Аrсен

Ваши цифры завышены. В сети читал данные иностранных наблюдателей (Казахстан очень пристально изучается), что на первом месте по численности идет племя дулат (специфика многодетного юга), а затем либо аргыны, либо найманы, цифры не запомнил, я склонен верить этим данным, им не зачем привирать. Если мои цифры завышены приведите Ваши так называемые точные цифры. В чем проблема? Ваше умозаключение "специфика многодетного юга" не прокатит. Я сам коренной алматинец, что-то не видел разницу между югом и севером у казахов.

Заключение Настоящий пир на некогда благословенной, но теперь разоренной земле Жидели Байсын начался только теперь, когда вернулся батыр Алпамыс. Первым делом батыр Алпамыс объединил страну, распавшуюся на множество родов, подродов, а то и аулов. Вернул в родные края беженцев, спасавшихся от жестокости раба Ултана в чужих краях. Затем взялся он и за джигитов, которые за время его отсутствия поднаторели в бесчинствах, грабежах и драках, сбил с них спесь, приставил к полезному делу. В Жидели Байсын снова вернулись священные правила, которые испокон веков утверждались в степи: младшие стали уважать старших, а старшие проявлять заботу о младших. Все, что насадил в краю самодур Ултан, было искоренено самим народом. Родителей своих Алпамыс велел выкупать в молоке белой кобылы; одел их в шелка и парчу и окружил такой заботой, что пережитое при Ултане вскоре стало казаться им кошмарным сном: приснилось однажды и больше не повторится. Давно ушел в мир иной старый хан, который когда-то во главе своего народа встречал Байбори и Аналык, возвратившихся из паломничества по святым местам. Престол пустовал. И народ пожелал видеть на ханском троне Байбори — человека, умудренного жизнью и сострадающего человеческому горю. Седобородый Байбори к радости жителей Жидели Байсын согласился взять в свои руки бразды правления страной. Он чувствовал в себе достаточно сил и полагал, что сможет справиться с таким трудным и одновременно благородным делом, каким является проявление заботы о благополучии народа и о благоденствии страны. Батыр Алпамыс не забыл и свою любимую подругу Каракозаим, вызволившую его из беды, и отчаянного, щедрого душой Кейкуата, которые жили далеко от Жидели Байсын. Два раза в год он садился на Байшубара, который один только мог преодолеть огромное расстояние, лежащее между двумя его юртами; возвращался Алпамыс в Жидели Байсын полный светлых чувств, весь просветленный, с ощущением надолго обретенного душевного покоя. Про остальное потомки батыра Алпамыса знают и сами. Хотя ему и предрекали вечную молодость, но рассказывают, что Алпамыс прожил счастливую жизнь, дожил до самой глубокой старости. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=953&idpg=1

Теперь настала очередь состязаться в жамбы-ату. Джигиты установили шест, подвесили на его верхнем конце серебряную монету, которую надо было сбить одним выстрелом. Народ повалил любоваться новым зрелищем, которое из-за того, что призом назначили Карлыгаш, обещало быть необычайно захватывающим. Завладеть красивой юной девушкой пожелало немало джигитов, среди них были и такие, которые слыли меткими стрелками, били без промаха. Всем хотелось попытать счастья, хотя видели, что шест выбран непомерно высокий, и попасть в цель будет далеко не просто. Толпа гудела, двигалась. Люди были возбуждены. Алпамыс воспользовался тем, что на него перестали обращать внимание, подошел к юрте Гульбаршин. Она не сводила со странника печальных глаз, словно бы пытаясь отгадать, кто же на самом деле скрывается под лохмотьями. Когда юродивый, остановившись под дверьми юрты, ставшей для Гульбаршин постылой темницей, обратился к красавице с традиционной свадебной песней, сердце несчастной женщины словно перевернулось в груди. А странник пел, и голос его звучал до боли знакомо: В Жидели случайно я Приехал было, жар-жар, Видно, парень я не злой Попал на свадьбу я, жар-жар. Так уж принято в степи, Невесту славят, жар-жар. Хоть и счастлива, прими Напев простой, жар-жар. — Ах, божий странник!— горько вздохнула в ответ Гульбаршин.— Что ты ведаешь о моей жизни? Я молила всевышнего не о свадьбе, а о смерти. Да, да! Я семь лет прожила, терпя нечеловеческие муки и страдания, и для меня лучше было бы умереть, чем выходить сегодня замуж. — Ну что ты, дорогая невеста?— нарочито испуганным голосом воскликнул Алпамыс.— Что это ты в каждом своем слове упоминаешь о смерти? Или держишь на сердце обиду на раба Ултана? — О, создатель!— воскликнула Гульбаршин.— Кто, кроме моего Алпамыса, способен не кривить душой? Только он, не ведающий страха, мог бы назвать хана Ултана рабом. Громко рыдая, Гульбаршин выбежала из юрты.— Ответь мне, странник, кто ты? Ты пришел, чтобы спасти меня от смерти? Тогда ты... Ты не Алпамыс ли мой любимый?.. Алпамыс откинул воротник рваного халата, скрывающий его подбородок, сдвинул со лба колпак и крепко обнял жену. Они застыли обнявшись, сердца их бились, как одно, единым биением, и вместе с дыханием рождались слова. Они не говорили вслух, а мысленно изливали друг другу свои переживания и рассказывали о тяжких страданиях, о часах, тянувшихся, как долгие годы, о днях, похожих на кромешную нескончаемую ночь, годах, длинных, как обреченная жизнь. Неизвестно, сколько они стояли в немом молчании, глядя друг на друга, когда до слуха вдруг донесся чей-то заунывный плач. Объятия распались, словно в этом плаче слышался божий глас. А горькое стенание приближалось, пробирая до самых костей, и не сразу можно было определить, откуда оно раздается. Наконец из-за кибиток показалась дряхлая старуха, таща на спине вязанку хвороста. Это была Аналык, которую Ултан приставил к кухне, поскольку у нее ни на что больше не хватало сил. Гульбаршин знала, что все прошедшие семь лет глаза несчастной матери не просыхали от слез. Однако сегодня она плакала так жалобно и скорбно,как никогда раньше, и Гульбаршин с печалью подумала, что причиной такого безнадежного состояния старухи является она, ее невестка. Конечно же так. Разве легко старой видеть, как играют свадьбу, и ее единственная невестка уходит к чужому. Нет больше очага Алпамыса, ее дом разрушен, крыша растоптана... Все это было так, и Гульбаршин не ошибалась. Но у Аналык-байбише была еще одна печаль, о которой не ведала Гульбаршин и которая надрывала сердце старухе. Три дня назад Аналык видела сон, как ей на руку сел белый сокол с шелковой ленточкой, повязанной на ноге. Старуха проснулась сама не своя, и тоска ее по Алпамысу стала еще сильнее. Байбише Аналык брела из последних сил, ее ноги заплетались одна за другую, и она просила всевышнего смилостивиться над нею. Алпамыс сразу узнал свою мать и, позабыв обо всем на свете, вприпрыжку бросился ей навстречу. От волнения у него перехватило дыхание, он едва смог выговорить одно-единственное слово: — Мама!.. Это слово, сказанное негромко, словно сняло пелену глухоты с ушей старой Аналык: она стала слышать, и показалось ей, что весь поднебесный мир заполнился этим священным словом, и мироздание вторит ему гулким и радостным эхом: «Мама!..» Так встретились мать и сын, выдержав муки мученические и смертные страдания, победив коварство ближних и злодеяния врага. Больше не имело смысла скрывать свое возвращение в родные места. Алпамыс увидел все сам и узнал обо всем, что хотел увидеть и узнать. Он был счастлив тем, что самые близкие ему люди верили в него и ждали его. Алпамыс сел на Байшубара и подъехал к толпе, плотно окружившей площадку, на которой джигиты состязались в стрельбе. Ултан, увидев странника, который сегодня дважды надерзил ему, обрадованно заорал: — Дайте черед юродивому! Посмотрим его прыть! Небось тоже хочет обладать юной девушкой!..— Ултан полагал, что странник осрамится и прикусит свой дурной язык. Алпамыс не заставил себя ждать. Снял лук, висевший на седле, вложил стрелу, прицелился, отпустил тугую тетиву. Монета со звоном упала на землю. Толпа зашумела, придя в восторг от меткого выстрела. До Ултана только теперь дошло, что перед ним стоит не юродивый, не какой-то там убогий странник, а сам Алпамыс. Душа его ушла в пятки. Он не знал, куда деться, где спрятаться, как спастись. Решил воспользоваться общим возбуждением, поднялся с места, чтобы улизнуть в юрту, перевести дух, но Алпамыс заметил его движение. — Стой, раб Ултан!— крикнул он громовым голосом.— Стой, мой раб! Ты вкусил от жизни так много, что голова твоя вспухла. Мне кажется, самая пора пришла тебе расстаться со своей больной башкой. От животного страха, охватившего его, Ултан взревел, будто верблюд, которого собираются прирезать. Алпамыс поднял копье, чтобы прикончить Ултана одним ударом, но в этот момент его окликнули. Он опустил копье, оглянулся и увидел сына Жадигера. — Отец! Уступи его мне!— попросил мальчик.— Не беспокойся. Такой враг мне уже по плечу. Я давно ждал этой минуты. Алпамыс не стал отказывать сыну, отдал ему копье... Ултан сполна получил за свои злодеяния. Недаром говорится, что счастье, построенное на крови и слезах, недолговечно. Люди узнали своего спасителя, бросились поздравлять друг друга и просить на счастье сюинши, как принято в таких случаях. Правда по-разному вели себя люди: одни радовались приезду батыра, другие прятали глаза, стыдно им было перед Алпамысом, а третьи и вовсе поджали хвосты и тряслись от страха. Весть о появлении Алпамыса долетела и до Карлыгаш. Счастью ее не было предела. Не зря, видно, считают в народе, что родная сестра ближе всех на свете. Тому, кто первым принес ей радостную весть, Карлыгаш тут же подарила верблюда и коня. А сама, словно на крыльях, полетела к брату и сразу же бросилась ему на шею. — Мой брат, подобный льву, наконец-то ты вернулся! Ты видишь, что стало тут без тебя? Народ обнищал, твой единственный сын Жадигер до краев испил чашу горя...— Карлыгаш рыдала, целуя Алпамыса.— Я знала, что ты из тех, кто не горит в огне и в воде не тонет. Нам всем выпала страшная доля. Не раз я слышала твой голос, он звенел у меня в ушах. Ты вспоминал меня в чужих краях: «Милая моя Карлыгаш!» Я знаю это, мой милый брат! Вместе с Карлыгаш рыдали все, кто слушал ее причитания, рвущиеся из настрадавшегося сердца. Но теперь это были светлые слезы радости. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=952&idpg=2

Алпамыс достигает всех своих желании Мечта жениться на красавице Гульбаршин совсем вскружила голову рабу Ултану. Вот почему он лез из кожи, чтобы придать свадебным торжествам особую пышность. Когда батыр Алпамыс, одетый в одежду странствующего дервиша, появился в ауле Ултана, пир был в разгаре. На самом почетном месте, на златотканых коврах, разостланных перед роскошной белой юртой, восседал Ултан. Он блаженно и счастливо улыбался, рот растянулся до ушей, маленькие, глубоко сидящие глазки-щелочки блестели; было видно, что он бесконечно доволен своей судьбой. Не считается зазорным для хозяев торжества, когда на такого рода пирах появляется юродивый. Люди ждут от божьего человека чего-то нового, какой-нибудь неожиданной дерзости, того недозволенного, которое другим может стоить больших неприятностей. Алпамыс, хорошо знающий степные обычаи, приблизился к Ултану вплотную и начал распевать песню. Как и ожидал народ, песня была очень дерзкой. Юродивый, нисколько не смущаясь, обратил свою песню против Ултана, называя его рабом. Он пел о том, что все богатство, рекой льющееся на торжествах, на самом деле не принадлежит Ултану, он завладел чужим достоянием, что новоявленный хан ввел народ в пучину бедствий и жестоко притесняет его. Он напомнил всем о мимолетности счастья и непостоянстве этого мира, о недолговечности человеческой жизни и завершил песню тем, что скоро наступят перемены, и Ултан лишится всего того, что держит сейчас в своих руках. Толпа смеялась, слушая юродивого и не принимая всерьез его песен, полагая, что это обычное шутовство. Но Ултана разозлили пророчества странника, и он, едва дождавшись окончания его песни, распорядился гнать дервиша прочь отсюда. Мне не понравились его песни!— заорал он, стараясь унять тревогу, вновь охватившую его.— Ничего я ему не дам! Не заслужил он подарка! Пусть больше не попадается мне на глаза!.. Слуги Ултана, ловившие каждое его слово, тотчас же кинулись к страннику и оттеснили его в сторону. Это были все те же джигиты, которые хотели разодрать на кокпаре Жадигера, но Алпамыс еще не знал об этой чудовищной выходке Ултана, которая, к счастью, не удалась. Из своей нарядной юрты за событиями, происходящими на улице, наблюдала красавица Гульбаршин. Она была взволнована, ибо в манерах, походке и в самом телосложении юродивого находила что-то близкое, родное, напоминающее ей горячо любимого ею Алпамыса, покинувшего ее семь лет тому назад. Гульбаршин отнесла это к скорым переменам и не потому, что об этом пел странник в своей песне, а так ей подсказывало ее женское чутье. Предчувствие чего-то хорошего, которое непременно случится в скором будущем, охватило ее настолько сильно, что Гульбаршин подозвала служанку Мафию и послала ее к страннику. Гульбаршин вручила Мафие восемь золотых монет и попросила передать их страннику. - Отдай ему монеты, пусть он погадает мне,— сказала Гульбаршин девушке шепотом, чтобы ее не услышала стража, приставленная Ултаном к юрте. Мафия взяла монеты и чуть ли не бегом направилась к юродивому. Но отойдя немного от юрты своей хозяйки, девушка приостановилась. Ей было жалко отдавать какому-то бродячему страннику золотые монеты. «Зачем баловать его?— подумала она.— Этому юродивому хватит и половины денег. Лучше оставлю себе часть денег, завтра куплю себе обнову, пойду к джигитам, погуляю в свое удовольствие». Придя к такому заключению, Мафия спрятала четыре монеты.за пояс, а остальные четыре вручила юродивому вместе с наказом своей хозяйки. — Ах, Мафия, зачем ты берешь на душу грех?— упрекнул ее Алпамыс.— Разве такая умная женщина, как Гульбаршин, может позволить себе послать юродивому всего четыре монеты? Она ведь знает, что юродивых ведут восемь ангелов, и если не одарить каждого из них в отдельности, то ворожба не откроет правды. Ты хочешь, чтобы я воспользовался своей волшебной силой и сделал тебя калекой? Желаешь, чтобы у тебя отнялись руки и ноги? У Мафии душа ушла в пятки. Она растерялась и, бормоча что-то неразборчивое, извлекла из-за пояса припрятанные четыре монеты и сунула их Алпамысу. Затем, не отрывая глаз от земли, стала ждать конца ворожбы. Алпамыс делал вид, что гадает, а сам, огорченный, думал о том, что сколько же нечестных людей окружает его родных и близких.-Даже эта несчастная, богом обиженная Мафия, находящаяся денно и нощно рядом с Гульбаршин, готова обмануть свою хозяйку. В это время Ултан отдавал новые распоряжения, стараясь, чтобы веселье не потухало. — Эй, люди! Пусть самые меткие стрелки соберутся по правую мою руку!— горланил он.— Устроим состязание — жамбы-ату1 — стрельбу из лука по цели. Сейчас на высоком шесте будет подвешена серебряная монета. Тому, кто собьет стрелой серебряную монету, я отдам в качестве приза Карлыгаш — дочь нашего пастуха Байбори. Ну, покажите, джигиты, свое мастерство в стрельбе. Порадуйте меня и моих гостей. Несколько джигитов бросились на площадку, подготовленную для состязания. Выбрав длинный шест, они вкопали его одним концом в землю. — Пока подготовят все необходимое для игры, проведем айтыс — состязание поэтов!— объявил Ултан, охваченный нетерпением. Он жаждал услышать хвалебные слова в свой адрес. Но охотников не находилось. Никто не хотел позориться перед всем народом, расхваливая то, чего на самом деле и в помине не было: ханом Ултан был самозванным, богатством владел чужим, в народе слыл самодуром, а собой являл безобразное зрелище. Тогда на середину площадки выскочила старшая жена Ултана по имени Бадамша. Она была такая же дурья башка, что и ее муж, к тому же ужасно шепелявила, и народ сначала даже не понял, чего она хочет. Оказалось, что Бадамша задета равнодушием людей к своему мужу Ултану, достоинства которого, она считала, требуют самой высокой похвалы. Когда к ней присоединилась еще и Мафия, служанка Гульбаршин, люди закатились от смеха. Бадамша и Мафия походили на сестер-близнецов: обе были невероятно глупы, уродливо сложены. Но этим женщинам не было дела до того, что думают о них люди. Они принялись взахлеб расхваливать Ултана, и по их словам выходило, что ему равных нет ни на земле, ни на небе, что Ултан и самый справедливый, и самый умный, и самый богатый. Слушая бессмысленный разговор женщин, народ смеялся в рукава. Громко смеяться опасались, зная вспыльчивость самозванного хана Ултана, принимающего каждую шутку на свой счет. Алпамыс некоторое время послушал эту несусветную ересь, потом пробился к ним поближе и, рассердившись вконец, вызвал Бадамшу на состязание. Ему хотелось побить своих ненавистных врагов и в этом состязании. Бадамша, с некоторых пор считающая себя первой женщиной мира, с презрительной миной на лице приняла вызов странника, отметив, правда, что тот сложен на удивление красиво, что не могут скрыть даже лохмотья, скрывающие его тело. Первой начала Бадамша, как обычно, настолько коверкая слова, что понять ее можно было с трудом. Козей ценен тем, што Ведет отайу, жай-жай. Джигит шиявен тем, што По ньяву йудям, жай-жай. Пошпеши, вождай хвойу, Уйтан-хан здет пешнь, жай-жай. Как поньявися, пьиму, Монету кину, жай-жай. Алпамыс вынужден был мысленно повторить все то, что она пропела, чтобы составить ответ. Козел ценен тем, что ведет отару, жар-жар. Джигит славен тем, что по нраву людям, жар-жар. Поспеши, воздай хвалу, Ултан-хан ждет песнь, жар-жар. Как понравится, приму. Монету кину, жар-жар. Алпамыс поразился дару Бадамши, хотя весь был переполнен злобой. С ответом он собирался недолго. Ты ходила, Бадамша, В прислугах жалких, жар-жар. А муж твой, раб Ултан, В холопах ползал, жар-жар. Научилася всякий вздор Болтать, я вижу, жар-жар. Посажу тебя на кол, очнешься, может быть, жар-жар. Алпамыс завершил песню, помрачнев, как туча. Бадамша почувствовала неладное и, затрепетав от страха, словно листок на ветру, вскочила на ноги. Суетливо отряхнула подол платья, пробормотала: «Ну его ш пешней... не буду я шоштяжатьшя». Набежала прислуга хана Ултана, снова оттеснила дерзкого странника, пригрозив ему вдобавок наказанием, если не перестанет болтать лишнее. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=952&idpg=1

От богатства люди теряют голову. Когда начался кокпар, в котором наездники должны были на полном скаку подхватить с земли тушу козла, не уступая ее соперникам, вчерашний раб Ултан выделил для этой игры тушу четырехгодовалой лошади. Приз оказался настолько тяжелым, что тут было не до борьбы. Джигиты не могли поднять тушу даже тогда, когда им никто не мешал. Они пытались подойти к ней с разный сторон, хватали так и эдак, но все без толку, туша даже не сдвинулась с места. Тщетные потуги джигитов, считавшихся самыми сильными людьми края, развеселили Ултана. Неожиданно из-за холма показался старик Култай, подскочил к туше, в мгновение ока сделал надрез на задней ноге четырехлетки, подцепил тушу за луку седла и помчался дальше, волоча за собой тяжелый приз кокпара. Толпа загудела, поразившись силе чубарого, на котором восседал Култай. Джигиты, разгорячившиеся в безрезультатной борьбе за обладание призом, посчитали себя уязвленными. Да и было им за что пенять на себя: над ними взял верх какой-то тщедушный старик. Они подскакали к самозванному хану и стали домогаться у него другого приза. Мы не успели насладиться кокпаром, досточтимый хан! Вели подать другую тушу!.. Ултан увидел вдали фигурку Жадигера, закованного в кандалы, и решил совершить еще одну жестокость. Он поднял руку и объявил: — Мои дорогие гости! Я придумал для вас самую веселую потеху, о которой едва ли когда-нибудь слыхивали на свете. Следующим призом моего кокпара будет Жадигер. Идите и раздирайте его вместо козлиной туши! Такое предложение Ултана и впрямь произвело на собравшихся исключительно впечатление. — Нельзя этого делать!— заволновались одни.— Жадигер — сын Алпамыса! — Почему нельзя?— возражали другие.— Он что, святой, если родился от Алпамыса? Можно!.. — Вот это замечательная выдумка!— бесновато завопили третьи, весьма раздосадованные предыдущей неудачей.— Поехали драть Жадигера!.. Всадники поскакали к Жадигеру, который уныло плелся за ягнятами, с завистью поглядывая на веселящийся аул. Узнав, зачем и с какой целью вокруг него закружили джигиты, он затрепетал всем телом. — Дяденьки, милые, хорошие! Чем я провинился перед вами? Пощадите!..— Жадигер, пронзительно крича, стал бросаться то к одному, то к другому джигиту, ища защиты. Но джигиты, которые давно позабыли про Алпамыса и держали сторону Ултана, не обращали внимания на вопли несчастного мальчишки. Тогда отчаявшийся Жадигер стал проклинать своих мучителей. — Ах вы, кровожадные разбойники! Вас самих когда-нибудь постигнут муки и страдания, на которые вы обрекаете меня сейчас. Да сгинуть бы вам, разделив участь тех козлов, которых бросают на кокпар! Пусть от вас отвернутся родные и близкие, друзья и товарищи! Пусть над вами никогда не рассеются тучи горя и печали!.. Подождите, недолго осталось, приедет мой отец и взыщет с вас за мои несчастья... Жестоко спросит! Получите за все сполна! Ну, что стали? Хватайте, раздирайте меня, ненасытные шакалы!.. В это мгновение слова Жадигера прервали грозные крики, раздавшиеся за спинами участников необычного кокпара. Джигиты, хорошо помнившие Алпамыса и любившие его, пойдя наперекор Ултану, догнали любителей столь жестоких забав и стали теснить их. Безрассудным пришлось отступить под натиском сторонников Алпамыса. Жадигер, обессиленный, после страха и унижений, от боли, которую причиняли ему кандалы, опустился на песок и горько заплакал. Следом за джигитами, вызволившими Жадигера из беды, появился старик Култай. Он скакал на чубаром скакуне, волоча по земле тушу: старик словно заново родился, его невозможно было узнать: спина его была прямая, держался в седле он, как будто снова стал молодым и веселым. Это выглядело так необычно, что Жадигер забыл о только что пережитом и уставился на старика недоуменным взглядом. — Светик мой Жадигер, сюинши!—радостно залопотал он, подскакивая к мальчику.— Сюинши!.. Радостная весть! Кокпар я тоже выиграл. Удача не приходит одна, понял? Бери! Специально завернул к тебе, чтобы подарить приз... Высказав это, Култай бросил тушу на землю и, лихо развернувшись, поспешил прочь. Старик на радостях даже позабыл о том, что ехал сообщить Жадигеру о возвращении его отца Алпамыса в родные края. А Жадигер от слов дедушки Култая пришел в еще большее удивление. «Что это он так развеселился, когда подлый раб отбирает у него любимую сноху?— Жадигер не знал, что и подумать.— Или рад коню, которого Ултан подарил ему? Конечно, Ултан дал ему коня, иначе откуда взяться этому чубарому?.. Так бросают кость собаке, чтобы задобрить ее... А что мне делать с этой тушей? Негде взять коня, чтобы потащить ее волоком и бросить, как победитель, у ног толпы... Но что зря рассуждать? Разве бы я влачил столь убогое существование, если б имел возможность участвовать в кокпаре? Ну да ладно, как бы меня ни унижали, а дедушку Култая надо уважить за его внимание ко мне. Отволоку я эту тушу тете Карлыгаш, пусть она накормит досыта своих гостей». Жадигер поднялся, схватил тушу за ногу, там, где на голени был сделан надрез, и поволок ее в аул. Хотя руки и ноги его были скованы кандалами, он не чувствовал особой тяжести. Между тем туша была не из легких. Хан Ултан находился на улице, когда Жадигер вошел в аул. Он был взбешен тем, что джигиты не выполнили его наказа и оставили в живых сына Алпамыса. Встревожила Ултана и необычайная сила мальчика, тащившего тяжеленную тушу легко, будто это была высохшая шкура вола. В сердце Ултана закрался страх. «В том волчонке видны все повадки будущего волка,— подумал Ултан.— В нем заключена огромная сила, и когда-нибудь он сокрушит меня. Да и ненавидит, небось, меня за то, что я женюсь на его матери Гульбаршин. Так или иначе придется прикончить его...» С этими мыслями Ултан заторопился к Карлыгаш и грубым властным тоном приказал ей привести к нему Жадигера. Карлыгаш поняла по его виду, что над несчастным Жадигером опять нависла смертельная опасность. — О, создатель! Пощади нас!— зарыдала она, не в силах сдвинуться с места.— Как же меня будет носить земля, если я своими руками предам смерти единственного сына Алпамыса? Нас с Алпамысом родила и вскормила одна мать... Прекрати!—заорал на нее взбешенный Ултан и одним ударом кулака свалил Карлыгаш на землю. Не напоминай мне о своем брате! Он сгинул с лица земли, ясно? Как раз в это время к юрте, волоча за собой тушу коня, подошел Жадигер. Ултан ударил и его. Новая выходка Ултана переполнила чашу терпения Жадигера, он схватил своего мучителя и стал душить его. Карлыгаш бросилась разнимать их, опасаясь последствий. Видимо, крепкая хватка Жадигера уняла пыл Ултана, он легко поддался на уговоры Карлыгаш не затевать драку. — Миленький мой!—обратилась Карлыгаш к племяннику.— Что за баловство ты затеял? Не думаешь, чем это обернется для нас?— она заплакала.— И к чему ты приволок тушу? Разве сейчас время, чтобы угощать гостей и веселиться вволю? — Не плачь, тетя,— стал успокаивать Жадигер. Голос его звучал спокойно, непривычно по-взрослому, будто он мгновенно вырос на много лет.— И не баловство я затеял, а забочусь о тебе. — Заботишься обо мне? — Хотел хотя бы немного рассеять твою печаль. Думал, пусть соберет своих близких, угостит их мясом туши, взятой на кокпаре. Оно ведь в особом почете у степняков. Карлыгаш умилили слова Жадигера, и она, громко причитая, заплакала пуще прежнего. Стенания Карлыгаш услышала старая Аналык, она вышла из своей юрты и приковыляла к своим детям. Увидев, что они оба заливаются слезами, сидя на земле в обнимку, старуха тоже присоединилась к ним. Не впервые было плакать этим трем несчастным. Наплакавшись вдоволь, они разбрелись и занялись своими хозяйственными заботами. Аналык поплелась в степь собирать хворост, Карлыгаш захлопотала у очага; Жадигер, звеня кандалами, направился к ягнятам. Между тем Алпамыс узнал, что потерявший от радости голову Култай не удосужился никому сказать о его возвращении на родину. Он сел на взмыленного чубарого, поскакал по следу Култая, чтобы увидеть сына Жадигера. Перевалив высокий холм, Алпамыс заметил неподалеку от аула какого-то закованного в кандалы пастушонка, который пытался сбить в кучу разбредающихся ягнят. Увидев незнакомого путника, пастушок замахал руками и заговорил первый: — Эй, божий странник, счастливого тебе пути!— прокричал он еще издали.— Тебе ведь дорога человеческая благодарность, помоги мне, пожалуйста, собрать этих ягнят. На ногах у меня кандалы, голова от горя пошла кругом. Если же ты располагаешь временем, то погадай мне и раскрой мою судьбу. Алпамыс и в мыслях не мог себе представить, что его единственный сын может оказаться в таком плачевном положении. И все же он повернул к пастушку, полный искреннего сострадания к нему. «Кто знает,— подумал невольно он,— может, мой единственный жеребеночек страдает точно так же, как и этот мальчик». Чем ближе подъезжал Алпамыс к мальчику, закованному в кандалы, тем внимательнее тот приглядывался к всаднику. — Я принял тебя за божьего странника, но под тобой прекрасный скакун, не уступающий боевому коню!—воскликнул Жадигер, придерживая руками тяжелые кандалы.— И вид у тебя суровый и непреклонный, какой бывает, наверно, у батыра, способного защитить свой народ. О, создатель!.. Не с отцом ли моим любимым столкнул ты меня? Я никогда не видел его, но по рассказам людей представлял себе отца именно таким человеком. О, странник! Дай бог, чтобы ты оказался моим отцом — Алпамысом! Странник спрыгнул с седла и крепко обнял мальчика. — Мой Жадигер! Мой единственный сыночек!..— он тут же разбил кандалы на руках и ногах сына и отбросил их далеко в сторону. Жадигер, с детских лет испивший полную чашу сиротской доли, впервые в жизни по-настоящему ощутил, что у него действительно есть отец. Ему показалось, что от счастья он вознесся до небес, и все перенесенные муки, пережитые страдания вылетели у него из головы. Теперь все позади, мой сын,— промолвил Алпамыс.— Забудь все свои беды и оставайся пока тут. А я съезжу, вытрясу душу из этого подлеца Ултана, который совсем потерял голову! Жадигер остался ждать отца, умчавшегося на чубаром скакуне. На лице мальчика играл румянец, и глаза его светились от счастья. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=951&idpg=3

Алпамыс решил в первую очередь увидеться с отцом. Он покинул табунщиков, сел на чубарого и направил коня в противоположную от аулов сторону. Ему были хорошо знакомы скудные солончаковые пастбища, где любили пастись верблюды, и он избрал самый короткий путь — поехал через холмы. Объехав горбатый, со скошенным склоном холм, примыкающий к пастбищам, Алпамыс внезапно услышал печальный старческий голос, доносящийся из-под холма. Прошло семь лет со дня разлуки, но Алпамыс сразу узнал голос отца; сердце его запечалилось от сострадания к отцу, которого он оставил на произвол судьбы; к горлу подступил комок. Он поднялся на вершину холма, глянул вниз и увидел отца, одетого в старый, изношенный, висящий на нем лохмотьями чекмень. Старик сбивал разбредающихся верблюдов в стадо и громко изливал свое горе, обращаясь то ко всевышнему, то жалуясь самому себе. Как бывает в таких случаях, несчастный человек везде и во всем ищет себе защиту. Старый Байбори на миг застывал, увидев сломанный стебелек травы, гадая, к чему бы это, или благоговейно замирал, когда из-под его ног неожиданно взлетала перепелка, принимая это за добрую примету, и вновь принимался жаловаться на свою судьбу. Сегодня верблюды почему-то все время норовили разбрестись, не повиновались его окрикам, а то и вовсе убегали... Старик устал, бегая за ними, нестерпимо ныли старые кости, но и такое необычное поведение животных Байбори стремился отнести к приближению радостных перемен, и в горестных излияниях его появлялись все новые мотивы. Алпамыс подъехал поближе. — Здравствуйте, аксакал!— поздоровался он негромко, не сходя с коня. Старик Байбори испуганно вздрогнул, не узнав голоса Алпамыса, и выронил из рук свой посох. Он принял незнакомца за соглядатая, подосланного Ултаном; такое не раз уже бывало, Что люди Ултана подсматривали за ним. Алпамыс решил повременить и не называть себя пока, опасаясь, что ослабевшее сердце отца может не выдержать неожиданной радости. «Пусть немного успокоится,— подумал он.— Теперь уж некуда спешить». — Аксакал, я — странствующий путник,— заговорил Алпамыс.— Завернул сюда, услышав ваш голос. Извините, если напугал вас. А куда уехал ваш единственный сын, о котором вы упоминали в своих жалобах? Вместо ответа на заданный Алпамысом вопрос, Байбори с тихой старческой улыбкой погрузился в свои думы: встречу со странствующим путником он опять отнес к добрым предзнаменованиям. Алпамыс глядел на старика и тоже улыбался. — О, всемогущий создатель!— промолвил вдруг старик Байбори.— Ты ведь знаешь, что я до дна испил горькую чашу страданий... Неужели ты откликнулся на мольбы своего раба? С тех пор, как Ултан объявил себя здесь ханом, никто не поклонился мне: кто злорадствовал над моим горем, а кто боялся навлечь на себя гнев Ултана. И вот в безлюдной степи ко мне обращается странник... Неужели мне встретился единственный сын мой, уехавший отомстить за меня хану Тайшику? — Нет, отец, вы ошибаетесь. Мне не доводилось слыхивать о вашем сыне. Но хочу дать вам совет, отец. Вы бы бросили пасти чужой скот и не мыкались бы у чужого очага. Зачем вам, отцу Алпамыса, так унижаться? Стоило Алпамысу произнести эти слова, как у Байбори покраснели веки, задрожала седая борода, и он зарыдал на всю степь: — О, всемогущий создатель! Что я слышу? Да паду я жертвой за тебя, сынок, за одно только твое слово: отец! Да, да! Это ты, Алпамыс! О, всемогущий создатель!.. Алпамыс не в силах был больше терпеть: он соскочил с седла и кинулся к отцу с распростертыми объятиями, замер, прижав к своей груди иссохшегося, превратившегося в живые мощи старика. — Мой бедный отец — многострадальная душа!— у Алпамыса сдавило горло, и он смог заговорить не сразу. Голос его дрожал.— Успокойтесь. Пришел конец вашим невзгодам. Байбори долго обнимал и целовал сына, не в силах прийти в себя от неожиданного счастья. Прошло, наверное, время, равное промежутку между двумя дойками кобыл, пока Байбори успокоился и обрел дар речи. — Отец, теперь поведайте мне, что у вас тут происходит?—спросил Алпамыс.— Кое-что я узнал от Тортая, но хотел бы обо всем случившемся узнать из ваших уст. Как поживают мои сородичи? — О, светик мой!— вздохнул Байбори.— Что говорить о других, когда ты видишь мое положение — положение благодетеля края, как меня называли в народе. Ты можешь спрашивать сколько хочешь, я буду тебе отвечать, но разве можно рассказать обо всех издевательствах и унижениях, которые обрушил на нас изверг Ултан, обо всех муках и страданиях, которые мы пережили за эти семь лет. Лучше увидеть все это своими глазами. За этим холмом пасет овец твой старый дядя Култай. Поезжай, поклонись ему, сынок. Он денно и нощно молился за тебя. Алпамыс решил последовать совету отца, вскочил на коня, перевалил еще один холм и увидел старика Култая. Батыр хотел объехать отару, за которой приглядывал старик, но к Алпамысу вдруг бросились два круторогих выхолощенных козла-серке. Козлы были вожаками отары и не должно было им оставлять своих овец, но на этот раз неожиданно они ушли далеко, увязались за каким-то всадником, объезжающим отару, и Култай с удивлением наблюдал за странным поведением животных. А козлы, мало того, что увязались за всадником, они еще и начали скакать вокруг него, ласкаться и обнюхивать стремена. Это были те самые два козленка, которых Алпамыс перед отбытием в дальние края собственноручно пустил в отару. Сейчас они узнали Алпамыса, вспомнили своего хозяина и не хотели отойти от него ни на шаг. Старик Култай, видя, что козлы не на шутку привязались к всаднику, испугался, что может лишиться их. — Ой вы, мои козлы, оставшиеся в память о нашем дорогом Алпамысе!— стал выкрикивать он, бросившись им наперерез.— Что это на вас нашло? Почему вы решили уйти со случайным путником? А ну завтра объявится наш Алпамыс и спросит у меня про вас? Начнет искать своих козликов, которых оставил в отаре? Что я ему отвечу? Идите лучше ко мне!.. Алпамыс и Култай приблизились друг к другу. — Аксакал!— обратился Алпамыс к старику.— Разве стоит так горевать из-за каких-то круторогих двух козлов? Я мог быть одним из ваших сыновей, а козлы, сами видите, тянутся ко мне, почему бы вам не отдать мне одного из них? — Бог с тобой, сынок!— замахал руками на него Култай.— Не взыщи, дорогой, но я не могу отдать ни одного козла. Семь лет назад их оставил мне наш любимец Алпамыс, уходя в трудный и опасный поход на врага. Просил сберечь их. В народе говорят: «Не возвращается тот, кого одели в саван, возвращается тот, кто ушел в кольчуге». Я, старый, не теряю надежды на его возвращение. Еще раз прошу тебя, сынок, не обессудь. — Семь лет — срок немалый,— отвечал Алпамыс, проникаясь теплом к дяде Култаю.— Вы произносите его имя, а помните ли вы его самого? Какие у него были приметы? — О, что тут говорить!— вздохнул Култай.— Он был огромного роста, с широкой душой, полон чувства достоинства. На лопатке у моего светика родимое пятно величиной с ладонь. Душа Алпамыса изболелась настолько, что он не мог больше сдерживать себя, хотя и боялся, вдруг его неожиданное появление окажется слишком большой радостью для старого дяди. Он сбросил с плеча халат и повернулся к старику спиной: — Милый дедушка, родимое пятно было такое? У Култая глаза чуть на лоб не полезли от крайнего удивления. Он кинулся было обнимать и целовать Алпамыса, громко рыдая. Алпамыс тоже не смог сдержать слез. Оба они, Култай и Алпамыс долго еще плакали, одни в безлюдной степи. Потом старик выпрямился, пришел в себя и, обретя дар речи, посоветовал Алпамысу: — Сынок,— сказал он,— ты, слава всевышнему, вернулся живым и здоровым, а что тут у нас произошло, ты и сам, наверное, видишь и успеешь еще узнать от нас. А сейчас обрадуй своего сына Жадигера, он, закованный в кандалы, пасет ягнят за следующим холмом. — Дедушка, хотя Жадигер доводится мне родным сыном, но он не узнает меня,— ответил Алпамыс старику.— Пожалуй, будет лучше, если вы сядете на моего коня и попросите у него сюинши — подарок за добрую весть. Култай, вне себя от радости, не стал тратить лишних слов, засуетился и, взобравшись на чубарого, помчался меж высоких трав, будто понесся на быстром парусном судне. Не зря, видно, говорят степняки: «На скакуне каждый становится двадцатипятилетним джигитом». У Култая заиграла кровь; в нем проснулся былой наездник, повидавший на своем веку немало быстрых коней. К тому же грудь старика распирала необъятная радость по поводу прибытия Алпамыса, и ему нестерпимо захотелось тут же насолить ненавистному Ултану, самовластно поставившему себя ханом. Эта мысль так захватила старика Култая, что он позабыл о намерении сообщить Жадигеру о прибытии отца, и направил коня в сторону аула Ултана. А в ауле новоявленного хана Ултана в самом разгаре была свадьба. Ултан распорядился, чтобы Организовали всевозможные состязания и игры, на которых присутствующие могли бы показать свое мастерство. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=951&idpg=2

На обетованной земле Жидели Баисын Алпамыс мчался по степь, отпустив поводья Байшубара, и спустя тридцать дней копыта чубарого ступили на просторы Жидели Байсын. Байшубар первым почуял, что они достигли границ родной земли, и дал знать своему хозяину. Когда он с ходу вымахал на горбатый, похожий на спину зайца холм, оказавшийся на его пути, все пространство впереди, которое можно было охватить глазом, было заполнено бесчисленными табунами лошадей. Чубарый сразу увидел среди них свой косяк и звонко заржал. Лошади обеспокоенно подняли головы и, постояв некоторое время, будто почуяв знакомый запах, признали своего сородича, а потом с радостным ржанием бросились к чубарому и плотно окружили его. Ближе всех к Байшубару держалась крупная спокойная серая кобыла с длинной, свисающей до земли гривой; они прикоснулись друг к другу ноздрями, жадно обнюхались, и кобыла, вся встрепенувшись, призывно заржала, словно оповещая степь о возвращении своего детеныша. Только тогда понял Алпамыс, что они встретили кобылу, которая когда-то родила и вскормила своим молоком Байшубара, и что вокруг выпасаются табуны, принадлежащие его отцу Байбори. Он облегченно вздохнул и откинулся в седле, но затем вспомнил о зловещем сне, который заставил его приехать в Жидели Байсын, и решил, что будет лучше, если он не объявится сразу, а пойдет в аул тайком, чтобы не спеша осмотреться и узнать, что к чему. Он достал из переметной сумы одежду дервиша и облачился в нее. Переоделся так тщательно, чтобы никто не смог узнать его, даже самые близкие, и повернул коня к косу — походной кибитке табунщиков. Алпамыс вошел в кос, удивляясь, что никто не захотел выйти и взглянуть на подъехавшего, и увидел в нем спавших на кошме пятерых беков. У дверей, скорчившись, сидел старик и, обливаясь слезами, караулил чайник, поставленный на треногу. Видимо, старику приходилось нелегко, он даже подремывал от усталости. Алпамыс пригляделся к несчастному старцу, который плакал сквозь сон, и с удивлением признал в нем Тортая, единственного сына дедушки Култая. Батыр внимательно огляделся. Кое- как кос, каких немало в степи, но удивительно то, что в нем одновременно спали пять знатных беков. Алпамыс узнал в них пятерых бывших рабов отца, которые когда-то ходили в табунщиках. Алпамыс. поздоровался. Тортай испуганно вздрогнул, поднял голову и, подвинувшись, дал ему место у очага. Беки даже не пошевелились. — В добрый час, сынок,— промолвил старик.— Не узнал. Чей будешь, сынок? И куда держишь путь? — Путник я, дедушка,— ответил Алпамыс.— Еду в Жидели Байсын. Сам я родом отсюда, семь лет назад я покинул родные места, не знаю, что стало с моими родителями и близкими, и еду в тревоге за них. Увидел ваш кос и решил подъехать, узнать, как живут в аулах. Скажите, дедушка, а кому принадлежат эти бесчисленные табуны? — Э-э, светик мой!— горестно заговорил Тортай.— Ты видел табуны, которые принадлежали достопочтенному Байбори, о котором в народе говорили, что он родился под счастливой звездой. Да, он был сказочно богатым и справедливым человеком, и весь могущественный род конрат преклонялся перед ним, ловил каждое его слово, принимая на веру. Ровно семь лет тому назад джунгарский хан Тайшик совершил набег и угнал часть скота у Байбори. Это задело юного Алпамыса, и он, разгневанный наглостью хана Тайшика, выступил за ним в погоню. Ушел один, как перст, никого не захотел взять с собой и как в воду канул. Отсутствием Алпамыса и воспользовался приемный сын Байбори по имени Ултан и прибрал к рукам все богатство и власть. Пропади он пропадом, этот Ултан. Не ведает он ни жалости, ни угрызений совести. Богатствами, отнятыми у Байбори, он распоряжается, как того душа его пожелает; чужое добро течет сквозь его пальцы, как вода. Нет, невозможно перечислить все его козни и злодеяния^Так-то вот, сынок... А если хочешь знать правду, то табуны эти принадлежат батыру Алпамысу. Но одному богу известно, где Алпамыс и жив ли он еще. Ты побывал во многих странах, светик мой. Не слыхал ли что-нибудь о нашем дорогом Алпамысе? Беседа Тортая с путником разбудила беков. Они подняли головы, приглядываясь к гостю, а один из них, самый толстопузый, пнул старика в бок, да так сильно, что несчастный охнул от боли. — Эй, пустая голова, что ты мелешь тут?— заорал он.— Что может знать бродячий юродивый? Завари лучше чаю. — А что же, и спросить нельзя? — Ах, он еще и языком мелет?— крикнул кто-то из беков. И тут, словно желая встряхнуться ото сна, они все одновременно набросились на старика и стали дубасить несчастного. — Джигиты, угомонитесь!— Алпамыс не выдержал.— На что это похоже? У вас есть хоть капля уважения хотя бы ко мне, человеку постороннему? Или хотите, чтобы я тоже показал вам свое искусство? Но разбушевавшиеся беки не прислушались к его словам. Больше того, оскорбленные вмешательством странника, они накинулись на него самого. Тут уж Алпамыс вышел из себя, пятью ударами посоха в мгновение ока уложил всех пятерых беков вокруг очага. Тортай, увидев могучую силу странника, одетого в лохмотья, признал в нем Алпамыса и кинулся в его объятия. — О, создатель, сон это или явь?— вскричал он, обнимая Алпамыса и плача навзрыд. Алпамыс молча гладил ладонями костлявые плечи старика. Тортай плакал долго, пока не отлегло от сердца. — Ну что ж, дядя, рассказывай; что произошло здесь в мое отсутствие? — справился Алпамыс, когда старик успокоился. — Кое-что я тебе уже рассказал,— заговорил старик, вытирая слезы.— Ултан, самочинно объявив себя ханом, завладел всем твоим богатством, затем решил избавиться от Байбори и, обвинив его в том, что старик молится не за него, а воздает молитвы всевышнему о благополучном возвращении домой сына Алпамыса, выслал Байбори в степь и приставил к верблюдам. Мой престарелый отец Култай, породивший этого негодяя Ултана, теперь пожинает плоды своей любовной утехи: пасет овец. Сын же твой, Жадигер, который родился спустя два месяца после твоего отъезда, сейчас бос и гол, закован в кандалы. Он ходит за отарой ягнят. Что еще?.. Ултан, став ханом, решил жениться на твоей супруге Гульбаршин. Закатил пир по случаю помолвки на тридцать дней, затянул саму свадьбу на сорок дней и сегодня вечером хочет насильно забрать красавицу Гульбаршин в свою юрту. Какое счастье, что ты приехал!.. Услышав о таком положении в ауле, Алпамыс утратил спокойствие и в отчаянии не находил себе места. Вскочив на ноги, он направился к выходу, у порога остановился и обернулся к Тортаю: — Ну что ж, дядя Тортай,— вымолвил он.— Сами вскормили змею, самим и придется убить ее. Я прошу вас пока никому не говорить о моем появлении. Старик Тортай от радости то смеялся, то плакал. — О, создатель!— восклицал он снова и снова.— Неужели все это наяву? Неужели я дожил до этого счастливого дня?.. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=951&idpg=1

Алпамыс за один день покорил страну, которой правил хан Тайшик. На другой день он распорядился играть в кернеи и зурнаи, бить в барабаны и велел собрать на дворцовой площади жителей городов и аулов. Наступил праздник победы, которого долго ждали простые жители всей страны. В белом шатре сидели Алпамыс и красавица Каракозаим. Она вся сияла от счастья и излучала свет, будто налившаяся к середине месяца луна. Благополучное возвращение Алпамыса с поля боя рассеяло печаль, в которой она жила после разрыва с родителями. Чуть ниже Алпамыса восседал пастух Кейкуат, еще вчера ходивший по горам за стадом. Приглашенные Алпамысом гости не могли поверить своим глазам, когда увидели рядом с прославленным батыром бедного пастуха. Они восприняли это как издевку над собой. Но потом увидели, что Алпамыс с уважением относится к Кейкуату: оказывает ему почести, обращается за советами. Люди поразились: не видели они еще такого, чтобы простолюдину оказывались ханские почести. Но главной неожиданностью явилось известие о том, что Алпамыс собрал жителей города не только на торжества по случаю освобождения столицы от ненавистного хана Тайшика, не знающего жалости и сострадания к простому народу. Он решил провозгласить нового правителя страны, и ханом джунгар, по eго мнению, должен был стать Кейкуат. Алпамыс хотел выполнить свое обещание данное бедному пастуху, пришедшему к нему на помощь и делал это с легким сердцем, ибо знал, что Кейкуат, познавший бедность и нужду, будет справедлив и заботлив к своему народу. Вот почему Алпамыс предоставил ему место в белом шатре и посадил рядом с собой. Красавица Журметуз, одна из близких подруг Каракозаим, подала Алпамыс золотую чашу с вином. Это был знак к началу торжества. Все годы, которые Кейкуат провел в степи, следуя за Каракозаим и ее дружинницами, он был безнадежно влюблен в Журметуз. Эта любовь приносила несчастному пастуху одни страдания: Журметуз не удостаивала его своим вниманием, а если и заговаривала с Кейкуатом, то свысока, с явным пренебрежением к нему, подшучивая над его чувствами, унижая его достоинство. И сейчас она держала себя с Кейкуатом высокомерно. Днем, когда Кейкуат, улучив момент, попытался раза два приблизиться к ней, высказать свои чувства, Журметуз остановила джигита и злой шуткой отвергла его ухаживания. Язык Журметуз был остер, как бритва, и она умело пользовалась этим метко разящим даром. Подавая Алпамысу золотую чашу с вином, она в шутку бросила: — Дорогой батыр, будьте осторожны! За вами водится привычка засыпать мертвым сном, как только отведаете вина!— и она звонко рассмеялась, покачивая тонкой и гибкой, как лоза, талией. Смех Журметуз звенел серебром и очаровывал людей. Словно алмазы, сверкали белоснежные зубы. У Кейкуата, поедавшего девушку горящим влюбленным взором, заволновалось сердце. Журметуз скользнула взглядом по лицам тех, кто окружал батыра, и Кейкуату показалось, что она обожгла его пламенем. Алпамыс был настроен весело и на шутку Журметуз ответил тоже шуткой. — Нет, Журметуз, ошибаешься,— улыбнулся он девушке.— Человек хмелеет не от вина. — От чего же тогда? — От доброго отношения людей... К тому же я хмелею только тогда, когда вино подает колдунья. А в том, что ты не колдунья, я уверен так же, как верю, что после ночи непременно настанет утро,— сказал весело Алпамыс и, пригубив вино из золотой чаши, вернул ее Журметуз. Алпамыс поразительно отличался от батыров, которых знали в этом краю. Те батыры чаще всего бывали кичливы и далеко не всегда справедливы к людям, и сила их не приносила пользы народу. Они тянулись к хану Тайшику, стараясь заслужить его похвалу. Алпамыс же оказался человеком простым и открытым, слава не вскружила ему голову, он относился ко всем людям с уважением, не разделяя их на знатных и простолюдинов. Прошло некоторое время, и Алпамыс распорядился играть на кернеях и зурнаях, чтобы привлечь к себе внимание народа. — Братья мои! — обратился он к народу.— Так уж устроена жизнь на земле: страна процветает, когда во главе ее стоит умный, заботящийся о благоденствии своего народа предводитель. Сегодняшние торжества предназначены еще и для того, чтобы сообщить вам новость. Я назначаю новым ханом страны Кейкуата. Он выходец из народа, знает все его чаяния и нужды и неустанно будет печься о благополучии страны. Отныне и навсегда я вручаю в его руки вашу судьбу. Он будет вашим повелителем, и слово его вы, его подданные, обязаны воспринимать как непреложную истину, а решения как обязательный закон. Решение Алпамыса пришлось по душе всему народу. Особенно довольны были простые люди, которые знали Кейкуата с детских лет, многие росли вместе с ним, резвясь, как стригунки, вместе и трудились, гнули спину на хана Тайшика. Люди стали от всей души поздравлять Кейкуата, радуясь за него и желая ему счастливого царствования и долгих лет жизни. Народ возликовал. После такого неожиданного вознесения Кейкуата, красавица Журметуз изменила свое отношение к нему. Тут же бросилась она прислуживать повелителю страны, выказывая всю свою преданность. Торжества еще не пришли к концу, когда хан Кейкуат посадил красавицу Журметуз справа от себя, а затем объявил всем, что намерен жениться на ней. Новоявленных хана и ханшу обручил сам Алпамыс, пожелал им счастливой супружеской жизни. Спустя неделю после того, как Кейкуат получил бразды правления в свои руки, он повелел играть в кернеи и зурнаи, бить в барабаны и объявил о помолвке батыра Алпамыса и Каракозаим. Праздник, который хан Кейкуат устроил по случаю обручения молодых, выглядел невиданным по богатству: Кейкуат не пожалел ни золота, ни серебра из казны бывшего хана Тайшика. Свадебные пиры продолжались в течение тридцати дней, и дни эти, полные веселья, смыли из памяти Алпамыса и Каракозаим все те муки и страдания, которые им довелось пережить в ожидании этого счастливого часа. Страна джунгар пребывала в мире, которым была обязана батыру Алпамысу. Дни летели за днями. Однажды Алпамысу приснился странный сон. Во сне, будто предвещая какое-то несчастье, черной тучей упал с неба стервятник и сел ему на постель. Алпамыс замахнулся на птицу, отогнал от себя, но стервятник, сделав круг над его головой, снова опустился на постель. Так продолжалось три раза, пока Алпамыс не вышел из себя и не свернул птице шею... Проснувшись и вспомнив свой сон, Алпамыс истолковал его как предвестие какого-то несчастья. Неспроста, заподозрил он, камнем падает стервятник на его постель. Постелью ему служила родная земля, травы которой были для него нежнее и мягче пуха. Значит, беда пришла в родные края... И Алпамыс стал собираться в дорогу. Когда батыр Алпамыс сообщил Каракозаим о своем намерении вернуться в Жидели Байсын, она опечалилась: — О, создатель!— воскликнула она, вся в слезах.— Я думала, наконец-то перестану лить слезы, но жизнь преподнесла мне новые муки! Но не зря Каракозаим слыла умной девушкой: поразмыслив над случившимся, она поняла, что решение Алпамыса верное, и, одобрив его, стала собирать в дорогу. Обливаясь слезами, привела она из табуна и оседлала его любимого коня Байшубара. В сердце молодой женщины, снедаемом тоской из-за близкой разлуки, рождались слова, обращенные к Алпамысу. Прощай же, прощай, любимый! Наш дом опустеет сегодня. О камни сбивала я ноги, И солнце пекло мне голову, Когда по пустыне скиталась, Но все же нашла тебя. В любовь я поверила нашу — Родителей незабвенных Отвергла нежную ласку: Любовь наша, думала, вечна... Повержен тобой край родимый, И близкие все погибли, Но что это значит, если Тебя теряю, мой милый?.. Прощай же, прощай навеки! В жилах кровь холодеет. И жизнь для меня постыла, Когда уходит любовь. Дитя бы мне стало утехой, Но зачать его не успела. И красота увядает, Мечта умирает безмолвно! Ну что ж, взлети на Аргамака. По сердцу тебе путь опасный. С тобой я могла бы поехать На скакуне чубаром, Так уж в степи ведется: Девушка — добыча джигита. Но юность дается не дважды, Чего лить слезы напрасно? Скачи, батыр, здесь остается Хранительница очага. Прощай же, прощай, любимый! Прощай — повторяю трижды... Произнося эти выстраданные, сердцем подсказанные слова, Каракозаим обливалась слезами, а в рукаве у нее был спрятан острый кинжал. Она решилась покончить с собой, прокляв свою несчастную судьбу, как только ничего не подозревающий Алпамыс покинет ее. Алпамыс был очень тронут словами Каракозаим. — Милая Каракозаим, спасибо тебе,— поблагодарил он жену.— Не каждая женщина способна показать себя справедливой в такую минуту. Уезжаю со спокойной душой, с верой в твой разум и осмотрительность. Кто-то из нас должен остаться здесь и быть опорой Кейкуату. Здесь только налаживается мирная жизнь, и бог знает, что может случиться, если мы оба уедем отсюда. Ты для меня, как золотой столб на вершине холма, остаешься здесь, покружусь, покружусь вдалеке и вернусь к тебе, словно конь, привязанный к столбу арканом. Пожелай мне добра и жди. Жив-здоров буду — прилечу к тебе на крыльях. Три раза направлял Алпамыс коня в путь и три раза поворачивал обратно, не в силах уехать от Каракозаим. Снова и снова он крепко обнимал свою юную жену, горячо целовал и уверял в неизменности своей любви, просил, чтобы Каракозаим берегла себя. Нежное участие Алпамыса, его трогательная забота приободрили Каракозаим, и она отреклась от своего намерения покончить с собой. Уже не думая о себе, она всей душой желала благополучия мужу, которого впереди ждала нелегкая, полная опасностей дорога. Оставляя за собой шлейф пыли, Байшубар вихрем мчался по степи, становясь все меньше и меньше. На глаза Каракозаим невольно навернулись слезы; сердце жило надеждой на скорую встречу, она смотрела, не отрывая взгляда, на всадника, который превратился уже в едва видную черную точку. Когда исчезла и точка и горизонт опустел, Каракозаим тихо проговорила: Прощай, душа моя! Вернись живым и здоровым! http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=950&idpg=3

Увидев, что потрясенный хан совсем поник головой, а глаза его наполнились слезами, стотысячное войско лавиной бросилось на Алпамыса, чтобы вмиг разорвать его на клочья. — О, аруах!—воскликнул Алпамыс и бросился навстречу врагу, держа руках булатный меч. Он ворвался в ряды врагов, круша их, словно молния, упавшая на камыши. С каждым взмахом -меча Алпамыс будто бы скашивал джунгарских воинов целыми снопами, но на место поверженных вставали все новые и новые ряды воинов, преданных хану Тайшику. Немало батыров, не ведающих страха и спешивших вплотную подойти к Алпамысу, чтобы сразиться с ним, расставались с жизнью, не успев взмахнуть мечом. Казалось, они спешили навстречу своей смерти. Ко времени вечерней молитвы ряды джунгар заметно поредели, а оставшихся в живых воинов охватило уныние. Да и как же было им не унывать, если оказалось, что Алпамыса ничем нельзя поразить: пули, цокнув, отскакивали прочь, сабли, звякнув, ломались пополам. Можно было подумать, что он отлит из чугуна. Остатки войска не выдержали, дрогнули и стали в беспорядке отступать к городу. Вскоре бой шел у самых крепостных ворот. Алпамыс, не переводя дыхания, продолжал крушить врага, находясь в его окружении. Стало смеркаться, незаметно подкралась темнота. Вдруг Алпамыс услышал за спиной грохот, оглянулся и увидел, что большая часть войска вошла в город и закрыла за собой ворота. «Ах, какая досада!»— огорчился батыр и продолжал крушить оставшихся на площади врагов. Он стал думать, как ему проникнуть в город. Крепостные стены были сложены из белого горного камня и казались совершенно неприступными. Расправившись с врагами, не успевшими войти в город, Алпамыс три раза проскакал вокруг Тасты, но все сорок ворот были наглухо закрыты. Топот копыт Байшубара одиноко раздавался в ночной тишине. Город словно вымер. Наступила полночь. Словно золотая чаша,выплыла полная луна. Алпамыс, в который раз уже объезжая городскую крепость, вдруг увидел в восточной стороне стены зияющий пролом. Он был довольно широк, во всяком случае, в него свободно мог пройти всадник. Алпамыс и хотел было подъехать поближе, но Байшубар с тревожным храпом стал пятиться назад, чувствуя близкую опасность. Все еще не остывший после жаркого боя, Алпамыс рассердился на коня, хлестнул его несколько раз плетью и направил в пролом. Байшубар продолжал пятиться, оседая на задние ноги, но поскольку Алпамыс хлестал его уже изо всех сил, он прижал уши и ринулся в темное отверстие в стене. Тулпар прошил тьму, словно стальная игла, но уже по ту сторону крепостной стены на всадника с лязгом опустились сети, сплетенные из стальных колец и опутали его вместе с Байшубаром. Только теперь дошло до Алпамыса, почему чубарый с тревожным храпом пятился назад у крепостной стены. Хорошо еще, что благодаря умному животному, он проскочил глубокий зиндан, прорытый под самой серединой лаза. Оттуда бы ему никогда не выбраться, если бы даже он не разбился при падении на столь неимоверную глубину. К счастью, копыта Байшубара, прыгнувшего в лаз, коснулись земли уже внутри города, и главная надежда хана Тайшика не оправдалась, и все же избежать стальных сетей не удалось даже всесведущему Байшубару, теперь он со своим седоком барахтался в тенетах, словно рыба в неводе. — Попался! Попался!— раздались со всех сторон обрадованные крики, и полчища воинов хана, набросившись на Алпамыса и его коня, стали бить их наотмашь зубастыми палицами. Алпамыс, охваченный обидой и негодованием, стоял неподвижно, как кол, вбитый на вершине холма, не уклоняясь от ударов. В который раз уже он попадал в беду и в который раз обращался с мольбой к всевышнему, горько жалуясь на свою судьбу, участь одинокого воина. Он перечислил все тяжелые испытания, выпавшие на его долю, страдания, перенесенные за годы странствий, умолял создателя помочь ему в последний раз, обещая впредь быть предусмотрительным, обратился и к духам предков, прося их укрепить его душевные и жизненные силы. Затем он стал раскаиваться в том, что не послушался Байшубара, который почуял ловушку, заготовленную для них хитрым ханом. Байшубар прекрасно понимал душевное состояние своего хозяина, вновь показал чудо— невиданное и неслыханное до сих пор. Высоко вскинув голову, он трубно заржал, потом вздыбил долгую гриву и, оттолкнувшись всеми четырьмя ногами, мощным прыжком устремился вперед. Железные сети не выдержали его напора, стали с треском лопаться. Алпамыс выскочил из западни. Мрачнее тучи, не мешкая ни минуты, набросился он на врагов; батыр рубил их и крошил толпами. Это была столь страшная картина, что предыдущий бой показался джунгарам детской игрой. Час расплаты приближался к порогу хана Тайшика. И когда дохнуло смертным холодом и надо было встретить неотвратимую опасность лицом к лицу, хан Тайшик поднялся ей навстречу во всеоружии. Когда-то хан был отважным воином, притом батыром непревзойденным и добился ханского трона благодаря своему искусству воина. Бой Алпамыса с Тайшиком вышел таким жарким, что его нельзя было соизмерить ни с одним из предыдущих поединков. Там, где шла их битва, непрерывно сверкало и гремело, как будто сшибались молнии и громы. От ударов сотрясались крепостные стены и гудела земля. Единоборство затянулось: то ли сказывалась усталость Алпамыса, все-таки он не знал отдыха с момента освобождения из зиндана; то ли Тайшик, не растерявший былой неукротимой силы, решил тряхнуть стариной. Поочередно проведя несколько атак, батыры выкинули палицы и решили испытать друг друга в искусстве владения копьем. Но никто из них не добился успеха. Тогда они взялись за булатные мечи, и тут перевес оказался на стороне Алпамыса. Тайшик стал понемногу отступать, а затем увертываться от тяжелых ударов соперника. Наконец оба батыра очутились у дворцовых ворот. И вот настал момент, когда сон хана Тайшика стал явью: алой кровью окрасились высокие ворота дворца, когда слетела с плеч голова хана Тайшика, вслед за ним погибли все, кто держал в руках оружие. Мчась по городу, у небольшого домика Алпамыс заметил сгорбившуюся фигуру старой колдуньи. — А-а, бабушка, здравствуйте!—насмешливо поприветствовал батыр колдунью, поворачивая коня в ее сторону.— Живы-здоровы? — Да вот, ходим еще, светик мой,— елейным голоском заговорила старуха, пытаясь придумать какую-нибудь увертку. Но Алпамыс, наученный горьким опытом, не стал слушать коварную старуху. Не останавливая коня, он снес ей голову одним ударом кулака. Разгром ханской орды пришел к концу. Алпамыс вытер пот со лба и направился ко дворцу Каракозаим. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=950&idpg=2

Разгром в орде хана Тайшика Таймас сидел на коне, высоко подняв над головой свой щит величиной с шанырак и размахивая тридцатибатпанной палицей. Его вороной тулпар, не уступающий в росте верблюду, дугой изогнул длинную шею. Таймас ждал второго захода Алпамыса на атаку. Оба батыра обменялись друг с другом первыми ударами и ненадолго разошлись в разные стороны. Первый пробный удар Алпамыса заставил Таймаса покачнуться в седле, хотя он и успел подставить под удар свой щит; у него помутилось в глазах, будто у рыбы, столкнувшейся на весеннем паводке со льдом. Душу батыра ледяным холодом охватила тревога, и он впервые в своей жизни засомневался в успехе. Больше того, Таймас не был уверен, что устоит под вторым ударом Алпамыса. Но опытный воин, как говорится в народе,— волк травленый; Таймас старался не показать виду. Он угрожающе размахивал своей палицей и походил сейчас на того же самого волка, который дыбом поднимает шерсть, чтобы скрыть свою слабость. На этот раз Алпамыс отставил палицу и вытащил из ножен меч. Послав Байшубара вскачь и высоко подняв меч, он ястребом ринулся на противника. Пролетая звездой мимо Таймаса, Алпамыс молниеносным ударом снес батыру голову. Огромная, будто гора, туша Таймаса покачнулась, и вороной выскользнул из-под него, испуганно фыркая, отскочил в сторону. В это мгновение из рядов ханского войска, одержимо крича, выскочил еще один батыр. Он был разгорячен поединком двух батыров, а после гибели Таймаса в нем и вовсе взыграла кровь: батыру показалось, что посрамлена честь его страны, и он не выдержал, бросил клич. Будто собираясь с ходу смять противника, он подоткнул под пояс полы короткого камзола и взмахнул над головой сверкающим в лучах солнца мечом. — На поединок!— бешено орал он, направляя коня к Алпамысу.— На поединок! Алпамыс, увидев противника, потерявшего над собой власть, решил расправиться с ним необычным способом. Он бросил меч в ножны, пристегнул палицу к седлу, прижал копье коленом. С одним только щитом в руке Алпамыс двинулся на врага. Джунгарский батыр, пытаясь воспользоваться удобным моментом, нанес Алпамысу сокрушительный удар мечом. Но меч с лязгом ударился о щит, не причинив Алпамысу вреда, а Алпамыс тут же обрушил свой кулак на голову противника, да с такой силой, что она покатилась по земле, будто перекати-поле под ветром, и остановилась, ударившись о ноги ханских воинов, стоявших на площади. Хан Тайшик, сидя на золотом троне, внимательно, не отрывая мрачного взгляда, следил за поединком. Пальцы хана намертво вцепились в подлокотники трона, и он потемнел, как грозовая туча, когда увидел страшную смерть батыра. Повернувшись к молодому — косая сажень в плечах — воину, стоявшему по правую руку от трона, Тайшик сказал: — Сынок, наступил твой черед. Пусть огонь мести, пылающий в твоей груди, сметет этого наглеца. Молодой воин будто бы только и ждал этих слов. Он встряхнул плечами, как завидевший добычу орел, скинул с плеч накидку: синим блеском засиял на нем стальной панцирь. Воин этот был единственным сыном батыра Таймаса. Он понимал, что имеет в виду хан Тайшик, говоря об огне мести, пылающем в его груди. Надо было отомстить Алпамысу за отца. Хан Тайшик больше всего надеялся на него, напористого, словно орел, и гибкого, как леопард. Сын Таймаса вскочил на коня и вылетел на площадь и, когда показался перед народом, многим он представился как буйный поджарый верблюд-нар, не ведающий, что такое изнурение. Алпамыс, разгоряченный боем, ринулся навстречу очередному сопернику. В мгновение ока оба батыра, сверкая зубами, столкнулись посреди площади, раздался лязг оружия и яростный крик, гулом отозвалась земля — столкнулись Юпитер и Луна. Вихрь пыли, поднявшийся от их жаркого дыхания, поплыл над войском. Ожесточившийся за долгие годы заточения Алпамыс был неотразим. Едва они сшиблись, как он поднял своего противника на пику и, прокрутив его несколько раз над собой, грохнул оземь. Взлетели клубы серой пыли. Такой поворот событий ошеломил многочисленное ханское войско. На площади воцарилась мертвая тишина; она нависла, словно грозовая туча, давя на плечи тяжким грузом, действовала угнетающе. — На поединок! На поединок!— голос Алпамыса прозвучал, как раскаты грома. Ждать ему пришлось недолго. Из рядов войска выделился еще один батыр. Он вышел неторопливой спокойной походкой и вовсе не напоминал тех батыров, которые выходили на поединок с Алпамысом до него. Его вооружение было небогатым. Оно бросалось в глаза своей простотой, граничащей с бедностью. В движениях батыра не чувствовалось ни возбуждения, ни скрытой тревоги, похоже, воин знал себе цену. Алпамыс, конечно, не знал, что на поединок с ним вышел прославленный силач-палуан, мастер борьбы, лопатки которого ни разу не коснулись земли. Медленно ступая, палуан подошел к своему коню, вскочил в седло и, разминаясь, проскакал несколько кругов по площади. Прошло некоторое время, прежде чем он подъехал к Алпамысу. — Эй, мальчишка, опьяненный своей силой!— обратился палуан к Алпамысу.— Молодцу положены три попытки, ты воспользовался ими. Желание твое исполнилось, тщеславие должно быть удовлетворено. Теперь уступи мне право первого удара, и я заткну тебя за пояс. — Нет!— яростно крикнул Алпамыс.— Не уступлю я тебе права первого удара! Вас много — я один! И если ты хочешь получить право первого удара, то подожди, пока я уложу семь тысяч воинов хана Тайшика. Стой и любуйся моей удалью! После этой короткой словесной перепалки оба соперника отступили назад и, словно разъяренные туры, ринулись друг на друга. Алпамыс теперь понял, что на поединок с ним вышел палуан, а не просто воин, и решил сразиться с ним, не применяя оружия. Когда их кони сошлись, Алпамыс схватил соперника за ворот халата;- Байшубар рванул вперед, и Алпамыс увлек палуана за собой. Он распростился с жизнью на коне, так и не освободившись от железных рук Алпамыса. У хана Тайшика, когда он увидел смерть лучшего своего палуана, от рыданий затряслись плечи. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=950&idpg=1

Она шла по степи, глубоко переживая за отца; ей трудно было обманывать отца, обман этот был равнозначен измене. Но в то же время все ее существо наполняло другое чувство: любовь к юному Алпамысу, которого она видела лишь однажды. И постепенно зрела мысль о том, что она никогда не пожалеет о содеянном; она скорее погибнет ради Алпамыса, чем будет жить без любви. Добравшись до зиндана, Каракозаим связала все арканы в один, проверила, туго ли сложились узлы и, привязав один конец за шею Байшубара, другой бросила вниз Алпамысу. Батыр с нетерпением ждал этой минуты. Он схватил аркан руками, обмотал его вокруг пояса. Байшубар рванулся с места, напрягаясь изо всех сил, ноги его вошли в землю, когда Алпамыс оторвался от пола зиндана и повис в воздухе. В эту критическую минуту рядом с батыром оказались ангелы Гаип-ерен-кырык-шилтен и Баба-тукти Шашты Азиз, помогая ему выбраться из зиндана. Байшубар все дальше отходил от щели зиндана, аркан тянулся за ним, поднимая наверх батыра. Каракозаим от радости забыла обо всем на свете и с волнением, трепеща всей душой, ждала долгожданной встречи со своим любимым. Когда Алпамыс показался в проеме и упругим прыжком выскочил из зиндана, Каракозаим со слезами радости на глазах упала в его объятия. Алпамыс тоже был полон чувств к Каракозаим, которая пожертвовала всем, чтобы спасти его из заточения. Девушка, когда-то поразившая его своей редкой красотой, увлекла теперь искренностью, мужеством и решительностью — качествами, присущими редкой девушке. Он крепко обнял Каракозаим и припал к ней устами. Байшубар, увидев хозяина, звонко заржал и от радости подпрыгнул на месте три раза подряд. Алпамыс и Каракозаим, не разнимая объятий и ведя на поводу Байшубара, пришли к юрте, поставленной отдельно от остальных юрт, где жили девушки-воины. В ней влюбленные провели вместе семь счастливых дней. Кейкуат стоял на страже и охранял покой Алпамыса и Каракозаим, не подпуская к ним никого из свиты. А на восьмой день Алпамыс облачился в свои боевые доспехи, сел на чубарого тулпара и направился в Тасты. Хан Тайшик к этому времени уже знал о случившемся. Он понимал, что теперь сердце Алпамыса не будет испытывать никакой жалости, и он камня на камне не оставит от его страны. Тайшик от страха и злости рвал на себе волосы и бился головой о высокую спинку трона, окованного золотом и украшенного драгоценными камнями. — О, создатель!..— ревел он, как разъяренный бык.— За что ты обрушил на меня свою немилость? Чем я не угодил тебе? От пустых стенаний мало толку. Через несколько минут хан Тайшик взял себя в руки и распорядился собрать народ у главных крепостных ворот. Загудели, завыли кернаи и зурнаи, забили в барабаны, глашатаи поскакали по всем сорока воротам города, оповещая жителей Тасты и близлежащих аулов о решении хана посоветоваться со своим народом. Полководцам было приказано построить перед дворцом сто тысяч отборных воинов. Хан не говорит дважды. К полудню того же дня стотысячное войско, сверкая оружием и доспехами, уже стояло на площади перед воротами. Из дворца вынесли золотой трон Тайшика и поставили его на специальном возвышении, находящемся на дворцовой площади. Потом широко распахнулись резные ворота дворца и на площадь, тяжело ступая, вышел хан. Он оглядел войско сумрачным взглядом, и над площадью застыла тишина. Молча, будто проглотив язык, хан взошел на возвышение и сел на трон. И тотчас над площадью взлетел его голос, напоминающий клекот голодного беркута. — О, мои отважные батыры и палуаны! Очень скоро в нашем городе должен появиться казахский батыр Алпамыс. Семь лет назад он приснился мне во сне, и я видел его разорителем нашей страны. С помощью старой колдуньи нам удалось тогда его заточить в зиндан. Мы вздохнули было облегченно, но теперь он снова оказался на свободе и опять спешит сюда, чтобы отомстить нам за наши набеги в казахские степи. По славному обычаю наших дедов мы должны дать ему право первым нанести удар, потому что он — один. Как бы ни был силен и отважен, но батыр Алпамыс такой же смертный, как и все люди. Я спрашиваю у вас, мои доблестные батыры, кто выйдет с ним на поединок? Кто из вас защитит мое достоинство и честь? Кто разломает ему ребра и бросит его, поверженного, к моим ногам? Победителю я окажу ханские почести, воздам по заслугам. Для начала он получит от меня чубарого тулпара, на котором едет Алпамыс и которому в мире нет равного по резвости и мощи. Не успел хан Тайшик закончить свою речь, как из рядов войска, стоявшего перед воротами, ударив палицей по своему щиту, выступил один из батыров. Это был батыр по имени Таймас, что означало Непоколебимый; он являлся сверстником и другом молодых лет хана. Батыр был известен тем, что без колебаний выходил на сражения, ни разу в своей жизни не проявил малодушия и для него не было никакой разницы, какой силой обладает его противник, один ли это человек или целое войско. И телосложением природа не обидела его. Только одна палица, которую он сейчас держал в руке, была отлита из тридцати батпанов стали. Обычно батыр Таймас со страшным ревом мчался на противника, нагоняя на него страх, врезался в его ряды и, закончив бой в свою пользу, возвращался домой с развевающимся над головой победным знаменем. — Мой повелитель, ты знаешь, что я сражаюсь с врагами не ради даров,— ответил батыр хану Тайшику.— Мне достаточно одного чубарого тулпара. Дай мне свое милостивое разрешение выйти на поединок с Алпамысом, и я сделаю с ним то, что твоя душа пожелает. — Благословляю тебя на поединок, мой непоколебимый Таймас. — Аруах! Аруах!—прокатилось над многотысячным войском. От яростного крика воинов, взывающих к духам предков, которые будто бы помогают в бою, задрожали высокие крепостные стены со всеми их сорока воротами. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=949&idpg=3

Семь лет ходил за Каракозаим по пустынной степи Кейкуат. Пастух принимал затею ханской дочки за сумасбродство и смотрел на себя, да и на свиту красавицы Каракозаим, как на людей, выживших из ума. Иногда он задумывался над всем этим и спрашивал себя: «На что ей далось это бродяжничество? С жиру бесится? Или не хочет видеть своего незадачливого жениха?.. А может, она замыслила что-то тайное?» И вот сегодня после разговора с Алпамысом, он, кажется, понял истинную причину странной кочевой жизни Каракозаим. Его предположение полностью оправдалось, когда он рассказал девушке историю свирели. От радости дочь хана долго не могла найти себе места: то прыгала, как ребенок, заливаясь счастливым смехом, то умоляла Кейкуата поскорее показать ей злополучный зиндан, а то вдруг спохватывалась и, испуганно закрыв рот ладонью, оглядывалась на девушек, веселящихся неподалеку, боясь, что они угадают ее чувства. Наконец они вышли в степь и направились в сторону зиндана. Исстрадавшаяся от тоски Каракозаим заговорила первая, наклонясь над темным входом. — Алпамыс, ты жив? — Жив, Каракозаим,— долетело снизу. — Благодарение всевышнему, что я дождалась этого дня. Целых семь лет я разыскивала тебя. Нашла все-таки...— Каракозаим замолчала, застыдившись своей откровенности, и заговорила спустя некоторое время.— Ну да хватит об этом... Лучше подскажи мне, как тебя вызволить из темницы. — Это тебе не под силу, милая Каракозаим. Ты скажи, что стало с моим чубарым? — Твой конь заперт в железной конюшне. — Сможешь вывести его оттуда? — Нет, мне и близко не подойти к конюшне. Ее охраняет многочисленная неприступная стража. — Тогда применим хитрость,— сказал Алпамыс.— Ты надень мой камзол, он за семь лет насквозь пропитался моим потом, а сверху набрось грязный халат. Волосы собери, чтобы не было их видно, и оденься под дервиша. Им везде путь открыт, так что найдешь способ подойти к конюшне. А там все произойдет само по себе. Предложение Алпамыса понравилось Каракозаим. Она надела на себя задубевший от пота камзол Алпамыса, затем обрядилась в одежду странствующего дервиша и, опираясь на белый посох, побрела в Тасты. Через несколько дней Каракозаим добралась до города, подошла к железной конюшне и три раза обошла ее. Каждый раз, когда девушка проходила конюшню с наветренной стороны, чубарый тулпар начинал ржать и бить копытами об пол, отчего на его ногах загремели железные путы. Видимо, терпению Байшубара пришел конец, он пронзительно заржал, будто задыхаясь, и вдребезги разнес железные путы и конюшню. Стража в страхе бросилась врассыпную. Байшубар, вырвавшись на волю, с трубным ржанием помчался к дервишу и остановился, уткнув морду ему под мышки. Видно, совсем затосковал конь по своему хозяину. Хан Тайшик был поражен поведением Байшубара. — Эй, дервиш!— окликнул он странника, гладившего коня по холке.— Кто ты будешь? Уж не переселилась ли в тебя душа Алпамыса? Или, может быть, ты сам и есть Алпамыс? С чего это чубарый тянется к тебе? — О, всемогущий повелитель, разве вы не видите, что я лет на десять моложе Алпамыса?— молвила Каракозаим, изменив голос, чтобы отец не распознал в ней свою дочь.— А если конь тянется ко мне, то этому есть причина. Однажды мне довелось быть в Жидели Байсын, в землях племени конрат. Помню, этому чубарому было тогда три года и он тяжело болел. Коня сглазили, и все думали, что он околеет. Но я вылечил его, поставил на ноги. Конь — животное благородное, стоило мне появиться в Тасты и пройти мимо конюшни, как он услышал мой запах и выскочил ко мне. Видите, он жалуется мне на свою судьбу. Чуть не плачет, несчастный. Хан Тайшик и не подозревал, что перед ним стоит его родная дочь Каракозаим. — В таком случае,— сказал хан, обращаясь к дервишу,— возьми чубарого тулпара и приучи его слушаться меня. До сего часа он никого не подпускал к себе. Тебя, видимо, прислал ко мне сам создатель. — Будь по-вашему,— сказал дервиш.— Но это не такое легкое дело, как вам может показаться. Чтобы усмирить Байшубара, мне понадобится сорок арканов, сорок бараньих курдюков, боевые доспехи и оружие Алпамыса. И дайте мне семь дней сроку. На восьмой день я приведу вам чубарого тулпара на поводу. — Хорошо, договорились.— Хан Тайшик повеселел и тотчас отдал все необходимые распоряжения прислуге. Каракозаим не сразу ушла с дворцовой площади. «Иначе я не могла поступить, дорогой отец,— мысленно делилась она своими думами с отцом.— Меня сжигает огонь любви, и я, наверное, разделю судьбу мотылька, упавшего с опаленными крыльями. Но в этом — мое счастье. Другого пути для меня нет. Не посчитался с моими желаниями, пообещал полоумному сыну ведьмы, покрытому паршой и язвами. Как я могу позабыть о том, как легко ты решился на такое? Чем влачить жалкое существование рядом с недоумком, быть его женой, лучше погибнуть, став рабой любви...» Каракозаим, глотая слезы, покинула Тасты, ведя Байшубара на поводу. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=949&idpg=2

Каракозаим переодевается в юродивого Прошло ровно семь лет, как Каракозаим начала поиски зиндана, но все усилия ее оказались безуспешными. И все же девушка не отчаивалась и каждое утро вставала с надеждой на предстоящий день. Однажды Кейкуат перегнал свое стадо на новые выпасы. Надо сказать, что на тучных пастбищах, где десятки лет не выпасался скот, козлы вволю наедались, нагуляли жиру и теперь размерами стали с добрую лошадь. А козлы, стоит только им почувствовать в себе немного силы, как начинают резвиться, прыгать с камня на камень, носиться по горам и долам, что за ними только успевай присматривай. У пастуха в степи нет иного занятия, кроме как наблюдать за своим стадом: Кейкуат с усмешкой глядел за дракой двух рослых козлов. Неожиданно один из них — серый с изогнутыми рогами — истошно заблеял и исчез с глаз долой. Как в воду канул. Кейкуат прибежал на то место, где только что дрались козлы, и увидел зияющую дыру, величиной с небольшой казан. В первую минуту Кейкуат испугался, затем, набравшись смелости, заглянул в отверстие и не увидел дна колодца. Однако и на колодец эта дыра не была похожа. Кейкуат догадался, что он нашел тот самый загадочный зиндан, о котором немало слухов ходило в народе. Он слышал, что хан Тайшик заключил казахского батыра Алпамыса в свой зиндан, но никто не ведал, где он находится. От одного упоминания имени грозного батыра Алпамыса Кейкуата снова обуял страх. Но человек трезвый, он скоро рассудил, что батыр, пролежавший в зиндане долгих семь лет, если он каким-то чудом жив, то навряд ли способен прямо сейчас выскочить из-под земли. Понемногу пастух успокоился, прилег у края отверстия и стал внимательно вглядываться в темноту. — Эй, Алпамыс!— неожиданно для себя крикнул Кейкуат. Он тут же спохватился, зажал рот ладонью, но было уже поздно: крик его раздался глубоко внизу, загремело эхо. Конечно же, Алпамыс был жив. Радости его не было предела, когда он услышал человеческий голос, упавший сверху. В течение всех семи лет он не видел ни одной живой души, кроме серой кошки, таскавшей ему по лепешке хлеба в день, не слышал другого голоса, кроме ее мяуканья. И вот теперь он слышит человеческий голос, притом назвавший его имя. Надежда вспыхнула в сердце Алпамыса. - Эй, кто это?— спросил Алпамыс. Голос его прогремел, словно колокол. — Меня зовут Кейкуат. Я пасу козлов, принадлежащих Каракозаим. Один из козлов провалился в этот зиндан. Если ты и в самом деле Алпамыс, кинь его обратно наверх, не то мне попадет от моей хозяйки. По словам Кейкуата Алпамыс понял, что тот пришел не для того, чтобы спасти его, а набрел на зиндан случайно. Батыр решил попробовать уговорить пастуха. — Кейкуат, должно быть, сам творец устроил так, чтобы ты встретился со мной. Ты вот что сделай, пастух: опускай мне ежедневно по одному козлу. Поддержи меня. Выберусь из зиндана и в первую очередь осчастливлю тебя. — Ну, загнул!— Кейкуат залился язвительным смехом. Его охватила злость.— Нашел дурака! Лежишь под семью слоями земли, а туда же... Я сейчас тебя научу дорожить своей жизнью! Ишь, покровитель мне нашелся!.. Кровь заговорила в Кейкуате. Он всю жизнь трудился в поте лица, а тут какой-то батыр, заточенный в темницу, обещает ему райские кущи. Кейкуат почувствовал себя оскорбленным до глубины души. В порыве злости он обхватил каменную глыбу, лежавшую рядом, и сбросил ее в зиндан. Тяжелый камень полетел вниз, набирая огромную скорость. Вот когда Кейкуату пришлось удостовериться в том, что разговоры о могучей силе Алпамыса не были пустым словом. Камень, упавший на дно зиндана, как сорвавшаяся с неба звезда, каким-то непостижимым образом вылетел обратно, со свистом пронесся у виска Кейкуата и, сделав дугу, с глухим стуком грохнулся рядом с пастухом. У Кейкуата от страха по спине мурашки побежали. Теперь он волей-неволей задумался над словами Алпамыса. «В самом деле, он, видать, не из простых смертных, если сохранил такую силу, несмотря на семь лет, проведенных в зиндане,— заключил пастух.— А если бы он находился на свободе? И вправду, он многого смог бы добиться. С такой силой весь свет можно перевернуть. Что, если я помогу ему выйти на свободу? Говорят, люди такой породы не бросают своих слов на ветер. Чем я дорожу в этой жизни? Почему мне нельзя пойти на сговор с Алпамысом? Сплю в загоне вместе со скотом, брожу за козлами в холод и в зной. Эдак скоро и сам превратишься в животное... Была не была, рискну!— решился он наконец.— Поступлю так, как советует батыр. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Посмотрю, каков этот казахский батыр в жизни. Кейкуат откликнулся на просьбу Алпамыса. Как и договорились, он каждое утро пригонял стадо в низину, где находился зиндан, и опускал Алпамысу по одному козлу. Прошло сто дней, не стало ста козлов. Кейкуат стал советоваться с батыром: — Ну, Алпамыс, а теперь как поступим? Что я скажу Каракозаим, если она спросит о своем стаде? — Не беспокойся, Кейкуат,— ответил Алпамыс.— Я смастерил из рогов и ребер козлов чудесную свирель. Великовата получилась она у меня, но зато голос ее чистый и мелодичный. Ты сыграй на ней девушкам, они будут зачарованы и станут выпытывать у тебя, откуда у тебя такая чудесная свирель. Вот тогда ты поведай им правду, но так, чтобы только Каракозаим одна поняла, что ее сделал я. — Ты что замолчал?— справился Алпамыс, беспокоясь, как бы Кейкуат не оставил его в самый решающий момент.— Уж не струсил ли? — Хорошо, Алпамыс, я поступлю так, как ты велишь,— ответил пастух, вставая. Он направился к юртам, белеющим у родника, словно гусиные яйца, наигрывая на свирели, которая, казалось, сама рождала прекрасную мелодию. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=949&idpg=1

Итак, Алпамыс томился в зиндане; Байшубар был заключен в железную конюшню; Тайшик и колдунья называли друг друга сватом и свахой; паршивый сын колдуньи стал женихом дочери хана и ходил, задрав нос и задирая всех, кто попадался ему на глаза. На него не стало управы, все боялись вызвать его недовольство, что могло повлечь за собой еще большие неприятности. Полоумный от роду сын колдуньи не разбирался, кто стоит перед ним, и одинаково грубо обходился со всеми: со старыми, убеленными сединой людьми и с малыми, ничего еще не понимающими детьми. От него не стало житья. Если бы джунгары жили в мире и согласии со своими соседями-казахами, то они поразились бы тому, что сын старой колдуньи и Ултан, приемный сын Байбори, походят друг на друга, как две капли воды. Но сейчас степные народы жили в раздорах, и у каждого из них своих забот было по горло. Джунгары, скрепя сердце, терпели наглые выходки будущего зятя хана Тайшика, еще раз удостоверясь в горькой правде восточной пословицы, которая гласит: «И слово глупца — истина, если глупец — сын богача!» Хуже всех, пожалуй, было юной красавице Каракозаим. «О, всевышний, неужели моя жизнь отдана этому недоумку?»— плакала она, уединяясь в тиши. Вся душа девушки трепетала от унижения и обиды; стоило ей представить рядом с собой паршивого сына колдуньи, как она смертельно бледнела и чуть не падала в обморок; еще вчера жизнерадостная и пригожая девушка таяла на глазах от невыносимых мук. Однажды, когда Каракозаим со своими подругами купалась в реке, из кустов, скаля желтые зубы, выскочил сын колдуньи. Он ворвался в круг перепуганных девушек, словно волк в отару, и, потеряв всякий стыд, стал приставать к девушкам. Паршивый сын колдуньи не унимался. Видя, что он не оставит их в покое, девушки перемигнулись между собой, навалились на него все разом, свалили и стали катать по земле, как в аулах часто поступают с женихом. Поднялся шум, гам. Девушки с хохотом награждали тумаками «жениха», отводя душу, а он вырывался из их цепких рук. С головы упала тюбетейка, обнажив безобразную паршу. Каракозаим чуть не заплакала; она чувствовала себя глубоко оскорбленной; вся душа девушки противилась тому, что ожидало ее в скором будущем. И вдруг ей пришла в голову мысль бороться за свое счастье: заговорила ее девичья гордость. На другой день Каракозаим пришла к отцу и упала перед ним на колени — Отец, у меня есть к тебе одна просьба. — Говори, мое ненаглядное солнышко!— Хан обнял дочь, поднял с колен, посадил рядом с собой. Он очень любил Каракозаим.— Ни в чем тебе не будет отказа. Чем ты озабочена? — Нет, я не знаю заботы. Да и откуда ей быть, когда у меня есть такой ласковый и добрый отец. А вот беспокоит меня то, что девичий век — короткий, словно весна в степи. А после него предстоит покинуть родительский дом и всю жизнь жить с чужими. Мне хотелось бы получить твое благословение и некоторое время жить там, где пожелает моя душа, и повеселиться, сколько моей душе угодно. Отец, дай мне дружину из сорока девушек и сотню выхолощенных козлов. Пасти козлов выдели молодого пастуха Кейкуата, он предан мне и чист сердцем. Я хочу уйти в бескрайние степи, бродить там, как вольная птица. Вернусь через девять лет, к тому времени, когда ты обещал колдунье отдать меня ее сыну. И тогда поступай со мной, как велит твое сердце. Хин Тайшик не нашел в просьбе дочери ничего предосудительного. Больше того, он увидел в намерении Каракозаим что-то необычное, как ему показалось, достойное только дочери хана. Он с удовольствием разрешил дочери поступать так, как она сама найдет нужным. Каракозаим вышла от отца взволнованная. Тайшик распорядился приготовить нарядные, крытые белым войлоком юрты, отобрать сорок красивых и ловких девушек, одеть их в воинские доспехи и вооружить. Вскоре красавица Каракозаим отправилась в путь, о котором никто ничего не знал. Вслед за караваном, приплясывая, гнал стадо длиннорогих козлов веселый, никогда не унывающий пастух Кейкуат. Караван остановился в глухой безлюдной степи. Юрты поставили у чистого прохладного родника. Началась веселая, беззаботная жизнь на лоне природы. Каракозаим не без умысла выбрала эти глухие места, куда редко показывался человек. Она знала о том, что несколько лет тому назад ее отец послал сюда специально подобранных мастеров, чтобы они выдолбили в камне-монолите подземный зиндан. О небывало глубоком зиндане в городе Тасты некоторое время ходили слухи, но потом его придали забвению. Никто не знал точно, где вырыт зиндан, было только известно, что он находится где-то в безлюдных степях близ одного из редких в этих краях родников. Каракозаим исподволь собирала все слухи о тайном зиндане, прежде чем выйти на его поиски. Она располагала временем в девять лет, за которые надеялась отыскать темницу, где заточили юного Алпамыса. Девушка полюбила юного батыра и готова была ради него пожертвовать своей жизнью. Начались трудные дни поисков. Каракозаим, не зная покоя, ходила и ездила по степи, изучая каждый холм и каждую низину, внимательно приглядывалась к каждому камню. Это было сродни тому, как если бы она искала не зиндан, выкопанный под землей, а оброненную в степи иголку. Искать приходилось одной,никому не доверяя свою тайну. Каракозаим выросла в степи и хорошо знала ее обычаи. «Слово, выскользнувшее меж тридцати зубов, расходится в тридцати племенах»,— говорится в народе, и немудрено, что Каракозаим полагалась только на себя. Ежедневно она делала продолжительные прогулки одна, возвращалась ни с чем, зная, что поиски могут продлиться недели, месяцы, годы,-ибо мастера искусно укрыли вход в зиндан. Но в сердце Каракозаим не умирала надежда. Она знала, что надежда эта умрет в ней лишь тогда, когда погаснет душа в теле. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=948&idpg=3

Алпамыс все еще спал, когда его, связанного, сбросили в зиндан. Он полетел вниз, подобно ядру, выпущенному из пушки. И снова его взял под свое покровительство ангел Гаип-ерен-кырык-шилтен. Он поймал Алпамыса на лету и, словно пушинку, опустил мягко на каменистое дно. Алпамыс ничего не ведал, продолжая спать богатырским сном. Огромная толпа перед ханским дворцом не расходилась. Джунгары успокоились, узнав, что со спящим батыром покончено. Повеселел и хан Тайшик и теперь, придя в себя, любовался могучим чубарым тулпаром, оставшимся без хозяина. Как всегда в такие минуты наступает время льстецов и подхалимов. Не успел хан принять какое-нибудь решение относительно чубарого тулпара, как его приближенные бросились к коню, чтобы поймать и привести животное в качестве дара своему повелителю. Но Байшубар никого не подпускал к себе. Он безжалостно кусал всех, кто подходил к нему спереди, лягал тех, кто пытался подкрасться сзади. Самые отчаянные наездники края, укротившие не одну сотню диких неуков, были вынуждены признать свое поражение. Байшубар разбросал их в разные стороны. Эта картина вновь вызвала беспокойство хана Тайшика. Он дал распоряжение направить к нему лучших кузнецов своих, чьи руки мяли железо, словно тесто, и искусных мастеров, умеющих работать с железом. Когда все эти люди были собраны в ханском дворце, Тайшик повелел им за несколько дней изготовить железную конюшню, стены которой должны были быть толщиной в семь аршин. Конюшня была изготовлена, выкована из невиданного количества железа, и Байшубара заперли в этом железном склепе, давая ему раз в неделю по охапке сена и в десять дней по ведру воды. Хан Тайшик надеялся, что голод и жажда сломят коня, сделают его покорным. Только было обрел душевное спокойствие хан Тайшик, как явилась старая колдунья и снова заявила о своих притязаниях. Старуха знала, что хану не положено отказываться от своих слов, и уже чувствовала себя состоящей в родственных отношениях с ханом Тайшиком, ибо была уверена в том, что ее изъеденный язвами сын все-таки женится на красавице Каракозаим. Хан Тайшик встретил ее недовольно. — Слушаю тебя, колдунья!— проговорил он, не глядя на старуху. — Мой хан!—подхватила коварная старуха.— Я бросила к твоим ногам батыра, которого ты опасался, и меня следует выслушать. Хан всегда верен своему слову, это давно стало доказательством ханской справедливости. Я пришла просить руки твоей дочери. У моего сына разве что голова в парше и ноги в язвах, в остальном он такой же джигит, как и все. Для меня мой ребенок, если хочешь знать, ничем не хуже твоей дочери... Хан заерзал на троне и, нахмурившись, перебил старуху. — Избавь меня от своей болтовни, старуха, я не из тех, кто отступает от своих слов. Я привык платить добром за добро, и с тобой готов поделиться даже своим богатством. Каракозаим войдет в твой дом, но только дай мне срок. Дочери едва исполнилось одиннадцать лет, она еще ребенок. Пусть поживет в отцовском доме лет до двадцати, познает сладость молодой поры. А там, не беспокойся, я устрою богатый пир и отдам ее за твоего сына. Старуха осталась довольна ответом хана. Из дворца она вышла неторопливой важной походкой, и все видели, как ее распирает гордость. Так обстояло дело в ханском дворце. А Алпамыс в это время лежал в темном чреве земли. Он проснулся лишь тогда, когда прошел хмель от напитков колдуньи. Открыв глаза, Алпамыс вскочил на ноги, вмиг разорвав арканы, которыми был туго спеленат, и тут же ударился о каменную твердь. Он не сразу понял, что оказался заточенным в глубоком зиндане. Лишь тогда, когда в памяти встало все, что предшествовало его теперешнему положению, Алпамыс догадался, как сильно оплошал, доверившись старухе. Ему стало горько от человеческой коварности, и он заплакал навзрыд. — О, создатель, чем я прогневал тебя?— вопрошал Алпамыс, и голос его гулко раздавался в тесном подземелье.— Неужели- мне суждено быть заживо погребенным в этом каменном мешке? Мы с Карлыгаш были двумя яблоками на одной яблоне. Но что я в силах предпринять, раз тебе угодно, чтобы одно из них сорвалось с дерева, еще не созрев? Горько мне оттого, что я не успел принести радость моей матери. Мне жаль, что я не смогу увидеть, как будет расти моя единственная сестра Карлыгаш, с которой мы кормились от одной груди. Что поделаешь, видно, мне выпала такая судьба. Неожиданно Алпамыса, сетовавшего на свою горькую участь, что-то заставило замолчать; он оглянулся и увидел, как высветился тонкий луч света, словно прорезав кромешную тьму, а вслед за ним появилось какое-то сияние, скорее отсвет, заставивший отступить темноту прочь. Алпамыс воспринял это как предвестье добра, стал благодарить создателя, как вдруг перед ним, словно из небытия, возникла кошка и, ласково мурлыча, стала тереться об его ноги. В зубах у нее была лепешка хлеба. Мало того, что она принесла хлеб голодному Алпамысу — кошка, будто развлекая несчастного, стала прыгать вокруг него, выделывая такие смешные кувырки, что Алпамыс не выдержал, улыбнулся. Минуту спустя он понял, что его опять взяла под свое покровительство небесная сила. — О, всемогущий создатель!— воскликнул Алпамыс.— Спасибо тебе, что не оставил в беде своего раба! Так проходило время. Алпамыс давно потерял счет дням, а о наступлении нового дня догадывался только тогда, когда в зиндане появлялась его кормилица-кошка. Воплотившись в кошку, об Алпамысе заботился не кто иной, как всемогущий покровитель одиноких воинов Гаип-ерен-кырык-шилтен. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=948&idpg=2

В стане хана Тайшика Алпамыс не проснулся даже тогда, когда его, связанного, привезли во дворец хана Тайшика. Воины внесли его в тронный зал и положили на пол перед ханом. Тайшик охнул, увидев пленника; он поразился не телосложению юного батыра, а тому, что увиденное сейчас им совершенно совпадало с его недавним сном, где казахский батыр, безжалостно истребив ханское войско, лишил его короны. Он справился о масти коня и, услышав, что Алпамыс ехал на чубаром тулпаре, удрученно кивнул, как бы говоря себе: «Все вышло так, как я и предполагал». Тревожные мысли прервал скрипучий голос старой колдуньи. — Мой повелитель, я была вынуждена уничтожить все сорок юрт твоих,— сказала она.— Но зато я выполнила свое обещание: враг лежит у твоих ног. Хан неохотно повернулся в ее сторону и, брезгливо морщась, заметил: — Вижу... Ты, наверное, жаждешь получить свое. Не торопись, старая. Он положил руку на золоченый скипетр и отдал высокое ханское распоряжение, чтобы перед дворцом собралось все население города. Загудели, заиграли кернеи и зурнаи, забили в барабаны, и вскоре люди толпами повалили ко дворцу. Среди собравшихся были и признанные джунгарские батыры, каждый из которых один мог противостоять многочисленному войску. Хан отобрал из множества прославленных батыров самых отважных и могучих и повелел им разрубить на части спящего батыра. Воины хана, словно только и ждали такого распоряжения, бросились на Алпамыса. Но в этот миг покровитель истинных воинов Гаип-ерен-кырык-шилтен, превратясь в непробиваемый и невидимый человеческому глазу панцирь, прикрыл собой беспомощного Алпамыса. Воины обрушили на тело юного батыра мечи, но мечи не разрубили его; ударили копьями, но и копья не вонзились в него. Тогда прикатили крепостные пушки, стали стрелять в спящего Алпамыса в упор, но ядра отлетали от юного батыра, как горох от стенки. А он спал так сладко, что даже не пошевельнулся, когда его хотели убить несколькими способами. Теперь не только у джунгарских батыров, которые чуть не отбили себе руки, у самого хана Тайшика глаза чуть не вылезли из орбит. Ему снова вспомнился роковой сон, увиденный накануне, и он потерял последнее самообладание. Каракозаим, весь день наблюдавшая за всем, что творилось, решила предпринять еще одну попытку спасти юного батыра. Подойдя к отцу, она учтиво поклонилась ему и обратилась с просьбой: — Отец, разреши мне расправиться с твоим пленником,— сказала она тихо.— Предоставь мне семь дней и семь ночей, и он будет мертв. Дай мне в помощницы старую колдунью. Как бы тихо ни говорила Каракозаим, но проклятая ведьма услышала ее слова. — Нет, мой хан!— завизжала она тут же.— Не доверяйся ей. Твоя дочь хочет обмануть тебя. Я заметила это еще возле озера, когда встречали Алпамыса. Не верь ее словам! Слова старухи привели хана в еще большую растерянность. Мысли его запутались. Выходило, что он никому, кроме себя, не может довериться. Он помрачнел. И вдруг хан Тайшик вспомнил, что когда-то по его распоряжению был вырыт тайный зиндан, глубокая темница для тех, кто посмеет ослушаться его. Хан облегченно вздохнул. Почудилось ему, что он наконец нашел неплохой выход. Не откладывая, хан отобрал самых преданных ему людей и повелел под покровом ночи, никому не попадаясь на глаза, сбросить Алпамыса в глубокий, с узким отверстием зиндан, напоминающий собой колодец. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=948&idpg=1

Итак, старая колдунья шла впереди, показывая дорогу, а юный Алпамыс послушно следовал за ней. Старуха, пройдя немного, остановилась и стала причитать на всю степь. — О, несчастные мои вдовушки! Встречайте Алпамыса! Куда вы запропастились? Или от горя лишились рассудка? Алпамыс едет к нам! Батыр отомстит за наши слезы. Встречайте дорогого гостя! Он должен отдохнуть перед жестокой битвой. Вытрите слезы, отведите с ним душу. Выходите из юрт, мои дорогие, встречайте батыра Алпамыса!.. Когда из сорока белоснежных юрт выбежали сорок красавиц, Алпамыс увидел, что их возглавляет девушка редкой красоты. Это была Каракозаим. Алпамысу показалось, что он вошел в сказочный мир и видит небесных гурий. Девушки шумно окружили Алпамыса, сняли его с коня и опустили на белую кошму, оказывая почести, какие оказывают только хану. Потом они начали ухаживать за батыром, прислуживая поочередно. Юрта наполнилась звонкими голосами и веселым смехом, шутками и песнями. Алпамыс потерял разум из-за девушек, любовался ими, а они все больше и больше тянулись к нему, кружа ему голову и наполняя сердце огнем. Нежные чувства охватили его всего. А девушки изощрялись друг перед другом в ласковом обхождении, но на самом деле они боялись навлечь на себя недовольство злой ведьмы, способной напустить на них порчу. Лишь Каракозаим, единственная из всех, кто был в юрте, воспылала искренним чистым чувством к Алпамысу. Сердце ее затрепетало в груди, как только она увидела юношу, и Каракозаим забыла о том, зачем пришла. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Алпамыс избежал беды. Несколько раз Каракозаим выходила и снова заходила в юрту, где отдыхал Алпамыс, пытаясь каким-нибудь образом предупредить его о надвигающейся опасности, но рядом с юным батыром, развлекая его, вертелись другие девушки, с него не спускала глаз старая ведьма, и ханская дочь не могла перемолвиться с ним даже одним словом. Алпамыс в свою очередь не спускал глаз с Каракозаим, очарованный ее красотой, не уступающей красоте утренней звезды Шолпан. Веселье продолжалось, и в сердце Алпамыса не закралось даже тени сомнения по поводу происходящего. Он ел то, что подавали ему девушки в серебряных чашах, пил то, что наливали в золотые кубки, и отдыхал телом и душой, испытывая редкостное блаженство. Раза два в юрту заходила сама старуха и, обманывая его льстивым смехом, доверху наполняла его кубок. Видя, что Алпамыс угодил в хитро расставленные сети колдуньи, Каракозаим не выдержала, подсела к юному батыру, ущипнула его. Но гнусная старуха заметила уловку девушки, зло зашипела на нее: — Ах ты, бесстыжая попрыгунья! Я знаю, что ты задумала, не смей больше подходить к нему! Ослушаешься, тогда пеняй на себя, расскажу обо всем твоему отцу. Сделаю так, что ты жизни своей не будешь рада. Старуха не успокоилась, пока не прогнала Каракозаим из юрты. Хмельное зелье сделало свое дело: Алпамыс разомлел и незаметно для себя уснул. Наступил час, которого с нетерпением ждала колдунья: она выскочила и повелела девушкам быстро разобрать все сорок юрт; разобранные юрты навалили на тело Алпамыса и подожгли. Не пожалела старуха дорогого ханского имущества: ни посуды из золота и серебра, ни золототканых ковров, ни кошм, изготовленных из белой, как молоко верблюдицы, шерсти, ни резных узорных сундуков, полных добра. Возглавляемые колдуньей девушки зашумели, заплясали от радости, закружили вокруг гигантского снопа огня, устремившегося к небу. Лишь ханская дочь Каракозаим не радовалась удаче, она горевала по юному батыру, погибшему так бесславно. Перед ее взором стоял улыбающийся и доверчивый Алпамыс. Девушке казалось, что мир опустел без него. Столб густого черного дыма, поднявшегося над сложенными в кучу сорока юртами со всем их убранством, тут же заметили в главном городе Тасты, где сигнала старухи ждали многочисленные воины. Все до самой последней мелочи продумала старуха. Она заранее договорилась, что ханское войско ринется к озеру, как только в воздух поднимутся клубы дыма. Могло случиться так, что ей понадобилась бы помощь воинов. Город Тасты находился от озера на расстоянии езды в полдня, и не успели еще истлеть уголья, как воины хана были тут как тут. Они соскочили с коней и поспешили увидеть останки знаменитого батыра Алпамыса. У всех еще был в памяти его неслыханный поединок с батыром Караманом, и они жаждали мести. Не дожидаясь, когда остынет слой пепла, воины разворошили его и тут же отпрянули назад, ошарашенные увиденным. Алпамыс спал как ни в чем не бывало. Не было предела удивлению, охватившему людей. Каракозаим от счастья заплакала. Кое-кто из воинов не выдержал, схватил лопату и стал лихорадочно набрасывать на тело Алпамыса горящие угли. Но они в мгновение ока превращались в холодную золу, как только касались тела батыра. Тревога и страх обуяли джунгарских воинов. Они не нашли другого выхода, как связать юного батыра, пока он еще не проснулся. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=947&idpg=2

Второй поход Алпамыса Когда Алпамыс с богатым, далеко растянувшимся караваном вступил в родные места, первым, кого он встретил, был его отец Байбори. Не радостная весть о том, что сын женился на Гульбаршин, бросила аксакала навстречу сыну, а горечь новых страданий, которые обрушились на его голову. Неделю назад на Жидели Байсын напали враги и учинили в аулах жестокий погром. Больше всех пострадал Байбори, у которого джунгарский хан. Тайшик со своим многочисленным войском, прошедшим по владениям Байбори, словно всепожирающая саранча, угнал почти весь скот. Так уж издревле повелось в степи: жизнь здесь держится на скотоводстве, и каждый, кто волею судеб утратит свои табуны и отары, воспринимает это не меньше, чем конец света. Вот уж воистину: «Потеря скота — боль души». Байбори посчитал себя уязвленным, больше того — вконец опозоренным; он прямо-таки задыхался от гнева, когда встретил Алпамыса и невестку Гульбаршин. Алпамыс сошел с коня и только собрался поприветствовать отца, как Байбори обрушился на сына с тяжелыми упреками. — Прочь с дороги!—закричал Байбори.— Чему ты так радуешься, что улыбаешься во весь рот? Можно подумать, что ты с нетерпением ждал дня, когда на меня свалятся все тридцать три несчастья! Лучше бы ты не родился на этот свет! Не до того мне сейчас, чтобы принимать невесту! Поворачивай коня! Догони хана Тайшика по еще горячим следам, отбей у него мои табуны и верни назад. Пригони домой все до последней клячи! Разгроми его орду, отомсти за поругание над твоим отцом! Не исполнишь мою волю — можешь не возвращаться домой! Не пожалею, что потерял единственного сына. Беспощадные слова старого Байбори своей тяжестью словно придавили Алпамыса к земле. Никогда не слышал он таких тяжких обвинений, обращенных к себе. — Отец!— голос Алпамыса прозвучал звонко, но сурово, будто клекот орла.— Не брани меня, а лучше дай святое отцовское благословение. Твой сын не позволит врагу измываться над тобой, пока жив и ходит по земле. Отомщу проклятому Тайшику! Заставлю его голосить, как стригунка, пристегну к привязи, как ягненка, и привезу! Если же творец не услышит моей просьбы, останусь рабом у джунгар. Я поворачиваю Байшубара и иду в погоню! Но одно тревожит меня, отец. Случится со мной беда, и станет измываться над вами Ултан. У него черная душа, а у таких нет ничего святого. Байбори, занятый своими мыслями, не придал значения последним словам Алпамыса. Его обрадовало решение сына. Алпамыс приступил к сборам. Путь предстоял долгий и трудный. Вооружился, на шею чубарого повесил амулет, чтобы сопутствовала удача. В четверг, в час вечерней молитвы вздел Алпамыс ногу в стремя и направил чубарого тулпара в сторону далеких владений хана Тайшика. Им предстоял долгий шестимесячный путь по нехоженным ранее местам. Юного батыра вышел проводить в поход весь славный народ Жидели Байсын. Аксакалы рода знали, что Тайшик — хан находчивый и коварный, кого угодно обведет вокруг пальца, и не хотелось им, чтобы юный, неопытный Алпамыс пошел против него один. — Свет наш, Алпамыс!— обратились к нему аксакалы.— Не годится идти одному в стан Тайшик-хана. Не пытай судьбу. Только богу позволено такое: он один и неделим. А ты всего лишь раб божий, как бы ни был силен и могуч. Послушайся нас, сынок. Мы советуем тебе собрать войско. В Жидели Байсын немало храбрых воинов, возьми их с собой. Так будет вернее. — О, мой благословенный народ!— обратился Алпамыс к сородичам.— Да, это верно, создатель один. Но верно и то, что создатель — покровитель одинокого. Я полагаюсь на его милость. Если же вы хотите мне помочь, то прошу вас, позаботьтесь о моих старых родителях. Постарайтесь сделать так, чтобы ничто не омрачило их жизни, пока меня не будет. Моя жена Гульбаршин беременна седьмой месяц. Родится сын — назовите его именем Жадигер, позаботьтесь и о моем сыне, если я вдали сложу свою голову. Обласкайте мальчика, не дайте ему считать себя сиротой. Ни о чем больше не прошу вас. Дай бог встретиться нам живыми и здоровыми. Поведав сородичам свою просьбу, Алпамыс тронул коня. Как только аул скрылся за холмом, Байшубар стал вести себя беспокойно, просить повода, и стоило Алпамысу дать ему немного воли, как он быстрее ветра устремился вперед. Засвистел в ушах ветер, а чубарый все рвал удила, прося полной воли. У Алпамыса онемела рука, придерживающая поводья. Конь пронзал толщу воздуха будто острое лезвие клинка. Алпамыс отмахал уже половину шестимесячного пути и вдруг выехал к красивому большому озеру, раскинувшемуся между холмами. Дорога была не из легких, изрядно измотала Алпамыса, и он решил остановиться на отдых: утолить жажду холодной водой, размяться на прибрежной зеленой лужайке. Он повернул коня к берегу и неожиданно увидел в кустах одинокую сгорбленную старуху с наброшенным на голову платком и словно присохшим к руке белым посохом. Алпамыс поздоровался и подошел к старухе. Услышав голос Алпамыса, она зарыдала, будто одногорбая верблюдица-аруана, потерявшая своего детеныша, забилась, обняв куст шенгеля. — О, бедная мать!— воскликнул Алпамыс.— Что с вами приключилось? Кто обидел вас? Только после этих слов Алпамыса старуха успокоилась. Вытерла слезы концом платка. Видно, моя мольба дошла до всевышнего, если я встретила тебя, мой дорогой Алпамыс,— заговорила старуха.— Я расскажу тебе о своем несчастье, доверю тебе свое горе. Огромен наш Жидели Байсын, великое множество народа обитает на его просторах, и ты не можешь знать всех своих сородичей. Я — одна из тех, кто смотрел за скотом отца твоего Байбори, я молилась за твое счастье, сынок. После нашествия жестокого Тайшик-хана народ никак не может прийти в себя, опомниться. И не скоро, наверное, настанет светлый день... Для меня его уже никогда не будет. У меня было сорок сыновей, сорок храбрых джигитов, крепких, как бедренная кость верблюда. Они были недремлющей стражей, охранявшей табуны твоего отца, никогда не расставались с куруком. Зиму и лето проводили на пастбищах, спали на льду, укрывались снегом. Теперь их нет. Все сорок моих воинов погибли от рук воинов Тайшик-хана. Остались вдовами сорок их молодых жен, сорок моих несчастных невесток. Осталась я, словно выжившая из ума ведьма... Все слезы мы выплакали, но нет нам больше утешения. Вот почему я ждала тебя, сынок. Дни и ночи молилась на тебя, думая о том, чтобы ты услышал о нашем горе и отомстил проклятому Тайшик-хану. Но ты устал в дороге. А путь предстоит тебе нелегкий, он полон опасностей, поэтому надо хоть немного отдохнуть и набраться сил. За этим холмом,— старуха показала в сторону от озера,— в сорока юртах сидят сорок моих невесток. Они были женами твоих сородичей, твоих старших братьев. Тебе, младшему брату, положено проявить заботу о них, утешить, приласкать, вдохнуть в них жизнь. Заверни к нам, сними с коня свою уздечку, побудь несколько дней со своими снохами, отдохни сам перед битвой. Батыр Алпамыс принял слова старухи за правду. Он был наивным и доверчивым, с открытой, как у ребенка, душой, и потому сразу же проникся жалостью к старухе, стал нежно успокаивать ее. «Во всех несчастьях виноват сам человек»,— гласит народная пословица. Не мог Алпамыс подумать, что одинокая, убитая горем старуха, встретившая его у озера, была колдунья, подосланная Тайшик-ханом, который опасался батыра Алпамыса. В тот день, когда Алпамыс сел на чубарого тулпара и выступил в поход, Тайшик увидел сон, который навеял на него страх. В отчаянье хан спешно собрал своих подданных и рассказал им о своем зловещем сне. — О, мои верные поданные!— начал хан свое обращение.— Выслушайте меня внимательно. Мне приснился тяжелый сон. Мир как бы стал в горошину и уместился в шелухе просяного зернышка. Как бы призывая беду на мою голову, мой черный верблюд, стреноженный железными путами, бросился на меня. Разъяренный, с помутившимися от бешенства глазами, он хотел меня раздавить. Едва избежал я этой опасности, как нагрянула новая беда. В нашу страну ворвался какой-то юный батыр, грозный, как лев, и могучий, как тигр, он начал громить наши аулы, мой главный город Тасты сровнял с землей, ворота ханского дворца утопил в крови. Сына моего превратил в раба, дочь — в свою наложницу, завладел моим троном и вдобавок отнял жену. Во сне я бредил, несчастный и обездоленный, горько рыдая оттого, что мое ханство разорено, а подданные разбежались, спасая свои шкуры. Я не предавался бы тоске и не горевал так, если бы это оставалось только сном. Я чувствую другое. Кажется мне, из Жидели Байсын идет отомстить за свой род юный батыр Алпамыс, о котором идет слух, как о непобедимом воине. Это он сокрушил славного батыра Карамана. Мое предчувствие никогда не обманывало меня. Временами мне кажется, что я слышу топот коня Алпамыса. Так что вы посоветуете мне предпринять? Может быть, выйти ему навстречу и упасть к ногам, вернуть все угнанные табуны, отдать ему в жены мою дочь? Но поможет ли это мне? Нет, не объяснения толкователей вещих снов жаждал хан Тайшик, когда собрал на совет приближенных. Хан искал спасения. Он хотел, чтобы его подданные сообща нашли выход, как спастись самим и сберечь награбленное богатство, а если это не удастся, то хотя бы как уцелеть ему самому, Тайшику. Поскольку ханские прислужники не видели никаких признаков надвигающейся опасности, о которой говорил хан Тайшик, то они решили не ломать попусту себе голову. — О, хан! Мудрецы говорят, что сон не стоит и лисьего помета,— загалдели они разом.— Не терзайте себя. Ничего страшного не предвидится. Однако хана Тайшика невозможно было переубедить. Он сидел бледный, мрачно сдвинув брови, и ждал, что кто-нибудь из подданных даст ему совет, как спасти свою голову. Но все молчали; словно набрали в рот воды. Тогда заговорила старуха, известная всем невероятным коварством и гнусными кознями, и хан Тайшик с надеждой обратил на нее взгляд, ожидая ее слов. Старуха эта, с вершок ростом, была колдуньей, прожившей на свете триста лет. — О, мой хан!— обратилась она к Тайшику.— Как возможно, будучи ханом, отдавать врагу свою единственную дочь? Чем унизиться, отдав красавицу Каракозаим пришельцу, лучше возвыситься, подарив ее своему последнему рабу. У меня есть сын, голову его изъела парша, ноги покрыты язвами. Не побрезгуй, отдай за него свою дочь, и я брошу к твоим ногам этого непобедимого батыра, связанного по рукам и ногам. Хан Тайшик задумался над словами старухи. Но ничего другого ему и не оставалось, как положиться на колдовские чары старухи, и он согласился на ее условия, пообещав отдать Каракозаим сыну старухи, если Алпамыс будет брошен к его ногам. Колдунья в тот же день стала готовиться к встрече с Алпамысом. Она выбрала сорок красавиц, которых возглавила сама Каракозаим, одела их в траурную одежду, чтобы они приняли вид молодых вдовушек, подобрала каждой юрту, покрытую богатыми белыми кошмами, и вместе с ними отправилась к озеру, чтобы успеть перехватить на пути Алпамыса. Не забыла старуха прихватить с собой и сорок сосудов с опьяняющим зельем. Несчастная согбенная старуха с белым платком на голове и белым посохом в руке, предающаяся печали на берегу озера, и была та самая коварная колдунья. Нервно косился на старуху чубарый, фыркал, скалил зубы, но Алпамыс ничего не замечал, занятый тем, что утешал бедную старуху. Полагая, что ей трудно будет идти, Алпамыс подвел было к старухе своего коня, но чубарый неожиданно изо всей силы лягнул ее. Старуха упала, потеряв сознание. Алпамыс опять не понял, чего добивается Байшубар, и, огорченный его злым норовом, бросился приводить в чувство старуху. Та и не думала умирать, пришла в себя быстро и, едва подняв с земли голову, принялась на чем свет стоит ругать тулпара. — Свет мой, Алпамыс!— застонала старуха.— Что за чудовище ты выбрал себе? На первый взгляд вроде бы чудо-конь, а присмотришься, самое последнее дерьмо. Натерпишься, сынок, ты с ним беды. Такие твари сбивают себе копыта, проскакав чуть больше дня, и оставляют своего седока в беде, едва завидят булатный меч. Послушайся моего совета, светик мой, отруби ты голову этой норовистой кляче. А я подыщу тебе настоящего коня, резвого и выносливого. Век будешь благодарен мне. Начав свой бег утром, к вечеру он оставит всех соперников за спиной. Разбежится у подножия горы и остановится разве только на ее вершине. Не чета этой кляче, поверь мне, старой. Алпамыс, и без того удрученный выходкой Байшубара, услышав упрек старухи, вскипел, будто ему на сердце бросили горсть угольев и стали раздувать огонь. Он выхватил меч из ножен и, коротко размахнувшись, опустил его на лебединую шею Байшубара. Но волшебная сила отвела удар. Меч швырнуло в сторону, будто ветром сдуло сухой невесомый лист, и он вонзился в землю. Колдунья и глазом не моргнула, хотя дело складывалось явно не по-задуманному. Конь — существо бессловесное, полагала она и не стала беспокоиться из-за него. Предложив Алпамысу следовать за ней, она услужливо засеменила впереди батыра, не забыв согнуться в три погибели. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=947&idpg=1

— Сюинши! Радостная весть! Сюинши! — Жених едет! Встречайте жениха! — Всевышний увидел слезы красавицы Гульбаршин! Люди окружили Алпамыса плотным кольцом и вместе с ним направились к белой юрте Сарыбая. Кто-то возглавлял торжественное шествие, кто-то поддерживал стремена Алпамыса, кто-то вел под уздцы горячившегося Байшубара. Кругом звучали мелодичные звуки кернея. Самые нетерпеливые неслись впереди, чтобы получить подарок за добрую весть из рук самой Гульбаршин. Алпамыс, не привыкший к таким почестям, смущенно краснел и стеснялся. Хорошая весть разносится быстро. Дошла она и до Сарыбая. Узнав, что Алпамыс одержал победу и направляется к нему, Сарыбай распорядился: — Расстелите золототканые ковры! Пусть ноги батыра не ступают по земле! Снимите его с седла и на руках пронесите до ковра! Это было и воздаянием почестей мужеству отважного батыра и, одновременно, признанием вины. Люди с удовлетворением приняли решение Сарыбая. Многие до самого последнего момента не знали, как он поступит, и переживали за Алпамыса. Девушки, которые сбились в стайки и молча ожидали, как поступит Сарыбай, и что изменится в судьбе их любимой подруги, тут же засияли, рассыпались, словно цветы букета, подброшенные в воздух, и поспешили к Гульбаршин. Женщины хлопотали, убирая гостевую юрту и гремя посудой у очагов. Мужчины бережно сняли Алпамыса с седла, вознесли на руках над собой- так делается в аулах при провозглашении кого-либо ханом — и поставили на ковер, Сарыбай, несмотря на свой возраст, сам вышел навстречу Алпамысу, оказывая ему особые почести. — Да сопутствует тебе удача, сынок!— был его ответ на приветствие юного батыра. И хотя Сарыбай ответил коротко и сдержанно, в голосе его слышались тепло и забота. Тем временем подоспела и Гульбаршин: легкая, как белый пух, и стройная, она вся цвела от счастья. Но как велико ни было ее чувство, девушка сохранила приличие перед родителями и родственниками, остановилась в некотором отдалении от Алпамыса. Она была готова отдать за него душу, сильно переживала за исход поединка и была готова броситься в объятия своего жениха, но она радовалась уже тому, что стоит рядом с ним и видит его живым и невредимым. После расспросов о здоровье и благополучии, Алпамыс прошел в гостевую юрту. Вмиг были расстелены дастарханы, тут же заставленные золотыми чашами с разными яствами; гостям были поданы казы, карта, жая, жал — блюда из мяса, пряности и сладости. Гульбаршин, ступая легко и изящно, прошла в юрту и села справа от Алпамыса. Она не скрывала своих чувств, улыбалась ему, показывая белые зубки, и угощала самыми вкусными блюдами. Долго длился праздник; на дастарханах появлялись все новые блюда, беседы прерывались песнями, песни сменялись музыкой, играли на домбре. К вечеру в юрте остались одни молодые парни и девушки, вскоре разошлись и они, утихли звонкие голоса, растаял в ночи веселый смех. Алпамыс с Гульбаршин наконец-то остались одни. Теперь влюбленных ничто не могло разлучить... Алпамыс был желанным гостем в ауле рода шекты. Он получил благословение Сарыбая и женился на юной красавице Гульбаршин. Сыграли свадьбу, которой предшествовали тридцать дней, полных веселья и задорных игр. Длилась эта свадьба сорок дней. Затем Алпамыс снова сел на Байшубара, покорил джунгар, живших недалеко от владений рода шекты, и провозгласил ханом своего тестя Сарыбая. Между тем прошло четыре месяца. Алпамыс вроде бы достиг исполнения всех своих желаний и целей, полегчало у него на душе; пора было возвращаться на родину. Он сообщил об этом Сарыбаю, и тот не стал возражать против решения Алпамыса. Более того, Сарыбай собрал всех влиятельных и мудрых людей из своего рода и, посоветовавшись с ними, с почестями проводил молодых, одарив их золотой юртой и дорогими подарками, которые навьючены были на сорок могучих наров. Щедрость Сарыбая, уважение, оказанные юному Алпамысу, отеческая любовь, которой он окружил молодых, вызвали восхищение и остались в памяти до конца жизни у тех, кому довелось присутствовать при этом. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=946&idpg=3

Тем временем по степи на могучем вороном тулпаре, озираясь по сторонам, словно голодный волк, мчался Караман. Он достиг равнины и сразу же увидел еще не остывшие тела зарубленных и проколотых воинов, все, что осталось от его многотысячного войска. — Где?! Где противник?— заревел он, как верблюд. Вскоре Караман увидел Алпамыса и заторопил коня. Алпамыс молча смотрел на приближающегося Карамана. Он невольно подумал о том, что никогда еще не видел человека таких огромных размеров, и сердце его забилось. «Я пришел сам и принял бой добровольно и отступать от поединка с Караманом, бежать с поля брани — это для меня смерти подобно»,— решил он и стал готовиться к бою. Караман был уже рядом. Он на полном скаку замахнулся своей чугунной, усыпанной шипами палицей и нанес удар Алпамысу. Удар пришелся по голове, из глаз Алпамыса брызнули слезы и омыли густую гриву Байшубара Все вокруг закружилось. Удар был настолько сильным, что если бы пришелся по неприступному пику Койкап, то раздробил бы гору на мелкие кусочки. Но Алпамыс уцелел, хотя удар и оглушил его. Караман, проскакав мимо, развернулся и снова устремился на Алпамыса, готовясь нанести новый удар палицей. Но Байшубар не стал дожидаться этого. Он напружинился, отпрыгнул в сторону и помчал своего всадника в безлюдную степь. Алпамыс, опомнившись, попытался остановить коня, но чубарый, вместо того, чтобы повиноваться хозяину, понесся еще быстрее прижав острые, как тростник, уши. Караман тоже не оплошал, огрел вороного камчой и бросился вдогонку за своим соперником. До сих пор не встречалось живого существа, которого не смог бы нагнать этот вороной конь. И на этот раз Караман был уверен, что он очень скоро настигнет Алпамыса и, подобно орлу, подомнет его под себя. Но сегодня творилось что-то непонятное. Байшубар шел ровно и легко, словно дразня преследователя, не отрывался от него далеко и не давал вороному приблизиться к себе. Расстояние между ними не сокращалось и не увеличивалось, что особенно разозлило Карамана. Он в бешенстве стегал вороного камчой. А между тем, вороной шел как всегда безупречно, но он никак не мог настигнуть чубарого. «Проклятое животное!— со злостью думал Караман.— Видите ли, ему стал тяжело от того, что я съел какую-то кобылу со стригунком да девять овец». А подумав так, Караман вышвырнул свой стальной щит, будто случайно попавшую под руку крышку казана, а потом закинул в сторону и короткую палицу, как ненужную палку. Байшубар, следящий за преследователем, тут же укоротил шаг и подпустил вороного поближе. Теперь батыры шли на таком расстоянии, что смогли бы достать друг друга брошенным камнем. Алпамыс, придя в себя, сразу понял уловку чубарого и восхитился его находчивостью. Караман нетерпеливо заерзал в седле. Он был уверен, что вороной сократил расстояние, потому что ему стало легче идти. Вслед за щитом и палицей батыр решил выбросить и остальное оружие. Черное копье-трезубец воткнулось в землю, а немного погодя, сверкнув на миг, вонзился по рукоять и булатный меч. Потом Караман снял с себя и бросил на землю девятислойную кольчугу. В конце концов он остался в одной рубашке и скакал теперь, блестя потной обнаженной грудью. Беспечность противника была на руку Алпамысу. Он вздохнул облегченно и затем стал понемногу придерживать Байшубара. Караман подскакал вплотную и черной громадой навис над Алпамысом, но он был безоружен и потому в бессильной злобе замахал кулаками-кувалдами, пытаясь достать Алпамыса, но тщетно. Алпамыс, петляя, уклонялся от его ударов, изворачивался и наносил быстрый ответный удар, а то налетал ястребом, не знающим промаха, бил и снова ускользал от Карамана. Тот отчаянно молотил воздух тяжелыми кулаками. В какой-то миг от бессильной злобы у него, как у голодного волка, намертво свело челюсти. Не везло на этот раз Караману. Теперь было самое время идти в атаку. Алпамыс развернул чубарого и, помчавшись навстречу Караману, отрубил руку, которую тот поднял для удара. Алпамыс развернул коня и снова наскочил на своего врага и отрубил ему вторую руку. На третьем заходе он обхватил Карамана, напоминавшего кусок распиленного бревна, и несколько раз встряхнул с силой. Сокрушив таким необычным образом своего заклятого врага, Алпамыс помчался в сторону аула Сарыбая, волоча тело Карамана, как козлиную тушу на кокпаре. А на ближайших к аулу холмах собрались толпы казахов и джунгар. Они наблюдали за смертельным поединком двух батыров, ожидая исхода битвы и ломая себе голову над тем, кто из них станет победителем и получит в жены красавицу Гульбаршин. Долго гадать им не пришлось: роняя клочья белой пены, примчался Байшубар. Он вихрем промчался перед людьми; взлетела вверх желтая пыль, когда о землю грохнулось тело Карамана. Это походило на заключительную часть игрища, когда победитель кокпара на полном скаку бросает перед толпой зрителей тушу козла. На Байшубаре, летящем быстрее ветра, восседал Алпамыс, и горделивая посадка мальчика говорила об огромной радости, переполнявшей его. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=946&idpg=2

Грозный Караман В стороне от походных кибиток и шатров, где жили простые воины, на самом гребне высокого холма стоял просторный белый шатер. Он был растянут на четырех высоких золотых столбах и под лучами солнца сиял таким жарким светом, что на него невозможно было смотреть. Промежутки между золотыми столбами были убраны разноцветной шелковой бахромой, струящейся в знойном воздухе. Из-под шатра торчали три острых черных копья, будто жаждали человеческой крови. У входа в шатер застыли два плечистых воина с саблями наголо. Несмотря на невыносимую жару августовского дня, они были в доспехах, вооруженные до зубов, будто с минуты на минуту собирались вступить в бой. Им было душно в тяжелых доспехах, но воины как будто и не чувствовали жары, замерев, как каменные изваяния, они даже не смели моргнуть глазом. Вес это говорило о том, что хозяин белого шатра — человек крутого нрава, не знающий жалости. А хозяином был не кто иной, как непобедимый батыр Караман — джунгарский хан. Вчера вечером он один съел мясо целой ярки и прилег отдохнуть. Уснул, как только голова коснулась подушки, и вот уже настал полдень следующего дня, а батыр все еще спал. Покой его охраняли не только два воина, что с саблями наголо стояли у входа в шатер, но и десятки других, бесшумно мелькавших в отдалении, перехватывая всех путников, которые осмелились ближе, чем полагалось, подойти к шатру. И вдруг эту тишину нарушил неистовый конский топот и раздавшийся следом хриплый крик. «Тревога!» Два воина, стоявшие у входа, не успели опомниться, как у шатра появился всадник. — Тревога! Тревога! Враг! Враг!.. Не переставая кричать, дюжий всадник скатился со взмыленного коня и, волоча одну ногу, устремился к шатру. На бедре воина зияла глубокая рана, нанесенная копьем, из нее хлестала кровь, и за воином стелилась по земле широкая кровавая полоса. Его лицо выражало отчаяние и ужас. Ввалившись в шатер, он еще с порога, задыхаясь, хрипло проговорил: — О, повелитель!.. Напал... враг... враг! К тому времени Караман-батыр успел подняться и сидел на почетном месте, накинув на плечи шелковый халат. Увидев воина, он нахмурился и рявкнул, словно леопард: — Нашел чем удивить! Всю жизнь нахожусь среди врагов! Расскажи все подробно! Сегодня утром прискакал какой-то мальчик на чубаром коне и. словно волк, набросился на твое войско. Его не берут ни сабля, ни стрелы. Убедившись в его неуязвимости, мы хотели дать тебе знать об этом, но не смогли. Негодный мальчишка согнал нас, как овец, и никому не давал возможности вырваться из круга. Все, кто пытался это сделать, пали от его руки. Мне единственному удалось ускользнуть... Никто не знает, откуда он появился: то ли спустился с неба, то ли вышел из-под земли. Ни один его удар не пропадает даром, и немало твоих непобедимых батыров сложили уже свои головы. Ты знаешь, я сокрушил немало врагов, но такой мощи, какой обладает этот мальчик, еще не встречал. Ты должен мне верить. Вставай, повелитель! Ты должен победить его, иначе все твое войско погибнет, и на наши головы падет позор. Караман, выслушав воина, захохотал. Хорошую весть ты принес мне! Я уже было начал досадовать, что нигде не могу применить свою силу! Он захлопал в широкие, словно лопаты, ладони и, подозвав стражу, велел седлать вороного тулпара, лучшего из своих боевых коней, и готовить оружие и доспехи. Увидев, что Караман-батыр проснулся и готовится к сражению, вокруг шатра забегала многочисленная прислуга. Тут же была прирезана кобыла со стригунком и девять овец, и все мясо опустили в казан. Вскоре завтрак был готов, перед батыром была поставлена на огромном блюде дымящаяся груда мяса. Разгладились хмурые брови Карамана, он повеселел, увидев свое любимое кушанье и, позабыв обо всем на свете, жадно набросился на еду. После того, как Караман позавтракал мясом кобылы, стригунка и девяти овец, к шатру подвели могучего вороного тулпара. Караман облачился в доспехи, и, колыхаясь, словно гора, взгромоздился на коня. Красавица Гульбаршин зорко следила за всем, что происходило в стане Карамана. Как только слуга, посланный следить за действиями Карамана, сообщил ей о том, что предводитель джунгар сел на коня, Гульбаршин бросилась со всех ног к Алпамысу, торопясь сообщить ему о надвигающейся опасности. Она никому не доверила это дело, решила сама поведать об этом Алпамысу. Девушка летела, как птица, и шолпы, вплетенные в длинные черные косы, звенели за ее спиной. Алпамыс к тому времени уже разгромил все войско. Расслабив чубарому подпруги, он стоял, вытирая со лба пот и обозревая окрестность. Первая в его жизни битва закончилась, но волнение еще не улеглось. Герой не сразу заметил, как подошла Гульбаршин. Девушка по-своему восприняла поведение Алпамыса, сочтя это за обиду,вызванную тем, что они откочевали, нарушили клятву, принесенную их отцами, и расстроилась. На глаза ее набежали слезы. Однако Гульбаршин, девушка мудрая и чуткая, понимала, что сейчас не время для выяснения взаимных обид. Она подошла поближе и негромко поздоровалась: — Здравствуй, Алпамыс! Алпамыс оглянулся, и тут же его мрачное лицо расцвело в приветливой улыбке. - Здравствуй и ты, Гульбаршин! Слава создателю, наконец-то мы с тобой встретились! - Милый мой Алпамыс! Тысячу благодарностей создателю, что послал нам долгожданную встречу в дни, когда я вся исстрадалась от тоски и страха!..— Голос Гульбаршин задрожал, и на глазах вновь выступили слезы.— Я ждала тебя. Если судьбе будет угодно, мы еще успеем наговорится Я многое хотела бы тебе сказать... Но сейчас я пришла, чтобы предостеречь тебя от беды. Только что Караман-батыр сел на коня и направился сюда. Мрачен, как грозовая туча. Ты должен знать, Караман-батыр — опасный и жестокий, набивший руку в беспрерывных битвах. Послушайся моего совета, уклонись от встречи с ним. Попробуй убежать, скрыться с глаз долой. А там, бог даст, что-нибудь придумаем. Успокойся, Гульбаршин!— остановил ее Алпамыс.— Возьми себя в руки. От судьбы не уйдешь. Но не по мне отдавать свою, богом назначенную мне невесту какому-то пришельцу. Береженого бог бережет, говорят, но думаю, что и Караман не бессмертный. Пойду на поединок с ним. Не печалься, Гульбаршин, иди домой. Не в привычке Гульбаршин было затевать спор или перечить. Она ответила Алпамысу легким поклоном, нежным серебром прозвенели ее шолпы, и, повернувшись, она удалилась в сторону аула. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=946&idpg=1

Грозный клич, похожий на громовые раскаты, заставил вздрогнуть джунгар, рассыпавшихся по безбрежной равнине. И подобно тому, как, почуяв опасность, мгновенно собирается в тугой клубок змея, только что нежившаяся на солнце, точно так же многотысячное войско джунгар подобралось и в мгновение ока предстало готовым к битве. Казахи издревле заселяли бескрайние степи, жили они, разделившись на три жуза — Большой, Средний и Малый, каждый из которых сам по себе представлял целое государство. Надо сказать, что сложилась страна такой не потому, что степной народ жил в раздорах и не мог сплотиться в единое целое. Наоборот. Защитить свою землю, оказавшуюся полем боя для войн между Западом и Востоком, стало возможным, только разделившись на три жуза. И напоминали они три опоры переносного очага — треноги, олицетворяя собой единство родного очага, три грани наконечника стрелы, выказывая сплоченность народа в дни битв. Грозный боевой клич, раздавшийся, словно гром с ясного неба, и заставивший джунгар в суматохе забегать по равнине, был кличем воинов Среднего жуза. На врагов мчался Алпамыс. Байшубар летел, грызя удила. Размахивая над головой огромным обоюдоострым мечом, Алпамыс врезался в ряды врагов, словно волк в стадо овец. Джунгары — прирожденные воины, их тоже не возьмешь одним ударом. Они в свою очередь ринулись в атаку, держа наготове луки и выставив копья. Заскрежетали мечи и копья, степь заполнили яростные крики нападающих и жалобные стоны поверженных. Алпамыс был подобен всесметающему огненному вихрю. Круша врагов, он проходил сквозь огромное войско, ворвавшись с одного его конца и выскакивая в другом конце войска, натягивал поводья, тут же поворачивал коня и снова вступал в битву. Стальной меч с золотой рукоятью мелькал в его руке, словно белое брюхо сазана, и с каждым взмахом меча враги падали, будто тростник под косой. Опомнившись после первого натиска Алпамыса, джунгары увидели, что батыр пришел один, и решили, не тратя сил, прошить его стрелами. И вот все джунгары разом натянули луки, и тысячи стрел, выпущенных в Алпамыса, отскочили от его тела, не нанеся ему даже царапины. Дело было в том, что Алпамыс перед боем попросил защиты у покровителя воинов Гаип-ерен-кырык-шилтена, и тот, обернувшись клочком тумана, незаметно спустился с неба и взял под свое крыло юного батыра Джунгары, пораженные тем, что стрелы не причиняют вреда Алпамысу остановились в растерянности. Они надеялись взять батыра как берут волка, обложив его в кошаре, но теперь не на шутку испугались Одни стали поворачивать назад, другие прятались в кусты. Многотысячное войско стало таять на глазах и рассыпалось во все стороны В ауле Сарыбая в это время царило радостное оживление Боевой клич воинов Среднего жуза, раздавшийся вдалеке, под высоким холмом первой услышала красавица Гульбаршин. Сердце подсказало ей, что голос прокричавший боевом клич, принадлежит Алпамысу. Она залилась ярким румянцем и, волнуясь, поспешила к родителям, чтобы сообщить им радостную весть. — Милосердный творец, видно, узрел твои слезы!— Мать поцеловала Гульбаршин в высокий ясный лоб. Сарыбай в душе был рад такому повороту событий, но, человек, проживший много лет и повидавший жизнь, он понимал, что до победного конца сражения еще далеко. Да и не верилось словам Гульбаршин. Алпамыс родился на его глазах, ему едва исполнилось десять лет. А врагов было перед ним тьма-тьмущая. Под силу ли мальчику сокрушить их. Даже если не говорить о войске, то остается Караман — грозный предводитель джунгар, от которого так просто не избавишься. Ему еще ни разу не пришлось испытать горечь поражения и особенно силен он в единоборстве, всеместно принятом среди воинов. Сможет ли Алпамыс противостоять ему? В глубоком раздумье сидел Сарыбай в своей юрте. Он не проронил вслух ни единого слова, боясь ненароком омрачить радость единственной, горячо любимой дочери. Старик решил запастись терпением и ждать исхода битвы. А батыр Алпамыс продолжал вести бой. Он сверкал, подобно белой молнии, и поражал врагов, словно черная чума. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=925&idpg=3

Прошло двенадцать дней, как Алпамыс сел на коня. «Конь — крылья джигита». Смысл этой народной пословицы Алпамыс стал постигать только сейчас, когда Байшубар в считанные мгновения оставлял за спиной огромные расстояния. Наконец перед ним показался высокий курган. Однообразная степь, на которой негде задержаться глазу, успела наскучить Алпамысу, и он повернул Байшубара к кургану. Поднялся на его вершину Окрестность предстала перед ним как на ладони. Вдалеке, словно дымы пожарит к небу тянулись густые клубы пыли. Шло несметное войско. Перед войском реяло разноцветное пестрое знамя. Несколько в стороне стояли два шатра один белый, а другой - черный. Алпамыс с удивлением заметил что единственная дорога, которая спускалась с кургана, вела как раз в сторону войска. Алпамыс решил узнать, что это за войско и куда оно направляется. Он спрыгнул с коня, намереваясь подтянуть подпругу, и наступил каблуками на что-то твердое. Алпамыс глянул под ноги и увидел, что стоит на плоском камне, да таком большом, что па нем вполне можно было поставить юрту. На поверхности камня Пыли выбиты слова — целое писание. Алпамыс вгляделся в надписи И к своему удивлению обнаружил среди них свое имя. Он потянул чубарого за повод, чтобы гот сошел с камня, и внимательно прочитал надпись. «О любимец создателя, Алпамыс! - начиналось необычное письмо.— Эти слова высечены твоей богом нареченной Гульбаршин. Должно быть, всевышний наказал нас за отступничество отца от своей клятвы, вот уже сорок дней, как в нашем ауле хозяйничает батыр джунгар Караман. Он пришел свататься, по привел с собой огромное войско. И ведет он себя не смиренно и вежливо, как подобает будущему зятю, а держится нагло. Отец сказал, что никогда не отдаст Караману единственную дочь. По вряд ли он сможет долго противостоять грозной вражеской силе. Однажды ночью украдкой я убежала из аула, чтобы прийти сюда, на курган. Я полагала, что если ты станешь искать свою невесту, то непременно поднимешься на этот высокий курган и увидишь дорогу, ведущую в наш аул, прочтешь надпись, оставленную мной для тебя. Да будет тебе сопутствовать удача! И пусть не оставит тебя святой Кызыр — покровитель путников! Ожидаю тебя с тоской — Гульбаршин». Алпамыс трижды перечитал письмо. Запомнил каждое слово, чтобы сохранить в памяти. Письмо взволновало Алпамыса, сердце его наполнилось болью за Гульбаршин, которая взывала о помощи и ждала его, как единственного своего спасителя. Она казалась Алпамысу жаворонком, попавшим в силки. Нетерпение охватило Алпамыса, Он понимал, что враг хорошо вооружен и уверен в своих силах, а потому не станет слушать словесные увещевания. Испокон веков девушка считается как бы добычей, которая самим богом предназначена для воина. Самая красивая девушка всегда доставалась искуснейшему из воинов. — Да будет мне удача!— проговорил Алпамыс, садясь на чубарого. Он простер руки к синему небу и принес создателю молитву.— О, творец, не оставь без милостей своего преданного раба! Ниспошли мне удачу! Сделай так, всемогущий создатель, чтобы я живым и здоровым встретился с моими благословенными родителями и единственной моей сестрой. Ты ведь видишь, что я выступаю за справедливое дело! Закончив молитву, Алпамыс в последний раз проверил свое оружие, подготовил его для предстоящего боя и огрел коня камчой. Байшубар рванул с места и помчался вниз по склону. Он походил на летящий камень. Длинный шлейф пыли потянулся за всадником, не разрываясь нигде и не клубясь; он убедил бы каждого, кто смог это видеть, в той неукротимой и яростной силе, которая надвигалась на джунгар. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=925&idpg=2

Первый поход Алпамыса Алпамысу исполнилось ни много, ни мало десять лет. Когда Алпамыс научился сидеть Байбори заколол барана; позже, когда сын впервые стал на ножки счастливый отец заколол стригунка; теперь возраст Алпамыса достиг десяти лет, и в честь этого события его родители вновь собрали гостей на большой пир. Казалось. Байбори и Аналык хотят получить все новое и новое благословение своего народа. К тому времени по всему обширному краю, где кочевали конратовцы, Алпамыса называли не иначе, как беком, и кто стелился перед ним ковром, стараясь угодить ему, а кто старался быть для него опорой, стремясь найти в нем своего единомышленника. Да и отрадно было смотреть на Алпамыса, он был подвижным мальчиком, и люди сравнивали его с раскаленным докрасна угольком саксаула. Однако при всем этом Алпамыс был еще ребенком, не отлучался далеко от аула и больше времени проводил в играх со сверстниками. Люди понимали, что Алпамыс — не простой ребенок, и не без основания. Дети есть дети, редко, когда их игра обходится без ссоры. А у Алпамыса рука была тяжелая. Сверстники, играя между собой, забывали о силе Алпамыса, и бывало, что над аулом разносился отчаянный, пронзительный крик, напоминающий крик обиженного в табуне жеребенка. Стоило Алпамысу хотя бы слегка задеть кого-нибудь из мальчишек, как тот падал без сознания. В аулах стали всерьез опасаться за своих детей, и когда Алпамыс появлялся вблизи, все спешили загнать детей в дом и не выпускали их на улицу, пока сын Байбори не исчезал с глаз долой. Это выглядело сперва смешно, а потом Алпамыс заскучал: сверстники избегали встреч с ним, а взрослые пока считали его за маленького. Однажды Алпамыс по обыкновению бродил в одиночестве по аулу, не зная, куда деть себя. Неожиданно он увидел мальчика, который спал, прикорнув у ткацкого станка, на котором его старая мать ткала ковер. Алпамыс подошел к мальчику и стал будить его. - Вставай, мальчик, пойдем поиграем.— Алпамыс ткнул его пальцем.— Давай приручим стригунка к езде под седлом. Мальчик от прикосновения Алпамыса потерял сознание. Старуха, вне себя от гнева, набросилась на Алпамыса: - Ах, проклятый негодник! Сперва разогнал всю детвору аула, а теперь принялся за моего ненаглядного? Ишь, коршуном налетел... За что ты его? Он у меня один, так же, как и ты у своих родителей! Сколько я слез пролила, пока вымолила его у бога. И чтобы я спокойно смотрела, как ты будешь издеваться над ним? Хватит нам того, что вытворяет Ултан! Прочь отсюда! Изнываешь от безделья делать тебе нечего? Так пойди и поищи свою нареченную Гульбаршин! Видно, отец ее Сарыбай ведал, что ты таким вырастешь, и укатил подальше от вас. А ты... тебе все нипочем, недотепа бессовестный! На твоем месте умный человек сгорел бы со стыда, а ты дурачишься-то с чего? Слова старухи вызвали удивление Алпамыса. Он впервые слышал о том, что у него есть невеста по имени Гульбаршин, Алпамыс внимательно выслушал старуху до конца, а когда она окончательно успокоилась, сказал: — Бабушка, простите, пожалуйста.— Голос его был виноватым.— Но я мало что понял из ваших слов. Объясните мне, пожалуйста, что вы сейчас говорили. Уважительного тона Алпамыса оказалось достаточно, чтобы старуха сменила гнев на милость, и начала свой рассказ о Гульбаршин. — В соседнем роде Шекты одним из знатных людей был бай Сарыбай,— поведала старуха Алпамысу.— Он и твой отец приходятся друг другу сватами, притом не простыми сватами, а особенными. Когда родились ты и Гульбаршин, отцы ваши в знак верности своей клятве породниться, поели вместе курдючного сала и печень, трижды обнялись друг с другом. Так вот, Гульбаршин, твоя нареченная, выросла невиданной красавицей. Но так вышло, что откочевал Сарыбай далеко от этих мест: то ли поддался на чьи-то уговоры, то ли сбила его с пути нечистая сила. Люди говорят, что испугался он того, что ты единственный сын у родителей. Ходит молва, будто Сарыбай где-то обронил: «Не дай бог, случится что с Алпамысом, и моя единственная дочь Гульбаршин станет достоянием жалкого раба Ултана». В общем, снялся Сарыбай с насиженных мест, откочевал. Теперь самое время, когда Гульбаршин цветет, наливается, как летняя луна, а ты тут только знаешь, что наводить страх на мальчишек. Вот я и говорю, что если некуда девать силы, то почему бы не поехать и не найти тебе свою невесту?.. Алпамыс молча выслушал старуху и удалился. Он возвращался домой, и ему казалось, что аулчане глядят на него и злорадно смеются, они давно смеются над ним, а он не знал, не ведал об этом. Неожиданно его обуял гнев. Алпамыс ворвался в свою белую юрту и одним ударом раскрошил на кусочки кованный серебром сундук длиной и сорок аршин, в котором хранились оружие и доспехи, изготовленные специально для него. Надел на себя стальную кольчугу, затянулся золотым поясом, вооружился всеми пятью видами оружия и направился в степь, где паслись многочисленные табуны лошадей. Добравшись до лучшего отцовского табуна, Алпамыс стал выбирать себе коня, который, как говорят в народе, мог бы стать крыльями настоящему джигиту. Не на одного скакуна он попытался набросить аркан, статного, с густой, ниспадающей до земли гривой, но ставшие почти дикими лошади близко не подпускали к себе человека. Алпамыс, которого и без того душила злость, вовсе вышел из себя. Неожиданно из множества лошадей выскочил конь чубарой масти. Он затанцевал перед Алпамысом, стараясь стать к нему боком. Конь был сложен недурно однако сразу же в глаза бросалась его худоба, отчетливо выдавались широкие ребра, и он будто бы ничем особенным не выделялся из остальных Алпамыс в сердцах перетянул чубарого уздечкой. Но тот даже не шелохнулся от удара. Алпамыс схватил коня за длинный хвост и, покрутив животное несколько раз в воздухе, закинул его в сторону. Но странное дело, чубарый, кувыркаясь в воздухе, пролетел три десятка шагов и стал на земле, как вкопанный, на все четыре ноги, Алпамыс увидев это, задумался. «А ведь ты достоин доброго молодца! -проговорил он мысленно чубарому.- Назову-ка я тебя Баишубаром, и будешь ты отныне Неукротимым чубарым. Помолюсь духам предков и накину на твою спину седло. Может быть, обрету себе крылья». И в самом деле, Байшубар был на редкость резвым конем, какие встречаются один на тысячу. Судьбою коню было предназначено стать боевым конем: выходить из одного боя, чтобы тут же принять другой, и не знать покоя до самого смертного часа он давно ждал своего седока, зная, что им должен быть Алпамыс; он был осторожен, стараясь не выдавать своих несравненных качеств, чтобы не попасть на глаза кому-то другому. Потому Алпамыс и не сразу распознал в нем своего друга, с которым отныне навеки будет связана его жизнь. Стоило Алпамысу оседлать чубарого, как конь преобразился: загорячился, затанцевал под седоком, готовый сейчас же мчаться в путь. Хвост и грива его заструились, короткая шерсть заблистала, переливаясь, словно соболиный мех. Алпамыс очень обрадовался своей находке. - О, духи-хранители! О, всевышний, пожелай мне удачи в пути! — воскликнул он, сев на коня и натягивая поводья. Неизведанное волнение охватило Алпамыса, и голос его прозвучал, словно чужой, когда он молил создателя послать ему удачу в первом своем походе в чужие края. Он не стал задерживаться. Привел в порядок свои доспехи, проверил оружие и, прижав коленом острую пику, направил коня в сторону от родного дома. Байшубар будто только и ждал этого мгновения. Он распластался в вольном беге и полетел, словно птица. И скоро стал казаться звездой, стремительно скользящей по небесному своду. В этот час Алпамыс жалел об одном, что не успел перед долгим и опасным походом попрощаться со своей единственной сестрой Карлыгаш. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=925&idpg=1

Обычно первыми встречают путников пастухи или табунщики, которые месяцами живут вдали от аулов и знают степь, как свои пять пальцев. Байбори и Аналык, ступивших в пределы Жидели Байсын, тоже первым встретил табунщик, скачущий по горам и долам в поисках запропастившихся лошадей. Увидев Байбори и его супругу, табунщик позабыл обо всем, забросил все свои дела и помчался быстрее ветра в аулы, спеша сообщить людям радостную весть. В степи любая новость распространяется с такой быстротой, словно бы она имеет волшебные крылья. Не успела осесть пыль за табунщиком, как радостное известие начало облетать все аулы. Многочисленный род конрат был оповещен в считанные минуты. Благополучно вернувшихся в родные края странников шли встречать люди со всех окрестностей. Байбори и Аналык были безмерно взволнованы такой встречей земляков и чувствовали себя на седьмом небе от счастья. Аналык не могла сдержать слез и в то же время стыдилась своей слабости. Байбори же, взяв себя в руки, приосанился, расправил плечи. Он внимательно присмотрелся к толпе и увидел, что шествие возглавляет сам хан. Байбори и Аналык подошли ближе и склонились перед повелителем в низком поклоне. — О, мой почтенный Байбори!— обратился к старцу хан.— Прошли долгие десять месяцев, как ты покинул родные края, и нам постоянно не хватало тебя. Народ твой процветает и здравствует. Слава аллаху, ты вернулся на родину, и мы видим тебя живым и здоровым. А теперь поведай нам, что ты увидел и что приобрел в своем долгом странствии? — Мой повелитель, путешествие наше завершилось удачно. Создатель внял нашим мольбам и принял нашу жалобу. Стоило Байбори произнести эти слова, как огромная толпа закружила, словно в водовороте, люди устремились к Байбори и Аналык, спеша поздравить их с удачей и выразить им свою радость. Улыбки расцвели у всех на устах. В плотном кольце ликующей толпы Байбори и Аналык были проведены в просторную, богато убранную белую юрту, поставленную для них, как для высоких гостей. Среди встречающих почему-то не было Ултана, их приемного сына, но Байбори и Аналык не придали этому значения. Отдохнув немного и придя в себя после долгого трудного пути, Байбори приступил к обстоятельному рассказу; он поведал собравшимся сородичам обо всем, что они с Аналык увидели и пережили в полном событий путешествии по святым местам. Рассказ его захватил слушателей. Женщины, как и подобает, образовали свой круг и внимательно слушали Аналык, время от времени обращаясь к ней с просьбой снова и снова повторить те или иные особенно понравившиеся им места из столь увлекательного повествования. Видя, что в жизни Байбори и Аналык начались радостные перемены, жители Жидели Байсын снова поздравили старую супружескую чету и осыпали ее дорогими подарками. Так еще не водилось в степи, но люди восприняли это новшество как нечто само собой разумеющееся, рожденное самой жизнью. С тех пор в степи бытует этот добрый обычай «курсак шашу», а именно, супругам, если они ждут ребенка, преподносят подарки, сопровождая их самыми добрыми пожеланиями. В свою очередь Байбори и Аналык преподнесли дорогие подарки встретившим их. Люди стали расходиться, славя щедрость Байбори и Аналык. Байбише Аналык тяжелела с каждым днем, радуя всех, кто видел ее. Время летело быстро. Верно говорят в народе: «Месяц, народившись, убывает, словно нарезанное мясо на дастархане». Незаметно пролетело девять месяцев, и, когда к ним набежало еще девять дней, наступил божий срок. Прошли сутки и на свет появился здоровый, будто свинцом налитой младенец о котором давно мечтали жители этого края. Старый Байбори ликовал, и радости его не было границ. Весь мир для него теперь заключался в маленьком сыне, и он, сияющий от счастья, раздавал по коню каждому, кто приходил к нему в дом с поздравлениями. В радости человек не замечает за людьми ничего дурного, он склонен принимать все в радужном свете. Байбори не придал никакого значения тому, что его приемный сын Ултан замкнулся, стал угрюм, весь почернел лицом. Впрочем, было просто не до него. Аналык между тем быстро поднялась на ноги, представ перед народом цветущей, как в счастливые времена своей молодости. Тем временем Байбори завершил подготовку к невиданному пиру, которым решил ознаменовать рождение сына. Байбори распорядился поставить девяносто нарядных юрт и у каждой заколоть по девяносто вольно выпасавшихся в степи с самого рождения верблюдов-наров и столько же нежеребых кобыл, которые не знали узды и ходили в табунах дикими. Бескрайняя равнина, на которой разбили гостевые юрты, гудела от огромного количества народа, прибывавшего на торжества. Пир удался на славу. С особенным уважением Байбори принял родичей со стороны Аналык, близких и дальних своих родственников. Одним из самых почетных гостей на торжествах был знаменитый бай Сарыбай из рода Шекты, прибывший из обширной, не менее известной, чем Жидели Байсын, земли, простирающей свои владения западнее владений Байбори. У Сарыбая особый повод к тому, чтобы разделить радость Байбори. Долгие годы Сарыбай и его супруга, подобно Байбори и Аналык, молили всевышнего о ребенке и при встречах с Байбори и Аналык изливали друг перед другом свои жалобы. У них было общее несчастье. В те тяжелые дни Сарыбай, размечтавшись, как-то обратился к Байбори: «Нас с тобой тоже создал всевышний и, наверное, он не заставит нас всю жизнь лить слезы. Я думаю, всевышний видит наши страдания. И если он откликнется на наши мольбы и у нас с тобой родятся сын и дочь, то не следует ли нам породниться, соединить детей друг с другом, когда они достигнут совершеннолетия? Нас сейчас связывает общая печаль, останемся же в близких отношениях и потом, когда всевышний одарит нас своим вниманием и ниспошлет нам счастье». Байбори тогда с глубоким удовлетворением воспринял слова Сарыбая и согласился с его предложением. «Да услышит творец твое пожелание»,— сказал он обрадовавшись. Прошли годы, и байбише Сарыбая родила дочь. Девочку нарекли именем Гульбаршин. Это произошло незадолго до того, как родился сын у Байбори и Аналык. Во время празднества два бая вспомнили свои давний разговор и оповестили всех о взаимном обещании, которое дали друг другу: стать сватами. Мои дорогой Сарыбай!— обратился к гостю Байбори.— Судьбе было угодно, чтобы мы стали сватами еще тогда, когда наших детей не было и в помине. Люди называли нас утробными сватами. Теперь, когда наши дети появились на свет, мы стали колыбельными сватами. Кто-кто, а мы с тобой хорошо знаем, что богатство далеко еще не счастье. Вот почему мне от всей души хочется, чтобы сбылись твои слова, и мы увидели воочию, как наших детей в счастливую пору юности скрепят брачные узы. — О, достопочтенные!— воскликнула Аналык, не скрывая своей радости.— Вы почувствовали на себе благосклонность всевышнего, поэтому скрепите вашу клятву, как подобает достойным людям. Чтобы ваша клятва не осталась на словах, съешьте по куску бараньего курдючного сала и печени, обмажьте жиром свои уста. В знак того, что вы породнились, коснитесь друг друга грудью. И, наконец, в знак доказательства искренности ваших устремлений, помажьте лицо белой мукой. Пусть эти три безобидных обряда станут олицетворением незыблемости и святости родительского слова. Все, кто слышал слова Аналык, горячо поддержали ее. Все, кроме Ултана, который сидел, словно воды в рот набрал. Сваты отведали по куску печени и сала, обнялись, прижавшись друг к другу грудью, помазали свои лица белой мукой. Байбори чувствовал себя глубоко удовлетворенным. И точно так же были довольны все, кто эти несколько дней пировал вместе с ним. Да и как можно было не быть довольными, когда Байбори роздал гостям всех своих лошадей, которых не вмещали просторы обетованной земли Жидели Байсын. Раздарил Байбори весь свой скот, и остались у него из лошадей только и всего, что трехлетки и стригунки. Но Байбори казалось, что он все еще недостаточно щедр, и он принялся раздаривать отары овец. На свете немало людей, охочих поживиться за чужой счет. Были в Жидели Байсын такие, что не раз и не два наведывались в аул Байбори и каждый раз возвращались домой, ведя на поводу то верблюда, то коня, а на худой конец погоняя перед собой десяток овец. И все же богатства Байбори не истощились от этого. И мало кто догадывался, что многострадальные Байбори и Аналык затеяли такое невиданное празднество еще и потому, чтобы кто-нибудь не обронил нечаянно слово неудовольствия в их адрес, тяжелое слово, которое может сказаться на ребенке. Они хотели защитить своего долгожданного единственного ребенка, который являлся для них подарком судьбы, от злого наговора и дурного глаза. И, кажется, добились своего. Наступила счастливая пора, о которой Байбори и Аналык мечтали всю жизнь. Прошло три года, и в точном соответствии с предсказанием святого Шашты Азиза у Байбори и Аналык появился еще один ребенок. Родилась дочь. Байбори поверг людей в новое удивление, ознаменовав рождение дочери не менее богатым пиром, на котором новорожденную нарекли именем Карлыгаш, что по-казахски означает Ласточка. Алпамыс и Карлыгаш росли не по дням, а по часам, расцветая, словно ранние подснежники, и были игривы, как мотыльки. http://www.ertegi.ru/index.php?id=33&idnametext=924&idpg=3