"Глухое царство": русские в ставке Батыя. Часть 1
Карпов А. Ю.
«О глухое царство осквернённое!» — такими словами, по летописи, обличал владычество татар князь-мученик Василько Константинович в 1238 году (1). Слова эти несли в себе вполне ясный смысл для древнерусского книжника, имея в виду прежде всего идолопоклонство татар: осквернённое жестокими убийствами и пролитием христианской крови, татарское «царство» оставалось глухо не только к Слову Божию и божественным законам и установлениям, но и к людским мольбам («глухота», невосприимчивость к молитвенному обращению, — таково, по убеждению христианских апологетов, первейшее свойство языческих «кумиров»). В нашем же сегодняшнем понимании к этому прибавляется ещё одно значение летописного выражения: «глухота» татарского «царства» выражалась и в том, что победители и побеждённые изначально не способны были расслышать и понять друг друга, ибо не просто говорили на разных языках, но и мыслили принципиально разными, даже противоположными категориями. И если татарам, особенно на первых порах, вовсе не обязательно было понимать своих «улусников» и «служебников» — довольно было того, что они диктовали им свою волю и требовали от них беспрекословного повиновения во всём, то русским князьям и правителям других подвластных татарам стран приходилось приспосабливаться к новым для себя условиям существования под пятой жестоких завоевателей, принимать их условия, учиться понимать те требования, которые предъявлялись ими, и исполнять эти требования таким образом, чтобы не вызвать гнева и раздражения татарских «царей» и вместе с тем по возможности облегчить собственную участь и участь людей своих княжеств. А для этого в первую очередь надо было научиться правильно вести себя в Орде. Рассказы о пребывании русских в ставке Батыя позволяют не только глубже понять существо ордынского ига, но и увидеть правителя Орды глазами его новых подданных — русских князей и сопровождавших их лиц, со слов которых и записывалось то, что попадало затем в летопись.
Всего в русских летописях сохранились упоминания о шестнадцати поездках русских князей в Орду за время правления Батыя и его ближайших преемников — Сартака и Улагчи (1242—1258); большинство из них были коллективными — в них принимали участие двое или больше князей. При этом в пяти случаях князьям приходилось ехать ещё дальше — в ставку великих ханов в Монголии. Из русских источников известно о пребывании в Орде за это время пятнадцати князей; некоторые из них ездили на поклон к ханам не по одному разу. Так, ростовский князь Борис Василькович совершил шесть таких поездок (в 1244, 1246, 1250, 1256, 1257 и 1258 годах; он и скончается в Орде, но позже — в 1277 году); сын Ярослава Всеволодовича великий князь Александр Невский — четыре поездки (в 1247—1249 годах в Монголию и в 1252, 1257 и 1258 годах; в 1262 году он снова отправится в Орду, к хану Берке, и вернётся на Русь осенью следующего года смертельно больным); его брат Андрей Ярославич ездил в Орду трижды (в 1247—1249, 1257 и 1258 годах); ростовский князь Глеб Василькович — тоже трижды (в 1244, 1249 и 1256—1257 годах; из последней поездки в Монголию, к великому хану Менгу, он привезёт жену — принявшую православие монгольскую княжну); дважды ездили в Орду великий князь Ярослав Всеволодович (первым из русских князей в 1243 году и в 1245—1246 годах; во время последней поездки в Монголию он будет отравлен, и из Каракорума на Русь в 1247 году привезут его бездыханное тело) и его брат великий князь Святослав Всеволодович (в 1245 и 1250 годах); по одному разу — сыновья Ярослава Всеволодовича Константин (в 1243 году совершивший поездку в Каракорум и оставшийся затем в Орде у Батыя в качестве заложника) и Ярослав (1258), Владимир Константинович Угличский и Василий Всеволодович Ярославский (1244), Иван Всеволодович Стародубский (1245), сын Святослава Всеволодовича Дмитрий (1250, вместе с отцом), Даниил Романович Галицкий (1245/46) и Михаил Всеволодович Черниговский (убит в Орде в 1246 году). Ещё один князь, Олег Игоревич Рязанский, пребывал в Орде в качестве пленника в течение пятнадцати лет (с 1237/38 до 1252 года) и в 1242 году был послан Батыем в Каракорум (вернулся в следующем, 1243 году). Мы привели здесь сведения только за указанные годы; впоследствии число поездок русских князей в Орду увеличится: так, например, тот же Глеб Василькович ещё трижды ездил в Орду (в 1268, 1271 и 1277—1278 годах), не отставая в этом от старшего брата Бориса. Ростовским князьям, сыновьям убитого татарами князя Василька Константиновича, вообще приходилось чаще других иметь дело с новыми хозяевами Руси, и они старались обратить эту «дружбу» с «погаными» во благо своих подданных. «Сей [Глеб] от юности своей, с самого нашествия поганых татар и пленения ими Русской земли, начал служить им и многих христиан, обидимых от них, избавил (надо полагать, выкупил из неволи. — А. К.)», — писал о Глебе Васильковиче ростовский летописец. Но служение татарам и «дружба» с ними имели и оборотную сторону. Ростов при Васильковичах превратится в едва ли не «татарский» город, в котором татары будут чувствовать себя весьма вольготно, почти как у себя дома. Стоит сказать и о другом. В числе прочих ростовские князья, и в частности Глеб Василькович, будут участвовать в войнах, которые внук Батыя хан Менгу-Темир вёл на Северном Кавказе против своих врагов — правителей монгольского Ирана, причём участвовать не только по обязанности «улусников» татарского «царя», но и по собственной воле. В этой совершенно чужой для русских внутренней монгольской войне обильно лилась и русская кровь, и кровь враждебных монголам ясов (алан) и других кавказских народов.
Иным русским князьям удавалось сделать в Орде головокружительную карьеру. Так произошло, например, с ярославским князем Фёдором Ростиславичем, прозванным Чёрным, из рода смоленских князей (впоследствии он будет причтён на Руси к лику святых). Правда, и его история относится ко временам более поздним, чем времена Батыя. Как и его сват Глеб Василькович, Фёдор принимал самое деятельное участие в войнах ордынского хана Менгу-Темира на Северном Кавказе. В 1277 году в составе объединённой русско-татарской рати он ходил на ясский город Дедяков: русские тогда «полон и корысть велику взяша, а супротивных без числа оружием избиша, а град их огнём пожгоша», за что удостоились «похвалы» ордынского «царя»; годом позже Фёдор опять воевал вместе с татарами в Болгарской земле. Менгу-Темир, а особенно его «царица» «вельми полюбили» русского князя «мужества ради и красоты лица его»; «он же всегда у царя предстояше и чашу подаваше ему», — рассказывает Житие князя, составленное в XV веке в Ярославле. Должность чашника считалась в Орде весьма почётной. Изгнанный из Ярославля своей тёщей, княгиней Ксенией, и боярами (посадившими на престол после смерти его первой жены сына от этого брака Михаила), Фёдор надолго обосновался в Орде. Здесь он женился вторым браком на принявшей православие татарской царевне, дочери Менгу-Темира, на что было получено благословение от самого константинопольского патриарха. Этот брак, устроенный стараниями татарской «царицы», ещё больше упрочил его положение: хан приказал прислуживать на его свадьбе «князьям и боярам русским», сам «одарил златом и сребром и бисера множеством» и держал всегда при себе: «повеле ему садиться противу себе, потом паки повеле ему дом устроити и вся вдати ему на потребу домовную, елико довлеет (подобает. — А. К.) его господству». В Орде у Фёдора родились сыновья Давыд и Константин (также впоследствии причтённые к лику святых). При поддержке нового хана Туда-Менгу он вернул себе княжение в Ярославле, причём его возвращение в город сопровождалось жестокими расправами над теми, кто прежде отказывался принять его: «…И царёва двора прииде с ним множество татар; и кои быша были ему обиды от гражан, и он же царёвым повелением мьсти обиду свою, а татар отпусти в свою землю в Орду с честию великою к царю». Не раз вместе с другими князьями ходил Фёдор в Орду, не раз наводил на Русь татарские рати, принимавшие участие в жестоких междоусобных войнах, — и вновь горели русские города и сёла, гибли сотни, если не тысячи людей, а князья делили власть над истерзанной и разорённой Русской землёй… Биография Фёдора Чёрного всё же уникальна — хотя бы потому, что через много лет после его смерти, в последние годы существования независимого Ярославского княжества (60-е годы XV века), его обретённые мощи неожиданно для всех проявили дар чудотворения. Но путь, избранный им в глухие годы татарского владычества, — путь раболепного «служения», угодничества правителям Орды, вовлечения их в свои счёты и междоусобные брани, — избирали тогда многие…
Насколько полными можно признать сведения летописей о поездках русских в Орду? Книжники Северо-Восточной Руси писали почти исключительно о своих князьях; их путешествия, по крайней мере за указанный период, фиксировались весьма тщательно, и здесь пропуски маловероятны. Но вот относительно князей, правивших другими областями Руси, этого сказать нельзя. Так, например, ни в Лаврентьевской, ни в какой-либо другой северорусской летописи нет упоминаний о поездке к Батыю галицкого князя Даниила Романовича (о чём подробно рассказывается в Ипатьевской летописи). Ещё более показательно сравнение русских летописей с теми данными, которые приводит Плано Карпини. Итальянский монах-францисканец, посол к монголам римского папы Иннокентия IV, побывал в ставке Батыя дважды: покинув Киев 4 февраля 1246 года, он со своими спутниками прибыл к Батыю 4 апреля, а уже 8 апреля, в самый день Пасхи, вынужден был отправиться дальше, в Каракорум; на обратном пути, выехав из ставки Гуюка 13 ноября того же 1246 года, он достиг ставки Батыя 9 мая 1247 года и вскоре, после повторной аудиенции, поехал домой и окончательно покинул страну татар 9 июня, когда благополучно добрался до Киева. В своей «Истории монгалов» он счёл нужным назвать поимённо всех, с кем встречался в ставках Батыя и великого хана Гуюка и по пути к ним; его сведения точны, поскольку Плано Карпини важно было подтвердить достоверность своих слов, «чтобы не возникло у кого-нибудь сомнения, что мы были в земле татар». Он называет не только князей, но и купцов, воевод и вельмож, отдельных священников и слуг. Так вот Плано Карпини упоминает девять русских князей, встреченных им или его спутниками «в Татарах» за год с небольшим (февраль 1246 — июнь 1247 года), и в отношении пяти или шести из них по летописям также известно, что они в это время находились в Орде (2); о путешествиях к Батыю троих или четверых (3) летописи не сообщают. Наверное, примерно таким же было соотношение известных и не известных нам поездок в Орду русских князей и за другие годы.
Надо сказать, что уже при Батые в его ставке и ставках других монгольских правителей образовались целые русские колонии из людей, более или менее постоянно здесь проживавших. Конечно, в первую очередь, это были пленники и пленницы, насильно вывезенные из русских земель, — рабы, слуги и служанки, рядовые воины, женщины, отданные на потребу проезжающим на многочисленных ямах и постоялых дворах, а также ремесленники. Подавляющее большинство жило в ужасающих условиях. «…Их бьют, как ослов, — писал о пленниках татар Плано Карпини. — …Они мало что едят, мало пьют и очень скверно одеваются, если только они не могут что-нибудь заработать в качестве золотых дел мастеров и других хороших ремесленников… Другие же, которых держат дома в качестве рабов, достойны всякой жалости: мы видели, как они весьма часто ходят в меховых штанах, а прочее тело у них всё нагое, несмотря на сильнейший солнечный зной, зимою же они испытывают сильнейший холод. Мы видели также, что иные от сильной стужи теряли пальцы на ногах и руках; слышали мы также, что другие умирали или также от сильной стужи все члены тела их становились, так сказать, непригодными». Лишь немногим ремесленникам, особо выдающимся мастерам своего дела, удавалось добиться лучшей доли. Тот же Плано Карпини рассказывал о русском мастере золотых дел Косьме, которого он встретил в ставке Гуюка в Монголии: тот жил при дворе великого хана и был очень любим им. Косьма по существу спас Плано Карпини и его спутников, которым без его помощи пришлось бы совсем худо: в ставке Гуюка они провели месяц «среди такого голода и жажды, что едва могли жить, так как продовольствия, выдаваемого на четверых, едва хватало одному», и если бы не Косьма, писал Плано Карпини, «мы, как полагаем, умерли бы». Этот русский мастер изготовил драгоценный трон для великого хана Гуюка, а также печать — и то, и другое он показал Плано Карпини, причём разъяснил и надпись, вырезанную им на печати. Помимо Косьмы, в ставке Гуюка пребывали также другие русские и венгры, в том числе знающие «по-латыни и по-французски»; иные из них знали и монгольский язык, так как «неотлучно пребывали с ними (монголами. — А. К.) некоторые двадцать лет (то есть ещё со времени битвы при Калке. — А. К.), некоторые десять, некоторые больше, некоторые меньше». Гильом Рубрук, проведший зиму, весну и часть лета 1254 года в ставке великого хана Менгу, близ Каракорума, упоминает об одном молодом русском, который «умел строить дома, что считается у них (монголов. — А. К.) выгодным занятием». Он женился на некой пленнице-венгерке, принадлежавшей ко двору одной из жён Менгу; эта венгерская женщина рассказывала Рубруку «про неслыханные лишения, которые вынесла раньше, чем попасть ко двору; но теперь она жила вполне хорошо».
Поскольку русским князьям приходилось часто ездить в Орду и подолгу жить там, они старались окружить себя своими людьми — по большей части русскими и половцами, которые в их отсутствие оставались среди татар, были в курсе всего, что происходило, и могли предупредить своего князя о грозящей опасности или, наоборот, представить выгоды того или иного предприятия. Далеко не всегда они жили дружно; вражда между князьями распространялась и на их слуг, и порой приближённые одного князя чинили козни другому (со случаями такого рода мы ещё встретимся в дальнейшем повествовании). Значительную часть русской колонии и в Сарае, и в кочевых ставках татарских «царей» и «царевичей» составляли купцы, а также православные священники, которые совершали необходимые службы и требы. «Русских клириков» неоднократно упоминает тот же Плано Карпини; именно они, как правило, были посредниками в его общении с татарами, передавали ему важные сведения об их истории (иногда, правда, совершенно фантастические) и рассказывали о том, что происходило в Орде. Порой они оказывались даже в привилегированном положении, входили в окружение как самого Батыя и его сына Сартака (благоволившего к христианам), так и Гуюка. При Батые русский язык стал одним из официальных, дипломатических языков Орды, а потому на службе у монгольских правителей состояли русские секретари, писцы и переводчики, толмачи. Когда Плано Карпини предъявил Батыю буллу папы Иннокентия IV, то она была тут же переведена «на письмена русские и сарацинские (здесь: персидские. — А. К.) и на письмена татар (то есть на уйгурицу, которую использовали монголы. — А. К.)». Точно так же когда монахам-францисканцам в ставке Гуюка была передана ответная грамота великого хана, то их прежде всего спросили, «есть ли у господина папы лица, понимающие грамоту русских или сарацинов или также татар». Очевидно, что в случае положительного ответа на этот вопрос переговоры с папой могли бы проходить легче, с меньшим числом посредников (другое дело, что эти переговоры изначально были обречены на неудачу). И Батый, и Гуюк вполне доверяли своим русским секретарям и полагались на их умение составлять официальные документы. Но подобное доверие было подтверждено многократно доказанной на деле преданностью, услужливостью, готовностью неукоснительно исполнить любое повеление хана.
Доказывать же это приходилось постоянно, и всем без исключения. История общения русских, да и не только русских князей с татарами наполнена многочисленными примерами унижений и обид, лести и раболепства, а также жестоких расправ и казней, на которые хозяева Улуса Джучи никогда не скупились. В этой череде драм и трагедий, мелких интриг и постоянного угодничества, а порой отчаянного мужества и даже безрассудства проступает и личность самого Батыя — то милующего (но, разумеется, на свой лад — так что порой милость эта оборачивалась ещё большим унижением), то карающего тех, кто приезжал к нему на поклон. Ещё и поэтому свидетельства источников на сей счёт представляют для нас особый интерес.
Когда Ярослав, первым из русских князей, добровольно явился к Батыю, он столкнулся с необходимостью исполнения многочисленных и весьма унизительных обрядов, которые полагались по монгольским законам. Для самих монголов эти обряды были наполнены глубоким сакральным смыслом, но в глазах русских они выглядели лишь данью проклятому идолослужению, недопустимым отступлением от норм православной веры. «Обычай же имели хан и Батый, — писал об этом автор древнерусского Жития князя Михаила Черниговского, — если приедет кто поклониться им, то не велели сразу приводить его к себе, но приказывали волхвам вести его сквозь огонь и кланяться кусту и идолам. А из того, что приносили с собой в дар царю, от всего того брали волхвы часть и бросали сначала в огонь и тогда уже пускали к царю их самих и дары. Многие же князья с боярами своими проходили сквозь огонь и поклонялись солнцу, и кусту, и идолам славы ради света сего, и просил каждый себе владений. Они же (хан и Батый. — А. К.) беспрепятственно давали каждому те владения, которые кто хотел…» Пришлось выполнять все эти унизительные обряды и гордому Ярославу Всеволодовичу. О том, что это было именно так, рассказывал позднее один из его приближённых, половец Сонгур, князю Даниилу Романовичу, причём рассказывал с явным злорадством, предвкушая подобные же унижения галицкого князя:
— Брат твой Ярослав кланялся кусту, и тебе кланяться!
— Дьявол глаголет из уст твоих, — отвечал на это Даниил. — Да заградит Бог уста твои, и не слышно будет слово твоё!
Но исполнять обычаи татарские пришлось и ему, как и всем прочим русским князьям, за очень небольшим исключением. Однако смысл того, что происходило, сами русские далеко не всегда понимали правильно.
О подобных обрядах в ставке татарских ханов (за исключением разве что поклонения загадочному «кусту» (4)) сообщают и другие авторы, побывавшие в Орде, — как христиане, так и мусульмане. Из их свидетельств, вкупе со свидетельствами русских источников, и может быть сложена более или менее ясная картина. Сначала о прохождении сквозь огонь, или о «поклонении огню», как иногда ошибочно трактовали это действо русские.
Известно, что монголы приписывали огню очистительную силу. Они почитают «огненную природу» «превыше всего, ибо они верят, что через огонь всё очищается», — рассказывал побывавший у монголов Бенедикт Поляк. Именно по этой причине «каким бы то ни было послам с дарами, которые они приносят их владыкам, надлежит пройти между двух огней, чтобы яд, если они его принесли, или же дурное намерение очистились». Бенедикту Поляку и Джиовании дель Плано Карпини «в силу некоторых соображений» очень не хотелось исполнять эту унизительную процедуру, однако их заверили в том, что обряд этот совершается «не по какой другой причине, а только ради того, чтобы если вы умышляете какое-нибудь зло против нашего господина или если случайно приносите яд, огонь унёс всё зло». Так что и францисканцам, как позднее послу французского короля Людовика IX Андре Лонжюмо (побывавшему у монголов в 1249—1250 годах), послам алеппского султана (в начале 1259 года), египетским послам ко двору ильхана Абаги, сына Хулагу (в 1271—1272 годах), и всем прочим, тоже пришлось пройти между двух огней, прежде чем они сами и привезённые ими подарки были предъявлены хану. «…Они развели с двух сторон костры и прошли через них с нами, при этом колотя нас палками, — вспоминал о своей первой встрече с монгольскими шаманами посол алеппского султана Ибн Шаддад. — Осмотрев ткани (привезённые в качестве даров. — А. К.), они взяли штуку золочёной китайской материи и отрезали от неё кусок длиной в локоть. От него они отрезали более мелкие куски, бросили их на землю и сожгли в костре».
Но точно так же очистительному действию огня подвергались и сами монголы — в том случае, если кто-то из них, пусть и не по своей воле, нарушал какой-либо из многочисленных запретов, установленных монгольскими законами. Например, «после того, как кто-либо умер, — разъяснял Бенедикт Поляк, — необходимо очистить всё, что относится к его стойбищу». А далее он описал саму процедуру, которая, очевидно, применялась одинаково и в отношении своих, и в отношении чужеземцев: «…Разводят два костра, рядом с которыми вертикально воздвигаются два шеста, на верхушках связанные поясом, к которому прикрепляются несколько кусков букерана (5). Под этим поясом между шестами и кострами надлежит пройти людям, животным и провести юрту. Как с той, так и с другой стороны шестов стоят две заклинательницы (в случае с русскими князьями, вероятно, мужчины-«заклинатели», или «волхвы», как их называли русские. — А. К.), которые брызгают водой и произносят заклинания. А если же повозка, проезжая между огней сломается или если какие-либо вещи с неё упадут, то заклинательницы сразу же берут их по своему праву». Точно так же юрта и всё, что находилось в ней, включая людей, подвергались очищению в том случае, если в юрте, например, кто-либо помочился (что было строжайше запрещено), и т. п. Собственно религиозного смысла этот обряд не имел. Упомянутый выше Андре Лонжюмо попал, например, в весьма непростое положение по той причине, что вёз дары для великого хана Гуюка, но к тому времени когда он въехал в землю монголов, Гуюка уже не было в живых; следовательно, в глазах монголов его дары представляли особую опасность — и потому, что были привезены из чужих краёв, и потому, что предназначались мёртвому человеку. «Отсюда брату Андрею и его товарищам надлежало пройти между огнями», — объяснял Гильом Рубрук. Сам же Рубрук всячески отрицал перед монголами, что выполняет посольскую миссию, подчёркивал свою принадлежность к монашескому ордену, своё нестяжание богатств, а потому был освобождён от процедуры «огненного очищения»: «От меня ничего подобного не требовали, так как я ничего не принёс».
Не имел религиозного смысла в глазах монголов и обряд преклонения перед великим ханом, также упомянутый в Житии Михаила Черниговского и других русских источниках. Этот обряд был обязателен для всех, кто желал видеть хана или его наместника, правителя той или иной области Монгольской империи (применительно к русским князьям — Батыя или его преемников, правителей Золотой Орды). Введённый в 1230 году по образцу китайской церемонии коленопреклонения перед императором, он заключался в том, что явившийся ко двору хана должен был стать на оба колена и коснуться земли лбом, опершись о землю ладонями рук. При этом поклонение совершалось как перед живым ханом (или его заместителем), так и перед изображением великого основателя Монгольской империи. Священное изображение Чингисхана находилось в ставке великого хана в Монголии, а потому и поклонение ему носило символический характер — поклоны обращались в сторону юга («на полдень») или на восток. «Этому… идолу кланяются на юг, словно Богу, — рассказывал поляк Бенедикт, — и этому же многих принуждают, в особенности покорённую знать». По свидетельству западных путешественников, в ставке Батыя также имелось изображение Чингисхана — по одной из версий, чуть ли не его золотая статуя. Если так, то от прибывших к Батыю иноземных послов и князей завоёванных стран должны были требовать поклонения и этому истукану. Но для христиан подобная церемония — в какой бы форме она ни проводилась и в какую сторону ни обращались поклоны — была неприемлема, поскольку в христианской традиции преклонение на оба колена воспринималось прежде всего (или даже исключительно) как поклонение Богу. Тем более неприемлемо было поклонение рукотворному изображению Чингисхана, что могло быть воспринято не иначе, как идолопоклонство. С точки же зрения самих монголов, как разъясняет современный исследователь, «ситуация выглядела иначе. Поклоняясь фигуре Чингисхана, знатные чужеземцы приобщались к новой социальной среде “Великого монгольского государства”», занимали в ней своё определённое место. А значит, конфликт, «связанный с различным пониманием одного и того же жеста — преклонения колен — в монгольском и европейском (христианском) придворном этикете… был неизбежен» (6). Иными словами, то, что русские и латиняне принимали за идолопоклонство, в глазах монголов было не более чем изъявлением покорности. Но в том-то и дело, что если в религиозной сфере монголы готовы были идти на уступки, позволяя каждому поклоняться своему богу, то во всём, что относилось к сфере власти, к сфере их господства над другими народами, они не признавали никаких компромиссов.
Веротерпимость действительно была отличительной чертой монголов и одной из основ созданного ими государства. Это соответствовало установлениям Чингисхана, сформулированным в его знаменитой ясе — своде утверждённых им правовых норм. «Поскольку Чингис не принадлежал какой-либо религии и не следовал какой-либо вере, он избегал фанатизма и не предпочитал одну веру другой или не превозносил одних над другими», — писал об этом Джувейни. «Он (Чингисхан) приказал уважать все религии и не выказывать предпочтения какой-либо из них», — вторил ему арабский историк первой половины XV века ал-Макризи. Вообще, свидетельств на этот счёт немало, и принадлежат они как мусульманским, так и христианским авторам. Язычники-монголы с почтением относились ко всем богам, требуя от служителей культа — будь то христиане, мусульмане, буддисты или идолопоклонники — лишь одного: дабы те «правым сердцем (то есть искренне. — А. К.) молились Богу за нас и за племя наше и благословляли нас» (как было сформулировано это требование в ярлыке, выданном русскому духовенству в 1267 году внуком Батыя Менгу-Темиром). За это священнослужители всех конфессий освобождались от даней и податей. Но преувеличивать религиозную терпимость монголов и идеализировать их в этом отношении (как это зачастую делают современные исследователи) было бы неверно. Свобода вероисповедания и отправления различных религиозных обрядов допускалась лишь в тех рамках, в каких она не входила в противоречие с собственно монгольскими обычаями. Последние же соблюдались, как правило, с подчёркнутой суровостью (7). Действительно, монголы «никого не принуждают оставлять свою веру, только бы повиновался во всём их приказам», — констатировал поляк Бенедикт. Но в противном случае, то есть тогда, когда религиозные предписания становились помехой исполнению этих приказов, «они принуждают к подчинению насильно или убивают». Того же мнения держался и глава францисканской миссии Плано Карпини. «…Так как они не соблюдают никакого закона о богопочитании, то никого ещё, насколько мы знаем, не заставили отказаться от своей веры или закона», — писал он, но тут же сам указывал на исключение из этого правила. Этим исключением стала трагическая история русского князя Михаила Всеволодовича, убитого в Орде, и именно по религиозным мотивам, — во всяком случае, как это представлялось русским. Всё происходило в ставке Батыя осенью 1246 года, как раз тогда, когда сам Плано Карпини со своими спутниками, покинув владения Батыя, пребывал в Монголии, в ставке нового властителя Монгольской империи великого хана Гуюка. С особой силой и исключительной остротой история Михаила Черниговского иллюстрирует ту трагедию непонимания, которая характеризует отношения, сложившиеся между завоевателями и завоёванными, прежде всего русскими и татарами.
Примечания
1. Статья представляет собой сокращённый фрагмент из книги: Карпов А. Ю. Батый. М., 2011 (серия «ЖЗЛ»). Там же можно найти полный перечень сссылок на источники и литературу.
2. Ярослав Всеволодович, его сын Константин (не назван Плано Карпини по имени), Даниил Галицкий, Михаил Черниговский (убитый в Орде), предположительно рязанский князь Олег Игоревич (у Плано Карпини — Aloha, без указания на город) и, возможно, князь Святослав Всеволодович (см. след. прим.).
3. Это Роман (скорее всего, сын Олега Рязанского), который «въезжал в землю татар» со своими товарищами; «некто из Русии по имени Святополк» (Santopolicus; может быть Святослав Всеволодович?), встретившийся со спутниками Плано Карпини у Мауци (Могучея); казнённый татарами черниговский князь Андрей (вероятно, Андрей Мстиславич, о убиении которого «от Батыя» сообщают и некоторые русские летописи — но без указания на его путешествие в Орду) и его не названный по имени младший брат.
4. По всей вероятности, под словом «куст» летописцы имели в виду шест, ставившийся вблизи ритуальных костров и украшенный кустами ткани (см. ниже).
5. Букеран, или букаран — вид ткани.
6. См.: Юрченко А. Г. Князь Михаил Черниговский и Бату-хан (К вопросу о времени создания агиографической легенды) // Опыты по источниковедению. Древнерусская книжность. Сб. ст. в честь В. К. Зиборова. СПб., 1997; он же. Золотая статуя Чингис-хана (Русские и латинские известия) // Тюркологический сборник. 2001: Золотая Орда и её наследие. М., 2002. С. 250. Описания обряда коленопреклонения имеется во многих источниках, как восточных, так и западных.
7. Особенно тяжело при первых монгольских ханах приходилось мусульманам. Так, например, в подвластных монголам областях под страхом смерти запрещалось совершать омовения в проточной воде, резать баранов в соответствии с предписаниями шариата и т. д. Это делало жизнь мусульман во многих отношениях невыносимой. Крайне неприязненно относился к мусульманам великий хан Гуюк: ходили даже слухи (очевидно, неправдоподобные), будто он намеревался оскопить всех последователей ислама в своих владениях. Вопиющие примеры насилия над религиозными чувствами мусульман приводил армянский историк XIII века Григор Акнерци, расказывая о правлении Хулагу, основателя династии ильханов в Иране. По его словам, Хулагу «отправил во все города мусульманские по две тысячи свиней, приказав назначить к ним пастухов из магометан, мыть их каждую субботу мылом и кроме травы кормить их миндалём и финиками. Сверх того, он приказал казнить всякого таджика (здесь: мусульманина. — А. К.), без различия состояния, если тот отказывался есть свинину». Это также всего лишь слухи, распространявшиеся среди армян, но, как и в предыдущем примере, слухи весьма симптоматичные.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru
И.Г.Андреев. ОПИСАНИЕ СРЕДНЕЙ ОРДЫ КИРГИЗ-КАЙСАКОВ.