Le_Raffine

ан-Насави, секретарь Джалал-ад-Дина также возлагает всю вину за вторжение монголов на Каир-хана между прочим.

Я все таки соберусь и скину вам подборку казахского кино для всей семьи, раз уж вы такой любитель наших фильмов.

В Среднюю Азию - да, но не в Казахстан, то бишь не в степи. Меченосец перед заходом на форум снова посмотрел свой любимый фильм "Гибель Отрара".

Откровенно говоря даже удивительно насколько не похожи тюркский и монгольский.

Не только в составе узбеков, но и позже. Тот же Ташкент с узбеками туда сюда таскали. Или уже в конце 18 султан Шигай захватил не надолго Фергану.

Нет. Военное дело казахов тоже деградировало к 19 веку, пожалуй это коснулось всех кроме м.б. туркмен текинцев.

Это вроде как родственные народы, но не совсем маньчжуры. Это сложный вопрос. Но вообще-то я читал и у русских авторов, что и маньчжуры изрядно потеряли боеспособность в 19-м веке. Вот еще анекдотичный рассказ о стычке казахов кызаев и китайского отряда. Китайцы не приняли боя и сбежали от кучки разбойников. Автор правда указывает на дунган, как лучших воинов среди китайцев. ГРУММ-ГРЖИМАЙЛО Г. Е. БАРАНТА Эпизод на большой дороге в Китае. (из дневника). Глубокая ночь. Даже на восточном краю горизонта нет еще никаких признаков приближающегося рассвета. Морозно и тихо. Тихо в воздухе, тишина и на улице. Однако, это не та невозмутимая тишина, к которой очень скоро привыкаешь в пустыне; наоборот, здесь масса звуков, слабых и неотчетливых, которые сливаются в нечто неуловимое, но, тем не менее, ясно свидетельствующее, что вы не одни... Действительно, кругом вас поселок, и темная громада его черными силуэтами рисуется на густой синеве небосклона... Это Кур-ту — пикет и одновременно станция на большом торговом пути, с незапамятных времен проложенном в Южной Джунгарии, вдоль северных склонов Тянь-Шаня. В пикете квартирует теперь полулянза китайских конных солдат; на станции же столпилось до десятка фургонов, из коих добрая половина законтрактована под вещи какого-то китайского сановника, проживающего в Суйдуне или Кульдже. Как и всякое иное место китайской оседлости, Кур-ту окружен совершенно особой атмосферой; но теперь, вследствие необыкновенной тишины в воздухе и мороза, вся эта отвратительная и прогорклая смесь китайского кухонного чада, конюшни, дыма и опия точно парит над селением и прочно въедается в платье каждого проезжего человека. [495] Впрочем, уж и этот проезжий здесь человек! От высшего чиновника до последнего разночинца все лезут в одно помещение — какое-то логовище без окон и с дырами вместо дверей, и располагаются на грязном канжине («Канжином», или «каном», называется глиняный выступ степы, с одной или несколькими топками внизу. Размеры этих лежанок весьма непостоянный и вполне зависят от величины того помещения, в котором строятся.), подтапливаемом снизу смесью помета и изжеванных сырых дудок камыша и соломы. У кого есть какая-нибудь подстилка, тот забирается на нее, а бедняки довольствуются и грязной, в лохмотьях, циновкой, на которой и спят все вповалку, или же сообща отравляются опием... Зимой в таких притонах еще, может быть, сносно, но летом они кишат паразитами... Подобных гостиниц, или постоялых дворов, во всей «Поднебесной» разбросано пропасть; редкая из них лучше описанной, зато все они носят самые заманчивые названия: «гостиница прекрасных качеств», «вечной дешевизны», «трех совершенств», и им подобные, и нет сомнения, что постоялый двор в Кур-ту гордился не менее лестной кличкой, выведенной китайскими иероглифами на темно-синем куске грубой бумажной материи, заменяющем вывеску. Но темнота ночи скрывала ее. К тому же прочесть эту любопытную надпись было бы теперь решительно некому: грамотных людей в гостинице не случилось, а спавшие на дворе ямщики, давно уже знакомые со всеми ее закоулками, без сомнения, мало интересовались ее официальным названием... Как ни устали за весь день ямщики, но некоторым из них не спалось, мороз донимал, и они беспокойно ворочались, инстинктивно напяливая на себя какие-то войлочные обрывки... Наконец, один из них поднялся, прислушался: «а, лошади уж перестали жевать!» — пихнул в бок товарища, и оба направились к коновязям. Забрав в повода своих лошадей, они толкнулись в ворота и шумно стали звать «управляющего гостиницей»... Спокойствие на дворе было нарушено. Разом поднялось еще несколько человек; послышались то сиплые, то визгливые голоса, китайская речь, ржание коней и отчаянный, переворачивающий все внутренности, рев многих коширов (Местное, тюркское, название мулов.)... Деловой день начинался!... Однако, на улице не становилось светлее. Даже, напротив того, заблиставший в двух-трех местах огонек сгустил темноту на столько, что и привычные к ней глаза ямщиков [496] перестали уже различать ясно предметы. А между тем именно теперь некоторые из этих ямщиков торопились, напоив своих лошадей, задать им последнюю дачу из смеси отрубей и соломы (Китайцы кормят своих лошадей просяной соломой (Panicum italicum), предпочитая ее всем остальным.) и впопыхах наталкивались то на своих дремавших товарищей, то на всевозможные предметы, которыми, как нарочно, оказался теперь заваленным двор... Много шуму и крику, но вовсе нет смеха — характерная особенность каждого китайского сборища... К тому же, и настроение ямщиков не могло быть особенно радостным: к рассвету мороз постепенно окреп, да и предстоящий путь казался опасным: носились какие-то неопределенные слухи о спустившейся с гор значительной партии киргизских барантачей... Весть эту еще накануне привез какой-то проезжий, по всему видно — дунганин. Он даже видел их лично: их было семеро, вооруженных огнестрельным оружием... Они остановили его и обстоятельно расспросили о торговых караванах, которые пришлось ему обогнать на пути... И хотя более веских доказательств справедливости известия дунганин и не приводил, но ему и так все поверили... — Баранта на пути!... — побежало по людям, дошло и до начальника гарнизона Сан-гуан-Ванга, но тот сделал вид, что не обращает на этот слух никакого внимания; но потом все же, как говорят, вызвал к себе дунганина и долго его о чем-то расспрашивал... Наконец, извозчики, направлявшиеся в Или-хо, собрались. Они успели наскоро позавтракать блюдом лапши (Ни извозчики, не верблюдовожатые в Китае чая не пьют по утрам.) и заложили уже в фургоны своих лошадей и коширов. Скрипнули раскрывавшиеся ворота, щелкнул длинный бич, послышались обычные «о-го-го ух! цо, цо!...» и со звоном, на рысях, выкатились телеги одна за другой за ограду. А в ней снова все стихло, огни погасли, оставшиеся ямщики еще крепче закутались в лохмотья свои, и даже «распорядитель гостиницы» перестал шмыгать взад и вперед и убрался досыпать в коморку свою, где тотчас же и заснул, как убитый. Но отзвук движения транспорта еще долго доносился сюда; даже с особенной отчетливостью можно было разобраться в шуме, сопровождавшем переезд последнего через реку Эптэ. А затем все эти о-го-го ух! цо, цо! щелканье бичей, колокольчики, стук тяжелых колес о промерзлую землю и скрип деревянных осей становились все тише и тише и, наконец, совершенно замерли в воздухе... Транспорт ушел. [497] Медленно, с грохотом и звоном, подвигался обоз к конечной цели суточного своего перехода — полустанку Ту-ду. В совершенной темноте переехав через полузамерзшую реку и миновав длинные барханы песку, тянувшиеся вдоль ее широкого плеса, ямщики вступили в туграковый лес. Не многим, конечно, известно, что такое туграковый лес. Туграк это тюркское название разнолистого тополя (Populus diversifolia), низкорослого, дуплистого и корявого дерева, годного разве лишь на топливо и растущего обыкновенно редкими насаждениями в таких участках каменистых и песчаных пустынь, где подпочвенная влага находится сравнительно неглубоко подземной поверхностью. Во всякое время года картина этого леса печальная: ни молодой подсады как-то вовсе не видно, ни каких бы то ни было растений, прикрывающих почву... разве где-нибудь приютятся солянки (Salsola carinata, Horaninovia ulicina и некоторые другие) да тощими кустиками торчат адрасман (Pegonum harmala), терескен (Eurotia cerasoides) или, наконец, какое-нибудь другое, еще более убогое растение дикой пустыни. Но туграковый лес к западу от Эдтэ представлял исключение. Здесь, кроме тополя, росли узколистая ива, тамариск и множество кустарников. Глины и пески, навороченные в страшном беспорядке, и всюду растущий высокий камыш придавали и днем характер совершенной глуши всей этой местности, ночью же, без сомнения, впечатление это только усиливалось. Черные силуэты отдельно стоявших деревьев, протягивавших над дорогой свои цепкие ветви, темные массы кустарников, среди которых как-то загадочно блестели кучи белого снега, наконец, таинственный шелест вечно шумящего камыша, все это должно было действовать на душу, подготовленную уже к восприятию всяких страхов, самым угнетающим образом. И действительно ямщики шли подавно им уже знакомой дороге, точно не узнавая ее... Они озирались по сторонам, пристально всматривались вперед и то неестественно громко выкрикивали свои понукания, то, наоборот, делали попытки к тому, чтобы с возможно меньшим шумом проскользнуть мимо подстерегающих их где-то барантачей... Но верста за верстой тянулась дорога, дебри стали уж заметно редеть, становилось на столько светло, что все окрестные предметы были видны так же ясно, как днем, а ничего подозрительного извозчики все же еще не приметили. Они стали даже надеяться, что вся беда одним их страхом только и ограничится, как вдруг... за одним поворотом дороги блеснул огонек... Что это?... Костер?... Да, это костер, и около него какие-то люди!... Китайцы попятились... Они инстинктивно придержали своих лошадей и с минуту решительно не знали, что предпринять... [498] — Да никак это не худые люди, а прохожие из Шень-си (Провинция Западного Китая. Большинство земледельческого китайского населения Кульджинского района пришлое из этой провинции.)? — Но, нет, не они!... В действительности же это были чан-ту (Китайское прозвище таранчей. Чан-ту значит чалмоносец.) из Джин-хо, один — сапожник по ремеслу, другой — так себе, какой-то праздношатающийся, у обоих были ослы, которые тут же подбирали с земли опавшие листья туграка. Разговорились. Чан-ту плохо говорили по-китайски, китайцы еще хуже по-тюркски, но все же им удалось кое-как объясниться: чан-ту два дня уж в пути, но решительно ничего о барантачах не слыхали... «Может, где и объявились последние, но только не между Кур-ту и Ту-ду... К тому же тут людно: вон, только что прошла партия поселенцев! да и в Ту-ду ожидается проездом какой-то важный чиновник... Какая уж тут баранта!»... В самом деле чего опасаться? До Ту-ду уже близко, лес кончается скоро, солнце взошло... И извозчики, выбранив дунганина черепахой (Черепаха у китайцев бранное слово.), полезли в телеги, откуда вскоре и послышались их веселые и громкие окрики лошадей... Через минуту последний китайский фургон скрылся за соседним бугром, и только шум колес, бубенцы да окрики «о-го-го ух, цо, цо!» некоторое время доносились еще до слуха обоих чан-ту... _________________________ Местность изменилась. Лес кончился. Камыш и кое-какой кустарник хотя и виднелись еще по обе стороны от дороги, но не представляли уже сплошных зарослей и ютились незначительными островками в распадах плоских увалов, усыпанных мелкой черной галькой. Горы, в низах закутанные туманом, заняли весь юго-запад и юг горизонта и казались отсюда как-то особенно близко: точно дорога свернула прямо на них... На одном из таких увалов ясно обрисовалась фигура одинокого всадника. Извозчики снова встревожились. Но, нет, это не киргиз, это китаец, китайский почтарь. Действительно, китайский солдат, с небольшим ящиком за плечами, на сытой лошадке, обвешанной колокольчиками, крупной рысью проехал мимо фургонов. — Спокойно ли на дороге? Но вопрос этот был, без сомнения, лишним. Таким, вероятно, он показался и почтарю, потому что тот ничего не [500] ответил и только всей фигурой своей изобразил удивление: что же тут спрашивать, когда видят, что он благополучно проехал. Протащились еще, может быть, с версту. До полустанка Ту-ду оставалось уже не более 17 — 18 ли (Ли — несколько менее полуверсты.). Вдруг точно выросли на дороге киргизы... — Эй, вы, кап'р (Кап'р — язычник. Тюрки-мусульмане очень часто зовут так китайцев.), вылезайте уж, что ли! Берите своих коширов да и проваливайте подобру, поздорову!... (Во время своих разбойничьих набегов киргизы избегают брать коширов, потому что последние всегда могут служить уликой грабителям. Коширов киргизы не разводят; им, стало быть, не откуда и взяться у них.). Китайцы не сопротивлялись... Они послушно отпрягли своих мулов и, минуту спустя, уже скакали обратно в Кур-ту. А киргизы между тем живо распорядились с добром суйдунского мандарина: все, что нашли в нем полегче да поценнее завьючили на своих заводных лошадей и затем свернули с дороги к горам и сухим саем («Сай» тюркское слово, которым обозначается усыпанный галькой плес как временного потока, так и постоянной реки.) временного потока потянулись к зимовьям Кызаев («Кызаи» один из киргизских родов, кочующих в горах западной Джунгарии.) на южных склонах Боро-Хоро. Прошел час... как вдруг на повороте дороги показался целый кортеж: верховые солдаты с магазинками у седла, чиновник с пером и белой шишкой на форменной шляпе, китайский экипаж (Китайский экипаж по устройству своему ничем не отличается от обыкновенной арбы; только размерами он значительно меньше, да, кроме того, его верх устроен прочнее.), запряженный двумя коширами цугом... При виде разграбленных китайских фургонов все это мигом остановилось... Должно быть, храбрейший из них объехал кругом весь обоз, и когда вернулся с докладом, то из повозки послышалось какое-то резкое приказание. Солдаты повернули назад, за ними повернул и возок, и весь этот странный поезд также быстро затем скрылся из вида, как за мгновение перед тем здесь появился. И снова все стихло на этом пути, и только ветер беспокойно шумел еще в комнате, да откуда-то издалека доносился сюда клохт монгольских фазанов... _________________________ Двенадцать с половиной столетий назад мудрый император Тай-Цзун (Танской династии, с 631 по 654 г.) как-то сказал, что-то, «что однажды было [501] целесообразно устроено, не должно впоследствии изменяться», и этот принцип с давних времен лет в основу всей внутренней жизни Китая. Он обусловил культурный застой этого государства и его современный регресс; вместе с тем он наложил особую печать и на весь китайский народ, который замер в самообожании и по уши погрузился в то, что всего скорее можно назвать национальной тупостью. Да! Для современного китайца «нынешнее» не существует; они живет стариной и в ней одной черпает указания на решение различных житейских проблем... И так — во всем и всегда... Во всей Небесной империи «импани», то есть небольшие сторожевые укрепления, выстроены по одному шаблону, выработавшемуся еще, может быть, в те эпические времена, когда люди сражались одним только холодным оружием; но традиции в [502] Китае всесильны, уроки настоящего не служат там ни к чему, и правительство империи с необыкновенным тупоумием и упрямством продолжает сооружать новые импани взамен заброшенных и разоренных на тех же самых местах, где созидало их, вероятно, и в первые века нашей эры... Импань Кур-ту ничем не хуже и не лучше других той же Бэйлу («Бэй-лу», «Северная дорога» — так называется путь, идущий вдоль северных склонов Тянь-Шаня из Баркуля в Кульджу.). Четырехугольник из глинобитных, довольно высоких и зубчатых с амбразурами стен; деревянные, наполовину обитые железом и жестью ворота, против них — маленький домик, помещение начальника крепостцы; затем ряд других построек, прислоненных к стенам справа и слева, все какие-то коморки, в которых должны подвое и по трое уместиться солдатов; наконец, общая кухня, склад, стойла и коновязи — все это выстроено здесь также, как и в тысячах других таких же импанях, разбросанных по всему необъятному пространству Серединной империи («Чжун-го»). В обыкновенное время здесь царствует невыразимая, какая-то даже гнетущая скука, и когда ни загляни в ворота импаня, не найдешь там ничего, кроме давно всем приевшейся, ординарной картины: одна треть гарнизона, лежа на своих канжинах, курит опиум, другая треть дуется в карты и последняя наконец или визгливо, совершенно по-бабьи, бранится или, раздевшись чуть не донага, яростно занимается охотой на паразитов. Ни о строевых занятиях, ни о каких бы то ни было работах здесь нет и помину, и тунеядство самое безграничное составляет необходимый удел каждого, кто в качестве «лянь цзюня», то есть обучаемого, переступает порог этого развращающего вертепа... Единственное удовольствие, которое выпадает на долю солдата, это выйти за ворота импаня, забраться в трактир и пошлыми шутками встречать и провожать ямщиков, или еще — забраться в тань и там вступить в беседу с проезжающими китайцами... Но обыкновенно это — забава для новичков. Опий, водка и карты очень скоро вполне овладевают несчастным, и тогда он уже не чувствует более необходимости рассеяться свежими впечатлениями: он или у себя на канжине, или где-нибудь на дворе, в кучке карточных игроков... Сегодняшняя тревога в импане подняла даже ленивых... Не только солдаты, вся улица здесь, и все жестикулируют и шумят, как жестикулировать и шуметь умеют только китайцы... Гам такой, что свежему человеку разобраться в нем невозможно... [503] Прежде всего ясно было, что большинство ругает извозчиков: зачем поехали ночью? Зачем на дожидались утра?!... (Китайские извозчики всегда предпочитают ночь для движения, вдобавок же следующий переход от Ту-ду до Джин-хо очень велик и труден по обилию песков: вот почему в Ту-ду надо было дать большой отдых лошадям, безостановочно шедшим не одну сотню верст.). — Да ведь киргизы ограбили нас днем, а не ночью... — Все равно!... должны были ждать... А то на, поди, отбивай теперь ваше добро... — Да не наше добро... «да-женя» (То есть «большого человека». «Да-жень» употребляется в том же смысле, как и «да-лойя» — «большой чиновник».) имущество... — Вы ответите... — Ну, и ответим... А, может, и не ответим?!... И спор тотчас же сбился на тему, кому отвечать за погром, причем мнения разделились: одни уверяли, что в ответе будут солдаты Кур-ту (По китайским законам гарнизоны отвечают за неподание своевременной помощи штрафом, соответствующим общей сумме расхищенного имущества. Мера эта, однако, редко приводится в исполнение, так как очень трудно доказать бездеятельность военной власти.), другие кричали, что отвечать тут решительно не за что, потому что, без сомнения, киргизы давно уже убрались за пределы их пограничной черты, а там уже не они, а солдаты других импаней должны преследовать негодяев... В это время вышел начальник импаня. Он держал в руках два пакета: один с донесением в Джин-хо, другой к начальнику военного лагеря в Кур-кара-усу (Ши-хо)... Отправив гонцов, он приказал двадцати солдатам готовиться к немедленной погоне за похитителями. Но те решительно воспротивились... За что?! А почему они, а не все? А не другой кто-нибудь?!... Остававшиеся приняли сторону командира. — Вам приказано, вы и поезжайте!... И чего вы боитесь?! Их ведь не много... да и верно вы их не догоните!... Где уж догнать!... Но назначенные не поддавались таким увещаниям: со всеми поедут, одни ни за что... Тогда началась потасовка. Точнее, несколько солдат сделали вид, что решились вступить в рукопашную: не смотря на мороз, они скинули с себя свое верхнее платье и стали друг против друга, страстно жестикулируя и задорно выкрикивая свой вызов: «hin! hin!»... — совершенные обезьяны (Китайцы вступают в драку весьма редко, да и в этом случае дерутся чаще всего своими косами или царапаются и кусаются, как дети.)! Согласно обычаю, их, однако, не допустили схватиться, и петухи разошлись совершенно довольные тем, что успели всем показать свою удаль... [504] В то же время беспорядки усилились... Откуда-то сорвался кирпич, пролетел выше толпы и ударился в стену квартиры начальника... Зрители хлынули назад, по пути смяли кого-то, завопившего благим матом, и стеснились в воротах... Тогда Сан-гуань-Ванг объявил, что в экспедицию против разбойников он посылает почти весь гарнизон. Но известие это, успокоившее одних, страшно раздражило других, и трудно сказать, чем бы происшествие это кончилось, если бы совершенно неожиданно из толпы не выступило трое дунган: «давайте нам ружья и сабли — мы одни справимся с такими трусами, как киргизы!». Но дунган не отправили: двух почему-то задержали в Кур-ту, а третьего, вооружив плохенькой шашкой, в качестве провожатого, вероятно, присоединили к отряду китайских солдат... — «Все-таки лучше, если хоть один храбрец будет в отряде» (Дунгане совершенно справедливо пользуются репутацией людей отважных и решительных.), — говорил себе начальник импаня, провожая глазами быстро удалявшуюся на запад нестройную толпу той части войска Серединной империи, которая носит прозвище «юнов», то есть «храбрейших»... _________________________ Китайские солдаты никогда не ходят в строю. Вооружение их в высшей степени разнообразно: у одного ружье, у другого шашка, у третьего ружье и шашка, у четвертого и пятого пика, у шестого, наконец... но всего не перечтешь! Унтер-офицеры имеют револьверы и шашки, офицеры же ничем не вооружены. На первых порах это кажется странным, но затем быстро свыкаешься с этой характерной особенностью китайского регулярного войска; тем более, что тут же вдруг узнаешь, что большинство офицеров последнего не только не получило никакой специально-военной подготовки к занятию своих должностей, но что даже едва ли и десятая доля из них умеет стрелять... Это еще более странно, конечно, но, тем не менее, это факт. Стрельба из лука пешком и на лошади, фехтованье на саблях и уменье носить и бросать тяжести — вот современный императорский экзамен для высших офицеров, докторов военных наук (Сравни «Сборник новейших сведений о вооруженных силах европейских и азиатских государств», издание главного штаба, 1892 г. Судя по лубочным картинам, подобного рода экзамен практиковался и во времена Сунской династии (960 — 1280 гг.).). Что же касается низших офицеров, то последние набираются из состава людей, еще менее подготовленных к подобного рода службе, преимущественно же и так называемых [506] «го-чи-ха», то есть прислуги начальников отдельных частей (Ibidem, а также см. «Сборник географических, статистических и топографических материалов по Азии», выпуск XXVIII, 1867 г.), их конюхов и, наконец, из отставленных по суду гражданских чиновников. Вместе с тем высших военных должностей редко достигают лица, хотя и не образованные в китайском значении этого слова, но, тем не менее, долгое время служившие в строю, а потому сжившиеся с солдатской жизнью и хорошо знакомые со всеми достоинствами и недостатками тех частей войск, среди коих протекла лучшая их жизненная пора. В Китае существует обычай вверять все ответственные посты лицам гражданского ведомства, как более образованным, а потому и более будто бы способным руководить военными операциями. Но подобный обычай, может быть, некогда и имевший значение, в настоящее время отзывается гибельно как на духе, так и на дисциплине войск Небесной империи. Различные, совершенно бессмысленные акробатические кунштюки (Например, обучают кувырканью через голову с тем, чтобы обмануть неприятеля мнимой раной и одновременно дать возможность приблизиться к нему на длину копья; или еще лучше: заставляют тщедушного пехотинца делать выпадения и наносить удары пикой, длиной в семь аршин и на столько тяжелой, что уж трех минут таких упражнений совершенно достаточно для того, чтобы довести последнего до совершенного изнеможения.), рев для запугивания неприятеля, какая-то странная пляска, в известных интервалах которой производится бездельная стрельба исключительно только для произведения шума; наконец, преобладающее значение, остающееся и до сих пор, за луками, пиками и бердышами, — вот главные элементы обучения войск. Парады характеризуются преобладанием декоративного оружия и частыми коленопреклонениями. Громадное количество ярких знамен, вой военных гудков, крики солдат, наконец, их причудливые прыжки или, наоборот, подкрадывание ползком к воображаемому неприятелю, — все это приводит в восторг вновь назначенных военных инспекторов и корпусных командиров, проведших пол жизни за письменным столом своего ямыня и наивно воображающих, что в такой детской забаве кроется вся суть военного искусства... Впрочем, такой характер обучения войск господствует только в старых войсках и милиции (То есть в войсках «зеленого знамени» (лу-ин) по преимуществу.). «Юны» же не обучаются почти ничему. Достаточно взглянуть на их ружья и на их приемы стрельбы для того, чтобы убедиться, до какой степени окажутся беспомощными эти войска при столкновении с европейски обученным противником. Солдаты не имеют понятия о чистке и разборке ружья и решительно не соблюдают никаких правил для его сбережения. Достаточно сказать, что солдат делает даже [507] со скорозарядным ружьем все, что ему вздумается: он его укорачивает? Обрезая с дула или казны, употребляет в качестве рычага или же из двух ружей устраивает нечто в роде носилок. Ружья «юнов» покрыты ржавчиной, часто с отбитыми мушками и прицелами, о значении коих никто из китайцев на западе не имеет, впрочем, понятия, или, наконец, с погнутыми и местами даже сплющенными стволами. Скорозарядные ружья «юнов» стесняют, они не знают обращения с ними и очень неприязненно относятся к сделанному нововведению: «из старых ружей мы знали как стрелять, а из этих боимся»... не раз жаловались они, и мы должны были согласиться, что жалобы эти имеют свои основания. Холодное оружие «юнов» хуже, пожалуй, оружия каких-нибудь диких негрских племен Внутренней Африки, и, без сомнения, сами «юны» сознают это прекрасно. Вот почему они не отваживаются пускать его в ход и всегда пасуют при встрече с неприятелем, вооруженным старыми, но им столь любезными, кремневыми ружьями. Если ко всему сказанному добавить еще вечное существование солдат впроголодь, хронические болезни, которыми страдает большинство людей в каждой сотне, и нравственную распущенность, вызванную тунеядством и опием, то не трудно понять, какой жалкий вид должны представлять из себя отряды таких «храбрецов». И они действительно жалки... И когда видишь этих солдат в отрепьях, слабых и истощенных, но нахальных и дерзких, то невольно приходит на память китайская поговорка: «из хорошего железа не куют гвоздей, хороших людей не обращают в солдат»... «Юны» Кур-ту ехали рысью. Китаец любит своего коня и холит его; он отлично ходит за ним и ездит толково; вот почему и наблюдается такой резкий контраст между седоком и животным: последнее, очевидно, гордость хозяина, и действительно зачастую он тратит свои последние гроши для того, чтобы купить своему любимцу какое-нибудь украшение — красную кисть, ленту или бубенчик. Такое отношение к животному, без сомнения, весьма симпатично и не раз подкупало нас в пользу китайских солдат... Лошади, очевидно, рады были промяться, да и седоки в свою очередь то и дело их горячили: нет-нет, да и вынесется лихо вперед который либо из них, за ним другой, третий... Проскачут с версту, а там остановятся поджидать передовых полусотни весело, но шумно и беспорядочно для отряда регулярных войск, шедшего на поиски дерзких барантачей... [508] Подъехали к полуразрушенному полустанку Та-джоза, напоили здесь своих лошадей, подкрепились и сами несколькими глотками вина и готовились уже снова пуститься в дорогу, как вдруг впереди заметили облако пыли... Это было небольшое стадо баранов, которое гнали в Кур-кара-усу в своих желтых одеждах двое лам-торгоутов (Торгоуты — калмыки.). — Встречали киргиз? — Встретили. За полустанком Хуа-шун-инза в стороне от дороги и ли с двадцать ближе к горам; но теперь, пожалуй, они уже далеко (Должны оговориться: подобный разговор вовсе не передает характера речи монголов. Прежде чем спросить о чем-нибудь или ответить на предлагаемый вопрос, монгол наговорит много лишнего; почти то же следует сказать о китайцах... Например, в вышеприведенном случае разговор должен был бы принять такую последовательность: — Господа ламы, на какую местность пала в последний раз ваша тень? — Мы едем из урочища Юдна-гол. — Мирно ли совершали вы свое путешествие? — До сих пор ехали счастливо... Но откуда вы сами отважные войны? — Мы из Кур-ту. — Все ли по-прежнему благополучно в окрестностях вашей твердыни? — Нет, мы посланы разыскать дерзких грабителей, не испугавшихся ограбить на большой дороге беззащитных людей... Вы, может быть, дорогой их встретили? — Да, мы их видели... Они... и т. д. Но мы решились избегать подобных длиннот. Желающих же познакомиться ближе с характером бесед различных азиатских народностей отсылаем к прекрасному сочинению Гюка «Через Монголию в Тибет».). Известие было важное. Солдаты крупной рысью доехали в указанном направлении и на первых порах усиленно подгоняли своих лошадей. Но вскоре их взяло раздумье... Уж поздно: до заката не более двух часов, а затем ночь и, по всем вероятиям, такая темная ночь, что будет не до преследования... Нет, уж лучше переночевать в Хуа-ши-инза, а затем чем свет пуститься по следу разбойников... На том и порешили солдаты. _________________________ Чуть светало, когда солдаты, оставив в стороне большую дорогу, вышли на степь. Сперва отряд шел будто бы и по следу, но затем последний совершенно исчез. Тогда пошли наугад, придерживаясь направления, указанного калмыками. Не смотря на бесчисленные, хотя сравнительно и неглубокие водомоины, отряд пустил лошадей своих рысью: «юны», очевидно, торопились сегодня же развязаться так или иначе с киргизами и еще засветло вернуться в Кур-ту... [509] Пески и глину сменили галька и солончак. Тополь и томариск попадались уж реже, зато всюду замелькали хвойник и саксаул. Местность приобретала еще более пустынный характер, но и соответственно с такой переменой ландшафта горизонт все более и более расширялся... Все ближе и ближе к горам. Вот уже совершенно отчетливо рисуются и передние контрфорсы Тянь-Шаня, пустынные и столь же дикие, как и окрестная степь, а о киргизах нет и помину... — Без сомнения, они давно уж в горах, и мы только совершенно напрасно мучаем лошадей и себя... — слышался все более и более громкий ропот солдат. А вот и дорога! Множество полузатертых конских следов, Бог знает, когда и кем здесь оставленных, но среди них нет ни одного свежего: очевидно, киргизы здесь не ехали. Но откуда и куда ведет эта дорога? Никто из китайцев раньше здесь не был и на подобный вопрос ответить не мог... Миновали ее и, наддав ходу, направились к яру, в котором подозревалась река. — Напоим лошадей, да и обратно в Кур-ту! Яр близко... уже слышен рокот реки... вдруг из него выскочил человек. — Киргиз!! Китайцы остановились, как вкопанные... Человек тоже исчез, но через мгновение он появился на лошади и марш-маршем понесся на оторопелых китайцев... — Как?! Что?! Один на нас всех?.. Они схватились инстинктивно за ружья. Но киргиз промчался мимо и через мгновение уже скрылся за соседним холмом, прикрывавшим ущелье... — Лови, лови его!.. Бей!.. Несколько человек ринулись за ним вслед, но куда! — проскакав с полверсты, они вернулись назад... А между тем на окраине яра появились новые лица. Эти уже были пешком. Они тотчас же припали к земле, выставили вперед длинные стволы своих ружей и бестрепетно ждали китайцев... — Сколько их там? Семь... а вот и еще один — восемь... Может быть, даже и больше... В яру разве что-нибудь видно? К тому же они здесь хозяева, а мы даже не знаем, откуда следует ожидать нападения... Если мы окружим этих киргиз, то через мгновение, может быть, в свою очередь будем окружены... Нет, при подобных условиях борьба невозможна... Следует отступить... И среди китайцев стало обнаруживаться чрезвычайное [510] замешательство: одни порывались вперед, доказывая, что, пока придет помощь, этих киргиз все же удастся схватить, другие твердили свое и не трогались с места. Среди первых был и дунганин. — Трусы! трусы! — завопил он: — я вам покажу, чего стоят ружья этих плутов! И понесся вперед, но понесся один, потому что китайцы не тронулись с места, но и минуту спустя разом повернули назад своих лошадей и чуть не в карьер понеслись с места своего посрамления... _________________________ В день возвращения «юнов» в Кур-ту в сумерки вступили и мы в это селение. Но едва расположились на постоялом дворе, как к нам из «импаня» явилась какая-то личность. — Господа проезжие, потрудитесь показать свои паспорта! — Это зачем? В таких крошечных пунктах, как Кур-ту, визирование паспортов не вменено нам вовсе в обязанность... Вы правы. Но это делается только для вас. Передний путь очень опасен, и если мы будем знать, что вы — наши гости, то дадим вам сильный конвой. — Поблагодарите вашего командира... Мы нисколько не сомневаемся в доблестных качествах ваших солдат, но рассчитываем также вполне и на наших людей... — Вы отказываетесь? Вы правы... ваши люди в сто раз храбрее наших солдат. И, тем не менее, не смотря на такое откровенное признание, отказ наш видимо покоробил китайцев, потому что в аттестации, выданной нам высшими местными властями, значилось, что мы люди «опрометчивые и своевольные».

Это были казахи, скорее всего албаны, т.к. из отправил на помощь русским албанский султан Тезек. А китайцы в данном случае тоже не маньчжуры, а сибо и солоны, прикольно, что переговоры между русскими и китайцами проходили на казахском языке. Валиханов называл их лучшими солдатами в китайской армии.

Нет. У нас бал. Асель если и есть, то только в каком-то диалекте. И у узбеков асал, кажется.

Ну да. Там в концессию им сдавали месторождения. В ВКО тоже вроде. Я думал имеете в виду военные действия.

Это в Гражданскую войну?

В казахском также будет Отан-Ана. Правда я не знаю не калька ли это с русского Родина Мать.

Пусть кто хочет те и участвуют.

Одна из них метиска, вторая украинка судя по фамилии.

ДЕЛО НА БЕЙ-БУЛАКСКИХ ВЫСОТАХ 18-ГО И ПРИ БЕКЕТЕ БОРОХУДЖИР 22-ГО ИЮНЯ. Отряд наш, несколько усилившись, стоял совершенно спокойно. Только по вечерам, в противоположных горах, слышались иногда звуки похожие на пушечные выстрелы. Сначала мы недоумевали, чему приписать их; но, зная по рассказам, что китайцы любят пугать, стали догадываться в чем дело. 17-го июня особенно раздавался в горах гул похожий на залп целой батареи, а 18-го передовые киргизы мчались в отряд с криком: «чурчут келеды!» (китайцы идут!), и вслед за тем из-за гор показались незванные гости. Казаки и киргизы вскочили на лошадей и, взявши с собой ракетный станок, бросились на них. Китайцы встретили артилерийским огнем, но несколько удачно пущенных ракет заставили их ретироваться на Бей-Булакские высоты. Казаки и киргизы пустились в преследование. Китайцы снова успели поставить свои пушки на первом гребне и остановили натиск нашей конницы, но пущенная ракета опять произвела некоторое расстройство в китайских толпах. Воспользовавшись этим моментом, казаки, поддерживаемые киргизами, бросились на них и, после небольшой схватки, взяли несколько орудий. Китайцы отступили на следующий гребень, откуда также были сбиты, и почти всю ночь казаки и киргизы неотступно преследовали их до самого бекета Борохуджир, причем захватили восемнадцать небольших чугунных орудий. Оставленные на Бей-Булакских высотах трупы убитых китайцев свидетельствовали, что им недаром прошла попытка потревожить наш отряд. Пехота и артилерия выступили по дороге к Бей-Булаку после казаков и, дойдя до урочища Аяк-Саз, остановились. Ночь была очень темная, и потому начальник отряда нашел бесполезным вести их в горы, тем более, что китайцы отступали, и притом сделали нападение не всеми силами, а только, как говорится, хотели пощупать нас. Вот почему казаки и киргизы могли достодолжно разделаться с ними. К утру отряд собрался на Кишмурун. Киргизы, надеясь заслужить похвалу от русских за храбрость, почти все привезли головы китайцев, приторочивши их за косы к [244] седлам, а трупы, по азиатскому обычаю, дочиста обобрали, и возвращались с самодовольным видом, наряженные в китайской одежде поверх своей. Кроме того, привели трех пленных, избитых нагих китайцев. Бедняги дрожали от холода и страха; они были уверены, что их ожидает казнь, сопровождаемая различными мучительными пытками, потому стояли ни живы, ни мертвы, дико озирались и, умоляющими взглядами, просили пощады. Каково же было удивление несчастных, когда начальник отряда обласкал их, велел одеть, накормить и просил лекаря оказать им пособие. Последнее, впрочем, опять встревожило пленных: они вообразили, что их хотят лечить для того, чтобы живыми отправить в какой-нибудь русский город и там уже всенародно предать казни. На другой день, вместе с донесением о происшедшем деле, они были отправлены в укрепление Верное. Маиор Ерковский заболел, и вместо него начальником отряда к нам приехал подполковник Лерхе. Немедленно распорядившись, чтобы 2-я рота № 8-го Сибирского линейного баталиона, стоящая у алтын-эмельского прохода, присоединилась к нашему отряду, он взял казаков и осмотрел впереди лежащую местность, с Бей-Булакской высоты, Кара-Суйское ущелье, Борохуджирскую долину и расположение китайского лагеря, в котором, по последним известиям, собралось уже до пятнадцати тысяч человек. Китайцы, рассчитывая на свои большие силы, на свое вооружение и на многочисленную артилерию, в последнее время стали часто переходить Кара-Суйское ущелье, с целью повредить нам или уничтожить наш небольшой отряд. Подполковник Лерхе, чтобы заставить их уважать трактат и отбить охоту к нападениям, решился показать им силу русского оружия. 21-го числа к нам пришла 2-я рота № 8-го баталиона, а утром, 22-го, отряд налегке, оставив весь обоз на Кишмуруне, под прикрытием одного полувзвода пехоты, выступил к Борохуджиру. Сделав небольшой привал на Бей-Булаке и приготовившись к бою, мы беспрепятственно и очень скоро спустились по Кара-Суйскому ущелью. Стоявшие в горах китайские пикеты были тотчас же сбиты казаками и киргизами, и все ускакали в свой лагерь. Выйдя на Борохуджирскую долину, отряд двинулся по дороге к китайскому лагерю. Впереди следовал взвод конной артилерии, со взводом стрелков; сзади, на некотором расстоянии, шли две [245] линейные роты. Фланги и тыл прикрывали казаки и киргизы; смелые батыри (Батырь — молодец или удалец.) далеко опередили отряд и, с пикой на перевес, гарцуя на лихих конях, вызывали противников. Пройдя бекет, мы находились не более как в одной версте от китайского лагеря, и потому я взял фейерверкеров, выскакал на позицию и поставил их примерно в 400 саженях от первых палаток, на гребень у вала, откуда начиналась, до самого лагеря, небольшая и ровная покатость. Позиция, бесспорно, была превосходная. Вправо от нас виднелась земляная насыпь; по горам чернели скопища конных китайцев. Не успел еще взвод сняться с передков, как с земляной насыпи, за которой оказалась одна большая батарея, был буквально обсыпан пулями и небольшими ядрами. Две артилерийские лошади упали ранеными, несколько артилеристов были контужены; лафет и оба передка получили повреждение. Одновременно с этим подбежали к артилерийскому взводу стрелки и подъехал начальник отряда, с сопровождавшими его киргизами. У стрелков тотчас же был убит один человек; киргизы отделались контузиями и ранеными лошадьми. Меня крайне удивила такая меткость китайского огня. Я не мог себе объяснить ее иначе, как тем, что китайцы заранее навели свои пушки на избранную мною позицию и в таком положении укрепили их в насыпи; потому, не открывая огня, я передвинул взвод на 50 сажен вперед, и с этого времени, ядра и пули с визгом перелетали через наши головы, заставляя новичков отвешивать им поклоны. Китайцы пороху не жалели; скоро вся долина покрылась дымом, но вреда нам уже не наносили: все снаряды падали на первую нашу позицию. Не обращая внимания на китайскую артилерию, я открыл огонь по выступившей из лагеря пехоте. Несколько картечных гранат дали себя почувствовать, а последовавший затем небольшой пороховой взрыв заставил китайскую пехоту поспешно отступить. Между тем, с пронзительным криком, конные китайцы старались атаковать нас с флангов и тыла. Стрелки побежали в горы, штуцерами разогнали их и зашли во фланг китайской батареи. Прикрытие к артилерийскому взводу и резерв составила 4-я рота № 6-го баталиона, а 2-я рота Ля 8-го баталиона, обойдя небольшую гору, бросилась во фланг китайскому лагерю. [246] Китайцы во всех пунктах начали отступать; часть конницы их обратилась в бегство и ускакала за лагерь. Подполковник Лерхе, видя, что китайцы достаточно вразумлены, и не имея намерения штурмовать лагерь, отозвал войска. Собравшись, отряд в порядке двинулся обратно на Кишмурун... Только тогда, когда мы отошли, по крайней мере на версту от китайского бекета, китайцы опомнились, опять показались на вершинах сопок, и произвели по нас несколько безвредных выстрелов из жалких остатков своей артилерии. Наш отряд, не обращая внимания, шел своей дорогой; ночью поднялся по Кара-Суйскому ущелью, спокойно переночевал на Бей-Булаке и отправился на Кишмурун. С этих пор китайцы присмирели. Дальше Борохуджирского бекета не смели даже высылать свои разъезды. Вскоре мы перешли на Аяк-Саз, потому что на Кишмуруне подножный корм окончательно был вытравлен. Здесь мы стояли безмятежно, так как в отряде не было члена от комисии, занимавшейся проведением границы. Киргизам надоедало лежать без всякого дела, и они, под видом разъезда, или тайком ночью, по неудержимой привычке барантовать, отправлялись за Бей-Булак. Многие сложили там свои буйные головы, но большая часть их проделок сходила безнаказанно. Обыкновенно джигиты скрывались где-нибудь в ущелье и высматривали, не пасется ли плохо-оберегаемый табун, или не слезут ли с лошадей передовые китайские пикеты. Если слезали, то этого только им и было нужно: подкравшись, они с гиком бросались на спешившихся китайцев; те старались укрыться в горы, лишь бы спасти свою жизнь, и тогда киргизы спокойно снимали путы с лошадей и уводили их в свои аулы, окольными горными тропинками, чтобы не попасть с добычей на глаза русским разъездам. Они знали, что за это их ожидает строгое взыскание. Смелость и ловкость киргизских джигитов доходила до того, что они ухитрялись пробираться в самый китайский лагерь и увозили оттуда палатки. http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/M.Asien/XIX/1860-1880/Sipilov_A/text1.htm

Статья в википедии там вообще ужасная и плохо отредактированная. Как вот этот набор слов назвать?

Казахи в целом однородный по аутосомам народ?

В английском также mother tongue, в немецком muttersprache.

Как Ашина и уйгуры стали монголами?

По-моему у кушанки монголоидность (и негроидность ) намного меньше выражена.

Уж больно узкоглазый или так кажется просто?

Интересная внешность. Губы и нос как у негра, глаза раскосые. Это какой тип вообще?

Каковы различия между словами журт и ел в киргизском языке?

Гаплогруппа N1c. Ничего удивительного, она очень распространена и у прибалтов с финнами. Никто же не удивляется, что у русских, киргизов, таджиков и цыган с индусами гаплогруппа R1a1.

Это было позже - в 1630 г. Причем он не только нападал на башкир, но еще и ограбил русское посольство к Далаю, подставив его перед русскими, чего последний потерпеть не мог.