Ronin1

Видел мельком. Подробно ничего сказать не могу.

Я им даже занимался в 89 году! ВСЯ техника в каратэ - изначально родом из Китая. Частенько было так, мастер поехал в Китай, ему понравилось ката (или как там в ушу), он его изучает, приезжает в Японию и на этой основе, создает ката. Сплошь и рядом. А в Японии есть такая школа Сериндзи кэмпо. Сериндзи - не что иное, как Шаолинь-цы.

А на чем, основывается это утверждение? На анализе техник того или иного направления? Имеется какая-то статистика преобладания тех или иных ударов? Было бы очень интересно, поподробнее, пожалуйста! (устраивается поудобнее в кресле). Откуда информация?

Думаю, тоже не аксиома. Например, улан (легкий кавалерист), это в переводе с тюркского "юноша" и это соответствует действительности, так как в составе польской армии, были отряды из тюркской молодежи. В тоже время улан - по калмыцки "красный", что тоже соответствует действительности, так как в форме действительно присутствовал красный цвет. То же самое "ура". Я, как калмык, буду настаивать, на то, что "ура", однокоренное со словом "уралан" (вперед!), англичанин будет выводить его от "хурра" и т.д. Я, конечно, понимаю, что возможно, здесь присутствующие, обладают специализированными образованиями, в области филологии, этнографии и истории. Я, к сожалению, таким похвастаться не могу, и все мои рассуждения основываются на тех фактах, которые мне рассказаны устно старейшинами, тех печатных изданий, до которых смог дотянуться и на своих наблюдениях и анализе традиций и обычаях калмыков (хоть они, в последние 60 лет коренным образом изменились, но я основываюсь на тех традициях и обычаях, о которых рассказывают старейшины). Думаю, также, что не сделаю открытия, если скажу, что ойратские племена, дервюды (дербеты), торгуды, хошуды и другие, были абсолютно разными племенами, но со временем, слились друг с другом и отличия в языке сводятся к различию произношения тех или иных слов. Но случай с киргизами, думаю, другой. Вряд ли, ойраты, позволили бы инородцам командовать собой. Думаю, не самый удачный пример. Как вижу я, речь идет о предательстве киргизской части войска. Естественно, остальным ничего не оставалось, как сдаться. Я прошу прощение за свое невежество, но алтайцы, мне кажется не были ойратским племенем, скорее, они были вассалами, не так ли? Странно, я не думаю, что калмыки, участвуя в набегах, не ассоциировались бы с ойратами.

А где это?

Можно вопрос? Только табуретками сразу не кидайтесь! А что, это очень обидно, если пишут киргиз, киргизский, Киргизия и т.д.? В чем, конкретно, обидно? Я на этом форуме, часто встречаю слова калмак, хотя правильно калмык, жонгар, хотя правильно зюнгар и т.д. (а французы говорят, вообще, кальмук ), и меня это никак не задевает, потому что, так уже сложилось. Например, киргизы привыкли говорить калмак, да ради бога, потому что язык сам поворачивается уже так сказать. Я, в принципе, кыргыз выговариваю без особых проблем. Но русскому человеку тяжко, без тренировки сказать КЫРГЫЗ. ИМХО

А какую, собственно, роль в истории ойратов сыграли киргизы? Только не надо рассказывать, что у хана была жена киргизка. У ойратов, в целом, и у калмыков в частности, жена, может играть определенную роль, особенно вдова хана, например, но кто ей даст поднимать родню? Конкурентов слишком много и среди прямых родственников. Потом, если киргизы были в составе ойратов, то они должно быть, были ассимилированы до полнейшей замены традиций, языка и т.д. Пример: потомки мангышлакских туркменов, в составе калмыков. В противном случае, они бы не могли быть на равных с остальными ойратскими родами.

А что это значит?

Значит, скажу так. Я уже писал, в отдельно открытой теме, про калмыков-предателей. В основном, это были бузавы, калмыки, приписаные к казакам. Хотя, и они были малой частью среди всех калмыков. Повторюсь, что мой дед, отец моей матери, бузав из рода Керяд, десантник гвардеец, в одиночку таскавший и применявший пушку сорокопятку, который, вызвал огонь артилерии на себя, когда мог уже сдержать натиск врага и мой дед, отец моего отца, торгуд из рода Дойда Багуд, политработник, никогда не отсиживавшийся позади, шагу назад не ступивший. Я уверен, что и мысли у них бы не возникло перейти на сторону врага. Мои родственники, старики, женщины и дети, годами(!!!) не бывали дома, жили в море, работали на фронт, строили железную дорогу Кизляр-Астрахань, под обстрелом немцев. Настоящие калмыки, не могут стать предателями!

Про Кёкусин ничего конкретного сказать не могу. Все те, кого знаю, занимаются Киокушинкай каратэ, организация, сейчас называется, если не ошибаюсь, Шин Киокушин, по-моему возглавляет Мидори (могу ошибаться в написании, киокушиновцы, табуретками не кидайтесь! ).

Не хотел, но скажу. WUKO, в принципе, не истина в последней инстанции. Спортизация каратэ, на мой взгляд, ведет к его популяризации, но обедняющее технически.

У меня предложение! Мы же обсуждаем не историю происхождения каратэ! А боевые исскуства кочевников. Давайте вернемся на исходую позицию!

Я не знаю, из каких книг все это идет, но, о каких трех "стилях" окинаватэ идет речь? Я читал не только, огромное количество книг, но и беседовал, по вопросам истории и происхождения каратэ с японскими мастерами. Основные моменты, я уже изложил выше, повторятся смысла нет. Вопрос Керим-хану, каким видом японского каратэ или окинавского каратэ или окинаватэ занимаешься?

Надо будет рассказать об этой версии хошудам (Хошеутам) . Зая-пандита, создатель "Тодо бичг", старокалмыцкой письменностью - хошуд. Численность их, действительно уменьшилась, территория - частично в Астраханской области, украшение Калмыкии - Хошеутовский хурул - разрушен. Знаю ребят - хошудов. Хорошие парни ! В, основном, проживают на территории Юстинского района, райцентр п. Цаган-Аман.

Речь не шла о хойтах! Речь шла о Хиргис-бурут. Я сказал, что никогда не знал о таком ойратском роде.

Я же не сказал, что у калмыков присутствуют ВСЕ ойратские рода. На территории Калмыкии и Ставропольского края проживают калмыки, но они потомки Мангышлакских туркмен, депортированых в Калмыкию, ассимилированных и, в настоящее время, практически ничем не отличающихся от калмыков, ни внешним видом, ни языком, ни традициями, вообще ничем. Но они - калмыки. А для того чтобы отрицать, надо знать. А до настоящего времени, я даже не догадывался, что в состав ойратов входили киргизы. В качестве полноправного, самостоятельного рода, признающего, что они ойраты.

Я же объяснил, что каратэ было в самом начале. Этот термин означает "Китайская рука". Окинаватэ - это один из синонимов тогдашнего названия "Каратэ". Самостоятельно, на Окинаве, ничего не возникло, а умные люди, приспособили технику китайского ушу к окинавским условиям. Термин Гичина Фунакоши "Каратэ-до" является попыткой японизировать название каратэ. Изменение иероглифа "кара" (Китай), на иероглиф "кара" (Пустота) и добавление иероглифа "до" (Путь). Получилось романтичное, философское название "Путь пустой руки". Хочется сказать, что примерно, тоже сделали Дзигиро Кано и Морихей Уесиба. Не надо путать термины "каратэ" (Китайская рука) и "каратэ" (или каратэ-до) (Пустоая рука). Насчет создания стилей. Все эти так называемые "стили" отличаются друг от друга НЕ ОСОБО ЗНАЧИТЕЛЬНО, по большому счету. В общем, каратэ - отличается от муай тай, вовинам вьет во дао, большинства стилей китайского ушу. А внутри, я считаю, не особо. БОЛЬШАЯ разница видна только у новичков. У мастеров уровня, примерно, выше 3 дана, различия не столь отличимы. Если уважаемый Керим-хан посмотрит на выполнение одних и тех же ката Мастеров Киокушинкая, Шотокана, Годзю-рю, Вадо-рю, или, к примеру Рюэй-рю, я думаю, без титров и пояснений, не сможет их различить по школам. Ояма Масутатсу, никогда не акцентировал свое корейское происхождение. Ояма, всю свою жизнь, образ жизни строил, строго в привязке к Японии. Масутацу Ояма родился 27-ого июля 1923 года, в деревне Южной Кореи. Боевыми искусствами Ояма стал заниматься довольно поздно, с 9-ти лет. В 1938 году, в возрасте 15 лет, он уехал в Японию, и поступил в авиационное училище, чтобы стать летчиком, подобно герою его времени, первому летчику-истребителю из Кореи. Выжить в тех нелегких условиях в том возрасте, оказалось более трудным чем, он думал, тем более что корейцы обучающиеся в летных училищах Японии были на правах чужих.Несмотря на тяжелое время в своей жизни он продолжал заниматься боевыми искусствами,занимаясь дзюдо и боксом,и однажды он заметил студентов, обучающихся Окинава Каратэ (Okinawa karate). Это заинтересовало его, и он поехал в доджо (dojo) Гичин Фунакоши (Gichin Funakoshi) в Университете Такушоку (Takushoku), где он изучил то, что сегодня известно как Шотокан (Shotokan) Каратэ. Его прогресс в тренировках был таким, что к семнадцати годам он был уже вторым Даном, и к моменту поступления на службу в Японскую Имперскую Армию в 20 летнем возрасте, он был четвертым Даном. В это время он также серьезно заинтересовался дзюдо, и его прогресс в этом виде боевого искусства был неменее удивительным. К моменту завершения тренировок по дзюдо он, меньше чем за четыре года с начала тренировок, достиг четвертого Дана в дзюдо. Становление Мастера После поражения Японии во Второй Мировой войне, Мас Ояма впал в отчаяние и депрессию и почти забросил тренировки. К счастью для нас, Так Нэй Шу уже вошел в его жизнь. В то время мастер Так, кореец, земляк Оямы, живущий в Японии, был одним из лучших мастеров Годжу Рю (Goju Ryu) . Он был известен, своей физической и духовной силой. Именно он поощрял Мас Ояму, посвятить жизнь Воинскому Пути. Он предложил, чтобы Ояма уединился от общества и в течение 3 лет занимался тренировкой духа и тела. В 23 летнем возрасте Мас Ояма встретил Эиджи Йошикаву (Eiji Yoshikawa),автора романа "Мусаши" (Musashi), основаного на жизни и и деятельности наиболее известного Самурая Японии. И роман, и автор помогли Мас Ояме глубже понять кодекс Самурая - Бушидо и его смысл. В тот год Ояма отправился на гору Минобу (Minobu) в Префектуре Чиба (Chiba), где Мусаши основал свой стиль боя на мечах Нито-Рю (Nito-Ryu).Ояма думал, что это будет соответствующим местом, чтобы начать суровые тренировки. Среди вещей, взятых с собой, была копия книги Иошикавы. Студент по имени Яширо (Yashiro) пошел с ним. Одиночество очень тяжело переносилось, и после 6 месяцев тренировок Яширо тайно сбежал ночью. Это тяжело сказалось на Ояме потому, что желание возвратиться в общество стало еще сильнее. Так Ней Шу большим количеством примеров убедил Ояму продолжить тренировки, и Ояма принял решение стать сильнейшим каратистом Японии. Вскоре, однако, человек, снабжавший Ояму средствами на проживание, информировал его, что не способен больше поддержать Ояму и вот, после четырнадцати месяцев, Ояма был вынужден закончить свое уединение. Через несколько месяцев, в 1947 году, Мас Ояма выиграл Первый национальный Всеяпонский турнир по каратэ после Второй мировой войны. Однако он все еще чувствовал в душе пустоту из-за того, что не смог провести три года в уединении. И тогда Ояма решил полностью посвятить свою жизнь каратэ. Так что он начал снова, в этот раз на горе Кийозуми (Kiyozumi), также в префектуре Чиба (Chiba). Это место он выбрал для своего духовного подъема. Теперь его тренировки были фанатическими по нагрузкам - 12 часов в день, каждый день без дня перерыва, стоя под холодными струями водопадов, бросая речные камни своими руками, используя деревья как макивару(makiwara),совершая сотни отжиманий в день. Каждый день также включал изучение научных трудов классиков Боевых искусств, Дзэн и философии. После восемнадцати месяцев он завершил свое уединение уверенным в себе и способным полностью себя контролировать.

Так оно и было.

В памяти калмыцкого народа издавна живет замечательный образ Мазан-Батыра - славного народного героя и патриота. Несколько преданий о Мазан-Батыре было записано в 1909 г. в Мало-Дербетовском улусе. Отдельные сказания о Мазан-Батыре записаны на пленку в 1962 г. экспедицией Калмыцкого научно-исследовательского института языка, литературы и истории в Каспийском районе. В сборник "Калмыцкие сказки", выпущенный в 1962 г Калмгосиздатом, включена легенда о храбром Мазане. Сын бедной калмычки (социальное происхождение Мазан-Батыра неизвестно), рассказывает легенда, несчастный и неказистый на вид, с детства никому не внушал добрых надежд. Мальчик рос, как дикая трава в степи. Только подслеповатый дед предугадал в нем будущую богатырскую силу и честный добрый характер. Вдова лелеяла единственное сокровище. Мазан вырос и стал верным сыном своего народа. Он вступил в единоборство с коварным и грозным Байктан-Эретыном, который был грозой хотонов, весь скот до последней козы и лошади угонял с собой. Врожденная смекалка, стойкость духа и сила помогли Мазану победить врага. Таково краткое содержание легенды. Был ли такой герой в действительности? Составители упомянутого сборника сказок С.Д. Алексеев и Л.С. Сангаев считают, что это вымышленный эпический герой, хотя и сообщают, что, по словам знающих калмыков, Мазан-Батыр - реальная историческая личность. Ссылаясь на известные труды профессора Н.Н. Пальмова, в коих не оказалось сведений "о существовании Мазана в исторической действительности", составители, таким образом, не поверили народной памяти. Между тем, в исторической литературе имеются отдельные краткие упоминания о калмыцком военачальнике Мазан-Батыре (RS. Pallas. Sammlungen historiscner Nacnricnten, Er. Th., Leipzig. 1776; К. Костенков. Исторические и статистические сведения о калмыках. СПб. 1870, стр. 13; ТИ. Беликов. Участие калмыков в войнах России, Элиста. 1960, стр. 28). Архивные материалы Центрального государственного архива древних актов г.Москвы подтверждают сведения, полученные из фольклора. Располагая данными, извлеченными из различных опубликованных и неопубликованных архивных документов, мы можем составить некоторое представление о действительных ратных делах и подвигах легендарного героя. Мазан-Батыр был не только защитником своего народа, он во главе калмыцкого войска принимал активное участие в борьбе Московского государства и Украины против экспансии султановской Турции и ее вассалов - Крыма и Азова - за независимость Малороссии и безопасность южных российских пределов. Калмыцкие конные отряды во главе с Мазан-Батыром сражались тогда бок о бок с запорожцами под главенством кошевого атамана Ивана Сирка, с русскими ратными людьми, полком кабардинского князя Каспулата Муцаловича Черкасского и донскими казаками атамана Флора Миняева. Мазан-Батыр был одним из военачальников калмыцкого войска; как никто другой, он честно и безупречно исполнял свой долг, защищая интересы своего нового отечества, и навсегда остался в памяти своего народа. В конце 1672 года Турция и ее вассалы - Крым и Азов - возобновили войну с Россией, захватили часть Украины. Царское правительство рассчитывало использовать военную силу калмыков против Крыма так же, как это было в 1657-1663 годы. В 1673 году новый калмыцкий правитель Аюка подтвердил шерть 1661 года о "вечном послушании" и военной службе России. Царское правительство закрепило за калмыками торговые льготы и восстановило годовые жалования начальным тайшам, приобретенные еще во времена правителя Дайчина и Мончака (Пунцука) - основателей Калмыцкого ханства в составе России. Московское государство предприняло шаги к собиранию вооруженных сил на юго-востоке страны. Организация совместного выступления русских войск с калмыками, донскими казаками и узденями князя Каспулата Муцаловича Черкасского была произведена думным дворянином и воеводою И.С. Хитровым. Калмыки выставили 15 тысяч воинов под командованием военачальника Унитая (Унтя) и Мазан-Батыра, которые проявили большую активность в военных действиях под Азовом, на Дону и у Крыма. Ратные успехи калмыков были отмечены правительством России: как сообщают документы, царский посланник стряпчий Кирилла Пущин специально совершал поездку в калмыцкие кочевья для вручения калмыцким тайшам, в том числе и Мазан-Батыру, "государева жалованья" и объявления им "царского похваления за верную службу". В 1674 году по просьбе Московского правительства хан Аюка снова послал в поход с русскими войсками 7 тысяч воинов. 28 августа калмыцкие ратные люди прибыли на Дон и остановились в районе Черкасска. Вскоре двухтысячный авангард под командой Мазан-Батыра совершил рейд на Перекоп, остальные 5 тысяч калмыцких конников принимали участие в сражениях под Азовом. В документах Посольского приказа имеются сообщения о военных успехах калмыков, которые "с турскими и азовскими людьми бились и неприятельских людей побили многих". В 1675 году запорожцы под предводительством Ивана Сирка вели упорную борьбу с Крымом. К ним присоединились: русский полк стольника Леонтьева, стрельцы Лукошкина, калмыцкие воины под руководством Мазан-Батыра, донские казаки атамана Фрола Миняева и отряд князя К.М. Черкасского, прибывшие в Запорожье по царскому указу 17 сентября все они пошли "чинить воинский промысел... за Перекопью разбили турскую заставу, села попалили, много полону набрали и христианских душ много освободили и все здоровы назад пришли". Русский историк С.М. Соловьев в своем сочинении "История России с древнейших времен" повествует об этом событии и приводит письмо Ивана Сирка в Москву, в котором Мазан-Батыр ошибочно назван "калмыцким Мазин-Мурзой". Объединенные российские войска 23 сентября 1675 года форсировали Гнилое море и одновременно начали ощутимые удары по противнику через Перекоп, при этом взяли в плен крупного крымского военачальника Батыршу Мурзу Мансурова с его воинами. Боевые подвиги российских войск, в том числе калмыков под командованием Мазан-Батыра, были отмечены правительством "милостивым за их службу словом". В октябре 1675 года ватага запорожских казаков с участием 1000 калмыцких всадников во главе с Мазан-Батыром под общим командованием кошевого атамана Ивана Сирка снова ходила в Крым через Гнилое море и была "у Каменного моста". Крымский хан повсеместно и особенно у Каменного моста выставил сильные заставы, но ничто не могло удержать смелого натиска казачьей и калмыцкой конницы. Дружной дерзкой атакой заставы были сбиты, а в завязавшемся ожесточенном сражении с подошедшим подкреплением казаки и калмыки "крымских людей побили многих и бунчук и шатры взяли и крымские улусы повоевали". За верную службу и боевые успехи в Крыму казаки и калмыки удостоились похвальной грамоты царя Алексея Михайловича. В 1676 году турецко-крымские отряды участили набеги на Запорожье и прорывались до Киева. Русские полки, отряды Мазан-Батыра и князя Каспулата Черкасского, находившегося на Дону, вскоре получили царский указ идти к Киеву на помощь запорожскому войску. Совместные действия запорожцев с русско-калмыцко-кабардинскими ратными людьми остановили продвижение турецко-крымских полчищ под Киевом и Чугуевым. После этого борьба приобрела затяжной характер. Мазан-Батыр с калмыцкой конницей, проявляя доблесть и мужество, принимал активное участие в сражении под Чугуевым, затем в августе 1677 года - в разгроме турецких войск Ибрагима-паши под Чигирином. В 1678 году крымский хан Мурат Гирей при активной поддержке турецкого султана возобновил наступательные военные действия на киевском направлении и напал было на самую Сечь. Запорожцы вступили в ожесточенную схватку с противником. Московское правительство предприняло меры для пополнения русских войск, находившихся в Малороссии: были мобилизованы ратные люди низовых городов Поволжья, увеличилось число калмыцких отрядов и донских казаков. Русские полки, стремительные конные отряды калмыков, основная часть которых находилась под командованием Мазан-Батыра, донские казаки и кабардинские воины князя Каспулата Черкасского летом 1679 года нанесли турецко-крымским войскам серьезное поражение под Чугуевым, затем у с. Волуйки. В то же время авангард Мазан-Батыра с донскими казаками пробился в Запорожье, где калмыки снова соединились с запорожскими казаками кошевого атамана Ивана Сирка. Запорожцы, калмыки и донские казаки не давали противнику возможности укрепиться в крепостях и населенных пунктах Запорожья и преграждали путь к Киеву. В результате успешных действий запорожцев, русских полков, калмыков и донских казаков крымско-турецкие полчища были отброшены к морю. Тогда турецкий султан и крымский хан сосредоточили крупные силы в районе Азова для последующего нанесения удара по Харькову и Чугуеву. Русские ратные люди, украинцы, калмыки с неизменным Мазан-Батыром, донские казаки и кабардинские уздени снова совместными ударами отразили вылазки противника, затем нанесли ему сокрушительный удар в районе реки Биликлейки. Так калмыки вместе с русскими ратными людьми, донскими казаками, кабардинскими узденями рука об руку с запорожскими казаками сражались против общих противников - султанской Турции и ее вассалов - Крыма и Азова. Благодаря боевому содружеству они достигли победы над неприятелем. После окончания войны России с Турцией и ее вассалами (1681 год) Мазан-Батыр с калмыцкими воинскими людьми вернулся в родные кочевья. В 1683 году Мазан-Батыр был убит в своем улусе во время одного из налетов грабителей. Привлекает внимание описание трагической безвременной гибели Мазан-Батыра в конце легенды. Согласно легенде, раны на теле богатыря заживали вмиг, стоило ему только умыться водой из колодца. Сыновья убитого им Байктан-Эретына, зная это свойство Мазана, изранили его, увезли далеко в степь и изрубили на куски. Так кончается эта чудесная легенда, сохранившая в памяти народа подвиги Мазан-Батыра, реально существовавшего героя

(1587) Приходили из Хара-булука-Хангайского, Приходили Убаши-хун-тайджи Монгольский Да Сайн-Маджик Урянхайский Хари-Дoрбoн-Ойратов повоевать. [94] Переваливали они перевал Налха-yкyр, Подступали к Нал-хара-бoрoку, Подступали с войском в восемь тем. Во все четыре конца Дoрбoн-Ойратских кочевий Разведку посылали, да никого сыскать не могли. * * * Собирал тут Монгольский Убаши-хун-тайджн, Собирал он на сход и великих, и малых, и средних, Сказывал он слово всем своим вельможам, Починая с Сайн-Маджика Урянхайского: - Вы послушайте меня, ребятушки. О Дoрбoн-Ойратах такая молвь идет: Мастера до прихода врага Обернуться конем дальнобежкой, А не то, как дворняга, и в икры вцепиться тишком. Говорите-ка вы, молодцы, нам не лучше ли будет Велеть передать то Ойратам, А самим по домам воротиться. Так по мне, а вашему как? Одобряете - значит вернемся, А не то - так в поход! Выступал тут вперед Сайн-Маджик-Урянхайский, Горных стремнин леопард вороной, Выступал, докладывал Убаши-хун-тайджию: - И верно слово вашего нойонства, Да верно и то, что свои и чужие, ближние и дальние Про нас слышали: Убаши-хун-тайджи Монгольский, Да Сайн-Маджик-Урянхайский Пришли с Хангайского Хара-булука Хари-Дoрбoн-Ойратов повоевать. Коли нам теперь по домам разойтись, Не пошла бы про нас, ваше нойонство, Не пошла б худая слава из роду в род: Чуть завидели, как маячит скот вдали, Так со страху разбежалися! Согласились с этим словом Все монголы: и великие, и малые, и средние. Убаши-хун-тайджи слово тут молвил: - Кочевье Дoрбoн-Ойратское Может - к югу, может - к северу: Так куда же вы итти прикажете? Отвечал ему Урянхайский Сайн-Маджик: - Ваша правда, господин нойон. И велики кочевья Ойратские, Да все же на одном материке лежат. Хорошенько поискать велим, Сроку восемь дней дадим, А пути я сам укажу. Двести добрых молодцов Из восьми тем авось выберем, Да четыре сотни коней авось отберем [95] Из табуна во сто шестьдесят тысяч коней. Пусть идут они в разведку По тем путям, что я сам укажу. А найдут ли что, не найдут ли, Через восемь дней им назад быть! На том все и порешили. * * * Выступали двести разведчиков, Выступали следом за Сайн-Маджиком, Леопардом вороным с Урянхайских гор. За гранью воинского стана Подымались разведчики на вершину Черной горы, Объяснял им Сайн-Маджик, Куда и куда легли кочевья Дoрбoн-Ойратские: - Прямо перед вами Иртыш-река пойдет, Езжайте вы вниз по теченью Иртыш-реки. Как возьмете вы в эту сторону, По нагорью чернолесье пойдет, По низинам - желтый камыш. Тут как раз промеж ними Будет брод по прозванию Мани: Тем бродом и переходите. А как перейдете на ту сторону, Разойдитесь и вверх, и вниз по течению. Коль нигде ничего не окажется, Возьмите от брода чуть-чуть повыше, Да к вечеру другого дня на водопой становитесь: Там пойдут черные горы с быстрыми ключами, По прозванью Эмэлийн-адаг, шара-хулсун. По ним-то поиском и пройдете. Коль и тут ничего не окажется, Отправляйтесь вы туда, куда подойдут Истоки двух рек, Бачи и Гинджили, А те две реки подойдут вплоть к горам, Тут и надвое разойдутся. А коль во всех трех местах ничего не окажется, Ворочайтесь вы сюда, назад, Можно будет- с “языком", А нет - так со своими вестями. Будет ли что, нет ли - На восьмой день наскорях с вестями ворочайтесь. А я - к своему войску вернусь. Доброго успеха вам! - Сказал и уехал. * * * Перешла монгольская разведка, как ей велено, Перешла Иртыш-реку у брода Мани, А по той стороне поиск сделала И вниз, и вверх по течению, да найти ничего не нашла. [96] Пошел поиск желтым камышом У истоков рек Бачи и Гинджили. Сразу тут мальчонка заприметили: Подпоясан лентою атласною, Ноговицы на нем бархатные, От роду, видать, лет семи будет, На гнедом белогрудом трехлетке. С утренней зари гнались, к вечеру изловили. В свой круг его двести разведчиков сажали, Вестей от него выспрашивали: - Ты скажи нам, сударик, чей ты есть таков, По какому делу езживал? - Байбагуса хана я подданный, Девять белых верблюдов у него пасу. - А есть ли у Дoрбoн-Ойратов войско, Или нету вовсе у них войска? Где их кочевье пойдет? А мальчик им в ответ: - Вам не велено допрос держать, Ваше дело “языка" достать. Надевают шубу с ворота, А ответ пред ханом держут. Вы живьем меня доставите, А ответ мне самому держать! И пытать его - ни звука не добьются, И грозить ему - ни слова не услышат, И пугать его - один ответ. Стали тут разведчики советываться: - А и впрямь не велено нам спрашивать, Только велено представить живьем! Да на том и порешили все. Наперед двоих отрядили С вестью о Дoрбoн-Ойратах: В пределах Дoрбoн-Ойратских Поймали-де мы семилетнего отрока, И вот что-де он сказывает. Пред лицом Убаши-хун-тайджия, Пред лицом великих, и малых, и средних Дают отчет вестовые, А тут как раз приводят и мальчика-семилетку. Прослышав, что туг на язык мальчуган, Возложил хан обнаженный свой меч, Возложил на престол осьминогий. * * * Привел Убаши-хун-тайджи, Привел семилетнего отрока В свой походный дворец о восьми решетках-тэрмэ, Шкурой черно-пестрого тигра покрыт. Со связанными за спиной руками Поставили его на колени пред тем сандаловым троном осьминогим. [97] Правым коленом давит, наседает Горных стремнин леопард вороной, Сайн-Маджик Урянхайский; Левым коленом давит, наседает Бахан-Цэцэн. А допрос ведет Убаши-хун-тайджи: А держи-ка ты ответ нам, касатик, Есть у Дoрбoн-Ойратов войско или нету? Что они там поделывают? И тотчас отвечал мальчик Убаши-хун-тайджию: - Спрашивайте-ка вы, нойон, да без острастки, Скажу я вам все без утайки: Спрашивайте-ка вы, да без насилья, Выложу я вам все без остатка. Словно зубья пилы, или иглы ежа, Сомкнутым строем в четыре угла Вечно ойраты стоят. Это вот знаю и вам сказываю, А чего не знаю - о том и речь не пристала! Дерзостью был огорошен Хун-тайджи, Все же допрос продолжал. - Кто из ойратов к нам ближе кочует? Иль кочевье назови, или войско! * * * - Сайн-Сэрдэнги к вам всех ближе живет, Сын Мангадая, нойон Сэрдэнги. Шлем у него из тоджи-серебра, Алый чешуйчатый панцырь на нем, Ватная куртка из шелка-тоджи, Скачет на пестро-чубаром коне. Тысячи две молодцов у него В землю две тысячи копий втыкают, Держат на привязи коней готовых, Коней откормленных будет две тысячи. Зубы скрежещут, глотают слюну: Где же для травли нам зверь, Или где недруг для смертного боя? Зубы скрежещут, глотают слюну... Вам подойдет он, почтенный нойон? - Он у тебя - ничего, подойдет. Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет? * * * - Далее - Хойтский Сайн-хя, Сын Эсельбэя, Сайн-хя. В самых истоках Иртышской реки Собраны два нутука у него: Это Ирчин да Хорчин. Так выдается меж всеми Сайн-хя, Как белизна по бокам у быка вороного, [98] Тысяч в дружине—будет четыре. Столько же в землю вонзается копий, Столько же сытых коней на приколе. Зубы скрежещут, глотают слюну: Где неприятель для смертного боя, Молвит он, где молодец, чтоб поспорить? Зубы скрежещут, глотают слюну... Вам подойдет он, почтенный нойон? - Он у тебя - ничего, подойдет. Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет? * * * - Дальше Зюнгар-Хотогойтский нойон, Хара-хулой прозывается он. Взглядом похож на голодного коршуна, Всею повадкой - на куцого волка, Как на заре он в отару ворвется Да и дружина нойону подстать: Тысяч там шесть удалых молодцов. Вам подойдет он, почтенный нойон? - Он у тебя - ничего, подойдет. Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет? * * * - Дальше как раз будет Сайн-Тэбэнэ, Витязь ойротский, нойон Тэбэнэ. В самых истоках реки Нарин-гол, Там, где с рекою Уту она воды сливает, Сайн-Тэбэнэ и кочевья раскинул. Сам на поджаром соловом в поход, Войска за ним восемь тысяч идет. Вам подойдет он, почтенный нойон? - Он у тебя - ничего, подойдет. Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет? * * * Далее хан Байбагус-Хошуутский живет. Пятеро тигров в семье. Он старший и лучший. Голосом - тигров десяток. Бранных потех он любитель большой. Войска за ним тридцать тысяч идет, В юрте-дворце своем дело ойратской Державы и веры он судит. Стены в пятнадцать решеток-тэрмэ Пёстро-тигровыми шкурами крыт. Страха не знает, живет без забот, [99] Пальцы распялит, разинет свой рот: “Кто на всем свете пока еще цел, Чтобы со мною равняться посмел?" * * * Я - сын простого человека, А от роду мне семь лет. Всех Дoрбoн-Ойратов я не объезжал, А сыны ойратские есть во всех четырех концах земли. Вот и всё моё показание! Говорит тогда Убаши-хун-тайджи: - Вывести этого мальчугана и принести в жертву знамени. Уж повели - было двое, как отрок сказал: - Хочу я доложить слово нойону! Опять поставили его попрежнему, а хан говорит: - Ну, касатик, говори свое слово! И отрок сказал ему так: * * * - Некогда, после битвы на Эмэлийн-адаг-шара-хулусуне, Перед разъездом по домам, мирный договор Заключили Монгольский Сайн-Лахар-хан И Дoрбoн-Ойратские сайды и нойоны. И клялись они друг другу: Погибель падет на голову тех, Кто посмеет когда-либо пленного “языка" После допроса убить Разве не так вы друг другу клялись? Как же забыли вы доброе слово, Как же забыли вы добрую клятву свою, На смерть меня обрекая? Всего мне семь лет от роду, Сын я простого человека. Пощадите ж мне жизнь, нойон! Убаши-хун-тайджи не удостоил ответом, И снова повели-было двое, Но отрок обещал еще рассказать об ойратах. - Говори же, мальчуган! И отрок сказал так: * * * - Хан Байбагус Хошуутский, Голосом - тигров десяток, Старший из пяти братьев-тигров, Охотник до кровавых забав, Обнажил, говорят, он свой меч булата-гинта,— Некогда отнял его у Бэмбэда, - Да так им рубнул он булатный очаг, Что посыпались искры, [100] Да так он при этом сказал: “Как на подушке улягусь я На пояснице Убаши-хун-тайджия, Пролью его черную кровь. По всем дорогам размечу я Обломки его черного знамени. Соединяясь с любимою ханшей его Дара, Буду целовать ее кроваво-алые щеки, Буду обнимать породистое белое тело ее, К румянцу алых ланит Прижмусь бородою счастливой своей, Счастьем и долей его завладею! Эти слова вам не худо запомнить!" * * * Тут повели отрока приносить в жертву знамени. И не нашлось у Монголов умеющего прочитать молитву знамени. И сказал отрок: Я - жертва Духу, я же и “Господин знамени": Позвольте же мне самому прочитать молитву. - Ладно, мальчик. Только читай хорошенько! - Я-то прочитаю как следует, Только вы как следует слушайте! * * * - О, милосердное Небо-воитель, пей и вкушай! И да исполнится моленье мое: Пролив черную кровь Убаши-хун-тайджия, Пусть Байбагус, государь всеойратский, Как на подушке, уляжется на его пояснице; Пусть размечет он по всем дорогам Обломки его черного знамени; Пусть заберет он его возлюбленную супругу Дара; Пусть попирают ногами ойраты Обломки его черного знамени. Пусть, опустив свой ало-шелковый чумбур, Бродит конь его Оргийн-урук-шарал, И пусть один из ойратских сынов Поймает его, поддев копьем за поводья. У Бачи пошли ты ему полный разгром, В пустыне его опрокинь ты. У Эмэлийн-олон-долодой Вырви ты печень и почки его. У истоков ручьев Хадатуд Так порази, чтоб завыл он; Смятеньем и ужасом его порази ты У вод реки Булукту. И счастьем и долей его Пусть завладеет один из ойратских сынов. Дойдя до горы, опрокинься ты кверху ногами! Сказал он и дух испустил. [101] * * * Пошла молва по всему войску монгольскому: Сбудутся, нет ли слова вздетого на кол отрока, А недоброе предвестье тут налицо! И хоть объяла все войско тревога великая, Так говорили бойцы: Чем услыхать нам молву Про Монгольского Сайн-Убаши-хун-тайджия, Что бежал он домой с поля битвы, Двинемся лучше в поход, Сумеем пройти и гуськом! Выступало в поход монгольское войско, Вброд реку Иртыш переходило, Черными камышами у Эмэлийн-адаг прошло, Вторглось верховьями Бачи-Гинджили, Тут и лагерем стали все восемь тем. * * * Бахан-Болбосуна, на мухортом коне Соколе, Посылали в разведку к Дорбон-Ойратам на два дня. А тот Бахан с тринадцати до тридцати семи лет воевал, Под стопу врага никогда не попадал. * * * Убаши-хун-тайджи тризну правил, Закалывал он своего туркестанского белого верблюда, А на того верблюда походный дворец его вьючили. Созывал он на тризну любимых своих молодцов, Похвалял он их да любезно их потчевал: - Уподоблю вас рогам вожака-козла, Что первым кидается в воду. Уподоблю вас ушам моего Рыжки, Что первым на грабеж кидается. Ведомы вам проклятия злосчастного отрока, Ведомы и слухи о Хари-Дорбон-Ойратах. Так не пожалейте же, молодцы, своего поту черного! Отвечали ему молодцы: Своему нойону мы покорны: Когда б ни пролиться ей - кровь одна, Когда бы ни лечь им - кости одни. Не изменим мы делу своему Пред очами нойона любезного! И с шумом в поход собирались. * * * Приезжал тут и Бахан-Болбосун, Привозил он вести об ойратах, [102] Так о них Хун-тайджию докладывал: - Словно зубья пилы, или иглы ежа, Сомкнутым строем в четыре угла Дорбон-Ойраты живут. Не то, чтобы я не узнал, что они стерегутся, Проведав о нашем походе; Не то, чтобы я не узнал, Что они и всегда настороже. Вот каковы мои вести об Ойратах! Убаши-хун-тайджи изволил сказать: - Ну, а что б ты сказал на такой план - Послать нам вперед погромный отряд, Оставить главные силы в четыре тьмы! Баха-Болбосун отвечал: - Если в бою с Дорбон-Ойратами Мы засветло наутек пойдем, То еще кое-как ноги унесем, А как придется убегать впотьмах, То пропадать нашим головам. Разгневался на эти слова и сказал Убаши-хун-тайджи: - В шутку ты это или всерьёз, Но этаким грубым словом своим Ты за сердце задел Любезных моих молодцов! И повелел он казнить Болбосуна По примеру давешнего отрока. Только благодаря своему мухортому Cоколу Спасся Бахан-Болбосун бегством. * * * Ради будущей славы уговорились наступать Убаши-хун-тайджи Монгольский Да Сайн-Маджик Урянхайский. Но когда назначался передовой погромный отряд, То передовым этим отрядом Убаши-хун-тайджи послал своих людей. Разгневался за то Сайн-Маджик Урянхайский, Разгневался и говорит Убаши-хун-тайджию: - Много уже раз поступал ты не по правде, С той поры, как в поход мы выступили. Но вот этой твоей кривды я снести не могу. И первая тебе дурная примета пусть будет в том, Что пытал да лютой смертью казнил ты отрока, А его ведь “языком" взяли. А вторая тебе дурная примета в том, Что обломал ты ножки у своего осьминогого сандалового трона. А третья тебе дурная примета в том, Что скормил ты на тризну Своего белого верблюда туркестанского. А теперь умыслил утаить от меня вражеский скот: Ты своих людей назначил в передовой погромный отряд — [103] Эта четвертая тебе дурная примета. Жаден, скареден к добыче ты, Жаден для своих соратников. Будто про тебя и слово сказано: “Черный пес до крови жаден". Я уезжаю домой! И, сказав, уехал С пятнадцатью тысячами своих молодцов. А Убаши-хун-тайджи устремился на Дорбон-Ойратов. * * * Сайн-Маджик Урянхайский Посылал двухтысячный конный отряд, С четырьмя конями на каждого всадника, Давал наказ Бахан-Болбосуну: Налетай-ка ты через Боро, Назад ворочайся через Кэльтэгэй. Захвати “языка" и пошли Дорбон-Ойратам такую весть: “Мое кочевье на Хангайском Хара-булуке. Приходили мы переведаться с вами, С Хари-Дорбон-Ойратами. А сейчас мы, в числе четырех тем, домой воротились. А Убаши-хун-тайджи пошел на вас, Гуськом продвигается со своим войском. Сами ведайте, как в этом деле поступить!" По наказу Маджика Болбосун опередил монголов, Набрал в добычу верблюдов длинноногих, А на обратном пути через “языка" весть послал. * * * Убаши-хун-тайджиев погромный отряд остановился, Захватывая в добычу скот и овец. Тут-то в полном сборе и подоспело ойратское войско. Убаши-хун-тайджию ни податься назад, Ни тронуться вперед: на месте зажали. Трое суток сеча длилась. И пришлось монгольскому войску туго. Тут-то Убаши-хун-тайджи Волоча свое черное знамя, Бросился было наутек с излюбленными молодцами, Да выступал один из великой всей рати ойратской, Выступал ойратский нойон Сайн-Сэрдэнги, Целил он копьем в Убаши-хун-тайджия Да такое слово сказывал: - Ну, нойон! Оделся я теперь от ваших пахнущих мускусом одежд, Сподобился я теперь от ваших солёных яств. Да только не прогневайтесь — вот вам в том и голова моя повинная, — Должен я от имени Хари-Дорбон-Ойратов Поднести вашей правой почке — копье! И поразил он тут Убаши-хун-тайджия. [104] * * * Смертельно раненный сказал Убаши-хун-тайджи: - Пустите моего Урук-Шархала: Пусть отнесет он на родину весть. Да и вам, молодцы, не вернуться домой. Друг другу подушкой служа Падите вы все, как один. Вспомните доброе имя свое: Да не пристанет к нему клевета, Будто спасались вы бегством! Только успел он это сказать, Как с правого бока коня опрокинулся. В окружении войска ойратского Вся дружина Убаши-хун-тайджия, Обрезав от седел свои стремена сыромятные, Билась над прахом нойона И в сече вся полегла возле него. * * * Вот как поразили Монголов Дoрбoн-Ойраты. То гений-хранитель ойратства Обернулся семилетним отроком И воздал Монголам отмщение. * * * И было то в год Огня-Свиньи (1587). (пер. С. А. Козина) Текст воспроизведен по изданию: Ойратская историческая песнь о разгроме халхасского Шолои-Убаши Хун-тайджи в 1587 г. // Советское Востоковедение. № 4. М. 1947

В период правления Аюки в Калмыкии повысился авторитет ханской власти, хотя возникали и междоусобные смуты. Случались и бегства улусных людей, что было связано с усилением феодальной эксплуатации. Это способствовало образованию калмыцких поселений на Харьковщине, Дону и в других местах. Донские атаманы, хорошо зная о высоких боевых качествах калмыков, и сами привлекали их на Дон. В 1694 г. в донском войске насчитывалось около 600 калмыков. Во время комплектования армии для второго Азовского похода в 1696 г., она была пополнена как донскими казаками, так и калмыками. Хан Аюка послал под Азов «ратных людей три тысячи человек в большой полк к боярину и воеводе к Алексею Семеновичу Шеину». В многолетней Северной войне (1700–1721) калмыки принимали самое активное участие в составе русской армии. В 1711 г. в Кабарду была направлена грамота Петра I, который, зная о многолетних дружеских, родственных и военных связях Кабарды с Калмыкией, предлагает кабардинцам: «И ежели будете у нас в подданстве, то не токмо с вас никаких податей требовать не будем, но и погодное вам жалование давать определим, как то получает от нас подданной наш Аюка-хан и как вы прежде сего бывали у предков наших в подданстве и получали у них жалование; и укажем вам вспомогать ему, Аюке-хану, с калмыки и донским и яицким и гребенским казакам». Кабардинские князья в своей постоянной борьбе с крымскими и «кубанскими» татарами, часто просили помощи у калмыцких феодалов. В донесении кабардинских владельцев о победе над войском Нурадина-султана в сентябре 1712 г., они писали Петру I: «Ныне просим у вас, великого государя, милости, буде крымцы или кубанские татары, такие и иные недруги наши станут нам какие озлобления и обиды чинить, или на нас войною учнут приходить, чтоб здесь в стороне Аюка-хан с калмыки своими и терские казаки нам в такое время всякое воспомощение чинили». По поручению кабардинских князей Султан-Али Абашев, посол к царю, в 1712 г. по пути в русскую столицу заезжал к калмыцкому хану Аюке с целью выяснения судьбы капитана лейб-гвардии Александра Бековича-Черкасского, «и он, Султан, у Аюкия-хана был и видел ево, и спрашивал о Бековиче; и Аюкай-хан ответствовал, что он об нем никаково известия не имеет, жив ли или убит. И уже трижды посылал он, Аюкай-хан, в Хиву посланцев своих, но ни от которых известия никакого не имел». Офицер лейб-гвардии Преображенского полка, активный участник Северной войны, кабардинский князь Александр Бекович-Черкасский был хорошо знаком с ханом Аюкой. Еще в 1711 г., когда он по заданию Петра I следовал на Кавказ для привлечения горцев к борьбе с кубанскими татарами, он заезжал к калмыцкому хану и вел с ним переговоры об участии его отрядов в походе против ногайцев. Кабардинский посол Абашев в Посольском приказе при распросных речах сообщал и о калмыках: «О калмыках слышно было князьям кабардинским, что Чандершап [сын Аюки] с войском своим идет во многом собрании, желая соединиться с [кубанским султаном] Бахты-Гиреем и напасть на городы российские. И приехал было до Гумы (Кума.– К. Д.) реки и кабардинские князи выслали к нему, Чандершапу, для разговору из кабардинских князей, Исламбега (Ислам Мисостов – старший князь Кабарды, умер в 1732 г.– К. Д.)... И он, Исламбег, сказал ему, Чандершапу, что ежели он соединится с кубанцы и з Бахты-Гиреем, то они, черкасские князья, будут на него писать к его царскому величеству... А ежели он, Чандершап желает ехать для разорения кубанцев, то и они, черкасские князья, будут ему в том помогать и пойдут с ним вместе. И он, Чандершап, выслушав такие Исламбековы речи, ничего не сказал и, не доехав на Кубань, возвратился назад». Это вызвало временное недоверие со стороны Петра I и русского правительства к Аюке, хотя совсем скоро, во время организации Персидского похода царь уже предусматривал активно использовать калмыков. С этой целью укреплялись не только политические, но и экономические связи России и Калмыкии. Были отменены пошлины на калмыцкие товары и т. д. Петр I по пути следования в Астрахань в июне 1722 г. недалеко от Саратова встречался с ханом Аюкой, где даже вручил ему почетную золотую саблю. Калмыки снарядили конное войско, которое так же как и кабардинская конница, принимало участие в Персидском походе Петра I. Академик П. Г. Бутков в своих «Материалах» писал: «От хана Аюки, с коим государь лично виделся в Саратове, в проезд свой к Астрахани, взято было 7 тыс. калмыков». К этому времени хан Аюка закрепляет свои родственные связи с кабардинской феодальной знатью, женив своего внука Дондук-Омбо на сестре Магомеда Кургокина (Атажукина), являвшегося троюродным братом лейб-гвардии капитана Александра Бековича-Черкасского и Асланбека Кайтукина. В период встречи Петра I и Аюки в Саратове в свите царя был и недавно произведенный в поручики Эльмурза Черкасский –младший брат Александра Бековича-Черкасского. Дондук-Омбо, встретившись в Саратове со своим «сродственником» Эльмурзой, одарил его луком со стрелами, шелковым халатом и обещал помогать кабардинцам «в обороне» от крымского хана. «Кабардинские владельцы ознаменовали преданность свою к государю тем, что два владельца их, один Большой Кабарды, князь Эльмурза Черкасский (меньшой брат князя Александра Бековича, рода Жамбулатова, фамилии Бекмурзиной) и Малой Кабарды, Таусултанова рода Асламбек Кемметов [Келеметов] добровольно предстали к государю 6 августа с людьми своими и служили». На карте Персидского похода, опубликованной в шестом томе «Советской Военной Энциклопедии», вышедшем в 1989 г., стрелками указан путь кабардинских отрядов, и надпись «Арслан-бек мурза Черкасский» (вне всякого сомнения это глава Кашкатавской партии, двоюродный брат Эльмурзы Черкасского – Асланбек Кайтукин *). Он, как старший по возрасту, видимо, возглавил объединенные отряды из Малой и Большой Кабарды. Имя еще одного участника Персидского похода называет в своей книге «Заметки о путешествиях в южные наместничества Российского Государства в 1793 и 1974 гг.» русский академик Петр-Симон Паллас, побывавший в Кабарде. В составленной им генеалогии кабардинских князей, он отметил против фамилии Касая Атажукина следующее: «... Касай служил при Петре Великом во время его Персидской кампании». Находясь уже на Сулаке, Петр I издал указ об оказании помощи кабардинскому князю Асланбеку Кайтукину. Указы в связи с этим были направлены калмыцкому хану Аюке и донским казакам, что вызывалось просьбой, высказанной Кайтукиным при его личной встрече с Петром I. После смерти Аюки обстановка в Калмыцком ханстве осложнилась. Между претендентами на ханский престол развернулась борьба, за каждым из которых стояли группировки феодалов. Например, вдова Аюки, Дармабала, в чьих руках временно оказалась фактическая власть, решила сделать ханом Дондук-Омбо – внука и воспитанника Аюки, за которого она собиралась выйти замуж (ханше Дондук-Омбо родственником не приходился). В то же время Дондук-Омбо, добивавшийся ханства, намеревался, в случае провала своих планов, откочевать на Кубань, ближе к родственникам по жене – кабардинцам. Наместником Калмыцкого ханства русское правительство провозгласило Черен-Дондука (сына Аюки). Все недовольные стали группироваться вокруг Дондук-Омбо, который не оставил надежды добиться для себя ханства. В 1731 г. императрица Анна Иоанновна пожаловала Черен-Дондука в ханы. После этого Дондук-Омбо стал готовиться к вооруженной борьбе с ханом. В ноябре 1731 г. его 10-тысячная армия разбила ханское войско и захватила 15 тысяч кибиток. Правительство вступилось за хана, и тогда Дондук-Омбо ушел на Кубань с 11 тысячами кибиток. В этот период случалось, что отдельные отряды калмыков нападали на Кабарду вместе с кубанскими татарами. Об этом кабардинцы сообщали в Петербург и в связи с этим 6 сентября 1732 г. последовала грамота императрицы калмыцкому хану Черен-Дондуку, где говорилось: «Понеже известно нам, великой государыне, учинилось, что подданные наши калмыки, з Бакты-Гирей солтановыми братьями соединясь, приходят на кабардинцев, сего ради, мы, великая государыня, наше императорское величество тебе, подданному нашему, повелеваем, дабы ты, поддан наш, всем калмыцким владельцам и зайсангам учинил заказ крепкой, чтоб никто из них, калмык с крымцами и кубанцами и сами одни, на оных кабардинцов не ходили и обид им никаких отнюдь не чинили». Из Петербурга последовали претензии к Турции ввиду того, что «изменника калмыцкого владельца Дондук-Омбо с Кубани в наши земли не высылает». Имелось в виду – выслать Дондук-Омбо с Кубани, куда он ушел после столкновений с русской администрацией, поддержавшей Черен-Дондука. Ведь он стал опасен России, так как теперь часто действовал вместе с крымцами. «В июле 1733 г. русского войска с Дону, с сыном Краснощекова шло 1650 человек, в одном дне пути от дундукова улуса Крымского хана сын, шедший тогда с Сулаку, отогнавши аулы с Некрасовым, проведав о Краснощекове, поехал против него с некрасовцами и туда же явился с 10 тысячами человек Дондук-Омбо и с крымцами соединился, имев с собой и пушки. Осадив Краснощекова повыше Можара, бились с ним 2 суток, на третьи пришел кабардинский владелец Мамбет [Бомат] с 4 тысячами человек и стал говорить, что русское войско идет на Сулак, а не на тебя, и ежели ты за татар станешь драться, то я за русских. Дондук отошел, и крымцы тоже». Следует вспомнить, что Бомат (Магомед) Кургокин был шурином Дондук-Омбо и тот выполнил его требования. К кочевавшему на Кубани Дондук-Омбо бежали многие калмыки из различных улусов, подвластных хану Черен-Дондуку. Силы Дондук-Омбо за счет этого постоянно росли. В то время назревал вооруженный конфликт между Россией и Турцией и русское правительство нуждалось в калмыцкой военной силе. Но ее можно было использовать только тогда, когда во главе ханства встанет сильный и авторитетный правитель. В связи с этим в Петербурге возникло решение: во главе Калмыкии поставить Дондук-Омбо. Хан Черен-Дондук был заменен энергичным и наделенным способностями военачальника Дондук-Омбо. В ноябре 1735 г. он принес присягу на верность России. Неоднократные вторжения крымских отрядов в районы Северного Кавказа и вопрос о подданстве Кабарды вскоре стали непосредственным поводом к русско-турецкой войне 1735–1739 гг. В ноте от 12 апреля 1736 г. вице-канцлер А. И. Остерман извещал верховного визиря Турции о том, что крымцы и турки совершали постоянные нападения на кабардинцев и на «российский народ». Во время этой войны кабардинские князья остались верными России и принимали активное участие в военных действиях. Русское правительство в полной мере использовало в начавшейся войне вооруженную силу калмыков и отборные отряды кабардинцев. Когда началась война, кабардинцы решительно стали на сторону России и действовали против «кубанских» татар вместе с донскими и терскими казаками и сорокатысячным отрядом кочевых калмыков под начальством Дондук-Омбо. Часть же кабардинцев Баксанской партии и малокабардинцы во главе с князьями Магомедом Кургокиным и Кельчуко Талостановым принимали участие в осаде и взятии крепости Азова в июне 1736 г. «Но главной заслугой кабардинцев в эту войну было то, что кабардинцы оберегали весь кизлярский край и сообщение между Кизляром и Астраханью от набегов кубанцев». Дондук-Омбо выдвинул на татар 20 тысяч своих воинов, нанеся поражение им и Малому Ногаю. Затем калмыки с подошедшими отрядами кабардинских князей, терских и донских казаков зажали в горах остатки татарских войск и заставили их сдаться. «10 тысяч кибиток» Малого Ногая приняли тогда российское подданство. Все эти мероприятия лишили азовских турок возможности получать подкрепления с Кубани, так как дорога к Азову была наглухо перекрыта калмыками, кабардинцами и казаками. За свои заслуги Дондук-Омбо был щедро одарен, а в марте 1737 г. его пожаловали ханским титулом. В походах 1736 г. Дондук-Омбо имел большой успех и взятая им добыча была неимоверно большой: «Калмыки на свою часть достали 20 тысяч лошадей, сверх рогатого скота и овец». Активно содействовали калмыкам в этой кампании терские казаки и кабардинская конница. Вот что по этому поводу писал П. Г. Бутков: «Да еще двоекратно те же казаки на Кубани доходили до черных лесов под командою князя Эльмурзы Черкасского. Тогда и оставшихся на Кубани татар разорили и их конские табуны все взяты были». Вплоть до заключения Белградского мира кабардинцы вместе с казаками, а также с калмыками Дондук-Омбо многократно несли и «пикетную службу и сторожевую службу», очень важную в тот период. В этих событиях, как свидетельствует документ, участвовало 1500 человек из Баксанской партии и 500 человек из Кашкатавской во главе с Асланбеком Кайтукиным (Кашкатавская партия) и Магомедом (Боматом) Кургокиным – шурином Дондук-Омбо. Участниками их были так же Батоко и Кайсин Бековичи – братья Александра Бековича и Эльмурзы Черкасских. Летом 1736 г. к осажденному Азову подошли «баксанской партии рода Атажукина, старшего владельца сын Бомат Мисостов и Малой Кабарды Таусултанова рода, владелец Кильчук с своими узденями. Все они находились при взятии Азова».Таким образом в русско-турецкой войне 1736–1739 гг. принимала участие многотысячная калмыцкая конница и отборная дворянская кабардинская конница. Эта грозная кавалерия внесла существенную лепту в победу России в этой кампании. О действиях калмыков на Кубани мы уже сказали, и когда «на Кубани мало оставалось дела, то 4 тысячи калмыков под начальством сына Галдан-Норма 30 июня присоединились к армии графа Лесси, которая вошедши в Крым по переправе на плотах чрез Генический канал и вброд чрез Сиваш 25 июля овладела Карасубазаром, опустошила знатную часть Крыма». Что касается кабардинцев, то «весь период войны, да и позже на протяжении нескольких десятилетий кабардинцы несли сторожевую службу очень важную и этим оказывали большую помощь русским войскам». Академик П. Г. Бутков в своих материалах писал: «Служба их, не безважная, состояла в том, что весь кизлярский край и лежащая между Астраханью и Кизляром дорога никакими набегами обеспокоена не была, поелику кабардинцы не допускали неприятеля проходить чрез те места». Несмотря на полыхавшую русско-турецкую войну, междоусобная борьба среди кабардинских феодалов продолжалась, и калмыцкому хану Дондук-Омбо, имевшему большое влияние на кабардинских князей, часто приходилось вмешиваться и мирить их. В 1737 г. он помирил двух наиболее могущественных князей Большой Кабарды – своего шурина Магомеда Кургокина и Асланбека Кайтукина. Важным событием 1738 г. было возвращение абазинцев в Кабарду, насильственно переселенных еще в 1721–1722 гг. ханом Саадат-Гиреем. В ходе этой акции два кабардинских князя – Магомед Кургокин и Кара-Мурза Алеев – «вместе з Дондук-Омбо купно следовали на Кубань, Мусу-Мурзу и абазинских черкес завоевали... Итако о сем да будет вам известно, ибо служим мы Ея Императорскому Величеству с Дондук-Омбо вместе...». Весной 1739 г. кабардинцы с добровольно к ним присоединившимися калмыками совершили поход на Кубань. Ими руководил Асланбек Кайтукин. В декабре он сообщал в Петербург, что с «калмыцким ханом» Омбо «ходили за реку Лабу. И на вершину реки Хевз ходили. Пять тысяч безлайских аулов да бегбайских две тысячи аулов взяли...». Летом того же года, когда крымцы, неожиданно напав на Кабарду, угнали большое количество скота и захватили многих пленных, на помощь кабардинцам вновь пришли калмыки. 20 августа 1739 г. А. Кайтукин повел объединенные силы кабардинцев и калмыков на противника, который был настигнут на реке Лабе и разбит. Женой Дондук-Омбо (второй), как мы уже отмечали, была кабардинская княжна – Джан (Жан) Кургокина, сестра одного из авторитетнейших князей Кабарды Магомеда Кургокина – Атажукина. Ханша Джан сыграла довольно заметную роль в калмыцкой истории 30–40-х гг. XVIII в.Хан Дондук-Омбо умер в 1741 г., и сразу же в Калмыкии начинается борьба за ханскую власть. Ханша Джан намеревалась посадить на престол своего сына Рандула. Вдова Аюки Дармабала также включилась в борьбу, пытаясь провести в ханы своего сына Галдан-Данжина. Русское правительство поддержало наиболее желанного для него кандидата на ханский престол – внука Аюки Дондук-Даши. Междоусобица была кровопролитная. Джан при помощи командующего ханским войском тайши Бодонга разгромила улус Галдан-Данжина, а его и некоторых приближенных по ее приказу убили. Для прекращения междоусобной борьбы в Калмыцкую степь был введен русский отряд, взявший под защиту улусы Дармабалы и ее убитого сына. Джан так и не смогла захватить их владения. Усобицы продолжались. Дондук-Даши с этого времени становится самым сильным из калмыцких тайшей претендентом на власть, и если бы ему удалось захватить богатые улусы Джан, тогда ему не был бы страшен ни один из калмыцких владельцев. В сентябре 1741 г. русским правительством в лице астраханского губернатора он провозглашается наместником Калмыцкого ханства. Ханша Джан выступила против, и тогда правительство распорядилось ее арестовать. По этому поводу у П. Г. Буткова читаем «при всем том вдова Дондук-Омбо, ханша Джан... по беспокойству своему и несогласию с некоторыми владельцами в начале 1742 г. с частью улуса мужа ея отъехала в Кабарду». В декабре 1742 г. вице-канцлер российского правительства А. П. Бестужев-Рюмин предложил кабардинскому послу Магомеду Атажукину отправить нарочного к кабардинским владельцам с требованием выдать в Кизляр скрывавшихся в Кабарде калмыков, оставленных там ханшей Джан для переговоров с персидскими представителями. 1 июня 1743 г. Магомед Атажукин представил в Коллегию иностранных дел ответ кабардинских владельцев. Магомед Кургокин (брат ханши Джан) и Касай Атажукин от имени кабардинских князей за «верные службы и исполнение по указу отдачею калмыцкого хана Дондук-Омбина двух сыновей, и просят, дабы за службы отца их, ханши Джан вины отпущены и со всеми детьми ее в отечество отпущены и собственные улусы хана Дондук-Омбина им пожалованы были». Князья также просили дать охрану ханше Джан и ее сыновьям. В связи с тем, что Джан не удалось вовлечь в борьбу за власть в Калмыкии кабардинских феодалов и учитывая заслуги их и их предков перед Россией, просьба князей была удовлетворена. В конце 1743 г. ханша Джан Кургокина вместе с детьми была отправлена в Петербург, где, приняв «святое крещение», стала Верой Дондуковой. От нее и ее детей вела свою родословную известная российская фамилия Дондуковых-Корсаковых. Сыновья Джан после крещения получили имена – Алексей, Иона, Петр и Филипп. Императрица Елизавета Петровна подарила ей особняк на Фонтанке. С этого времени Петербург (правительство) взял твердую линию на ограничение ханской власти в Калмыкии. Русское правительство, не желая каких либо осложнений между калмыками и кабардинцами в связи с деятельностью ханши Джан, посылает через подполковника Спицына грамоту Дондук-Даши. Суть ее была в том, чтобы запретить нападение на Кабарду калмыков и отгон отсюда скота. Спицын же обращался к Дондук-Даши с просьбой – если к нему по пути домой заедет кабардинский посол князь Магомед Атажукин, быть с ним «поласковее». Дондук-Даши отвечал, что «с кабардинцами он, наместник, в миру и согласии быть желает, и калмык с ними ни до каких ссор под жестоким штрафом допускать запретил, а ежели-де кабардинской владелец Магомед Атажукин ко мне заедет, то оной так мною принят будет, как и напредь сего жили с ним и в дружбе, ибо-де оного владельца отец и другие сродники всегда бывали при деде и отце моих». Встреча Дондук-Даши с Магомедом Атажукиным состоялась в апреле 1744 г. Прошла она в дружественной обстановке и все недоразумения между калмыками и кабардинцами были устранены. Это была важная встреча для русского правительства и ее удачное завершение отвечало политическим интересам России, так как «калмыки простирались от Волги до Калауса, все прочее пространство до реки Кубани и Азовского моря было в руках или кабардинцев, или крымских подданных». Однако жесткие рамки, в которые был поставлен правительством Дондук-Даши, вызвали недовольство калмыков, за которым последовали их набеги на русские поселения, самовольное перекочевывание за Волгу на ее восточный берег. Полковник Спицын по этому поводу доносил в Коллегию иностранных дел, что часть феодалов калмыцких во главе с наместником находятся «во вредительских замыслах». В результате подобных политических осложнений, Дондук-Даши ханом был утвержден только в 1758 г. А начиналось его наместничество в очень хороших отношениях с русскими властями, которые, собственно говоря, и выдвинули его из многих претендентов. Калмыцкие наместники в первой половине XVIII столетия пользовались у русского правительства большим доверием, особенно это доказывается тем, что «кабардинские владельцы и князья других горских народов очень часто прибегали к ним с просьбами о заступничестве», и по другим важным для них проблемам. Например, калмыцкий наместник Дондук-Даши в грамоте к астраханскому губернатору Брилкину писал: «Меня просит [Асланбек Кайтукин], чтоб я у Вас исходотайствовал, того ради Вас и прошу: «Из подданных Ея Императорского Величества единомерных людей ежели одному велеть на прежнем, лучшем месте быть, а таковому же его родственнику в худом месте жить, то может один за недовольство почитать. Прежде Татищева не в равной мере обои содержаны были, имели несогласие и что оное бесполезно, к Татищеву многократно я писал, а ныне мое мнение о них обоих в равной мере содержать, надеюся, что полезнее быть может». Эта грамота показывает, что Дондук-Даши был в курсе всех кабардинских дел и всегда старался повлиять на них в критические моменты. Главное в его политике было стремление примирить враждующие стороны. Калмыцкому наместнику, а затем и хану Дондук-Даши и после смерти Асланбека Кайтукина, последовавшей в 1746 г., неоднократно приходилось общаться с кабардинцами. Так, в «Актах, относящихся к истории Войска Донского» читаем: «От наместника ханства Калмыцкого Дондук-Даши посланы были в Большую Кабарду с бывшим у него тогда кабардинским владельцем Хан-мурзою Арсланбековым (сыном Асланбека Кайтукина.– К. Д.) от 40 до 50 человек калмык». В 1761 г. умер Дондук-Даши и наместник ханства, малолетний его сын Убаши, вступил в управление над калмыцкими улусами. Его права попытался оспорить Цебек-Дорджи, сын Галдан-Нормо, внук Дондук-Омбо, но поняв бесполезность своих притязаний, решил вернуть дедовские улусы. Однако его опередила ханша Джан – Вера Дондукова, которая добилась подтверждения передачи Богуцохуровского улуса из бывших владений Дондук-Омбо своим детям и разрешения им вернуться в степь. Это событие произошло в самом начале царствования Екатерины II. Она «возвратила улус и титул хана» Алексею Дондуковичу – самому старшему из сыновей Дондук-Омбо и ханши Джан. В 1762 г. он приехал в Поволжье и на протяжении двадцати лет вплоть до своей кончины правил улусом Богу-Цохур; Ионе уже не довелось стать калмыцким ханом...». Воцарение Екатерины II резко изменило внешнюю политику России по отношению к Кавказу. При ней русское правительство, заручившись, если не прямой поддержкой, то согласием Европы, приступило к выработке внешнеполитической колониально-завоевательной концепции, после чего вплотную приступило к осуществлению планов покорения Кавказа. В тот период определенная роль отводилась калмыкам, которые приняли участие в русско-турецкой войне 1768–1774 гг., особенно на первом ее этапе. Следует отметить и то, что уже в основанном в 1763 г. Моздоке калмыки находились в «охранном войске» – «причем, в 1766 г. находилась здесь драгунская команда и 1 тыс. калмыков». Начиная с этого года Моздок усиленно укреплялся, так как в предстоявшей войне с Турцией он должен был играть ключевую роль на Северном Кавказе в силу своего стратегического положения. В той войне окончательно решалась и судьба Большой и Малой Кабарды, являвшихся «нейтральными землями» по условиям Белградского договора 1739 г. В самой же Кабарде часть феодалов ориентировалась на Турцию, другая – на Россию. Спустя годы, В. А. Потто писал: «С самого начала правления Екатерины II царский двор показал, что Россия намерена очень серьезно заняться Кавказом и спешные работы в Моздоке были только началом той великой программы, на выполнение которой потребовалось целое столетие и миллионы материальных жертв». С началом войны с Турцией на Кавказе действовали два корпуса – «один в Грузии под командованием графа Тотлебена, другой на Кубани, под командою генерал-майора Медема». В первом корпусе было 300 калмыков, но их главные силы находились у генерала де Медема и состояли из всего калмыцкого войска при наместнике Убаши. На другом участке фронта находились также калмыцкие воины – под командою «генерал-аншефа графа Румянцева двадцать тысяч калмыков». Весной 1769 г., выполняя приказ об активизации военных действий на Кавказе, калмыцкие войска Убаши в количестве 20 тысяч всадников вместе с казаками перекрыли все подступы к Моздоку. Небольшой отряд кабардинцев – противников возведения Моздокской крепости и имевший цель напасть на нее, наткнулся на это войско и вступил с ним в бой. Большинство из них погибло в той неравной схватке. После боя основные силы генерала Медема соединились с калмыцким наместником и стали лагерем у горы Бештау, на территории Кабарды. 6 июня 1769 г. он отправил против кабардинцев Волжский казачий полк атамана Савельева, эскадрон гусар и три тысячи калмыков с двумя орудиями под общим командованием князя Ратиева. В районе реки Эшкакон, выше нынешнего Кисловодска, завязался жестокий бой. Вот что по этому бою рапортовал де Медем: «Кабардинцы дрались отважно... Только один князь Мисост Боматов (сын Магомеда Кургокина и родной племянник калмыцкой ханши Джан.– К. Д.), младший из всех князей по летам, скрылся в горах и успел собрать вокруг себя значительную партию». Излишнюю инициативу проявил в то лето калмыцкий наместник Убаши под давлением своего воинства, уже привыкшего к захвату добычи: не согласовав свои действия с Медемом, он совершил набег на Кубань. Генерал сделал ему резкий выговор за своеволие. Наместник ханства «осерчал» и увел свое войско на Волгу, а затем, в начале 1771 г., и подвластные ему «28 тыс. кибиток» перекочевали в Китай. Разлад с калмыками генерал Медем почувствовал сразу. Лишившись столь мощной поддержки в лице калмыцкой конницы, временами доходившей до 40 тысяч, русские войска вынуждены были перейти к оборонительным действиям. Конфликт Убаши с Медемом был лишь поводом, а причины ухода основной массы калмыков в Китай лежали намного глубже. Усиливалась российская колонизация в Нижнем Поволжье. Начиная с первых десятилетий XVIII в., в этот регион устремляются русские поселенцы в связи с усилением крепостнического гнета. В первой половине XVIII в. устраивается Царицынская оборонительная линия. Для ее охраны в 1731–1732 гг. сюда переселяются более двух тысяч семей донских казаков, положивших начало Волжскому войску». В Калмыцкой степи были поставлены и другие форпосты, предназначенные для обороны от набегов кочевников и вместе с тем ставшие возможными очагами калмыцкой оседлости. Все это облегчало царским войскам колонизацию Правобережья Волги. В создании этих форпостов в Калмыцкой степи участвовал и российский канцлер, князь Алексей Михайлович Черкасский. В 1742 г. он дал распоряжения о постройке выше Астрахани Енотаевской крепости, которую в том же году стали возводить. Астраханский губернатор В. Н. Татищев еще в 1743 г. представил правительству проект создания системы городов, населенных казаками, для охраны движения по Волге и содействия мерам по распространению оседлости среди калмыков. Проект этот претворить полностью не удалось, но тем не менее он вызвал недовольство у верхушки калмыцкой знати. Калмыки уже видели, что Россия разворачивает широкий план колонизации степи, что и подтолкнуло их выступить против мер, ограничивавших их передвижение, права и свободу. Следствием этого и стало то, что в 1771 г. (как уже отмечалось нами) большая часть калмыков покинула Поволжье и откочевала в Россию. 19 октября 1771 г. Екатерина II издала указ о ликвидации Калмыцкого ханства. А после подавления Пугачевского восстания, в котором участвовала часть оставшихся калмыков, Калмыкия была превращена в одну из внутренних провинций Российской империи. Касболат Дзамихов, доктор исторических наук, профессор кафедры Истории Отечества Кабардино-Балкарского госуниверситета. Из монографии "Адыги (черкесы) в политике России на Кавказе"

Продвижение Русского государства по Волжскому пути привело к возникновению разносторонних связей с ногайцами, где доминирующими для России, как мы отмечали выше, были политические. Вступив в вассальные отношения с Россией к середине 50-х гг. XVI в., Орда затем раскололась, и часть ее попала под влияние Крымского ханства и Турции. Это подталкивало Россию к укреплению своего влияния на Большую Ногайскую Орду, однако внутри Большой Орды шла ожесточенная междоусобная борьба феодалов, ослаблявшая ногайцев. Таково было положение в Нижнем Поволжье в степях к востоку от Волги, когда здесь появляются калмыки. Калмыками в русских источниках стали называть ойратов, пришедших к границам России из глубинных районов Азии. Первое упоминание о них мы встречаем в указе Ивана IV от 30 мая 1574 г. на имя Строгановых. Продвигаясь на запад и расселяясь (кочуя) по Приволжью, калмыки пытались (и небезуспешно) взять под свой контроль торговые пути между Русским государством и Средней Азией. Расселение калмыков на берегах Волги открыло для них путь на Северный Кавказ, где они пришли в тесное соприкосновение с адыгским этносом, обитавшим на равнинных и в предгорных районах Центрального Кавказа. В родословном списке торгоутовских нойонов сказано: «В 1623 г. (русское летосчисление) Хо-Орлек с шестью сыновьями своими прибыл на берега широкой матушки-реки Ичжил (Волга) и поселился». Первая документально зафиксированная встреча кабардинцев с калмыками произошла в начале 1632 г. в Москве. Здесь 25 января кабардинские князья Келемет Куденетович, Бурук и Тонжечан Араслановы, Каншов Битемрюков, а также калмыцкие послы Тайгуш, Угурлы, Тайзи и Шони «государю челом ударили лошадьми. И по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Руси указу те лошади, которыми государю царевичу князю Олексею Михайловичу челом ударили черкасские мурзы и калмыцкие послы, на аргамачье конюшне ценены». К тому времени относится усиление давления калмыков на Ногайскую Орду. Под натиском калмыков ногайцы вынуждены были откатываться на правый берег Волги. Московское правительство опасалось, что уход их лишит окраинные уезды России столь необходимого заслона. Оно предпринимает меры к тому, чтобы вернуть ногайцев на Левобережье Волги. Встреча русского царя в январе 1632 г. с калмыцкими послами затрагивала этот важный вопрос. Однако пребывание Ногайской Орды на Левобережье Волги не устраивало калмыков. Остро нуждаясь в кочевьях и пастбищных территориях, они все больше теснили ногайцев, принуждая их к переселению в западном направлении. Не чувствуя себя в безопасности даже на Правобережье Волги, некоторые из них откочевали на Дон. В начале 1644 г. отряды калмыков перешли Волгу и продвинулись на юго-запад. Часть их войска подошла к Теркам, а основные силы перешли реку Терек и вступили на территорию Кабарды. Но кабардинцы и ногайцы, собрав значительные силы, разбили калмыков. По этому поводу терский воевода М. Волынский «отписывал» в Посольский приказ: «Кабардинские и ногайские мурзы, с ратными своими людьми калмыцких людей побили. А убили-де, государь, у калмыцких людей начальных их людей большово Урлюка-тайсу да детей ево Гирейсана-тайсу да Иргентень-тайсу да Жельдень-тайсу, да в полон в языцех взяли живых дву тайс – Илгердея-тайсу, а другому имени не упомнит, а с ними в языцех калмыцких и етисанских людей взяли больше тысячи человек. А было-де с теми тайсами калмыцких людей и етисанских и янбуйлутцких мурз и улусных их воинских людей 10 500 человек, а ушли-де, государь, с того бою от черкас и от Малово Ногаю тысячи с полторы или з две врозь пеши, а лошади и животину всю у них отбили кабардинские и Малово Ногаю улусные люди». Взаимоотношения кабардинцев с калмыками, как видим, начались с военных столкновений. Следует отметить, что кабардинский князь Муцал Сунчалеевич Черкасский, несший службу в Терках, преследуя калмыков, отступавших к Астрахани, захватил несколько пленных. От них он узнал, что калмыки после победы над кабардинцами и ногайцами намеревались двинуться на помощь своему другому отряду, находившемуся в районе Терского города. Таким образом, разгром калмыков в Кабарде предотвратил их нападение на Терский город. В сражении с калмыками кабардинские князья выступили вместе, и в этом одна из причин их победы. Роль Муцала Черкасского в разгроме калмыцкого войска, неожиданно напавшего на Кабарду и угрожавшего Терскому городу, в Москве была по достоинству оценена. Грамота об утверждении его князем над «нерусским» населением Терского города, которую он добивался с 1636 г., наконец, была ему прислана в 1645 г. Начиная с этого времени район Пятигорья становится опасным из-за нападений крымских татар, ногайцев и калмыков. Их частые набеги вынуждали кабардинцев держаться ближе к горам, в случае опасности они скрывались в ущельях («в крепкие места»). В 1647 г. Алегуко Шогенуков и Хатохшоко Казиев обращаются с грамотой к царю с просьбой об освобождении из тюрьмы в Астрахани ногайца Шагин-мурзу. Из этого послания узнаем, что калмыки вновь напали на Кабарду в период между 1645–1647 гг. Вместе с калмыками были кумыкский владетель Казаналп и князья Малой Кабарды (это первое документальное упоминание названия Малая Кабарда). «Казаналп с калмыки соединился и ссылался послы и гонцы, чтоб с ними заодно животишка наши пограбить и нас побити и детей наших и жон в полон поймать. И большою милостью, и вашим государевым счастьем и бережением, тех недругов мы побили». Отступая, калмыки увели с собой женщин, детей и скот, который успели захватить. Среди пленных оказались жена и дети ногайского мурзы Шагина. «И он для жены и детей и сам поехал в Калмыки, да на другой год те ж калмыки пришли опять войною, а Шагин-мурзу привели с собою ж. И мы большею милостью и вашим государским счастьем тех калмыков побили. А ныне тот Шагин-мурза з братом и с уздени в Астрахани в тюрьме. Пожалуй, государь, вели их для нашего челобитья из тюрьмы освободить и дать их нам». Калмыки несмотря на разгром в 1644 г., не все ушли за Волгу, а в течение последующих лет продолжали нападать на Кабарду и уже не одни, а со своими кавказскими союзниками – кумыкскими и малокабардинскими феодалами. Князья Талостановы (Эльдар и Келемет Ибаковы), враждуя с Казыевой Кабардой, в своей междоусобной войне вступают в союз с появившимися на Северном Кавказе калмыками, с помощью которых они пытаются захватить владения Алегуко и Хатохшоко (Казыеву Кабарду). Калмыки также были заинтересованы в контактах с кабардинскими князьями, имевшими тогда на Северном Кавказе значительное влияние. Русское правительство неодобрительно относилось к передвижениям калмыков в западном направлении и установлению их военных связей с отдельными северокавказскими владельцами. Из Москвы неоднократно поступали в Астрахань указы, запрещавшие калмыкам кочевать в междуречье Волги и Яика, а ходатайства калмыцких властей – о разрешении кочевать по Волге около Астрахани – неизменно отклонялись русскими властями. В ответной грамоте из Москвы Алегуко Шогенукову и Хатохшоко Казиеву царь объявлял, что за их службу: «жалуем, милостиво похваляем». Насчет Шагин-мурзы вопрос также был решен, он был переведен из тюрьмы на аманатный двор, однако сообщалось, что он «с калмыками ссылался и мирился, что он повез было из Казыевой Кабарды в калмыки тайшины Урлюковы да Киресановы да Серсиевы кости и пепел». Общий курс политики царского правительства по отношению к калмыкам в 20-х – 40-х гг. XVII в. был жестким. Это заставило калмыков в начале 50-х гг. XVII в. брать «шертные» обязательства «кочевать бы им, калмыцким людям, с улусы своими в летнее и зимнее время за рекою Яиком в прежних своих дальних кочевных местах, и на Ногайскую степь через Яик и к реке Волге к твоей государевой отчине к Астрахани во ближние места без твоего государева указа кочевать не ходить». В 1655–1657 гг. правительство резко изменяет позицию по вопросу о кочевьях. Это было связано с рядом переговоров с калмыками и окончательным оформлением перехода тайшей в русское подданство. В шертной записи от 4 февраля 1655 г., калмыцкие послы Дурхан-Тархан, тайша Серен и Чокула от имени тайши Дайгина [сын тайши Хо-Орлека – Урлюка] брали на себя обязательства: «... 1. Быть у Великого государя в вечном послушании... 6. Государевых городов, сел, деревень и улусов не жечь... 7. Где Государь укажет, быть тайшам и улусным людям на государевой службе вместе с государевыми ратными людьми... 8. Государевых людей Русской, Татарской и Черкасской полон и их животы, которых в прошлом и в нынешнем (1655) взяли мы, калмыцкие люди, и изменники Ногайские и Едисанские и Енбулуцкие татары под Астраханью и под Темниками и под иными государевыми городами, собрать всех и отдать в Астрахань... 11. Государевых людей русских и татар и черкас полонянников присылать тайшам из улусов своих всех в Астрахань». Весной 1655 г. из Москвы воеводам поволжских городов Астрахани, Казани и других были отправлены грамоты, где указывалось: «улусам их велено кочевать по Волге по Ногайской стороне, и по Алтубе, и по Белужью или близко наших городов, где они кочевать похотят». Наконец, в царской грамоте от 6 июля 1657 г. пределы кочевий калмыков были определены следующим образом: «Кочевать по Крымской стороне до Царицына, а по Ногайской стороне – по Самару». При дипломатическом посредничестве кабардинского князя Касбулата Муцаловича Черкасского 8 июня 1661 г. был подписан договор между Россией и калмыцкими тайшами. Первый пункт «шерти», которую калмыки дали в шатре «пред» дьяком Иваном Гороховым и князем Касбулатом Черкасским, гласил: «Идти войною ратным нашим калмыцким людям нынешнего (1661) г. с 11 июня на Крымские улусы и с Крымским ханом в миру и соединении не быть, а Великого Государя с людьми быть в вечном миру и соединении и вспомощения им везде чинить неоплошно». В пятом пункте этого документа прямо сказано, что: «Великого Государя люди лиха нам чинити не станут и в том, по договору верился нам Касбулат, мурза Черкасский». Значит, калмыки видели в Касбулате Муцаловиче гаранта выполнения условий договора, что говорит о большом авторитете у них этого кабардинского князя. Большие надежды в связях с калмыками, которые русским правительством возлагались на князя Касбулата Муцаловича Черкасского и его родного дядю воеводу Григория (Сунчалея) Сунчалеевича Черкасского, оправдались. Отметим и тот факт, что родная сестра Касбулата, а Григория Сунчалеевича племянница Абайхан Муцаловна, была замужем за тайшой Аюкой (впоследствии первый калмыцкий хан в 1673–1724 гг.– К. Д.). Эти родственные отношения и известность Касбулата Черкасского среди калмыков были учтены царским правительством. «К. М. Черкасский в рассматриваемое время неизменно выступал посредником между русскими властями и калмыцкими тайшами. Он ревностно и последовательно проводил в жизнь получаемые от правительства указания. Участие К. М. Черкасского в ведении посольских дел с калмыками всегда приносило русской стороне положительные результаты». Авторитет Касбулата среди князей и мурз Северного Кавказа, а также терских и астраханских воевод был огромен. Его хорошо знали не только на Кавказе, в Астрахани, на Дону, в Поволжье и Крыму, но и в Москве – как в Посольском приказе, так и при царском дворе. Вот выдержка одной из грамот царя Алексея Михайловича Касбулату по поводу очередного удачного похода на неприятеля: «А служба твоя и радение у нас, великого государя ... никогда забвенны не будут». Почти за десять лет до того, как Степан Разин возглавил восстание, в 1661 г. Касбулат Черкасский вместе с ним был у калмыков с дипломатической миссией – они вели переговоры о совместном походе на крымского хана. Если при принесении калмыками шерти в июне 1661 г., как мы уже знаем, одну из главных ролей со стороны русского правительства исполнял кабардинский князь Касбулат Муцалович Черкасский, то в декабре того же года, когда калмыцкий первенствующий тайша Шукур-Дайчин (сын Урлюка, погибшего в Кабарде в 1644 г.) и его сын Пунцук (Манчак), отец первого калмыцкого хана Аюки, вновь шертовали России – присягу у них принимал младший брат отца Касбулата, боярин и первый воевода Астрахани князь Григорий (Сунчалей) Сунчалеевич Черкасский. «В году темур-укер [1661] Дайчин с сыном Пунцуком отправился в поход и вместе с русскими войсками воевал крымских татар. Взятую в этом походе добычу (олзо) он обещал отправить Цаган-Хану (Белому хану, или Царю), в чем при астраханском воеводе князе Бековиче [имеется в виду Григорий Сунчалеевич Черкасский] дал шерть Пунцук». Так вот, в шертной записи, сделанной 9 декабря 1661 г., говорится: «На съездах и на урочище Берекете [около Астрахани] с боярином и воеводою князем Григорием Сунчалеевичем Черкасским Бековичем договорился Пунцук в следующем...» и далее идут статьи договора. Шерти, данные в 1661 г. в июле и декабре калмыками, еще более укрепили их позиции в районе Волги. Русское правительство в свою очередь сделало шаг в разрешении проблемы кочевий для калмыков. Для них открываются степи Придонья. Здесь, на наш взгляд, вновь большую роль сыграли дядя и племянник Черкасские. Ведь Григорий Сунчалеевич, будучи первым воеводой в Астрахани,– самом южном тогда русском городе,– оказывал большое влияние на политику в этом регионе. Роль же Касбулата Муцаловича заключалась в том, что будучи широко известным на Дону и в Москве он мог повлиять на принятие такого решения с учетом того, что этот регион был объектом непрекращающихся нападений крымских татар, и донцам не всегда удавалось их сдерживать. Поэтому разрешение кочевать здесь воинственным калмыкам должно было преследовать и оборонительные цели охраны южных границ Российского государства. В то время цели русского правительства, донских казаков, а также кабардинцев, на которых часто нападали крымские татары, совпадали. Уже со следующего года калмыки начинают кочевать по обоим берегам Дона. Из отписки астраханского воеводы князя Г. С. Черкасского видно, что царские власти не ограничивались пассивной ролью в вопросе о кочевьях для калмыков. Разрешение кочевать им там или здесь сменяются теперь настойчивыми призывами, обращенными к калмыкам, чтобы они кочевали именно на правой, обращенной к Крыму, стороне Волги. Эти документальные сведения подтверждают наши выводы, что Россия была заинтересована в появлении между Астраханью и Доном калмыков, располагавших мощным войском. Военные походы в Крым и оборонительные мероприятия намного удобней было проводить из приволжских и придонских степей, чем из-за Волги. И не случайно в декабре 1664 г. тайша Мончак получил царскую грамоту, которая «похваляла» калмыков за то, что они перешли на «нагорную сторону Волги». По этому поводу П. С. Преображенская писала: «Размещение калмыцких кочевий на Правобережье Волги создавало заградительный кордон от нападений с юга на русские пределы». Согласно росписи, подписанной 16 июня 1661 г. Мончаком на основании шерти от 8 июня, тайша Дайчин должен был отправить в поход на крымского хана 5 тысяч человек. Мончак, Маншик и Дара вели отряды по одной тысяче человек, а остальные тайши по 500 человек. Это значило, что Русское государство в лице калмыков получает сильного союзника на юге, способного оградить от нападений крымских татар и при необходимости способного нанести по Крыму молниеносное нападение силами многотысячной конницы. Еще в конце 1660 г. астраханский воевода Г. С. Черкасский сообщал в Посольский приказ, что «по многие посылки» «помня, они тайши [Дайчин, Мончак и Маншик] твой, великого государя, указ и повеление и по наговору Касбулата-мурзы Черкасского отправили свои войска на Крым, Азов, Темрюки, Табан, Больших и Малых ногаев, на всех на тех, которые к крымскому хану голдуют». Зимний поход на Крым калмыков, о котором сообщал Г. С. Черкасский, был удачным; только у ногайского мурзы Навруза «четыре тысячи языря взяли». Согласовывали свои действия с калмыками через посредство астраханского воеводы Григория Черкасского и донские казаки. Так, в марте 1661 г. к калмыкам были отправлены Федор Бузан и Степан Разин. Посланцы донского атамана Корнилы Яковлева обговаривали с калмыками конкретный план похода против крымских и ногайских мурз. И в мае Григорий Сунчалеевич получает согласие калмыков на совместный поход на ногайских мурз Каракасая, Салтанаша, Ислама, намеревавшихся перейти кочевать в Крым. Это стало возможным благодаря совместным усилиям донских казаков во главе со Степаном Разиным и Касбулата Черкасского. Уже в начале августа 1661 г. Касбулат Муцалович прибывает в Астрахань с тысячью калмыками. 13 августа объединенные калмыцкие, кабардинские и казачьи отряды во главе с Касбулатом Черкасским отправились на Терек. Таким образом, калмыки в интересах России проводят целый ряд активных военных выступлений. Русское правительство начиная с 60-х гг. XVII в., уже доверительно относится к калмыцким тайшам и признает их заслуги, в знак чего в 1664 г. им отправляется русское военное знамя. Это значит, что калмыцкое войско признается составной частью русской армии. Выдающуюся роль в налаживании русско-калмыцких отношений и начале их совместного боевого сотрудничества сыграли, как мы уже отмечали выше, кабардинские князья, находившиеся на русской службе: боярин и воевода Астрахани Григорий Сунчалеевич Черкасский и его родной племянник, князь над «нерусским» населением Терской крепости Касбулат Муцалович Черкасский, являвшийся особым представителем правительства России для связи со ставкой калмыцкого правителя. Астраханский воевода Григорий Черкасский тесно был связан с авторитетным калмыцким тайшой Мончаком. Это он, когда в Калмыкию прикочевала большая группировка Конделека-Убаши и Даяна-Омбо, имел с ними и с Мончаком встречу у Сарпинских озер и настоял на объединении прибывших улусов с улусами Мончака под непосредственным его управлением и властью. Мончак (Пунцук) «умер около 1664 г., поруча по себе правление калмыцкого народа старшему своему сыну Аюке». Аюка продолжил политику своего отца, став союзником России, как и отец. В период восстания Степана Разина часть калмыков примкнула к нему. В мае – июне 1670 г. пришли под Самару «многие воинские люди, калмыки и изменники башкиры ... и под городом дальние надолбы разгромили». В середине июня «объявились изменники башкирцы и калмыки и в Казанском уезде». Надо отметить, что во время разинского восстания часть калмыков (до 15 тысяч кибиток) бежала из калмыцких улусов к Астрахани, но на них напали Казыевы ногайцы и увели с собой на Кубань в подданство крымского хана. «Тогда калмыцкий хан Аюка сам двинулся через Большую Кабарду к верховьям Кубани, разгромил Казыевы улусы, собрал с них дань, а бежавших калмыков увел обратно на Волгу. Касбулат со своими подвластными узденями и уорками помогал калмыцкому хану». После этого «в 1672 г. на Касбулата обрушились все сторонники крымской ориентации. Причиной было то, что Касбулат поддерживал калмыцкого хана Аюку». Касбулат Муцалович Черкасский призвал к себе «калмыков хана Аюки и вместе с терскими казаками опустошил владения своих противников», которые убили его брата Кантемира. В 1673 г. по приказу Касбулата Черкасского отряд его узденей совместно с калмыками «промышляли» под Азовом. Калмыки приняли участие в октябрьской осаде Азова и Каланчинских башен (вместе с ними были и кабардинцы, посланные Касбулатом). «В это время,– пишет О. Л. Опрышко,– сам князь с калмыцким тайшою Аюкой находился в походе на ногайского мурзу Каракасая, потому что он [Каракасай-мурза] беспрестанно приходит под Терек, русских людей и князь Казбулатовых узденей бьет и берет в полон многих». Касбулат Муцалович и Аюка нанесли тогда значительный урон агрессивному мурзе, надолго отбив у него охоту нападать на терские земли. Летом 1674 г. по указанию из Посольского приказа Касбулат Муцалович занялся организацией похода в Приазовье. Сопровождаемый отрядом в сто пятьдесят узденей, он прибыл к хану Аюке. «В калмыцкие улусы приехал июня в 24-й день. И по твоему ... указу, я холоп твой, Аюкаю-тайше говорил многожды с великим прилежанием, чтоб, он Аюкай-тайша, служа тебе, великому государю, твоему царскому величеству, сам и с иными тайши и с улусными людьми шел на твою, великого государя, [службу] на турские войска и на крымские юрты нынешним летним временем». Семь тысяч воинов выделил тогда под командование кабардинского князя Касбулата Черкасского хан Аюка. Около двух тысяч калмыков были направлены к Перекопу, а остальных через степи Касбулат привел к донским казакам. Вместе с атаманом Корнилой Яковлевым Касбулат Муцалович в Черкасском казачьем городке обсудили план совместных действий против крымцев, в котором принимали участие и регулярные войска полковника Григория Косагова. «А в том походе [на Азов] было с князем Касбулатом Муцаловичем узденей ево 150 человек, калмыков 5000, великого государя ратных людей и донских казаков 3000 человек». Этот совместный поход казаков, кабардинцев и калмыков был успешным. Вместе с кабардинским князем Касбулатом в том походе участвовал знаменитый калмыцкий найон Мазан-батыр. В марте 1675 г. Касбулату Черкасскому была отправлена грамота из Посольского приказа с предписанием договориться с калмыками о совместном походе против Крыма. Грамота призывала «нашего величества подданному князь Касбулату Муцаловичу Черкасскому, нам, великому государю послужить, собрався с уздени своими и с окоцкими и едисанскими мурзы и с татары и з гребенскими казаки и взяв из Астрахани наших, великого государя, ратных людей, с Терки ити к калмыцкому Аюкаю и к Солом-Сереню тайшам в улусы и по прежнему и по сему нашему, великого государя, указу, наговоря их о том накрепко... [для] промыслу под Азов». Касбулат к этому времени «с поспешанием» двигался к Москве. Через Казань, Владимир он в июне прибыл в Москву, где состоялись его переговоры в посольском приказе о предполагавшемся походе против Крыма. В августе Касбулат Черкасский двинулся с небольшим отрядом на Крым, и 23 сентября объединенные силы кабардинской конницы, калмыков и казаков перешли Гнилое море и ворвались в Крым. В этом походе принимал участие Мазан-батыр «с которым было 1000 человек разных улусных калмыков; он хотя и был в малолетстве; однако ж, служа Великому Государю, перелез через Дон и вместе с князем Касбулатом Черкасским, с атаманом Серком Иваном и с запорожским войском ходил для промыслы на крымские юрты через Гнилое море за Перекоп. В этом походе были они у Каменного моста, сбили заставы, которые были поставлены крымскими салтанами, побили многих крымcких людей, пожгли села и деревни и взяли шатры и бунчики, а на обратном пути на Перекопе был у них бой с 3 салтанами, искавшими пресечь их дорогу; тогда они взяли в плен Батыршу-мурзу Мансурова и иных татар». В похвальной грамоте о службе калмыков того времени говорилось: «Калмыки в прежних походах с боярином и воеводами всегда бывали вместе до схода с неприятелями и до удара, а в отводе от неприятелей и до совершении службы никогда и не бывали». И в дальнейшем кабардинцы и представители других народов Северного Кавказа вместе с калмыками принимали активное участие в войнах, которые вела Россия. В 1676 г. Касбулату Черкасскому вновь поручается двинуться с калмыками к Киеву на помощь Запорожскому войску, которое вело тяжелые бои против нашествия турецко-крымских войск. Касбулат Муцалович сражался с турецкими янычарами и крымской конницей под Киевом, в Запорожье, у Чигирина и Чугуева. Объединенный отряд Касбулата Муцаловича, куда входили русские, кабардинцы, калмыки, окочане-ингуши, ногайцы, кумыки, астраханские и терские татары, показал себя в этой кампании грозной силой, наводившей страх на турок и крымцев. Стараясь установить контроль над внешнеполитическими связями калмыков, Россия требует от них новой шерти. Аюка ее дал в январе 1677 г., однако он не всегда относился строго к принятым на себя обязательствам, как его отец, и нарушал их. Бывали случаи, когда он с калмыками совместно, с крымскими и азовскими мурзами совершал набеги на русские окраины и города. Например, в 1680 г. был совершен такой набег на Пензу. Совершал он набеги и на Дон, и на населенные пункты по Волге. Все это встревожило русское правительство. Боясь, что Аюка пойдет на союз с крымским ханом, оно вновь прибегло к посреднической помощи Касбулата Черкасского. Кабардинскому князю удалось убедить Аюку сохранить верность России и не прельщаться на посулы со стороны турецкого султана, крымского хана и азовского паши. Об этом князь Черкасский сообщил в Посольский приказ в 1681 г. Тогда Аюка сообщил в Москву, что он продолжает сохранять данную им шерть и не склонен мириться с крымцами. Это была последняя встреча Касбулата со своим давним и испытанным соратником по многочисленным походам калмыцким ханом Аюкой.

После смерти хана Аюки давление правительства на калмыков усилилось. Его наследники назначались Москвой и должны были отдавать своих детей в заложники; астраханские губернаторы вмешивались во внутренние дела ханства, русские, украинские и немецкие крестьяне - земледельцы занимали калмыцкие пастбища; реорганизация Зарго ослабила ханскую власть; миссионерская деятельность православной церкви увенчалась образованием поселений донских, чугуевских, терских, яицких крещеных калмыков; стали преобладающими методы директивных указаний военных, ведомств по отношению к ханской власти; ограничивались внешнеполитические связи Калмыкии. Под влиянием соседнего оседлого населения в ханстве развиваются товарно-денежные отношения, распространяются земледельческие работы, начинается отход бедняцких слоев на заработки в русские города и села, предпринимаются попытки перехода на частичную оседлость. В первой половине XVIII в. реформированное Петром 1 государство, отказавшись от московских методов прагматической гибкости, взяло курс на интеграцию калмыков. Астраханский губернатор А.П. Волынский, перечисляя выгоды от крещения калмыков, полагал, что таким путем можно "привесть их в совершенную покорность русской власти и ассимилировать... в образе жизни к русским". Правящая верхушка ханства отрицательно реагировала на экспансию, предпринимая безуспешные попытки защитить свои земельные владения и прежние права. Это внесло раскол в калмыцкую элиту, часть ее представителей (Баксадай-Доржи, внук Аюки, ханша Джан, вдова Дондук-Омбо, ее 4 сына и 2 дочери) перешла в православие. Готовность калмыков вернуться на свою старую родину возросла в связи с разгромом Джунгарского ханства маньчжурами и возможностью заселения его пустующих земель. Сторонником и пропагандистом откочевки в Джунгарию выступило ламаистское духовенство Калмыкии, обеспокоенное фактами крещения не только служилых и беглых калмыков, но и прямых потомков хана Аюки. Версия о самостоятельной роли Далай-ламы VII Галсан Чжамцо в организации откочевки, не нашедшая документального подтверждения, представляется нам сомнительной. Согласимся в данном случае с А.С. Мартыновым, который полагал, что Лхаса в XVIII в. как центр ламаизма служила интересам цинской политики в Монголии, а Далай-лама VII был известен своей покорностью маньчжурам. Следовательно, если "подзывная грамота" была отправлена в 1756 г. наместнику Дондук-Даши, то лишь с санкции Пекина. В то же время цинский двор, руководствуясь военно-стратегическими соображениями, не стал бы настаивать на возвращении в Центральную Азию волжских калмыков, не заручившись предварительно их согласием на создание антиджунгарского союза. В условиях неизбежного возобновления ойрато-цинской войны возвращение независимых волжских калмыков противоречило интересам цинской дипломатии, которой не удалось в 1714 и 1731 гг. склонить ханов Аюку, а затем Церен-Дондука к созданию антиджунгарской коалиции. Возможно, версия с якобы "указанным" Далай-ламой для побега 1771 годом принадлежит калмыцкому духовенству во главе с ламой Лоузанг-Джалчином. Астраханский губернатор Н.А. Бекетов докладывал Коллегии иностранных дел накануне исхода, что "калмыцкие ламы всюду сеют тревожные слухи и пугают неизбежной христанизацией". Лоузанг-Джалчин, являясь главным ламой калмыков, входил в ближайшее окружение наместника и, как отмечал К.Ф. Голстунский, "пользовался большим уважением и авторитетом среди своих людей, так что он претендовал на перевоплощение (хубилган) в какого-нибудь святого". Н.П. Рынков сообщал, что захваченные в плен из числа бежавших калмыки показали на допросах: "Многие причины... принудили их уклониться от российского подданства; но самые главнейшие поощрения к тому были не столько от их владетелей, сколь от некоего их ламы..., который, будучи почитаем от народа за человека бессмертного, возбуждал всех именем своих богов итти в Зюнгарию и восстановить там древнее свое владычество". Здесь к месту вспомнить интересные показания астраханского татарина М. Абдулова, которому удалось вернуться в Россию: Лоузанг-Джалчин после прихода в Джунгарию говорил, "якобы по его старанию и склонению калмыцкий народ побег из протекции российской в китайскую сторону зделал, да и по ево предводительству тамошних мест достиг, желая в воздаянии за то получить себе главное в сем народе начальство". Назвал Лоузанг-Джалчина в числе заговорщиков и хошоутский нойон Замьян, который первым сообщил астраханскому губернатору Н. А. Бекетову в письме от 20 февраля 1767 г. о намерении правящей элиты ханства возвратиться в Джунгарию. С 1767 г. организацией откочевки занимались, помимо Лоузанг-Джапчина, наместник Убаши, нойоны Цебек-Доржи, Бамбар, Шеаренг, зайсанг Даши-Дондук. Подготовка ухода осуществлялась в условиях роста социальной напряженности в ханстве. Суровые зимы 1767 и 1768 гг. вызвали падеж скота. Бедствия народа усилил правительственный указ 1768 г., запрещавший продажу хлеба по пути с судов на калмыцких переправах и других местах, не установленных для такого рода торга. Руководитель "Калмыцких дел" И. А. Кишенской сообщал астраханскому губернатору 22 октября 1768 г., что "особливо же ныне по такому крайнему в хлебе оскудению больше всех претерпевает наивящщую нужду калмыцкий народ". 31 декабря 1768 г. наместник Убаши получил грамоту с предписанием отправить 20-тысячное войско в армию П. А. Румянцева в Молдавию. 30 марта 1769 г. сформированное наместником войско отправилось из урочища Яшкуль к месту назначения. Остальные силы во главе с Убаши выступили в апреле 1769 г. в поход против кубанских татар и кабардинских феодалов. В составе корпуса генерала И.Ф. де Медема калмыки сражались против турок в Грузии. В условиях русско-турецкой войны (1768-1774 гг.) правительство распорядилось оставить калмыков кочевать на правобережье Волги летом 1769 и 1770 гг. с тем, чтобы облегчить задачу привлечения их к участию в военных действиях. Истощение пастбищ стало причиной нового падежа скота. В письме к полковнику И.А. Кишенскому от 27 декабря 1770 г. дербетский нойон Цебек-Убуши жаловался, что "тех мест корма и воды еще с самого лета потравлены, и по случившейся великой непогоде в бытность нашу тамо всякого рода скота нашего разпропало много, чрез что мы получили себе убыток". Обстановку накаляли и участившиеся случаи хищения у калмыков местным оседлым населением скота. К примеру, наместник Убаши писал Коллегии иностранных дел 11 февраля 1770 г. о конфликте дербетских калмыков с донскими казаками. Руководитель "Калмыцких дел" И.А. Кишенской сообщал о состоянии улусов в Коллегию иностранных дел, но не получил ответа, поэтому обратился к губернатору Н.А. Бекетову с предостережением, что "ежели удержать их здесь (на правобережье - Е.Д.), и они оттого в разорение приходить будут, крайне опасно дабы и весь сей народ не встревожить и в смятение не привесть". Недовольство народа стало всеобщим, о чем свидетельствуют высказывания некоей "Ульзиной женки" в разговоре с казаком Анчиком Хашкиным: калмыкам "ныне жить приходит разорительно и весьма тяжело, понеже наших мужей берут немалым числом в государеву службу, да и все наши улусы то же за Волгу переправляют, как и ныне будучи Орда, за Волгою на нагорной стороне множество скота повалилось, да и все де мы приходим в разорение и убожество и когда де мой муж был не в походе, а находился при улусах, лучше бы нам итти от того изнурения в Зюнгарию". Анализ психологического состояния калмыцкого общества в конце 1760-х гг. показывает, что, несмотря на любовь и привязанность к своей отчизне - приволжским степям, калмыки не были интегрированы в российское общество. В традиционном обществе, каким было Калмыцкое ханство, основная масса населения не обладала способностью осознанного отношения к русской культуре, а потопу воспринимала ее как нечто чуждое. "Все русское, - отмечал архимандрит Гурий, - было для калмыков ненациональным и чуждым. Оно отвергалось, как враждебное, и, воспринимаемое отдельными лицами, клеймилось всей массой народа, как презренное и позорное". В силу исторической инертности основной массы населения интересы целого в ханстве, как правило, представляла верховная власть. Отчуждение властных функций от общества вело к отрицанию роли личности "рядового" калмыка. Соответственно угасала и потребность личности в свободном волеизъявлении как осознанная обществом ценность. Мало того, опираясь на традиции, общество подавляло попытки такого волеизъявления. Всем членам калмыцкого общества, кроме хана, в свободе отказывалось. В итоге это вело к персонификации власти - отождествлению властных функций с конкретной личностью, исполняющей их. Учитывая подобную тенденцию, можно говорить о "монархической доминанте" в менталитете калмыков. Поэтому в событиях 1771 г., когда правители вершили антинародную политику, калмыцкий народ проявил удивительную пассивность и смирение. Призыв наместника Убаши покинуть Россию прозвучал для общества как приказ, выполняя который калмыки "в поспешных сборах бросали кибитки, худой скот, малолетних детей, идолов, больных".

Просто, я не слышал про такой род у ойратов. Хиргис-буруты. Просто, у калмыков, присутствуют, практически все представители ойратских родов. Неудивительно, ведь калмыки это и есть ойраты, но про такой род, я не слышал.

…Хонгор пришел в богатырский гнев… Заметался в капкане лев − Закипело там десять отваг… Перебросил через себя Тёгя Бюса, врага своего, Скалы гранитные раздробя − Так, что след лопаток его Остался на граните горы. Например, вот этот, навскидку, еще найду - выложу!