Clownman Опубликовано вчера в 04:42 Поделиться Опубликовано вчера в 04:42 Скифо-кыргызы-буруты («гриф», «орёл») — Юрий Александрович Зуев. О тотемизме и принципах этнонимообразования. «В первом номере журнала «Советская этнография» за 1963 г. была помещена в порядке обсуждения статья А. Абдыкалыкова «О термине буруты». Напомню ее содержание. В русских, монгольских и китайских документах бурутами называются племена, обитавшие на Тянь-Шане в XVIII в. По сложившейся традиции, представленной трудами значительной группы исследователей, буруты упомянутых источников соответствуют тянь-шаньским киргизам. Однако главным затруднением в пользу такого сопоставления является отсутствие термина «бурут» в современной киргизской этнонимике. Опираясь на это обстоятельство, автор статьи делает вывод о калмыцком происхождении термина «бурут» («изменники», «иноверцы») и считает, что слово «бурут» было «кличкой, презрительным прозвищем, данным киргизам калмыцкими правителями». В то же время он категорически отрицает какую бы то ни было связь тянь-шаньских киргизов с бурутами, обитателями Саяно- Алтая. Вопрос о соотношении этнонимов киргиз и бурут, поднятый в статье А. Абдыкалыкова, заслуживает пристального внимания, но его решение, при более тщательном рассмотрении исторического и этнографического материала, предстает, на мой взгляд, в ином виде. С III в. до н. э. начинают появляться сообщения о племени киргиз, жившем в обско-енисейском бассейне. Этноним киргиз сохраняется здесь до XIX в. Однако в домонгольское время, в XIII или XVII вв. сообщения о народе киргиз поступают и с территории современной Киргизии. Время и причины частичного перемещения киргизов с Саяно-Алтая на Тянь-Шань, а также проблема сложения обеих общностей в самостоятельные народности неоднократно были предметом специального рассмотрения; касаться их мы не будем. Важно, что по отношению к обеим этническим группировкам, носящим одно и то же имя, но различным по своему этническому состоянию, в позднее средневековье стал применяться термин бурут. Последнее настолько хорошо известно в науке, что А. Абдыкалыков, отказывая в фактическом тождестве киргизов и бурутов, должен признать его существование историческим парадоксом, таким же, как ошибочное использование русскими термина киргиз (или киргиз- казак) по отношению к казахам до начала XX в. Противоречивость источников, важность и неясность вопроса и послужили поводом к написанию данной статьи с целью дальнейшего обсуждения темы. Принципы этнонимообразования у древних народов Азии лишь в самой незначительной мере были предметом исследования этнографов и востоковедов. Опыт их разбора на монгольском материале был предпринят В. Котвичем, анализ и классификация современной киргизской этнонимики произведены С. М. Абрамзоном. Вопросы этнонимики освещаются и в исследовании В. Н. Чернецова, посвященном истории родового строя у обских угров. Наконец, попытка охарактеризовать основные отправные точки образования этнических обозначений у древних монголов содержится в работе П. Будберга. По его мнению, в преобладающем большинстве случаев этнонимы восходят к понятиям, которые он классифицирует следующим образом: 1) названия птиц, животных, орудий производства и «других объектов кочевого быта»; 2) термины «родственного состояния»; 3) официальные титулы, определяющие положение предводителя племени при ханском дворе; 4) географическое положение или местонахождение племени по отношению к общему единству; 5) цвет коней племени; 6) число племен, входящих в конфедерацию, которое впоследствии становится этнонимом; 7) наконец, смешанность, ассоциативность гетерогенных элементов в составе племенного объединения. Не дискутируя по существу изложенных тезисов, мы, тем не менее, должны отметить несколько упущений. Указание первого тезиса на происхождение этнонима от названий птиц, животных и «других объектов кочевого быта» не содержит и намека на то, что в ряде случаев этноним-самоназвание отражает, по-видимому, обозначение тотемного (иногда основного хозяйственного) животного, как это было, например, у родов сенека-ирокезов. Все исследователи считают, что наиболее древними из всех сохранявшихся видов родовых имен являются самоназвания по имени животного-предка, тем более, если этот предок рисуется в образе существа женского пола. Главная идея тотемизма, идея группового родства людей с тотемом и на этой основе родства людей между собой внутри групп исторически порождали необходимость не только носить «фамилию» тотемного животного, но и считать себя его наследниками и носителями его плоти. «Детеныш льва — тоже лев» — эта сентенция из огузского эпоса «Китаб-и Дедем Коркут» прозвучала бы без всякого имажинистского оттенка в устах представителя рода Льва, скажем, две тысячи лет назад. Надо оговориться, что зооморфные имена или этнонимы не обязательно и не всегда связаны с тотемизмом, они могут появиться и по традиции, и по мотивам иного порядка. Но их древнейший пласт коренится в тотемизме, и тотемический субстрат, несомненно играл решающую роль в древнем этнонимообразовании. Тотемизм в его изначальной форме существовал в тот период истории Азии, когда письменные известия о далеких народах только начинали появляться. В этих источниках засвидетельствованы факты, когда представители того или иного племени считали себя рожденными от животного первопредка. В представлениях древних насельников Азии очень устойчив мотив оленя- прародителя. Он присутствует в эпических сюжетах и преданиях сюнну-гунну, тюрков, уйгуров, канонов, половцев, монголов, осетин и других народов. Его предполагаемый антипод - культ волка у тех же народов. Следы тотемизма нетрудно увидеть в распространении культа змеи (авары, как и др.), собаки (тибетцы, обитатели северных отрогов Алтая) и иных животных. Вероятно, пережитки тотемизма следует усматривать и в этнонимах, обозначавших животных: бугу (кит. пугу) - бык-марал, айгыр (кит. сицзе) — жеребец - сыгыр (кит. сыцзе) - корова - итлык (или итлар, Кучук, ит- барак) - собака, огуз-бык. Правда, на основании одних названий трудно делать заключение о тотеме, но в отдельных случаях они не только совпадают, но их тождество подкрепляется и собственными представлениями этнонимоносителей. Считая несомненным наличие тотемизма в древнейшую эпоху, мы вслед за этим обязаны признать и наличие его неизбежного атрибута -табу на жизнь и имя животного, считающегося тотемом. В более позднее время, когда тотем обрел антропоморфные черты, табуация по- прежнему оставалась в силе, искусственно поддерживаемая представителями аристократических родов и племен в целях сохранения гегемонии. Материал, подтверждающий это положение, имеется в изобилии. Из соображений экономии места ограничусь лишь характерным высказыванием Рашид ад-Дина: «И обычай такой существует, - говорит он, — что все то, что будет онгоном (здесь тотемом.— Ю.3.) какого-нибудь племени,— они на него не нападают, ему не сопротивляются и мясо его не едят, так как они присвоили его себе для приятного предзнаменования. До нашего времени смысл сего остается в силе, и каждое из тех племен знает своего онгона» Табуирование имени тотема, совпадающего с названием господствующего «божественного» рода, равно как запрет на имя родоначальника и наиболее знатных предков, означало, в свою очередь, необходимость эвфемирования оригинального слова, ставшего сакральным. Насколько можно судить по материалу древнетюркской эпохи, оно шло двояким образом: путем видоизменения существующего имени или его прямой замены из лексики иноязычных соседей, т. е. лексического заимствования. Нередки случаи, когда самоназванием становится иноязычное слово, как говорит об этом Иордан: «Все знают и обращали внимание насколько в обычае у племен перенимать по большей части имена: у римлян - македонские, греков — римские, у сарматов — германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские». Так же считается, например, в отношении терминов «рос» («рус») Поклонявшиеся змее авары, в имени которых, судя по его китайской транскрипции (жуанжуань, жаужань) и летописному преданию отражено обозначение змеи (червя), были известны на западе под индо-иранским обозначением кермхионы (др.-ир.* karmi, «червь», «змей»). Упомянутый выше термин «ит» (собака) из этнонимики южнорусских кипчаков- половцев со временем уступает место монгольскому по происхождению этнониму «ногай» (собака), ставшей самоназванием ряда тюркоязычных объединений на тех же территорях. То же самое известно из истории древних тюрков Орхона. Из текста стелы Тоньюкука с несомненностью следует, что он представлял в неи материнскую (катунскую) фратрию тюрков-сиров (или широв, тюркск. sir/sir. Согласно другим документам, Тоньюкук был из племени арслан («лев»). В этом свете термин сир/шир воспринимается как безукоризненная индоиранская калька слова арслан др.-п. xsaorija, ср. п. sir, ser, sar «лев». Столь же прозрачно соотношение названии каганских тюрков Орхона. В рунических эпитафиях они названы голубыми , или небесными тюрками, под чем подразумевалось существование у них культа Неба. Эквивалентом тюркского kok-turk, вне сомнения, является китайская транскрипция а-ши-на (среднекит. а-si- па <* asana«* asna отражающая хотано-сакское asana «голубои», «синии», «небесныи». Иногда племя становится известным под несколькими названиями в соответствии с изложенными выше принципами (особенности культа местожительства, разводимого скота и т. д.). Исторические кипчаки обозначаются в источниках как команы, половцы, сары, токмаки, итд. Тангуты назывались еще дансянами и миняг. Б. О. Долгих приводит несколько вариантов названия тунгусов-нюрумняли, джурумждаль, илимские тунгусы. Самоназванием якутов является «саха». Подобные примеры можно привести по отношению, к иранцам и другим народам. В связи со сказанным особыи интерес представляет распространение культа орла у народов Саяно-Алтаиского нагорья. Этнографический материал по этому вопросу собран и исследован Л. Я. Штернбергом, Д. К. Зелениным, А. Золотаревым, У. Харва, В. Н. Басиловым, что освобождает от необходимости излагать его на этих страницах. Культ орла, контаминировавшегося в представлениях древних с грифом, известен на даннои территории со времени Аристея — Геродота.. В «Аримаспее», проникнутои, как показано К. Мели, духом шаманизма, краиние народы на северо-западе обозначены в виде фантастических животных. При этом народ «стерегущих золото грифов», при локализации его западных соседеи аргиппов («скакунов»), в Джунгарии, оказывается обитателем Саяно- Алтая, называемого обычно Гиперборейскими горами. Некоторое подтверждение этому содержится и в китаиских документах. Географическии трактат «Шань хаи цзин» сообщает о трех видах пятицветных птиц, ассоциирующихся с легендарным фениксом, у северных иноземцев циньскои эпохи. Один из параграфов энциклопедии «Таипин гуан цзи» (ит. 490) называется «Великая птица на Бэихаи» (Северное море, Баикал). «На Бэихаи живет великая птица, ее высота тысяча ли; цвет (или: изображение) головы, называется «Небо», цвет груди называется «Климат», цвет левого крыла называется «Черная чаика», цвет правого крыла называется «Управление». Голова обращена прямо на восток... Бывает, взмахивает крылами и летает, тогда ее перья секут друг друга подобно грому и ветру». К этои же области относятся древнеишие китаиские предания, согласно которым божеством Бэихая и Ветра (ср. сообщение Геродота о северном ветре в стране грифов) был некии Юицян с человеческим лицом и птичьим туловищем. Второе божество китаицы называли Цзю- фын — Девятиглавныи феникс. У него было птичье туловище и девять голов с человеческими лицами. В последующие столетия материал о грифах -орлах или волшебных птицах феникс на Саяно-Алтае пропадает в связи с тем, что прекращаются вообще почти всякая информация о народах этого региона. Имеется лишь тамга, отмеченная как киргизская в сочинении VIII—X веков «Тан хуияо», изображающая четырехкрылую птицу. Персидскии автор XI в. Гардизи свидетельствует, что одним из объектов поклонения киргизов был сокол. «История монголов» также сообщает о наличии соколов у киргизов, что при скудости источников не может считаться рядовым фактом. И деиствительно, «Сокровенное сказание» гласит что во время похода Джучи на туменов и киргизов к нему явились киргизские ноионы Иеди, Инал, Алдиери Орбек-дигин. «Они выразили покорность и били государю челом белыми кречетами -шинхот». По словам Рашид ад-Дина, во время царствования Кубилая к нему припшли послы из областеи кури, бурку и киргизов. «Они преподнесли белоногого красноклювого кречета и б е л о г о о р л а ». Возможные сомнения относительно культового назначения орла (кречета, сокола) у киргизов рассеются, если вспомнить о системе соподчинения родовых предков-покровителеи в период распада родового строя: культы, как и родовые предки, занимают свое место в соответствии с положением рода или племени в составе конфедерации. Впрочем, этот же вывод следует из рассказа о подчинении киргизов Чингиз-хану. Как сообщает Абу л-Гази при этом ему были поднесены богатые подарки, главным из которых бы/ красноглазыи и красноклювыи б е л ы и с о к о л. Уточняя это известие, Рашид ад-Дин говорит, что белыи сокол был преподнесен «как выражение почтения от младшего старшему» и в знак подчинения. Возникновение культа орла у киргизов восходит, вероятно, к тому периоду их истории, которыи больше всего связан с матриархатом. Его реликты выступают в одном из важнеиших киргизских титулов генеалогического характера в VIII в.: *хызыл (* кызыл), *куш-аба/, *ачу”. Содержание первого из них не ясно. Компонент *куш в двух составном титуле * куш-аба («птица-мать») значит в широком смысле «птица», в том числе (с эпитетами) «орел». Наряду с последующим “ачу” («отец») он предстает как явныи эвфемизм. Настоичивое повторение грифо-орлиного варианта тотемизма на Саяно-Алтае по краинеи мере с V в. до н. э. до XIII в. и значительно позже (см. ниже) убеждает в мысли, что в данном случае мы встречаемся не с тотемом одного рода, а с божеством, общим для всех киргизских племен. Предыдущии анализ взаимоотношения тотемов и этнонимов подсказывает со своеи стороны возможные пути выяснения семантики термина киргиз. Согласно средневековои традиции, большинство тюркологов склонно рассматривать его с позиции сакрального значения числа сорок кырк, оформленного аффиксом множественного (точнее, двоиственного) числа «—з» . Другая часть исследователеи, к которои в свое время присоединился автор даннои статьи, считает термин киргиз производным от кыркун, с предпочтительнои этимологизациеи «степные гунны». Новую попытку анализа термина предпринял недавно К. И. Петров. Используя глухие характеристики источников о «краснолицести» енисеиских киргизов VIII—IX вв., он приходит к убеждению о происхождении термина киргиз от тюркского кырыг (кыргу) «красныи» и, отвергая первоначальную посылку, объясняет его «красным цветом пород этого края». Такая трактовка не решает нескольких затруднении. Во-первых, в истории Азии неизвестны или, во всяком случае, не зарегистрированы прецеденты принятия этнонимов «по цвету пород края». Во-вторых, не существует или неизвестно название Саяно-Алтая «Красныи» (тюрк. Кегмен и кит. цин-шань имеют одинаковое значение «голубои», «синии»). В-третьих, термин кыр- и его варианты, обследованные И. Лауде-Циртаутас, имеют преимущественное значение «серыи», «степнои»; именно такое семантическое наполнение отмечено для термина «кыркыр», при влеченного К. И. Петровым в качестве адекватного этнониму киргиз. В четвертых, красныи цвет деиствительно имел некое сакральное значение у киргизов. Хотя его реальная функция еще не выяснена, в лексике религиозного круга он оформлялся словом «кызыл» (см. выше), а не кыргу». Все это заметно ослабляет остроумную гипотезу К. И. Петрова. Поэтому вряд ли плодотворно развитие его положении, предложенное Н. А. Баскаковым на страницах «Советскои этнографии». Принимая основнои тезис К- И. Петрова о составе этнонима к и р г и з , он расчленяет его на два компонента: qyryyz<*qyrgu-oguz, букв, «красные огузы», т. е. на основании известнои теории У. Харва, О. Прицака, А. Габэн и И. Лауде-Циртаутас, «южные огузы». Символика цветовых обозначении сторон света, видимо, не может быть ключом при разборе этнонима киргиз, даже если принять весьма сомнительную реконструкцию *qyrgu-oguz. Краине проблематично отнесение киргизов к огузам. Цветовои символ появляется в качестве детерминатива к этнониму исключительно в тех случаях, когда требуется отразить месторасположение части по отношению к общему статическому ц е л о м у . Следовательно, будь киргизы огузами, они должны были именоваться *кара-огузами («черными», т. е. северными огузами). Летопись впервые упоминает енисеиских киргизов в конце III в. до н. э. в связи с завоевательными походами сюнну-гуннов. Они названы здесь цзянь-кунь (древнекит. *kien-kwon). Поскольку конечное -п в транскрипции ханьскои эпохи закономерно передавало туземное -г, данная группа может соответствовать туземному *karkyr~karkir, что подтверждается наиболее раннеи византиискои передачеи xepxip. Сюда же примыкает транскрипция гэ-кунь (древнекит. *klek-kwan<;*krkkyr~ ~ *karkir). Такая реконструкция отражает звучание термина в тюркских «р»- языках и соответствует тюрко-огузскому * karkir. Автор VIII в. Гаи-Цзя- юнь, отмечая транскрипцию цзянь-кунь (*керкир), говорит: «Имеющееся ныне измененное название хэ-хэ (или: гу)-сы (среднекит. yust- yust (kuot) -sie<*xarxas~ *xarxas) также является старым (или: прежним) наименованием северных иноземцев». Стационарнои транскрипциеи, наиболее точно, по мнению современников, передававшеи звучание этнонима, была ся'- цзя-сы (среднекит. hat-kat-sis< * xarkas^ * xarkas); эта реконструкция сближается с уигуро-тибетскои передачеи Hir-kis обычнои арабо-персидскои формои (хирхиз). Чрезвычаино важно, что тюркская форма кыркыз~кыргыз, использованная в рунических текстах, стоит одиноко, она не подтверждается ни одним синхронным источником. Ее можно считать позднеишеи модификациеи в тюркскои лексическои среде. Потому понятно, что этимологизация тюркского в а р и а н т а этнонима на тюркскои почве обречена на не удачу: здесь термин де-этимологизировался. Этноним к и р г и з , если судить по греческим сообщениям о грифах, возник в эпоху тотемизма и отражал обозначение тотемного животного («грифа», «орла»). Его объяснение следует искать, по-видимому, в индо-иранском языковом материале, в лексике обитателеи Алтая, «отделившихся, — как пишет Геродот,— от скифов царских». Вероятно, на тесную связь «грифов» с аргиппами-«скакунами» указывает и стандартная фраза греко-римских писателеи: «уже воссоединятся грифы с конями». Для обозначения орла и грифа в индоиранских языках зарегистрирован термин *karkasa, ав. kahrkasa, пехл. и ср.- перс, kargas «коршун», памир. karyez «орел», согд. *carkas, (crks), осет. cxrgxs «орел отсюда же манси sarkes удм. 3uges «орел». Отголоски данного значения можно «заметить в тюркскои лексике среднеазиатского тефсира, где словом каргас (кергес) назван «гриф», «сказочныи гриф»; Л. 3. Будагов с пометкои «п» (персидское заимствование) дает для ке р к е с значение «баснословная птица, питающаяся трупами», «орел». Эти формы непосредственно совпадают с обозначением киргизов в XV—XVI вв. кергес, кергеш, отмеченным К- И. Петровым. В настоящее время мы не располагаем прямыми свидетельствами того, что в «послескифское» время киргизы осознавали себя в качестве потомков «грифа» или орла. Имеется, может быть, лишь один факт, которыи обретет силу доказательства, если новое объяснение покажется удовлетворительным. Речь идет о киргизскои суджинскои надписи, оставленнои одним из киргизских завоевателеи уигурского орхонского каганата в 841—843 гг. по имени-титулу Буила-Кутлуг-иарган. Вторая строка надписи «qyrqyz oily man» обычно переводится: «Я сын киргиза» или «Я сын киргизскии». В трафарете древнетюркских рунических надписеи такая форма характеристики своих родителеи неизвестна: они всегда обозначаются по именам-титулам и никогда по родоплеменнои принадлежности. Подобная формула встречается в документах рунического письма только один раз. Сорок пятыи параграф гадательнои книжки «Ирк битиг», датирующеися VII—VIII вв., начинается словами: (Kijik oyly man» и переводится С. Е. Маловым: «Я — детеныш (собств. сын.—Ю. 3.) оленя». Данная параллель наводит на мысль, что во второи строке суджинскои надписи ее герои сообщает о своем первопредке-тотеме. В этом свете вполне определенно воспринимается и тамга на данном памятнике, изображающая, судя по фотографии, изданнои Г. Рамстедтом, когтистую птицу, т. е. орла или грифа. Как известно, тамги, выгравированные на лицевои стороне памятников рунического письма, имели вполне определенныи смысл и были с и м в о л а м и тех племен, представителями которых они ставились. Следовательно, и этот момент, вкупе с уже отмеченными, свидетельствует о правомочности трактовки термина киргиз в связи с представлением о первопредке-орле или грифе. Еще Г. Ф. Миллер считал, что енисеиские киргизы были известны под именем б у р у т о в; это было поддержано В. В. Радловым и частично Г. Гоуортом Тождество енисеиских киргизов с бурутами основательно подкреплено А. Абдыкалыковым, привлекшим новые архивные материалы в его пользу. В настоящее время оно может считаться установленным и общепринятым Столь же несомненно использование термина бурут по отношению к тянь- шаньским киргизам. Наиболее четко оно прослеживается в китаиских источниках XVIII—XIX вв. Характерны в этом смысле слова, вложенные в уста Алмамбета, из киргизского эпоса «Манас»: «...На джаиляу холодном в поход. Собрался бурутов народ. Главныи хан у него — Манас, Имеется в наших списках Манас, Лев среди львов киргизских Манас!» Семантика при обращении к этническои номенклатуре качинцев, происхождение которых так или иначе связано с древними киргизами. Качинскии род бурут (вар. бурут, пурут, буркут, букв, «беркут», «орел») считает орла своим тотемным животным, он выступал у них в роли родоначальника шаманов, покровителя рода и эпонима. Обращают на себя внимание вариации этнонима, ясно восходящего к общетюркскому буркут «орел», но видоизмененного вопреки обычным фонетическим нормам качинского диалекта. Вышеприведенныи материал позволяет признать это как явление нормальное и необходимое. С другои стороны, он дает возможность н достаточное основание вернуться к выводу о значении слова б у р у т , высказанному более полустолетия назад Н. Ф. Катановым: «Буруты (кара-киргизы) — то же, что бурут (беркут, орел) у качинцев». Иными словами, носящии печать эвфемирования термин б у р у т является точным эквивалентом этнонима-эвфемизма к и р г и з . Распространение культа орла у народов Саяно-Алтая отложилось в этнонимике не только собственно киргизов. Среди историков Азии до сих пор вызывает недоумение рассказ венецианца Марко Поло, включенныи в 72-ю главу его «Книги». Говоря о долине Баргу, находящеися в 40 днях пути от Каракорума и Алтая и заселеннои племенами меркитов, он сообщает: «Через сорок днеи пути — море- океан, там же горы, где соколы-пилигримы вьют гнезда. Там нет, знаите, ни мужчины, ни женщины, ни зверя, ни птицы, а только одна птица, зовут ее баргкенлак; соколы ею кормятся... Когда великому хану понадобятся такие соколы, он посылает за ними туда. В том море есть острова, где водятся кречеты. Место то, скажу вам по правде, так далеко на север, что северная звезда остается позади, к югу. Птиц этих, что водятся там на острове, скажу вам еще, великое множество; у великого хана их столько, сколько он их пожелает». Если следовать Марко Поло, то заключение будет несколько неожиданным: в равнине Баргу (Баргуджин, Баргузин, Баикал, «Северное море») живет «народ тамошнии дикии и зовется меркит», но нет там «ни мужчины, ни женщины», а есть только соколы. Очевидная фантастичность информации сделала единственно приемлемым решением при ее изучении распределение известии по разным географическим адресам. Между тем все средневековые авторы называют «Северным морем» только Баикал. Сам Марко Поло никогда не был на Баикале, и его известия о живших там народах взяты из сообщении монголов. Учитывая это, мы должны заключить, что в представлениях монголов меркиты, заселявшие окрестности Баикала, были соколами. Все эксперименты этимологизации термина м е р к и т, как правило, базируются на убеждении, что он монгольского происхождения или, по краинеи мере, монгольского оформления. Обычная китаиская транскрипция, использованная в «Юаныни» — ме-ли-цзи (*меркит). При этом, главным образом, имеются в виду меркиты, обитавшие в Прибаикалье или по Селенге. Однако некоторые авторы дают написание му-ли-цзи (*муркит, *murkit), мо-ли-цзи-таи (*мбркитаи) и мо ли-си (*мо'рхит, *morxit); часть их определенно локализуется на Восточном Тянь-Шане, а после 1205 г.—на Алтае. Семантика этнонима м е р к и т (*markit, *miirkit, *morkit, *morxit) выясняется при обращении к саяно-прибаикальскому этнографическому материалу. Телеутскии сеок меркут, называвшиися также меркит (markiit, markit), считал себя происшедшим от белоголового орла, орел рассматривался как птица хозяина. Неба, неизменныи спутник и помощник шамана. Слово «меркут» («меркит») означает в данном случае сказочную небесную птицу, которая «покрывает Луну своим левым крылом, а Солнце своим правым крылом». Род меркут (иначе меркет и меркит) у монголов-торгоутов считал себя рожденным от тои же птицы, причем во время грома, низвергавшегося, по их поверьям, хозяином Неба, они восклицали: «Я меркут, я меркут»,—напоминая этим о своем родстве с ним и надеясь отвести от себя смерти.. В оиротском (алтаиском) языке, для которого возможны чередования б и м в начальнои позиции, понятие «беркут», «орел», оформлено словом моркут, муркут, близким по звучанию к телеутскому меркут (меркит), но фонетически все-таки не совсем адекватным ему. В связи с военными кампаниями Чингиз- хана часть меркитов передвигается в раион Алтая и дальше на запад и принимает участие в сложении тюркоязычных народов (казахов, башкир, узбеков). Оказавшись в языках с иными фонетическими нормами, в новои этническои и религиознои среде, этноним- эвфемизм м е р к и т окончательно потерял свою семантическую основу. Жизнь этнонима обусловливается множеством факторов самого различного характера, представляющих все стороны этногонического процесса. Несмотря на понятную трудность их исследования, вызваннук отсутствием прямого свидетельского материала, удается выделить очевидно, древнеишии цикл азиатскои этнонимики, происхождение которого тесно связано с тотемизмом. Устанавливается непосредственная зависимость между запретом на имя тотемного животного-первопредка и изменениями этнонимов тотемического содержания. В ряде случаев этноним видоизменяется, исходя из средств собственного языка (например, буркут~>бурут ~ меркит). Столь же (если не более) характерны и прецеденты его эвфемирования путем принятия иноязычного термина, являющегося дублетом оригинального сакрального слова, в тои или инои мере табуированного в собственнои языковои среде (ср., например, ногаи из монг. нокаи «собака», огуз из тохарск. okso «бык» и др.). Лингвистическое калькирование или перевод, через которые неизбежно проходит термин (ср. тюркск. с а р и «желтыи», русск. «половцы», арм. «хардиаш», нем. «Fla- wen» и т. д.),— необходимыи, но только первыи этап создания этнонима-дублета. С возвращением в лексику носителеи культа он обретает права собственного этнонима, т. е. самоназвания, которое может существовать даже наряду с другими обозначениями данного этнического коллектива или по тем или иным причинам вытеснить их. Этот процесс мы называем явлением этнонимического калькирования. Возможно, такое его определение не совсем удачно, поскольку оно может ассоциироваться с явлением лингвистического кальки р о в а н и я , содержание которого общеизвестно в науке, однако выше мы попытались показать, что они качественно различны. Иллюстрациеи этнонимического калькирования, в конкретном его выражении, является соотношение терминов-этнонимов киргиз~бурут—«орел», «гриф Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
