Сарты - тюркская народность

[kyrgyzdaar]

Кинто – запретная тема?

27/01/2012

Олег Панфилов

- журналист, востоковед, профессор государственного университета Илии

Автор этого исследования не ставил перед собой цель оскорбить кого-либо или унизить. Это - истории людей или событий, вне современных оценок, может показаться дикой или неудобной, но она – история...

В середине 80-х годов меня увлекла жизнь и творчество Василия Верещагина, русского художника 19 века, который в советское время был официально провозглашен «великим гуманистом», а в качестве иллюстрации его взглядов в советских школьных учебниках приводилась репродукция картины «Апофеоз войны». Вы помните: гора из нескольких тысяч человеческих черепов и подзаголовок – «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим». Верещагин действительно был яркий и дотошный художник, последователь классического реализма, великолепный исследователь, до мельчайших деталей прописывавший сюжеты.

Я бросил писать книгу о художнике после того, как нашел в его книге фразу из письма художественному критику Владимиру Стасову: «Я сам стрелял людей буквально, как куропаток». Верещагин писал о своем участии в «обороне» Самарканда 1868 года. Мне расхотелось писать о «великом гуманисте», но работы Верещагина подтолкнули к работе над следующей книгой – об истории проституции в Центральной Азии. Верещагин был неплохим этнографом и каждую свою картину описывал в дневниках, часть из которых были изданы в книгах. В одном из дневников я прочел описание картины «Продажа ребенка-невольника в рабство», в которой изображен 5-6-летний голый мальчик и люди в азиатских халатах, которые торгуются. В советских книгах по искусству почему-то умалчивалось описание сюжета Верещагина, поэтому эта картина долгое время представлялась как пример деспотизма. Советские критики писали почти одинаковые тексты: «В картине «Продажа ребенка-невольника» художник гневно обличает другую мрачную сторону среднеазиатской действительности того времени — работорговлю. Изобразив в качестве «живого товара» не взрослого человека, а беззащитного, беспомощного ребенка, Верещагин усилил трагическое звучание темы».

Помимо этой известной картины, датируемой 1872 годом, ранее, в 1868 году Верещагиным была написана еще одна – «Бача со своими поклонниками». Но на выставке в Париже, после многочисленных замечаний в прессе и среди критиков, картина была уничтожена. Лишь спустя четыре года была написана другая, более известная. А в книге Верещагина «Из путешествия по Средней Азии», изданной в Санкт-Петербурге в 1883 году, он, как всегда привел описание сюжета:

«Такое крайне униженное положение женщин составляет главную причину, между прочим, одного ненормального явления, каким представляется здешний "бача". В буквальном переводе "бача" значит мальчик;

но так как эти мальчики исполняют еще какую-то странную и, как я уже сказал, не совсем нормальную роль, то и слово "бача" имеет еще другой смысл, неудобный для объяснения.

В бачи-плясуны поступают обыкновенно хорошенькие мальчики, начиная лет с восьми, а иногда и более. Из рук неразборчивых на способ добывания денег родителей ребенок попадает на руки к одному, к двум, иногда и многим поклонникам красоты, отчасти немножко и аферистам, которые с помощью старых, окончивших свою карьеру плясунов и певцов выучивают этим искусствам своего питомца и раз выученного нянчат, одевают, как куколку, нежат, холят и отдают за деньги на вечера желающим, для публичных представлений.

Такие публичные представления – "тамаша" мне случалось видеть много раз; но особенно осталось в памяти первое мною виденное, бывшее у одного богатого купца С. А.

«Тамаша» даются почти каждый день в том или в другом доме города, а иногда и во многих разом, перед постом главного праздника байрама, когда бывает наиболее всего свадеб, сопровождающихся обыкновенно подобными представлениями. Тогда во всех концах города слышны стук бубен и барабанов, крики и мерные удары в ладоши, под такт пения и пляски батчи. Имев еще в городе мало знакомых, я просил С. А. нарочно устроить «тамашу» и раз, поздним вечером, по уведомлению его, что представление приготовлено и скоро начнется, мы, компанией в несколько человек, отправились к нему в дом.

В воротах и перед воротами дома мы нашли много народа; двор был набит битком; только посередине оставался большой круг, составленный сидящими на земле, чающими представления зрителями; все остальное пространство двора – сплошная масса голов; народ во всех дверях, по галереям, на крышах (на крышах больше женщины). С одной стороны круга, на возвышении, музыканты – несколько больших бубен и маленькие барабаны; около этих музыкантов, на почетное место, усадили нас, к несчастью для наших ушей. Двор был освещен громадным нефтяным факелом, светившим сильным красным пламенем, которое придавало, вместе с темно-лазуревым звездным небом, удивительный эффект сцене.

«Пойдемте-ка сюда»,– шепнул мне один знакомый сарт, подмигнув глазком, как это делается при предложении какого-нибудь запретного плода. «Что такое, зачем?» – «Посмотрим, как бачу одевают». В одной из комнат, двери которой, выходящие на двор, были, скромности ради, закрыты, несколько избранных, большею частью из почетных туземцев, почтительно окружали бачу, прехорошенького мальчика, одевавшегося для представления; его преображали в девочку: подвязали длинные волосы в несколько мелкозаплетенных кос, голову покрыли большим светлым шелковым платком и потом, выше лба, перевязали еще другим, узко сложенным, ярко-красным. Перед бачой держали зеркало, в которое он все время кокетливо смотрелся. Толстый-претолстый сарт держал свечку, другие благоговейно, едва дыша (я не преувеличиваю), смотрели на операцию и за честь считали помочь ей, когда нужно что-нибудь подправить, подержать. В заключение туалета мальчику подчернили брови и ресницы, налепили на лицо несколько смушек – signes de beauté – и он, действительно преобразившийся в девочку, вышел к зрителям, приветствовавшим его громким, дружным одобрительным криком». (рис. 3)

Книгу о проституции в Центральной Азии – женской, мужской и зоофилии я положил «в стол»: время было советское, публиковать такое было невозможно, архив по большей части пропал, а о самой книге я забыл. Вспомнил лишь когда приехал жить в Грузию и когда попытался выяснить происхождение слова «кинто».

Отголоски легенд о происхождении кинто до сих пор распространены в форме разных слухов – от советских версий о том, что кинто – угнетенный класс, торговые люди, иногда были замеченные в участии в увеселительных мероприятиях.Встречаются версии о том, что они – сплошь пьяницы, ведущий разгульный образ жизни, аферисты. Чуть получше – мелкие торговцы, прислуга господ. Наконец, очень редко, в основном из рассказов старожилов можно услышать версии и иного свойства, содержащие намеки на своеобразное занятие, связанное с сексуальными утехами, или, в лучшем случае, с поведением, осуждаемым обществом.

Кинто в Грузии считается частью тбилисской городской культуры, а танец «кинтоури» - популярным в концертных программах. Но чем больше я видел в разных хореографических постановках «кинтоури», тем чаще вспоминались танцы афганских «бачабози», аналогии оказались самыми близкими. Похожие ритмы, движения – тела и рук, даже одежда, хотя кинтоури исполняется мужчинами в широких шароварах, а бачабози танцуют в женской одежде. В дневниках Верещагина танцы бачабози описываются так:

«Бача тихо, плавно начал ходить по кругу; он мерно, в такт тихо вторивших бубен и ударов в ладоши зрителей выступал, грациозно изгибаясь телом, играя руками и поводя головою. Глаза его, большие, красивые, черные, и хорошенький рот имели какое-то вызывающее выражение, временами слишком нескромное. Счастливцы из зрителей, к которым обращался бача с такими многозначительными взглядами и улыбками, таяли от удовольствия и в отплату за лестное внимание принимали возможно униженные позы, придавали своему лицу подобострастные, умильные выражения. «Радость моя, сердце мое»,– раздавалось со всех сторон. «Возьми жизнь мою, – кричали ему, – она ничто перед одною твоею улыбкою» и т. п. Вот музыка заиграла чаще и громче; следуя ей, танец сделался оживленнее; ноги – бача танцует босиком – стали выделывать ловкие, быстрые движения; руки змеями завертелись около заходившего корпуса; бубны застучали еще чаще, еще громче; еще быстрее завертелся бача, так что сотни глаз едва успевали следить за его движениями; наконец, при отчаянном треске музыки и неистовом возгласе зрителей воспоследовала заключительная фигура, после которой танцор или танцовщица, как угодно, освежившись немного поданным ему чаем, снова тихо заходил по сцене, плавно размахивая руками, раздавая улыбки и бросая направо и налево свои нежные, томные, лукавые взгляды».

Схожесть танцев подтверждаются и рассказами, которых много в грузинских исторических книгах, и городских легендах, где «кинто» представляются мужчинами легкого поведения, которые развлекали мужчин на вечеринках или каких-либо праздниках. Даже такая потрясающая схожесть, как присутствие в текстах песен кинто обращения к маленькому мальчику («патара бичи»). Правда, в современном исполнении песен «кинто» любовного содержания фигурирует маленькая девочка («патара гого»), но даже пожилые люди помнят, что раньше говорилось именно о маленьком мальчике и о любви к нему.

В статье Тенгиза Верулава приводятся аналогии с персидскими традициями. Он даже предполагает, что традиции кинто, восходящие к средневековой Персии, отслеживаются в более поздних описаниях поведения кинто – «ложь, афера, надувательство». Если опять обратиться к описанию в дневниках Верещагина бачабози, то очевидно происхождение такого поведения:

«...у стены важно и гордо восседает маленький бача; высоко вздернувши свой носик и прищуря глаза, он смотрит кругом надменно, с сознанием своего достоинства; от него вдоль стен, по всей комнате, сидят, один возле другого, поджавши ноги, на коленях, сарты (сартами называли персоязычных жителей Центральной Азии) разных видов, размеров и возрастов – молодые и старые, маленькие и высокие, тонкие и толстые – все, уткнувшись локтями в колени и возможно согнувшись, умильно смотрят на бачу; они следят за каждым его движением, ловят его взгляды, прислушиваются к каждому его слову. Счастливец, которого мальчишка удостоит своим взглядом и еще более словом, отвечает самым почтительным, подобострастным образом, скорчив предварительно из лица своего и всей фигуры вид полнейшего ничтожества...».

Скорее всего, своеобразный род занятий, профессия кинто и бачабози отложила отпечаток на их поведение, даже спустя несколько поколений, а затем и стала своеобразной визитной карточкой кинто, даже когда они превратились из танцующих мальчиков в мелких торговцев. Эта трансформация происходила постепенно, а рассказы историков дополняются описаниями прошлого Тбилиси 100-летней давности о том, что тбилиский район Майдан славился тем, что там находились увеселительные заведения, а любителей захаживать в них обвиняли в сексуальных извращениях. В советской историографии «кинто» так и остались мелкими торговцами, которые наряду с «карачохели» представляли мелкий бизнес Тбилиси: «карачохели» были ремесленниками, а «кинто» - веселыми торговцами. Однако кинтоури и образ жизни «кинто» напоминают об их происхождении.

В сохранившемся тбилисском фольклоре конца 19 века есть и такой текст, приписываемый кинто Артуру-заике:

Так зачем мне зад мой милый, коли брату не подставлю,

Так пусть сдохнет ваш Артурик, если вас не ублажу...

Выпьем братья все по чаше, за всех тех, кто зад наш любит,

Всех в финале оправдают, кто на путь наш славный вышел.

Красоту в себе лелеять - жоподавцев долг, а как же?

Суть мужицкая у нас в вожделеньи бабам сродни,

Сам тифлисский генерал пьет за нас вино в исподнем,

В совокуплении мы сила, без него как птица в клетке.

Само собой, иллюстраций кинто того времени я не видел, но фотографи конца 19 века, на которой запечатлен один из тбилисских кинто Дарто Галустян, достаточно точно показывает своеобразность поведения. Поза, шаловливость, жест руки с соединенными пальцами, как часть танцевального женского движения – сохранились и в кинтаури, по крайней мере, в ранних постановках или съемках настоящих кинтаури конца 19 - начала 20 веков.

В поиске происхождения названия «кинто» меня все больше уводило в то время, когда на грузинскую культуру и язык большое влияние оказывала Персия и персидский язык. И если из персидского в грузинский язык попали самые обычные слова – «куча», «пули», «панджара» и многие другие, то и слово «кинто» вполне могло быть персидского происхождения?

Но почему «кинто»? И откуда оно? Одна из исторический версий связывает появление «кинто» во времена царя Ростома (1565—1658), и привезены были «кинто» из Персии в качестве «культурного товара» и, как предполагается, в качестве «культурной интервенции».А еще точнее, как предполагают некоторые исследователи, для разврата, ассимиляции с персидскими традициями того времени, когда в городах персоязычного мира процветало увлечение бачабози. Это было вполне естественно для царя Ростома, воспитанного при дворе персидского шаха Аббаса I и перенявшего и привнесшего в Грузию (Картли, а затем и в Кахетию) традиции персидского управления и образа жизни.

Однако попав в Грузию «кинто», после правления царя Ростома могли оказаться не у дел, их деятельность после окончания персидского влияния на Грузию могла оказаться под пристальным вниманием возрождающейся православной церкви и общества. Скорее всего, поэтому постепенно деятельность «кинто», то есть участников увеселений, в том числе и сексуальных, могли трансформироваться как в вполне безобидную часть городской жизни.

Тем не менее, имидж «кинто» до сих пор имеет явно сексуальный оттенок, который не могут избежать даже современные исполнители танцев «кинтоури», а историки – этнографы и фольклористы помнят о большом количестве скабрезностей, которые были частью песен и поведения «кинто». Их шутки и песенки были вульгарные, а поведение осуждалось обществом.

Вернусь, тем не менее, к воспоминаниям о своей так и не изданной книге. Сексуальное поведение жителей восточных стран не только не осуждалось, но и были важной частью культуры городских жителей, как в досламское время так и после исламизации. Этнографы фиксировали, например, в современных Таджикистане и Узбекистане, территории которых были частью персоязычного пространства, наравне с современным Афганистаном и Ираном, своеобразные развлечения во время торжеств, прежде всего, свадебных. Традиционно устраивались отдельно мужские и женские торжества, во время которых в мужском кругу исполнялись женские танцы, и мужчины накидывали на себя покрывала, под которые прятали пиалы, иммитировавшие груди. Они намеренно пели тонкими голосами, а когда танцевами, то подражали движениям женщин, повиливая бедрами и призывно изгибаясь.

У женщин также было подобное развлечение, но наоборот – женщины изображали мужчин: некоторые из них рисовали углем усы, а дополнением к мужскому образу был свернутый жгутом подол платья, изображавший фаллос. Само собой, если они пели, то нарочито грубыми голосами, а участвуя в танцах исполняли роль мужского партнера.

Таким образом, внешняя замена пола отчасти прослеживается и в разных современных танцах, в том числе и грузинских, но поскольку повод для подобной имитации уже давно забыт, то исполнение танцовщицей мужской партии выдается за доблесть женщины. В «кинтаури» до настоящего времени используется много женских движений, например, движения ладонями у лица, или походкой, которая передает скорее строение женского тела, чем мужского.

Все время, пока я искал сравнения и историческое подтверждения появления «кинто» в Грузии, меня не оставляло желание найти происхождение самого слова «кинто». В грузинском лексиконе нет его семантического объяснения, попытки привязать его к армянской городской культуре Тбилиси - тоже, хотя в хрониках царя Ростома указывается, что первые «кинто» были армяне – выходцы из Персии.

Объяснение нашлось в той самой неизданной книге. Помимо официального обозначения «бачабози», в современных персидских языках сохранилось и презрительное обзначение: в таджикском и дари - «kunte», а как мне пояснил журналист Дариюш Раджабиён, в хоросанском диалекте персидского языка – «kundeh», от «kun» - «задница», а дословно – «дающий задницу», то есть, педераст или, по крайней мере, изображающий женщину легкого поведения. Это слово до сих пор распространено, когда кого-то хотят обвинить в мужеложстве. Известный таджикский исследователь Мирбобо Миррахим, живущий последние 20 лет в Иране, подтвердил мои лингвистические аналогии.

Однако, если учитывать версию о появлении «кинто» в Грузии, не понятна причина, по которой исчезло слово «бачабози», но сохранилось «кинто». Значит ли, что грузинское слово «бози» имеет происхождение в качестве остатка от «бачабози», а сами «бачабози» стали называться презрительно - «kunte» или «kundeh», трансформировавшись в кинто? Однако упоминание слова бози есть и в произведении «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели. Помимо прочего, в грузинском осталось еще одно слово, в большей части связанное с этими словами – «тамаши», от персидского – развлечение, представление, глазеть или любоваться. Именно этим словом до сих пор в Афганистане называют представления с участием «бачабози».

Я встречал разные версии происхождения слова кинто, расспрашивая исследователей и жителей Тбилиси, но никто так и не мог объяснить происхождения, поскольку ни в грузинском, ни в армянском языках нет близких по звучанию слов, хотя бы отчасти близких к роду деятельности кинто. Поэтому, я склонен считать, что происхождение слова кинто восходит к тому презрительному персидскому определению «kunte» или «kundeh».

Это вполне объяснимо. Несмотря на огромное влияние Персии, в грузинских царствах еще сохранялось влияние церкви и других ценностей, которые не могли воспринимать пришлую культуру, если вообще под культурой можно принимать гомосексуальные танцы бачабози. В крупных городах, прежде всего в Тбилиси, вероятнее всего шла внутренняя борьба: часть жителей воспринимала новшества, насаждаемые царем Ростомом, другая – противилась. Скорее всего, после реформирования и возрождения Грузинской православной церкви в 1744 году стало постепенно трансформироваться и увлечение городской мужской знати: отношение общества стало презрительным к подобно рода развлечениям. Сами «кинто» постепенно изменяли своей профессии, но многое от прошлого еще сохранилось – в фольклоре, танцах и песнях, а также легендах, связывающих их род занятия с сексуальными утехами.

Написанное ни в коей мере не может быть причиной споров – считать ли теперь кинтаури «нехорошим» танцем. История культуры любого народа связана с древними традициями и верованиями и противится тому, что стало народным, невозможно. История танцев – самая неприличная, если оценивать их происхождение у разных культур и народов. С нравственной точки зрения и танго – чуть ли не самый эротический танец, или испанское фламенко, не говоря уже о современной увлечении танцами живота.Кинто и кинтаури останутся частью истории и культуры Грузии, несмотря на их весьма своеобразное происхождение.

[Hooker]

Мне ,как степнему кочевнику вообще не понять оседлую культуру!

[ҚАСҚЫР]

Мне ,как степнему кочевнику вообще не понять оседлую культуру!

Тоже самое говорят представители оседлой цивилизации только в обратную сторону, в сторону номадов.

Особенно говорят те кто скептически относится к истории номадов и их завоеваниям.

П.С. И где теперь номады а где оседлые?

[Hooker]

П.С. И где теперь номады а где оседлые?

Думаю,что настояшие номады остались только в Монголии.

[ҚАСҚЫР]

Думаю,что настояшие номады остались только в Монголии.

Это примерно так же как и нынешние племена Африки... досих пор голозадыми бегают, вот тоже самое и с номадами .

[ҚАСҚЫР]

Нет кочуют как волки.

Вы из Сартов?

Нет.

Казах Конырат.

[Hooker]

Нет.

Казах Конырат.

Родственник Ихирит-Бурятов!

[alp-bamsi]

Родственник Ихирит-Бурятов!

Пока что у казахских коныратов найдены три гаплогруппы: С3d,O3,R1a. Казахские коныраты разного происхождения.

[Hooker]

Пока что у казахских коныратов найдены три гаплогруппы: С3d,O3,R1a. Казахские коныраты разного происхождения.

Но элджигины,олхунуты,харнуты, ихириты точно С3d.

[alp-bamsi]

Но элджигины,олхунуты,харнуты, ихириты точно С3d.

Значит часть коныратов все-таки хунгираты. С3d по Википедии китайская и якутская гаплогруппа, значит корень хунгиратов другое от остальных монголов (нирунов и дарлекинов). что я и предпологал ранее в других темах.

[Chial]

Многогранные сарты.

ЗАВОЕВАНИЕ ЧУЙСКОЙ ДОЛИНЫ КОКАНДСКИМ ХАНСТВОМ. ЧАСТЬ 2-АЯ.

Начиная с момента завоевания Киргизии Кокандским ханством, сюда шло переселение узбеков. Это были, главным образом, торговцы и ремесленники.

По данным некоторых источников [(9) стр. 27] в окрестностях укрепления Аксу насчитывалось до 100 дворов кокандских переселенцев – узбеков по национальности. А. А. Талызин называет даже 200 дворов. Но эти обе цифры, скорее всего, завышены, причём в несколько раз. Талызин писал очерк в 1898 году. Н. А. Северцов, участник похода Черняева в 1864 году, сообщает: "Кроме гарнизона, в крепостцах были немногие торговцы, ремесленники, огородники и то отчасти из гарнизонных сарбазов (кокандские воины-пехотинцы – авт.). И вся эта небольшая сартовская колония занимала (под садики и огородики) ничтожные клочки земли, менее 10 десятин, как, например, у Пишпека”. [(139), стр.102]. Да, узбекское население перед приходом русских ушло, но обработанные поля, говорящие о количестве населения, остались.

Обратите внимание на количественные характеристики: "немногие торговцы”, "небольшая колония”, "ничтожные клочки земли”, "10 десятин у Пишпека”. А ведь Пишпек был крупнейшей крепостью в Северной Киргизии. Б. Д. Джамгерчинов оценивает поселение у Пишпека в 120 дворов. [(91) стр. 4]. В описании взятия Пишпека Циммерманом в 1860 году количество жителей Пишпека указывается 500 человек, что и соответствует, примерно, 100 дворам. Гарнизон крепости Пишпека 600 – 700 человек, гарнизон укрепления Аксу 20 – 50 человек, то из соотношения численности гарнизонов получим, что поселение возле Аксу было в 5 – 10 дворов. В силу только охранно-карательных и налоговых предназначений укрепление Аксу не выросло в поселение. Но эти немногочисленные торговые колонии были покинуты узбеками во время восстания киргизов под руководством Байтика в 1862 году и после рейдов русских отрядов.

После падения Кокандского ханства крепости перестали отвечать своему назначению. Возведённые из недолговечного материала они были разрушены или запущены и в настоящее время от них сохранились незначительные следы, и только археолог может определить их принадлежность. Подобное произошло и с узбекскими поселениями. Киргизы, выражая свой гнев за прошлые притеснения, разрушили их. Талызин, пишпекский уездный начальник, писал: "Сарты (узбеки – Б. М.) разорённых крепостей: Кара-Балта, Аксу, Пишпек, Токмак и др. ушли в города Туркестанского края, а киргизы, воспользовавшись их отсутствием, сравняли сартовские поселения с землёй и превратили в кочевья, так что теперь не заметно следов поселений”.

Киргизы, после покорения их Кокандским ханством, были обложены ежегодно собираемой данью. Налоги, собираемые Кокандским ханством, разделялись на два основных вида: со скота – зякет и с пашни – харадж. Зякет состоял из следующих сборов. Тюнлюк-зякет – подымный сбор, с каждой юрты по одному барану. Кой-зякет – налог на баранов, по одному с 40, а иногда и даже с 20. Алал-зякет – налог с крупного скота, по одному с 500 голов. Харадж – сбор с земледельцев подразделялся собственно на харадж и танап. Харадж собирался от каждого гумна по три барана или 1/10 часть зерна собранного урожая. Танап – десятая часть прочих продуктов земледелия – бахчевых, винограда, хлопка и других. Имеются сведения, что племена солто и сарыбагиш поставляли в Коканд до 5,5 тысяч пудов пшеницы и проса для снабжения центральных войск. [(140), стр. 112].

Сбор зякета начинался ранней весной, когда кочевники находились ещё на зимовках. Предварительно в аилы высылались джигиты, которые к приезду сборщиков налогов производили подсчёты и выбирали лучший скот. Однако сборщики налогов никогда не придерживались установленных норм налога. Неизвестный автор «Обозрения Коканского ханства в нынешнем его состоянии», напечатанного в Записках Русского географического общества в 1849 году сообщал: «Кочевые народы платят с сорока голов по одной и к тому должно присовокупить, что сбор этой подати сопряжён в Кокании со столь большими злоупотреблениями, что едва ли тамошние киргизы не отдают ежегодно двадцатой части своих стад. Сборщики, посылаемые правителями областей, позволяют себе, по словам своих коканцев, разные притеснения и через то вынуждают подарки к прибавке сверх законного положения». А сбор с земледельцев достигал 1/5 и даже 1/3 урожая.

Пристав сыр-дарьинских казахов О. Я. Осмоловский писал: «В противоположность всем магометанским законам, определяющим брать со скота сороковую часть, кокандцы брали, с помощью всевозможных насилий, до 6-и баранов с кибитки, а с богатых киргизов вдвое более. В это число не входили ещё подарки, даваемые киргизами как главному зякетчи, так и его помощникам. С хлебов кокандцы брали треть урожая. К числу хараджа принадлежали ещё сборы дровами, сеном» (для содержания зимой крепостных гарнизонов). [(281), стр. 161]. «С кибитки» – здесь условно назван налог с юртовладельцев, так как зажиточный кочевник имел две юрты, богатый – до десяти, а бедняки могли жить и в шалашах.

А. Соколов, проводивший исследования в Сукулукской волости в конце XIX века, по воспоминаниям стариков-киргизов записал: «Экономическое положение киргиз в то время было плохое. Старики с тяжёлым чувством вспоминают кокандское правление, поборы с населения были часты и велики. Всякая провинность киргиза по отношению к сарту жестоко наказывалась: сажали в яму (зиндан) или вешали.

Кроме этих двух основных налогов было ещё много различных дополнительных сборов. Собирали со всего, с чего можно было взять: базарный сбор за право торговли на рынках, за переправы на реках, за право пользования водой по арыкам, проведённых из горных речек, за совершение торговых сделок и семейных браков и целый ряд других поборов. Брали подать даже за хворост, камыш и колючки, которые бедняки собирали на продажу. Необлагаемым, как писал современник, «оставался один воздух, за право дышать которым не брали ничего».

Кроме налогов киргизы были обязаны содержать гарнизоны крепостей, а также обеспечивать продовольствием сборщиков налогов и войска, находящихся на их территории во время походов.На киргизов были наложены и другие повинности. Так, они должны были строить и ремонтировать дороги и укрепления. Историк Петровский приводит рассказ одного кокандца: «На ханские работы выгоняются тысячи людей. Рабочим не только не дают денег или пищи, но ещё с них берут деньги (на приобретение рабочего инструмента – Б. М.). Избави Боже, если кто-нибудь отклонится от работы! Бывали случаи, что таких людей на самом месте работы живыми зарывали в землю». [(281), стр.165]. Показателен в этом отношении перечень сборов с населения, упразднённых с присоединением к России: ханский, весовой, соляной, угольный, подводный, свадебный.Зякет (подать) платили через свих манапов, которые являлись к беку в крепость Пишпек с податями и подношениями. Этим значительно усиливалось влияние манапов на народ, как сборщиков податей и подарков…Кроме обязательных налогов, правители облагали букару (простой народ, «чернь» – Б. М.) в свою пользу особым налогом – джурчилик (джурчулук), оправдывая это различными потребностями (тяжба с соседями, угощения и подарки влиятельным лицам и прочее). Ежегодно сартами в Пишпеке созывался съезд для решения важных дел под председательством бека, где уголовные наказания назначались самим беком очень строго. За воровство обычно приговаривали к смерти.

«Зато в волостях сарты показывались редко и то при сильном конвое. Торговцев сартов часто грабили. Манапы грабили букару и друг друга, а когда приходилось расплачиваться на суде, то для уплаты снова воровали и грабили соседей. Бии, хотя и были советниками родовичей, но они были или бессильными помочь народу, или сами находили выгоду поддерживать существующий порядок (при решении судейских дел определённая доля поступала бию – Б. М.), а сарты ничего не делали для восстановления спокойствия. В силу этих причин народ влачил жалкое существование, не имея ни собственного имущества, ни уверенности в своей безопасности. Поэтому естественно, что народ был рад наступившему спокойствию (с приходом русских – Б. М.)». [(246), №57 и 58].

[kyrgyzdaar]

ПИЧУГИН П.

ВТОРЖЕНИЕ КОКАНЦЕВ В АЛАТАВСКИЙ ОКРУГ

в 1860 году.

(С картой и планом.)

Южная часть нынешней Семиреченской Области, до образования, в 1867 году, туркестанского генерал-губернаторства, составляла прежний Алатавский округ, граничивший на север с рекой Каратол, на запад с течением рек Чу и Курогаты, а на юг и восток не имевший определенных границ, потому что разграничение наше с областями западного Китая, в которых возникли потом инсурекционные мусульманские владения Кашгар и Кульджа, еще не было произведено. Главное население округа составляли кочевники, киргизы Большой Орды и, так называемые, каракиргизы, именовавшиеся в официальной переписке, «дикокаменными киргизами». Все киргизы делились на роды, роды на отделения.

Большая Орда состояла из трех главных родов: 1) дулатовцев (9,500 кибиток или до 38,000 душ обоего пола), кочевавших южнее реки Или, между ею и рекой Чу, по обоим берегам последней; отделения этого рода: чапрашатинцы (2,000 юрт или кибиток) и джанысовцы (800 юрт) находились ближе других к реке Чу и представили, таким образом, пограничные с коканцами волости; 2) джалаировцев (8,500 кибиток или до 34,000 душ обоего пола), бродивших севернее реки Или, между озером Балхашем и почтовой дорогой из укрепления Верного в город Копал, и 3) атбановцев (7,500 юрт или до 30,000 душ), кочевавших по обоим берегам реки Или, между [6] Алтын-омельскою горной грядою и предгориями Алатавского хребта, направляющимися от северо-восточного озера Исык-куль. Всех кочевников Большой Орды считалось до 25,500 кибиток или до 102,000 мужчин и женщин; но исчисление это было далеко от верности.

Каракиргизы, названные в некоторых отчетах общим именем богинцев — хотя это название давалось в то же время и более мелкому племенному подразделению — бродили между реками Чу, Курогаты, Александровским хребтом, спускались в долину реки Нарына, передвигались по южному и восточному берегам озера Исык-куль. Они вели вечную войну (постоянные грабежи и баранта, т.е. угон скота) со своими соседями: родами булатовским и атбановским. В управлении каракиргизов не было принято никаких административных мер, и хотя они называли себя, когда было нужно, русскими подданными, но в сущности считали себя совершенно независимыми, да и были таковы на деле; так что, в то время, было можно скорее назвать их союзниками нашими, чем подданными. Ближайшие к реке Чу аулы назывались «зачуйскими» волостями и принадлежали к частям родов сарыбагишей и султы.

В 1860 году мы насчитывали наших псевдо-подданных из черных (кара) киргизов 15,000 кибиток или до 60,000 мужчин и женщин. Кочевники эти делились на роды: султы (7,500 юрт), состоявший из двух отделений: Толкана и Булекпая, сарыбагишей (6,400 юрт) и Саяка (1,100 юрт).

Начальниками в волостях киргизов Большой Орды были султаны, которых наше правительство обыкновенно поощряло разными наградами: офицерскими чинами, орденами и т.п. У каракиргизов правили манапы, потомки их прежних владетельных родоначальников. У тех и у других судьи назывались биями. Бии имели большое влияние на умы кочевников.

Оседлое население Алатавского округа, менее многочисленное, состояло из пришельцев: казачьего населения (7,000 душ обоего пола), войск и из торгующих русских и сартов. Административным центром управления округа было укрепление Верное, основанное в пятидесятых годах и состоявшее собственно из укрепления и из двух значительных станиц: Больше-Алматинской и Мало-Алматинской.

______

В начале 1860 года, коканцы выслали отряд на [7] юго-восточную часть озера Исык-куля, с тем, чтобы построить укрепление среди кочевьев богинцев, признававших номинально нашу власть. Киргизский род сарыбагишей, ободренный прибытием коканцев, усилил свои вечные наезды на наших киргизов Большой Орды, именно на род атбановцев. Приближение отрядов двух казачьих офицеров, подполковника Шайтанова и сотника Жеребятьева, заставило уйти коканский отряд, а богинцев частью перевалить за Тяньшанский хребет, частью проделать перед нами фарс изъявления покорности.

Коканцы, не желая уступить русским, в конце июля выслали несколько отрядов за реку Чу, и в то же время направили пятитысячный отряд, под начальством Рустем-бека, к Кастеку. Отряд этот был разбит полковником генерального штаба Циммерманом (Теперь генерал-лейтенант.) на речке Джирин-Айгыр, в нескольких верстах от нашего укрепления Кастека, и разбежался. Чтобы проучить коканцев, полковник Циммерман, считая наступившее время удобным, во исполнение плана, давно задуманного сибирским начальством, подготовившим исподволь, все нужные для экспедиции средства, в конце августа двинулся с отрядом из Кастека на укрепление Токмак и, овладев им, покорил вслед затем, в первых числах сентября, второе, более значительное, коканское укрепление Пишпек.

Взятие этих крепостей обратило внимание коканского правительства на утверждение русских в Заилийском крае и на первые завоевательные их шаги в долине реки Чу. Особенно поражены были коканцы падением Пишпека, считавшегося сильнейшей крепостью на восточной границе ханства. Коканцы задумали одним решительным ударом уничтожить наше владычество, и, собрав все свободные силы свои, притянуть к себе зачуйских киргизов и прочих каракиргизов, возмутив в то же время, в тылу нашем, все киргизские роды. Подробности и время исполнения своего плана коканцы пока не определили; но в сентябре начали стягиваться отряды и небольшие партии конных и пеших сартов, а между нашими киргизами стали появляться воззвания, во имя веры приглашавшие их на войну против русских.

С нашей стороны, напротив, все успокаивалось. Пишпекская экспедиция была кончена и большая часть отряда вернулась в укрепление Верное. Части войск, на время экспедиции притянутые за реку Или из Копала, пошли домой обратно. Артиллерийский взвод [8] сибирской пешей батарейной батареи сдал орудия в верненский склад, а прислуга повела лошадей на продажу в Копал, где стоял другой взвод батареи, потому что вышло распоряжение: весь дивизион, находившийся в киргизской степи, привести на мирное положение, подобно 1-му дивизиону той же батареи, квартировавшему в Омске и сокращенному уже до мирного состава.

Военные силы Заилийского края, к началу октября, были распределены следующим образом:

В Кастеке: одна рота, одна сотня, три полевых орудия (батарейное и два легких) без лошадей, приданные на усиление верков укрепления, и два ракетных станка с пешей прислугой.

В Верном: 5 рот, 4 сотни, дивизион конной № 21 батареи, 2 ракетных станка.

В укреплении Илийском — одна рота.

На пути из Верного в Копал: 2 роты, сотня, прислуга к лошади батарейного взвода.

Всего: 9 рот, 6 сотен, 4 запряженных орудия и 2 ракетных станка, готовых к действию в поле.

За неимением в подлинных делах строевых рапортов, трудно определить совершенно точно численность этих войск; но, полагая роту по спискам в 200 человек, наличную сотню в 100 человек (Батальоны были 4-ротного состава, а сотни в округе никогда не достигали штатного числа — 133 казаков в сотне.), взвод артиллерии в 40 человек, получим около 2,440 человек, не считая разных мелких штатных и нештатных команд. Но из этого числа надобно вычесть домашний расход в ротах вообще, сильно развитый в наших пограничных линейных батальонах: разных вестовых, огородников, остающихся на ротных хуторах, больных и т.п., так что вернее определить боевую силу роты в 150 человек; следовательно, получим всего цифру в 1,350 штыков для пехоты, и до 2,000 человек для всех действующих войск области. Рота, расположенная в Кастеке, передовом нашем пункте, была усилена до полного состава.

В первых числах октября, послышался говор, между сартами укрепления Верного и туземным населением округа, о приближении к реке Чу коканских скопищ. Начальником Алатавского округа в то время был подполковник Колпаковский (Ныне генерал-лейтенант, военный губернатор Семиреченской Области.). Подполковник Колпаковский, из обер-офицерских детей Херсонской [9] губернии, родился в 1819 году и шестнадцати лет начал службу рядовым из вольноопределяющихся в Люблинском пехотном полку; через десять месяцев был произведен в унтер-офицеры, попал в 1840 году с полком на Кавказ, участвовал в делах на черноморской береговой линии, и спустя год, за отличие, получил офицерский чин. Затем девять лет выносил он на своих плечах всю тяжесть полковой переписки в званиях адъютанта, квартермистра и казначея, попеременно. В этот период своей жизни он побывал, с 5-м пехотным корпусом, вторично на Кавказе; ходил в отряде Фрейтага на выручку князя Воронцова, отступавшего из Дарго; участвовал в действиях против Бема в Трансильвании и находился в неудачном деле генерала Гасфорта под Германштадтом, и получил за свою боевую службу ордена св. Анны 4-й степени и св. Владимира той же степени с бантом. В 1852 году, в чине штабс-капитана, Колпаковский был назначен адъютантом к командиру отдельного Сибирского корпуса Гасфорту. Затем он служил в корпусном штабе, был окружным начальником в историческом городке Березове, награжден за службу в этом суровом углу Сибири майорским чином и орденом св. Анны 2-й степени, и в 1858 году переведен во вновь образованный Алатавский округ окружным начальником. Из обзора службы Колпаковского видно, что это был человек бывалый и исполнительный офицер. Он обладал огромным здравым смыслом, обширной памятью, привычкой к труду, и, что очень важно, железным здоровьем: целые дни мог не сходить с лошади или не отрываться от письменного стола.

Колпаковский, несмотря на привычку азиатцев преувеличивать и сочинять, понял однако, что слухи, получаемые со всех сторон, должны иметь основание. Зная хорошо восприимчивость азиатской натуры и стараясь, на всякий случай, не упустить необходимых мер, 6-го октября он сделал выговор кастекскому воинскому начальнику за то, что тот не донес ему об известиях, сообщенных одним киргизом, убежавшим из коканского плена. Пять киргизов-лазутчиков были отправлены для разведывания. Киргизы эти, впрочем, сидели на плохих клячонках, так что их приказано употреблять с большой осторожностью, чтобы они не были захвачены в плен. Кастек, передовое наше укрепление, лежит в 80 верстах впереди укрепления Верного и легко мог подвергнуться первому нападению. Вокруг укрепления приказано выставлять днем пикеты, а ночью добавлять к ним и секреты; верки же привести [10] в оборонительное положение. Сознавая недостаточность собственных сил, Колпаковский приказал вернуться частям войск, возвращавшимся в Копал; лошадей батарейного взвода также воротили с дороги. Чапраштинскому киргизу Суранчи (Убит в 1864 г., под Сайрамом, близ Чемкента.), прапорщику нашей службы, поручено проверить слух, действительно ли на реку Чу собираются сарты с целью наказать киргизов, принимавших участие в покорении нами крепостей Токмака и Пишпека. В то же время, 8-го октября, донесено командиру отдельного Сибирского корпуса о происходящем. Пленные токмакские сарты передавали за верное, что в город Аулиэта прибыл главнокомандующий действующих коканских войск (перванези) Канаат-Ша, с десятью или пятнадцатью тысячами человек. При войсках были сарбазы (регулярная пехота из пленных) и артиллерия. Цель наступления этих войск заключалась в том, чтобы возобновить, недавно разоренный нами, Пишпек и потребовать от нас выдачи пленных гарнизонов и захваченного в крепостях оружия. Говорили, что во все роды Большой Орды разосланы воззвания — идти на неверных, а бии каракиргизские, Джантай (недавно умер) и Джангарач, готовы уже к отъезду в коканский лагерь. Сам начальник округа, в донесении корпусному командиру, таким образом, выражал свое мнение о распространявшихся, слухах. «Хотя, как я выше имел честь упомянуть, эти известия и выдаются за достоверные, но тем не менее, по моему соображению, я не допускаю возможности, чтобы коканцы приступили, в теперешнее время года, к постройке нового Пишпека, к чему наступающие холода будут большой преградой при кладке стен. Всего вероятнее, что хан, в полном озлоблении, приказал идти войскам снова на Кастек и хоть сколько-нибудь отомстить нам за успех, и я полагаю, что движение их на Кастек может состояться только в таком случае, если они убедятся в нерасположении к нам кочевников Дикокаменной и Большой Орд, на которых, нет сомнения, теперь построена их уверенность. Не пренебрегая однако этими известиями, я счел лучшим, ныне же, возвратить в Верное копальскую сотню сотника Вязигина».

Затем начальник округа перечислял сделанные им распоряжения, о которых было уже говорено. Для усиления наших средств, по направлению к угрожаемой стороне, в Кастек послан взвод стрелков и начальство над гарнизоном передано [11] командиру линейного № 8 батальона майору Экебладу (Ныне полковник, служить членом войскового правления Забайкальского казачьего Войска.), бывшему адъютанту генерала Гасфорта, человеку еще очень молодому и не вполне знакомому с краем. Для обеспечения нашего поселения на реке Кескелен, на случай если коканцы обойдут Кастек соседним ущельем, туда отправлен есаул Бутаков с сотней казаков и с двумя ракетными станками. Отправка пленных комендантов взятых коканских крепостей, которых генерал Гасфорт приказал послать в Семипалатинск, была ускорена, потому что присутствие их в Верном могло иметь дурное влияние на мусульман, начинавших глухо волноваться, тем более, что значительное число пленных сартов из сдавшихся гарнизонов Токмака и Пишпека, отпущенных нами, проживало в укреплении. Войскам, стоявшим в Верном, отдано приказание быть готовыми к выступлению. Жителям велено вооружиться на всякий случай.

Главное сибирское начальство в Омске не разделяло опасений подполковника Колпаковского; в двух предписаниях, написанных корпусным командиром уже после событий составляющих предмет настоящего очерка, предлагаются разные меры и, между прочим, говорится: «Коканцы, действительно, могут сделать движение из Аулиэта к верховьям реки Чу, чтобы поддержать сколько-нибудь влияние свое на дикокаменных, сильно поколебавшееся победами нашими и разорением главного их гнезда Пишпека. Но чтобы они могли, в нынешнем году, приступить к возобновлению укрепления, того, по позднему времени, ожидать нельзя».

«Повторяю, чтобы без настоятельной надобности не изнурять войска передвижениями, ибо это, кроме утомления войск, поселяет еще в киргизах подозрительность, что движения эти делаются из боязни коканских скопищ. Водворенные казаки алматинских станиц считают себя мало обеспеченными, потому что, несмотря на неоднократные мои приказания, никто не занимался их военным образованием, употреблением оружия и возвышением в них воинственного духа, а оставили их такими же мужиками и тем самым утвердили в них мысль, что регулярные войска обязаны их оберегать. Коканское сборище, по всей вероятности, одна только фантасмагория, и они пришли на р. Чу, вероятно, с намерением только показать киргизам, что никто не помешает им это исполнить и, как должно полагать, скоро разойдутся. Но если бы и [12] вздумали пойти на Нижнюю Или, то в больших силах туда не направятся. Со стороны Кескеленского ущелья нельзя ожидать: там и летом трудно пройти, а теперь, вероятно, проход завален снегом. Полагаю, что скопища коканцев не решатся вторгнуться в наши пределы»...

Подполковник Колпаковский, после известия о появлении на реку Чу с 4-го октября, передовых коканских партий, в числе полутора тысяч человек, видел необходимость организовать собственными средствами защиту станиц Большой Алматинской, Малой Алматинской и поселений Кескелена, Софийского, Надеждинского и Илийского. Валы, находившиеся в плачевном состоянии, начали исправляться; жителям станиц, у кого не было оружия, приказано его выдать; в выселки, почти безоружные, отправлены казенные старые ружья, из которых, впрочем, четвертая часть оказалась негодной к употреблению. С 9-го октября начали назначать по сто рабочих на работы по укреплению алматинских станиц. Из поселенных казаков набрано две сотни для местной службы. При действующих войсках было мало артиллерии: из складов взяли батарейный единорог и два легких орудия. Запасные и подъемные лошади батарейного взвода и конно-артиллерийского дивизиона были запряжены под них, и к действующей артиллерии прибавилось, таким образом, одно батарейное и два легких пеших орудия.

Тревожась за Кастек, отстоявший на 80 верст от центрального пункта, укрепления Верного, подполковник Колпаковский отправил на пикет Узун-Агач казачью сотню есаула Усова, которому приказано поступить в распоряжение майора Экеблада и содержать разъезды по кастекской дороге, наблюдая вправо и влево от дороги боковые ущелья и возвышенности. Кастекский гарнизон был усилен еще одним стрелковым взводом.

«Я получил известие», писал начальник округа, 9-го октября, майору Экебладу, «что коканцы действительно, назад тому семь дней (В действительности передовой коканский эшелон прибыл на развалины Пишпека 4-го октября.), прибыли в числе полутора тысяч на развалины Пишпека, и, говорят, для возобновления его. Где то сзади, говорят, идет еще несколько тысяч. Прошу, по возможности, проверить эти известия. Из тех же источников мне известно, что коканцы намерены прислать к нам своих посланцев для переговоров, а потому, не желая допускать их до Верного, я покорнейше прошу [13] вас, в случае прибытия их на Кастек, задержать там, не пропуская, впрочем, в крепость. Если они будут иметь письма от своего правительства, то представьте их ко мне».

10-го октября, войска были расположены в следующих пунктах:

В Кастеке — 2 роты, 1 сотня.

На Узун-Агаче — 1 сотня.

На Кескелене — 1 сотня и 2 ракетных станка.

В Илийском укреплении — взвод пехоты.

В Верном — 61 1/2 рот пехоты, 3 сотни, 3 батарейных, 2 легких пеших орудия, 4 конно-легких орудия.

Для местной обороны станиц — вооруженные казаки.

Пехота наша была вообще надежна; кавалерия же из сибирских казаков, не сохранивших даже и в предании лихости своих предков, представляла менее боевых качеств, и только сотня есаула Бутакова, стоявшая на Кескелене, была доведена своим сотенным командиром до замечательной степени боевых качеств. Сам Бутаков представлял образцовый тип закаленного и лихого кавалериста. Артиллерия была хороша, как и везде у нас. Заведывал ею штабс-капитан Обух (Смертельно ранен на отбитом штурме Ташкента 1864 г. в чине подполковника.), давно уже служивший в Верном, блондин лет тридцати, небольшого роста, сангвиник, любитель дела, не враг и веселью в часы досуга — тип совершенно сжившийся со степью. Ракетные станки были поручены поручику Вроченскому (Теперь артиллерии полковник, командует парковой бригадой.), молодому артиллерийскому офицеру, заслужившему под Севастополем орден св. Георгия 4-й степени. О верненском ополчении, созванном, на всякий случай, из водворенных казаков, говорить нечего: довольно сослаться на подлинные слова корпусного командира, приведенные выше.

Майор Экеблад, начальствовавший передовым нашим отрядом в Кастеке, должен был наблюдать за движениями коканцев и сообщать о них. Собирание сведений несколько затрудняло его; присланные киргизы далеко не ездили, а одной сотни, состоявшей всего из 83 человек, оказывалось недостаточным для исправного содержания разъездов. Пехота работала над усилением кастекских верков. Ни один сарт или враждебный киргиз не показывались еще перед укреплением, но слух о близости неприятеля настойчиво повторялся. Колпаковский, 13-го октября, приказал сотне [14] есаула Усова из Узун-Агача перейти в Кастек для исполнения аванпостной и разъездной службы; отряду Бутакова велено из Кескелена передвинуться в Узун-Агач, куда в тот же день выступили из Верного вторая рота линейного № 8 батальона, сотня казаков и конно-артиллерийский дивизион, под общим начальством подполковника Шайтанова (Полковник Сибирского казачьего Войска; служит до сих пор.). На Кескеленский выселок послано 50 казаков из водворенных.

Все чапраштинские волости рода дулатовцев, кочующие западнее Верного, отложились и пристали к наступавшему коканскому войску. Первыми передались бии: прапорщик Суранчи, которому несколько дней назад поручено было разведать о коканцах; Андас (Ныне волостной старшина Кастекской волости, Верненского уезда.), с будбаевскою волостью, Дикамбай, имевший особенное влияние на умы кочевников, и богатый донанысовский киргиз Альдекен с волостью своей, вооружив, при этом случае, и снарядив, на собственный счет, разных бедняков. Всего изменило нам из дулатовского рода более половины, именно 5,000 юрт, на первое время приславших коканцам, на подмогу, более 1,000 всадников. Затем прибыли, на деле сочувствуя воззванию, разные каракиргизские роды: сарыбагиши с манопом Умбет-али; султы с Байсеидом, сыном давнишнего нашего врага Тоучабека, прогнанного с реки Или еще до заложения нами укрепления Верного (сам Байсеид, в 1854 году, дрался против нас и был полонен в деле) и булекпаевцы с Корчи. Всех конных кара-киргизов, явившихся из волостей, было до 3,000 человек.

Затруднительно в точности определить силы наших неприятелей, да вероятно и сам неприятель не знал их положительно, потому что сарты шли по приказанию, шли по охоте, а кто шел и сам по себе, никому не подчиняясь, в надежде на поживу, тащась за войском. При полном отсутствии всякой военно-административной системы в управлении азиатским ополчением, остается только полагаться на слова сартов и киргизов о количестве их войск; но данные эти весьма сбивчивы. По свидетельству некоторых очевидцев, сартов было 30,000, киргизов 12,000; по показанию же киргиза Тюлебаева последних было всего 4,000. По всем сведениям, которые приходили с разных сторон, силы сартов показываются в 10,000, в 11,500 и до 16,000. Последние показания прибавляли, что ждут еще из Кокана 20,000 человек. Взвешивая все эти свидетельства и [15] принимая во внимание, что сарты, имея в действительности огромные силы, раструбили бы о них по краю заранее, чтобы ускорить восстание, можно определить силы коканцев в 12,000, изменивших киргизов в первое время 4,000 (впоследствии число это значительно возросло), да прибавить еще несколько тысяч бродяг, тащившихся сами по себе за армией, и бродячие мелкие киргизские шайки, везде появившиеся в окрестностях; так что число всех врагов наших, открыто сражавшихся против нас, простиралось до 22,000 человек. Из них двадцать тысяч подчинялись непосредственно коканскому главнокомандующему, а две тысячи действовали самостоятельно и отдельно.

Войсками командовал Канаад-Ша, человек уже пожилой, плотно сложенный, среднего роста, с седой бородой, не видавший еще русских, но скорее расположенный к осторожным действиям из боязни помрачить репутацию, приобретенную им в войнах с азиатскими народами. При нем находился предместник его Рустем-бек, командовавший войсками в деле против русских, в августе, на речке Джиринь-Айгыр, и разбитый тогда Циммерманом. За ложное донесение хану о разрушении им Кастека и о поражении русского отряда он был лишен команды и следовал при войске в роде советника, интригуя и подкапываясь под нового главнокомандующего. Кроме того, тут были начальник ташкентского ополчения Шааман-ходжа; коменданты крепостей: Аулиэта — Мирза-Даулет; Мерке-Удачи и Пишпека — Рахметкулла, и датха (звание, соответствующее нашему чину полковника) из коканского города Андыджа Алим-бек. Между военачальниками не было особенного согласия: кроме Рустем-бека, Шааман-ходжи также интриговал против Канаад-Ша. Эти несогласия отразились потом очень невыгодно на предприятиях коканцев.

Войска состояли почти исключительно из конницы, спешивавшейся во время битвы; собственно пехоты, т.е. обученных с грехом пополам сарбазов, считалось около 1,000 человек. Орудия были медные 5-ти-фунтового калибра, и возились каждое двумя лошадьми. Коканцы от Пишпека прошли на Курдай, где присоединились к ним киргизские бии, и оттуда на речку Джиринь-Айгыр, остановясь там лагерем. Канаат-Ша принял хороший план, но исполнение вышло крайне слабо, разумеется вследствие того, что в его распоряжении было простое ополчение. План этот согласовался и с осторожностью коканца. Не желая рисковать открытым нападением на Кастек, угрожая этому пункту, он [16] думал притянуть сюда все свободные наши силы; распустив же в то же время слухи о движении части своих сил на реку Или, надеялся тем заставить нас разбросать и остальные войска. Отвлекши внимание наше к Кастеку и на реку Или, он рассчитывал, обойдя укрепление Кастек по ущелью, обрушиться с главными силами на центр поселений наших — укрепление Верное с Алматинскими станицами, где находились склады, магазины, запасы всякого рода. Взятием станиц наносился почти смертельный удар развитию края, его колонизации, а, главное, подобная блестящая удача влекла за собою неминуемое восстание всей Большой Орды от Верного до реки Каратола, а за восстанием этой орды подымалась вся степь до самого Семипалатинска.

Мы имели действующих войск до 2,009 человек; но силы эти были разбросаны: на Кастек должно было собраться 600 человек; на Узун-Агаче, с приходом Шайтанова, набралось бы 450 человек; в Илийском укреплении 100 человек. Остальные, силы, всего 850 человек, составляли главный боевой резерв и стояли в Верном; но движение их к Кастеку было уже решено. Подполковник Колпаковский, для охранения сообщений с Россией, решился усилить гарнизон укрепления Илийского и пикет Заилийский взводом пехоты, сотней казаков и взводом горных орудий, взятых из склада. Оставив в Верном две роты слабого состава, остальные войска, начиная с 14-го октября, он начал направлять эшелонами на Кастек, выводя людей до рассвета втихомолку, чтобы не тревожить населения. На всякий случай, для ускорения движения войск, было приказано собрать подводы от жителей обеих станиц. Командир 10-го казачьего полка, подполковник Абакумов, приехавший для осмотра полка, собрал, по предложению начальника округа, 223 одноконные подводы и предложил свои услуги «в общем деле защиты станиц».

В алматинских станицах ополчилось для обороны 246 водворенных казаков, в выселке кескеленском 140 человек, да 50 казаков из верненского ополчения; в софийском выселке и надеждинском число вооруженных жителей было ничтожно.

Из Кастека ждали важных известий, но они не приходили. 12-го октября майор Экеблад спрашивает: если приедут коканские посланцы, «кормить ли их и чем?» (Подлинное письмо начинается таким образом: «Так как вы изволите упоминать о послах ташкентских, то будьте так добры, не оставьте меня уведомлением: кормить ли их и чем». Вообще, надо сказать, что в подлинных актах, ко всякому рапорту майора Экеблада, обыкновенно довольно бессодержательному, приложены одно, а иногда и два письма, где он высказывается откровеннее. Они, главным образом, и послужили к моим заметкам об его донесениях.); 14-го доносит, [17] все благополучно: «лошаденки у наших киргизов плоховаты, потому, может быть, они и не решаются пробраться далеко». Киргизские разведчики, впрочем, видели большую партию, гнавшую лошадей к стороне р. Чу. Вместе с тем на сообщениях Экеблада с Верным вдруг появилась шайка отложившихся киргизов, захвативших казачий разъезд из четырех человек, на дороге между Кастеком и Узун-Агачем. 15-го, майор Экеблад пишет: «Киргизы никаких новых сведений не доставили. Начатые мной работы кончены. Лучше ваших распоряжений нельзя ничего придумать, как разве еще попросить вас предписать Шайтанову, чтобы он, кроме наблюдения за Кара-кастекским ущельем, посылал бы разъезды вправо и влево от дороги, по всему району от Узун-Агача до Кастека; может таким образом и попадется нам какой-нибудь любопытный сарт или дикокаменный. Я же, со своей стороны, буду посылать казачьи разъезды как можно далее, с той же целью. Если не попадется казакам, так разве случай поможет, а то киргизишки куда не бойки».

Измена некоторых киргизских волостей, сомнительное расположение других заставили начальника округа, 15-го октября, обратиться с письмами к влиятельным адбановским киргизам: султану Тезеку Нуралиеву Аблейханову, капитану русской службы; подпоручику Джангазы Сюкову (ныне умерший), а посредством родного брата Тезека, капитана Аблеса Аблиева Аблейханова, вызвать в Верное сомнительных дулатовских и чапраштинских биев, чтобы иметь в них заложников.

Письма были одного содержания.

«Так как ваши адбаны всегда отличались преданностью и усердием перед другими родами, то я прошу вас, почтенный султан, по получении этого письма, назначить как можно более киргизов на самых лучших лошадях, имея в запасе и заводных, и отправить их сюда в Алматы как можно скорее и поспешнее с биями, кто пожелает и с батырями. Цель вызова киргизов заключается в том, чтобы киргизы побили окончательно сартов, которые хотят опять придти к Кастеку, а на этот раз нам хочется, чтобы из них никто не вернулся за Чу, положив здесь свои кости. Но добыча от сартов достанется киргизам. [18] Поспешите, султан, исполнить это как можно скорее и посылайте желающих побить сартов. Будьте здоровы».

Таким образом, затрагивая алчность киргизов, местная власть думала привлечь сомнительных друзей; но киргизы осторожно отозвались на это послание, и оказали пародию на помощь в критическую для нас минуту.

Для поддержания связи между Узун-Агачем и Кастеком, отстоящими друг от друга в 27 верстах, 16-го числа было послано приказание 2-й роте линейного № 8-го батальона перейти к кургану Саурука, возвышающемуся на половине дороги. Курганами вообще зовутся крепости и окопы в киргизской степи; сказанный курган представлял развалины сырцового четырехугольного редута сложенного киргизом Сауруком. В тот же день выступил из Верного последний действующий эшелон — 3-я рота линейного № 9 батальона, 3 батарейных и 2 легких орудия. Укрепление и обе алматинские станицы были предоставлены почти собственным средствам.

Станицы лежат в полутора версте одна от другой; ближе к Больше-Алматинской станице расположено укрепление обыкновенной полевой профили. В станицах жило 3500 душ обоего пола водворенных казаков, несколько сот сартов, несколько мещан торговцев, офицерские и чиновничьи семейства. На валах стояли в большой станице 7 орудий, в малой 2, в укреплении 3 орудия. Окружность ограды каждой станицы была не менее двух верст! Для защиты этой бесконечной ограды оставались две роты слабого состава, не превышавшие 200 человек; 246 человек водворенных казаков, отличавшихся, может быть, патриотизмом, но оправдывавших пословицу «охота смертная, да участь горькая» 300 человек, набранных из отставных солдат, мещан, торговцев и разных охочих людей. Между сартами, смирными по наружности, тлел заговор. На ночь к ним приставляли караулы; разъезды наши объезжали вокруг станиц. Отдельные мелкие бродячие шайки киргизов показались на всех дорогах. На покос были схвачены два казака, мальчик и семнадцатилетняя красивая казачка Черепанова, служившая по разным домам горничной. Сметливая девушка назвалась сестрой окружного начальника, была отправлена, в виде дорогого подарка, в гарем коканского хана перешла от него к какому-то влиятельному сарту; сарт этот перевез ее в Кашгар, где она находится и теперь. Несколько казаков погибли по-одиночке, на своих полях, возле алматинских [19] станиц Кескелена, Софийской, Надеждинской. Какой-то, захваченный нами киргиз уверял, что отложившийся бий, прапорщик Суранчи, приближается к Верному с партией в 1,000 человек.

Между жителями носился слух, впоследствии оказавшийся справедливым, что жены офицеров и чиновников уже заранее разобраны сартскими начальниками. Из отряда вестей не приходило.

______

Начальник округа был отчасти вовлечен в заблуждение слухами, распущенными коканцами о движении на реку Или. В письме своем, из Верного, майору Экебладу, от 15-го октября, он говорит: «Как бы эти известия не были неправдоподобны, но я им, соображаясь с предыдущими известиями, отчасти даю веру и, со своей стороны, полагаю, что коканцы, отправляя часть своих бестолковых сил, хотят, может быть, открыть нападение и на наш Кастек, чтобы отвлечь наши силы на разных пунктах». 16-го дорога из Кастека на Узун-Агач была отрезана шайкой киргизов из 100 человек; донесение майора Экеблада, что нового ничего нет, должно было возвратиться к нему, причем один конвойный казак был захвачен в плен.

16-го октября, вечером, 2-я рота линейного № 8-го батальона, под начальством подпоручика Сярковского, исполняя приказание, выступила к кургану Саурука с одним ракетным стаканом и несколькими казаками, и, приближаясь к нему, была охвачена партией киргизов. Ночное нападение было скоро отбито без всякой потери. В то же время, киргизский разъезд, посланный из Кастека, наткнулся на неприятельский. 17-го утром Экеблад, по этому поводу, доносил: «Не знаю могу ли наверное сказать, что неприятель тут; но все признаки дают право думать это. Мое убеждение, что слухи о том, что они идут на Илийское укрепление, не более как диверсия. Серьезной рекогносцировки я не делаю одними киргизами, потому что, как я лично убедился, они дальше пяти верст не идут». 18-го послано донесение Колпаковскому из Кастека, что нового ничего перед укреплением не происходит, оно было последнее, потому что начальник округа сам приехал к вечеру в Кастек, едва не попавшись в плен на пути. При нем находился небольшой конвой и ехала повозка с боевыми ракетами. Верстах в десяти за Кескеленом киргизы, сделавшие засаду в лощине, бросились на казаков; но в сумерках не разобрали, много ли, мало ли едет наших и, покружив немного, исчезли.

К вечеру, 18 октября, расположение войск было следующее: [20]

В Кастеке: 4 роты, 4 сотни, 3 батарейных, 4 конных орудия.

У Саурукова кургана — рота с ракетным стаканом.

На Узун-Агаче — рота, сотня и 2 легких орудия.

В Кескелене — 1/2 сотни водворенных казаков.

В Верном — 2 роты и 1/2 сотни водворенных казаков.

В Илийском укреплении и на Заилийском пикете — рота, сотня и 2 горных орудия.

Неприятель, расположенный против Кастека, в лагере на речке Джирин-Айгыр, перешел с этого пункта на урочище, верстах в двадцати на запад от Кастека, заняв таким образом фланговую позицию относительно нашего операционного пути из Верного в Кастек, и начав горами обходное движение к пикету Узун-Агач, куда был послан авангард из шести тысяч сартов и четырех тысяч киргизов, под начальством датхи Алимбека.

Два наших разъезда, отправленные, в ночь на 19-е, из Кастека начальником отряда, сообщили, что неприятеля вблизи не открыто; но 19-го октября, утром, перед отрядным лагерем показалась внезапно конная толпа из 200 киргизов. С гиком носились они вокруг. Есаул Бутаков ударил на них с сотней, разогнал и захватил трех пленных. Несколько человек были убиты преследовавшими казаками; у нас потери не было. Пленные согласно показали, что 16-тысячное коканское скопище идет на Кастек штурмовать его, а на наши сообщения с Верным послано до 2000 киргизов. Для сосредоточения всех свободных наличных сил, подполковник Колпаковский приказал ротам с Саурукова кургана (13 верст) и с Узун-Агача (27 верст) идти к Кастеку, а сотне сотника Жеребятьева оставаться на Узун-Агаче, для прикрытия дороги на Верный.

Донося о сделанных распоряжениях корпусному командиру, начальник округа добавлял:

«С крайним сожалением я должен доложить вашему высокопревосходительству, что дулатовские киргизы ведут себя более чем двусмысленно, а часть чапраштинцев, с бием Суранчи, открыто передалась на сторону неприятеля. Бии, которых я вызывал, не приехали под предлогом, что они опасаются в настоящее тревожное время оставить свои аулы. Только султан Аблес Аблиев, прапорщик Коджегул Байсеркин, Куат (Все трое недавно умерли, сохраняя постоянную верность России. Между простыми киргизами назову еще до сих пор верно служащего правительству Иссу.) и с десяток простых киргизов находятся при мне». [21]

На Узун-Агачском пикете отрядом командовал Сибирского линейного № 9 батальона поручик Соболев.

В отряде были рота пехоты, сотня казаков и два легких орудия, всего около 350 человек. Станционный пикет, небольшой редут с неравной длины фасами (15 и 10 сажен), лежит в долине под самой крутизной А, откуда обнаруживается вся внутренность строения (См. план действий между Кастеком и Узун-Агачем.). С северо-восточной, юго-восточной и западной сторон на дальний пушечный выстрел тянутся гряды возвышенностей, полого загибающиеся по течению горного ручья Узун-Агач, впадающего в речку Кара-Кастек.

В ночь на 19-е октября, почта, следовавшая из Верного в Кастек поспешно вернулась на станционный пикет с известием, что дорога занята неприятелем. Утром наш отряд увидал, что высоты кругом чернеют киргизской и сартской конницей; в толпах последней мелькали белые и красные знамена. Высота А, господствующая над пикетом, была также занята толпой человек во сто. С занятием горы сартами, защита пикета делалась невозможной: нас могли бить оттуда на выбор. Фельдфебель Штинев, с 54-мя солдатами и 4 казаками, бросился на гору; солдаты спотыкались, взбираясь по крутому подъему.

Коканцы, заметив с ближайших высот атаку, начали спускаться бегом, чтобы подать помощь; но фейерверкер Дудинский, быстр выкатив на дорогу орудия, начал обстреливать подступы к горе, изолировав ее таким образом. Наши охотники, после короткой рукопашной схватки, сбросили толпу коканцев вниз и утвердились на отнятой возвышенности, потеряв ранеными трех солдат и одного казака. Солдаты были ранены пиками. Неприятель, спустившись с высот, лежащих по направлению к Кастеку, бросился на пикет; впереди гарцевали рассыпанные толпы наездников, без толку поддерживавшие перестрелку. Пушечные выстрелы отогнали их от пикета. В два часа пополудни дело затихло.

В пять часов, было замечено сильное движение на кастекской дороге: толпы неприятельской кавалерии поспешно отходили от пикета. Казачья сотня сотника Жеребятьева, с одним орудием, бросилась туда же и расчистила дорогу, выручив таким образом команду из 60 казаков, которая везла к Соболеву приказание начальника округа идти с ротой в Кастек. Команда была окружена толпами неприятеля, не доходя пяти верст до пикета. [22]

Киргизы то кружились, то наседали на казаков, поддерживая неумолкаемую перестрелку. Команда потеряла трех человек ранеными. Рассказывают, что начальник ее, хорунжий Ростовцев, несколько раз употреблял хитрость. С ним ехала двухколесная таратайка, но в пыли и из за казаков киргизы не могли разглядеть, что это простая повозка. Когда киргизы слишком наседали, то Ростовцев, богатырским голосом, кричал по киргизски: «орудие пли» и киргизы отхлынивали, опасаясь картечи.

На рассвете 20-го октября, толпы, покрывавшие высоты вокруг пикета, увеличивались. Часть конницы спустилась и в конном строю бросилась на пикет; ее отразили картечью. Гору А неприятель оставил в покое, но юлил и кружился перед пикетным редутом почти до вечера. В четыре часа пополудни, по кастекской дороге затрещала перестрелка... Казаки с орудием опять поскакали на выстрелы, и киргизы, расступившись, дали дорогу сотне есаула Усова, прибывшей из Кастека с поручением узнать — почему не приходит рота. Почти от самого кургана Саурука, сотня, с находившимся при ней ракетным станком, вела перестрелку с киргизами, имея впрочем лишь одного раненого. Вслед за прибытием Усова, киргизы и коканцы прекратили нападение на узун-агачский пикет. В два дня 10,000 неприятельской кавалерии не успели овладеть верненской дорогой, защищаемой ничтожным отрядом поручика Соболева. Общая потеря отряда и присоединившихся к нему казачьих частей заключалась в девяти раненых. Потеря неприятеля, по всей вероятности, была также очень незначительна. Таким образом, хороший план Канаат-Ша рушился вследствие вялого исполнения; авангард его скорее шутил, чем действительно нападал.

Получив известие, в своем лагере, о неудачном нападении Алимбека, утром, 20-го октября, Канаат-Ша двинулся в долину реки Кара-Кастек, оставив четыре пушки и ничтожные силы для охранения лагеря. Говорят, он боялся брать с собой пушки, чтобы не отдать их русским; но вернее, что пара заморенных кляч едва волокла каждое из его орудий по подобной гористой местности, какой представляется пространство между Кастеком и Узун-Агачем. В силу же артиллерии, Канаат-Ша, не сражавшийся до сих пор против русских, вероятно еще не верил.

Канаат-Ша, несмотря на довольно умно соображенный план, не знал хорошо распределения русских войск. Его увлекало желание вызвать на бой наши действующие войска и одним ударом [23] покончить с нами в открытом сражении. Вечером, перед выступлением из лагеря, был собран военный совет.

— «Выйдут ли русские против нас?» спросил коканский начальник нашего беглого каторжника Евграфа, угодившего в рудники из казачьей батареи и командовавшего у него артиллерией.

— «Непременно выйдут», утвердительно ответил каторжник. Канаат-Ша пожал ему за приятный ответ руку, подарил денег и халат (См. «Пять недель в Кокане» — «Русский Вестник», январь, 1871 года.).

Командир роты, стоявший у кургана Саурука, подпоручик Сярковский, получил приказание, 19-го утром, идти в Кастек; но, слыша давно уже пушечную пальбу у Узун-Агача, поступил как поступали во все времена разные командиры, неспособные к самостоятельности в подобных случаях: не принял немедленного решения, а остановился ожидать новых приказаний. Кругом показывались бродячие кучки киргизов...

Подполковник Колпаковский, оставаясь при прежнем убеждении, что неприятель атакует Кастек, недоумевал, почему роты Сярковского и Соболева не являются. Утром, 20-го октября, он отправил есаула Усова с сотней казаков и одним ракетным станком разузнать причину неприбытия рот.

Отдельное отправление Усова было действием рискованным и не достигало цели. Случается, что наши войска и начальники приобретают в Средней Азии привычку презирать своего противника; но, как бы ни был ничтожен противник, подобное пренебрежение к завещанным военным опытом правилам осторожности вело часто к ошибкам, прибавлявшим только славные, хотя и бесполезные страницы в нашу военную хронику. Довольно указать, например, на случай под Иканом с Серовым, под Ак-Булаком с Мейером, в Оренбургской степи с Коржовым и у Мангишлака с графом Кутайсовым. Впрочем, рассматривая действия наши в Средней Азии, непременно нужно обратить внимание на то обстоятельство, что часто наши начальники, при движениях, не имеют никакой возможности иметь верные сведения о близости и о силах неприятеля, и таким образом невольно вовлекаются в бой.

В двенадцатом часу утра, в Кастек пришло донесение Сярковского и записка, набросанная карандашем от Усова. Приведу оба документа.

1) Донесение. «Со вчерашнего утра, на Узун-Агаче, продолжается перестрелка. Предполагая, что поручик Соболев с [24] командуемой им ротой и оставленной с ним артиллерией не выступил с Узун-Агача, имею честь ожидать распоряжения вашего высокоблагородия: оставаться ли мне на Кара-Кастеке (Курган Саурука лежит на реке Кара-Кастек.) или следовать куда будет приказано?»

2) Записка. — «Герасим Алексеевич! выйдя с Кара-Кастека, я заметил на сопках вокруг узун-агачского пикета скопища киргизов, и слышна со вчерашнего утра пушечная пальба, которая и до сих пор продолжается; определить числительность скопищ по дальности расстояния я не могу, сам же я отправился на Узун-Агач и, прибыв туда, постараюсь доставить вам более подробные сведения».

Подполковник Колпаковский, получив оба донесения, зашел в землянку к Обуху, где были майор Экеблад и артиллерийский поручик Курковский, командир батарейного взвода. Составилось коротенькое совещание. Окружной начальник решил взять часть отряда, подойти с нею к Узун-Агачу и, выручив оттуда роту Соболева, поспешно вернуться к Кастеку, на который все еще ждали нападения.

— «С чем же я останусь против коканцев?» возразил Экеблад.

«Довольно с вас трех рот: с ними можете продержаться два дня. А там вернемся, освободим», отвечали ему.

На Кастеке оставлен был майор Экеблад с тремя ротами, неполной казачьей сотней, с одним батарейным и одним конным орудием.

К выступлению назначены; стрелковая рота 8-го батальона, две сотни казаков, взвод батарейных орудий, три конно-легких орудия и два ракетных станка. Колонна тронулась в два часа пополудни; шли налегке, без патронных ящиков, с одним комплектом зарядов. При колонне ехала только одна артельная телега при орудиях Обуха; артельные котлы везлись на вьюках; мешков люди не взяли. С кургана Саурука забрали роту подпоручика Сярковского и продолжали путь. Впереди шла кавалерия; арьергард и фланги были прикрыты цепями.

Спустились сумерки, и холодная, морозная ночь сменила довольно теплый день. Есаул Бутаков с разъездом, опередив отряд, взъехал на пригорок и дал знать, что неприятель близко. Начальник отряда и штабс-капитан Обух, получив известие, поскакали в темноте к авангарду, свернули с дороги на возвышенность... и перед ними заблистали на огромном пространстве [25] бивуачные огни, ярко горевшие в тихую, безветренную ночь. То был стан Алимбека. Отряд ускорил движение к пикету. В темноте раздались пронзительные крики: киргизы с гор встречали проклятиями и гиком наш отряд. Пустили на удачу несколько гранат, чтобы угомонить киргизов, и достигли цели, потому что те начали кричать издали.

На пикет отряд пришел к девяти часам ночи. Колпаковский, узнав подробности двухдневного боя, решился атаковать на другой день неприятеля, находившегося вблизи пикета, будучи вполне убежден, что перед ним стоит половина армии Канаат-Ша, тогда как другая остается перед Кастеком. — «Зная, что в войне с азиатцами не столько необходима числительность войск, сколько смелость и неожиданность атакования их, я, оставив для охранения пикета 75 человек пехоты, 25 казаков и одно легкое орудие, решился до рассвета выступить к ночлегу коканцев со следующим числом войск: 3 роты пехоты, 4 сотни казаков, 2 батарейных пеших, 4 конно-легких орудия (Четвертое взято от взвода Фейерверкера Дудинского.) и 2 ракетных станка, всего 799 человек» — доносил он корпусному командиру.

Еще не рассветало, как начали кое-где варить кашу на бивуаке. Полусонные люди почти не принимались за нее и готовились к движению.

Местность, по которой приходилось предпринять движение, представляла ряд почти параллельных высот, направление которых обозначалось течением извилистого горного ручья Узун-Агача, болотистого ручья Кара-су и горной речки Кара-Кастек. Ручей Узун-Агач, с притоком, берет начало из предгорий Алатау и течет в широкой и глубокой ложбине, с крутыми берегами; ручей Кара-су начинается на плоскости, протекает по топкому и широкому оврагу, который, впрочем, для перехода войск и тяжестей затруднений не представляет. Оба ручья, несколько ниже, впадают в речку Кара-Кастек, вытекающую также из гор и пересекающую большую дорогу у кургана Саурука. Кара-Кастек имеет ширины не более сажени или двух, а глубины около полуаршина, но протекает в рытвине среди довольно глубокой ложбины. Берега его, за исключением редких мест, большей частью неудобны для перевоза орудий, обрываясь отвесно, так что вышина отвесной стенки достигает иногда целой сажени. Течение речки извилисто до крайности; она течет то одним руслом, то двумя, образуя миниатюрные островки. Ложе ее вообще каменисто и вода довольно светлая. [26]

Долина речки сперва очень узка и высоты почти подходят к обоим берегам; но потом она расширяется и образует равнину более версты шириной. Равнина пересечена была арыками (водопроводными канавками), следы которых в настоящее время совершенно исчезли. Все гряды возвышенностей совершенно безлесны и доступны для движения артиллерии; но там, где склоны и подъемы гор круче, орудия могут двигаться только шагом. Лощины и ложбины также лишены были всякой растительности; лишь выгоревшая, потерявшая цвет, засохшая, редкая трава покрывала их.

Отряд тронулся в пять часов утра, когда еще не рассветало, перешел два рукава ручья Узун-Агача и направился к ущелью, черневшемуся между высотами ближайшей к пикету горной цепи. На высотах мелькали киргизские пикеты. Заметив движение отряда, они подняли крик, начали отходить и скрылись за возвышенностями, в долину ручья Кара-су. Впереди шла наша кавалерия с ракетными станками; отряд двигался в походном порядке.

Пройдя ущелье и выйдя в долину Кара-су, отряд увидел, что горная гряда В была покрыта разъезжавшими кучками сартской конницы; высоты, пройденные отрядом, также зачернели показавшимся неприятелем. Штабс-капитан Обух, с сотней казаков и конным дивизионом, рысью двинулся вперед; но казачьи клячи отстали и артиллерия прискакала одна на берег ручья Кара-су. Неприятель, заметив это, мгновенно спешился, спустился с высот и бросился на орудия. Осыпанные в упор картечью, толпы коканцев отхлынули, но, оправившись, полезли снова. Между тем подоспели казаки, на рысях подъехал батарейный взвод и прибежала стрелковая рота. Коканцы, не выдержав огня, сели на лошадей и быстро удалились через невысокую гряду возвышений. Киргизы, бывшие более любопытными зрителями происходившей перед их глазами схватки, чем участниками, начали поспешно уходить на юг по гребням первой цепи возвышений. Обух подъехал к начальнику отряда.

— «Поздравляю вас, Герасим Алексеевич, с окончанием дела» — весело проговорил он.

Перевалив через гряду В, отряд увидел, что неприятель поспешно очищает третью гряду возвышенностей С и уходит в долину речки Кара-Кастек. Толпы киргизов, избегая действия ракет, держались на почтительном расстоянии, влево от пути наступления отряда, на высотах. Спустившись в долину речки Кара-Кастек и пройдя более пяти верст от места ночлега, отряд немного остановился. Пехота принялась сравнивать спуск к речке и подъем [27] на противоположный берег. Давно уже рассвело; степное октябрьское солнце сияло во всей красе. День был безоблачен и обещал быть даже жарким.

Вдоль лощины, у подошвы окаймляющих ее высот, по левому берегу речки, тронулась кавалерия (три сотни) с дивизионом конных орудий, в голове отряда; потом две роты (Соболева и стрелковая Шанявского), имея в интервале батарейный взвод, а несколько сзади, в арьергарде, двигалась рота Сярковского. На левом фланге боевого порядка шла сотня казаков с ракетными станками Вроченского. Коканская конница, продолжая отступление, кружилась перед отрядом, задирая наших и выкидывая штуки молодечества. Батыри (молодцы) нарочно сновали вдоль наступавшего нашего фронта, держась вне ружейного выстрела и вызывая с нашей стороны только бесполезную трату патронов.

Пройдя пять верст по речке, отряд, миновав широкую лощину С, впадающую с севера в долину, вышел из ущелья реки Кара-Кастек и увидал перед собой главные силы неприятеля. Ближайшая господствующая над равниною высота D была занята пехотной колонной сарбазов, человек в тысячу. Люди были одеты в красные кафтаны, имея на голове черные мерлушачьи шапки. Окруженные высоты E, F, значительно командующие над горой, были покрыты массами коканцев: кавалерия занимала высоты Е, густая пешая колонна, в несколько тысяч человек, высоты F. Из лощины G внезапно появилась значительная спешенная колонна, как раз на фланге роты Сярковского, составлявшей, как известно, арьергард нашего малочисленного отряда. Казачья сотня и ракетные станки гнали в это время толпы киргизов, двигавшихся по левой гряде возвышений. Эта негодная масса, держась на почтительном расстоянии от ракетных станков, впрочем увеличивала декоративный эффект представлявшегося отряду зрелища. На пройденные уже нами высоты левого берега начали высыпать толпы разного сброда, не смевшие показаться вначале, и понемногу спускались в долину речки, к правому берегу которой, в то же время, стали вылезать из-за гребней боковых высот отдельные кучки всадников. Отряд наш был окружен со всех сторон. Он остановился...

— «Герасим Алексеевич! позвольте вас поздравить с началом дела» обратился поручик Вроченский к начальнику отряда.

Впереди приостановилась стрелковая рота с артиллерией и сотней казаков; на фланге их казаки с ракетными станками; за ними рота Соболева и две сотни. Сярковский подходил с своей ротой [28] на соединение к главным силам, но, увидав появившуюся у него на фланге колонну, повернул роту налево и начал отступать цепью без резерва. Пехота коканская раздалась и густая масса коканской кавалерии понеслась на цепь. Рота была охвачена мгновенно... Где успели построить кучки, где пришлось отбиваться в одиночку. Ротный командир был ранен саблей в щеку. Личный пример юнкера Шорохова (Штабс-капитан 3-го Туркестанского линейного батальона.), успевшего отбиться с двенадцатью солдатами, поддержал бодрость в других.

Вроченский, увидав суматоху сзади, бросил своих ничтожных противников-киргизов и, не теряя ни минуты, помчался назад и врубился с казаками в толпы сартов; в то же время подоспел штабс-капитан Обух, отряженный начальником отряда с сотней казаков и одним конным орудием. Рота была выручена и коканцы беспорядочной толпой скрылись в лощину G.

Позиция неприятеля лежала параллельно нашего наступления: пришлось ломать фронт.

Стрелковая рота составила левый фланг; все шесть орудий выстроились против высоты D, образовав с казаками центр, а рота Соболева правый фланг. Рота Сярковского и казачья сотня с Вроченским пристроились под углом против лощины G и пройденных высот, окаймлявших с юга эту лощину. Киргизов-зрителей, спускавшихся к правому берегу речки, оставили почти без внимания.

Артиллерия, обстреляв высоту, расстроила колонну сарбазов. По приказанию начальника отряда, поручик Шанявский бросился, с ротой, на «ура!» штурмовать гору. После короткой рукопашной схватки, сарбазы были сброшены с горы и побежали вниз. Гора очутилась в наших руках. Артиллерии было приказано взъехать на гору. Разлившиеся арыки разрыхлили почву и образовали болотце между берегом речки и подошвой горы. Орудия могли пробираться к горе только справа по одному, по узкой дороге. Второе батарейное орудие, переезжая грязный арык, в полутораста саженях от подошвы горы, грузно засело в канаве. Конные орудия забрали влево по болотцу; последнее конное орудие тоже завязло. Две сотни с подполковником Шайтановым прорысили мимо на гору. Подпоручик Курковский (Майор, исык-кульский уездный начальник.), командовавший батарейным взводом, молодой человек атлетического сложения и силы, сам помогал вытаскивать свое орудие и наконец успел взвезти его на гору; но конное так и [29] осталось внизу. Его уже некогда было взвозить: коканцы начали решительную атаку против горы и против войск на равнине.

Густая масса неприятельской пехоты, спустившись с высот Р, двинулась по лощине H на роту Соболева; большая конная масса поскакала по контрфорсу ED на левую сторону горы. Скаты всех возвышенностей, более отдаленных, зачернели спускавшимися толпами, не смевшими прежде далеко высунуться из-за гребней. Пять наших орудий были придвинуты к правому скату горы D. Сотня Бутакова, спустившись немного, на полугоре прикрыла это новое построение и затем очистила фронт перед батареей; стрелковая рота, за исключением полувзвода, оставленного внизу у конного орудия, рассыпалась по гребню, на флангах. Две сотни казаков Шайтанова двинулись навстречу приближавшейся азиатской кавалерии по гребню ED. Завязшее орудие было вытащено из тины и поворочено так, что могло анфилировать наступавшую неприятельскую колонну. Рота Соболева развернулась. Остальным войскам было не до помощи, если вспомним расположение наших сил и сил неприятельских. Шайтанов врубился с сотнями в коканскую конницу и отбросил ее назад. Пешая колонна, наводнившая лощину, своим правым флангом двигалась вдоль подошвы возвышенности D, не далее 75 сажен от орудий. По коканцам был открыт картечный огонь; нижнее орудие низало густые толпы неприятеля продольным огнем. Действие картечи, на таком близком расстоянии, через тарель и мушку, и по таким густым толпам было ужасно: в массах коканцев картечь буквально вырывала целые улицы. Наступавшие не выдержали и бросились назад, провожаемые боковыми выстрелами батареи. Каждое орудие сделало в несколько минут, пока продолжалась атака коканцев, по четыре выстрела картечью. Занятие горы D и отражение общей атаки коканцев стоило отряду 15 человек убитыми и ранеными. Сам начальник отряда при этом получил контузию. Неприятельская пехота и кавалерия отошли за гряду возвышенностей, соседних с высотою D.

Подполковник Колпаковский, пройдя еще версты две по высотам ED, за уходившими коканцами, не решился продолжать дела. Патроны были почти все выпущены; люди, голодные, усталые, неспавшие, пришли в изнеможение; артиллерийские лошади, которым беспрестанно приходилось возить орудия по гористой и пересеченной местности, едва переводили дух. Колпаковский повел отряд лощиной речки Кара-Кастек к кургану Саурука. В арьергарде оставлены были батарейный взвод и стрелковая рота. Завидев обратное [30] движение отряда, неприятель начал преследование. Очищая свободно нам путь впереди, он спустился с возвышенностей, напирая на фланги и тыл. Фланговая атака была слаба. Коканцы и киргизы более кружились и угрожали; но атаки на арьергард только сдерживались картечным огнем почти в упор. Неприятель наседал на нас впрочем не более как на расстоянии одной версты. Незначительное обстоятельство имело влияние на истощение его энергии: любимый бача (мальчик, заменяющий любовницу у зажиточных сартов) Канаат-Ша был убит, и коканский главнокомандующий, пораженный этой потерей, перестал распоряжаться. Атаки сартов тогда почти прекратились.

Пройдя 17 верст с рассвета и выдержав упорное дело с коканско-киргизским скопищем, усталый отряд вышел в час пополудни на кастекскую дорогу, к кургану Сауруна. Киргизы зажгли в это время склады сена у кургана и траву. Степной пожар распространился в соседстве нашего отряда... однако ветер погнал его в другую сторону. Самому отряду пожар был не страшен; но искры могли воспламенить рассохшиеся и растрескавшиеся зарядные ящики.

Войска прошли еще семь верст по дороге к Кастеку. Сотня казаков была отправлена отвезти раненых в Кастек и привезти оттуда патронов. Тяжело-раненых, сколько могло поместиться, сложили в единственную, бывшую при отряде, телегу. Для оказания раненым первоначальной помощи, при отряде находился только один медик, Мациевский (Ныне коллежский советник и старший врач 10-го Туркестанского линейного батальона.), который и отправился с ранеными в Кастек.

Движете по кастекской дороге было предпринято в видах скорейшего получения патронов. Начальник отряда хотя и разгадал намерение неприятеля обойти его, но, кажется, все еще продолжал бояться за Кастек, потому что оставил кастекский гарнизон в его прежнем составе и держал по-прежнему свои силы разделенными, несмотря на то, что силы неприятеля и положение дел достаточно выяснились после дела на Кара-Кастеке, где мы имели, перед собою почти все войска Канаат-Ша.

Подполковника Колпаковского беспокоило еще основательное опасение за участь нашего предположенного поселения Кескелена, куда только на днях прибегло несколько сот поселенцев из Бейского округа — людей мирных, пчеловодов, вдруг попавших в омут [31] военной тревоги. Неприятель, отделив отряд от Кара-Кастека, мог быстро явиться перед нашим необстроенным выселком и захватить поселян. Эта удача сообщилась бы, как искра, за реку Или, где на расположение к нам адбановских волостей рассчитывать было нечего. Султаны Тезек и Джангазы Сюков, почти с неделю получившие письма Колпаковского, выжидали разъяснения обстоятельств: в волостях готовились подарки коканским вождям и кочевники ждали с нетерпением первого успеха неприятеля, думая перейти реку Или и обрушиться на Верное. Партии адбановских разведчиков шныряли между Узун-Агачем и Верным, чтобы немедленно известить об успехе коканцев своих султанов и биев и возмутить киргизов поголовно. Прибавлю к тому полную недостаточность разведочных средств в отряде: ни одного верного известия не сообщалось начальнику округа. Наконец, самые передвижения неприятеля производились с большей быстротой чем наши, вследствие того, что все коканские силы заключались преимущественно в кавалерии.

Позволяю себе сделать отступление от предмета настоящего очерка и коснусь взгляда, вкрадывающегося, в настоящее время, в суждения о методе и приемах ведения войны со среднеазиатцами. Не указывая на личности, скажу только, что взгляд этот хотя и оправдывается постоянными успехами, но может извратить понятия о правилах, выработанных теорией военного искусства, следовательно и не даст прочного залога в будущем, при каком-либо серьезном столкновении России, в опытности и верности военного взгляда офицеров, делавших походы в Средней Азии, если им придется играть самостоятельную роль и взвешивать шансы на успех в борьбе с более серьезным противником. Мы привыкаем идти на пролом с тем, что у нас есть под рукой, не задумываясь над вопросом: как выгоднее подготовить обстановку столкновения — группировкой, например, предварительной войск, насколько она возможна при скудной вообще числительности войск, и правильным употреблением в бою каждого рода оружия, сообразно его назначения. Все подобные соображения заменяются безотчетным духом рыцарства и полнейшего презрения к противнику.

Наши войны с азиатцами должны быть практической школой для наших офицеров, и если изучение больших войн необходимо для каждого военного, то указание на возможность ошибок, хотя бы в азиатской войне, показывает, что если применение правил военного искусства видоизменяется согласно местных условий и [32] привычек, усвоенных нашими противниками, то военные афоризмы неизменны. За пренебрежение к ним начальники платятся в войне европейской, а в войне азиатской могут поплатиться за то же. При теперешнем ничтожном вооружении нашего неприятеля, дробление сил и забвение тактических требований неопасно; но условия могут измениться. Неприятель присмотрится к нашему образу ведения войны, а человек способный, хотя бы и в белой чалме, разгадает те нехитрые истины, которые даются всякому, обладающему проницательностью и энергией. Мы сроднились, из вековечного опыта, с убеждением, что чем смелее идти на азиатца, тем скорее он побежит; но зато и азиатец понимает, что чем менее стоит против него русских, тем бешенее может он лезть. Зачем же образом наших действий вводить неприятеля в искушение и давать широкий ход случаю? Ранее я указывал на редкие, хотя и горькие для нас опыты подобной отважности; но здесь повторю только, что начальник, где бы ни служил, и против какой бы дряни ни действовал, не должен забывать стратегических истин, точно так же как и войска не должны пренебрегать тактическими указаниями. Тридцать раз пройдет, на тридцать первый может достаться.

Люди, послужившие в Средней Азии, часто указывают на то, что среднеазиатская война такова, что к ней не всегда применимы начала, выработанные из опыта европейских войн. Не думаю, чтобы это было совершенно верно. Для победы мы должны иметь наибольшие шансы на успех в наших руках и идти к тому, чтобы победа была возможно полной. Успех в наших схватках, в Средней Азии, почти всегда заранее обеспечен; но надобно, чтобы этот успех имел истинную, а не призрачную важность. Положим, что среднеазиатцы таковы, что на скопище в несколько тысяч не страшно идти с одной ротой. Но если одна рота одержит верх над подобным скопищем, то две разобьют его, три разгромят совершенно, а при четырех не уйдет из него ни одного человека. Нечего гоняться за эффектом несоразмерности сил при одержанной победе; надобно ловить хотя не столь громкое, но более существенное во всякой войне. В виду достижения возможно полных результатов, следует перед боем избегать дробления своих войск, т.е. поступать совершенно так же, как поступили бы мы и в европейской войне.

То же самое можно сказать о соблюдении тактических условий в среднеазиатской войне. Пехота, сохранившая свои патроны для [33] пальбы с близкого расстояния, нанесет неприятелю больший вред, чем та же пехота, оставшаяся без патронов и действующая одними штыками. При нынешних прекрасных орудиях в артиллерии, нечего и думать открывать огонь с предельного расстояния по неприятелю в Средней Азии; надобно стрелять тогда, когда каждый снаряд наверняка попадет в толпы. Конница, пущенная довершать победу, точно также более и скорее изрубит и захватит бегущих, чем употребленная в начале дела. Взвешивая все эти доводы, придем и здесь, следовательно, к заключению, что правильное применение веками выработанных тактических указаний последствия обыкновенно верной победы разовьет до возможных пределов и увеличит потери неприятеля в несколько раз, т.е. приведет к результатам таким же, как бы и в европейской войне.

Полевые сражения с среднеазиатцами тем разнятся от бывших сражений наших с турками, до переформирования последних в регулярные войска, что турки, отличаясь одушевлением, имея оружие не уступавшее нашему, и массу отличной кавалерии, действовали в начале боя натиском, обрушиваясь всей массой на нас. Лишь только кризис ослабевал (буквально «кризис», потому что обыкновенно натиск бывал ужасен), следовало тотчас же идти вперед, не давая туркам опомниться от минутного ошаления. Инстинкт самосохранения заставлял броситься на врага немедленно. В полевых делах в Средней Азии, противник наш, напротив, действует обыкновенно вяло и плохо вооружен, так что отрядный начальник может сохранить полное хладнокровие и распоряжаться в деле, как на одностороннем маневре или на учение с боевыми патронами. Мы же, кажется, желаем провести тот взгляд, что надо действовать натиском, по-турецки, и, разумеется, наткнувшись на стойкого и хорошо вооруженного противника, можем испытать тот же психический процесс — ошалеем. Правда, мы сражаемся в силах более несоразмерных в Средней Азии, чем когда-то сражались против турок, и идем иногда в пропорции 1:25, тогда как на турок только раз шли 1:9. Но сражения с последними, по большой части, начинались натиском с их стороны, а в сражениях в Средней Азии мы чаще предоставляем себе начинать и вести бой; следовательно, вопрос о несоразмерной оценке нравственного духа противника не может служить подтверждением того, что следует держаться исключительно прежнего турецкого образа действий. Недавний собственный опыт, где [34] представлялась полная возможность всмотреться в ход полевых сражений с среднеазиатскими ополчениями, наглядно убедил меня в качествах этих ополчений. Это вялые толпы, напоминающие более театральных статистов, чем действительных воинов. Отрядному начальнику остается только маневрировать против них как на учении.

______

Дождавшись патронов, отряд пошел опять на Узун-Агач в сумерки, и прибыл туда в глухую ночь. Очевидцы рассказывают, что усталость войск была чрезмерна: люди падали сонные, как только задерживалась, колонна; но бодрость не оставляла наши выносливые войска. Только тронутся опять — и, сонные, поднимаются и догоняют колонну. После полуночи отряд уже бивуакировал на Узун-Агаче, выдержав 21-го октября восьми-часовое дело и пройдя в целый день 44 версты.

Перед Кастеком все было спокойно. 20-го октября, тотчас после отбытия отрядного начальника, партия киргизов прогарцевала с гиком под стенами укрепления, причем был ранен нами свой же казак, а в ночь на 21-е, два киргиза, Нюсюп Куйтебеков и Кюйлебай, привезли запоздавший рапорт Соболева о том, что он окружен. В лагере коканцев было полное спокойствие.

21-го октября, вечером, у Канаат-Ша происходило совещание. Нерешительный предводитель, испуганный громадной потерей в битве, не знал на что решиться, хотя на словах и настаивал на вторичной атаке русских. Рустембек и Шааман-ходжа высказались против этого; последний объявил, что уведет своих ташкентцев назад. Вследствие подобных заявлений, решено было окончить поход и потянуться за реку Чу, домой. Канаат-Ша, объявив, что позднее время года, недостаток продовольствия и совершенная заморенность лошадей не позволяют продолжать похода, 22-го октября начал отступление с Кара-Кастека к Сарымсаку, и, не останавливаясь, шел назад за реку Чу, куда потянулся из Джирин-Айгыра оставленный в лагере отряд с пушками. Отступление совершалось, впрочем, медленно; раненые сильно задерживали движение, особенно при подъеме на курдайский перевал. На привалах хоронили умерших из числа раненых, страдавших от ночных холодов. За рекой Чу ополчение стало расходиться и возвратилось по домам: кто в попутные города, кто в Ташкент, кто в ханство Коканское. За свой неудачный поход Канаат-Ша не лишился расположения хана; напротив, [35] впоследствии, он получил какое-то повышение и был убит в войне Кокана с Бухарой.

На пути к Узун-Агачу, 21-го октября, вечером, наш отряд не встретил неприятеля. На рассвете 22-го, есаул Бутаков, отправленный рекогносцировать позицию коканцев, на которой они выдержали бой накануне, привез известие, что вся долина речки и окружающие ее возвышенности очищены неприятелем. С высот же видны были облака пыли. Неприятель удалялся, казалось, к Сарамсаку. Майору Экебладу предписано было в тот же день произвести с кавалерией рекогносцировку к коканскому становищу.

В деле 21-го октября, оставшемся в памяти жителей Заилийского края, под названием «узун-агачского», хотя правильнее называть его кара-кастекским, отряд наш, состоявший из 800 человек с 6-ю орудиями, отбросил скопище из 19,000 коканцев и киргизов с 2 орудиями, которые, впрочем, в дело введены не были. Потеря наша состояла из двух убитых нижних чинов; ранено и контужено два офицера (подполковник Колпаковский и подпоручик Сярковский) и 30 нижних чинов. Коканцы и их союзники лишились 400 человек убитыми и до 600 раненых; Многие из этих несчастных умерли во время сильных ночных холодов, при возвращении войск за реку Чу. В руках наших осталось несколько мелких трофеев: 150 ружей разного образца, сабли, пики и один значок. Коканские начальники вели себя в деле храбро. Шесть пятисотников (пансатов) и десять сотников (джус-баши) легли на поле битвы.

______

В тылу действующего отряда, во время действий между Кастеком и Узун-Агачем, происходило сильное беспокойство. Ближайший к месту битвы Кескеленский выселок был перетревожен появлением вблизи киргизской шайки. Населением овладела паника. — «К вашему благородию», писал станичный начальник, 21-го октября, в укрепление Верное, «прошу вас пришлите поскорее орудию или казаков с полевыми патронами или солдат». А начальник пикета очутился еще более в затруднительном положении, когда казаки укрылись в укрепление Верное.

В Верном, по валам, расставляли редкую пехотную цепь и ждали нападения. Записка с Кескелена о нападении встревожила население еще более. Горное орудие, взятое из склада, с прикрытием из 60 человек, было поспешно отправлено к Кескелену, на выручку. Мелкие шайки бродили вокруг станиц, но дороги [36] еще не были отрезаны. Кому нужно было выехать, те успели выбраться.

Так командир 2-й бригады 24-й пехотной дивизии, генерал-майор Масловский, находившийся по делам службы в Верном, беспрепятственно доехал до Копала (370 верст), где 25-го числа (как сообщал командир 4-й казачьей бригады, в отзыве Алатавскому окружному начальнику от 26-го октября № 1214), «при общем собрании начальствующих лиц и чиновника особых поручений майора Подревского, предъявил, что он находит положение Заилийского края очень опасным, по случаю готовящегося нападения ташкентцев и черных киргизов».

Вследствие этого заявления, командующий войсками в Копальском округе, полковник Казачинин, думал уже двинуть сколько можно было собрать войск на реку Или, но удаление коканцев сделало помощь эту излишней.

За станицами запылало сено, подожженное бродившими киргизами... население начало готовиться к атаке со стороны киргизов. Дети и женщины высыпали на улицы, люди стали к орудиям, несколько казаков и лавочников русских проскакали за ворота, по направлению к пожару; старый сибирский казак Деев мчался за ними, потрясая пикой и крича народу: «благословляйте, православные!»

К вечеру казаки и лавочники вернулись в Верное, рассказывая разные ужасы и передавая про свои подвиги; вернулся и казак Деев, ездивший дозором кругом станицы, а затем прибыл влиятельный султан Тезек Нуралиев. Тезек, которого в обыкновенных поездках и выездках сопровождало всегда более сотни человек свиты, и который имел полную возможность собрать с волостей тысячу человек конных, «из преданности к правительству, на отражение бунтовщиков», привел с собою двадцать киргизов. Султан Джангазы Сюков, где-то притаясь в окрестностях Верного, выжидал куда подует ветер.

В ночь на 23-е октября привезли раненых и пришло требование начальника округа выслать на Кескелен патроны, заряды и спирту для отряда. Поселение узнало о победе русских и отдохнуло.

24-го октября, подполковник Колпаковский, приказав перевести часть отряда к Кескелену и убедившись, что главные неприятельские силы отступают, прибыл в укрепление Верное. Султан Джангазы Сюков и еще несколько киргизов, выдававших себя [37] за друзей русских, явились к нему с поздравлениями и с предложением услуг. Прием был суровый. Для проверки новых слухов, что коканские скопища продолжают оставаться у Сарамсака, где поджидают нового подкрепления, в действующий наш отряд был отправлен султан Тезек, начавший угождать нам очень усердно. Подполковнику Шайтанову, оставшемуся за начальника отряда, приказано выступить с Кескелена навстречу неприятелю, при первом его приближении, а майору Экебладу подтверждено приказание, отданное ему 22-го октября: произвести рекогносцировку к месту расположения коканского лагеря до битвы с нами. 24-го октября, сотенный командир, остававшийся для прикрытия наших сообщений на Заилийском пикете, донес, что «пикет находится в благополучии»: 26-го октября лазутчики-киргизы принесли положительные известия, что неприятель отступает, и прапорщик линейного № 8-го батальона Снессорев был отправлен в Омск, к корпусному командиру, с донесением об отражении неприятеля. 27-го числа не осталось никакого сомнения, что коканские войска ушли совершенно; Шайтанову было послано приказание привести отряд в укрепление Верное. Мелкое брожение киргизов вокруг наших поселений еще продолжалось после того, но перечисление принятых с нашей стороны мер, для прекращения одиночных разбоев, не представляет общего интереса. Укажу только, в виду его характеристичности, приказ начальника округа по казачьему населению, после отступления коканцев, от 15-го ноября:

«Последние обстоятельства, сопровождавшиеся нашествием к нам 40,000 коканцев, возмутивших против нас большое число киргизов и имевших намерение завоевать все наши заилийские поселения, доказали, что нам, как было прежде, нельзя жить спустя рукава и полагаться на авось или на то, что мы находимся вне всякой опасности; но надо быть готовыми, во всякое время, для отражения неприятеля и для защиты своих поселений». После такого вступления предписывается: «внушить жителям, что, в случае нового вторжения неприятеля, они не должны надеяться, что регулярные войска придут защищать их. Войск этих так мало здесь, что все они будут выведены для полевого действия, станицы же должны быть обороняемы собственными средствами». Затем приказывалось: 1) Обучать новых казаков обращению с оружием и стрельбе. 2) Всех здоровых мужчин, достигших 16-ти лет, разделить на команды, но сто двадцать человек, с выбранными из них же ефрейторами и урядниками и определить для каждой [38] команды сборный пункт. 3) Ночью не выходить из станиц, потому что большая часть жителей уезжает в поле или в лес не только по одиночке, но даже и без оружия. Ездят даже одни женщины. 4) Не растаскивать рогаток, замыкающих выходы из улиц; рогатки непременно сколотить, чтобы они, по произволу каждого не могли быть раздвигаемы, и затем подтвердить жителям, что если, после настоящего подтверждения, осмелится кто нарушить это приказание, то виновный не только как ослушник распоряжений правительства, но как изменник, решившийся противодействовать принимаемым против неприятеля военным мерам, для примера будет предан военному суду».

______

Настоящий очерк составлен по подлинным данным и дополнен рассказами очевидцев и ни в чем не уклоняется от строгой передачи фактов. Кроме того, для разъяснения некоторых недоразумений, я имел возможность пользоваться указаниями главного действующего лица узун-агачских событий. Описание дел 19-го, 20-го и 21-го октября проверено на самом поле сражения, при наброске приложенного к описанию очерка местности. Нашествие коканцев в 1860 году до сих пор свежо сохранилось в памяти жителей и составляет для Заилийского края местную эпопею, в роде, например, воспоминаний о кавказском генерале Слепцове, в поселениях бывшего 1-го Сунженского полка на Кавказе. Пройдет несколько лет и событиям у Кастека будет придан легендарный оттенок, так что довольно заметный эпизод из начальных завоеваний наших в Средней Азии исказится для истории. Сколько мне помнится, в течение одиннадцати лет, миновавших со времени этого события, кроме коротеньких официальных сообщений о сражении, да гравюрки приложенной к «Памятной Книжке», не помню за какой именно год, изображающей узун-агачское дело, печать наша упорно молчала о вторжении коканцев в 1860 году в Алатавский Округ; ограничиваясь одними отрывочными фразами о нем, она не касалась самого описания (Только в «Артиллерийском Журнале» была помещена заметка, если не ошибаюсь, самого г. Вроченского о действиях на Кара-Кастеке. В январской книжке журнала «Русский Вестник» за 1871 год, в статье «Пять недель в Кокане», говорится о действиях Колпаковского; но упоминание автора, делая честь его желанию вывести из забвения интересный для нас эпизод, ничтожно в историческом отношении.). Не затрагивая ничьей славы, сошлюсь только на лично мною слышанный отзыв старых средне-азиатских служак, что, во всю войну нашу в Средней Азии, [39] участь наших будущих успехов и сохранение пожатых уже плодов ставились два раза на карту: под Кара-Кастеком в 1860 году и на штурме Ташкента в 1865 году. В первом случае — силою обстоятельств, во втором отважностью генерала Черняева.

Несмотря на всю боевую несостоятельность коканского скопища, измена киргизов и общая тревога населения распространили почти панический страх; утомленные войска наши, имея, к утру 22-го октября, половинное количество патронов, взяв весь запас находившийся в Кастеке, если бы были атакованы вторично Канаат-Ша у Узун-Агача, разумеется выдержали бы нападение, но исход боя был бы нерешителен, предполагая, что он велся бы так, как и 21-го числа. Для пополнения патронов нам пришлось бы отступить к Кескелену. Отступление русских было бы провозглашено победой, весть о которой возмутила бы против нас всю степь киргизов Большой Орды, а с общим восстанием решилась бы и участь водворявшихся заилийских поселений. Эти поселения, как достаточно ясно из описания, не были годны к самостоятельной обороне и могли быть вырезаны одними киргизами, с участием только части коканских сил, пока другая часть занимала бы русский отряд. Разграбление станиц, увод жителей в неволю были бы страшным событием для вновь заселенного края. От всех этих страшных последствий край был избавлен делом 21-го октября. Коканцы не понесли в нем решительного поражения, строго говоря даже не были разбиты; но воинский жар их остыл, а испытанные сильные потери их отвадили, «проучили», сделали то, что они не решились на второе нападение, а, отступлением своим, признали себя побежденными. Благоприятный случай для вторжения в Заилийский край не представился более коканцам. Напротив, завоевания наши 1864 года заставили их думать о собственной безопасности, а постоянные удачи нашего оружия привели к настоящему порядку дел в Средней Азии. Дело под Узун-Агачем спасло будущность наших русских поселений за рекою Или и облегчило возможность будущих успехов, потому что первый удар был направлен, как известно, полковником Черняевым из Верного на Аулиэта. В этом отношении, за подполковником Колпаковским и его отрядом остается заслуга, которую будет помнить всегда нынешняя Семиреченская Область.

Узун-агачские деятели не остались без наград. На реляции [40] корпусного командира, о деле 21-го числа, Государь Император изволил написать:

«Славное дело. Подполковника Колпаковского произвести в полковники и дать св. Георгия 4-й степени. Об отличившихся войти с представлением и всем штаб и обер-офицерам объявить благоволение в приказе, а нижним чинам дать по одному рублю серебром на человека. Знаки отличия военного ордена выслать генералу Гасфорту, согласно его желанию».

За дело 21-го октября на каждую роту было дано по четыре знака отличия военного ордена; на каждую сотню по три и на каждый взвод артиллерии по два. Все регулярные части войск, дравшиеся в этот день, то есть три роты, дивизион конной артиллерии и четвертый взвод сибирской пешей батареи, получили на попахи знаки с надписью «за отличие в 1860 году».

Из офицеров, за дела 19-го, 20-го и 21-го октября, поручик Вроченский переведен тем же чином в гвардейскую артиллерию; подпоручик Курковский награжден следующим чином; штабс-капитан Обух получил золотую саблю; есаул Бутаков, поручик Соболев и хорунжий Ростовцев орден св. Владимира 4-й степени с мечами; Сярковский, Шанявский и есаул Усов орден св. Анны 3-й степени с мечами; подполковник Шайтанов орден св. Станислава 2-й степени с мечами; киргиз Коджегул Байсеркин тот же орден 3-й степени с бантом; киргизу капитану Аблес Аблиеву дана на шею золотая медаль на георгиевской ленте; сотнику Жеребятьеву выдано 200 рублей серебром награды; фейерверкер Дудинский произведен в прапорщики в линейный батальон; фельдфебель Штинев попал в общий список нижних чинов, награжденных знаком отличия военного ордена 4-й степени.

П. Пичугин.

Г. Верный, 19-го ноября 1871 г.

Текст воспроизведен по изданию: Вторжение коканцев в Алатавский округ в 1860 году // Военный сборник, № 5. 1872

[kyrgyzdaar]

КОРЖЕНЕВСКИЙ Н.

ТОЙ

(Пиршество, устраиваемое богатыми сартами в честь обрезания сына)

(Очерк из жизни сартов)

Всякого новичка в Туркестане нередко озадачивают необычные, странные звуки, которые слышны порою в туземных селениях. Иной раз, еще только забрезжит свет, как в открытые окна первыми врываются они в комнату и заставляют вздрогнуть свежего человека. Они следуют один за другим, иногда сразу вырываются из нескольких мест и дружным эхом перекатываются в утреннем воздухе. Эти звуки обязаны своим происхождением весьма оригинальной трубе, в которую оповещается население о начале праздника в доме богатого сарта по случаю тех или других обстоятельств. По внешнему виду труба представляет медный инструмент около сажени длиною и составляет необходимую принадлежность сартовской музыки, в которой он известен под названием “корнай”. Во всех тех случаях, когда требуются услуги “корная”, игрок на нем, “корнай-чи”, забирается на крышу дома, пригласившая сарта, и там на высоте приступает к действию. Легко подхватывает он свою саженную трубу, поднимает ее высоко над собою и. поддерживая только двумя пальцами каждой руки инструмент, сильно набирает в легкие воздух, выпучивает от [1004] напряжения глава и, сразу вдувая в него весь набранный воздух, извлекает отрывистый, стонущий звук. Так ревет “корнай-чи” часа два или больше, пока не начнет собираться народ а затем прекращает концерт и становится в ряды музыкантов. Всякий, кто услышит трубу, не дожидаясь особых каких-либо приглашений, может свободно идти на “тамашу” (“тамаша” сартовское слово, в переводе—зрелище) и провести [1005] там весело время. Обыкновенно так и бывает, и на этих праздниках, благодаря их полной доступности и возможности даром поесть, скопляются тысячи сартов. Особенным обилием стола и понятным многолюдством отличаются “тои”, на которых зачастую целую неделю кормится и поится чаем масса народа, расходуются сотни пудов риса, лепешек, баранины, и тысячи рублей бросаются на устройство всевозможных зрелищ, как танцы “бачей”, скачки с богатыми призами, наем [1006] музыкантов, актеров и прочее. В небольших городах Ферганы, вроде Оша, в таких случаях нередко приглашается на “тамашу” почти все русское население городка, нанимается военная музыка, и тогда устроителем “тоя” прилагаются еще большие усилия к тому, чтобы сделать возможно интереснее программу развлечений и заставить долго говорить о “тое” приглашенных гостей.

Первый “той”, который мне пришлось увидеть, был “той” у Нурмета, арбяного “караван-баши” и весьма популярного ошского сарта. Он пригласил все русское население на свой праздник, обещавший быть интересным особенно для меня, мечтавшего давно познакомиться с местными нравами. В назначенный день я собрался, захватил свою камеру и поехал в туземный город к Нурмету. Погода стояла восхитительная, ясная, с теплым ласкающим воздухом. Высокие тополя городского проспекта неподвижными великанами стояли вдоль улицы и тихо шелестели пожелтевшей листвою; акации и айлантусы с пышными перистыми листьями словно замерли от яркого солнца и отчетливо рисовались на безоблачном небе. Было тихо под сводами тополей единственной улицы, только заморенная пара моего извозчика мерно позвякивала бубенчиками, да журчали местами “арыки” (оросительный канал), снабжая водой ненасытную землю. Скоро мелькнула тюрьма, последнее здание русского города, и потянулись серые стены сартовской части. Экипаж катился как по коридору среди серо-желтых “дувалов” (глиняный забор), опушенных наверху поблекшей зеленью абрикоса, тута, ореха, из массы которых вырывались стрелки пирамидальных тополей или темная шапка, могучего карагача, перевитая лозой винограда. Вся домашняя жизнь сартов скрыта от постороннего глаза высокими стенами, в которых местами пробиты калитки, и только на базаре можно наблюдать туземную жизнь—шумную и красочную, какова она вообще на Востоке. Торговля производится здесь под открытым небом, в легких навесах, расположенных по обеим сторонам тесной улицы и устроенных самым примитивным образом из земли и тонких столбиков дерева, Под навесом земля выстилается “кошмою” (войлок) и коврами, на них складывается товар, и среди последнего оставляется небольшое место для хозяина лавки. На туземном базаре почти всегда есть народ, а в торговые дни он производит прямо оглушающее впечатление на нового человека необыкновенным оживлением, пестрой картинной толпой и яркими красками [1007] одежд и товаров. Множество тканей, разноцветных платков, шелковых ниток, развешенных в лавках, колышется воздухом; сверкают на солнце подносы, дешевые лампы, посуда, стекло; мелькают в глазах ремешки, пояски, “тюбетейки”, шитые шелком, чалмы, подвески для женских волос; всевозможные фрукты: персики, дыни, айва, виноград—разложены в круглых корзинах и прикрыты листвой, чтобы скоро не вяли; там и тут шныряют сартята, продавая лепешки в возбужденной торгующей массе, которая кричит, продает, покупает под оглушающий стук молотков многочисленных кузниц.

Тянется мимо, раздвигая толпу, с пронзительным скрипом арба с необъятными колесами и насквозь пропыленным арбакешем, напевающим песню, то едут киргизы навстречу, возвращаясь с покупками в снежные горы, то появляется сарт верхом на маленьком ослике, задевает ногами за землю и, погоняя животное палкой, куда-то торопится, то с тихим звоном колокольцев, с цветными султанами на головах, мерными спокойными шагами идет караван верблюдов, направляясь в Кашгар с мануфактурным товаром; глядя на них, невольно тянет в туманную даль, хочешь примкнуть к каравану, пожить с ним привольным житьем и дальше идти навстречу все новым и новым картинам... [1008]

Но вот мы миновали базар и снова въехали в пыльную улицу. Близость конечного пункта поездки становилась с каждым шагом вперед все виднее. Множество пеших и конных туземцев, сартянок в своих безобразных мешках “фаренджи”, подростков обоего пола стремилось вместе с нами на “той”. “Хош, хош!” кричал непрерывно татарченок-возница, раздвигая запрягом толпу и бесцеремонно въезжая в самую гущу. Наконец ехать дальше стало нельзя, пара решительно стала. Пришлось теперь бросить извозчика и пешком пройти до ворот Нурметова дома, где стояли “джигиты” для встречи русских гостей. Они быстро окружили меня и, усердно очищая дорогу, провели на внутренний двор, где находился хозяин. Поздоровавшись с ним, я огляделся. Весь обширный, чисто подметенный двор представлял собою одну цветочную клумбу из разноцветных халатов тысячи зевак и приглашенных туземцев. Теснясь насколько возможно, вытянулась около стен масса зрителей, окаймляя живым и плотным кольцом небольшую площадь двора, на которой стояли шатры с пившими чай почетными сартами. Над ними выше, на плоских крышах хозяйского дома и дворовых построек, помещались сартянки с детьми и с любопытством оттуда смотрели на интересное зрелище. В свободной части двора, в тени огромных карагачей, тяжело склонившихся над мутным прудом, расположилась живописная группа музыкантов. Впереди других с кларнетом в руках стоял дирижер, одетый в красные шаровары и зеленую куртку с светлыми пуговицами; несколько сзади находился второй кларнетист, одетый просто в халат, два-три барабана с тарелками и пять “корнай-чи” с громадными медными трубами. Вот фантастический дирижер что-то сказала, приложил к губам инструмент, “корнай-чи” подняли к небу гигантские трубы, и грянул изумительный марш. Свирепо выдувая резкие звуки, кларнетисты словно старались заглушить своих товарищей и, не считаясь с законами музыки, извлекали все, что мог дать инструмент, барабанщики колотили в тарелки и бубны, как кому нравилось, а дюжие “корнай-чи”, вперивши медные трубы в спокойно-прозрачное небо, решительно никому не внимая, ревели и выли так потрясающе, что нетрудно было представить, как погиб Иерихон...

Немного поодаль от музыкантов, в распахнутой пестрой палатке сидели “бачи”, женоподобные стройные мальчики, около которых суетились, предупреждая один другого в любезности, их покровители “баи” (бай—богатый человек). Бачи со своими танцами составляют излюбленный пункт всякой “тамаши” в Туркестане, и при [1009] отсутствии женского элемента в обществе сартов бачи являются в нем предметом общего внимания и ухаживания со стороны многочисленных поклонников их красоты. Все три мальчика были в шелковых костюмах, плотно облегавших гибкое тело, холеные руки украшались ценными кольцами, а на головах находились повязки, из-под которых струились тонкими [1010] косичками волосы, со множеством серебряных и коралловых украшений...

Обширная комната, куда провожали русских гостей, была набита знакомыми лицами, и в клубах табачного дыма стоял раскатистый смех и живой разговор. Насколько можно было видеть, комната почти нисколько не отличалась от обычных сартовских комнат без столов и без мебели. Стены были чисто оштукатурены и заключали в себе несколько ниш с красивой отделкой из гипса. В них находилась кое-какая домашняя утварь, а в одной, имевшей наружу трубу, лежала куча углей и грелся “кунган” (особой формы медный сосуд для согревания воды). По комнаты был выстлан толстыми киргизскими коврами, а с потолка, затейливо расписанного красками, спускалась обыкновенная столовая лампа. Теперь, по случаю праздника, в этой комнате находился внушительный стол, нагруженный разными винами, была расставлена венская мебель и чистый столовый сервиз, взятый накануне из русского города. На столе, кроме вин, находилось, кажется, все, чем богата туземная кухня. В огромных тарелках дымился излюбленный сартами плов из риса и нежной жирной баранины, “шурна”, “кавардак” с таким количеством перца, что глаза лезут на лоб; был и целый баран, изжаренный по особому способу в яме, чем достигается тонкий вкус бараньего мяса, груды лепешек, миндаля, винограда, фисташек, орехов и разных сластен местных кондитеров. В шумной массе пирующих неслышно скользила прислуга и проворно разносила желающим чай. Хозяина постоянно в этой комнате не было, он появлялся здесь только периодически, разделяясь между нами и почетными сартами, чинно сидевшими отдельно в шатрах; там они, не стесняясь нашим присутствием, угощались бараниной и курили молча “чилим” (прибор для курения табаку, вроде кальяна). Каждый “бай” поочередно принимал от “малайки” мундштук, втягивал дым чрез клокотавшую воду и затем выпускал клубами обратно.

Этим временем шли приготовления к пляске “бачей”. Несколько проворных “малаек” быстро вытащили из недр хозяйских кладовых огромный ковер, разостлали его на земле и принесли для гостей несколько стульев. Простая публика придвинулась ближе к ковру, и как только веселая гурьба почетных гостей разместилась на стульях, столпилась непроницаемым кругом. Пришли музыканты дунгане с оригинальными инструментами вроде длинного ящика, сели на корточки и начали настраивать их, поколачивая тонкими, гибкими палочками струны, натянутые на ящике как на обыкновенной цитре. Тут же [1011] около дунган устроились с бубнами сарты и, оживленно болтая, ожидали начала. Через несколько минут толпа зашумела, торопливо раздвинулась, и перед нами предстали “бачи”. Чуть-чуть улыбаясь на шумное одобрение зрителей, они сняли калоши поклонились и стали втроем на ковре. Музыканты подняли тонкие палочки, затем разом опустили и на звучные струны. [1012] и полились неожиданно грустные звуки. Один “бача” отделился и тихо пошел по ковру, слегка покачивая корпусом и плавно разводя руками в такт монотонной игре. Так прошел весь ковер, повернулся на носках вблизи музыкантов и, вздрагивая еле заметно плечами, возвратился обратно. Этого было достаточно, чтобы сарты пришли в возбуждение; они хлопали себя по плечу, поднимались на корточках и шумно выражали свое удовольствие. Вслед за первым “бачей” выступил на сцену другой, одетый в белый костюм стройный юноша; делая такие же па, как товарищ, он легко подвигался по кругу и поводил выразительно бедрами. Возбуждение сартов росло с каждым движением “бачи”, толпа зрителей то затихала, жадно следя за фигурами танца, то вдруг разражалась бурным восторгом. Музыка между тем учащала свой темп, становилась все более увлекающей, палочки дунган скользили по струнам с неуловимой быстротой, бубны стучали, как только могли, и звон их летел далеко по окрестности. “Бача” на минуту остановился и затем вдруг из размеренных, полных неги движений перешел в стремительный танец. Чуть касаясь ковра, перебирая быстро ногами, то наклоняясь, то откидываясь красиво назад, он кружился взад и вперед перед нами; бросив улыбку одним, в следующий миг был у другого конца, где снова плясал, принимая все разные позы...

После небольшого перерыва круг раздвинули еще шире и к “бачам”-танцерам поднесли небольшие лодки без дна, корпус которых был устроен из пестрого ситца. К бортам были прикреплены деревянные башенки, украшенные полосками жести и разноцветной бумагой. Поместившись под башенками лодок, “бачи” начали танцевать вместе с ними, лавируя один возле другого. Образуя шеренгу, они медленно плыли вперед, кружились порою на месте, затем снова расходились и так однообразно танцевали до конца. На смену им явились борцы. Несколько сартов, одетых в шутовские костюмы, воспроизводили борьбу силачей. Один из них состязался даже с палкой, которая с помощью повешенного на нее рваного халата должна была изображать его противника. Он то налегал на мнимого соперника, то сам гнулся под его могучим напором и наконец, под гомерический хохот присутствующих, перекинул себя через плечо и положил на обе лопатки. Вслед за борцами с шумом и криком прибежали актеры. Все они свои роли кричали насколько возможно. Сарты не оставались спокойными зрителями и выкрикивали от себя замечания, так что от этого представления гвалт и неистовый хохот можно было слышать за несколько верст... Уже темнело и появились звезды, когда развлечения “тоя” были исчерпаны, и, отблагодарив хозяина, я вернулся домой.

Н. Корженевский.

Текст воспроизведен по изданию: Той (Очерк из жизни сартов) // Исторический вестник, № 6. 1908

[Hooker]

Значит часть коныратов все-таки хунгираты. С3d по Википедии китайская и якутская гаплогруппа, значит корень хунгиратов другое от остальных монголов (нирунов и дарлекинов). что я и предпологал ранее в других темах.

В википедии кто-то частенько врал.Вообще С3d это ветвь С3, Хуннский в частности Монгольский маркер.

[alp-bamsi]

В википедии кто-то частенько врал.Вообще С3d это ветвь С3, Хуннский в частности Монгольский маркер.

1. Если не Википедии - то кому верить?

2. Опять началось! С3 - не монгольский.

[АксКерБорж]

КОРЖЕНЕВСКИЙ Н.

(Пиршество, устраиваемое богатыми сартами в честь обрезания сына)

(Очерк из жизни сартов)

Текст воспроизведен по изданию: Той (Очерк из жизни сартов) // Исторический вестник, № 6. 1908

Это же узбеки?

[kyrgyzdaar]

Это же узбеки?

будущие

[asan-kaygy]

В википедии кто-то частенько врал.Вообще С3d это ветвь С3, Хуннский в частности Монгольский маркер.

C3 не монгольская гаплогруппа. старкластер по своему происхождению отчасти да, но сама С3 очень глобальна и не ограничивается монголами, С3b - например это часть северноамериканских индейцев.

[Hooker]

R1a или R1b не европеиские,а африканские!

[alp-bamsi]

R1a или R1b не европеиские,а африканские!

Не гоните!

[asan-kaygy]

R1a или R1b не европеиские,а африканские!

Их тоже нельзя к географии привязывать нужно смотреть именно субклады этих гаплогрупп.

[Rust]

Пост кыргыздаар удален, так как может привести к неоднозначным выводам.

Пост Аскара удален, ему выносится +20% предпреждений. В следующий раз за такое сообщение отправлю в отпуск на месяц.

[Rust]

Пост Хукера также удален.

[Акскл]

Sart is the name commonly given to the Turkish-speaking urban population of the Central Asian khanates. It is opposed to Tajik, which denotes the agricultural, Iranian-speaking population, but both words are used very loosely and have come to mean little more than town and country people. Sart and Uzbeg are also opposed in the meanings of common people and aristocracy, but many Sarts claim Uzbeg descent. The word is hardly suitable for scientific use, but is employed by Russian writers as the name of the Turkish language spoken in Bokhara, Samarkand and Ferghana.

Перевод:

Сарты это название обычно применяемое по отношению к тюрко-говорящему городскому населению Центрально-азиатских ханств. Оно противостоит названию "таджик", которым обозначается земледельческое ираноговорящее население, но оба названия используются очень вольно и свелись к обозначению немного большему чем просто для обозначения городских и сельских жителям. "Сарт" и "узбек" также имеют противоположные значения простонародья и аристократии, но многие сарты утверждают, что имют узбекское происхождение. Это слово врядли подходит для научного использования, но оно употребляется русскими писателями для обозначения тюркского языка на котором говорят в Бухаре, Самарканде и Фергане.

[mawaraunnahr]

C3 не монгольская гаплогруппа. старкластер по своему происхождению отчасти да, но сама С3 очень глобальна и не ограничивается монголами, С3b - например это часть северноамериканских индейцев.

высосали из пальца вывод. ну назовите этнические общности, крмое монголов и бурятов, по периметру расселения казахов с преобладанием этой гаплогруппы? больно пестрит она на фоне киргизов, алтайцев, башкиров, ногайцев, татар, узбеков, уйгур и других. может путаете с группой С в целом, а не С3? Вы иногда изменяете своим принципам, в частности в теме про Жалантоса высказались несправедливо в адрес узбекских итсориков. Как бэ "васики" и верительные грамоты Бухарсокго ханства Вам видимо тоже не доказательство? И то что он Ялангтуш был сыном Бойходжи, а не Сеита, и что сегодня алчины узбекские живут там же в г. Джума Самаркандской области, родовом гнезде Ялангтуша, также игнорируется....все пытаетесь размазать в "общетюркскости" правду? можете хотя бы про сартов ее напишите? кто русских научил этому слову в отношении оседлых туземцев? на каком историческом отрезке оно приобрело такой оттенок (этно-культурный). было бы гораздо лучше.