained in the Xiongnu confederation. Since, however, the Yeniseic impact of the Xiongnu is concretely documentable only in the Minusinsk region, it would be premature to claim that Proto-Yeniseic was the principal language of the Xiongnu. If this had been the case, we would expect to find traces of Yeniseic influence all over the Xiongnu territory. Most importantly, we should be able to point out clear Yeniseic loanwords in languages such as Turkic and Mongolic, ancestors of which were quite certainly spoken in the eastern neighborhood of the Xiongnu. What we do find, by contrast, is a huge number of Turkic loanwords in Mongolic, suggesting that there was a period when the linguistic ancestors of the Mongols were dominated by a Turkic population with a massive cultural and political potential. This flow of cultural and linguistic influence can only be dated to the Hunnish period. The assumption that the bulk of the Xiongnu masses in Mongolia were speakers of Turkic allows the contemporary speakers of Mongolic to be identified with the Eastern Hu as well as their immediate descendants in the Western Manchuria, the Xianbei (Cf. also Taskin 1984. 39-62). The latter may still have spoken a uniform language remaining at the level of Pre-Proto-Mongolic, while the subsequent ethnonymic distinction between the Shiwei and Khitan suggests that the division had been completed between the branches leading to Proto-Mongolic and Para-Mongolic. Of course, both the Xianbei and the Shiwei may have comprised speakers of several languages with different cultural affiliations (Ratchnevsky 1966. 245-251), but Mongolic is the only language family that can today be associated with them. This leaves the Wuji or Mohe to be identified with the Tungusic family, though, in the absence of other points of reference, they must also have comprised the early speakers of Amuric. The above general scheme is confirmed by the fact that the present-day Tungusic languages show no unambiguous traces of early Turkic influence. It is true, there is a considerable corpus of lexical items shared by Turkic, Mongolic and Tungusic, especially Manchu, but the phonological and semantic details show clearly thai it is a question of Turkic words transmitted into Tungusic through the intermediation of Mongolic (Doerfer 1985a. 148-150, 226-232, 238-242). Clearly, there was no direct contact between the speakers of Turkic and Tungusic at or prior to the level of the two protolanguages. Also, all attempts to find traces of Turkic elements in the other language families of Eastern and Southern Manchuria, notably Amuric (Panfilov 1973 passim) and Koreanic (Kho Songmoo 1977, 1980), seem to have failed, suggesting that the territory of the Turkic language family was always located substantially further to the west. Also, since there is evidence of Xiongnu cultural influence in Transbaikalia (Konovalov 1976), it is likely that the linguistic ancestors of the Northern Tungus had not yet reached the Baikal region during the Hunnish period. Of course, many of the above conclusions depend on how we interpret the history and chronology of Turkic. This is a field where widely different opinions have been expressed, and taking any stand will inevitably raise criticism from those adhering to other interpretations. Some scholars who correctly recognize the presence of Turkic loanwords in Mongolic prefer to date these to very recent times, assuming that the linguistic ancestors of the Turks were not a political factor to reckon with before the rise of the mediaeval Turk and Uighur Khanates (Pulleyblank 1990. 106-107). This would mean that the principal language of the Xiongnu was neither Turkic nor Mongolic, and that the whole framework of ethnic relationships in Mongolia and Western Manchuria was fundamentally reorganized after the Hunnish period. However, such claims are contradicted by the linguistic material. Any lexical comparisons between Turkic and Mongolic arе complicated by the fact that that there have been influences during different historical periods, under different political circumstances, and at different stages of linguistic chronology, resulting in several layers of loanwords in both directions. Most of the Mongolic loanwords in Turkic were transmitted during and after the Mongol empire, but there are items obviously predating the rise of the historical Mongols (Doerfer 1992, 1993, cf. Clark 1977). The Turkic loanwords in Mongolic, on the other hand, were transmitted in at least two major waves, of which only the second corresponds to the period of Turkic dominance in Mongоlia. The loanwords of this second wave bear linguistic characteristics more or less congruous with the historically recorded Turkic idioms of the Turk and Uighur Khanates (Poppe 1955b, Clauson 1959-60, Clark 1980). The loanwords of the first wave, however, derive from a Turkic language of a fundamentally different type. Most of the features exhibited by the early Turkic Iоanwоrds in Mongolic are obvious archaisms, such as the preservation of non-initial vowels (as in Mongolic ere 'man' vs. Turkic er < *ere) and a number of word-initial consonant qualities (as in Mongolic del 'mane' vs. Turkic yel < *del). For some features Mongolic itself shows secondary developments, such as the spirantization and loss of the original strong labial stop in all prevоcalic positions (as in Mongolic kaa- 'to close' < kaxa- < *kapa- vs. Turkic kap-). We may therefore regard the donor language of these loanwords as a very archaic form of Turkic, much more archaic than could ever be reconstructed on the basis of the comparative analysis of the Turkic languages surviving today. If we identify the internally reconstructable protoform of Turkic as Proto-Turkic, the language from which the early Turkic Ioanwords were borrowed into Mongolic may tentatively be characterized as some kind of Pre-Proto-Turkic. There is, however, one important feature, in which the Pre-Proto-Turkic source language of loanwords to Mongolic was on innovative lines. This is the feature of rhotacism-lambdacism, which involves the positional development of original sibilants (*s and *sh) into liquids (*r and *l, respectively). Since rhotacism-lambdacism is absent in most of the known Turkic languages, including the medieval Turkic idioms of Mongolia, the type of Pre-Proto-Turkic from which the early Turkic loanwords of Mongolic derive must have belonged to a different lineage. It is well known that this lineage can be identified with the Bulgharic branch of Turkic, which is today represented by a single language spoken in the Volga region of Eastern Europe: Chuvash, a presumable descendant of the language once dominant in the mediaeval Volga Bulghar state. The early form of Bulgharic which yielded loanwords to Pre-Proto-Mongolic is most appropriately to be termed Pre-Proto-Bulgharic. Looking for a protohistorical correlation for the linguistic contacts between Pre-Proto-Bulgharic and Pre-Proto-Mongolic, there is hardly an alternative to the interaction between the Xiоngnu and the Xianbei. This correlation also explains the presence of a Bulgharic language in the Volga region, for the gradual degradation of the Xiongnu empire and its final defeat by the Xianbei may well have induced a wave of ethnic movement from Mongolia towards Central Asia. This movement may, in turn, have triggered other ethnic developments, which then culminated with the appearance of the Western Huns in Eastern Europe, though the latter may well have been dominated by speakers of languages other than Pre-Proto-Bulgharic. Interestingly, the route of the westward diffusion of Pre-Prolo-Bulgharic is marked by loanwords of the Bulgharic type in Samoyedic (most importantly, Samoyedic *yür 'hundred' from Bulgharic *yür vs. General Turkic yüz) (Janhunen 1977. 125, Rona-Tas 1980. 380-381, cf. also Kornilov 1976). By all tokens, the contacts underlying these loanwords must have taken place in Southern Siberia towards the end of the Hunnish period. The linguistic evidence favors, consequently, the view that the Xiongnu were dominated by speakers of Pre-Proto-BuIgharic, though, at the local level, speakers of other languages, including Proto-Yeniseic, must also have been involved. The only problem with this scheme concerns the origin of the historical Turks. For the time being, there is no other solution to his problem than to assume that the Turks originated from some marginal section of the Xiongnu confederation which lacked the innovation rhotacism-lambdacism in their Turkic speech. After the victory of the Xianbei over the Xiongnu, this section increased its political potential, gradually taking over the previous positions of the Xiongnu in Mongolia. At the same time, new linguistic innovations arose uniting the Bulgharic and General Turkic branches once more into a more intimate union, as is reflected by the features shared today by Chuvash with the rest of the Turkic languages. [Janhunen, Juha. Manchuria: an ethnic history - Helsinki: Finno-Ugrian Society, 1996 - p.185-189]

Закончил только что наконец переводить главу о сюнну из книги финского монголиста Янхунена "Маньчжурия: этническая история". Прекрасная работа, отлично суммирует ключевые языковые аргументы по тюркоязычию сюнну, именно основываясь на современной языковой ситуации с тюркскими, монгольскими и енисейскими языками. Размещу здесь и английский оригинал, и мой русский перевод. Текст большой, так что версии на двух языках поставлю отдельно.

Ты всерьез решил опираться на Кызласова, мой знакомый с вк, которого я здесь выпустил на свободу? Никаких древних хакасов в природе не было, хакас это лишь китайская кличка хацзясы, а подлинным именем народа всегда было кыргыз. Ни одного хакаса ни в тюркских, ни в мусульманских, ни в византийских, ни в тибетских источниках не найти. Там стоят Кыргыз (тюркские), Хырхыз (мусульманские), Керкир (византийские) и Гиртис (тибетские). У твоего народа действительно далекое тюркское прошлое: никуда ты тюркизмы из монгольского не денешь, как не сможешь найти монголизмы в древнетюркском

Фольком эта версия станет лишь когда найдут достоверно хуннские тексты на тюркском языке. Пока их нет хуннский язык остается неизвестным и тюркской версии придется считаться с енисейской и монгольской. А синологи неплохие у казахов вообще то есть вполне, странно, что вы этого не знали. Перевели нам немало китайских материалов и издали, увы лишь на казахском, в серии "История Казахстана в китайских источниках". Там и Таншу, и Ляо ши, и Юань ши, и записки всяких Чанчуней, и цинские документы есть. Не знаю, что там писал этот малоизвестный Набижан, но из известных исследователей сюнну никто не отрицает локализацию хуннов в Монголии Там как бы китайцы все совершенно ясно пишут: родина сюнну это Ордос во Внутренней Монголии. Близко к ним в Ганьсу изначально жили усуни, которых затем хунны переселили в Илийскую долину вместо бежавших оттуда юэчжи. Ни за что не мог бы Китай играть такой огромной роли в истории сюнну, будь те далеко на западе.

Монета Туракины-хатун из Дманиси (1244) надпись (на тюркском): Ulugh Mughul Ulus Bek - Глава Великого Монгольского Государства обратная сторона: lā ilāh illā Allāh Muhammad rasūl Allāh - Нет Бога кроме Аллаха, а пророк Мухаммед посланник Аллаха Выбито в Дманисе в году два и сорок и шестьсот (1244 год нашей эры) [Bennet, Kirk. A Catalog of Georgian Coins - Santa Rosa: Stephen Album Rare Coins, 2014 - p.88-89 (coin #236)]

За крохами лезьте сами в словарь Фасмера. И будьте добры приведите мне собственную скандинавскую кроху

Маньчжуроведу АКБ отвечаю: не приписывайте мне всякой ерунды Нигде я не говорил что в русском много монголизмов - их там крохи, потому что не то что на Руси, даже в самом улусе Джучи монголов был мизер. Они однако там были и это факт. Точно так же и скандинавы на Руси таки правили - найдите ка мне АКБ норвежские слова в русском (если конечно вы еще не успели записать Рюрика в казахи)