Аrсен

Тем временем по степи на могучем вороном тулпаре, озираясь по сторонам, словно голодный волк, мчался Караман. Он достиг равнины и сразу же увидел еще не остывшие тела зарубленных и проколотых воинов, все, что осталось от его многотысячного войска. — Где?! Где противник?— заревел он, как верблюд. Вскоре Караман увидел Алпамыса и заторопил коня. Алпамыс молча смотрел на приближающегося Карамана. Он невольно подумал о том, что никогда еще не видел человека таких огромных размеров, и сердце его забилось. «Я пришел сам и принял бой добровольно и отступать от поединка с Караманом, бежать с поля брани — это для меня смерти подобно»,— решил он и стал готовиться к бою. Караман был уже рядом. Он на полном скаку замахнулся своей чугунной, усыпанной шипами палицей и нанес удар Алпамысу. Удар пришелся по голове, из глаз Алпамыса брызнули слезы и омыли густую гриву Байшубара Все вокруг закружилось. Удар был настолько сильным, что если бы пришелся по неприступному пику Койкап, то раздробил бы гору на мелкие кусочки. Но Алпамыс уцелел, хотя удар и оглушил его. Караман, проскакав мимо, развернулся и снова устремился на Алпамыса, готовясь нанести новый удар палицей. Но Байшубар не стал дожидаться этого. Он напружинился, отпрыгнул в сторону и помчал своего всадника в безлюдную степь. Алпамыс, опомнившись, попытался остановить коня, но чубарый, вместо того, чтобы повиноваться хозяину, понесся еще быстрее прижав острые, как тростник, уши. Караман тоже не оплошал, огрел вороного камчой и бросился вдогонку за своим соперником. До сих пор не встречалось живого существа, которого не смог бы нагнать этот вороной конь. И на этот раз Караман был уверен, что он очень скоро настигнет Алпамыса и, подобно орлу, подомнет его под себя. Но сегодня творилось что-то непонятное. Байшубар шел ровно и легко, словно дразня преследователя, не отрывался от него далеко и не давал вороному приблизиться к себе. Расстояние между ними не сокращалось и не увеличивалось, что особенно разозлило Карамана. Он в бешенстве стегал вороного камчой. А между тем, вороной шел как всегда безупречно, но он никак не мог настигнуть чубарого. «Проклятое животное!— со злостью думал Караман.— Видите ли, ему стал тяжело от того, что я съел какую-то кобылу со стригунком да девять овец». А подумав так, Караман вышвырнул свой стальной щит, будто случайно попавшую под руку крышку казана, а потом закинул в сторону и короткую палицу, как ненужную палку. Байшубар, следящий за преследователем, тут же укоротил шаг и подпустил вороного поближе. Теперь батыры шли на таком расстоянии, что смогли бы достать друг друга брошенным камнем. Алпамыс, придя в себя, сразу понял уловку чубарого и восхитился его находчивостью. Караман нетерпеливо заерзал в седле. Он был уверен, что вороной сократил расстояние, потому что ему стало легче идти. Вслед за щитом и палицей батыр решил выбросить и остальное оружие. Черное копье-трезубец воткнулось в землю, а немного погодя, сверкнув на миг, вонзился по рукоять и булатный меч. Потом Караман снял с себя и бросил на землю девятислойную кольчугу. В конце концов он остался в одной рубашке и скакал теперь, блестя потной обнаженной грудью. Беспечность противника была на руку Алпамысу. Он вздохнул облегченно и затем стал понемногу придерживать Байшубара. Караман подскакал вплотную и черной громадой навис над Алпамысом, но он был безоружен и потому в бессильной злобе замахал кулаками-кувалдами, пытаясь достать Алпамыса, но тщетно. Алпамыс, петляя, уклонялся от его ударов, изворачивался и наносил быстрый ответный удар, а то налетал ястребом, не знающим промаха, бил и снова ускользал от Карамана. Тот отчаянно молотил воздух тяжелыми кулаками. В какой-то миг от бессильной злобы у него, как у голодного волка, намертво свело челюсти. Не везло на этот раз Караману. Теперь было самое время идти в атаку. Алпамыс развернул чубарого и, помчавшись навстречу Караману, отрубил руку, которую тот поднял для удара. Алпамыс развернул коня и снова наскочил на своего врага и отрубил ему вторую руку. На третьем заходе он обхватил Карамана, напоминавшего кусок распиленного бревна, и несколько раз встряхнул с силой. Сокрушив таким необычным образом своего заклятого врага, Алпамыс помчался в сторону аула Сарыбая, волоча тело Карамана, как козлиную тушу на кокпаре. А на ближайших к аулу холмах собрались толпы казахов и джунгар. Они наблюдали за смертельным поединком двух батыров, ожидая исхода битвы и ломая себе голову над тем, кто из них станет победителем и получит в жены красавицу Гульбаршин. Долго гадать им не пришлось: роняя клочья белой пены, примчался Байшубар. Он вихрем промчался перед людьми; взлетела вверх желтая пыль, когда о землю грохнулось тело Карамана. Это походило на заключительную часть игрища, когда победитель кокпара на полном скаку бросает перед толпой зрителей тушу козла. На Байшубаре, летящем быстрее ветра, восседал Алпамыс, и горделивая посадка мальчика говорила об огромной радости, переполнявшей его. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=946&idpg=2

Грозный Караман В стороне от походных кибиток и шатров, где жили простые воины, на самом гребне высокого холма стоял просторный белый шатер. Он был растянут на четырех высоких золотых столбах и под лучами солнца сиял таким жарким светом, что на него невозможно было смотреть. Промежутки между золотыми столбами были убраны разноцветной шелковой бахромой, струящейся в знойном воздухе. Из-под шатра торчали три острых черных копья, будто жаждали человеческой крови. У входа в шатер застыли два плечистых воина с саблями наголо. Несмотря на невыносимую жару августовского дня, они были в доспехах, вооруженные до зубов, будто с минуты на минуту собирались вступить в бой. Им было душно в тяжелых доспехах, но воины как будто и не чувствовали жары, замерев, как каменные изваяния, они даже не смели моргнуть глазом. Вес это говорило о том, что хозяин белого шатра — человек крутого нрава, не знающий жалости. А хозяином был не кто иной, как непобедимый батыр Караман — джунгарский хан. Вчера вечером он один съел мясо целой ярки и прилег отдохнуть. Уснул, как только голова коснулась подушки, и вот уже настал полдень следующего дня, а батыр все еще спал. Покой его охраняли не только два воина, что с саблями наголо стояли у входа в шатер, но и десятки других, бесшумно мелькавших в отдалении, перехватывая всех путников, которые осмелились ближе, чем полагалось, подойти к шатру. И вдруг эту тишину нарушил неистовый конский топот и раздавшийся следом хриплый крик. «Тревога!» Два воина, стоявшие у входа, не успели опомниться, как у шатра появился всадник. — Тревога! Тревога! Враг! Враг!.. Не переставая кричать, дюжий всадник скатился со взмыленного коня и, волоча одну ногу, устремился к шатру. На бедре воина зияла глубокая рана, нанесенная копьем, из нее хлестала кровь, и за воином стелилась по земле широкая кровавая полоса. Его лицо выражало отчаяние и ужас. Ввалившись в шатер, он еще с порога, задыхаясь, хрипло проговорил: — О, повелитель!.. Напал... враг... враг! К тому времени Караман-батыр успел подняться и сидел на почетном месте, накинув на плечи шелковый халат. Увидев воина, он нахмурился и рявкнул, словно леопард: — Нашел чем удивить! Всю жизнь нахожусь среди врагов! Расскажи все подробно! Сегодня утром прискакал какой-то мальчик на чубаром коне и. словно волк, набросился на твое войско. Его не берут ни сабля, ни стрелы. Убедившись в его неуязвимости, мы хотели дать тебе знать об этом, но не смогли. Негодный мальчишка согнал нас, как овец, и никому не давал возможности вырваться из круга. Все, кто пытался это сделать, пали от его руки. Мне единственному удалось ускользнуть... Никто не знает, откуда он появился: то ли спустился с неба, то ли вышел из-под земли. Ни один его удар не пропадает даром, и немало твоих непобедимых батыров сложили уже свои головы. Ты знаешь, я сокрушил немало врагов, но такой мощи, какой обладает этот мальчик, еще не встречал. Ты должен мне верить. Вставай, повелитель! Ты должен победить его, иначе все твое войско погибнет, и на наши головы падет позор. Караман, выслушав воина, захохотал. Хорошую весть ты принес мне! Я уже было начал досадовать, что нигде не могу применить свою силу! Он захлопал в широкие, словно лопаты, ладони и, подозвав стражу, велел седлать вороного тулпара, лучшего из своих боевых коней, и готовить оружие и доспехи. Увидев, что Караман-батыр проснулся и готовится к сражению, вокруг шатра забегала многочисленная прислуга. Тут же была прирезана кобыла со стригунком и девять овец, и все мясо опустили в казан. Вскоре завтрак был готов, перед батыром была поставлена на огромном блюде дымящаяся груда мяса. Разгладились хмурые брови Карамана, он повеселел, увидев свое любимое кушанье и, позабыв обо всем на свете, жадно набросился на еду. После того, как Караман позавтракал мясом кобылы, стригунка и девяти овец, к шатру подвели могучего вороного тулпара. Караман облачился в доспехи, и, колыхаясь, словно гора, взгромоздился на коня. Красавица Гульбаршин зорко следила за всем, что происходило в стане Карамана. Как только слуга, посланный следить за действиями Карамана, сообщил ей о том, что предводитель джунгар сел на коня, Гульбаршин бросилась со всех ног к Алпамысу, торопясь сообщить ему о надвигающейся опасности. Она никому не доверила это дело, решила сама поведать об этом Алпамысу. Девушка летела, как птица, и шолпы, вплетенные в длинные черные косы, звенели за ее спиной. Алпамыс к тому времени уже разгромил все войско. Расслабив чубарому подпруги, он стоял, вытирая со лба пот и обозревая окрестность. Первая в его жизни битва закончилась, но волнение еще не улеглось. Герой не сразу заметил, как подошла Гульбаршин. Девушка по-своему восприняла поведение Алпамыса, сочтя это за обиду,вызванную тем, что они откочевали, нарушили клятву, принесенную их отцами, и расстроилась. На глаза ее набежали слезы. Однако Гульбаршин, девушка мудрая и чуткая, понимала, что сейчас не время для выяснения взаимных обид. Она подошла поближе и негромко поздоровалась: — Здравствуй, Алпамыс! Алпамыс оглянулся, и тут же его мрачное лицо расцвело в приветливой улыбке. - Здравствуй и ты, Гульбаршин! Слава создателю, наконец-то мы с тобой встретились! - Милый мой Алпамыс! Тысячу благодарностей создателю, что послал нам долгожданную встречу в дни, когда я вся исстрадалась от тоски и страха!..— Голос Гульбаршин задрожал, и на глазах вновь выступили слезы.— Я ждала тебя. Если судьбе будет угодно, мы еще успеем наговорится Я многое хотела бы тебе сказать... Но сейчас я пришла, чтобы предостеречь тебя от беды. Только что Караман-батыр сел на коня и направился сюда. Мрачен, как грозовая туча. Ты должен знать, Караман-батыр — опасный и жестокий, набивший руку в беспрерывных битвах. Послушайся моего совета, уклонись от встречи с ним. Попробуй убежать, скрыться с глаз долой. А там, бог даст, что-нибудь придумаем. Успокойся, Гульбаршин!— остановил ее Алпамыс.— Возьми себя в руки. От судьбы не уйдешь. Но не по мне отдавать свою, богом назначенную мне невесту какому-то пришельцу. Береженого бог бережет, говорят, но думаю, что и Караман не бессмертный. Пойду на поединок с ним. Не печалься, Гульбаршин, иди домой. Не в привычке Гульбаршин было затевать спор или перечить. Она ответила Алпамысу легким поклоном, нежным серебром прозвенели ее шолпы, и, повернувшись, она удалилась в сторону аула. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=946&idpg=1

Грозный клич, похожий на громовые раскаты, заставил вздрогнуть джунгар, рассыпавшихся по безбрежной равнине. И подобно тому, как, почуяв опасность, мгновенно собирается в тугой клубок змея, только что нежившаяся на солнце, точно так же многотысячное войско джунгар подобралось и в мгновение ока предстало готовым к битве. Казахи издревле заселяли бескрайние степи, жили они, разделившись на три жуза — Большой, Средний и Малый, каждый из которых сам по себе представлял целое государство. Надо сказать, что сложилась страна такой не потому, что степной народ жил в раздорах и не мог сплотиться в единое целое. Наоборот. Защитить свою землю, оказавшуюся полем боя для войн между Западом и Востоком, стало возможным, только разделившись на три жуза. И напоминали они три опоры переносного очага — треноги, олицетворяя собой единство родного очага, три грани наконечника стрелы, выказывая сплоченность народа в дни битв. Грозный боевой клич, раздавшийся, словно гром с ясного неба, и заставивший джунгар в суматохе забегать по равнине, был кличем воинов Среднего жуза. На врагов мчался Алпамыс. Байшубар летел, грызя удила. Размахивая над головой огромным обоюдоострым мечом, Алпамыс врезался в ряды врагов, словно волк в стадо овец. Джунгары — прирожденные воины, их тоже не возьмешь одним ударом. Они в свою очередь ринулись в атаку, держа наготове луки и выставив копья. Заскрежетали мечи и копья, степь заполнили яростные крики нападающих и жалобные стоны поверженных. Алпамыс был подобен всесметающему огненному вихрю. Круша врагов, он проходил сквозь огромное войско, ворвавшись с одного его конца и выскакивая в другом конце войска, натягивал поводья, тут же поворачивал коня и снова вступал в битву. Стальной меч с золотой рукоятью мелькал в его руке, словно белое брюхо сазана, и с каждым взмахом меча враги падали, будто тростник под косой. Опомнившись после первого натиска Алпамыса, джунгары увидели, что батыр пришел один, и решили, не тратя сил, прошить его стрелами. И вот все джунгары разом натянули луки, и тысячи стрел, выпущенных в Алпамыса, отскочили от его тела, не нанеся ему даже царапины. Дело было в том, что Алпамыс перед боем попросил защиты у покровителя воинов Гаип-ерен-кырык-шилтена, и тот, обернувшись клочком тумана, незаметно спустился с неба и взял под свое крыло юного батыра Джунгары, пораженные тем, что стрелы не причиняют вреда Алпамысу остановились в растерянности. Они надеялись взять батыра как берут волка, обложив его в кошаре, но теперь не на шутку испугались Одни стали поворачивать назад, другие прятались в кусты. Многотысячное войско стало таять на глазах и рассыпалось во все стороны В ауле Сарыбая в это время царило радостное оживление Боевой клич воинов Среднего жуза, раздавшийся вдалеке, под высоким холмом первой услышала красавица Гульбаршин. Сердце подсказало ей, что голос прокричавший боевом клич, принадлежит Алпамысу. Она залилась ярким румянцем и, волнуясь, поспешила к родителям, чтобы сообщить им радостную весть. — Милосердный творец, видно, узрел твои слезы!— Мать поцеловала Гульбаршин в высокий ясный лоб. Сарыбай в душе был рад такому повороту событий, но, человек, проживший много лет и повидавший жизнь, он понимал, что до победного конца сражения еще далеко. Да и не верилось словам Гульбаршин. Алпамыс родился на его глазах, ему едва исполнилось десять лет. А врагов было перед ним тьма-тьмущая. Под силу ли мальчику сокрушить их. Даже если не говорить о войске, то остается Караман — грозный предводитель джунгар, от которого так просто не избавишься. Ему еще ни разу не пришлось испытать горечь поражения и особенно силен он в единоборстве, всеместно принятом среди воинов. Сможет ли Алпамыс противостоять ему? В глубоком раздумье сидел Сарыбай в своей юрте. Он не проронил вслух ни единого слова, боясь ненароком омрачить радость единственной, горячо любимой дочери. Старик решил запастись терпением и ждать исхода битвы. А батыр Алпамыс продолжал вести бой. Он сверкал, подобно белой молнии, и поражал врагов, словно черная чума. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=925&idpg=3

Прошло двенадцать дней, как Алпамыс сел на коня. «Конь — крылья джигита». Смысл этой народной пословицы Алпамыс стал постигать только сейчас, когда Байшубар в считанные мгновения оставлял за спиной огромные расстояния. Наконец перед ним показался высокий курган. Однообразная степь, на которой негде задержаться глазу, успела наскучить Алпамысу, и он повернул Байшубара к кургану. Поднялся на его вершину Окрестность предстала перед ним как на ладони. Вдалеке, словно дымы пожарит к небу тянулись густые клубы пыли. Шло несметное войско. Перед войском реяло разноцветное пестрое знамя. Несколько в стороне стояли два шатра один белый, а другой - черный. Алпамыс с удивлением заметил что единственная дорога, которая спускалась с кургана, вела как раз в сторону войска. Алпамыс решил узнать, что это за войско и куда оно направляется. Он спрыгнул с коня, намереваясь подтянуть подпругу, и наступил каблуками на что-то твердое. Алпамыс глянул под ноги и увидел, что стоит на плоском камне, да таком большом, что па нем вполне можно было поставить юрту. На поверхности камня Пыли выбиты слова — целое писание. Алпамыс вгляделся в надписи И к своему удивлению обнаружил среди них свое имя. Он потянул чубарого за повод, чтобы гот сошел с камня, и внимательно прочитал надпись. «О любимец создателя, Алпамыс! - начиналось необычное письмо.— Эти слова высечены твоей богом нареченной Гульбаршин. Должно быть, всевышний наказал нас за отступничество отца от своей клятвы, вот уже сорок дней, как в нашем ауле хозяйничает батыр джунгар Караман. Он пришел свататься, по привел с собой огромное войско. И ведет он себя не смиренно и вежливо, как подобает будущему зятю, а держится нагло. Отец сказал, что никогда не отдаст Караману единственную дочь. По вряд ли он сможет долго противостоять грозной вражеской силе. Однажды ночью украдкой я убежала из аула, чтобы прийти сюда, на курган. Я полагала, что если ты станешь искать свою невесту, то непременно поднимешься на этот высокий курган и увидишь дорогу, ведущую в наш аул, прочтешь надпись, оставленную мной для тебя. Да будет тебе сопутствовать удача! И пусть не оставит тебя святой Кызыр — покровитель путников! Ожидаю тебя с тоской — Гульбаршин». Алпамыс трижды перечитал письмо. Запомнил каждое слово, чтобы сохранить в памяти. Письмо взволновало Алпамыса, сердце его наполнилось болью за Гульбаршин, которая взывала о помощи и ждала его, как единственного своего спасителя. Она казалась Алпамысу жаворонком, попавшим в силки. Нетерпение охватило Алпамыса, Он понимал, что враг хорошо вооружен и уверен в своих силах, а потому не станет слушать словесные увещевания. Испокон веков девушка считается как бы добычей, которая самим богом предназначена для воина. Самая красивая девушка всегда доставалась искуснейшему из воинов. — Да будет мне удача!— проговорил Алпамыс, садясь на чубарого. Он простер руки к синему небу и принес создателю молитву.— О, творец, не оставь без милостей своего преданного раба! Ниспошли мне удачу! Сделай так, всемогущий создатель, чтобы я живым и здоровым встретился с моими благословенными родителями и единственной моей сестрой. Ты ведь видишь, что я выступаю за справедливое дело! Закончив молитву, Алпамыс в последний раз проверил свое оружие, подготовил его для предстоящего боя и огрел коня камчой. Байшубар рванул с места и помчался вниз по склону. Он походил на летящий камень. Длинный шлейф пыли потянулся за всадником, не разрываясь нигде и не клубясь; он убедил бы каждого, кто смог это видеть, в той неукротимой и яростной силе, которая надвигалась на джунгар. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=925&idpg=2

Первый поход Алпамыса Алпамысу исполнилось ни много, ни мало десять лет. Когда Алпамыс научился сидеть Байбори заколол барана; позже, когда сын впервые стал на ножки счастливый отец заколол стригунка; теперь возраст Алпамыса достиг десяти лет, и в честь этого события его родители вновь собрали гостей на большой пир. Казалось. Байбори и Аналык хотят получить все новое и новое благословение своего народа. К тому времени по всему обширному краю, где кочевали конратовцы, Алпамыса называли не иначе, как беком, и кто стелился перед ним ковром, стараясь угодить ему, а кто старался быть для него опорой, стремясь найти в нем своего единомышленника. Да и отрадно было смотреть на Алпамыса, он был подвижным мальчиком, и люди сравнивали его с раскаленным докрасна угольком саксаула. Однако при всем этом Алпамыс был еще ребенком, не отлучался далеко от аула и больше времени проводил в играх со сверстниками. Люди понимали, что Алпамыс — не простой ребенок, и не без основания. Дети есть дети, редко, когда их игра обходится без ссоры. А у Алпамыса рука была тяжелая. Сверстники, играя между собой, забывали о силе Алпамыса, и бывало, что над аулом разносился отчаянный, пронзительный крик, напоминающий крик обиженного в табуне жеребенка. Стоило Алпамысу хотя бы слегка задеть кого-нибудь из мальчишек, как тот падал без сознания. В аулах стали всерьез опасаться за своих детей, и когда Алпамыс появлялся вблизи, все спешили загнать детей в дом и не выпускали их на улицу, пока сын Байбори не исчезал с глаз долой. Это выглядело сперва смешно, а потом Алпамыс заскучал: сверстники избегали встреч с ним, а взрослые пока считали его за маленького. Однажды Алпамыс по обыкновению бродил в одиночестве по аулу, не зная, куда деть себя. Неожиданно он увидел мальчика, который спал, прикорнув у ткацкого станка, на котором его старая мать ткала ковер. Алпамыс подошел к мальчику и стал будить его. - Вставай, мальчик, пойдем поиграем.— Алпамыс ткнул его пальцем.— Давай приручим стригунка к езде под седлом. Мальчик от прикосновения Алпамыса потерял сознание. Старуха, вне себя от гнева, набросилась на Алпамыса: - Ах, проклятый негодник! Сперва разогнал всю детвору аула, а теперь принялся за моего ненаглядного? Ишь, коршуном налетел... За что ты его? Он у меня один, так же, как и ты у своих родителей! Сколько я слез пролила, пока вымолила его у бога. И чтобы я спокойно смотрела, как ты будешь издеваться над ним? Хватит нам того, что вытворяет Ултан! Прочь отсюда! Изнываешь от безделья делать тебе нечего? Так пойди и поищи свою нареченную Гульбаршин! Видно, отец ее Сарыбай ведал, что ты таким вырастешь, и укатил подальше от вас. А ты... тебе все нипочем, недотепа бессовестный! На твоем месте умный человек сгорел бы со стыда, а ты дурачишься-то с чего? Слова старухи вызвали удивление Алпамыса. Он впервые слышал о том, что у него есть невеста по имени Гульбаршин, Алпамыс внимательно выслушал старуху до конца, а когда она окончательно успокоилась, сказал: — Бабушка, простите, пожалуйста.— Голос его был виноватым.— Но я мало что понял из ваших слов. Объясните мне, пожалуйста, что вы сейчас говорили. Уважительного тона Алпамыса оказалось достаточно, чтобы старуха сменила гнев на милость, и начала свой рассказ о Гульбаршин. — В соседнем роде Шекты одним из знатных людей был бай Сарыбай,— поведала старуха Алпамысу.— Он и твой отец приходятся друг другу сватами, притом не простыми сватами, а особенными. Когда родились ты и Гульбаршин, отцы ваши в знак верности своей клятве породниться, поели вместе курдючного сала и печень, трижды обнялись друг с другом. Так вот, Гульбаршин, твоя нареченная, выросла невиданной красавицей. Но так вышло, что откочевал Сарыбай далеко от этих мест: то ли поддался на чьи-то уговоры, то ли сбила его с пути нечистая сила. Люди говорят, что испугался он того, что ты единственный сын у родителей. Ходит молва, будто Сарыбай где-то обронил: «Не дай бог, случится что с Алпамысом, и моя единственная дочь Гульбаршин станет достоянием жалкого раба Ултана». В общем, снялся Сарыбай с насиженных мест, откочевал. Теперь самое время, когда Гульбаршин цветет, наливается, как летняя луна, а ты тут только знаешь, что наводить страх на мальчишек. Вот я и говорю, что если некуда девать силы, то почему бы не поехать и не найти тебе свою невесту?.. Алпамыс молча выслушал старуху и удалился. Он возвращался домой, и ему казалось, что аулчане глядят на него и злорадно смеются, они давно смеются над ним, а он не знал, не ведал об этом. Неожиданно его обуял гнев. Алпамыс ворвался в свою белую юрту и одним ударом раскрошил на кусочки кованный серебром сундук длиной и сорок аршин, в котором хранились оружие и доспехи, изготовленные специально для него. Надел на себя стальную кольчугу, затянулся золотым поясом, вооружился всеми пятью видами оружия и направился в степь, где паслись многочисленные табуны лошадей. Добравшись до лучшего отцовского табуна, Алпамыс стал выбирать себе коня, который, как говорят в народе, мог бы стать крыльями настоящему джигиту. Не на одного скакуна он попытался набросить аркан, статного, с густой, ниспадающей до земли гривой, но ставшие почти дикими лошади близко не подпускали к себе человека. Алпамыс, которого и без того душила злость, вовсе вышел из себя. Неожиданно из множества лошадей выскочил конь чубарой масти. Он затанцевал перед Алпамысом, стараясь стать к нему боком. Конь был сложен недурно однако сразу же в глаза бросалась его худоба, отчетливо выдавались широкие ребра, и он будто бы ничем особенным не выделялся из остальных Алпамыс в сердцах перетянул чубарого уздечкой. Но тот даже не шелохнулся от удара. Алпамыс схватил коня за длинный хвост и, покрутив животное несколько раз в воздухе, закинул его в сторону. Но странное дело, чубарый, кувыркаясь в воздухе, пролетел три десятка шагов и стал на земле, как вкопанный, на все четыре ноги, Алпамыс увидев это, задумался. «А ведь ты достоин доброго молодца! -проговорил он мысленно чубарому.- Назову-ка я тебя Баишубаром, и будешь ты отныне Неукротимым чубарым. Помолюсь духам предков и накину на твою спину седло. Может быть, обрету себе крылья». И в самом деле, Байшубар был на редкость резвым конем, какие встречаются один на тысячу. Судьбою коню было предназначено стать боевым конем: выходить из одного боя, чтобы тут же принять другой, и не знать покоя до самого смертного часа он давно ждал своего седока, зная, что им должен быть Алпамыс; он был осторожен, стараясь не выдавать своих несравненных качеств, чтобы не попасть на глаза кому-то другому. Потому Алпамыс и не сразу распознал в нем своего друга, с которым отныне навеки будет связана его жизнь. Стоило Алпамысу оседлать чубарого, как конь преобразился: загорячился, затанцевал под седоком, готовый сейчас же мчаться в путь. Хвост и грива его заструились, короткая шерсть заблистала, переливаясь, словно соболиный мех. Алпамыс очень обрадовался своей находке. - О, духи-хранители! О, всевышний, пожелай мне удачи в пути! — воскликнул он, сев на коня и натягивая поводья. Неизведанное волнение охватило Алпамыса, и голос его прозвучал, словно чужой, когда он молил создателя послать ему удачу в первом своем походе в чужие края. Он не стал задерживаться. Привел в порядок свои доспехи, проверил оружие и, прижав коленом острую пику, направил коня в сторону от родного дома. Байшубар будто только и ждал этого мгновения. Он распластался в вольном беге и полетел, словно птица. И скоро стал казаться звездой, стремительно скользящей по небесному своду. В этот час Алпамыс жалел об одном, что не успел перед долгим и опасным походом попрощаться со своей единственной сестрой Карлыгаш. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=925&idpg=1

Обычно первыми встречают путников пастухи или табунщики, которые месяцами живут вдали от аулов и знают степь, как свои пять пальцев. Байбори и Аналык, ступивших в пределы Жидели Байсын, тоже первым встретил табунщик, скачущий по горам и долам в поисках запропастившихся лошадей. Увидев Байбори и его супругу, табунщик позабыл обо всем, забросил все свои дела и помчался быстрее ветра в аулы, спеша сообщить людям радостную весть. В степи любая новость распространяется с такой быстротой, словно бы она имеет волшебные крылья. Не успела осесть пыль за табунщиком, как радостное известие начало облетать все аулы. Многочисленный род конрат был оповещен в считанные минуты. Благополучно вернувшихся в родные края странников шли встречать люди со всех окрестностей. Байбори и Аналык были безмерно взволнованы такой встречей земляков и чувствовали себя на седьмом небе от счастья. Аналык не могла сдержать слез и в то же время стыдилась своей слабости. Байбори же, взяв себя в руки, приосанился, расправил плечи. Он внимательно присмотрелся к толпе и увидел, что шествие возглавляет сам хан. Байбори и Аналык подошли ближе и склонились перед повелителем в низком поклоне. — О, мой почтенный Байбори!— обратился к старцу хан.— Прошли долгие десять месяцев, как ты покинул родные края, и нам постоянно не хватало тебя. Народ твой процветает и здравствует. Слава аллаху, ты вернулся на родину, и мы видим тебя живым и здоровым. А теперь поведай нам, что ты увидел и что приобрел в своем долгом странствии? — Мой повелитель, путешествие наше завершилось удачно. Создатель внял нашим мольбам и принял нашу жалобу. Стоило Байбори произнести эти слова, как огромная толпа закружила, словно в водовороте, люди устремились к Байбори и Аналык, спеша поздравить их с удачей и выразить им свою радость. Улыбки расцвели у всех на устах. В плотном кольце ликующей толпы Байбори и Аналык были проведены в просторную, богато убранную белую юрту, поставленную для них, как для высоких гостей. Среди встречающих почему-то не было Ултана, их приемного сына, но Байбори и Аналык не придали этому значения. Отдохнув немного и придя в себя после долгого трудного пути, Байбори приступил к обстоятельному рассказу; он поведал собравшимся сородичам обо всем, что они с Аналык увидели и пережили в полном событий путешествии по святым местам. Рассказ его захватил слушателей. Женщины, как и подобает, образовали свой круг и внимательно слушали Аналык, время от времени обращаясь к ней с просьбой снова и снова повторить те или иные особенно понравившиеся им места из столь увлекательного повествования. Видя, что в жизни Байбори и Аналык начались радостные перемены, жители Жидели Байсын снова поздравили старую супружескую чету и осыпали ее дорогими подарками. Так еще не водилось в степи, но люди восприняли это новшество как нечто само собой разумеющееся, рожденное самой жизнью. С тех пор в степи бытует этот добрый обычай «курсак шашу», а именно, супругам, если они ждут ребенка, преподносят подарки, сопровождая их самыми добрыми пожеланиями. В свою очередь Байбори и Аналык преподнесли дорогие подарки встретившим их. Люди стали расходиться, славя щедрость Байбори и Аналык. Байбише Аналык тяжелела с каждым днем, радуя всех, кто видел ее. Время летело быстро. Верно говорят в народе: «Месяц, народившись, убывает, словно нарезанное мясо на дастархане». Незаметно пролетело девять месяцев, и, когда к ним набежало еще девять дней, наступил божий срок. Прошли сутки и на свет появился здоровый, будто свинцом налитой младенец о котором давно мечтали жители этого края. Старый Байбори ликовал, и радости его не было границ. Весь мир для него теперь заключался в маленьком сыне, и он, сияющий от счастья, раздавал по коню каждому, кто приходил к нему в дом с поздравлениями. В радости человек не замечает за людьми ничего дурного, он склонен принимать все в радужном свете. Байбори не придал никакого значения тому, что его приемный сын Ултан замкнулся, стал угрюм, весь почернел лицом. Впрочем, было просто не до него. Аналык между тем быстро поднялась на ноги, представ перед народом цветущей, как в счастливые времена своей молодости. Тем временем Байбори завершил подготовку к невиданному пиру, которым решил ознаменовать рождение сына. Байбори распорядился поставить девяносто нарядных юрт и у каждой заколоть по девяносто вольно выпасавшихся в степи с самого рождения верблюдов-наров и столько же нежеребых кобыл, которые не знали узды и ходили в табунах дикими. Бескрайняя равнина, на которой разбили гостевые юрты, гудела от огромного количества народа, прибывавшего на торжества. Пир удался на славу. С особенным уважением Байбори принял родичей со стороны Аналык, близких и дальних своих родственников. Одним из самых почетных гостей на торжествах был знаменитый бай Сарыбай из рода Шекты, прибывший из обширной, не менее известной, чем Жидели Байсын, земли, простирающей свои владения западнее владений Байбори. У Сарыбая особый повод к тому, чтобы разделить радость Байбори. Долгие годы Сарыбай и его супруга, подобно Байбори и Аналык, молили всевышнего о ребенке и при встречах с Байбори и Аналык изливали друг перед другом свои жалобы. У них было общее несчастье. В те тяжелые дни Сарыбай, размечтавшись, как-то обратился к Байбори: «Нас с тобой тоже создал всевышний и, наверное, он не заставит нас всю жизнь лить слезы. Я думаю, всевышний видит наши страдания. И если он откликнется на наши мольбы и у нас с тобой родятся сын и дочь, то не следует ли нам породниться, соединить детей друг с другом, когда они достигнут совершеннолетия? Нас сейчас связывает общая печаль, останемся же в близких отношениях и потом, когда всевышний одарит нас своим вниманием и ниспошлет нам счастье». Байбори тогда с глубоким удовлетворением воспринял слова Сарыбая и согласился с его предложением. «Да услышит творец твое пожелание»,— сказал он обрадовавшись. Прошли годы, и байбише Сарыбая родила дочь. Девочку нарекли именем Гульбаршин. Это произошло незадолго до того, как родился сын у Байбори и Аналык. Во время празднества два бая вспомнили свои давний разговор и оповестили всех о взаимном обещании, которое дали друг другу: стать сватами. Мои дорогой Сарыбай!— обратился к гостю Байбори.— Судьбе было угодно, чтобы мы стали сватами еще тогда, когда наших детей не было и в помине. Люди называли нас утробными сватами. Теперь, когда наши дети появились на свет, мы стали колыбельными сватами. Кто-кто, а мы с тобой хорошо знаем, что богатство далеко еще не счастье. Вот почему мне от всей души хочется, чтобы сбылись твои слова, и мы увидели воочию, как наших детей в счастливую пору юности скрепят брачные узы. — О, достопочтенные!— воскликнула Аналык, не скрывая своей радости.— Вы почувствовали на себе благосклонность всевышнего, поэтому скрепите вашу клятву, как подобает достойным людям. Чтобы ваша клятва не осталась на словах, съешьте по куску бараньего курдючного сала и печени, обмажьте жиром свои уста. В знак того, что вы породнились, коснитесь друг друга грудью. И, наконец, в знак доказательства искренности ваших устремлений, помажьте лицо белой мукой. Пусть эти три безобидных обряда станут олицетворением незыблемости и святости родительского слова. Все, кто слышал слова Аналык, горячо поддержали ее. Все, кроме Ултана, который сидел, словно воды в рот набрал. Сваты отведали по куску печени и сала, обнялись, прижавшись друг к другу грудью, помазали свои лица белой мукой. Байбори чувствовал себя глубоко удовлетворенным. И точно так же были довольны все, кто эти несколько дней пировал вместе с ним. Да и как можно было не быть довольными, когда Байбори роздал гостям всех своих лошадей, которых не вмещали просторы обетованной земли Жидели Байсын. Раздарил Байбори весь свой скот, и остались у него из лошадей только и всего, что трехлетки и стригунки. Но Байбори казалось, что он все еще недостаточно щедр, и он принялся раздаривать отары овец. На свете немало людей, охочих поживиться за чужой счет. Были в Жидели Байсын такие, что не раз и не два наведывались в аул Байбори и каждый раз возвращались домой, ведя на поводу то верблюда, то коня, а на худой конец погоняя перед собой десяток овец. И все же богатства Байбори не истощились от этого. И мало кто догадывался, что многострадальные Байбори и Аналык затеяли такое невиданное празднество еще и потому, чтобы кто-нибудь не обронил нечаянно слово неудовольствия в их адрес, тяжелое слово, которое может сказаться на ребенке. Они хотели защитить своего долгожданного единственного ребенка, который являлся для них подарком судьбы, от злого наговора и дурного глаза. И, кажется, добились своего. Наступила счастливая пора, о которой Байбори и Аналык мечтали всю жизнь. Прошло три года, и в точном соответствии с предсказанием святого Шашты Азиза у Байбори и Аналык появился еще один ребенок. Родилась дочь. Байбори поверг людей в новое удивление, ознаменовав рождение дочери не менее богатым пиром, на котором новорожденную нарекли именем Карлыгаш, что по-казахски означает Ласточка. Алпамыс и Карлыгаш росли не по дням, а по часам, расцветая, словно ранние подснежники, и были игривы, как мотыльки. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=924&idpg=3

Прошло ни много, ни мало сто дней, прежде чем Байбори и Аналык освободились от груза печали и смогли наконец пуститься в обратный путь. Оказывается, они ушли слишком далеко, стараясь посетить как можно больше святых мест, и сейчас, как ни спешили, долгой дороге не было видно конца. У них не осталось даже платка, которым можно было бы покрыть голову, все было раздарено в пути. Обувь износилась, и они шли босые по каменистым тропам, обжигаемые палящими лучами солнца. Прошло несколько дней, и Байбори заметил, что Аналык быстро худеет. Говорят, обжегшись на молоке, дуют на воду. Именно в таком положении чувствовал себя Байбори: он видел в Аналык эту странную перемену, но боялся расспрашивать жену о ее причинах. Как-то утром они раньше обычного остановились передохнуть. Кругом простиралась безлюдная степь. Байбори развязал переметную суму и, желая взбодрить свою жену, выложил ее любимые кушанья. Сушеный сыр —курт, копченое мясо, сушеный творог — иримшик, урюк, изюм. Это было последнее, что он сберег. Но Аналык даже не притронулась к еде. Байбори не выдержал: — Что же это такое?— воскликнул он горестно.— Почему ты не отведаешь пиши? Ты не больна? Щеки Аналык мгновенно залило румянцем, она стыдливо опустила глаза. Не сразу ответила Аналык мужу. — Не расстраивайся, мой повелитель, я не больна!—Аналык смущенно улыбнулась.— Я сама не раз собиралась поведать тебе о том, что со мной происходит, но не решалась. А мне с каждым днем труднее становится... Как бы это объяснить? Так бывает почти с каждой женщиной, ожидающей ребенка. Мне сейчас все не по мне, пока не откушаю того, чего требует наш ребенок. Его желание неукротимо, и я не в силах совладать с собой. Видимо, так определено судьбой: я сплю и вижу, как ем мясо леопарда. Если бы ты добыл на охоте леопарда, и я могла досыта поесть его мяса. Радость, говорят, так же ощутима, как и страх. Ноги как-то сразу ослабели, и Байбори присел, не в силах пережить свою радость. А потом, придя в себя, вскочил и подхватил жену под руку, увлекая за собой. — О, создатель! Тысячу благодарностей тебе!— говорил он лихорадочно на ходу.— Спасибо тебе, что воспринял нашу мольбу. Идем, байбише! Следуй за мной! Я добуду для тебя леопарда, если глаза мои сохранили былую зоркость. Ты получишь леопарда, непременно получишь, если не проржавело мое ружье. Я столько времени не держал его в своих руках. Они находились посреди ровной широкой степи, где обычно не водятся эти царственные звери. Потому спешил старый Байбори покинуть эти места. Он стремился в Жети Арал, места, испокон веков богатые зверьем. И снова они шли, торопясь; ни на минуту не замедляя шага, пока наконец не достигли границ желанного Жети Арала, и земля эта с первых же мгновений пребывания на ней поразила Байбори и Аналык своим богатством. Каких зверей тут только не было! Они вихрем носились по всем семи островам Жети Арала, резвились под солнцем, сталкивались друг с другом и снова разбегались в разные стороны, грызлись насмерть. Все было полно движения, звуков, красок... У Байбори разгорелись глаза при виде такого богатства. Он пребывал в радостном нетерпении и на первых порах, не в силах совладать с собой, стрелял во все живое, что попадалось ему на глаза. Над очагом, вырытым в земле, надолго повис запах крови; на стоянке образовалась целая гора из убитых оленей, маралов, антилоп, косуль, а Байбори все продолжал охотиться. Но Аналык не взяла в рот ни кусочка мяса. Ее даже тошнило от одного вида мяса всех этих зверей и животных, которое снимал с очага Байбори, полагая, что Аналык отведает от чего-нибудь. Дошло до того, что Аналык перестала лакомиться даже урюком и изюмом, которые любила больше всего на свете. Делать нечего, на следующий день Байбори поднялся чуть свет и, тщательно подготовившись к предстоящей нелегкой охоте на леопарда, направился в глубь Жети Арала, где росли дремучие непроходимые заросли камыша. На ловца, говорят, и зверь бежит. Впрочем, так оно и было предначертано, поскольку сам всевышний взял под свое покровительство Байбори и Аналык. Солнце еще не успело подняться ввысь и войти в силу, когда Байбори неожиданно увидел в густой чаще отчетливые следы крупного леопарда. Охотнику не пришлось долго идти по следу; он прошел расстояние не больше, чем если бы выгонял ягнят от загона до выпаса, и услышал грозный, заставивший его содрогнуться, рык. Перед Байбори стоял леопард. Могучий зверь глядел в умор на своего преследователя, и Байбори совсем рядом видел круглые линии надбровий напоминающие овал деревянной чаши: глаза зверя показались с добрую пиалу; леопард нервно бил изогнутым, словно сабля полосатым хвостом о землю и, по всему видать, готовился к прыжку Байбори успел шепнуть: «Да будет удача!»- и кинулся за ближнее дерево. Дуло ружья высунулось из-за ствола дерева, маленькое точеное отверстие, похожее на змеиную норку, изрыгнуло пламя Мушка была направлена в широкую грудь зверя, и он после первого же выстрела, как подкошенный, грохнулся наземь. Байбори, спеша, бросился к зверю, добежал и всем телом навалился на него. Он еще не верил в удачу, так мгновенно все это случилось, вытащил из ножен длинный охотничий нож и, как того требует обычай, перерезал горло зверю, чтобы из туши вышла кровь. Радости Аналык не было границ, когда Байбори притащил тушу на своих плечах к месту стоянки. Она поспешила разжечь очаг, и Байбори, видя ее нетерпение, тут же принялся свежевать леопарда. Одним движением он распорол туловище, вытащил из груди зверя сердце, легкие, печень, бросил на уголья, чтобы поджарились, пока он разделает тушу. Спустя некоторое время в походный котел, подвешенный на треноге, было опущено мясо убитого зверя, все двенадцать частей, как говорят в народе. Видимо, законам природы противостоять невозможно. Мясо еще не успело свариться до меры готовности, как Аналык, одолеваемая желанием отведать его, смяла котел с треноги И, не дожидаясь, пока мясо остынет, она стала есть его с таким необычайным аппетитом, какого у нее давно не бывало. Аналык отведала мяса всех двенадцати частей, не осознавая, что в ее ребенка перейдут теперь все качества могучего зверя — леопарда. Вскоре женщина почувствовала какое-то глубокое удовлетворение и радость, как будто обрела крылья. Тело ее вновь стало легким, походка — невесомой, к щекам прилила кровь. Байбори, видя в байбише такую разительную перемену, мысленно воздал хвалу всевышнему и приступил к сборам. Он спешил добраться домой. Байбори и Аналык шли теперь не отягощенные горькими переживаниями, как было раньше, а наполненные счастьем, они за короткое, как им показалось, время добрались до родных мест. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=924&idpg=2

Ясновидец Шашты Азиз Старики, будто верблюдицы, ведомые на поводу надежды, поднялись на головокружительную высоту. Едва достигнув вершины горы, Байбори и Аналык устремили ищущий взор вдаль и увидели у подножия горы озеро, чистое и сверкающее, будто глаза верблюжонка. Клубится пар над родником, пробившим себе русло рядом с озером; похоже, родниковая вода была теплой, как слеза святого. Там, где родник брал свое начало, рос один-единственный карагач, и было вокруг безлюдно и пусто. Вокруг не было ни человеческого жилья, ни даже заброшенной могилы. Только в некотором отдалении, как бы окружая родник, краснели густые кустарники шенгеля, разросшиеся буйно, словно бы желая перерасти, заглушить карагач. Байбори и Аналык поспешили к роднику, как будто именно в нем таилась их выстраданная светлая надежда. Они шли, продираясь сквозь колючие кусты. Байбори яростно прокладывал дорогу, Аналык следовала за ним; казалось, эти люди стремились познать неизведанные места, и с каждым шагом это желание разгоралось все сильней. Уже темнело в глазах, в неудержимом и отчаянном порыве несчастные как бы слились в одно, и душа их, теперь уже единая, одна на двоих — большая и измучившаяся — рвалась вперед, как птица. Вдруг Аналык остановилась. Она не думала отставать от мужа, но случилось непредвиденное: одна из ветвей шенгеля, росшая обособленно на самом верху куста, изогнулась и хлестнула ее по лицу. Аналык не успела отвести ветвь от себя, как та уже впилась острым концом, вошла в глубину на два пальца. О чудо из чудес! Аналык при этом не почувствовала ни малейшей боли. На месте раны не выступила и капельки крови. Встрепенулось сердце несчастной, окончательно поверившей в исполнение своего желания. Байбори, оглянувшись на голос жены, понял, что их ожидает нечто чрезвычайное. Аналык уже освободилась от ветви и, разматывая белый платок, повязанный на голове в несколько кругов, закидывала его на верхушку ближних кустов. Аналык обнимала каждый куст, шептала слова признательности ветвям и покрывала их своим белым платком. В тот день Байбори и Аналык остановились на привал у родника с необычайно теплой водой, над которой клубился пар. Путники решили до захода солнца сложить себе из камней подобие жилья. И снова убедились, что попали под покровительство чудодейственной силы. Стоило им только поднять с земли камень, как он тут же аккуратно укладывался на свое место в кладке. Разве трудно нарастить стены, когда камни сами ложатся точно и без изъяна? Ко времени вечерней молитвы Байбори и Аналык возвели легкое незамысловатое строение, которое могло служить не только жильем, но и приметой для путника, незнакомого с местностью. После этого они прочли молитву и устроились на отдых. И впервые за все время Байбори и Аналык уснули крепким сном, едва их головы коснулись земли. Летняя ночь коротка, словно рукоять камчи, путники казалось, только что смежили веки, как уже завел свою песню серый жаворонок, неутомимый вестник зари. А вслед за ним восточная часть неба стала бледнеть, постепенно покрываясь золотом. И в этот ранний час утра, когда все живое вкушает самые сладкие сны, у сонно бормочущего родника появился дервиш' в белой чалме, восседающий на сером осле. Он скорее возник, чем появился, и непонятно, каким образом: то ли упал с неба, то ли вышел из-под земли. Дервиш приподнял белые, как снег, густые брови и, обозревая окрестность спокойным задумчивым взглядом, некоторое время простоял молча. Весь вид его говорил о том, что ему известны все печали и страдания, тревоги и радости, начертанные на лике земли, что он понимает и глубоко переживает за судьбы людские. Дервиш взбодрил своего серого осла, тронул его с места и, приблизившись к старой супружеской паре, уснувшей крепким сном, натянул поводья. Потом поднял свой резной посох, тихо дотронулся до спящих. — Эй, несчастные, проводящие всю жизнь в слезах! Что вы ищите на этом свете, китаясь, словно сироты? Голос дервиша звучал не по-земному гулко, будто он рождался где-то в чреве земли под семью слоями или падал с высоты седьмого неба. Байбори и Аналык, содрогнувшиеся от звука его голоса, подняли головы и собрались было ответить на вопрос, но дервиш заговорил сам. — Я знаю, что раздирает ваши сердца. Знаю вашу мечту. Вы хотели сказать, что умоляете об одном-единственном сыне. Одном-единственном ребенке. Мне ведомо и то, что вы давно странствуете по свету, почитая все святые места. Нет ни одного святого, который бы не принял близко к сердцу ваши слезы. Все они несколько раз перевернулись в могилах, переживая за вас и пытаясь помочь вам. Святые обладают праведной силой, и если они задумались над вашей судьбой, то вы благословенные люди. И доказательством является то, что восемьдесят восемь апостолов и девяносто девять праведников, собравшись вместе, обратились к самому всевышнему, прося за вас. Среди них был и я, Шашты Азиз. Люди величают меня Баба-тукти Шашты Азиз. Так вот, всевышнему пришлась по душе наша забота о вас, и он вместо одного сына дарит вам двух детей. Сына и дочь. Осушите свои слезы, поднимите седые головы, выпрямите свои спины, держитесь, как подобает держаться людям, не обделенным судьбой. Сына назовите Алпамысом, а дочери дайте имя Карлыгаш. Сын ваш вырастет батыром, какого спет не видал. Его не возьмут ни сабля, ни стрела, он не будет тонуть в воде и гореть в огне, он не познает старости. Заклятыми врагами его будут джунгары. Поднимайтесь, станьте на молитву. Благословляю вас. Да осуществится все, о чем я сейчас поведал. Пусть исполнится ваше желание, несчастные! С последними словами святого старца Байбори и Аналык с рыданием упали к его ногам, дотронулись до его руки, потом оторвали кусочек материи из полы святого, чтобы сохранить его как талисман. И в тот же миг Шашты Азиз исчез, растворился в утреннем воздухе так же внезапно, как и появился. Байбори и Аналык переглянулись между собой. Словно камень свалился с их душ, и они вновь обрели тепло и жизнь. На щеках Аналык играл румянец, она стояла прямо, словно помолодела не на один десяток лет. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=924&idpg=1

Если вы не верите в эту книгу, то у нас нет ничего, чтобы обсудить. Эта книга ССМ является нашей библи, и мы, монголы верят в то, что в ней написано. И казахы, ( которые считают Чингис хан казах, которые считают казахы- Чингис ханский монголы) тоже должны верить в ССМ Я не собираюсь оспаривать верование в ССМ. И никто никого не может обязать верить в ССМ, все должно быть добровольно.Есть ли у монголов еще какой нибудь исторический эпос (как назвал Стас) кроме ССМ?

Байбори и Аналык продолжили свой путь одни. Вслед им еще долго слышались слова прощания и пожелания доброго пути. Байбори и Аналык шли, торопясь, не зная усталости, словно только сегодня вступили на жизненный путь и хотели как можно скорее изведать его. Уже два раза нарождался новый месяц, наливался, потом затухал, а дороге не было видно конца. И чем дальше уходили Байбори и Аналык в незнакомые места, тем труднее становилось идти. Не однажды вспомнилась Байбори степная пословица: «В сорока шагах от родного дома начинается чужбина». Невозможно передать те трудности, которые Байбори и Аналык пришлось пережить за прошедшие два месяца. Надежда вела их вперед, к долгожданному утру их жизни. А ведь старикам уже перевалило за восемьдесят они напоминали ночных бабочек, бездумно спешащих к огню, неукротимая мечта не только вела их, она осушала им слезы, когда старые люди падали без сил у подножия чужих гор, и заставляла улыбаться друг другу, когда за спиной оставался очередной опасный перевал. Самая трудная часть пути ожидала путников в пустынных просторах Изгар. Край студеных ветров, как называли Изгар, они прошли за сорок дней, и эти сорок дней явились едва ли не самыми тяжелым во всей долгой жизни Байбори и Аналык, Кругом простиралась пустыня кое где рос низкорослый кокпек, пригодный разве что для топки, да пролетала редкая птица удод, которая не вызывает у степняков воодушевления Не попадалось в стране Изгар ни камня и ни тропы. Рядом со стариками катились лишь высохшие шары перекати-поля, навевая мысли куда более тягостные, чем те, которые держали их до сих пор в своем плену Не выдержала однажды Аналык, стиснула руками голову, которая пошла кругом от жуткой картины бескрайней пустыни, упала со стенаниями на землю: «О, создатель! За какие грехи ты послал нам эти мучения? Чем я провинилась пред тобой?.. Чем я заслужила эти муки?..» Долго успокаивал жену Байбори. Затем Аналык в свою очередь утешала мужа. И снова они шли вперед, согнувшись от нечеловеческой усталости, едва волоча ноги. Никто из них не садился на верблюда, ни Байбори, который с самого рождения не знал ни в чем недостатка и редко когда ходил пешком, ни Аналык, всегда окруженная многочисленной прислугой, предупреждавшей каждое ее движение. Они упорно шли пешком, считая, что только так, пройдя весь путь к святым останкам Азрета, смогут добиться своей цели. У обоих от худобы осунулись лица и глубоко запали глаза. После долгих мытарств миновали они страну ветров Изгар, потом неделю Байбори и Аналык брели по сыпучим желтым пескам, полыхающим жаром, и наконец ступили на места, считавшиеся близкими к святилищу. По обыкновению Байбори и Аналык разбили стоянку там, где их застала ночь; они не изменили своему правилу, хотя эта была их последняя ночь в пути; прилегли, смежили веки и поднялись, двинулись в путь с первыми же еще бледными лучами приближающегося утра. Ими овладело нетерпение. Спала с плеч усталость, стали длиннее шаги. Природа будто бы давно ожидала этой минуты —залила мир ясным и отрадным теплом. Небо сияло царственной голубизной. Путники прибавили шагу, чтобы по утренней прохладе пройти как можно больше: они привыкли беречь силы; поднялись на очередной покатый холм и вдали, на самом горизонте, увидели выступающий голубым расплывчатым пятном мавзолей святого Азрета. Вмиг забылось пережитое в долгом нелегком пути, сердце старого Байбори забилось, вырываясь из груди, мыслями аксакал был уже там, рядом со святыми мощами Азрета. Слезы радости залили глаза байбише Аналык, она простерла вперед руки: «О, создатель, внемли нашим мольбам! Увенчай удачей наше паломничество к святому Азрету!». На землю пали вечерние тени, когда Байбори и Аналык достигли мавзолея святого, который в погожие дни виден на расстоянии Дневного пути Они выбрали место рядом с мавзолеем, преклонили колена На Другое ,утро Байбори и Аналык сотворили молитву, собрали всех хаджи, служивших в усыпальнице, поведали им о цели своего паломничества Затем они положили на алтарь в усыпальнице и преподнесли служителям мавзолея драгоценности, привезенные с собой. Семь дней Байбори и Аналык жили в святых местах. Эта неделя, им показалось, длилась целых семь лет, и за все это время они не почувствовали в себе никаких перемен, но паломники жили единственной мыслью, что все от создателя и ничего не совершается без его ведома Они верили... Верили и все же каждый божий день смотрели друг на друга с робкой надеждой: не случилось ли с ними того чудесного, о чем они тайно и вслух мечтали. Таинственно, недоступно плыл высоко, под самым небом голубой купол мавзолея святого Азрета, казалось, ему нет дела до бед простых смертных, и величественный вид его угнетал душу и сердце. У раба божьего одна доля, он прилагает все усилия к тому, чтобы угодить всевышнему, обратить на себя его милостивый взор. Но где начало и где предел милости всевышнего? По истечении семи дней Байбори и Аналык показалось, что нельзя дальше жить в неведении. Так уж было суждено, жизнь прожита, а они уповали на будущее. И эта надежда заставила их снова выйти в путь. Теперь они направились в священные горы Каратау, ущелья и пещеры которого издревле слыли чудодейственными местами. Тут каждая скала, каждое озеро, камень и родник носили высокие имена и почитались людьми. Байбори и Аналык, наслышанные о чудесной силе Каратау, старались не пропустить ни одного освященного места, ночевали там, как того требовал обычай. Три дня и три ночи Байбори и Аналык молились в святилище Баба-ата, которое почиталось людьми не меньше святого Азрета. В те времена над могилой Баба-аты, считавшегося в народе праотцом казахов, не было памятника, лишь возвышался бугорок земли, напоминавший своей формой небольшую детскую колыбель. Бедная Аналык увидела в этом доброе предзнаменование. Байбори пожертвовал святилищу остаток тех драгоценностей, которые были взяты ими в дорогу. В час, когда Байбори и Аналык в последний раз поклонились святилищу Баба-ата и двинулись дальше, исполнилось ровно девяносто дней с начала их странствия. Между тем они не чувствовали в себе никаких перемен. Тяжкое бремя усталости давило на плечи. Но ничто не могло уже остановить двух старых людей, бредущих по степи, неустанно мечтая о ребенке. Было утро, когда они оставили Баба-ата. Впереди, как им казалось, на самом краю света тянулся высокий горный хребет. В полуденный час летнего дня странники вошли в узкое ущелье. И снова им почудилось, будто их охватила какая-то неведомая сила, повлекла наверх, к белым вершинам. Байбори и Аналык ни разу не остановились передохнуть, пока не очутились на самой вершине горы. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=923&idpg=3

Под недремлющим, заботливым оком Байбори рос Ултан, и детство его протекало безмятежно. Он был разодет в дорогие шелка и парчу, лакомился яствами, которых только могла пожелать его душа. Все земные блага были к услугам мальчика. Но вырос сын Байбори таким уродом, что редко кто мог без содрогания смотреть на него, равно как далеко не каждый был в состоянии вынести на себе несносный, тяжелый характер Ултана. Длинные и кривые руки и ноги Ултана походили на лапы огромного паука, грудь напоминала грубо сколоченный сундук, носа почти не было, кривые крупные желтые зубы торчали, словно кетмени. А когда юноша говорил, изо рта, похожего на темный зев очага, исторгался звериный рык, в то время как людей сверлили маленькие, поблескивающие, словно вода на дне колодца, злые глазки. Встретив Ултана впервые, люди мертвели лицом, застывали: им казалось, что они видят чудовище. Ултан был неуклюж и груб, и там, где он проходил, все гремело и звенело, вслед раздавались вопли, стоны и проклятья. Он валил все, что попадалось под руку, и давил и крушил все, что встречалось на пути. Естественно, что больше всех его опасались аульные женщины. Заслышав имя Ултана, они беспокойно крутили головами, оглядываясь по сторонам, ибо Ултан даже ненароком, если не намеренно, мог сотворить беду, которую потом расхлебывай всю свою жизнь. Женщины роптали, шумели, бранили Ултана. Но точно так же, как и мужья их, не решались на большее. Жители окрестных аулов жалели старого Байбори, не хотели, чтобы разговоры о его сыне Ултане достигли его слуха. Но Ултан не понимал всего этого, он жил по своим законам и был далек от житейских мудростей. Со временем парень взял за привычку кричать на всех, кто чем-нибудь не угодил ему, а потом пристрастился даже к рукоприкладству: не на одну безвинную голову, будь то стар или млад, опускалась тяжелая увесистая дубинка, которую Ултан постоянно таскал с собой От него не стало житья. Соседи, да и просто посторонние старались обходить Ултана за три версты. Между тем, Ултан расходился все больше. Прошло еще немного времени, и он, возомнив о себе, стал покрикивать и на самого Байбори, не говоря уже о Култае. Лиха беда— начало, говорят в народе. Вскоре в ауле седобородого Байбори дня не проходило, чтобы Ултан не устраивал шумного скандала: он пытался теперь заполучить в свои руки богатство отца. Глупцу, так уж случается в людском роду, язык достается острый, как жало. Ултан ранил старого Байбори безжалостно, в самое сердце. «Ах ты, пустая голова!— кричал Ултан на отца.— Твои дни ведь сочтены, к чему тебе богатство? Думаешь, сможешь унести его с собой на тот свет? Отдай его мне!..» Бесчеловечные, жестокие слова Ултана заставляли людей в ужасе хватать себя за ворот. Печаль и негодование охватывали жителей бескрайней земли Жидели Байсын, а у самых сердобольных на глаза невольно наворачивались слезы. «Бедный Байбори!— говорили они, обращаясь друг к другу.— Как несправедливо обошлась с ним жизнь! Как ему не повезло!..» Горько переживали степняки несчастье, свалившееся на Байбори, но особенно близко к сердцу принимала все это его жена Аналык. Она считала себя единственной виновницей этого бедствия. Некогда красивая и спокойная женщина, она превратилась в тень, извелась вся, вот уже который год не зная ни сна, ни покоя. Однажды после долгих и тягостных размышлений, Аналык пришла к мужу, села рядом и повела с ним сокровенный разговор. — Чистые мечты владели мною, когда я впервые переступила твой порог,— начала Аналык, вытирая слезы, выступившие на глазах.— Я прошу тебя, выслушай меня внимательно. Сейчас, на закате жизни, я еще больше укрепилась в том, что суть всего происходящего на земле, зависит от воли всевышнего. А всевышний милосерден, Байбори. И не следует терять надежды на благополучный исход. Я пришла к мысли, что нам не следует больше лить слезы и умолять создателя о милости. Не будет ли лучше, если мы совершим паломничество к святому Азрету? Пусть он убедится, как мы, не жалея себя, издалека шли к нему ради одного-единственного чада, плоть от плоти и кровь от крови. Пусть увидит, как в долгом пути мы будем преодолевать пустыни, истирая себе подошвы, и пробираться через горы, разбивая в кровь ноги. Пусть он узрит, как безутешно наше с тобой горе. Может быть, тогда он прислушается к нашей мольбе и обратит на нас свой милостивый взор?.. И вновь мелькнула надежда жизни в глазах старого Байбори. Подобно отшельнику, живущему только на хлебе и воде, он давно пребывал во власти тяжелых раздумий и давящих на сердце сомнений. И сейчас, как никогда раньше, он чувствовал себя в петле, которая затягивалась все туже. Надо ли говорить о том, с каким вниманием он слушал жену. Встрепенулся старый Байбори: слова Аналык будто заронили искру надежды в его затухающее сердце. Супруги, не мешкая, приступили к сборам. Перво-наперво Байбори выбрал в отарах белого барана с круто загнутыми, словно луна, рогами и принес его в жертву всевышнему. Потом он собрал весь народ Жидели Байсын и устроил обильное, щедрое угощение. Аксакал рассказал своим гостям о предстоящем тяжелом путешествии к мавзолею святого Азрета, известного в народе под названием усыпальницы Ходжи Ахмета Ясеви- рассказан Байбори своим землякам об этом своем твердом намерении, поблагодарил всех за участие к нему, распрощался. Аналык, женщина умом и добродетелью не уступающая Байбори, распорядилась принести сундуки с драгоценностями и стала раздавать их содержимое собравшемуся народу. Ничего себе не оставила Аналык, приберегла лишь столько, сколько понадобится для подношения святому Азрету, словно кто-то надоумил ее, старую, что высшая удача ждет людей там, за пределами житейской суеты. Вышли они из аула в среду — день, сулящий удачу, в ясный полдень. На поводу у стариков шел ходкий и выносливый верблюд-бура, укрытый дорогим ковром и навьюченный всем необходимым для долгого пути. Шумя на разные голоса, сопровождала Байбори и Аналык разнаряженная толпа; шли стар и млад; сердца степняков наполняла гордость за добрую супружескую пару, нашедшую в себе силы попытаться еще раз, может быть, в последний, обрести свое земное счастье. Люди шли весь день: так уж повелось в степи — достойных провожают на расстояние дневного пути. Солнце склонилось к закату, когда Байбори и Аналык остановились на вершине очередного холма. Они подождали, пока у подножия холма соберется весь народ. — Народ мой, мои сородичи, жители Жидели Байсын!— волнуясь, обратился Байбори к провожающим.— Вы приняли участие в моей судьбе и провожаете сегодня нас со словами благословения. Все это навсегда останется в моем сердце. Не зря, видимо, говорят: «Не пропадет и раб, получивший доброе благословение». Мои надежды окрепли. Они будут вести нас с Аналык по неизведанному пути и станут нашим утешением в трудные дни. Спасибо вам всем. Я буду просить, чтобы всевышний не отвернулся от нас и ниспослал нам радость встречи. Прощайте!.. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=923&idpg=2

АЛПАМЫС (казахский эпос) Байбори и Аналык На благословенной и сказочной земле Жидели Байсын род конрат считался отмеченным самим небом, а среди знатных и богатых людей этого рода особенно выделялся Байбори, о котором в народе ходила молва, что он родился под счастливой звездой. Не счесть было его богатств. Скот, принадлежащий славному Байбори, не вмещался на просторах Жидели Байсын. Стороннему глазу казалось: не домашний скот выпасается на пастбищах, а идет нашествие диких животных, и от их тяжелой поступи гнется и стонет земля. Одних только одногорбых верблюдиц, которые с самого рождения не знали поводка, а значит, прикосновения человеческой руки, не знали привязи, а значит, не таскали на себе тяжелых вьюков,— одних лишь таких верблюдиц-мая у Байбори насчитывалось восемьдесят тысяч голов. Люди давно уж привыкли к тысячным отарам овец, покрывающим летние джайляу, и любовались множеством табунов лошадей, резвящихся в многочисленных степных тугаях. Но не количеству лошадей дивились они, а тому, что Байбори свои табуны разбил по мастям. Резвились, носились по горам и долам табуны белых, как молоко, быстрых коней, табуны гнедых, табуны темных, как ночь, вороных, табуны пегих. Богат и славен был Байбори, несметны его богатства, но в глубине его сердца таилось страстное желание, давно превратившееся в неисполнимую мечту. А мечта эта вылилась в глубокую безысходную печаль: не было у Байбори наследника. Не родился у Байбори сын, который продолжил бы на земле его славный род и держал на подобающей высоте имя своих предков; потухал огонь в очаге, и некому было поддержать живительное тепло в доме. Молодость пролетела, как один день; и теперь, когда на плечи лег груз прожитых семидесяти лет, а в руках не стало прежней силы, когда мысль о быстротечности жизни все чаще овладевала им, Байбори казалось, сердце его кровоточит. Чувство одиночества не оставляло старика. Нет наследника. Он один, как перст. Оглянувшись вокруг, Байбори увидел, что не богат на родственников. Нет никого, кто бы ощущал его боль, как свою, подставил бы плечо, когда у него от усталости подогнутся колени или подал руку в час беды. Может и поэтому Байбори отыскал в чужих краях и приблизил к себе, обласкал Култая, единственного оставшегося в живых правнучатого племянника. Но и это не принесло Байбори облегчения. Время летело стрелой, годы Байбори приближались к восьмому десятку, старик слабел от дум, таял на глазах. Уже не было для него часа, чтобы он не задавал себе одни и те же вопросы: «А для кого я множил свои богатства? Нелегко они все-таки достались. Кому останется нажитое? Для чего я жил? И в чем для меня теперь заключается смысл жизни?» Ни богатство, которое продолжало увеличиваться с каждым днем, ни диковинные яства, доставляемые из дальних стран, ни праздничные состязания устраиваемые самыми искусными мастерами края, ни слава и почет - ничто больше не трогало сердце Байбори, потеряло былую прелесть и теперь пенилось им не более вчерашнего легкого сна. Тщетно старались близкие занять его внимание, отвлечь от невеселых мыслей. Байбори все чаще отстранялся от людей, замыкался, уходил в себя. Молчал целыми днями, будто принял обет молчания. Временами он обращал свой тоскующий Взор к небу, пытаясь найти ответ на мучившие его вопросы там, в заоблачных высотах. «О, создатель!— восклицал он.— О, создатель, за что ты обрек меня па такие мучения? Друзья отошли, тело одряхлело... Пройдет время и богатство мое станет легкой добычей врага, а скот, Оставшийся без присмотра, разбредется в разные стороны. Все вокруг: и горы, и камни, и птица, и зверь — все живое и неживое словно смотрит на меня с сожалением и осуждением, а сердцем я слышу одно и то же: "Байбори бесплоден, Байбори одинок". О, творец, лучше бы я не рождался на этот свет, чем жить в таких жестоких муках! Будь милосерден, ниспошли мне, несчастному, утешение! Осчастливь мой дом, дай мне услышать детский лепет!» Небо — большое и бездонное — безмолвно простиралось над тучной землей Жидели Байсын, катилось по небу бесстрастное белое солнце, дни летели один за другим безоглядно и стремительно. И не становилось легче на душе у Байбори. Мир тоже как будто перевернулся, предстал совершенно в ином свете: еще вчера все прославляли могущество и богатство Байбори, а сегодня одни втихомолку жалели аксакала, другие, наоборот, испытывали удовлетворение, видя страдания несчастного, а третьи, словно задавшись целью извести старого человека, громко, с пеной у рта, перечисляли своих детей и их качества: и плохие, и хорошие. Однажды Байбори навестил его родственник Култай. Уа, мой брат и покровитель Байбори!—обратился он к аксакалу.— Осмелился побеспокоить тебя, чтобы еще раз заверить в том, что я всегда готов делить с тобой не только радости, но и все твои печали. Мне выпала удача, И я поспешил к тебе. Хочу посоветоваться с тобой как с самым близким человеком. Говори, Култай!- Байбори, взволновавшись, привстал с постели. Он поймал себя на мысли, что в последнее время живет ощущением близкой удачи. Байбори зорко приглядывался ко всему вокруг и во всем, что Происходило на его глазах, в природе и даже в ночных снах искал приметы, особые приметы, созвучные его душе, которые говорили бы о счастливом разрешении его горестного положения. Он устремил на Култая горящий взгляд. Поскольку и я в ответе за сохранность твоего богатства, мне волей-неволей приходится общаться с твоими рабами и рабынями. Издалека начинаешь, Култай. От тебя нечего скрывать, Байбори. Приглянулась мне одна из твоих юных служанок, приставленная к кизякам. Приласкал я ее. Прошлой ночью она родила мальчика. Но всевышний ничего не создает без доброго умысла. Вот я и подумал, что если ты усыновишь мальчика? Украсил бы он твою одинокую старость. Байбори обрадовался словам родича, как ребенок. Ему показалось, впереди забрезжил долгожданный свет. Он не стал долго раздумывать над предложением Култая, тут же дал свое согласие и привез домой ребенка Не трезвый рассудок, а сердце вело его. В Байбори словно бы пробудилось отцовское чувство и мгновенно заполнило все его существо. Аксакал объявил всем в Жидели Байсын о своем намерении и устроил невиданный пир в честь сына, которому дал имя Ултан. За семью холмами остался дырявый шалаш, в котором родился сын Култая и безвестной рабыни, была выброшена с глаз долой грязная шкура, служившая ребенку вместо пеленок. Он стал сыном Байбори и оказался в другом, сказочном мире, где ему отныне была уготована беспечная жизнь. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=923&idpg=1

И о чем это говорит? О том, что они тюрки. Вот почему Чингис хаан и истребили их и сделали рабом из них, и угнали и щас они живут в Казахстан, есть слово Гүрбэсү хатун "вонючые монголы" в "Сокровенное Сказание", которое дает описание битвы монголов с найманами. Может быть найманы были более чистые, другой народ, Сокровенное Сказание Добрая старая сказка

И о чем это говорит? О том, что они тюрки.

другим индоевропейским языкам Это в теории так, а в чем на практике проявляется это родство? Для меня например славянские в лице русского больше родственны тюркским. В славянских из них больше в русском и украинском языках много тюркского происхождения слов.

Они относятся к одной семье индоевропейские языки. Ведь это доказано. Да и много общих слов одного корня и значения.

Нет , я только пытаюсь показать что наши казахи намного предприимчивее казахов в Казахстане и конешно монголов. Сейщас если вы увидите подержанные машины в Казахстане с УБ номерами, то будьте уверены, что там наш Олкеский казах. Кстати у меня не был интерес казахам до этого форум, а щас у меня есть потому что казахы пишут всякие ерунду о Монголии, даже хужее чем китайцы Машины с номерами УБ не встречал пока. Бизнес есть бизнес, все средства хороши ведь так. Главное, что машины не угнанные.

У меня есть мнение, что найманы были генетически связаны с киданями, составляя кочевую фракцию этой этнополитической общности. В силу этой культурной особенности они ориентировались больше на уйгурскую культуру, чем на китайскую, в отличие от каракитаев - пост-"имперских" киданей. И я склонен все же считать найманов монголоязычными. Чингисхан ведь у них позаимствовал письменность и литературный язык, который фонетически сильно отличается от исторических монгольских говоров. Литературная норма, существующая и поныне, зафиксировала очень архаичное звучание. В ней даже тотальный сингармонизм, присущий фонетике нынешних монгольских языком, не соблюдается. Вот если были письменные доказательства о монголоязычности найманов 12-13 веков, то сейчас мы спор с вами не вели. Доказательство только одно - огромная масса найманов и кереев с шежире превосходящие в числе сегодняшних халха.

Арсен говорит совершенно правда. Форум выкидывает без причин и ведет себя очень странно. Может все ещё что не может стабилизироваться?! Сегодня опять тоже самое... постоянно выкидывает

У Вас какой-то не здоровый интерес к казахам...

Именно, и по каким именно параметрам вы эти проценты выводите. Я % не выводил. Это Вас больше интересует, вот и выводите.

Если б на вашем базаре поменьше мошенничали и подлогом документов не занимались бы... А то ведь у вас тут вместо свежатины откровенную тухлятину так и норовят подсунуть. Ну и тут вы пытаетесь свою тухлятинку, т.е., ложную интерпретацию, под шумок подсунуть. Этот текст не относится к Амурсане, это песня Дамби-Жанцана (Джа-ламы), в которой артикулируется исторический фон ойратского самосознания. Здесь с начала 12 века кочевали монголоязычные найманы, в 13 - монголы. С 14 века и по настоящее время - это земли ойратов. Казахи здесь насельники после падения Джунгарии. Уважаемый Gure, монголоязычность найманов не доказано. Тем более эти места до сих пор населяют тюркоязычные найманы и кереи. Получается найманы были до ойратов и существуют ныне. Как быть то? Причем численность найманов только в Казахстане 1,5 миллиона + Китай и думаю более 2,5 миллиона будет. Это получается почти численность современных халха.

Мне самому очень интересно. Не могли же современные монголы так взять и с неба свалиться...

Кстати Вы правы. Я задавался уже ранее к АКБ с таким вопросом. Вопрос был таким - сможет ли он доказать непричастность современных монголоязычных народов Монголии к империи Чингисхана.

Сходства это результат заимствований, а не родства. ну вы даете. и с каким языком родственен тюркский язык по-вашему? Ны вы даете, ведь тюркского языка как такового нет, родственны между собой все тюркские языки внутри семьи. И ни с какими монгольскими, тунгусо-маньчжурскими, корейским и японским языками тюркские не родственные. Уважаемый АКБ, к каким языкам тюркский близок в таком случае?