Кореняко В.А. ЭТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ И КРИЗИСНЫЕ ЯВЛЕНИЯ В АРХЕОЛОГИИ // Проблемы первобытной археологии Евразии (к 75-летию А.А.Формозова)/ Сб. статей. / Ред. и сост. В.И.Гуляев и С.В.Кузьминых. - М.: ИА РАН, 2004. 260 с. С. 36-47
Среди множества проблем, которыми за¬нимался Александр Александрович Формозов и которые удивляют нас своим разнообразием, не первое, но заметное место занимает про¬блема этики археологического исследования.
Кажется, первой крупной публикацией АА.Формозова, посвященной этой проблеме, была статья «О критике источников в археоло¬гии» {Формозов 1977, с. 5-14). Слова «этика», «мораль», «нравственность» не были в ней употреблены, за единственным исключением -выражением «неэтичный поступок». Но автор этих строк (а я был в 1977 г. двадцатипятилет¬ним выпускником аспирантуры Института ар¬хеологии АН СССР) хорошо помнит, что и на меня, и на некоторых других археологов наше¬го поколения статья Формозова произвела очень большое впечатление именно как призыв к честной, подлинно научной работе.
Почти не прибегая к этическим терминам, А.А.Формозов верно описал те негативные явления в отечественной археологии, которые были очевидны, во всяком случае для него, уже тогда. Эта «ранняя постановка диагноза» проявляется, например, в утверждении о том, что при недостатке полных публикаций мате¬риалов раскопок «единственным источником информации для нас порой остаются тезисы, выдвинутые без сколько-нибудь развернутой аргументации, декларации, не поддающиеся никакой проверке» {Формозов 1977, с. 12).
Прошло более двадцати лет, и Я.А.Шер вновь справедливо обратил внимание на «те¬зисную археологию» - «еще одну беду» и «второе (после охарактеризованной им же «прорабской археологии» - В. К.) знамена¬тельное явление современной археологии». Шер дает язвительную оценку этому кризис¬ному симптому: «Разливанное море бездока¬зательных тезисов докладов, а фактически - ротапринтных брошюрок, часто с плохо чи¬таемым текстом, как правило, без научного аппарата и без иллюстраций, заполонило библиографию археологии последних лет. Чего стоит эта литература, мы рано или поздно поймем, но пока она служит только для при¬умножения списка трудов авторов. Здесь про¬изошла, как и в других сферах, подмена одно¬го другим» {Шер 1999, с. 18). Все верно, но зачем связывать появление этого «разливан¬ного моря» с «последними годами»? Для Формозова данный симптом был очевиден по крайней мере до 1977 г.
«Тезисная археология» - лишь один из кри¬зисных симптомов, зафиксированных А.А.Фор¬мозовым. В тексте его статьи можно выделить еще несколько указаний на негативные явления.
Во-первых, «старые материалы, описанные непрофессионалами (дореволюционными ди¬летантами - В.К), некритично используются современными археологами» {Формозов 1977, с. 8).
Во-вторых, широкое распространение «тенденции извлекать из материала гораздо больше, чем он может дать в действительно¬сти». Тенденция уже тогда проявлялась в том, «что в археологической литературе достаточ¬но обычными стали стремление получить от материала неизмеримо больше, чем в нем на деле содержится, и манера изложения, при которой читатели не в состоянии проверить степень обоснованности выводов автора». И уже тогда Формозов видел, что «перед нами черта, свойственная не какой-то небольшой категории ученых, а очень многим из них», причем среди «многих» - специалисты раз¬личного авторитета, возраста и т.п. А объеди¬няло их «убеждение в том, что при отсутствии надежных фактов надо использовать любые другие, хотя бы и крайне сомнительные, а не воздерживаться от выводов и сказать, что во¬прос пока решен быть не может» {Формозов 1977, с. 8,9).
В-третьих, низкий уровень культуры науч¬ной критики. А.А.Формозов имел в виду пре¬жде всего критику источников. Но в принципе этот симптом можно рассматривать шире: как недостаточный уровень научной критики во¬обще, а в частности - как ситуацию, в кото¬рой, за немногими исключениями, на конфе¬ренциях и журнальных страницах отсутству¬ют подлинные дискуссии с участием сторон¬ников всех точек зрения и с окончательным выяснением позиций специалистов по той или иной проблеме {Формозов 1977, с. 12-14).
В-четвертых, симптом или, быть может, вернее - синдром, который можно именовать «доменизацией». Это широко распространен¬ное явление можно определить как занятие специалистом или небольшой группой специа¬листов некой вполне определенной ниши - ре¬гиональной, регионально-хронологической, регионально-культурной и т.п., со всеми неми¬нуемыми «прелестями монополизации». Фор¬мозов описывал этот синдром так: «Он отража¬ет положение, сложившееся в археологии, ко¬гда считается наилучшим каждому иметь свой «домен», где можно делать все что хочется и где никто не в праве контролировать твою дея¬тельность. Коллеги должны принимать твои выводы на веру. Если же кто-нибудь в чем-либо усомнится и пожелает познакомиться со всей твоей аргументацией, то это неэтичный поступок, предосудительное вторжение в чу¬жую область. Высказываясь по какому-нибудь сложному вопросу, лучше не вступать в поле¬мику со своими предшественниками, а сделать вид, будто кроме тебя никто этим вопросом не занимался» {Формозов 1977, с. 13).
А.А.Формозов попытался вскрыть и причи¬ны этих отрицательных тенденций. Как можно понять из текста статьи, речь в общем идет о «глубоких психологических корнях»: «Жизнь ученого коротка, а океан знаний безграничен, неисчерпаем... Отсюда и тяга к обобщениям, даже в тех случаях, когда данных для этого ма¬ло, преувеличение ценности добытых тобой материалов, смелые гипотезы, яркие концеп¬ции, претендующие на объяснение сразу всех узловых проблем». К этому прибавляются не¬равномерная археологическая исследованность нашей обширной страны, разбросанность и труднодоступность археологических коллек¬ций, сравнительная редкость полных публика¬ций археологических раскопок, элементарная неопубликованность огромных массивов ар¬хеологических памятников.
Отрицательную роль играла и продолжает играть та историзация или историзированность, от губительного воздействия которой отстаи¬вали археологию Л.С.Клейн и другие сторон¬ники источниковедческого статуса нашей дис¬циплины. И тут нельзя еще раз не отметить критическую прозорливость А.А.Формозова, определившего эту поверхностную, искусст¬венную, натужную историзацию как «опас¬нейшее явление»: «Кое-кто считает, что ка¬жущуюся оторванность археологии от совре¬менной проблематики, ее «неактуальность» можно возместить только широтой постанов¬ки проблем, яркостью бегло набросанных кар¬тин, смелым решением труднейших задач. Поэтому нередко предпочтение отдается не тщательным отчетам о раскопках, не скрупу¬лезному анализу керамики или кремневых орудий, не публикациям, а обобщениям, сен¬сационным выводам, освещению проблем эт¬ногенеза народов СССР, монографиям, на¬званным «Древняя история»...Так стремление издавать не столько факты и отчеты о раскоп¬ках, сколько исторические обобщения, защи¬щать в качестве диссертаций не классифика¬ции материала, а «главы древней истории» привело к опаснейшему явлению. Подрывает¬ся источниковедческая база наших исследова¬ний. В науку проникает показуха» {Формозов 1977, с. 9-12).
Могут ли все эти явления рассматриваться с точки зрения этики - разумеется, профес¬сиональной этики научного работника? Ко¬нечно, могут, потому что они и являются по существу нарушениями хорошо известных и вполне конкретных профессиональных этиче¬ских норм. Критическое сопоставление этиче¬ских норм и их нарушений - при известной распространенности образующих отрицатель¬ные тенденции в науке - является сравнитель¬но простым занятием, настолько простым, что в нем можно использовать оценки вроде «хо¬рошо» и «плохо». Об этом писал, конечно, с необходимыми оговорками, и Формозов: «На первый взгляд кажется, что речь идет об эле¬ментарных вещах: ученые должны более стро¬го относиться к используемым материалам, тщательнее аргументировать свои выводы, оговаривать все спорные моменты и т.д. Од¬ним словом, надо делать хорошо и не надо плохо» {Формозов 1977, с. 9).
Сегодня очевиден контраст между серьез¬ностью поставленных А.А.Формозовым в 1977 г. проблем и практическим отсутствием равноценных опытов дисциплинарной рефлексии. В общем статью 1977 г. постигла «участь Кассандры», так что автор мог бы и сейчас повторить тогдашний минорный тезис: «Самое печальное при этом то, что существо вопроса совершенно не осознается многими археологами» {Формозов 1977, с. 11).
Это не означает, что рефлексия абсолютно чужда археологам. Например, одной из реф¬лексивных функций научного сообщества яв¬ляется историография - реконструкция исто¬рии научной дисциплины, изучение опыта предшественников и т.п. И здесь мы можем вспомнить другую важную публикацию Фор¬мозова - статью «Некоторые итоги и задачи исследований в области истории археологии» {Формозов 1975, с. 5-13). Эта статья, а еще более собственные многолетние историогра¬фические занятия ученого стали, вероятно, основным стимулом наблюдаемого в послед¬ние десятилетия «историографического ренес¬санса» в российской археологии. Впечатление такое, что десятки коллег пробудились и не¬ожиданно обрели вкус к историографии соб¬ственной науки. Сотни печатных работ - мо¬нографии, антологии, разнообразные обзоры, персоналии, истории археологических учреж¬дений и отдельных экспедиций, мемуары, публикации архивных материалов, статьи и заметки по частным историографическим во¬просам в считанные годы составили солидную библиотеку, сам обзор которой уже затрудни¬телен, но отраден для тех, кто понимает важ¬ность рефлексии в развитии науки.
Совершенно иначе обстоит дело с анали¬зом негативных явлений в современной ар¬хеологии и с разработкой проблем профес¬сиональной этики. Публикаций здесь немного. При этом они не являются масштабными, сис¬темными аналитическими обзорами, а в ос¬новном касаются частных вопросов.
Так, уже цитированная статья Я.А.Шера посвящена преимущественно проблемам под¬готовки археологических кадров. Позиция ав¬тора весьма своевременна, принципиальна и конструктивна. Он отказывается присоеди¬ниться к «хору плакальщиков» о «более чем недостаточном бюджетном финансировании» и обращает внимание на внутренний кризис науки: «Да, действительно бюджетных средств совсем мало. Но увеличение финанси¬рования сейчас, без программы изменения ка¬чества образования и науки не просто не по¬может делу, а породит ситуацию «черной дыры», в которую будут бесследно проваливать¬ся деньги...Сокращение бюджетного финан¬сирования на образование и науку - тяжелый удар, но не смертельный. Рано или поздно оно начнет расти. Однако намного более тяжелые последствия ждут науку, если к моменту, ко¬гда начнут расти ассигнования, она окажется в состоянии качественной деградации» {Шер 1999, с. 18,20).
Поскольку современный кризис имеет серьезные внутренние причины, то Шер реко¬мендует научному археологическому сообще¬ству «самолечение» «в трех направлениях: образование, наука, этика». Под первым он подразумевает повышение качества специали¬зации студентов на кафедрах археологии, под вторым - «включение студентов в реальную научную работу». В общем верно Я.А.Шер характеризует и «третье направление»: «Вме¬сте с усвоением знаний и приобщением к нау¬ке студент должен усваивать нормы профес¬сиональной этики. Они не всегда сформули¬рованы явно. Например, есть «Кодекс профес¬сиональной этики музейного работника», за¬фиксированный в специальном документе ЮНЕСКО, но нет такого кодекса для археоло¬га. Однако нормы есть, и честные профессио¬налы всегда их соблюдают. Главное здесь не столько декларирование этих норм, сколько их неукоснительное соблюдение» {Шер 1999, с. 19,20).
Однако, если есть острая необходимость в «неукоснительном соблюдении» этических норм, то почему их нельзя «декларировать»? Шер утверждает, что в имплицитном, скрытом в головах «честных профессионалов» виде этические нормы есть, но сетует на то, что нет этического кодекса для археологов. Что же тогда помешало Я.А.Шеру - одному из наи¬более образованных и имеющих вкус к теоре¬тизированию российских археологов разрабо¬тать такой кодекс и включить его в известный учебник {Мартынов, Шер 1985)?
В отсутствие собственно археологического этического кодекса «честные профессионалы» вынуждены обращаться к упомянутому Шером международному документу. Точное его на¬звание - «Кодекс профессиональной этики ИКОМ (Международного совета музеев)». Он был принят еще в 1986 г., в 1989 г. издан на русском языке (Международный совет музеев 1989), по инициативе «честных профессиона¬лов» еще раз опубликован в археологическом
издании Азовского краеведческого музея (Ме¬ждународный совет музеев 2001, с. 374-393).
Ранее при попытке осветить проблемы эти¬ки в археологии мне пришлось цитировать еще один похожий документ - «Профессио¬нальный кодекс социолога» (1988; Кореняко 1994, с. 14). «Кодекса профессиональной эти¬ки российских археологов» как не было, так до сих пор и нет...
Такой кодекс может быть плодом только коллективных усилий, результатом работы группы тех специалистов, которые осознают наличие кризиса и способны выявить отрица¬тельные явления. Тогда перечень кратких харак¬теристик кризисных симптомов и кодифициро¬ванные этические нормы составят зеркально-симметричную пару. Список норм отражает ак¬туальные и потенциальные опасности, а фикса¬ция нарушений норм позволяет судить о мас¬штабе кризиса. Это и есть залог системного и конструктивного подхода к проблемам.
Когда же нет кодекса профессиональной этики, то и нарушения якобы «всем извест¬ных», но почему-то до сих пор не «деклариро¬ванных» норм обнаруживаются случайно, фрагментарно, часто в форме конкретных раз¬розненных наблюдений рефлексирующих ав¬торов.
Так, Я.А.Шер в уже цитированной статье кратко характеризует лишь два кризисных явления. Кроме уже описанной «тезисной ар¬хеологии», он называет «прорабскую археоло¬гию»: «Удовлетворение социального заказа на обеспечение новостроечных раскопок специа¬листами, как и во многих других сферах на¬шей жизни, основывалось не на упреждающих прогнозах и планах, а на принципе «давай-давай». В результате получилось так, что мно¬гие молодые в 60-70-е годы археологи научи¬лись вести грамотные раскопки и писать при¬емлемые отчеты, но не успели научиться ви¬деть за лавиной нового материала культурно-исторические проблемы и осмысливать их. Раскопки ведутся, находки оседают в лучшем случае в музеях, а чаще - в камералках и на неопределенно длинный срок. Отчеты склади¬руются в отделе полевых исследований, а до самого главного - до полной публикации най¬денных материалов с квалифицированным авторским комментарием руки не доходят. Вместо полных публикаций срочно (к очеред¬ной конференции) пишутся и печатаются те¬зисы докладов» (Шер 1999, с. 18). Небольшая публикация М.Ф.Косарева (1994, с. 12-16) имеет «широкое» название «Археоло¬гия и нравственность». Это справедливый эмо¬циональный протест против «бульдозерной ар¬хеологии», против «фронтального истребления памятников» и прежде всего тех, которые от¬нюдь не нуждаются в срочных раскопках и должны быть сохранены. Проблема действи¬тельно существует, она имеет морально-этический смысл и охарактеризована Косаре¬вым многогранно. Но она - лишь одна в том множестве проблем, которые могли быть иссле¬дованы в пределах заявленной автором темы.
К сожалению, во многих случаях, когда ар¬хеологи пытаются размышлять о проблемах научной этики, они не учитывают того, что этика является не совокупностью туманных рассуждений, не потоком умозрительного «говорения», а одной из гуманитарных наук. В качестве таковой этика - обособленная от¬расль философского знания, со своим поня¬тийным аппаратом и огромной специальной литературой. Кроме того, многие этические проблемы имеют междисциплинарный харак¬тер, и их изучение невозможно без выхода в сферы права, психологии и других наук об обществе и человеке.
Специалист - археолог, не учитывающий этих обстоятельств, рискует прийти к оши¬бочным суждениям. К сожалению, поучитель¬ным примером этого служит одна из публика¬ций самого А.А.Формозова (1997, с. 167-175). Речь идет о реакции Формозова на возобнов¬ление украинскими и американскими археоло¬гами раскопок знаменитого крымского палео¬литического памятника - пещеры Староселье.
Суть претензий АА.Формозова как произво¬дителя «старых раскопок» Староселья к авторам «новых раскопок» трудно сформулировать от¬четливо. Как можно понять из статьи Формозо¬ва, ему хотелось, чтобы к нему обратились и о чем-то его попросили. Содержание возможной просьбы настолько туманно, что можно лишь догадываться, что авторы «новых раскопок» должны были сообщить АА.Формозову о своих планах, попросить советов, может быть, при¬гласить его к участию в экспедиции, в общем, получить благословение исследователя предшественника. Но все это можно отнести к этическим нормам очень условно. Основные этические нормы, регулирующие отношения между исследователями, в данном случае не были нарушены. Претензии Формозова к исследователям Староселья 1990-х гг. относятся скорее к этикету, к той расплывчатой границе между тактом и бестактностью, которая все¬гда будет восприниматься эмоционально и ситуативно.
Мне кажется, что за этой несколько искус¬ственной коллизией просматривается иная проблема, а именно: юридически неверное представление археологов об авторских пра¬вах. Это действительно серьезная проблема, на которой стоит остановиться подробно. Она имеет междисциплинарный характер - лока¬лизуется на границе права и этики. Поэтому проблема довольно сложна. Но еще хуже то, что, имея бесспорный юридический аспект, эта проблема не только не решена в правовом аспекте удовлетворительно, но и порядком запутана. Имеющиеся попытки ее решения двусмысленны, и неясно, насколько эта дву¬смысленность произвольна или отражает то отсутствие склонности археологов к рефлек¬сии, которое обусловило многие кризисные симптомы нашей науки.
Примечательны два обстоятельства. Во-первых, авторские права производителей ар¬хеологических раскопок и разведок опреде¬ляются не правовым актом, а служебной инст¬рукцией, время от времени публикуемой Ин¬ститутом археологии как головным научно-исследовательским учреждением Российской Федерации по специальности «археология». Во-вторых, в течение многих десятилетий ав¬торские права держателей Открытых листов вообще никак не регламентировались. Мы тщетно будем искать соответствующие пунк¬ты в первых изданиях инструкции, кроме само собой разумеющегося определения «Откры¬тый лист на право производства археологиче¬ских раскопок и разведок» (см., например: Инструкция... 1963).
Рассмотрим, как трактуется авторское пра¬во археолога в именуемых «Положениями» последнем (2001 г.) и предпоследнем (1991 г.) вариантах инструкции. Не вызывает возраже¬ний пункт 66 «Положения» 1991 г. и первый абзац пункта 4.8 «Положения» 2001 г.: «Авто¬ру научного отчета принадлежит авторское право на это произведение, созданное в по¬рядке выполнения служебных обязанностей или служебного задания» (Положение... 1991, с. 15; Положение... 2001, с. 10). Эти пункты по смыслу совпадают со статьей 14.1 Закона Российской Федерации «Об авторском праве и
смежных правах» (Закон Российской Федера¬ции... 1993, с. 13).
Сложности начинаются с пункта 67 «По¬ложения» 1991 г. и абзацев 2-4 пункта 4.8 «Положения» 2001 г. В них констатируются права автора исследований и отчета на 1) пуб¬ликацию под своим именем отчета, части от¬чета и «материалов, полученных при полевых изысканиях»; 2) приглашение соавторов; 3) разрешение другим лицам «опубликовать от¬четные материалы или часть таковых, а также отдельные вещевые находки или группу их».
Очевидно, что в «Положениях» нет четкого определения и разделения понятий «отчетные материалы», «материалы, полученные при полевых исследованиях», «вещевые материа¬лы», «материалы» именно в аспекте авторско¬го права. Если исходить из собственно право¬вых документов, то авторское право в полном объеме относится лишь к отчету - тексту, на¬писанному исследователем и дополненному подготовленными им иллюстрациями. Именно отчет является авторским служебным произ¬ведением.
Пункт 67 «Положения» 1991 г. («Без разре¬шения автора отчета любая форма публикации материалов недопустима») закреплял за авто¬ром отчета полное авторское право. Это проти¬воречило статье 14.2 Закона Российской Феде¬рации «Об авторском праве и смежных пра¬вах»: «Исключительные права на использова¬ние служебного произведения принадлежат ли¬цу, с которым автор состоит в трудовых отно¬шениях (работодателю), если в договоре между ним и автором не предусмотрено иное» (Закон Российской Федерации... 1993, с. 13). Отмечу, что в сложившейся в СССР и России практике полевых археологических исследований «дого¬вор между автором и работодателем» и «преду¬смотренное иное» являются пустыми понятия¬ми. В промежутке между 1991 и 2001 гг. в Ин¬ституте археологии обратили внимание на эти противоречия, но не поняли их. Из «Положе¬ния» 2001 г. был изъят последний абзац пункта 67 «Положения» 1991 г. В результате за авто¬ром сохранилось право «публикации под сво¬им именем» не только «отчета или его части», но и «материалов, полученных при полевых изысканиях». В «Положение» 2001 г. был вве¬ден раздел 9 «Пользование отчетами о поле¬вых исследованиях для научной работы» (По¬ложение... 2001, с. 30). Пункты 9.1 и 9.3 хотя бы отчасти умеряют монополистские аппетиты: коллеги авторов отчетов получают право на «использование материалов научных отче¬тов (не в виде публикации) в научной или иной работе» при «обязательной соответст¬вующей ссылке на отчет», а «автор отчета или учреждение, производившее археологические работы, не могут запретить ознакомление с отчетными материалами».
С другой стороны, пункт 4.8 «Положения» 2001 г., как и пункт 67 «Положения» 1991 г., увязывает с «разрешением автора отчета» та¬кие неопределенные или неразделенные поня¬тия как «материалы, полученные при полевых изысканиях», «отчетные и вещевые материа¬лы», «отчетные материалы и вещевые наход¬ки».
Не касаясь пока вопроса об авторском пра¬ве исследователя на вещевые материалы, от¬мечу, что любое расширение авторского права исследователя за пределы авторского права на отчет как авторское служебное произведение противоречит статье 6.4 Закона Российской Федерации «Об авторском праве и смежных правах», указывающей, что «авторское право не распространяется на идеи, методы, процес¬сы, системы, способы, концепции, принципы, открытия, факты (подчеркнуто мной - В.К.)» (Закон... 1993, с. 9). Очевидно, суть тех статей Закона Российской Федерации «Об авторском праве и смежных правах», которые могут быть применены в данной области, заключается в том, что автор отчета имеет право препятство¬вать или протестовать против текстуального воспроизведения отчета как авторского слу¬жебного произведения, но его авторское право не распространяется на содержащиеся в отче¬те «открытия и факты».
Анализ «Положений» Института археоло¬гии говорит о том, что их разработчики не проявили необходимой компетентности. Фак¬тически «авторское право» осталось для них недифференцируемым понятием: они предпо¬чли не заметить различий между полным ав¬торским правом и авторским правом на слу¬жебное произведение, а также различий меж¬ду объектами авторского права.
Некоторые проблемы не были поняты авто¬рами «Положений» в полном объеме. Например, то явление, которое Я.А.Шер называет «прораб¬ской археологией», было очевидным уже в 1970-х гг. Разрыв между объемом археологиче¬ских раскопок и их «нормальной» опубликованностью становился катастрофическим. Я хорошо помню, как на рубеже 1970-х и 1980-х гг. на одном из заседаний Ученого совета Института археологии академик Б.А.Рыбаков предлагал обсудить эту проблему и установить срок, в те¬чение которого право первой публикации со¬хранялось бы за производителем раскопок. В конце концов это предложение отразилось в пункте 71 «Положения» 1991 г.: «Авторское право на отчет о полевых исследованиях дейст¬вует в течение 10 лет после проведения работ» (Положение... 1991, с. 16).
Такое ограничение не противоречило не¬полному характеру авторского права на слу¬жебное произведение - последнее может в принципе в интересах дела ограничиваться учреждениями-работодателями. Однако в «Положении» 2001 г. десятилетний или какой-либо другой срок публикации уже не фигури¬рует. Данное изъятие придает правам произ¬водителя археологических исследований объ¬ем полного авторского права: если срок автор¬ского права не указывается, то оно действует пожизненно. Более того, новшество 2001 г. противоречит статье 27.1 Закона Российской Федерации «Об авторском праве и смежных правах»: «Авторское право действует в тече¬ние всей жизни автора и 50 лет после его смерти» (Закон... 1993, с. 22). Никак не огово¬рив срок действия авторского права, авторы «Положения» 2001 г. заложили «бомбу замед¬ленного действия». «Бомба» не взрывается лишь потому, что далеко не все дети археоло¬гов становятся археологами, да еще сохраняет справедливость старинный афоризм о том, что «свирепость законов российских смягчается их неисполнением».
Повторяю, что большинство рассматри¬ваемых здесь противоречий будет снято, если будут четко разделены понятия авторского права на текст и иллюстрации отчета, права на использование содержащихся в отчете «от¬крытий и фактов» и права на публикацию происходящих из археологических раскопок вещей.
Особенно актуальны претензии держателей Открытых листов на исключительное автор¬ское право на публикацию вещевых материа¬лов. Эти «монополистские устремления» и «жадность на конкретные материалы» до¬вольно широко распространены и всегда были присущи определенной части археологов. На¬пример, Б.Б.Пиотровский в своих очень чест¬ных мемуарах фиксировал их еще для 1938 г., когда он с разными результатами общался с Я.И.Гуммелем и Б.А.Куфтиным {Пиотров¬ский 1995, с. 153, 154).
В августе - сентябре 1995 г. директора Став¬ропольского государственного объединенного краеведческого музея имени Г.Н.Прозрителева и Г.КЛраве Н.А.Охонько и Азовского крае¬ведческого музея А.А.Горбенко обратились в дирекцию Института археологии с письмами, в которых указывали на нерешенные вопросы авторского права держателей Открытых лис¬тов и на те сложности, которые возникают в этой связи у музеев {Горбенко 1994, с. 4-7; 1997, с. 7).
Музеи являются основными хранителями археологических вещевых коллекций. Именно они испытывают давление со стороны части держателей Открытых листов, пытающихся диктовать музеям, кому и в какой форме мо¬жет быть открыт доступ к «их» коллекциям. Известны случаи, когда держатели Открытых листов препятствовали ознакомлению других исследователей даже с уже опубликованными вещами, а при подготовке музеями к печати каталогов и другой полиграфической продук¬ции противились репродуцированию «своих находок».
Когда с конца 1980-х гг. ряду музеев начал сопутствовать успех в экспозиционной дея¬тельности за рубежом, стали возникать про¬блемы с, так сказать, советско-российским ко¬лоритом. Хорошо известно, что «невыездной статус» (отсутствие возможности заграничных поездок) у «homo soveticus» имел характер психотравмы. Во всяком случае, это один из лейтмотивов сотен воспоминаний и интервью наших «деятелей культуры и науки» об их му¬чениях при «тоталитарном режиме». Посколь¬ку со второй половины 1980-х гг. юридические препоны резко ослабли, то у «homo postsoveti-cus» психотравма модифицировалась и превра¬тилась в навязчивую идею заграничных поез¬док «на халяву» («за счет принимающей сторо¬ны»). В итоге некоторые держатели Открытых листов по существу шантажировали музеи, на¬стаивая на том, что только они имеют право сопровождать «свои находки», вывозимые на зарубежные выставки.
Интересно, что при отсутствии дифферен¬циации объектов авторского права все эти претензии не были такими уж смешными и неуместными, ибо формально могли быть подкреплены статьями 15 («Личные неимущественные права») и 16 («Имущественные пра¬ва») Закона Российской Федерации «Об ав¬торском праве и смежных правах» (Закон... 1993, с. 14-16).
А между тем именно авторское право ар¬хеологов на вещевые материалы с юридиче¬ской точки зрения представляется весьма со¬мнительным. Статья 9 Закона Российской Фе¬дерации «Об авторском праве и смежных пра¬вах» (Закон... 1993, с. 10) гласит, что «автор¬ское право на произведение науки, литерату¬ры и искусства возникает в силу его созда¬ния». Археолог может быть «создателем» древних вещей только в аллегорическом смысле. Он их лишь открывает, а, как указы¬валось выше, на «открытия и факты» автор¬ское право не распространяется. Уместна ана¬логия с коллекционером, имеющим право соб¬ственности на предметы своей коллекции, но не авторские права. С другой стороны, най¬денный при археологических раскопках пред¬мет почти всегда анонимен, не связан с кон¬кретным лицом как субъектом авторского права и в этом аналогичен произведениям на¬родного искусства. А согласно статье 8 Закона Российской Федерации «Об авторском праве и смежных правах» (Закон... 1993, с. 10) «про¬изведения народного искусства не являются объектами авторского права».
Сложившаяся практика ограничения дос¬тупа к хранящимся в музеях археологическим коллекциям возникла в основном под нажи¬мом исследователей - держателей Открытых листов. Эта практика противоречит смыслу статьи 44.2 Конституции Российской Федера¬ции: «Каждый имеет право... на доступ к культурным ценностям» (Конституция Рос¬сийской Федерации 1995, с. 17).
Конечно, специалист при работе в музеях тоже может столкнуться с попытками не до¬пустить его к коллекциям и отдельным пред¬метам. Эти не лучшие музейные нравы также возникли не вчера - в некотором роде перед нами дурная музейная традиция {Пиотров¬ский 1995, с. 46, 80). Сию традицию поддер¬живают некоторые хранители, десятилетиями «сидящие» на коллекциях и считающие их «своими», и музейное начальство, апелли¬рующее к мифическим «музейным авторским правам» или пытающееся взимать со специа¬листов мзду за изучение коллекций. Будучи сам музейным работником, могу отметить, что «авторские права музея» - это все-таки «мифологема для внутреннего употребления», тема кулуарного самодовольного «говорения». Реально специалистов не подпускают к фон¬дохранилищам под более конкретными пред¬логами («хранитель болен», «хранитель в от¬пуске», «идет инвентаризация», «потерялись ключи» и т.д. и т.п.). Дело в том, что в «глу¬бине души» эти люди понимают, что у музеев нет ни имущественных, ни авторских прав на хранящиеся в их фондах предметы. Кроме то¬го, подобных персонажей можно урезонить, используя отечественные и международные правовые документы.
Например, уже упомянутый «Кодекс про¬фессиональной этики ИКОМ (Международно¬го совета музеев)» исходит из того руководя¬щего принципа, что «музеи являются общест¬венным достоянием и их ценность для обще¬ства прямо пропорциональна качеству оказы¬ваемых ими услуг» (пункт 5.1). Конкретно данная проблема регламентируется статьей 7 «Персональная ответственность представите¬лей музейных профессий по отношению к публике». В ней сказано, что сотрудники му¬зеев должны «давать внушающим доверие исследователям возможно более полный дос¬туп к любому материалу и документации, по¬рученной им, даже если объект и тема запроса со стороны затрагивает предмет их собствен¬ных изысканий и интереса» (пункт 7.2). Ана¬логичные нормы выражены в пунктах 2.7 («Доступ широкой публики») и 6.4 («Докумен¬тирование коллекций»). Согласно «Кодексу профессиональной этики» необходимость ог¬раничения доступа к коллекциям и документа¬ции может быть обусловлена только «секрет¬ным характером экспонатов или соображения¬ми безопасности» (пункт 2.7, также пункт 7.3 «О сохранении тайны») (Международный со¬вет музеев 1989, с. 5, 6, 12, 15-17). Действую¬щие инструкции Министерства культуры Рос¬сийской Федерации по хранению музейных коллекций также предусматривают ограниче¬ние доступа специалистов к хранящимся в му¬зее предметам при их плохой сохранности, ко¬гда есть угроза ухудшения состояния вещи. Кроме того, в отечественных музеях сложилась практика, когда по отношению к конкретным вещам и коллекциям решением вышестоящего органа может быть установлен режим секрет¬ного хранения. Перемещение из побежденной Германии в Государственный музей изобрази¬тельных искусств имени А.С.Пушкина «золота Шлимана» - один из наиболее известных слу¬чаев такого рода. Но эта практика, конечно, не относится к коллекциям, полученным при ар¬хеологических работах на территории России.
В итоге можно сказать, что выпускавшиеся Институтом археологии служебные инструк¬ции, включая «Положение о производстве ар¬хеологических раскопок и разведок и об От¬крытых листах» 2001 г., в большей или меньшей степени являются результатами ком¬промисса между корпоративными интересами профессиональных археологов и собственно правовыми документами. Этот компромисс поверхностен, противоречив и не может быть основой для решения реальных проблем.
Предложенный выше довольно простран¬ный обзор этико-правовых проблем позволяет, на мой взгляд, сделать и такой вывод: при анализе и правовых, и этических проблем ар¬хеологии весьма полезно выйти за пределы профессиональной рефлексии и обратиться к специальной литературе соответствующих дисциплин.
То главное и практически бесспорное, что можно извлечь из весьма обильной литерату¬ры по проблемам научной этики, состоит в глубинной и необходимой связи науки с объ¬ективностью, честностью и этичностью. Объ¬ективность и честность как основная этиче¬ская норма в наивысшей степени присуща именно научным исследованиям. В этом принципиальное отличие науки от иных видов духовного производства. Например, объек¬тивность как универсальная норма вряд ли уместна в художественной литературе, где преобладают «выдуманные истории о выду¬манных людях». Еще менее уместна она в ис¬кусстве, где во множестве шедевров воплоще¬ны религиозно-мифологические персонажи и где с древности до наших дней создавались и создаются нефигуративные произведения.
Поэтому «в самом широком смысле можно сказать, что наука внутренне этична в той ме¬ре, в какой она осуществляет идеал объектив¬ного познания, сила ее влияния и нравственно¬го воздействия заключается в том, что наука нетерпима ко лжи» {Лазар 1985, с. 81). Это обусловлено самой сутью науки как познава¬тельного процесса: «Научное знание, в той или иной мере, имеет кумулятивный характер -новое знание надстраивается над старым -и если один ученый не сможет доверять поло¬жениям другого, то все научное предприятие
окажется под угрозой. Все нормы и правила науки как социального института исходят из представления о честности отдельного учено¬го и охраняют ее» {Виноградова 1993, с. 5, 6).
Проблемы профессиональной научной эти¬ки очень разнообразны, но можно согласиться с теми авторами, которые группируют их в три основных типа (блока).
Во-первых, проблемы, возникающие в процессе познавательной деятельности, в пре¬делах субъект-объектных отношений.
Во-вторых, проблемы, возникающие при субъект-субъектных отношениях (отношениях «ученый - ученый» и «ученый - научное со¬общество»). В этот блок входят этические во¬просы общения между учеными, цитирования, полемики, дискуссий, соавторства, отношений в научном коллективе, рецензирования, ра¬зумного или оптимального количества публи¬каций, выбора между собственно научной и «квазинаучной» деятельностью и многое дру¬гое. Внутренняя классификация второго типа проблем и отношений может быть очень дробной. Например, в профессиональной эти¬ке не только подробно сформулированы нор¬мы соавторства, но и сосуществуют несколько правил очередности упоминания соавторов (по алфавиту, по возрасту, по индивидуально¬му вкладу в исследование и др.). Но можно согласиться с мнением М.Г.Лазара о том, что все это - «нравственные ситуации, нормы и ценности, связанные не с самим творческим процессом выработки знаний, а с их фиксаци¬ей в принятых ныне формах, прежде всего - в публикациях» (Лазар 1985, с. 96).
Третий тип проблем и отношений относит¬ся к взаимодействию исследователей, иссле¬довательских коллективов и научного сооб¬щества с обществом в целом. Здесь имеются в виду «нравственные отношения по поводу управления, контроля, планирования, финан¬сирования науки» (Лазар 1985, с. 83-86; Ми¬ронова 1994, с. 7).
Проблемы третьего типа связаны со спе¬цификой археологической науки незначитель¬но. Менее уверенно это можно утверждать о проблемах второго типа, но их некоторую «археологическую специфичность» (пробле¬мы авторского права) я попытался рассмот¬реть в предыдущем обзоре. Поэтому в на¬стоящей статье имеет смысл ограничиться проблемами первого типа, т.е. относящимися к субъект-объектным отношениям. Различные ученые, начиная с английского математика XIX в. Ч.Бэббиджа, предлагали пе¬речни этических норм исследовательской рабо¬ты. В XX в. наибольшую известность получили «императивы научного этоса», сформулиро¬ванные американским социологом Р.К.Мер-тоном (Виноградова 1993, с. 26-28; Миронова 1994, с. 35-38). В книге «Социология науки» Р.К.Мертон обосновал четыре таких императи¬ва: 1) универсализм (объективность знания, его независимость от личности исследователя), 2) общность или «коммунизм» (обязанность уче¬ного делиться своими открытиями с научным сообществом), 3) незаинтересованность (бес¬пристрастность), 4) организованный скепти¬цизм (критическое отношение к любым откры¬тиям и публикациям, непринятие их на веру) (Merton 1973, р. 267-296).
Вскоре Мертон пришел к пониманию ам¬бивалентности этических норм научной дея¬тельности: сплошь и рядом исследователи ока¬зываются перед необходимостью не просто принять этический императив, а сделать вы¬бор, найти компромисс между двумя этиче¬скими позициями, причем обе они в равной степени нравственны. Так появился список из девяти пар противостоящих норм: 1) скорей¬шая публикация в целях приоритета - воздер¬жание от публикации незрелых работ, 2) го¬товность обсуждать свои идеи - умение их за¬щищать, 3) восприимчивость к новым идеям -неподверженность интеллектуальной моде, 4) тщательное проведение исследований и четкая формулировка результатов - педантизм и упор на формальную строгость, 5) стремление к зна¬нию как можно большего количества работ предшественников и современников - понима¬ние того, что эрудиция не тождественна откры¬тию и «многознание уму не научает», 6) стрем¬ление к независимости своих исследований от оценки окружающих - необходимость оценки со стороны научного сообщества, 7) научное знание универсально, «всечеловечно» - оно же является национальным достоянием и инди¬видуальной заслугой, 8) необходимость обу¬чения нового поколения специалистов (педа¬гогической работы, руководства аспиранта¬ми) - такая работа не должна причинять ущерб собственным научным занятиям, 9) важность «школы» (обучения в молодости у выдающегося исследователя - наставника) -необходимость поиска своего пути в науке (Merton 1976).
И сформулированные Р.К.Мертоном, и предложенные другими авторами перечни эти¬ческих норм научной работы исходят из унас¬ледованного от классической науки представ¬ления о «преодолении субъекта» как необхо¬димом условии получения истины. В совре¬менном интеллектуальном пространстве, где огромный плацдарм уже захвачен равнодуш¬ными к исследовательским методам, но маниа¬кально охочими до самоутверждения деятеля¬ми постмодернистского толка, классический принцип «преодоления субъекта», в сущности, остается важнейшим этическим маяком. Имен¬но он позволяет разглядеть этические принци¬пы исследовательского труда ясно и отчетливо. М.Г.Лазар пишет об этом: «Профессионально-этические требования данного этапа научной деятельности традиционно формулируются как логико-технологические и методологические нормы выведения знаний: «ищи истину», «из¬бегай бессмыслицы», «излагай ясно», «ищи интересные гипотезы», «старайся проверять гипотезы как можно более основательно» и т.д.» (Лазар 1985, с. 72).
Почему же при такой ясности профессио¬нально-этических требований мы видим в нау¬ке множество отклонений («девиаций») от них? Не в последнюю очередь это связано с рас¬плывчатостью «той грани, которая отделяет свободный выбор ученым стратегии исследо¬вания, отбор научных данных, его интуицию и воображение от преднамеренного искажения и фальсификации исследований». Между зонами «профессионально обоснованных суждений» и «научной недобросовестности» находится об¬ширная область «артефактов, возникших из-за методологической некорректности и/или мето¬дологической нечеткости при проведении экс¬периментов» (Виноградова 1993, с. 9, 10). Эта область не только не имеет вида четкой грани¬цы между «белым» и «черным», но и сама мо¬жет быть разделена надвое.
Используя работы специалистов по про¬фессиональной научной этике, а также приня¬тую Национальным научным фондом США классификацию форм недобросовестности в науке, можно по степени соблюдения или не¬соблюдения этических принципов выделить четыре типа научных публикаций.
I тип - профессионально обоснованные ра¬боты, т.е. на данном этапе развития науки воспринимающиеся как серьезные, безукориз¬ненные и вполне приемлемые.
II тип - публикации, содержащие «уважительные» («уважаемые», «добросовестные») ошибки. Это может быть «искреннее заблуждение или ошибка, случившаяся при проведении сложного исследования, несмотря на принятые меры предосторожности» (Виноградова
1993, с. 13). К понятию «добросовестной ошибки» близок термин «эффект эксперимен
татора» или, по определению А.Кона, «не преднамеренная предвзятость' наблюдений,
проистекающая от чрезмерного экспериментаторского рвения» (Kohn 1986, р. 33). То есть мы имеем дело с влиянием исследователя, его
установок и предрасположений на ход и результаты опыта, причем эти установки и предрасположения не определяются нравственным уровнем ученого, но в большинстве случаев
соответствуют достигнутому уровню научной дисциплины - парадигме, методике, ожиданииям. Может иметь место и «самообман» - «неосознанное желание подкрепить экспериментальными данными уже сложившуюся гипотезу, что ведет к легкому и некритичному при
нятию поддерживающих эту гипотезу результатов» (Виноградова 1993, с. 11, 12).
III тип - публикации с «неуважительными» («неуважаемыми») ошибками, вытекающими
из небрежного, халатного отношения к работе. В отличие от предыдущего типа, авторы таких
публикаций не делают все, что обязаны делать, т.е. проводят исследования с нарушением методологических (методических) норм. Но, в отличие от авторов публикаций IV типа,
они не нарушают этических норм (Zuckerman
1977, р. 45-87).
IV тип - публикации, в которых проявляет ся, по принятой в англоязычной литературе терминологии, «девиантное поведение в науке» (deviant behavior in science), то есть явно и намеренно нарушаются этические нормы профессионально-научной деятельности. Про явления «девиантной науки» хорошо известны и неоднократно классифицировались (Вино градова 1993, с. 6, 20-22; Миронова 1994, с. 45-48). Среди них следующие.
1. Фальсификация исследовательских ре¬зультатов различными способами, в том числе:
а) обработка данных (в основном исключение части данных) для того, что¬бы они не противоречили друг другу («приукрашивание», «массаж»), б) под¬гонка данных к ожидаемым («утюжка»), в) экстраполяция - выстраивание сложной кривой всего по двум-трем точкам, или, шире, обобщающий вывод при явном дефиците конкретных доказательств, г) «стряпня» - к имеющимся реальным
фактам «домысливаются» другие, д) фабрикация или подлог - практически все
данные берутся «с потолка».
2. Плагиат - публикация под своим именем чужих работ.
3. Присвоение чужих экспериментальных данных.
4. Намеренное нарушение правил проведения экспериментов с людьми и живот¬ными.
5. Нарушение финансовых правил.
6. Нарушение норм публикации, в том чис¬ле: а) «почетное» и «принудительное» соавторство, б) «мультипликация» - не¬ однократная публикация одного и того же материала, хотя бы и с незначительными
изменениями, в) публикация, главным
образом с целью увеличения печатных работ, одного исследования малыми порциями («научная нарезка», «салями-
наука»), г) нарушение правил цитирова¬ния (замалчивание неугодных публика¬ций, ссылки на непрочитанные работы, заимствование библиографии, фальсифи¬кация библиографии и т.п.).
Разумеется, эта классификация может быть дополнена и представлена в ином виде. Но в принципе данный или подобный список по¬лезно использовать и при оценке отдельных публикаций, и для определения морального состояния той или иной научной дисциплины, в том числе археологии.
Если говорить о советской и российской археологии, то в ней трудно найти случаи прямой фальсификации археологических на¬ходок вроде подделки Ч. Доусоном и А. Кейтом в 1912 г. останков «пилтдаунского человека» (Shipman 1990, р. 52-54).
Но практически полный набор «уважитель¬ных ошибок», «неуважительных ошибок» и «девиаций» при непредвзятом анализе всего массива археологических публикаций фикси¬руется отчетливо. Итогом несоблюдения эти¬ческих принципов профессиональной научной деятельности являются эффектные, но иллю¬зорные (недостаточно обоснованные или вовсе не обоснованные) псевдооткрытия. Среди них «культуры», «культурно-исторические общно¬сти», «культурно-исторические горизонты», «древние цивилизации», «индоарийские» и иные «прародины», трансконтинентальные «миграции», «религиозно-мифологические представления» и даже дотоле никому не из¬вестные «мировые религии»... Количество этих «артефактов», «конструктов» и «симулякров» явно растет в последние два - три десятилетия. Опасным симптомом является то, что такого рода «эффектничание» вышло за пределы «те¬зисной археологии» и проникло на страницы авторитетных археологических и этнологиче¬ских изданий.
Объем статьи дает возможность только на¬звать эти ставшие уже в какой-то мере типич¬ными псевдооткрытия. Отмечу лишь, что спе¬цифической для археологии отрицательной тенденцией, также усилившейся в последние десятилетия, является антиквомания - стрем¬ление к максимальному удревнению иссле¬дуемых объектов. Насколько я знаю, впервые на это явление обратил внимание и назвал его «эмбриогеническим наваждением» выдаю¬щийся французский историк Марк Блок (Блок 1986, с. 19-21).
В нескольких публикациях и автор этих строк пытался охарактеризовать эту непре¬одолимую тенденцию, не считающуюся ни с общепринятыми методами археологического датирования, ни со здравым смыслом (Кореняко 1990, с. 4-17; 1994, с. 21-25; 2000, с. 44-46).
В заключение отмечу, что, судя по доступ¬ным обзорам, в США и западноевропейских странах проблемы этики профессиональной научной деятельности обсуждаются гораздо активнее, чем в России (Виноградова 1993; Этический кодекс ученого 1980). Применяе¬мые там способы этического регулирования научного сообщества (правовые акты разных уровней, создание этических комитетов, при¬нятие этических кодексов) представляют большой интерес. Вполне возможно, что и российская археология приближается к ситуа¬ции, подталкивающей к выработке хотя бы профессионального этического кодекса. Во всяком случае, этот шаг не зависит ни от госу¬дарства, ни от представителей других научных дисциплин. Российские археологи могут сде¬лать его самостоятельно.
Литература
Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. Издание 2-е. М., 1986.
Виноградова Т. В. Этические проблемы творчества ученого. Научно-аналитический обзор. М, 1993.
Горбенко А.А. Проблемы развития археоло¬гии и музейного дела на Дону // ИАИАНД в 1992 году. 1994. Вып. 12.
Горбенко А.А. Археология и донские музеи // ИАИАНД в 1994 году. 1997. Вып. 14.
Закон Российской федерации об авторском праве и смежных правах. Постановление Вер¬ховного Совета Российской Федерации о по¬рядке введения в действие Закона Российской Федерации «Об авторском праве и смежных правах». М., 1993.
Инструкция к открытому листу на право производства археологических раскопок и разведок. Издание 3-е, исправленное и допол¬ненное. М., 1963.
Конституция Российской Федерации. М., 1995.
Кореняко В.А. О времени появления ранне-скифских памятников на Северном Кавказе // Дон и Северный Кавказ в древности и средние века. Ростов-на-Дону, 1990.
Кореняко В.А. Константин Федорович Смирнов как исследователь // ИАИАНД в 1992 году. 1994. Вып. 12.
Кореняко В.А. Этнонационализм, квазии¬сториография и академическая наука // Реаль¬ность этнических мифов. М., 2000.
Косарев М.Ф. Археология и нравствен¬ность// Историко-культурное наследие. Памят¬ники археологии Центральной России: охранное изучение и музеефикация: МНК. Рязань, 1994.
Лазар М.Г. Этика науки. Философско-социологические аспекты соотношения науки и морали. Л., 1985.
Мартынов А.И., Шер Я.А. Методы архео¬логического исследования. М., 1989.
Международный совет музеев (ИКОМ). Кодекс профессиональной этики. М., 1989.
Международный совет музеев (ИКОМ). Кодекс профессиональной этики // ИАИАНД в 1999-2000 гг. 2001. Вып. 17.
Миронова КБ. Этика научного сообщества. Курс лекций. М., 1994.
Пиотровский Б.Б. Страницы моей жизни. СПб., 1995.
Положение об Открытых листах на право производства археологических разведок и раскопок, выдаваемых Институтом археоло¬гии Академии наук СССР. М., 1991.
Положение о производстве археологиче¬ских раскопок и разведок и об Открытых лис¬тах. М., 2001.
Профессиональный кодекс социолога // Социологические исследования. № 5. 1988.
Формозов А.А. Некоторые итоги и задачи исследований в области истории археологии // СА. 1975. №4.
Формозов А.А. О критике источников в ар¬хеологии // СА. 1977. № 1.
Формозов А.А. О старых и новых раскоп¬ках пещеры Староселье в Крыму // РА. 1997. №3.
Шер Я.А. Некоторые вопросы археологи¬ческого образования // Археология, этногра¬фия и музейное дело. Кемерово, 1999.
Этический кодекс ученого. Реферативный сборник. М., 1980.
Kohn A. False Prophets: Fraud and Error in Science and Medicine. Oxford (New York), 1986.
Merton R.K. The Sociology of Science. Chi¬cago-London, 1973.
Merton R.K. The ambivalence of scientists // Boston Studies in Philosophy of Science. Vol. 39. Dordrecht-Boston, 1976.
Shipman P. On the trail of the piltdown fraud¬sters // New scientist. Vol. 128. № 1737. London, 1990.
Zuckerman H. Deviant behavior and social control in science // Deviance and Social Control. Beverly Hills, 1977.
