Аrсен

Ер-Таргын: Часть IV Старый воин не стал больше мешкать. Он догнал Таргына, соединил его с девушкой и сказал им на прощанье: «Езжайте! Я хочу, чтобы достигли вы счастья, которого я не достиг!» Таргын и Акжунус тронулись в путь и скоро оказались на раздольных берегах реки Едиль, во владениях Орманбет-ногайлы. В те времена народ Орманбет-ногайлы делился на десять улусов, и в каждом улусе правил свой хан. Одним из них был Ханзада-хан. В его улусе и остановился Таргын. Бий, принявший его, спросил: — Из какого ты рода, от кого повелась ваша кость? Батыр назвал свой род и дальних предков. — Как же тебя зовут? — Таргын — мое имя. — А кто твоя спутница?— спросил бий. — Моя спутница дочь Акша-хана Акжунус. — Если она дочь Акша-хана, то как оказалась она в этих степях, вдали от своей обители? — Я похитил ее,— сказал Таргын. — Таргын, кто ты, если осмелился похитить дочь хана?— изумился бий. Отвечал ему Таргын: — Я тот, кто разбил Олалай-хана! После этих слов бий проникся уважением к своим гостям. Он и раньше был наслышан о подвигах Таргына. После этого бий отправился к Ханзаде-хану и рассказал ему о гостях. Хан немедля вызвал к себе Таргына и Акжунус, оказал им почести, с которыми встречают самых знатных гостей. И, кроме того, хан сказал своему бию: — Через десять, а может, пятнадцать дней, которые Таргын проведет рядом с красавицей Акжунус, он заскучает по друзьям, по соратникам своим — батырам, по весельчакам-мурзам, по сверстникам, с кем делился сокровенными тайнами. В душу его проникнет тоска, а грудь наполнится печалью. И захочет он уйти в другие края. А чтобы не случилось этого, подружи его с моими батырами, пусть объездит как гость все аулы. А когда сойдется душою со всеми достойными моими людьми, привяжется сердцем к нашей воде и земле, не станет батыр тосковать по родному кочевью. Бий познакомил Таргына со всеми батырами и достойными людьми, показал земли, подвластные Ханзаде-хану. После того как Таргын побывал во многих аулах, он снова вернулся к Акжунус. А все батыры,и мурзы собрались у хана на сбор. И узнали они на этом сборе обо всех подвигах Таргына. Сказали бии: — Если это и есть знаменитый Таргын — все мы знакомы с ним. И считаем, что достоин Таргын своей славы. Повеление ваше исполнено — мы воздали ему все почести. И еще сказали бии: — Если это Таргын, то нам нужно направить его против торгаутов-калмыков на берег Шагана. Только вчера они свалились на нас как проклятие бога и отня¬ли силой те наделы, что семьдесят семь поколений пред¬ков наших считали своими. Пусть Таргын вернет нам наши земли на берегах Шагана. Хан поддержал решение биев. Позвал он к себе Таргына. — Ты покинул свой край и отправился в Крым,— сказал хан батыру.— Ты разбил врагов крымского журта — Олалая и Булалая. А теперь ты вошел в наше подданство. Ты должен освободить наши земли от торгаутов, чье войско собрано под черным бунчуком из конских хвостов. Сказал Таргын: — Хорошо, хан, я согласен. И еще он сказал: — В этот поход я отправлюсь не оттого, что стою у тебя под началом. Задета честь всех ногайлы. И если тенгри будет угодно— все снова встанет на место свое. Но только в спутники дай мне троих из сидящих сейчас перед троном твоим. Хан спросил: — Кого ты возьмешь? И ответил Таргын:Карасай Кобен, Алшагыр Теген, Омар Сабен, — Дай ты в спутники мне сына Карасая Кобена, сына Алшагыра Тегена и сына Омара Себена. Вместе мы выступим в поход. И приказ ваш будет исполнен. Таргын и три его товарища выступили в поход на торгаутов. Захватчики еще не успели вольно расположиться на берегах Шагана. Не выдержали враги натиска батыров, духи предков покинули их, и они разбежались. Батыры разгромили вражеский стан, как стадо овец погнали торгаутов и выдворили их за перевал у верховий Шагана. Таргын, сделав это, не успокоился. Он решил, что если торгауты задумали вернуться, то теперь они должны собирать новое войско. Батыр поднялся на вершину огромного дуба, что рос возле седловины перевала. Он сел верхом на ветку дуба, но она оказалась гнилой. Батыр упал с самой вершины дерева и ударился спиною о землю. Больше он не мог и шевельнуться. И опечалился он оттого, что увечье это он получил не в бою, не от сабельного удара и не от стрелы, что даже крови своей не увидел. Таргын лежал недвижим, а спутники ничем не могли помочь ему. Решились батыры доставить Таргына в ханскую ставку. Сделали носилки из четырех перекрещенных копий, приладили их к двум коням. А чтобы батыра не мучила боль на ходу, они намертво привязали его к древкам копий. Ханзада-хан созвал лучших лекарей, долго бились они над Таргыном, но вправить позвонок не смогли. Таргын не в силах был даже сдвинуться с места. В это время ханская ставка стояла у горы Булгыр, в которой было шесть пещер, из которых вытекали шестьдесят ручьев. Хан свернул свою ставку и откочевал на берег Шагана, на вновь обретенные земли. Он оставил Таргына с Акжунус и конем Тарланом, снабдив их припасом еды на шесть дней. Ханзада-хан сказал, что пришлет за ними своих людей, когда обоснуется у берегов Шагана. Прошла неделя. Но от хана не было вестей. Кончилась еда у Таргына и Акжунус. Некому было пасти коня Тарлана. Прошло десять дней. Но на помощь к ним никто так и не пришел. Печалью наполнилось сердце Таргына. Там, в Крыму, рядом с ним были верные друзья, батыры и мурзы. Разве бы лежал я так, если бы рядом были они, но променял я их верную дружбу на любовь ханской дочери, а теперь вот расплачиваюсь за это,— подумал Таргын. И запел он свой печальный толгау — О гора, ты гора Булгыр! На вершине твоей облако у подножья. Как многолюдный базар так недавно шумел аул! Но ушли от тебя облака, у подножья аула нет! И осталась гора одна, как покинутая сирота!.. Смерчем черным на злых врагов налетал я когда-то стремглав, но покинули силы меня, даже голову мне не поднять. На коротком своем веку — в скольких битвах я побывал, без царапины, невредимым, из ристалищ лихих выходил! Кто ж подумать мог бы тогда, что судьбою предписано мне здесь от голода умереть? На лугу, средь высоких трав, отлетит от меня душа. http://www.ertegi.ru/index.php?id=7&idnametext=49&idpg=1

— Чем зря проливать слезы, лучше встань и сними со своей головы покрывало,— сказал Кожак.— Я хоть и стар, но не тот, кого стоит ненавидеть. Доблесть моя устрашает врагов, а силы моей хватит, чтоб усмирить молодого. Вправе нынче я выбирать, а не ты. Покажи себя. Стать свою и лицо, брови, волосы, лоб и глаза. Погляжу я, как ты сложена. И если придешься по нраву ты мне, то возьму тебя в жены. Если нет, хоть моли на коленях,— оставлю в степи. Тогда девушка перестала плакать, и вот что она сказала Кожаку: — Эй Карткожак! Оглянись и поводья коня натяни! Только что свою жизнь на меня ты поставил и с трудами большими отбил. Как ты можешь теперь, похваляясь, изъяна во мне искать? Так знай хоть, за кем столько дней ты по следу скакал, за кого свою жизнь недавно поставил на чашу весов. Я — дочь Акша-хана, чье счастье и доблесть выше всех в сорока крымских ханствах. Как гусенка степного растили меня мои мать и отец. Но и гуси, научившись летать, ищут пару себе. Средь овечек от самой драгоценной овечки я пила молоко, но окрепли копытца и я заискала простора. Среди вольных коней самым резвым и самым заметным я была скакуном. И нашла себе пару — аргамака, и с ним к голубому заветному озеру счастья я держала свой путь. Но на этом пути ты предстал, и счастье мое погубил, а теперь захотел оценить мою стать. Что ж, ступай на базар Бухары, там увидишь ты пряжу ту, что шелка нежнее и длиннее аркана, и тогда ты представить лишь сможешь, какие косы у дочери хана. А потом отправляйся к зергеру, он браслеты витые из золота чистого льет. Пуговицу златую ты спроси у него, и тогда ты представить лишь сможешь, какая у меня голова. А потом отправляйся к мулле, что выводит священную вязь на бумажных — со скатерть — листах, посмотри на крутые извивы калама, и только тогда ты представить лишь сможешь, какие брови у Акжунус. А потом отправляйся в цветущий сад, найди средь плодов благодатных фисташку, и тогда ты представить лишь сможешь нос точеный красавицы-дочери хана. А потом в Самарканд отправляйся, там увидишь деревья сандала, что растут словно слитые вместе и тогда ты представить лишь сможешь зубы белые Акжунус. А потом ступай к кузнецу, проволоку он тянет из серебряных слитков, и тогда ты представить лишь сможешь руки красавицы — дочери хана. А потом от правляйся ты в лес, трепетного увидишь там зайца, и тогда ты представить лишь сможешь стана округлость красавицы Акжунус. Свежий снег поутру ты когда-нибудь видел? С ним сравнится одним белизна моей кожи. А румянец на щеках моих — кровь на этом снегу. Красотою моею восхищались послы из Мысыра, Урыма, Чинмачнна и Унду. А мудрость мою оценила благородная знать десяти ногайлинскнх родов. Солнца луч не касался лица моего, а волос не ласкал даже ветер. Но думать кто мог, что когда-то и свободную лань петля захлестнет. В петлю эту сама я пошла из родного гнезда, чтоб с любимым сойтись, как сойдутся осколки разбитого блюда. Не разлучай меня с избранником моим. Не всякий, кто силой вершит свое дело,— батыр. Даже если батыром прозвали его — не достоин он это высокое звание носить. Ты батыром себя называешь, Кожак. Благородным батыром. Так ив разлучай же меня с моим львом! Страсть воспылала в Кожаке, когда Акжунус воспела перед ним свою красоту, но в то же время слова Девушки заставили его крепко задуматься. Он не отпустил Акжунус, но не оттого, что было ему жаль лишиться красавицы. Карткожак не мог вернуться назад с пустыми руками. Ведь тогда бы все сказали, что он свернул на полпути, испугался. «Нет, не бывать тому,— решил Кожак.— нe стану я славы своей лишаться из-за какой-то девицы». Акжунус тоже убедилась в том, что Кожак хоть и заколебался, но менять своего решения не собирается. — Эй, Картожак! Ты младенцем в колыбели не плакал. Не просил материнскую грудь, когда тебе не давала ее мать твоя, чьи ладони были окрашены хною, а грудь источала тонкий запах жупар. Годовалым ребенком ты уже не боялся ни огня ни воды. А в тревожную ночь грозовую задушил ты змею, что вползла незаметно для взрослых в твою колыбель. И отец твой суровый, как горные скалы, тот, кто край свой от недругов злых охранял, безрукавный свой панцирь годами с себя не снимая, порадовался за тебя. В пять лет смастерил ты из прутика лук. А когда ты стрелу в первый раз боевую пустил — шесть сотен шагов пролетела она. Брат твой старший тогда ликовал больше всех, он отдал тебе лук из рогов таутеке и красные стрелы из таволги горной. В десять лет засверкал ты невиданной мощью, словно бивень слоновий. В красно-синее платье ты стал наряжаться, пояс крепко стянув, ты подвесил к нему меч аршинный, похожий на рыбу. А на празднествах шумных, штаны подвернув, выходил на борьбу с палуаном, что старше тебя был на несколько лет. И родня ликовала твоя. А в пятнадцать ты возглавил свой род. Лук себе ты согнул из сосны молодой, а из стройных березок вытесал стрелы. Обучился искусству владенья мечом и найзой. Гарцевал на коне. И глядя на это — ликовал твой аул. В двадцать лет ты на девушках взгляд свой задерживать стал, перестал сторониться игрищ и забав, словно некуда было расходовать силы свои. Рады были друзья за тебя. В двадцать пять заковал ты в доспехи себя боевые. Грозен лед твоих глаз был, когда среди воинов славных ты в свой первый поход снарядился. И когда не в открытом бою, а попавшись на подлую хитрость врага, брат твой старший погиб — ты, гарцуя пред войском, бросил клич боевой и убийцу брата вызвал драться один на один. Враг коварный не смог устоять перед грозною силой твоей — вы на пиках сошлись,— через миг опустело седло скакуна вороного с отметиной белой во лбу. Враг на землю упал, но его ты не стал добивать. А спешившись сам, коня своего отпустил. Вы рубились на саблях, за кинжалы взялись. И врага одолеть ты сумел в поединке, и алою кровью его ты окрасил зеленые травы. Глядя на это, ликовали аламаны ногайлинскнх родов. В тридцать пять с бубенцами найза под коленом была у тебя — ты возглавил с ней войско. Ты как ястреб устремлялся в погоню, завидев врага. Страх рождали волчье-серая масть боевого коня твоего, ты как вихрь врывался на нем в города. Ликовало все войско, встречая тебя. В сорок пять ты опорою древнего Крыма надежною стал, города на подветренном крае за тобою в спокойствии жили, как за каменной мощной стеной. Только стоило вражьему кличу раздаться, ты, навстречу пришельцам один против тысяч встав, побеждал. И, глядя на это, ликовал весь народ. В пятьдесят пять, Карткожак, твоя мудрость достигла вершины, многотрудные споры ты решал справедливо на сборах великих. И тогда ликовали все ногайлы. Шестьдесят и пять лет тебе нынче. Как осенний ковыль побелела твоя борода. Неужели иссохла, как в засуху черный ручей, в жилах кровь твоя, Карткожак? Неужели ты друзей растерял, что явился один? Неужели врагов не нашел, чтобы с ними сразиться за правое дело? Или думаешь, ты, что под старость на белой твоей голове вдруг как мудрости знак народятся рога? Как ты радостно смотришь на ханскую дочь! Неужели подумал, что я, коль сбежала с джигитом чужим, за тобою пойду так же просто? Я люблю одного — и никто в этой жизни не нужен мне, хоть убей — за тебя не пойду. Если раньше батыром ты был, то теперь голова твоя стоит не больше, чем засохший кизяк на дороге! Возвысился духом Карткожак, когда красавица воспевала его подвиги, благородство и мудрость, но, услышав последние слова ханской дочери, он сник. Не разгневали батыра слова Акжунус, а лишь пробудили в нем голос разума. Подумал Карткожак: «Вся жизнь моя до пятидесяти пяти лет известна ханской дочери, словно все это время рядом со мною ходила она. Благородная мудрость ее несомненна. Она любит Таргына. Не простится мне грех, если силой я возьму ее в жены». И еще он подумал: «Какую я жизнь прожил до пятидесяти пяти лет, и какою она будет в шестьдесят мять? Силы мои не покинули меня, и только что я доказал это, нет, и в старости верен себе должен быть человек. И об этом сказала сейчас мудрая девушка. Нужно найти в себе смелость признать ее правоту. Пусть влюбленные снова сойдутся». http://www.ertegi.ru/index.php?id=7&idnametext=48&idpg=2

Ер-Таргын: Часть III Акжунус тоже натянула повод, она верила в неотвратимую силу Таргына. И пока всадник далекий приблизился к ним, они стояли рядом, беседуя между собой. Всадник, увидев, что беглецы остановились, тоже сбавил ход коня, который в гору шел размашистым скоком, а на спусках летел, словно падающая звезда. С боков скакуна слетала клочьями пена, а грива и хвост развевались как вихри. И вот он уже рядом. Всадник оказался могучим воином в тяжелых стальных доспехах, как и Таргын. Это был старый воин — на необъятную богатырскую грудь его спускалась седая борода. Таргын поклонился, приветствуя его, как пристала младшему приветствовать старшего летами мужчину. Просветлел лицом могучий, как каменное изваяние на вершине горы, старец и принял приветствие Таргына, — Что выслеживаешь ты в степи, батыр,— дикого зверя или врага? Мрачен и суров твой облик, как снежный буран, а сложением походишь ты на кречета, вскормленного на добром корме. Нет, не праздно ты бродишь в степи. Скажи, что погнало тебя в этот путь?— спросил Таргын. — Девушка та, что как в небе звезда, та, что умом и красою равно отмечена богом. И девушку эту — красавицу Акжунус — ты похитил и с нею бежишь. Я же отбить у тебя ее вышел. Старость моя — это все, что в укор мне поставить ты сможешь. Но сединою отмечен и возраст пророка. Лук неспроста на плече у меня, не для забавы кинжал на ремне. Без сожаленья смерть свою встречу, но если ж она вдалеке от меня — я Акжунус у тебя отобью!— ответил воин. — Я бы назвал тебя перевалом, что не по силам даже атану. Я бы назвал тебя ветром из горных ущелий. Вижу, что телом могуч ты и смел. Но чем я хуже, чтобы невесту тебе уступить? Кто я такой — знает народ! А тебе уж давно бы пора назваться! — Я такой же батыр, как и ты, я брал города и один, как и ты, бросался на целое войско, но все это было давно. Благороден и доблестен род мой, и славу крымцев я когда-то вознес на тулпаре крылатом — все сорок крымских журтов помнят об этом. Дальний мой предок — знаменитый Ер-?олык, отец мой — Коянак-батыр, до сих пор он у всех на устах. А я — сын того Коянака — Карткожак! — Храбрость твоя полыхает пожаром, и никто усомниться не сможет в твоих богатырских делах. Годы мудрости дали, наверное, тебе. Подумай, ну как ты отобьешь у меня Акжунус? — спросил Таргын. — Если сам Тенгри руку мою направит — я пику всажу тебе под ключицу. Я кинжалом взмахну и взрежу им сердце твое. Я кровью твоею окрашу Тарлана-коня, на котором ты сидишь передо мной. И храбрость твоя тебя не спасет, потому что решит это дело лишь богатырский опыт мой! И если ты веришь в счастье свое, а не в мои слова, то выходи на поединок. Ты моложе меня. И поэтому первый черед — мой. Если ты достойный мужчина — не оспаривай это право мое. А расстояние — сам назначь мне,— сказал Карткожак. Таргын был не из тех, кто стал бы оспаривать право старшего на первую стрелу: — Пусть останется право твое за тобою, старик! Таргын не нарушил приличий, хотя гнев распирал его. Он спокойно ожидал своей очереди, а старик глядел на него злобно, словно взбешенный верблюд. Но не захотелось вдруг Карткожаку стрелять в благородного батыра, который уступил ему право первого выстрела и теперь, гордо расправив грудь, восседал на коне. И это была не жалость. «Я старик,— подумал Карткожак, время мое отошло. Он же молод, и все у него впереди. Не вчера ли еще он разбил врага, с которым не могли сладить семь колен наших предков? Став аскербасы, он смог мир и покой воцарить в нашем журте. Нет, он рожден не для одного только рода, а на счастье всего народа ногайлы. И где бы ни ходил, он будет думать о чести всего ногайлин-ского народа...» И еще подумал старик: «Не буду-ка я убивать его и калечить коня, покажу свою силу иначе. А когда он в ней убедится, то и сам мне уступит ханскую дочь...» В колчане у Карткожака было много стрел, и среди них: кез-стрела — боевая, тиз-стрела — охотничья, кияк-стрела — свистящая стрела, стрела «ягнячья лопатка», стрела с наконечником, как лунный серп, медная рогатая стрела, кровавая — красная стрела, стрела бронебойная. Но из всех стрел взял старый воин единственную догал-стрелу, с тупым утолщением на конце, и вложил ее в лук. Натянул тетиву на всю длину стрелы и выстрелил. Он целил в золоченый колчан, на который опирался Таргын, и догал-стрела разнесла его вместе со всеми ста шестьюдесятью стрелами, что хранились в нем. — А теперь мой черед!— сказал Таргын и выхватил саблю из ножен. — Нет, постой!—закричал Карткожак.— Я не целил в тебя, я метил в твой колчан. Думал, что ты поймешь мою доброту, думал, укротишь ты свой гнев. Но не понял ты ничего, потому становись заново. И подумал Таргын: «Старик говорит правду. Если бы он захотел, то попал бы без труда в коня моего, что выше утеса, в меня, ведь я с целую гору. А если отклонилась стрела, почему угодила она не куда-то, а в колчан? Нет, прав старик, и поступок его нужно оценить, я встану снова, пусть использует свой выстрел по-настоящему». И вспомнились Таргыну слова матери: «Не ходи мимо ханского дворца, а если придется пройти — не оглядывайся». Понял он, что близок час его смерти. Но честь для мужчины дороже, чем жизнь, и не жалел Таргын, что оказался ненароком возле ханского дворца, что встретил и полюбил красавицу Акжунус. Но одно печалило его — испокон веку повелось в народе, что батыр должен погибнуть в бою, защищая народ, а он шел на смерть ради одной своей любви. Крепко опечалилась Акжунус, когда увидела, что из-за нее батыр подставляет себя под стрелу. Не стала она ждать, пока Карткожак приладит свою кровавую красную стрелу, и подъехала к Таргыну. — Батыр, смерть ты должен принять в бою, отстаивая честь народа. Не стоит тебе драться со старшим братом своим из-за девушки. Оставь меня и уезжай,— сказала Акжунус. Батыр — прост сердцем и, как всякий храбрец, наивен как дитя. «Избалованная ханская дочь наслышалась о моей славе и сама стала искать со мной встречи, нарушив заветы отцов. Нет, не добродетель это, а прихоть ветреной красавицы. А теперь, в трудный час, я стал ей не мил, и выбрала она этого Кожака. И из-за нее-то я был готов голову сложить...» — так подумал Таргын, и охватила его великая обида. Развернул он коня и, даже не взглянув на девушку, двинулся прочь. Возрадовался Кожак, словно с плеч его рухнула тяжкая ноша, ведь хотя и не дрожала рука его — сердце билось все это время в тревоге. Он подошел к девушке, которая сошла с коня и, закрыв лицо покрывалом, венчавшим ее высокую шапку, горько плакала, усевшись на землю. — Что ты плачешь?— спросил Кожак.— Не потому ль, что считаешь меня беркутом старым, с насеста свалиться готовым? Или дряхлым таким, что пригорка осилить не может? Так услышь то, что хан повелел: кто сумеет догнать вас — тот возьмет тебя в жены, и если убита ты будешь в погоне, то не взыщут за смерть твою ни с кого в этом мире. Будешь плакать, я отрублю тебе голову и уеду. Раскрой лицо! Но девушка не раскрыла лица. И только стала плакать еще пуще. http://www.ertegi.ru/index.php?id=7&idnametext=48&idpg=1

Пошел воин к Таргыну и передал слова девушки. Но Таргын был не только бесстрашным батыром, ума и рассудительности ему хватало с избытком, а поэтому задумывался он не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне ногайлинского журта, было ему сейчас не до свиданий с девушками. Но знал он и то, что ханская дочь ни за что не оставит в покое человека, узнавшего ее сокровенную тайну. Задумался над этим батыр, но так и не нашел верного решения. «Что ж,— подумал он,— подождет ханская дочь, пока будет у меня на то время». С этим дерзким ответом отослал он воина. Став военачальником, Таргын не снимал с себя доспехов и не сходил с коня. На следующий день незаметно для себя он оказался возле ханского дворца. Таргын проскакал мимо минарета с голубым куполом и, когда поравнялся с золоченным окошком, конь под ним вдруг запнулся. Упала с головы Таргына соболья шапка, и стал виден черный айдар на белом как полная луна челе. Батыр сошел с коня, чтобы подобрать шапку, и тут заметил, что из окна кто-то разглядывает его тайком. Это была несравненная красавица Акжунус. Красотою своей она затмевала луну на ночном небосводе. И была она телом белее самой белой пшеничной муки, а ликом светлее степных миражей. Шелковистые косы ее спадали до пят, брови тонкие гнулись как луки тугие, а ресницы — стрелы острые в этих луках. Красотою своею могла Акжунус свести с ума любого, на кого падал взгляд ее бездонных и ясных, как у лани, глаз. Увидев ханскую дочь, Таргын тут же забыл про свои былые опасения. И воспылал он желанием встретиться с ней. И Акжунус, когда увидела Таргына, тоже вмиг позабыла обиду. Снова призвала она к себе нукера и повелела ему повторить Таргыну вчерашние свои слова. А Таргын с нетерпением ждал гонца, В назначенный срок он пришел к золоченому окошку. Девушка раскрыла окно и впустила джигита в свои покои, встретила как дорогого гостя, подала ему чаю, напоила шербетом и медом. В беседе они узнали все друг о друге и скоро уже смеялись и шутили как добрые друзья, раскрыли сокровенные тайны свои и мечты. Вскоре молодые люди поняли, как близки они душою друг другу. Когда предутренний ветерок пахнул в окно, Таргын решил покинуть девушку. И сказала ему красавица: — С тех пор как стала я взрослой, а красота моя достигла расцвета, ни на ком не задерживался мой взгляд. И ни с кем еще не довелось мне беседовать вот так — наедине. С тех пор как слух о вас дошел до меня, лишилась я сна и покоя, перестала пить и есть. Не вините меня за то, что я, девушка, стала первой искать этой встречи. И добавила: — Если же вы меня не простите, то печаль вовек не покинет меня. Навещайте меня, когда я подам о себе весточку. И не отказывайтесь от моего приглашения. — Повеление ваше я принимаю...—Ответил Таргын. И с тех пор Акжунус и Таргын стали встречаться наедине. Но в один из дней пришел гонец и передал Акжунус слова хана: «Дочь моя, приехали посланцы, чтобы сватать тебя. Жених достойного ханского рода, и лучше его вряд ли кто-нибудь появится. Я даю свое согласие, скажи свое слово и ты». На что Акжунус ответила: — Я должна подумать, поразмышлять, пусть даст мне отец сроку три дня. В тот же вечер она позвала к себе Таргына. — «Короток девичий век»,— так говорили в старину. Видно, и мой век кончится. Прибыли посланцы сватать меня за ханского сына. И отец мой, видно, дал согласие. А чтобы не обидеть меня, прислал гонца. Но что мне ханский сын — я и сама дочь хана. Что мне чья-то красота — я и сама красива. Я хочу соединить свое сердце с тем, кто отмечен самою судьбою и счастьем. Думаю, что только ты и есть тот человек. И если ты настоящий батыр, не дай меня в обиду, похить меня. Только к тебе тянется душа моя, за тебя одного я и пойду. Объятия черной земли нашей милее мне, чем жизнь с нелюбимым. Если ты не будешь со мной, я умру от печали, другого мне и не суждено. Таргын не отступился. В ту же ночь посадил он девушку на иноходца, которого звали Канатты — «крылатый», и они покинули ханство. Прошел день. Два. На третий день девушки-служанки сообщили страже об исчезновении Акжунус. Стражники передали весть своему беку. Бек отправился к хану и сказал: «Так, мол, и так, Акжунус исчезла из дворца. А где она сейчас, никому неведомо». Опечалился хан: — Сомнение закралось мне в душу еще тогда, когда взяла она у меня три дня сроку. Сдается мне, что сбежала дочь моя. И, видно, сбежала она не одна, а в каким-нибудь джигитом. Проверьте-ка, все ли беки и мурзы на месте. Проверили. И не оказалось на месте Таргына, о чем и сообщили хану. — Был он здесь одинок,— сказал хан.— С одной лишь саблей да с одним конем, без близких и родичей. Теперь мне ясно. Это он похитил Акжупус. Собрал хан народ и объявил свое грозное решение: — Я разгневан тем, что дочь моя, которую я растил и лелеял, сбежала с первым встречным. Должна она была выйти за ханского сына. Но презрела Акжунус ханский род, связалась с чернью. И этим разгневала меня. Тот, кто настигнет беглецов, за того и выдам ее без промедления. И пусть окажется он богат или беден, молод или стар — я не изменю своего решения. А если будет дочь моя убита в погоне, я не взыщу ни с кого. Разлучите ее с Таргыном — остальное не волнует меня. То, что мне пришлось опустить в позоре глаза перед сватами, я вовек не прощу. Услышав ханское решение, многие люди города устремились в погоню. Выезжали мурзы, взяв в повод кто одного коня, кто двух, а кто и трех — смотря по достатку. Уставших коней они собирались менять в пути. Казалось, что целое войско двинулось в поход, когда все они выехали разом из города. Здесь, в степи, беки и мурзы собрались на совет. И пришли они к разумному решению. «Даже если мы и догоним их, Таргын не отдаст девушку,— сказал кто-то.— Скорее, он всех нас перебьет». И сразу часть собравшихся заспешила назад, к стенам города, словно Таргын уже показался на горизонте. Был в этом сборище один старик шестидесяти пяти лет, выехал он на одной только лошади. Когда все повернули обратно, он один не стал разворачивать коня. «Раз уж я пустился в погоню,— сказал им старик,— возвращаться нельзя, это все равно что умереть. Хватит сил — отобью девушку, не хватит — значит, суждено мне судьбою погибнуть». И старик поскакал в степь. ...Вдруг конь захрапел под Таргыном. Тарлан храпел так лишь тогда, когда сзади приближался враг. Обернулся батыр и увидел одинокого всадника. Сказал Таргын: — О Акжунус! Хоть и девушка ты, но судьбы наши отныне связаны вместе, а значит, ты друг мне. Одни у нас с тобою помыслы и мечты. Ты дочь хана, красавица, взлелеянная в любви и ласке, и полюбила ты меня за львиное мое сердце, за силу тигриную. Ни разу при виде врага не дрогнуло сердце мое. Но в этот раз чую я, что недобрая тень витает надо мной, не знаю, что уготовила мне судьба. Видишь, кто-то маячит вдали как грозовая туча, как сталь перекаленная. Вижу я, что восседает на коне великан со скалу, а несется он к нам быстрее орла. Это враг, и ищет он встречи. В руку левую лук он возьмет, а правой рукою вложит стрелу. Не отступится он, пока пенную кровь не прольет. Нет, не стоит нам путь продолжать. Если смерть мне суждено принять от батыра, мать-земля впитает в себя мою кровь, и найдется в ней место для могилы моей,— так сказал Таргын и развернул коня. http://www.ertegi.ru/index.php?id=7&idnametext=47&idpg=2

Ер-Таргын: Часть II Но насколько было хану легко достичь вражеской земли, настолько трудно оказалось вернуться в родные края. Распахнулись все ворота крепости, и стало вытекать из них — словно струи дыма — бесчисленное войско. С самого начала похода Таргыну еще ни разу не довелось принять участие в битве. Но все это время он присматривался к врагу и старался распознать причины неудач Акша-хана. Увидел Таргын, что ногайлинцы сняли осаду крепости и собираются возвращаться, а франки не думают выпускать их живыми со своих земель, и подумал, что пора бы ему испытать свои силы. Надел он кольчугу с просветами меньше воробьиного глаза, с двойными сверкающими на солнце зерцалами, на голову себе водрузил шлем белой стали булатной, круглый, как полная луна, украшенный перьями филина. Все пять видов оружия взял Таргын. Конь его, Тарлан, тоже не бывал еще в битве. Таргын укоротил подхвостник, затянул еще крепче обе подпруги. Тело коня укрыл непробиваемыми латами, так что только ноги были видны. Призвал батыр в помощь духов предков своих славных и сел на коня. В это время передние ряды франков уже вклинились в строй ногайлинского войска, которое еще не успело развернуться. Враг нападал бесстрашно и стремительно, словно сокол на добычу. Франки начали уже теснить ногайлинцев. Но Таргын не бросился в гущу боя, не стал он смотреть и на полки, еще только подступавшие к войску, а кинулся прямо к воротам крепости. Тарлан нес батыра сквозь вражеское войско по пути, который Таргын расчищал себе копьем длиною в шесть кулашей. Достигнув ворот, Таргын выхватил тяжелый меч алдаспан длиною в семь карысов. И рубил он своим алдаспаном врагов, наседавших справа и слева, и скоро очистил от них площадь перед железными решетчатыми воротами, а потом взялся за палицу, которая весила восемь батпанов и разбил ею вдребезги каменные засовы ворот. Франки снова метнулись к батыру, и он стал разить набегавших на него врагов кинжалом, а тех, что подбегали со стороны поля, настигать стрелами. Когда Таргын кинулся один на врага, в войске хана никто не узнал в нем того юношу, что гостил недавно в аулах Акша-хана, подумали, что это кто-то из ногайлинских батыров,— их много было в этом походе. Народа без храбрецов не бывает. Сначала вслед за Таргыном поскакал один воин, за ним второй, потом примкнули к ним другие джигиты. И вот группа ногайлинских воинов по проторенной Таргыном дороге пробилась к главным воротам. Когда Таргын с гиканьем ворвался в крепость, кося врагов, как сорную траву, к воротам бурной струей натекало остальное ногайлинское войско. В открытой схватке не было равных ногайлинским батырам. Вскоре они захватили полностью крепость, которая тянулась на сорок окриков, На всех башнях — было их девяносто две — выставили оранжево-красные ногайлинские знамена с золотым полумесяцем и волчьей головой. Как только крепость пала, войско франков, находившееся в поле, прекратило сраженье. Франки разбили о камни свое оружие, в знак поражения сняли пояса я надели их на шею, стали во главе со своим ханом Олалаем сдаваться, прося о пощаде. Возликовали ногайлинцы — ведь наконец-то был повержен враг, который столько лет восседал на шее народа, не давая ему распрямиться. Цель похода была достигнута, и войско двинулось в родные края. Акша-хан возвратился в свои наделы, залечил раны, а душа его обрела спокойствие. Сел он на свой трон и повелел привести к нему того батыра, что первым пробился сквозь вражеский строй к воротам крепости. Нукеры обошли всех батыров, которые были в походе, разыскали Таргына и привели его к хану. Посмотрел хан на юношу и порадовался — до этого он видел его только издалека,— теперь же убедился, что он и обликом своим так же хорош, как и его дела. Но убедился хан и в том, что этот батыр не из его аулов — своих-то он всех знал в лицо. — Какого ты рода?— спросил хан. — Я ногайлинец. — Из каких же ты ногаев? От кого вы ведете свой род? Кто предки твои? — Большой народ ногайлы разбит на сорок частей, как сорок ножей. Земля моя родная — Кобан-су. Род наш благородный — Алшын. А предок мой дальний — славный Алау. И зовут меня Таргын. — Ер-Таргын, если род твой Алшын, а предок дальний— благородный Алау, что же делаешь ты в этих краях? — Я убил бека, что был правою рукою нашего хана. И искал спасения своей голове и пристанища для души. И потому бежал в Крым, в твой журт. И спросил тогда хан: — Бежал? Но где была твоя храбрость, с которою обрушился ты на врага в этом походе? — Не дело мужчины заставлять плакать свой же народ... Акша-хан убедился после этих слов, что Таргын не только храбр и хорош собой, он был, ко всему, наделен и умом. Не мешкая долго, хан отдал приказ назначить Таргына военачальником — аскербасы. В те времена случалось нередко, что даже сотенные начальники ханского войска — жузбасы — в мирные дни пускались в буйства. Они не стыдясь обирали народ, учиняли разбой. А бывало и так, что, задумав в одну ночь отхватить несметные богатства, устраивали набеги на своих же родичей, живущих по соседству. Случись в это время напасть настоящим врагам — народ оставался без защиты. Таргын с первого же дня положил конец этим бесчинствам. И был он в этом деле не одинок. Он собрал вокруг себя сорок сверстников-батыров и багланов под стать себе, мощных; таких, что могли бы схватиться с горным медведем, с сердцами, наполненными благо родными мыслями о благе народном. И каждому дал он по скакуну-аргамаку, вручил по изогнутой сабле: Где умом, а где силой — все вместе — они быстро навели порядок в улусе. И воцарилось спокойствие. Прославился улус на всю округу. Стали стекаться в него потоком обиженные своими беками батыры, отвернувшаяся от своего хана чернь. В дружном журте каждому нашлось место, что царили здесь дружба и понимание. И у Таргына с каждым днем прибавлялись новые друзья и товарищи. Была у Акша-хана дочь-баловница — тела ее не касался даже луч солнца, а волосы ее не тревожил даже степной ветерок. Слух о мудрости Таргына, его красоте и смелости передавался в народе из уст в уста, дошел он и до ушей дочери хана. Стала она расспрашивать о нем подробней. И лишилась девушка покоя, когда рассказали ей о храбрости героя, бросившегося в одиночку на тысячное войско, о силе батыра, разбившего каменные засовы крепостных ворот, об уме полководца, положившего конец грабежам и насилию в улусе. Днями напролет девушка думала о батыре, а ночью он входил в ее сны. И вот, наконец она подозвала к себе одного из воинов охраны дворца. Подозвала и вручила ему тысячу дильда. — Пусть это золото будет залогом нашей тайны,— сказала она воину.— В ханстве появился батыр по имени Таргын. Пойди к нему незаметно и дай знать, что душа моя тянется к нему. Если кто-нибудь другой узнает об этом — не сомневайся в том, что будешь изрублен на части. И коли правда, что умен Таргын, он станет искать встречи со мной. В благословенный день — среду, когда затихнет все во дворе, ты подведешь его к моему окну с золотыми створками. http://www.ertegi.ru/index.php?id=7&idnametext=47&idpg=1

И сказал ему Таргын: — Бий хана Ормана Шортан, что наведался вчера в аул мергена Естерека! Бий Шортан — тот, что не стал гостить в белой юрте! Бий, который отверг мед и кумыс! Бий, опозоривший старого моего отца! Бий, который хлестал старика по седой голове. Душа моя готова сгореть! Что скажешь ты мне, бий Шортан? Грозный вид батыра вселил страх в сердце Шортан-бия. И оттого заговорил он льстиво: — Братец мой, я останусь в твоей юрте гостить, буду пить твой мед и кумыс. Забирай назад своего Тарлана, дай взамен Жельжетпеса и Кускетпеса. Дай мне пестрого иноходца с белыми копытами и поджарого рыжего иноходца. Дай мне шесть аргамаков, семь коней на забой. Я приму эту подать и буду доволен, братец мой! Отвечает ему Таргын: — Ты, верно, думал, что в ауле моем нет хозяев, а у отца моего нет защитников? Заживут следы твоей плети, но не потухнет в груди пожар, что зажег ты своим оскорблением. Затянутся раны, нанесенные клинком, но не заживут вовеки те раны, что нанесены словами. Может, ты заблудился, а может, разум твой помутился? Тогда упади в ноги старику, которому ты вчера отрезал бороду, и моли о прощении. Совершивший постыдное для мужчины дело, что скажешь ты мне? Скосил воровато глаза бий Шортан и увидел, что сорок его джигитов незаметно окружили Таргына. Если трусов собралась толпа, то все они герои. Бий Шортан быстро осмелел, когда увидел, что вся его свита в сборе, а противник, хоть и бесстрашен с виду, но всего лишь безусый юнец. Бий вскочил на коня, что стоял на привязи под знаменем. — Кто ты такой, чтобы так разговаривать с бием хана Ормана Шортаном?—крикнул бий.— Меч, который отрезал бороду твоего отца, сейчас отрубит твою голову. Эй, сорок моих джигитов! Полюбуйтесь-ка на мою потеху. Сейчас я сниму голову этому Таргыну, отрублю нос, проткну ухо и приторочу ее к седлу. Так похвалялся бий Шортан, и, не подобрав даже повод, опустив свою саблю, спокойно, будто и не было перед ним врага, стал наезжать на Таргына. — Не шути так, дядюшка,— сказал Таргын. — А шутки у меня крутые,— ответил Шортан. И уже поднял было саблю. Поднять-то поднял, но взмахнуть не успел. Таргын ударил его тяжелой плетью доиром, плетенной в двенадцать жил с грузом стальным на конце. И плеть обвила голову бия в собольей шапке. Бий упал с коня с размозженным черепом. А сорок джигитов, увидев, какая участь постигла их повелителя, в страхе разбежались. Таргын не стал их преследовать. Он снял с Тарлана короткую узду, накинул на него чембур, оседлал и от правился в родной аул, ведя в поводу Жельжетпеса и Кускетпеса. Навстречу ему вышел Естерек. — Отец, я убил Шортана — бия хана Ормана!— ска¬зал Таргын. И отвечал Естерек: — Ты убил Шортана — ханского бия. И значит, навлек неизбежную беду на наши головы.— Старик опустился на землю и обхватил ноги сына. — Дай совет, отец, найди верное решение,— сказал Таргын. — Сынок, пролита кровь ханского рода, и за нее взыщут. Что ж, на лихого нарвется тот, кто лиха ищет. Кровь Шортана — твое проклятье. Но не грусти и не падай духом, Я пожил на этом свете. И до могилы мне ближе, чем до торя в юрте. Не тужи. Широка земля ногайлинская. Садись на Тарлана и ищи свою долю. Пошел Таргын к своей матери Есенбике. — Апа, я убил ханского бия Шортана и навлек на головы наши горе. Я улетаю из-под крыла твоего, так прости, что не смог отблагодарить тебя за белое твое молоко, которым ты вскормила меня. — Ты ханского бия убил, но поступил как мужчина! Значит, не зря я вскормила тебя своим молоком. Есенбике раскинула ладони и благословила Таргына. И еще мать дала сыну три совета: — Не проходи, сын мой, мимо ханского дворца, а если придется пройти, не оглядывайся по сторонам. Не давай чужаку свой лук, даже если сдружишься с ним, но если придется дать — тетиву оставь себе. Не давай также и стрелы своей, но если придется дать — затупи наконечник. Нелегко тебе будет следовать моим советам, но только выполняя их, сынок, ты добьешься счастья и дойдешь до своей цели. Таргын распрощался с родителями, сел на коня Тарлана и отправился в путь. И пролегли перед молодым батыром три дороги. Направо уходила дорога на славную своею казной золотую Казань, налево — па знаменитый Азов, а прямо — в далекий Крым. Таргын не стал никуда сворачивать и поехал прямо. В то время маленький Крым был разрознен на сорок частей. Сорок ханств расположилось в Крыму. Из сорока крымских ханов самым сильным был Акша-хан. В его владениях и остановился Таргын. Проходили дни и месяцы. Минуло уже немало времени, но никто не догадывался о том, что настоящим батыром был скромный Таргын. Он продолжал жить на правах гостя в радушных аулах Акша-хана. Крым враждовал тогда с заклятыми своими врагами—франками, которые проходили по ногайлинским землям опустошительными набегами. И сколько бы славных батыров ни вышло из ногаев, не смогли они победить и поставить на колени этого врага. По в один из дней Акша-хан решился превзойти своих предков — он собрал огромное войско и отправился в поход. Таргын тоже пристал к войску, хоть никто и не приглашал его, а воины не подозревали о том, что появился среди них еще один батыр. И вот тяжелое войско, двигаясь непрерывно дни, недели и месяцы, достигло наконец вражеских рубежей. Враг тоже был наготове. Тысячи пеших и конных воинов под барабанный бой развернулись в боевом порядке, приготовившись встретить войско хана. И была кровавая битва. Кони ходили по колено в крови, а тела павших воинов горами возвышались над полем. Все же скоро ногайлинское войско стало одерживать верх. Враг начал пятиться. Но не дрогнул, не побежал, а, отступив, заперся в крепости. Акша-хан осадил крепость, много дней он пытался пробиться в нее, но разрушить стены так и не удалось. Высокими они были, со множеством башен, в которых укрывались стрелки. А толщина каменных стен была такова, что по ним свободно проезжала арба, запряженная парой лошадей. Лучники разили одного за другим ногайлинских батыров через маленькие — со стремечко — бойницы. Но воины все же пробились к самым стенам, смельчаки стали подниматься по осадным лестницам с одной лишь саблей в руке. Но сверху на их головы обрушились огромные — с котел — камни, потоками полилась горящая смола. До вершины стены не смог добраться ни один. Прошло несколько недель, и войско хана выбилось из сил. Да к тому же кончились припасы еды. А враг в крепости за это время успел накопить новые силы. Стали франки устраивать вылазки из крепости. В самом неожиданном месте раскрывались ворота, и из них вырывалась вражеская рать, закованная в серое железо. Франки громили ногайлинские обозы и снова запирались в крепости. Акша-хан перестал помышлять о победе. Стал подумывать он о том, как бы убраться отсюда подобру-поздорову. И велел он играть на кернеях и сырнаях — собирать войско в обратный путь. http://www.ertegi.ru/index.php?id=7&idnametext=46&idpg=2

Ер-Таргын: Часть I То, что я расскажу вам, не сказка, где волку доверено мясо, а лиса щеголяет в доспехах охраны султана. Но предание это о героях бессмертных, мечу и стреле недоступных, что в огне не горят и в воде не потонут. Мой рассказ о живом человеке из плоти. Был он мальчиком в детстве — таким же, как ты,— в те же игры играл и смеялся, и так же, как все мы, он ходил по земле нашей древней. Было это давно, стерся в памяти облик героя, но его беспокойная тень все еще не угасла в душе у далеких потомков. Он огромное —с голову лошади — сердце имел, мог бы нар позавидовать мощи его. Был он львом средь людей, и родился на свет вместе с горькой тоскою о судьбах народных. Может, что-то в нем приукрасил в порыве душевном жырау может, брат его младший — жыршы— все не смог досказать. Правда только одна — все, что вам расскажу, было в жизни. Так слушайте, дети! Пришло вдруг смутное, лихое время. В народе не стало единства, а мужчины забыли покой. Разбился на тридцать улусов многочисленный народ ногайлы, на земли которого раньше не ступала вражья нога. Человеку не хватило бы жизни, чтобы объехать ногайлинские степи. А теперь в каждом улусе стал править свой хан. И у каждого хана был свой бий. Ханы грабили подвластных людей, а бии ехали следом и добирали то, что осталось после ханов. В позоре и унижении влачил свои дни народ. И не слышно было среди этого буйства голоса справедливого, только печаль была всеобщим уделом. А ханам и биям казалось мало отобранного у своих, стали они грабить и притеснять сородичей, с которыми еще недавно жили в крепком союзе и вместе встречали врага. Если раньше беда приходила из-за дальних перевалов, то теперь она затаилась под боком. Тяжбы и драки, набеги и воровство царили среди но-гайлинских аулов. И не было видно всему этому конца. В это-то время и жил, ни к кому не питая вражды, мерген Естерек. Обитал он в богатой травами и водою долине Киян к северу от горной гряды Казылык. Естерек охотился на джейранов и куланов, тем и жил. На склоне лет родился у мергена сын Таргын, который вскоре стал выделяться среди сверстников невиданной силой — мог скрутить как ягненка огромного вола, а спокойствием и рассудительностью усмирить и свирепого дракона. Очень рано понял Таргын, сколько бед и страданий несут народу своими бесчинствами и коварством ханы и бии. Чтобы защитить и без того терзаемый междоусобицей народ, Таргын откочевал к горам Казылык, к месту, называемому Темир Какпа — Железные Ворота, единственному пути, где могло перевалить через горы войско кызылбасов. Было у Таргына два коня — Азбан и Тарлан. В туманные дни садился он, чтобы ехать в дозор, на Азбана, а в ясный день седлал Тарлана. И вот однажды, когда Таргын приехал в аул, чтобы поменять коня, навстречу ему с плачем вышел его старый отец. Все лицо у старика было разбито, и кровь стекала с бороды. Увидел это Таргын и понял, что в доме его побывал враг. — О, отец! Кто изранил твое лицо? Кто бороду кровью окрасил твою?—обратился Таргын к отцу.— Разве я не стоял у Железных Ворот? Может, с неба спустился дракон, или из-под земли вышла ведьма-жалмауыз? Отвечает старик: — Не с неба спустился враг, и не вышел он из-под земли. Здесь он бродит, меж наших аулов. Нет, не пришлый он — из своих! — Кто же это? Может, старые счеты сводил, может, мстил за обиду недавнюю. Молод он, если ищет врага? Или старец, сошедший с ума? — Не было у нас ни с кем вражды, не за что нам и мстить. Все, кто молод, в далеком набеге, а старцы, век свой отжив, по постелям лежат в ожидании смерти. Бий Шортан с сытой рожей бараньей и с черной козлиной бородкой был здесь. Ездит он по аулам, чтобы дань содрать с беззащитных, а строптивым воздать. — Разве не были мы от налогов свободны, разве кто-то из нас лиходеем прослыл?—спросил отца Таргын.— Может, это Шортан угоститься приехал у Естерека, что живет в стороне от улусов? Может, ты, мой отец, подостойнее гостя приветить не смог? Не предложил всего, чем богат дастархан, чашку меда отведать не пригласил? — Не лишился рассудка еще Естерек, не забыл он, как надо встречать именитых гостей. Я навстречу ему с распростертыми вышел объятиями. На зеленом лугу юрту белую гостю поставил. И баранов отборных зарезал в честь бия. Да велел поднести ему добрый кумыс. Бий же дерзкий с коня не сошел — стал орать на меня. Ты глупец, говорит, обнаглевший! Разжирел, говорит, на мясе куланьем. Как ты смеешь держать в табуне своем жалком скакуна, нет какого в табунах многочисленных бия Шортана?! Как ты смеешь, мерген черно-костный, разъезжать на коне, нет подобно которому у самого даже хана Ормана?! Стал он просить. Дал ему семь коней я, которых кормил на забой. Но не взял их Шортан. Предложил ему шесть аргамаков — он от них отказался. И тогда я назвал скакуна Кускетпеса, не сумеет которого обогнать даже птица,— бий не принял его. Отказался он взять и коня Жельжетпеса, что резвее, чем ветер. И тогда откупиться решил я Бозатом, чьи копыта подбиты стальными подковами, а персидскою хною окрашены грива и хвост. Бий отверг мой подарок, да не просто отверг — он, коня своего горяча, вынул саблю и к самому горлу приставил мне острие. Вот тогда-то и проклял я старость свою—ведь позор этот мне пришлось пережить, когда силы былые ушли от меня. О, лучше б он перерезал мне горло и я захлебнулся в своей же крови, лучше б он на куски изрубил мое старое тело! Но Шортан не прирезал меня и не стал убивать — он отсек своей саблей кривою мою белую бороду. Сделав это, он саблю в ножны вложил, взял двухвостую плеть и меня, как раба своего, отстегал. А все сорок джигитов, что были при нем, над позором моим потешались. Тем не кончились униженья мои — бий увел за собою Тарлана, нашу гордость, с округлыми, точно у волка, ушами, скакуна, у которого ноги стройны, как у лани, а копыта прочнее, чем сталь. Он увел скакуна под седлом из злата литого, из наборного золота сбруя его, стремена же ковались из самого звонкого золота в мире. Этот конь лишь батыру под стать, только юноша смелый мог счастья на нем попытать. Стоил конь этот тысяч отборных коней! Услышав эти слова, Таргын едва не взорвался от гнева. Пересел он на Жельжетпеса, а в повод взял Кус-кетпеса. И помчался догонять бия Шортана. Таргын менял поочередно скакунов и вскоре настиг Шортан-бия. Он застал его спящим в зеленом шатре, что был разбит средь пышного луга. Крикнул Таргын, остановившись перед шатром: — Эй, бий хана Ормана Шортан, не заря уже и не ночь, чтобы спать — время к полудню. Срок пробуж-денья мужчины давно уж прошел. Вставай! В ужасе проснулся от голоса Таргына бий Шортан, Задрожал он от страха, стал суетливо натягивать на себя доспехи, выхватил саблю. Поглядел бий в щелку и увидел, что стоит перед шатром не великан, не ангел смерти Азраил, а простой человек о двух ногах и с одной головой. Бий унял дрожь в коленях и разгневался оттого, что кто-то посмел нарушить его сон. Шортан-бий напыжился как индюк и, чинно вышагивая, словно раскормленный гусь, вышел из шатра. http://www.ertegi.ru/index.php?id=7&idnametext=46&idpg=1

Не совсем так, а вернее совсем не так. Кусбеги - это долность смотрителя за ловчими птицами, а кусши - это (касыб) мастерство, призвание воспитания ловчих птиц, синоним буркутши. Возможно и так, не спорю

монгольский элчи не связан с тюркским эль. Там в словаре же написано у них посланец ялавач. Кстати можно вспомнит Махмуд Ялавачи. Элчи от слова эл-дружественный. Отсюда монгольские слова элсэх присоединиться. В печати Гуюк-хана есть эл булга иргэн т.е. дружественные или враждебные народы. монгольский элчи не связан с тюркским эль. Там в словаре же написано у них посланец ялавач. Кстати можно вспомнит Махмуд Ялавачи. Элчи от слова эл-дружественный. Отсюда монгольские слова элсэх присоединиться. В печати Гуюк-хана есть эл булга иргэн т.е. дружественные или враждебные народы. Вполне может быть. Я всегда связываю слово "элч" с "эл - народ". Но если "элч" - народный?? или народский??? А слово "эл" - дружественный .... вполне разумительный может быть.?!?! Но где именно слово "эл" имеет смысл дружественный? Не вспоминаю, похожих слов и значении. А если объяснить "эл" - свой, собственный то вполне мог бы ... "элэг" свой, собственный т.е. из своего груди. Господа, Вы уже путаетесь и между собой ведете спор в поисках значения слово "Эл" (пусть будет так, на тюркском будет Ел). То печень, то народ и еще дружественный. Слишком много определения для одного значения. В тюркском имеет конкретное значение - народ и страна. Так о чем спор?

Уважаемый Арсен, даже не собираюсь улавливать. Значит я глупый, если я патриот, видимо надо быть космополитом и интернационалистом, чтобы тебя не обозвали в твоей же стране шовинистом. Меня не волнуют всякие политические уловки, под кого как удобнее подлечь или проспособиться под его фигурку. Я всегда говорю то, что есть в действительности. Помните мои слова про халву? Я прежде всего патриот своего родного народа и всегда горжусь такими нашими предками, на которых я подражаю и прекрасно знаю что было и как в прошлом, а шовинист я или я кто-то еще, считайте ка хотите, это Ваше право. Хорошее я говорю хорошим, плохое плохим, что в этом предосудительного?. Вы обвиняете целую нацию в чужой беде. Знаете, если есть ум, то человек не будет повторять плохое за другими. Это цивилизация, и ее никак не остановить, одни ценности плавно перетекают в другие считавшимися плохими ранее. Мне нравится ход Ваших мыслей, так как я вижу в них смысл и правоту, потому и читаю Ваши посты стараясь вникнуть.

Читая Ваши строки я понимаю, почему одни народы побеждают другие проигрывают...

монгольский элчи не связан с тюркским эль. Там в словаре же написано у них посланец ялавач. Кстати можно вспомнит Махмуд Ялавачи. Элчи от слова эл-дружественный. Отсюда монгольские слова элсэх присоединиться. В печати Гуюк-хана есть эл булга иргэн т.е. дружественные или враждебные народы. Ялавачи - больше похоже на "жолаушы" - путник, странник. Никак посол! Получается "Елчи" больше тюркского происхождения слово? Потому как "печень" и т.п. никак не подходит к слову "посол"! Надо подходить всему что казахский язык это более поздний язык, смесь многих тюркксих и халха-монгольских языков. Если на словаре XIV века так и написано то тогда имел такой же смысл, и употребляли соответственно. Вы как всегда в своем репертуаре... смешите людей

монгольский элчи не связан с тюркским эль. Там в словаре же написано у них посланец ялавач. Кстати можно вспомнит Махмуд Ялавачи. Элчи от слова эл-дружественный. Отсюда монгольские слова элсэх присоединиться. В печати Гуюк-хана есть эл булга иргэн т.е. дружественные или враждебные народы. Ялавачи - больше похоже на "жолаушы" - путник, странник. Никак посол! Получается "Елчи" больше тюркского происхождения слово? Потому как "печень" и т.п. никак не подходит к слову "посол"!

Т.е. слово "ел" у монголов используется только в паре?

Кстати, я тоже заметил, только не стал комментировать боясь вызвать гнев братьев монгол )))Да, на самом деле странно.Муха - "маас, мас" или что то похоже должно быть на тюркском. Казахский "шибын" - из монгольского.... Оъипчакизированные халха-монголы казахи называли всех летающих безразлично "шибагун, шибун, шибын"-ами. Маса - это комар, шыбын - это муха, ширкей - это мошкара.Держите себя в руках, ведете себя как ребенок Да вижу что из-за халха-монголов у вас язык сильно испортился.Так комментируйте, что видите вместо пустословия... На вряд ли халха-монголы испортили мой родной русский... Думаю это кириллица сделала большой вклад в монгольскую культуру...

Кстати, я тоже заметил, только не стал комментировать боясь вызвать гнев братьев монгол )))Да, на самом деле странно.Муха - "маас, мас" или что то похоже должно быть на тюркском. Казахский "шибын" - из монгольского.... Оъипчакизированные халха-монголы казахи называли всех летающих безразлично "шибагун, шибун, шибын"-ами. Маса - это комар, шыбын - это муха, ширкей - это мошкара.Держите себя в руках, ведете себя как ребенок

Кстати, я тоже заметил, только не стал комментировать боясь вызвать гнев братьев монгол ))) Если ваша муха имеет форму шибыгун, то похоже. Если нет, то это совершенно разные слова. Шибыгун - что означает на монгольском?

Ел на тюркском народ и страна. Елши - народный посланник или государственный посланник. Как на монгольском будет народ и государство?

Кстати, я тоже заметил, только не стал комментировать боясь вызвать гнев братьев монгол )))

В казахском языке - смотрителя за птицами называют Кусбеги, Кусшы такое скорее всего применяют к смотрителю за курами... )))

В этих районнах наверняка изменения не были маштабными, я же привел карту расселения, а не численность, с логикой все ок! А что приключилось с другими районами?

Елчи - на монгольском или тюркском? В монгольском есть такое слово?

Весть об этом услышал народ, услышал и ровесник батыра Караман. Зарезал шестьдесят кобылиц, Призвал народ из шести родов. Зарезал семьдесят кобылиц, Призвал народ из семи родов. Тут воздал хвалу народ Караману-богатырю. У берега большого озера Он разбил множество шатров, Призвал Кобланды вместе с Корткой, Сказав: "Пусть приедут на той", - Да еще и Орака пригласил. Когда той подошел к концу, Когда закончились забавы, торжество, Караман позвал Кобланды к себе, Позвал и красавицу Карлыгу. Вот что он сказал: "Пусть обида уйдет из ваших сердец! - Сказал: - Без утайки говорите все, Пусть не останется обиды в душе, Пусть не будет ни лжи, ни клеветы". Когда сказал так Караман, Начала говорить Карлыга: "Кобланды-батыр, выслушай меня! Ведь я полюбила тебя, Посчитала достойным себе, Ради тебя одного Всё - и родных, и свою страну Оставила я и ушла, - говорит. - Караман, послушай и ты! Всей душою любил меня отец, До самой смерти молился за меня. Отец считал, что был прав во всем, Хотя другие и осуждали его. Обоих вас - Кобланды и тебя, Под путлище зажав, Словно лис, убитых в зарослях степных, Сидя на Акмоншаке-коне, Привез в город Кобикты. Связанные по рукам и ногам, В темнице лежали вы. Вот ты, Караман, здесь сидишь - Не забыл, что сделала я? Втайне от своего отца Привела вам обоим коней, Кольчугу надела на тебя, Копье тебе принесла. Я своего отца Кобикты Потом убить вам помогла. Все это ради кого, Кобланды? Ради тебя одного, Кобланды. Полюбила всем сердцем тебя. Как же ты меня не оценил? Не приметил высокородную меня? Когда Алшагыр твою стоянку захватил, Когда у горы Караспан разрушил аул, Когда Бурыл захромал и не смог идти, Когда Караман оставил тебя, Когда охватила тебя печаль, Кто пришел и оказал помощь тебе? Все это ради кого, Кобланды? Ради тебя одного, Кобланды! Когда Алшагыр твой аул захватил, Когда тебе угрожала смерть, Когда Биршимбай вышел на бой, Когда пронзил копьем всех нас четверых, Когда было не до веселья всем нам, Когда мы чуть не испустили дух, Когда обагрилось кровью его копье, Когда ослабли руки у нас, Брата, рожденного вместе со мной, - Жеребенка, резвившегося вместе со мной, Мою опору и поддержку мою, Мой молодой камыш, растущий на воде, Моего скакуна, вырвавшегося вперед, - Биршимбая, единственного брата моего, Я убила сама, пронзила его копьем. Знаешь, Коблан, ради кого? Все это ради тебя одного. Когда ты собрал свой народ И сбылась твоя заветная мечта, Когда к горе Караспан Пригнали добычу - бесчисленный скот, Ты и не вспомнил обо мне, Ты соединился с Корткой. На горе Караспан я поставила шатер, Душа была преисполнена тоской. Ты же не вспомнил обо мне. Когда к Караману ты ехал на той, Однажды в полуденный час Проезжал мимо одинокого шатра, Я просила: "Остановись у меня", "Остановимся", - говорила и Кортка. Батыр, ты ко мне не завернул. Зимою идет белый снег, У влюбленных на сердце тоска. Почему не завернул ты ко мне? За какие же мои грехи? Разве скажешь, что ты справедлив? Когда той подошел к концу И ты возвращался домой, На твоем пути стоял белый шатер. Я, бедняжка, приглашала вас. Кортка, спутница твоя, И она умоляла остановиться у меня. Батыр, ты уехал, ко мне не завернул. Разве я была виновна пред тобой? Вот тогда у Шошая на глазах Я тебя и повергла ниц - За обиды отомстила тебе. Вот я стою пред тобой, не щади! Если в сердце обиду таишь, Если ты сейчас и сразишь меня, Я уже однажды отомстила тебе! Теперь могу спокойно умереть!" Карлыга поблагодарила Карамана за то, что он помог ей высказаться, очистить душу свою. Затем Караман обратился к Кобланды: "И ты, не таясь, выскажи свою печаль - Не ложь, а всю правду скажи". Тогда Кобланды говорит, Вот что он говорит: "Карлыга, ты сказала хорошо. Пред тобою раскрою душу и я. Недалеко от стоянки перевал, За перевалом кочует народ. Зимою идет белый снег, У влюбленных на сердце тоска. Немало было кызылбашей - Это многочисленный народ. Твой отец считал, что был прав во всем, Хотя другие и осуждали его. Он одевал тебя в дорогие шелка, До самой смерти молился за тебя. Как же своего отца Кобикты Убить ты сама дала совет? Кто же для тебя ближе отца? Кобланды из рода каракипчак Разве ближе тебе, чем отец? Мало было этого, Карлыга. Брата, рожденного вместе с тобой, - Жеребенка, резвившегося вместе с тобой, Свою опору и поддержку свою, Молодой камыш, растущий на воде, Скакуна, вырвавшегося вперед, - Биршимбая, единственного брата своего, Ты убила сама, пронзив его копьем. Кто ж тебе ближе, чем брат родной? Кобланды из рода каракипчак Разве ближе тебе, чем брат родной? Своих родных - брата и отца Ты сама обрекла на смерть. Как же мог поверить тебе кипчак?!" Словами Кобланды красавица сражена, К ногам батыра Кобланды Упала красавица Карлыга. Сократим долгий сказ, Теперь скажу прямиком. Веселились тридцать дней подряд, Пировали сорок дней подряд. Над красавицей Карлыгой И богатырем Кобланды Его ровесник Караман Совершил брачный обряд. Так красавица Карлыга, В горах прожившая семь лет, Достигла желания своего, Познала красавица Карлыга Жизни сладкие плоды. Показали Карлыга и Кортка Многочисленному роду кипчак Дружбы верной пример. http://www.ertegi.ru/index.php?id=18&idnametext=442&idpg=3

Подоспел на помощь и Естемес, храбрый из храбрейших. Увидя раненого батыра, он тут же повернул коня и поспешил к юрте Кортки. К Кортке прискакал Естемес, Подошел к ней и говорит: "Ранен богатырь, - говорит, - Что же ты сидишь? - говорит. - Чтобы рану батыру перевязать, Возьми из медвежьей желчи мазь, Скорее бери и скачи к нему, - Если он кровью истечет, Обессилет совсем, - говорит. - Скорее садись на коня, Ранен мой батыр, - говорит, - Исцелим его", - говорит. Растерялась Кортка, услыхав, Что упал богатырь в бою, Льются слезы у нее из глаз, Видно, как засуетилась она - Споткнулась, наступила на подол. Сказала красавица Кортка: "Пусть иноходца приведут". А старик наш Естемес Все кричит, торопит людей, Кричит: "Поспешите! Скорей!" Лицо его горит, он не ждет, Он как туча на небе перед дождем. "Над лежащим Кобланды Быстрей шатер поставьте", - говорит. Кобланды лежал без сознания. Когда он очнулся, позвал к себе сына и дал ему наказ преследовать хана Шошая и убить. Юный Букенбай, проявив храбрость, в поединке победил хана Шошая. Встретив сына, возвратившегося с поля битвы, Кортка рассказала ему о душевных муках Кобланды, о том, что он не может забыть коварного удара Карлыги. "Отец не в силах сесть на коня, Не в силах взять копье наперевес, Не может подняться он После удара огромного копья. Сетует твой отец, говоря: "Перед ханом не преклонял я колен, Перед батыром не преклонял я колен, Перед женщиной рухнул на колени я". Лежит твой отец, опозорен он, Разгневан повелитель мой, Он не ест и не пьет. Карлыгу, пронзившую отца копьем И скрывшуюся в горах, Если хватит у тебя сил, Сбрось с коня, пешей сюда приведи. Милый мой Букенбай! Такая у меня просьба к тебе. Красавицу Карлыгу Не ударь, не мучай ее. Много добрых дел сделала она Для отца твоего. Вдруг нечаянно ее убьешь, Я этого тебе не прощу!" Славный батыр Букенбай Вскочил на Тайбурыла-коня И отправился по следу Карлыги. Крикнул Тайбурылу: "Чу!" Помчался чалый, как вихрь, гудя, Копытами не касаясь земли, Уздечка золотая поблескивает, Нагрудник из золота самородного Позвякивает у него на груди. Скачет и видит Букенбай - На вершине горы Караспан, Сидя верхом на Акмоншаке-коне, Что на месте не стоит, Показалась красавица Карлыга. Крикнул, увидев ее, Букенбай: "Не беги, Карлыга, не беги!" Батыр Букенбай устремился к ней. Сказала: "Не теряйся, Букен, не беги", - Карлыга выехала навстречу ему. Букенбай говорит Карлыге, что он получил наказ матери не причинять ей зла, не вступать с ней в бой. Он звал ее следовать за ним, явиться к отцу. Но Карлыга не смогла унять свой гнев, безжалостно ударила его копьем. Убедившись, что Карлыга не настроена мирно, Букенбай вступил с ней в бой, столкнул копьем с коня. Затем посадил ее на коня. Ведя на поводу коня Карлыги, Букенбай въезжает в аул. Топот двух богатырских скакунов Услыхала красавица Кортка. Сказала: "Приехал, привез Карлыгу", - Батыру об этом весть дает. Ведя за руку Карлыгу, Входит в юрту его сын. Истосковавшись по сыну своему, Богатырь Коблан смотрит на него, Приподнявшись на ложе своем. Увидал он и Карлыгу, Которую привел его сын. Семь лет прожила она в горах, Горевала красавица Карлыга, Понял это богатырь. Когда ударила его копьем, Сильно разгневался он, Но теперь гнев его прошел, Успокоился, радостно стало на душе. Сказал: "Где же мулла в этих краях? Карлыгу и меня пусть соединит". http://www.ertegi.ru/index.php?id=18&idnametext=442&idpg=2

Кобланды-батыр: Часть VIII Семь полных лет прожила Карлыга в одиночестве, в горах, потеряв надежду встретиться с Кобланды, не познав счастья в любви. Но, узнав о предстоящем бое Кобланды с кызылбашами, Карлыга снова вышла на поле битвы. Увидав вдали густую пыль, Услыхав клич богатыря, Узнав, что пришел враг, Карлыга вскочила на коня, Прискакала на Акмоншаке своем. Следом за Карлыгой Сын Сеила Караман, Увидав вдали густую пыль, Услыхав большой шум, Услыхав клич богатыря, Узнав, что пришел враг, На сивом пятилетнем коне, Что был братом Акмоншаку-коню, Прискакал следом за Карлыгой, И он присоединился к богатырю. За Караманом вслед Едет Орак, от обычая не отступясь. Он - родник, что с гор течет. Сестра Кобланды Карлыгаш, Поднявшись рано поутру, Выйдя в широкую степь, Увидев пыль, услышав шум, Услыхав клич брата своего, Сказав: "Это голос моего коке, - Сказав: - Что-то случилось с ним", - Ораку покоя не дала Мудрая красавица Карлыгаш, Что вместе с батыром родилась. Сказала: "Иди быстрее, мой батыр, Ради коке моего и ради тебя Да буду жертвою ради вас!" Карлыгаш оседлала рыжего коня, Снарядила в дорогу богатыря, И Орак спешно поскакал На зов батыра Кобланды. Следом за Ораком-храбрецом, Услыхав клич богатыря, Увидав вдали густую пыль, Узнав, что пришел враг, Выехал и сын Кобланды, Шестилетний батыр Букенбай. Кунья шапка на его голове, Под ним саврасый конь, С батыром Естемесом скача, Сурово нахмурив бровь, Как ясный сокол, устремился вперед. За Букенбаем вслед На гнедом гривастом коне, С куруком в руке, В доспехах с ног до головы Прискакал и батыр Естемес. Все шестеро собрались, Словно сайгаки, стремглав понеслись. Кончился срок, что испросил Шошай, Для хана Шошая и Кобланды Настал поединка час. Когда один на другого кинулись с копьем И стали друг друга копьями колоть, Приблизилась Карлыга, сказав: "Не осудят, если месть за месть, Не осудят, если зло за зло, - У хана Шошая на глазах Я отомщу обидчику своему", - Ударила Карлыга Кобланды, Ударила копьем по бедру. Сбросила батыра с коня, Опозорив его у врага на глазах, Довольная собой и силой своей, Даже ни на кого не взглянув, Поскакала к своему белому шатру, Что поставила на горе Караспан. Когда упал с коня Кобланды, Окружили Бурыла враги, Не выпуская из своего кольца, Сказали: "Поймаем богатырского коня". Не дался Бурыл в руки врага. Кружит возле раненого богатыря, Говорит: "Сможешь ли сесть на меня?" Когда воины окружили его, Как волк, бросался он на врагов, Не дал им себя поймать, Бурыл с шумом взлетел в небеса. Коль не смогли его поймать на земле, Кто же настигнет его в небесах? И вот Бурыла увидал Сын Сеила Караман, Догадался, что упал с коня батыр, Устремился прямо в гущу войск. Коня Бурыла увидал Храбрец - богатырь Орак, Догадался, что случилась беда, И на поджаром гнедом коне Устремился прямо в гущу войск. Тайбурыла увидал, Догадался, что упал батыр, Юный Букенбай, сын Кобланды. В куньей шапке на голове, Сурово нахмурив бровь, На своем саврасом коне, Как ясный сокол, устремился вперед, Засучив рукава, полы подобрав, Букенбай, родившийся львом, Устремился в гущу войск. Увидели все, как он Проложил путь к раненому отцу, К тому месту подскакал, Где упал раненый Кобланды. http://www.ertegi.ru/index.php?id=18&idnametext=442&idpg=1