АксКерБорж Опубликовано 24 марта, 2010 Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 С удовольствием прочитал бы. А то пока только покойного профессора Г.Сухбаатара, "обвинял". Он то в отличии от приводимых тут товарищей был историком, китаистом. Нашёл такое: Ч.Эрдэнэ "О монгольском происхождений шумеров (Их гурвалжин Угшил ба Оргил)"; Улаанбаатар, 2002). Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 24 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 С. 140 В течение двух последних десятилетий под сомнение были поставлены все прежние концептуальные схемы развития казахского общества, в основном касающиеся истории Казахстана эпохи позднего средневековья и нового времени. Вопреки официальной историографии дореволюционного прошлого казахов в массовом сознании стали культивироваться разные мифологемы о некоем «золотом веке» степной государственности и культуры, особом уникальном вкладе кочевников-казахов в развитие других цивилизаций евразийского мира и гармоническом характере социальных отношений у казахского населения Степи до насильственного включения его в состав Российской империи.Отсюда берет начало также историографическая мифологема о том, что главнейшим, если не единственным, источником достоверных исторических знаний по истории казахского народа является его собственная историческая память, воплощенная в устном народном фольклоре, и для того чтобы написать истинную историю Казахстана и казахов, достаточно знать одни только или почти одни фольклорные исторические материалы. В числе других факторов становления мифологического дискурса в массовом сознании казахстанской общественности можно указать на относительно непродолжительный период институционального развития национальной историографии в Казахстане в ее научной форме (Академия наук Казахской ССР была создана в 1946 г., а Институт истории, археологии и этнографии им. Ч. Ч. Валиханова — годом раньше, в 1945 г.) и почти полувековую идеологическую и административную зависимость научно-исследовательских учреждений бывшей Казахской союзной республики от центральных научно-организационных структур СССР. За это время в Казахстане был заложен прочный материальный и интеллектуально-инструментальный фундамент научного исторического знания и подготовлена целая плеяда талантливых профессиональных историков; но еще не сложились собственные оригинальные научные школы, не была обеспечена должная преемственность в обеспечении научных традиций в разработке ряда наиболее сложных направлений исторической науки (казахстанская медиевистика, история нового времени, этнография и этнология и др.) и почти не получили развития на казахстанской источниковой основе научные исследования в сфере специальных исторических (генеалогия, С. 141 сфрагистика, геральдика, хронология, метрология, историческая география и проч.) и смежных дисциплин (геоархеология, этно-археология, историческая фольклористика, этническая экология, историческая география, историческая топонимика, клиометрика и т. Д-)- Кроме того, из-за жесткой иерархической централизации всей системы научных учреждений в Советском Союзе казахстанская академическая историография долгое время сильно зависела от субъективных мнений и предпочтений союзных органов в выборе собственных приоритетов развития как по отношению к историко-этнографической проблематике фундаментальных научных тем, так и методологическим подходам к изучению истории своего региона. А это, в свою очередь, негативно отразилось на недостаточной высокой степени изученности казахстанскими историками многих важных проблем дореволюционной истории Казахстана.В частности, в советский период были слабо разработаны ряд аспектов истории и исторической географии казахско-джунгарских отношений, почти не исследовалась история традиционных правящих элит Казахской степи, в том числе полководческая и общественно-политическая деятельность абсолютного большинства казахских ханов, султанов, биев и батыров; процесс становления казахской интеллектуальной элиты в новое время и судьбы наиболее видных ее представителей в XIX—XX вв., духовная жизнь казахского дореволюционного аула, развитие антиколониального движения казахов и персональные биографии самых видных казахских общественных и политических деятелей разных эпох. Эти и многие другие вопросы истории казахского народа изучались в советское время крайне поверхностно, тенденциозно и дискретно, в результате чего образовавшийся вакуум социально востребованных знаний на рубеже XX—XXI вв. стал быстро заполняться квазинаучной исторической продукцией. Нетрудно заметить, что мифологические реконструкции прошлого обычно возникают в результате значительной общественной потребности историографического воссоздания тех или иных эпох расцвета государственности и культуры своих стран как исходной предпосылки их великого будущего и поэтому проецируются в основном на те ключевые моменты истории народа, с которыми он склонен большей частью отождествлять наивысший подъем национального духа и судьбоносные достижения своей страны во Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 24 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 С. 142 взаимоотношениях с другими странами и народами. В переломные эпохи истории прошлое и будущее почти всегда представляется маргинализированному индивиду в самых ярких и радужных тонах, тогда как современная ему действительность предстает в его глазах преимущественно в сером, тусклом, а то и темно-мрачном виде, лишенном глубокого внутреннего смысла и крупномасштабных героических сцен. Немаловажную роль в такой актуализации различных эпохальных для народа событий прошлого играет формирование в ходе строительства суверенного государства и процесса национально-культурного возрождения системы национальных символов, к которой принадлежат наряду с внешними атрибутами государственной символики (герб, флаг, печать, гимн и т. д.) и знаковые имена исторических героев нации. В них отражается обобщенное историческое представление народа, точнее, его политических и интеллектуальных элит о своем собственном месте в окружающем мире, о своих культурных традициях и корнях, а также о тех соционормативных ценностях, которыми он руководствовался в прошлом и которым по-прежнему намерен следовать в своей жизни и общественно-политической деятельности. Именно поэтому историко-патриотические темы самоотверженной народно-освободительной борьбы казахов всех трех жузов с иноземными завоевателями и царскими колонизаторами, а также различные подвиги казахских ханов, султанов и батыров нового времени являются наиболее притягательной сферой для самых активных и инициативных носителей массового сознания, которые настойчиво стремятся обеспечить своим историческим героям достойное место в официальной памяти нации и вычеркнуть из нее имена тех исторических лиц, которых они считают «предателями» национальных интересов своего народа либо его историческими врагами.В этой связи одно из главных мест в современной научной историографии и мифологических реконструкциях прошлого евроазиатских стран с давних пор повсеместно занимает история взаимодействия и конфликтов разных цивилизаций. Интерес к ней вполне устойчив и закономерен, так как начальный этап становления почти всех современных независимых государств и национального самосознания народов многих стран Запада и Востока тесно связан с их продолжительной борьбой против внешней экспансии более сильных соседних государств, веками чужеземного господства в завоеванных С. 143 регионах и решительным изгнанием неприятеля со своей этнической территории. Такое мировоззренческое содержание и значение имела в свое время для национальной историографии Испании история установления арабского господства на Пиренейском полуострове и порожденная им реконкиста (начало VIII — конец XV в.), для Франции — столетняя война с Туманным Альбионом (1337— 1453 гг.), для России — эпоха включения древнерусских земель в состав татаро-монгольского улуса Джучи и длительной борьбы московских великих князей против политического наследия Орды (вторая четверть XIII — начало XVI в.), для Грузии, Армении и Азербайджана — сложный процесс вооруженного сопротивления завоевательной политике Османской Турции и Сефевидского Ирана (XVI-XVIII вв.), для будущей объединенной Италии — упорная двухвековая борьба против присутствия Габсбургского блока и движение Рисорджименто (конец XVIII — 70-е гг.-XIX в.), для послевоенной Германии — бисмарковская политика объединения «железом и кровью» разрозненных немецких земель (1860—1870 гг.) и т. д. Все эти крупномасштабные военно-политические процессы и события, как правило, оставляют глубокий след в народной культуре и исторической памяти, играющих важную системообразующую роль в формировании единой национальной идентичности, а потому «героические темы» далекого и относительно недавнего национального прошлого, по существу, «обречены» на непреходящую актуальность в исторической науке и обществе.К числу подобных знаковых тем социально-политической истории Казахстана доколониального периода можно бесспорно отнести историю казахско-джунгарских отношений, издавна привлекающую к себе большое внимание профессиональных историков, писателей и публицистов. Ее особая популярность как среди специалистов-ученых, так и современных псевдолюбителей седой старины обусловлена главным образом тем, что процесс становления первого самостоятельного казахского государства и этнического самосознания казахов-кочевников развивался в течение почти двух веков в тесной взаимосвязи с социально-экономическими и этно-политическими процессами в сопредельных юго-восточных регионах Центральной Азии и под сильным воздействием соседних западномонгольских (ойратских) племен, создавших в 1635 г. собственное государственное образование — Джунгарское ханство. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 24 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 С. 144 Определяющей тенденцией казахско-джунгарских отношений в XVII — первой половине XVIII в. была жесткая конкурентная борьба за овладение плодородными пастбищами, водными ресурсами и важнейшими перекрестками транзитных караванных путей на территории Прииртышья, Северо-Западного Жетысу и Присырдарьинского района, имевших большое значение для социально-экономического развития обоих кочевых народов. В XVI -первой четверти XVII в. периодически случавшиеся военные конфликты между казахами и ойратами еще не представляли собой серьезной опасности для казахских жузов, но со времени образования Джунгарского ханства они стали перерастать в долгие изнурительные войны, исход которых ввиду определенных военно-организационных преимуществ джунгар оказывался большей частью неудачным для казахов. Наиболее тяжелые и продолжительные войны между казахами и джунгарами происходили в 1698 г., 1708—1710 гг., 1722 г. и особенно в 1723—1725 гг., получивших печальную известность в народной памяти казахов как «Актабан шубырынды» — «Годы великих бедствий». В результате этих военных действий и понесенных в них поражений казахи к середине 20-х гг. XVIII в. утратили Ташкент, Туркестан, Сайрам и другие присырдарьинские города, а также оседло-земледельческие оазисы и плодородные пастбища в бассейне среднего течения Сырдарьи и были вынуждены откочевать далеко на север и северо-запад казахстанского региона, где владения казахской знати Среднего и Младшего жузов вошли в тесное соприкосновение с кочевьями башкир и волжских калмыков, гарнизонами русских крепостей и станицами яицких и сибирских казаков [14].Захват джунгарами территории Южного Казахстана, где располагались зимние кочевья всех трех жузов, официальная резиденция казахских ханов г. Туркестан, а также важные объекты военно-политической, торгово-экономической (укрепленные города) и духовной (мавзолей Ходжа Ахмада Ясауи и прочие мусульманские святыни) инфраструктуры Казахского ханства, послужил мощным толчком для роста национального самосознания казахского народа и интенсивного развития интеграционных тенденций в кочевом обществе казахов. Приблизительно в 1726 или 1727 гг. на одном из традиционных курултаев кочевой знати и народных представителей трех жузов, состоявшемся предполо- С. 145 жительно в Приаральских Каракумах, казахские ханы, султаны и батыры приняли общее решение организовать единое ополчение против джунгаров и избрали хана Младшего жуза Абулхаира (1710-1748) верховным командующим всех воинских сил казахов. В течение последующих четырех лет — с 1727 г. по май-июнь 1730 г. — объединенное казахское ополчение трех жузов под предводительством хана Абулхаира перешло в решительное наступление на противника и навязало джунгарским «караульным» войскам, повсеместно расквартированным по территории расселения казахов, целый ряд крупных сражений в разных географических точках казахстанского региона. В ходе этой наступательной эпопеи боевые отряды казахских батыров нанесли несколько серьезных поражений джунгарам и к весне 1730 г. смогли вытеснить их с территории Центрального и Северо-Восточного Казахстана, Юго-Западного Прибалхашья и долины нижнего течения рек Чу и Талас [15]. Однако в дальнейшем казахские боевые отряды не смогли продолжить свое победоносное продвижение в глубь ойратских кочевий ввиду резкого обострения военных конфликтов казахов Младшего и Среднего жузов с российскими подданными волжскими калмыками и башкирами из-за водных источников и пастбищных мест. По этой причине Абулхаиру пришлось спешно заключить с Галдан-Цэреном мирный договор [16] и затем в апреле-мае 1730 г. вместе с ханом Среднего жуза Семеке (1723/24— 1737/38) откочевать на северо-запад и север Казахстана. В июле того же года хан Абулхаир направил в Петербург к императрице Анне Иоанновне свое письменное прошение о принятии его с подвластным народом в российское подданство [17], которое получило заинтересованное одобрение у царского правительства. Результатом этого обращения явилось официальное вступление в 1731 г. ханов Абулхаира и Семеке вместе с поддерживавшими их султанами, старшинами и батырами под протекторат российского императорского престола [18]. В течение последующих десяти лет их примеру последовали другие ханы и султаны Младшего и Среднего жузов (Абулмамбет, Абылай, Барак и проч.), что положило начало сложному долговременному процессу присоединения казахских жузов к России [19].В дореволюционной и советской историографии проблема ка-захско-ойратских отношений изучалась в мировоззренческом кон- Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 24 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 Оффтоп скрыт Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 24 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 С. 144 Определяющей тенденцией казахско-джунгарских отношений в XVII — первой половине XVIII в. была жесткая конкурентная борьба за овладение плодородными пастбищами, водными ресурсами и важнейшими перекрестками транзитных караванных путей на территории Прииртышья, Северо-Западного Жетысу и Присырдарьинского района, имевших большое значение для социально-экономического развития обоих кочевых народов. В XVI -первой четверти XVII в. периодически случавшиеся военные конфликты между казахами и ойратами еще не представляли собой серьезной опасности для казахских жузов, но со времени образования Джунгарского ханства они стали перерастать в долгие изнурительные войны, исход которых ввиду определенных военно-организационных преимуществ джунгар оказывался большей частью неудачным для казахов. Наиболее тяжелые и продолжительные войны между казахами и джунгарами происходили в 1698 г., 1708—1710 гг., 1722 г. и особенно в 1723—1725 гг., получивших печальную известность в народной памяти казахов как «Актабан шубырынды» — «Годы великих бедствий». В результате этих военных действий и понесенных в них поражений казахи к середине 20-х гг. XVIII в. утратили Ташкент, Туркестан, Сайрам и другие присырдарьинские города, а также оседло-земледельческие оазисы и плодородные пастбища в бассейне среднего течения Сырдарьи и были вынуждены откочевать далеко на север и северо-запад казахстанского региона, где владения казахской знати Среднего и Младшего жузов вошли в тесное соприкосновение с кочевьями башкир и волжских калмыков, гарнизонами русских крепостей и станицами яицких и сибирских казаков [14].Захват джунгарами территории Южного Казахстана, где располагались зимние кочевья всех трех жузов, официальная резиденция казахских ханов г. Туркестан, а также важные объекты военно-политической, торгово-экономической (укрепленные города) и духовной (мавзолей Ходжа Ахмада Ясауи и прочие мусульманские святыни) инфраструктуры Казахского ханства, послужил мощным толчком для роста национального самосознания казахского народа и интенсивного развития интеграционных тенденций в кочевом обществе казахов. Приблизительно в 1726 или 1727 гг. на одном из традиционных курултаев кочевой знати и народных представителей трех жузов, состоявшемся предполо- С. 145 жительно в Приаральских Каракумах, казахские ханы, султаны и батыры приняли общее решение организовать единое ополчение против джунгаров и избрали хана Младшего жуза Абулхаира (1710-1748) верховным командующим всех воинских сил казахов. В течение последующих четырех лет — с 1727 г. по май-июнь 1730 г. — объединенное казахское ополчение трех жузов под предводительством хана Абулхаира перешло в решительное наступление на противника и навязало джунгарским «караульным» войскам, повсеместно расквартированным по территории расселения казахов, целый ряд крупных сражений в разных географических точках казахстанского региона. В ходе этой наступательной эпопеи боевые отряды казахских батыров нанесли несколько серьезных поражений джунгарам и к весне 1730 г. смогли вытеснить их с территории Центрального и Северо-Восточного Казахстана, Юго-Западного Прибалхашья и долины нижнего течения рек Чу и Талас [15]. Однако в дальнейшем казахские боевые отряды не смогли продолжить свое победоносное продвижение в глубь ойратских кочевий ввиду резкого обострения военных конфликтов казахов Младшего и Среднего жузов с российскими подданными волжскими калмыками и башкирами из-за водных источников и пастбищных мест. По этой причине Абулхаиру пришлось спешно заключить с Галдан-Цэреном мирный договор [16] и затем в апреле-мае 1730 г. вместе с ханом Среднего жуза Семеке (1723/24— 1737/38) откочевать на северо-запад и север Казахстана. В июле того же года хан Абулхаир направил в Петербург к императрице Анне Иоанновне свое письменное прошение о принятии его с подвластным народом в российское подданство [17], которое получило заинтересованное одобрение у царского правительства. Результатом этого обращения явилось официальное вступление в 1731 г. ханов Абулхаира и Семеке вместе с поддерживавшими их султанами, старшинами и батырами под протекторат российского императорского престола [18]. В течение последующих десяти лет их примеру последовали другие ханы и султаны Младшего и Среднего жузов (Абулмамбет, Абылай, Барак и проч.), что положило начало сложному долговременному процессу присоединения казахских жузов к России [19].В дореволюционной и советской историографии проблема ка-захско-ойратских отношений изучалась в мировоззренческом кон- Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 24 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 С. 146 тексте генеральной имперской идеологемы о тотальных масштабах «джунгарской угрозы» для казахской государственности и перспектив физического существования казахов как этноса, призванной аргументировать подобным образом закономерный характер принятия ими российского подданства, и поэтому исследование различных аспектов освободительной борьбы казахского народа против завоевательной политики Джунгарского ханства в регионе считалось второстепенной задачей для историков. В советский период в исторических исследованиях основное внимание по традиции уделялось восстановлению хронологии казахско-джунгарского противоборства в первой половине XVIII в., но конкретная история и историческая география самих военных сражений практически оказались вне поля зрения советских ученых. Исходя из тех же идеологических установок, стала сознательной фигурой умолчания и история разнообразных мирных контактов между двумя кочевыми народами, следы которой явно прослеживаются как во многих письменных и материальных памятниках прошлого, так и в современной исторической памяти казахского народа. Ввиду малочисленности специальных научных работ по указанной тематике большой общественный спрос на такие издания стал быстро покрываться в Казахстане массовым потоком мифологических сочинений о казахско-джунгарских войнах XVIII столетия и боевых подвигах народных батыров, в результате чего реальная фактическая канва взаимоотношений двух этих народов оказалась почти полностью погребенной под плотным слоем разного рода иррациональных идеологических штампов и черно-белых мистификаций, изображающих давно исчезнувших с лица земли былых воинственных соперников казахов в образе неких ужасающих монстров.Между тем в XVII — первой половине XVIII в. военное противоборство казахских ханств с Джунгарией развивалось с переменным успехом для обеих сторон и носило в целом «маятниковый» характер. Почти перманентные войны Джунгарского ханства с империей Цинов, периодически случавшиеся междинастические распри в урге, частые эпидемии инфекционных болезней, большие стихийные бедствия в ойратских улусах и многие другие факторы исторической жизни ойратов время от времени побуждали джунгарских ханов приостанавливать свои военные походы в Казахскую степь и заключать с давним соперником С. 147 мирные договоры. Аналогичные ситуации неоднократно возникали и в Казахской степи. В свою очередь это вынуждало ее правящую верхушку активно стремиться в тяжелое для нее время к урегулированию своих вооруженных конфликтов с более сильным юго-восточным соседом и инициировать перед ургой двусторонние переговоры о мире. Именно поэтому и джунгарские, и казахские ханы в разные годы периодически пытались наладить конструктивный диалог между собой. На практике это выражалось в частом обмене посольствами, подарками и услугами, расширении меновой торговли на границе Джунгарии и Казахской степи, во взаимной поддержке аристократическими лидерами обоих народов друг друга в междоусобных распрях с соперниками внутри собственных стран, случаях предоставления джунгарской кочевой знатью временного «политического убежища» в своих владениях опальным казахским ханам или султанам, а правителями казахов, в свою очередь, — джунгарским тайджам и нойонам, принудительной отправке казахской правящей элитой белой и черной кости отдельных неугодных им ханов в «почетную ссылку» к джунгарам прочих взаимовыгодных контактах между ними. Помимо интенсивного общения казахов с джунгарами в политической и социально-экономической жизни оба народа тесно вза-модействовали между собой в области военного дела и разных сферах общественных отношений, быта и культуры. Основными формами этих двусторонних контактов были в рассматриваемый период: постоянный взаимообразный обмен джунгар с казахами и казахов с джунгарами опытом организации военно-потестарных структур своих кочевых социумов (институты бахадуров или батыров и тарханов, статус военнопленных в обоих ханствах и др.), индивидуальными навыками владения оружием ближнего боя и тактическими приемами наступательных операций в специфических условиях «степных войн»; прямое заимствование казахской знатью и народными арбитрами трех жузов различных правовых норм ойратского законодательного уложения «Их цааз» (1640 г.) при кодификации собственного свода законов и традиционных этикетных правил («Жет1 жаргы»), продолжительная традиция заключения добровольных либо принудительных казахско-джунгарских брачных союзов между молодыми людьми, практика усыновления главами ойратских и казахских семей разнополых малолетних де- Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
АксКерБорж Опубликовано 24 марта, 2010 Поделиться Опубликовано 24 марта, 2010 Стас, дали бы ссылку на Нурболата Масанова, зачем всё постранично выкладывать, я думаю так было бы проще. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 Насколько мне известно, этой книги, к сожалению, нет в сети. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 148 тей друг у друга, использование в быту обоими народами многих общих для них «трофейных» предметов военного снаряжения и домашнего обихода, казахско-ойратский оральный билингвизм части правящей элиты и рядовых номадов и многое другое.Разнообразные межцивилизационные контакты и двусторонние взаимоотношения казахов и джунгар — то жестко конфронтаци-онные и враждебные, то относительно мирные или даже добрососедские в отдельные годы — имели вполне осязаемые и отчасти долговременные последствия для дальнейшей истории и культуры казахского народа. Казахско-джунгарские войны первой половины XVIII в. способствовали интенсивному росту национального самосознания казахов и казахского общенародного патриотизма, формированию в казахском обществе уважительного отношения к своей стране и своей собственной истории. В результате освободительной борьбы казахов всех трех жузов против военно-политической экспансии Джунгарского ханства получили более ускоренное и сбалансированное развитие такие структурные элементы степной государственности, как институт старшего хана — «кулл ханлар-ныц агласы кылыб» и статусы тарханов и батыров, заметно усилились интеграционные тенденции в казахском кочевом обществе, укрепилась, хотя и ненадолго, ханская власть. Еще более глубокое и многомерное влияние оказали казахско-джунгарские войны и прочие взаимоотношения двух народов на историческое сознание и духовную культуру кочевников-казахов. Они дали мощный толчок дальнейшему развитию казахского героического эпоса, устного поэтического творчества и музыкального искусства. С конца XVII в. многолетняя освободительная борьба казахов трех жузов с Джунгарией стала одной из главных тем казахского народного фольклора (исторических и генеалогических преданий, песен, поэм, поговорок и пословиц), а позже — казахской национальной письменной литературы (художественной беллетристики, драматургии, историко-публицистических, научных и научно-популярных изданий), живописи, кинематографии и театра. История джунгарского присутствия в казахстанском регионе заметно представлена большим комплексом ныне известных археологических памятников ойратского происхождения на территории Центрального, Восточного, Юго-Восточного и отчасти Южного Казахстана, таких, как развалины бывших джунгарских погранич- С. 149 ных укреплений типа торткуль, остатки построенных ими ирригационных систем (арыков) и ламаистских культовых сооружений (хуре, суме или хит); так называемые калмыцкие захоронения или курганы в памятных местах боевых сражений ойратов с казахскими ополченческими отрядами и ойратские наскальные изображения и надписи (петроглифы) религиозного содержания в горах Рудного Алтая и Тарбагатая, отрогах Улутауского хребта, Джунгарского Алатау, Чу-Илийских гор, хребта Каратау и прочих горных систем Казахстана.Многосторонние контакты казахского народа с воинственным монголоязычным соседом нашли своеобразное отражение также в его национальном менталитете и глубоко запечатлелись в народной исторической памяти. Об этом убедительно свидетельствует так называемый «джунгарский след» в топонимических преданиях и легендах восточных казахов второй половины XIX — начала XX в. о происхождении наиболее примечательных географических объектов (гор, рек, ущелий и т. п.) и архитектурных памятников на территории Верхнего Прииртышья и смежных районов Сары-Арки, данные исторической топонимики современных Карагандинской, Павлодарской, Восточно-Казахстанской, Алматинской, Жамбылской и Южно-Казахстанской областей, где имеется немало оронимов и гидронимов как монгольского, так и собственно казахского происхождения, этимологически тесно связанных с различными конкретно-историческими обстоятельствами временного пребывания джунгар в этих памятных местах и их ожесточенной борьбой с боевыми ополчениями казахских батыров (топонимы «Калмак», «Калмак-тобе», «Калмак-кырган», «Караул-тобе», «Орта-караул», «Сумкайты» и многие другие), а также широко бытующие до сих пор среди пожилых уроженцев южных областей республики оригинальные народные предания о героическом прошлом казахского старожильческого населения этого края. Вся эта объемная совокупность различных культурно-исторических памятников содержит исключительно ценную, но пока еще малоизученную информацию о казахско-джунгарских взаимоотношениях XVII—XVIII вв., которая позволяет намного более детально и глубоко, чем прежде, осветить многие запутанные Вопросы вышеуказанного периода истории Казахстана и поэтому заслуживает особого внимания современных ученых. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 150 Другой актуальной темой для современной академической историографии и наукообразного мифотворчества является история установления российского колониального господства в Казахстане и его исторические последствия для казахского народа. Поскольку процесс изучения этой сложной многоаспектной проблемы с самого начала своего становления во многом определялся идеологемами, лежащими в основе жизнедеятельности той страны, частью которой становилась Степь, то все новейшие реинтерпретации общего хода событий и действий главных героев данной исторической драмы так или иначе связаны с давней традицией ее мифологизации в дореволюционной и советской историографии. В то же время сама эта мифологическая традиция была обусловлена далеко не только охранительными интересами двух правящих режимов и присущими им имперскими стереотипами восприятия реальной исторической картины, но и некоторыми существенными особенностями истории вступления казахов в российское подданство по сравнению со многими другими народами империи. В отличие от политики установления российского протектората над регионами Сибири, Северного Кавказа и Средней Азии, которые были присоединены к территории имперской державы исключительно военным путем, процесс присоединения Казахстана к России имел более сложный и противоречивый характер. Конкретное содержание данного регионального курса и преобладающие формы контактов российской пограничной администрации с правителями Степи определялись во время его проведения как наличием у империи необходимых ресурсов (информационных, материально-финансовых и военных) для успешного претворения своей стратегической линии в жизнь, так и степенью совместимости ее краткосрочных тактических целей с разновекторными геополитическими ориентациями и прагматическими потребностями лидеров казахских ханств, периодически побуждаемых к поиску выгодного партнера разрастанием межкланового соперничества внутри Степи и жестким давлением на нее со стороны более сильных юго-восточных и южных соседей (Джунгария, Китай, среднеазиатские ханства) [20].Как известно, политическая инициатива в установлении российского протектората над тремя жузами исходила от самих казахских правителей, которые в 30-х — начале 40-х гг. XVIII в. принесли присягу верности императрице Анне Иоанновне. Правовой С. 151 статус по отношению к России обе стороны определяли на момент подписания актов о подданстве на условиях вассалитета. С учетом реальных интересов правящих элит казахского кочевого общества речь шла в тот период только о поисках сильного партнера и покровителя казахов. Это хотя и ограничивало в некотором смысле казахских правителей, стремившихся к неограниченной свободе действий в Центрально-Азиатском регионе, но заставляло их считаться со сложившейся неблагоприятной внешнеполитической обстановкой. Однако уже тогда царское правительство, руководствуясь своими собственными геостратегическими доктринами и автократическим пониманием института подданства, рассчитывало реализовать его как прямое административно-политическое господство над казахскими жузами. В этом смысле интересы российского патрона и его новых подданных, исходивших из принципиально иной политико-правовой парадигмы «верноподданнических» отношений, во многом не совпадали друг с другом, что явилось в дальнейшем источником широкого распространения практики организованного насилия и принуждения со стороны российских властей по отношению к казахскому населению региона [21].Начальной точкой отсчета присоединения казахских жузов к Российской державе явилось письменное обращение в июле 1730 г. старшего хана казахов (который был ханом Младшего жу-за) Абулхаира (1710—1748 гг. — хан Младшего жуза, с 1719 г. — старший хан) к Анне Иоанновне с просьбой принять его вместе с подвластным народом в российское подданство и подписание им и группой казахских старшин 10 октября 1731 г. в урочище Манитюбе на территории Северо-Западного Казахстана юридического акта о подданстве. В последующие одиннадцать лет такие же присяги верности российскому престолу принесли ханы и султаны Среднего жуза в ходе поэтапных русско-казахских переговоров: в конце 1731 г. — хан Семеке (1723/24—1737), в августе 1748 г. — новый хан Абулмамбет (1739—1771) и влиятельный султан (с 1771 г. — хан) Абылай (годы жизни — 1711 —1780), в ноябре 1742 г. — султан Барак (ум. в 1750 г.) [22]. Все эти исторические события и задействованные в них исторические фигуры с самого начала становления официально историографической парадигмы процесса присоединения Казахстана к России приобрели определенное знаковое значение в дореволюционной и советской Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 152 исторической литературе по данной проблеме. Отсюда же берет начало и процесс мифологизации личности хана Абулхаира и его последователей в историографии русско-казахских отношений.К числу традиционных объектов повышенного внимания профессиональных историков и авторов мифологических сочинений следует отнести также проблему протестных, в том числе народно-освободительных, движений казахов конца XVIII — середины XIX в., которые с давних пор занимают видное место в научных и публицистических изданиях по истории дореволюционного Казахстана. К этим двум категориям относятся движения Сырыма Датова (1787-1793), Каратая Нуралиева (1805-1816), Арынгазы Абулгазиева (1816—1821) и Жоламана Тленши (20-е гг. XIX в.) в Младшем жузе; Губайдуллы Валиханова (1824—1840) и Саржана Касымова (1824—1836) в Среднем жузе; Каипгали Есимова (1829—1840), Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова (1836— 1838) во Внутренней орде, Кенесары Касымова во всех трех жузах (1837-1847), Есета Котибарова (40-50-е гг. XIX в.) и Жанхожи Нурмухаммедова в Приаральском регионе (1856-1857 гг.) [23]. Все эти социальные волнения и восстания были прямо или опосредованно связаны с установлением российского протектората над Степью и вызванными им определенными изменениями в системе управления номадным обществом. Но вместе с тем они заметно отличались друг от друга как по количеству участвовавших в них людей, так и по характеру основных целей и мотивов организованного протеста. Последние во многом определялись уровнем проникновения государственных институтов России в структуры традиционной потестарно-политической организации степных кочевников, по мере углубления которого у казахских лидеров стало постепенно складываться более отчетливое и адекватное представление о статусном положении возглавляемых ими номадных социумов в составе Российской империи, и было положено начало формированию идеологии антиколониального освободительного движения. Наиболее осознанно и четко эти освободительные мотивы проявились в десятилетней вооруженной борьбе казахов под руководством Кенесары Касымова против усиления российского присутствия в Казахской степи, проходившей под лозунгами реставрации института ханской власти и реанимирования прежнего формально-правового протектората России над казахскими жузами. С. 153 Исходя из того, что протестные движения казахов находились в тесной взаимосвязи с развитием регионального политического курса России в Казахской степи и представляли собой ни что иное, как естественную реакцию степных кочевников на процессы трансформации их традиционной системы управления под воздействием местных колониальных властей, они постоянно рассматривались в дореволюционной и советской историографии через призму тех же идеологем, которые определяли характер изучения всей системы казахско-русских отношений в целом и поэтому уже давно стали одним из основных объектов исторической мифологизации. Создание в постсоветские годы новых мифов на ту же историческую тему продолжает, хотя и в несколько видоизмененных формах, давно сложившуюся историографическую традицию в осмыслении казахских общественно-политических движений колониальной эпохи.В печатном потоке исторической информации, публикуемой на страницах постсоветской периодики и специальных публицистических изданий, в работах краеведческого характера, учебных пособиях и даже в специальных монографических изданиях, в последнее время наблюдается довольно пестрая и неоднозначная картина. Хорошо знакомые многим из фундаментальных научных трудов и советских учебников по истории Казахстана выдающиеся военные и политические деятели прошлого тесно взаимодействуют там с таинственными малознакомыми лицами, а знаменитые исторические личности эпохи самоотверженной борьбы казахского народа с завоевателями-джунгарами и колониальной системой Российской империи — с полумифическими героями; героические подвиги на поле брани совершают и командуют многотысячными отрядами народных ополченцев как вполне боеспособные султаны-военачальники, так и хрупкие подростки 13—14-летнего возраста с неокрепшей мускулатурой и почти без всякого боевого опыта. Из исторического небытия три столетия спустя неожиданно появляются на свет прежде никому неизвестные «воспоминания» неких непосредственных «участников» знаменитых битв казахских воинов с джунгарами, которые сразу же без всяких элементов вполне естественного рационального скепсиса и специального источниковедческого анализа объявляются первостепенными «источниками» по истории казахско-джунгарских отношений того времени. (Выделено мной - Стас) Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 154 Имеет место также довольно произвольный пересмотр былых знаковых символов истории Казахстана дореволюционного периода: одни крупные исторические фигуры произвольно понижаются до размеров неких малозначительных карликов, а их научно установленные заслуги откровенно замалчиваются, другие, напротив, превращаются на страницах новых изданий в сказочных великанов и непомерно возвеличиваются их апологетами.Наиболее иррациональное и мистифицированное изложение военной и социально-политической истории Казахстана XVII — XIX вв. развернулось на страницах казахстанской прессы, которая по массовости охвата потенциальных потребителей исторических знаний намного превосходит реально допустимые тиражи научных изданий. Авторами сенсационных «разоблачений» и «открытий» в области национальной истории стали в большинстве своем ультрапатриотически настроенные казахстанские журналисты, литераторы, специалисты в области технических и точных наук, а также представители самых разных профессий, прямо или косвенно связанные с кланово-семейным бизнесом и одержимые группоцентристскими амбициями и эмоциями. На роль таких же «первооткрывателей» исторической истины заметно претендуют и некоторые дипломированные историки, заслужившие свои ученые степени и звания главным образом в области истории КПСС за точное и неукоснительное следование так называемому иллюстративно-цитатническому методу в работе с историческими источниками. По верному определению известного казахстанского историка Б. Б. Ирмуханова, «квазипатриоты, ...вдохновляемые словами» политического руководства страны о том, что, «препарировав минувшие эпохи, тоталитаризм попытался представить прошлое казахской нации как тривиальную борьбу классов», бойцы нового идеологического фронта ринулись реконструировать новую отечественную историю, не располагая для этого ни знанием истории, ни современной теоретико-методологической подготовкой и методикой исторических исследований. Поэтому убежденность их далеко не соответствовала убедительности их аргументов» [24]. Показательным в этом отношении является следующая концептуальная установка А. КузембайулЫ и Е. Абиля, объявивших в своем учебном пособии для вузов «История Казахстана» войну научной историографической пара- С. 155 дигме дореволюционного прошлого: «История казахского народа с древнейших времен и до наших дней представляет собой важнейшую часть всемирной истории, поэтому изучение ее занимает важное место в формировании исторического сознания молодежи. ...Однако в период колониальной зависимости у народа были отняты не только свобода, земля, природное богатство, уникальные памятники культуры, но и историческая память. ...История казахского народа получила освещение в основном в трудах дореволюционных, а затем советских российских авторов, в которых она трактовалась с позиции имперской великодержавной идеологии. Отдельные представители национальной историографии, пытавшиеся написать более или менее объективную историю своего народа (С. Асфендияров, М. Тынышпаев, Ш. Кудайбердиулы, С. Бекмаханов) были репрессированы. Сегодня перед исторической наукой независимого Казахстана стоят огромные и ответственные задачи. Она освободилась от многовековых оков колонизации и обязана всеми силами формировать историческое сознание народа с объективных позиций» [25].Полностью отказывая на словах в объективности дореволюционным и советским историкам как казахского, так, тем более, неказахского происхождения, создатели данного учебного пособия, тем не менее, не смогли сделать ничего лучше и больше того, как только позаимствовать из их трудов все необходимые для своей «концепции» исторические знания, естественно, без всяких ссылок в тексте тома на использованные источники, и не привели здесь ни одного нового достоверно установленного исторического факта, который бы уже не встречался в «необъективных» «колониально-имперских» произведениях. Что же касается провозглашенного А. Кузембайулы и Е. Абилем так называемого «объективного» подхода к освещению национальной истории, то он представляет собой в их совместном творении ни что иное, как бесцеремонную попытку «этнической приватизации» общего культурно-исторического достояния всех тюркоязычных народов Евразии, когда при описании различных крупных событий и явлений далекого прошлого назойливо муссируется один и тот же баснословный тезис о том, что все это — «именно наше и ничье больше наследие». Метод А. Кузембайулы и Е. Абиля называть казахскими все исторические реальности древнего мира и эпохи средневековья Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 156 получил свое дальнейшее развитие в серии книг К. Даниярова, посвященных истории дореволюционного Казахстана. Объявив по отдельным лингвистическим созвучиям имен, топонимов, этнонимов и некоторых терминов различные племена, входившие в состав раннесредневековой Монголии и позже — Золотой орды «казахскими», а Чингисхана — «казахом» по происхождению, автор «Альтернативной истории Казахстана» и более поздних изданий аналогичного характера безапелляционно утверждает, что только он в отличие от всех казахстанских историков, работавших и поныне «работающих в отечественной исторической науке», показал «подлинную историю казахского государства». Все те историки, которые не приемлют его суждения и выводы, далее резюмирует К. Данияров, не являются «подлинными патриотами Казахстана» и должны оцениваться научной общественностью как «фальсификаторы» [26]. В том же непримиримом духе, хотя и с несколько завуалированными личными амбициями, высказываются и некоторые другие создатели «подлинной» национальной истории, пытающиеся агрессивно подавать свое мнение в республиканских СМИ и отдельных печатных изданиях как истину в последней инстанции.При достаточно беглом знакомстве со многими современными публикациями по дореволюционной истории Казахстана не всегда можно четко разграничить среди них и внутри каждого из них научную реконструкцию прошлого и его мифологизированную модификацию, т. к. контуры обеих этих конструкций бывают довольно расплывчатыми. Нечеткость последних обусловлена не только специфической сложностью самого конкретного объекта исторического познания, но и такими когнитивными и социокультурными факторами, как степень включенности в сознание профессионального историка разных мировоззренческих и идеологических штампов, его «играми» с властью, участием в политической борьбе партий и групп и т. д. Безусловно, все перечисленные обстоятельства в той или иной мере воздействуют на мышление исследователя и способствуют проникновению в его произведения различных мифологических элементов. С другой стороны, некоторые авторы-непрофессионалы и псевдолюбители истории, стремясь повысить убедительность своих версий для влиятельной интеллектуальной элиты страны, созна- С. 157 тельно или интуитивно применяют отдельные методы и приемы аргументации, принятые в науке, и тем самым внешне довольно удачно имитируют научный поиск.Тем не менее при всей отмеченной проницаемости и относительной маргинальности многих современных исторических реконструкций для вненаучной историографии в ее наиболее типичной, широко распространенной форме характерны некоторые специфические черты, которые существенно отличают новое мифотворчество от исследований научного характера, т. е. от так называемого незаинтересованного исторического знания. В числе таковых, на мой взгляд, можно указать следующие характеристики: отсутствие у создателя исторического произведения ясного представления об истории как научной дисциплине, характера труда профессиональных историков и методов работы с историческими источниками. В современном науковедении принято отделять в структуре исторического знания, начиная с нового времени, научную форму познавательной культуры от других форм исторического знания и познания — художественного творчества (литература, живопись, кино и т. д.), религии, мифологии и совокупности обыденных практически полезных знаний и представлений (жизненного опыта и т. п.) об исторической действительности; а также разграничивать соответствующие ее научному уровню отражения приемы и методы извлечения нужной информации из исторических источников и разного рода ненаучные мировоззренческие стереотипы восприятия прошлого. В настоящее время общепринятым является представление о том, что наука, как феномен культуры, возникла на определенном этапе истории человеческого общества (XVII — сер. XIX в.) в результате разделения предметной деятельности, которое сначала привело к обретению духовным производством своего самостоятельного бытия относительно материального производства (экономики) и иных форм социальной практики (система управления, политика и т. п.), а затем воцарилось и в самом духовном производстве. «Познавательная деятельность и познавательная культура выделились в особую область и особый род занятий определенного контингента людей. Внутри этой области отныне накапливаются знания и вырабатываются методы и формы познания» [27]. Данный феномен и называется наукой. «Наука, — писал изве- Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 158 стный советский философ Э. В. Ильенков, — и есть мышление, превращенное в известных условиях в особую профессию» [28].В социальной практике трех последних столетий наука вообще, и в том числе историческая, предстает как творческий саморазвивающийся процесс преобразования познавательной культурой самой себя, т. е. своего внутреннего содержания, и совокупности различных методов и приемов познания прошлого, находящихся в постоянном видоизменении и развитии. Она, как правило, ориентирована на бесконечный поиск исторической истины, всегда имеющей безотносительное к групповым эмоциям и интересам конкретное содержание, а не на обслуживание преходящих запросов и потребностей различных политических партий и социальных групп, что характерно главным образом для современной мифологии, религии, официальной идеологии и иных разновидностей вненаучного исторического знания и познания. Принципиальная суть различий между когнитивными установками научной и вне-научных форм познавательной культуры в области национальной истории можно условно выразить двумя различными по смыслу глаголами — «узнать» (или «установить») и «доказать», выступающими как «ключевые слова» у представителей двух взаимно противоположных историографических парадигм при обозначении ими целей создания своих собственных исторических произведений. В отличие от действительного ученого, пытающегося установить путем сравнительного анализа доступного в его время массива исторических материалов реальные исторические факты и закономерности исторического развития общества, для историка-мифотворца целевая установка его работы сводится исключительно к тому, чтобы «доказать» на основе отдельных тенденциозно подобранных исторических источников и извлеченных из них единичных исторических фактов правильность предварительно построенной или априорно избранной им исторической схемы, которая обслуживает здесь вполне конкретные вненаучные цели и интересы либо же является обычным способом самовыражения индивида. Умозрительная мировоззренческая схема имеет в таком процессе реконструкции истории определяющее значение, тогда как исторические факты играют по отношению к ней вторичную, подчиненную роль и селективно используются лишь для подтверждения и иллюстрации излагаемых априорных суждений и гипотез. С. 159 Как правило, подобные историографические версии прошлого отличаются жесткой конструкцией исторического процесса, отвергающей возможность существования других равнозначных гипотез и разночтений, которая имманентно ориентирована на слепую веру и нетерпима к любой критике.Второе важное отличие мифологических сочинений от научных трудов по национальной истории состоит в характере используемых источников и методах извлечения из них конкретных исторических фактов. Для историков-дилетантов, создающих вненаучное историческое знание, как правило, характерен низкий уровень общей и профессиональной историографической эрудиции и чрезвычайно слабое знание доступных в его время первоисточников. При ознакомлении с мифологическими публикациями сразу же бросается в глаза преимущественное использование их авторами исторической публицистики, где изложение исторических фактов обычно дается в сильно обедненном, утрированном либо искаженном виде; отсутствие в работе научно-справочного аппарата вообще; либо же, если таковой присутствует, то большую долю в нем составляют ссылки именно на историко-публицистические произведения. В отличие от узкой и тенденциозно подобранной источниковой базы исторических работ мифотворцев-непрофессионалов исходным объектом исследовательского интереса профессиональных историков являются не отдельные произвольно взятые исторические источники, имеющие какое-либо отношение к предмету его познавательной деятельности, а вся доступная в их время совокупность первоисточников, в том числе и тех, которые по субъективным взглядам и мировоззренческим позициям своих авторов взаимно противоположны друг другу. Собирая и систематизируя всю эту первичную взаимодополняющую и взаимно уточняющую информацию, историк сначала пытается посредством строгих методов системно-структурного анализа и синтеза и специальных приемов источниковедческого исследования извлечь из исторических источников реальные исторические факты и установить логические взаимосвязи между ними в пространстве и во времени и только потом, опираясь на воссозданную фактологическую картину прошлого, осуществляет на данной основе ее целостную концептуальную реконструкцию. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 160 Конкретные исторические факты извлекаются профессиональным историком в первую очередь и главным образом из аутентичных источников посредством специально разработанных в науке методических правил и процедур. К категории таковых аутентичных источников, или первоисточников, относятся разнообразные по видам письменные и вещественные памятники прошлого, которые были созданы непосредственно самими участниками, очевидцами либо компетентными современниками описываемых событий прошлого тогда, когда впечатления о них еще не потускнели и глубоко не трансформировались в исторической памяти людей того времени. В основном первоисточники по истории дореволюционного Казахстана представлены текущими официальными документами российских пограничных, а позднее колониальных ведомств, аналогичными документальными материалами Цинской империи, а также разного рода историко-этнографическими сочинениями и хрониками российских и мусульманских среднеазиатских авторов XVI—XIX вв., сохранившимися до наших дней как в рукописном, так и печатном видах.В течение последних трех веков Казахская степь находилась сначала в сфере влияния внешней политики России, а затем в составе многонациональной Российской империи, где со временем сложилось общее для многих славянских, тюркских и монгольских народов геополитическое пространство. Данное обстоятельство нашло соответствующее отражение как в определенной общности исторических судеб этих народов, так и в их культурно-исторических памятниках. Вполне закономерно, что среди огромного массива исторических документов различных государств, посвященных казахскому народу и Казахстану, с давних времен наиболее видное место занимает комплекс письменных документально-исторических материалов, созданных в разное время на территории Российского государства и отложившихся в архивных фондах бывшей Российской империи и СССР. В него вошли в основном русскоязычные источники, составителями которых были сами традиционные носители русского языка (летописи, государственно-правовые акты, дипломатические и текущие делопроизводственные материалы, статистика и проч.), а также многочисленные русские переводы различных восточных материалов вместе с их оригиналами, написанными на литературном С. 161 среднеазиатском (чагатайском) тюрки, персидском и монгольском языках. К последней группе относятся официальные послания правителей и локальной элиты казахских, среднеазиатских, Джунгарского и Калмыцкого ханств царскому правительству, родословные списки и графические генеалогические схемы правящих династий этих восточных государств, отдельные географические карты, служебные отчеты и путевые дневники российских чиновников-мусульман, двуязычные записи казахских народных преданий и прочие материалы. Следует отметить в этой связи, что широко бытующее до сих пор среди казахстанских и зарубежных обществоведов, а также в массовом сознании определение всей вышеобозначенной совокупности российских документальных памятников именно как «русских источников» не соответствует реальной действительности и не отражает многих социокультурных и этнолингвистических различий в происхождении этих материалов и их жанрово-видового разнообразия.Немаловажное значение для изучения истории казахского народа и Казахстана эпохи позднего средневековья и нового времени имеют также устные исторические, генеалогические и топонимические предания казахов, повествующие о борьбе их предков с джунгарами, среднеазиатскими ханствами и царской колониальной администрацией, а также о воинских подвигах казахских ханов, султанов и батыров того времени. Большинство из них были собраны в казахских аулах еще в дореволюционный период и тогда же опубликованы в российских столичных и провинциальных газетах и журналах. Часть неопубликованных записей этих народных произведений сохранились в личных фондах наиболее видных дореволюционных собирателей казахского фольклора (в фонде Г. Н. Потанина в Томском государственном ун-те, фондах А. А. Диваева и М-Ж. Копеева - в ЦНБ РК и др.) и только сравнительно недавно стали достоянием широкой интеллектуальной общественности Казахстана. Выше уже обращалось внимание на существенные видовые особенности и несамодостаточный характер фактической информации народного фольклора Как исторического источника и его вспомогательное, дополняющее значение по отношению к аутентичным письменным источникам Изучаемого времени. Но даже такую вспомогательную информационно-познавательную функцию данная категория исторических Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 162 источников может должным образом выполнять только в том случае, если, во-первых, точно доказана подлинность происхождения фольклорного материала именно как устного произведения народной памяти, а не творческой фантазии какого-нибудь идейно ангажированного нашего современника, неплохо ориентирующегося на основе школьных и вузовских учебников по истории Казахстана в «ключевых» событиях далекого прошлого. И, во-вторых, при условии привлечения к исследовательской работе не одного-двух народных преданий об определенном событии, которые происходят из одного только кланового подразделения казахского общества или одной единственной местности, а широкого круга таких источников, записанных собирателями устного народного творчества в самых разных историко-географических ареалах Казахской степи и в разные исторические периоды времени.Между тем в подавляющем большинстве новейших публикаций по истории казахско-джунгарских отношений первой половины XVIII в. и тесно связанной с ней тематике фольклорные материалы выступают в качестве основных, а то и единственных источников необходимой исторической информации, избирательно используемых для реконструкции отдельных сражений между двумя кочевыми народами и общественно-политических событий современного им прошлого. Причем авторы этих работ за редким исключением нигде не указывают ни имена своих информаторов, ни время письменной фиксации изученных фольклорных памятников, что резко отличает подобный некорректный стиль приобретения нужных фактических знаний об интересующих аспектах национальной истории от общепринятых в науке методов работы с историческими источниками. Наиболее наглядно данная тенденция отразилась в серии новейших статей и специальных разделах обобщающих изданий, посвященных Булантинской (1727 г.), Аныракайской (1730 г.) и некоторым другим сражениям казахско-джунгарской войны 1723—1730 гг., в описании которых явно доминирует мифологическое восприятие достоточно сложной для научного познания и трудно поддающейся реставрации реальной исторической картины этих событий [29]. Следует особо отметить, что источниковедческое изучение и научно-практическое использование фольклорного жанра исторической информации до сих пор носит в историографии Казахстана С. 163 бессистемный и малопродуктивный характер, и в этом отношении работы современных профессиональных историков мало чем отличаются от исторических сочинений дилетанствующих писак-мифотворцев. Большинство авторов различных исследований по истории Казахстана XVIII — середины XIX в. практически не владеют методикой компаративного системно-структурного анализа народных преданий, полностью заимствуют приведенные в них исторические версии без всякой внешней и внутренней критики их содержания и установления степени достоверности содержащихся в них фактических сведений на основе сопоставления последних со свидетельствами аутентичных документальных источников и данных так называемого «внеисточникового знания» (т. е. эмпирических фактов из смежных и естественных наук). В то же время в казахстанской историографии почти отсутствуют подготовленные на современном научном уровне с необходимым информационно-справочным аппаратом археографические издания фольклорно-исторических памятников. В результате всего этого практическое использование фольклорных источников в ходе интеллектуальной реконструкции различных аспектов военной и социально-политической истории казахского общества осуществляется большей частью не на профессиональном, а на дилетантском уровне, что косвенно способствует формированию к этой группе источников неоправданно пренебрежительного отношения со стороны многих профессиональных казахстанских и зарубежных историков.Пытаясь наполнить конкретным историческим содержанием априорно сконструированную микроидеологическую схему прошлого и сделать ее максимально убедительной для интеллектуальной общественности своего времени, творцы исторической мифологии во всех странах Старого и Нового света с давних пор неизбежно сталкивались с проблемой дефицита необходимых фактов и источников, которые бы не противоречили их концепции. Поэтому они обычно были вынуждены прибегать не только к определенным Манипуляциям с историческими фактами, но и к созданию либо Практическому использованию уже созданных своими единомышленниками подложных источников. В России историографическая традиция сознательного создания фальсифицированных источников берет начало, по мнению специалистов, приблизительно с конца XVII века [30]. В доре- Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 164 волюционный период она была представлена такими общеизвестными подлогами, как три «Завещания» Петра I, «Завещание» Екатерины II, «Соборное деяние на мниха Мартына Арменина», «Требник» митрополита Феогноста и некоторые другие рукописные материалы, которые уже хорошо изучены в специальных научных исследованиях [31]. В XX в. список российских подложных источников, имеющих преимущественно политическую направленность, пополнился «Протоколами сионских мудрецов», «Дневником Вырубовой», «Письмом Зиновьева и прочими фальсификациями, получившими почти сенсационную известность как внутри страны, так и далеко за ее пределами [32]. В последнее десятилетие в России и некоторых других странах СНГ большую популярность приобрели также отдельные подложные материалы этноцентристского характера, среди которых наиболее известными у русских и украинцев являются «Влесова книга», «Песнь Бояну» А. И. Сулакадзева, а у поволжских татар — «Джагфар тарихы» [33]. Они с интересом воспринимаются у этницистски настроенных обывателей и кое-где уже внедряются в систему школьного образования.Как плод «искусственного конструирования источников» подложные исторические сочинения внешне выгодно отличаются от подлинных источников и исторических трудов тем, что скупые и осторожные гипотезы последних заменяют образными и яркими, но вымышленными доказательствами. По этой причине многие из них обладают большой силой магического притяжения для обывателей и служат благодатной питательной почвой для создания разного рода мифологических реконструкций исторического прошлого. По верному определению известного российского специалиста в области подложных источников XVIII—XIX вв. В. П. Козлова, «подлоги исторических источников — одна из форм существования исторических источников вообще и историографических в частности. В них в наиболее концентрированном виде отражаются определенные исторические представления, в которых мифы переплетаются с домыслами, гипотезы — с фантазиями и откровенным жульничеством. Подлоги, взаимодействуя с общественной жизнью времени их создания и последующего бытования, своеобразно отражают эту жизнь, являясь одним из оригинальных источников ее изучения» [34]. С. 165 Тенденция создания и бытования подложных источников получила в последнее время широкое распространение во всех странах постсоветского пространства, в том числе и в Казахстане, где появились свои псевдоисточники по истории казахского народа первой половины XVIII века. К ним можно отнести наряду с различными литературными подделками под народные фольклорные материалы такие письменные подложные источники, как «Шежире Шапырашты Казыбек-бека Тауасарулы» («От дальних предков до меня самого»), опубликованное прямым потомком самородка-генеолога Б. Кыдырбекулы [35] и «Отрывок из дастана Елим-ай», автором которого издателем и «историографами» этого сочинения назван знатный батыр племени керей Среднего жуза Кожаберген-жырау Толыбайсыншынулы (1683—1786), являвшийся современником первого историографа (Казыбек-бек Тауасарулы жил в 1692-1776 гг.) [36].В центре исторического повествования обоих произведений находятся события казахско-ойратской войны 1723—1730 гг. с той незначительной разницей, что в первом сочинении они выступают большей частью в роли исторического фона для описания подвигов батыров одного племени казахов, мужественно защищавших свою большую и малую родину от джунгарских завоевателей, а во второй — дана более широкая панорама военных и общественно-политических событий в казахских землях, связанных с трагическими последствиями «Актабан шубырынды» («Годы великих бедствий» — 1723—1725 гг.) для казахского народа. Здесь кратко рассматривается и резко критикуется недальновидная политика казахских ханов, султанов и кожа по отношению к своему народу в годы казахско-джунгарских войн и подчеркивается их органическая неспособность организовать всеобщее объединение воинских сил казахов на отпор главному врагу, а также настойчиво проводится тезис о многолетней военной поддержке Россией и Китаем Джунгарского ханства с целью уничтожения всех мусульман. Оба исторических сочинения появились на свет в самом начале становления суверенной Республики Казахстан — в 1992—1993 гг., когда стали предприниматься конкретные шаги по формированию идеологии независимого национально-государственного строительства и в казахстанской прессе на первый план выдвинулись актуальные вопросы истории освободительной борьбы казахского Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 166 народа с иностранными завоевателями и царскими колонизаторами. Авторами этих фольклорных источников первооткрыватели «Шежире» и «Отрывка дастана Елим-ай» назвали вполне реальных исторических деятелей, которые действительно жили на территории Казахской степи и, почти вероятно, так же активно, как и многие другие их этнические сородичи, участвовали в героических сражениях с воинственными джунгарами во время самой тяжелой и долгой казахско-ойратской войны, положенной в основу сюжетной фабулы того и другого произведения. Не исключена также возможность того, что одним из авторов знаменитой казахской народной песни «Елим-ай» («Родина моя») действительно был батыр кереев и жырау Кожаберген Толыбайсыншынулы, поскольку упоминание об этом факте встречается в устной народной генеалогии рода кошебе племени керей уже в середине прошлого века, письменно зафиксированной в Северном Казахстане в ходе специальных полевых исследований авторитетным казахстанским ученым-этнографом М. С. Мукановым [37]. Правда, эта лаконичная информация вовсе не свидетельствует о том, что некогда прославленный в кругу своих соплеменников полководец и поэт имел прямое или косвенное отношение к тому рукописному тексту под названием «Елим-ай», который был публично обнародован в Казахстане более двухсот лет спустя после того, как Кожаберген -жырау навсегда покинул этот свет. По существу, она означает только то, что этот человек, возможно, причастен к некой расхожей в свое время в народе текстовой версии песни «Елим-ай», но к какой именно — неизвестно.В связи с вопросом об авторстве одной из наиболее любимых казахским народом исторических песен, посвященной трагическим последствиям массовых вторжений джунгарских войск в 1723—1725 гг. на территорию южных казахских земель, необходимо уточнить, что самая первая письменная фиксация этой песни была осуществлена в начале 70-х гг. XIX в. в Присырдарьинском районе (кочевья родов Младшего и Старшего жузов) видными казахскими собирателями народного фольклора и исследователями истории и культуры своего народа султанами Тлеумухаммедом Сейдалиным и Сеитханом Жантуриным, которые опубликовали ее текст в 1875 г. на казахском (арабская графика и кириллица) и русском языках в одном из изданий Оренбургского отдела РГО С. 167 под названием «Каратау» («Черная гора»). Автор этого фольклорного произведения издателями не был указан [38].В 1911 г. один из вариантов этой песни был воспроизведен в тексте «Родословной тюрков, казахов, киргизов» Шакарима Кудайбердыулы, который высказал предположение, что ее сочинили некие казахские батыры, находившиеся во время войны с джунгарами в карауле. Двадцать лет спустя текст и мелодия той же песни, упоминавшейся к тому времени в литературе уже под названием «Елим-ай», были записаны в разных вариантах известным собирателем казахских народных песен А. В. Затаевичем и исследователем истории казахов М. Тынышпаевым [39], а несколько позже крупными музыковедами своего времени А. К. Жубановым и Б. Г. Ерзаковичем [40]. Все перечисленные казахстанские исследователи выявляли и собирали устные варианты песни «Елим-ай» в самых разных районах Казахстана путем детального опроса наиболее информированных о народном фольклоре казахских старожилов тех мест. Но весьма примечательно, что никто из их многочисленных компетентных информаторов не упомянул имя Кожаберген-жырау как реального или даже потенциального автора этого знаменитого литературно-музыкального произведения. На вышеупомянутых единичных совпадениях содержания «Шежире» Казыбек-бека Тауасарулы и «Отрывка дастана Елим-ай» Кожаберген-жырау с реальными историческими фактами жизни и деятельности их «авторов» все аргументы в пользу идеи о достоверности происхождения обоих опубликованных сочинений, приписываемых этим личностям, можно считать пока исчерпанными. Большинство других прямых и косвенных показателей подлинности либо, напротив, подложности письменного источника, касающихся как конкретных исторических обстоятельств его появления на свет, так и внутреннего содержания текста произведения, указывают главным образом на подложный, фальсифицированный, характер обоих рассматриваемых материалов как исторических источников первой половины XVIII века. В настоящее время в исторической науке разработана типология подлогов как культурно-исторического явления по общим показателям их происхождения, бытования и публичной легализации в социальной практике. Исходя из данных критериев, можно установить принадлежность «Шежире» и «Отрывка дастана» к Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 168 определенным типам подложных источников, характеризующим основные закономерности существования этого феномена в современной историографии и социально-культурной жизни постсоветского общества.Так, по мотивам создания оба произведения являются ангажированными подлогами, т. е. созданными по конъюнктурным соображениям, совпадающим с субъективными настроениями и мотивами их реальных создателей. В качестве таковых в первом случае выступает отчетливое стремление возвеличить свой собственный генеалогический клан, многие представители которого в настоящее время широко представлены в национальном бизнесе, с целью исторической легитимации его более высокого неформального статуса в современном казахстанском обществе. Во втором же произведении недвусмысленно прослеживается внутренняя логическая связь его содержания с идеей этнической мобилизации и консолидации казахского населения республики на основе собирательного образа его общего внешнего врага. В числе основных исторических врагов казахов здесь фигурируют наряду с давно исчезнувшими с этно-географической карты евразийского мира ойратами, или джунгарами, русские, китайцы, уйгуры и среднеазиатские народы. Автор произведения, мобилизуя свой народ на борьбу с персонифицированным злом, апеллирует к трагическому и героическому образам предков, чтобы наделить их потомков необходимой энергией для достижения каких-либо этноцентристских целей и формирования ксенофобской идеологии по отношению как к своей традиционной наследственной аристократии (торе, кожа), так и соседним странам и народам Центральной Азии. По формам презентации эти материалы характеризуются как информационные подлоги, когда имеет место создание только самого псевдоидентичного текста произведения, но не сходного по внешним признакам с историческими реалиями XVIII в. носителя информации — хлопчатой бумаги, письменного литературного языка (чагатайский тюрки) и типичного для письма образованных казахов того времени арабографического почерка насталик. По технике изготовления — как интродуктивно-имитационные фальсификации, изготовленные по принципу аналогии их внешних и отдельных внутренних особенностей (наиболее типичной народной стилистики, широко распространенной в устной казахской повест- С. 169 вовательной традиции дореволюционного периода; экзоэтнонимов и топонимов, а также конкретных знаний о некоторых общеизвестных исторических фактах и др.) с реальными историческими источниками и вкрапления подлинных исторических текстов (например, одного из ранее опубликованных текстуальных вариантов либо синтезированной на их основе общей литературной версии песни «Елим-ай») в современные авторские тексты близкого по тематике исторического содержания.По способу камуфлирования фальсификации эти произведения можно считать легендированными подлогами, т. е. содержащими краткие сведения об истории их бытования до момента публичной легализации обоих текстов в печати. Так, в шежире Казыбек-бека говорится о том, что из всех написанных им четырех-пяти книг сохранилось лишь это рукописное сочинение, которое существовало при жизни автора в двух вариантах, но только один из них дошел до нашего времени в многократно переписанном (представителями нескольких поколений потомков Казыбек-бека) виде, так как каждый очередной список хранился в земле и за время своего пребывания в непригодных условиях приходил в ветхое состояние. Сходная по содержанию легенда о существовании многих списков дастана «Елим-ай», переходящих от одного поколения потомков Кожаберген-жырау к другому на протяжении двух веков, приводится и в публикациях современных биографов этого поэта, посвященных его литературному творчеству. Но несмотря на то, что такая источниковедческая информация о его произведении носит довольно подробный характер, упомянутые разновременные списки дастана до сих пор так и не были представлены их «первооткрывателями» специалистам-историкам для текстологической экспертизы и на публичное обозрение. В этой связи по -способу легализации оба исторических сочинения являются текстовыми подлогами, т. к. публично воспроизводится только содержание письменных материалов в виде опубликованных текстов, но не внешние атрибуты (характер графического письма, чернила, почерки и т. п.) их рукописных вариантов, свидетельствующие о подлинности, либо, напротив, подложности этих источников. Специальное изучение опубликованных текстов «Шежире Шапырашты Казыбек-бека» и «Отрывка из дастана Елим-ай Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 170 Кожаберген-жырау», а также научной литературы, посвященной подлогам как культурно-историческому явлению своего времени, позволяет выделить характерные признаки двух этих произведений, заметно отличающие их от подлинных письменных памятников казахов XVIII — первой половины XIX в. (эпистолярное наследие степной правящей элиты, письменные шежире и др.) и записей устных казахских фольклорных источников дореволюционного периода. К ним относятся:1. Наличие прямой взаимосвязи между «первооткрывателями» и издателями этих произведений, которые выступают здесь либо в одном и том же лице (в первом случае), либо состоят в родственных отношениях между собой (во втором случае) и являются прямыми потомками объявленных ими авторов исторических сочинений. 2. Наличие тесной каузальной взаимосвязи между идейным содержанием этих произведений и некоторыми современными групповыми интересами и расхожими в казахстанском обществе конца 80—90-х гг. XX в. априорными иррациональными представлениями об истории международных отношений в Центральной Азии в первой половине XVIII в., обусловленными развитием в стране крупномасштабной тенденции критической переоценки почти всех положений дореволюционной и советской историографии Казахстана. В первом тексте такая взаимосвязь проявляется в генеральной идее исторического величия своего генеалогического клана, проецируемой на повышенные групповые амбиции некоторых его современных представителей, преуспевших в бизнесе. Во втором произведении словами «автора» дастана ретранслированы широко растиражированные в казахстанских СМИ в постперестроечные годы различные мифические домыслы по поводу будто бы проводимой Россией и Китаем в первой половине XVIII в. целенаправленной политики натравливания джунгар на казахские жузы и «предательской» роли по отношению к казахскому народу всех ханов и султанов Степи, которые поддерживали в то время активные политические контакты с царским правительством и/или первыми вступили в российское подданство. 3. Присутствие в легендах обоих сочинений типичной для подлогов XVII—XX вв. историографических версий об «утрате» оригиналов рукописей, связанных с некими чрезвычайными об- С. 171 стоятельствами и неблагоприятными условиями хранения списков рукописей.4. Отсутствие во всех ныне известных репрезентативных письменных источниках XVIII — начала XX в. и записях казахских фольклорных материалов того периода, подлинность которых не вызывает у профессиональных историков ни малейших сомнений, даже косвенных упоминаний о факте создания и бытования среди казахов рукописи «Шежире Шапрашты Казыбек-бека» и имени Кожаберген-жырау в качестве автора народной исторической песни «Елим-ай», а также каких-либо следов самих недавно опубликованных текстов этих источников. 5. Невозможность установления факта исторического бытования хотя бы нескольких разновременных списков произведений задолго до момента публичной легализации их полных текстов в вышеуказанных изданиях, отсутствие рукописных вариантов этих сочинений, относящихся к середине XVIII —. первой четверти XX в., и рукописей первых десятилетий советского периода. 6. Многослойный характер информации опубликованных текстов, наличие в ней различных нестыковок и противоречий между историческими фактами и некоторых других бесспорных внутренних признаков, отрицающих подлинность этих источников. В качестве таких выразительных признаков источникового подлога можно привести несколько наиболее показательных фактов. Здесь речь пойдет только об «Отрывке дастана Елим-ай», поскольку о недостоверности «Шежире Шапрашты Казыбек-бека» уже достаточно много писали в своих публикациях историк Б. Б. Ирму-ханов, С. Шукурулы, Б. Байгалиев, К. Жумадилов, М. Кожаев и другие авторы, признавшие это сочинение как сознательную «фальсификацию и мистификацию», претендующую на то, чтобы возвысить один относительно «малочисленный ... род до уровня чуть ли не нациообразующей силы» [41]. Прежде всего обращает на себя внимание терминологическое смешение в «Отрывке из дастана Елим-ай» традиционных названий народов Центральной Азии, которые постоянно употреблялись в XVIII в. тюркоязычными кочевниками региона для обозначения своих ближайших иноязычных и инокультурных соседей, с современными экзоэтнонимами и эндоэтнонимами тех же народов, получившими распространение в словарном обиходе каза- Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 172 хов только в течение XX века. К первой группе экзоэтнонимов относятся этнические термины калмак джунгар, кыргыз, узбек и др., имевшие широкое хождение в переписке казахской знати с правящими элитами соседних иностранных государств в XVIII — середине XIX вв. [42] и письменно зафиксированном до 20-х гг. XX в. в народном фольклоре. В противоположность им эндоэтноним «ойрат», употреблявшийся тогда лишь самими западными монголами для обозначения своей групповой этнокультурной идентичности внутри всего монголоязычного мира внутриконтинентальной Евразии, был до начала XX в. практически не известен тюркоязычным и славянским народам континента, которые повсеместно называли ойратов исключительно калмаками или калмыками, реже — джунгарами (зюнгорцами), но только не их собственным этноисторическим именем [43]. Не был распространен у казахов до второй половины XIX в. и термин таджик (тэжгк), обозначавший оседлое ираноязычное население городов и крупных селений Южного Казахстана и среднеазиатских ханств. Вместо него наиболее образованные представители казахской знати, владевшие литературным чагатайским тюрки, постоянно использовали в XVIII в. и значительно позже в своих письменных произведениях, как, впрочем, и рядовые кочевники в устной повествовательной традиции, этноним сарт, распространявшийся наряду с таджиками и на оседлых тюркоязычных жителей присырдарь-инских селений и городов, который имел помимо определенного культурно-идентификационного значения и некоторый пренебрежительный оттенок [44]. Что касается древнего исторического этнонима уйгур (ойгыр), неоднократно встречающегося в тексте дастана «Елим-ай» при перечислении врагов казахского народа в первой половине XVIII в., то он тогда не только не был в употреблении у казахов, кыргызов и всех прочих народов Центральной Азии по отношению к современному им оседлому тюркоязычному населению Восточного Туркестана, завоеванному в 1678 г. джунгарами, а восемьдесят лет спустя — Цинским Китаем; но более того, вплоть до начала XX в. не использовался даже самими предками современных уйгуров для обозначения собственной этнической группы-Приблизительно с XV в. автохтонное население так называемой Малой Бухарин, т. е. будущего Синцзяна, идентифицировало себя С. 173 во взаимоотношениях с внешним инокультурным миром только по конфессиональному признаку как мусульмане, а внутри своей группы — по месту проживания, и самоименовалось в зависимости от своей пространственно-географической локализации терминами «кашгарлык», «турфанлык», «яркенлык», «таранчи» и т. д. По этому поводу Ч. Ч. Валиханов писал в 1859 г.: «Туземные жители Малой Бухарин общего народного имени не имеют, а называют себя по городам: кашгарлык (кашгарец), хотанлык (хотанец), ко-муллык (комульский житель) и проч., или же просто ерлик — туземец. Китайцы называют их чанту (обвернутая голова), калмыки — хотан, а среднеазиатцы, киргизы [т. е. казахи. — И. Е.] и буруты [т. е. кыргызы. — И. £.] распространяют имя кашгарцев на все население Восточного Туркестана» [45].Этноним «уйгур» впервые был принят ближайшими предками современного уйгурского населения Казахстана в качестве своего этнического самоназвания в 1921 г. на съезде таранчинской и кашкарлыкской интеллигенции в Ташкенте. Он стал использоваться для обозначения этнической группы бывших мигрантов из Синцзяна и родственного ей тюркоязычного населения Китая на территории бывшего СССР только с 30-х гг. XX в., а в самом Китае — с 1949 г. в связи с приходом к власти Мао-цзэ-ду-на [46]. Отсюда можно заключить, что этнонимы «уйгур», «ойрат», «таджик» и некоторые другие впервые появились в казахской историографической традиции намного позже, чем современные биографы Кожаберген-жырау датируют время написания опубликованного в 1992 г. дастана «Елим-ай» и, следовательно, создателем, тем более единственным, этого рукописного сочинения не может быть человек, живший в первой половине XVIII века. Другая нестыковка между историческими фактами обнаруживается в многократно повторяющемся утверждении в тексте сочинения о враждебных намерениях и поведении «Коканда, Хивы, Бухары», уйгуров, кыргызов и туркмен по отношению к казахам в годы жизни автора дастана. Так, в одном месте данного труда, в частности, говорится: «К,о^ан, Хиуа, Бук,ар да коз алартып, Казакты бас салуга дайын турган» («Коканд, Хива, Бухара также глаз положили, казахов завоевать готовы были»). В следующих куплетах та же мысль повторяется в несколько иных вариантах изложения: «К,ок,ан да кунгей беттен кокандады, соктьщпак, ойгыр, Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 174 кыргыз тагы 61зге» («Кокандцы также были наготове, желали напасть уйгуры и кыргызы»); «Турпшен, К,окан, Хиуа, Букар жау боп, жат болды езбек, тэжж дш исламга» («Туркмены, Коканд, Хива, Бухара врагами были; чуждыми стали исламской вере узбеки и таджики») и «К.ок,ан, Букар сатпады мылтык-кару, олардыц болды ойы 6[зд1 шабу» («Коканд, Бухара не продавали ружья [казахам. — И. £.], в их мыслях было напасть на нас»): здесь и далее перевод с казахского К. Ускенбая [47] и т. д.Во всех процитированных строках явно бросается в глаза постоянное упоминание Кокандского владения на первом месте среди враждебно настроенных по отношению к казахам среднеазиатских государств, что не только вступает в полное противоречие с реальной исторической действительностью той эпохи, но, и по существу, является ни чем иным, как позднейшей ретроспективной реминисценцией по поводу завоевательной политики основанного восемьдесят лет спустя Кокандского ханства в Южном Казахстане, датируемой началом XIX века. Во время «Актабан шубырынды» и десятилетием позже Кокандское владение, как убедительно показано в трудах многих профессиональных историков, только начало отделяться от Бухарского ханства, но пока еще не проводило сколько-нибудь заметной самостоятельной политики в регионе. К тому же оно являлось наряду с казахскими ханствами и тяньшанскими кыргызами в 20—30-е гг. XVIII в. одним из основных объектов военно-политической экспансии Джунгарского ханства. В 40-х гг. XVIII в. правитель Коканда Абд'ал-Карим-бек (1739—1747) стал фактически главным союзником султанов и батыров Среднего и Старшего жузов в их военном противостоянии с джунгарами, сыграв выдающуюся роль в ликвидации джунгарского господства на территории Ферганы и Южного Казахстана [48]. Добрососедские и отчасти союзнические отношения между правителями казахских ханств и кокандскими беками сохранялись вплоть до начала 70-х гг. XVIII в. (прихода к власти в Коканде бия Нарбуты), пока не началось взаимное соперничество между ними за сферы влияния в присырдарьинском районе. Совершенно неправдоподобными выглядят и удрученные сетования «автора первой трети XVIII в.» по поводу завоевательных намерений кыргызов, уйгуров, Хивы и Бухары в отношении казахских жузов, т. к. каких-либо конкретных поводов для подобных С. 175 опасении эти народы и государства в то время не имели возможности подавать и в действительности не подавали казахам. В частности, кыргызы еще в 1722 г. первыми из северо-западных соседей ойратов подверглись массированным ударам джунгарских войск и в дальнейшем совместно с казахами мужественно вели антид-жунгарскую освободительную борьбу [49]. Предки современных уйгуров — к,ашгарлык, — были завоеваны правителем Джунгарии Галданом-Бошокту-ханом (1667—1697) еще в 1678—1679 годах. К началу XVIII в. они никакой самостоятельной роли в международных отношениях на территории Центрально-Азиатского региона не играли и в военных походах джунгарских ханов в соседние земли не участвовали [50]. Бухарское и Хивинское ханства, в свою очередь, в первой четверти XVIII в. находились в состоянии глубокого экономического и политического кризиса, а в последующие десятилетия были окончательно экономически разорены и деморализованы массовым вторжением в их пределы в 1723—1725 гг. многотысячных групп казахских и кыргызских беженцев с традиционных мест их кочевания и, по свидетельству многих очевидцев того времени, не могли оправиться от понесенных разорений и воинственных набегов кочевников вплоть до начала 80-х гг. XVIII века [51]. Не случайно академик В. В. Бартольд писал в свое время по этому поводу, что «XVIII век был для всей мусульманской Азии веком политического, экономического и культурного упадка» [52].Абсолютно надуманными и сфальсифицированными являются также те строки дастана, в которых говорится о «предательской» роли казахских ханов Каипа (после 1703—1718 гг.), Болата (после 1715-1723 гг.), Семеке (1724-1737) и Абулхаира (1710-1748) по отношению к общеказахским политическим интересам и их неспособности организовать и возглавить антиджунгарскую освободительную борьбу: «Сэмеке, Гайып, Болат сум, соцына елд1 ерте алмай. Хонтайшыга сатылып, елдщ сырын ашк.ан кун» («Самеке, Гайып, Болат — сволочи, не смогли за собой повести народ; продались хонтайши, раскрыли тайны народа»); «Шагырмак. кушм тун болды, хан мен султан жын болды. Сэмеке, Гайып, Болаттыц, сатк,ындыгы шын болды» («Дни мои стали ночами — ханы и султаны словно одержимые злым духом; Самеке, Гайыпа, Болата предательство правдой стало»). Далее говорится о том, что казахи остановили калмыков на р. Сарысу, но хан Абулхаир и другие Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Модераторы Стас Опубликовано 25 марта, 2010 Модераторы Поделиться Опубликовано 25 марта, 2010 С. 176 степные правители (Самеке, Абулмамбет, Гайып, Болат) не пришли к народу на помощь [53].Здесь следует иметь в виду, что любой более или менее активный участник казахско-джунгарской войны 1723—1730 гг. не мог не знать, что хан Каип был убит своими политическими соперниками из Среднего жуза еще в 1718 г., т. е. за четыре года до начала «Актабан шубырынды» [54], а старший сын Тауке-хана (1680—1715) Болат-хан скончался при неизвестных обстоятельствах по преданиям казахов Среднего жуза, записанным в конце XIX в. Шакаримом Кудайбердыулы, также до 1723 года. Косвенным подтверждением этому служат неоднократные упоминания в русских документальных источниках за 1724—1730 гг. имени его младшего брата Семеке в качестве нового хана Среднего жуза [55]. Выдающаяся же организаторская деятельность хана Младшего жуза Абулхаира в 1724—1730 гг. по мобилизации всех воинских сил казахов на отпор главному врагу была вполне очевидна для его современников и поэтому еще при его жизни нашла широкое отражение в самых разнообразных аутентичных источниках XVIII в. и казахском народном фольклоре, в том числе топонимических преданиях казахов Старшего жуза, зафиксированных в дореволюционной картографии Южного и Юго-Восточного Казахстана и до сих пор широко бытующих среди местного старожильческого населения этого края [56]. Если бы автором рассматриваемого дастана был даже не прямой участник описанных исторических событий, а любой мало-мальски информированный о них современник, то и в данном случае он никак не смог бы настолько радикально исказить реальную историческую картину, как это имеет место в опубликованном варианте поэмы Кожаберген-жырау. И, наконец, самой наглядной и очевидной фальсификацией данного исторического сочинения является авторская версия о военной помощи Российской и Цинской империй Джунгарскому ханству в вооруженной борьбе против казахов, которая составляет основной стержень «Отрывка из дастана Елим-ай». Эта сквозная мысль выражена в следующих куплетах поэмы: «Торгауыт, жонгар, ойрат — 6api кдлмак,, Орыстар мен к,ытайды журген алдап. С. 177 Сол ею елден алган сон, дэу мылтыкты, Келед} жолдагы елдщ бэрш жалмап....к,ырылу Алаквлден басталып тур к,азак,тар жау кдлмактан жасканып тур, Орыстар мен к.ытайга арк,а суйеп, Ит кдлмак, сол ею елден куш алып тур. ...Алтын, кумк, мал 6epin аямай-ак,, Орыстар мен ^ытайдан 6urip жалдап. Сыбан Рабтан ден крйып енерпазга, гаскерш уйрегпрд! бес жыл к.амдап. Болмаса к,алмак,к,а внер кдйдан келсш, 1 ет1гш зор мылтыктын, кдйдан бисш, Осындай мол жабдыкпен келш шапты, Дегендей кдйратымды казак^ керсш. ...Торгауыт, жонгар, ойрат бэр1 кдлмак,, Орыстар мен к,ытайлар крйган жалдап. Сол ею к,ару-жарак, бергеннен сон, к,уртпакд1ы мусылманнын, бэрш жалмап?» «Торгоут, джунгар, ойрат — все калмыки Обманывали русских и китайцев. После того, как получили от этих двух стран огромные ружья, Идут они, хватая все встречные народы. ...Истребление началось с Алаколя, казахи от врага калмыка боялись; На русских и китайцев опирались, собаки калмыки от тех двух стран силу брали. ...Золото, серебро, скот давали, не жалея, у русских и китайцев знатоков нанимая, Сыбан Раптан обратил внимание на мастеров, войско готовя, пять лет обучая. Если не это, откуда у калмыков такое искусство сильных ружей механизм и откуда им знать, С таким мощным вооружением пришли с нашествием Словно говоря, пусть мою силу казахи узнают. ...Торгоут, джунгар, ойрат — все это калмаки, русских и китайцы их наняли. И после того, как те две страны дали им оружие, захотели они извести всех мусульман» [57]. Процитированный тезис о военной помощи России и Цинского Китая ойратам, многократно повторяясь в разных четверостишиях Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Nurlan5 Опубликовано 26 марта, 2010 Поделиться Опубликовано 26 марта, 2010 А знаете, так ли это хорошо - "поднимать самосознание обывателей"? Может правильнее было бы вырабатывать гуманитарные компетенции, воспитывать образованных граждан? А то, что подобные "книги покупаются луше чем книга Масанова и Ерофеевой",мне кажется прекрасным свидетельством качества книг Масанова и Ерофеевой Уважаемый Стас, Согласен что надо вырабатывать гуманитарные компетенции, воспитывать образованных людей. Однако, до сегодняшнего дня Казахи (крутые историки) еще не определились, кто они ни в отношении древней истории ни в отношении Чингизхана. Были ли Саки и Массагеты ираноязычными или нет, считать ли Чингизхана своим предком или отказаться от него, и т.д. Кроче, все фолк - хисторики (любопытные дилетанты) в отсутствии Авторитетов шалят и правильно делают. Книга Масанова и Ерофеевой полезная штука, но она напоминает Цензуру, а это неблагодарное дело. Вообще писать об истори и историю в соавторстве это хорошо, но такая обнаученная книга не читается (на второй странице засыпаешь). Я, очень уважаю Масанова он, если бы остался в живых многое мог сделать "хорошего" для фолк-хисториков, а вместе с этой полемикой развивалась бы мысль. Если я правильно Вас понял, чем лучше покупается книга , тем она лучше? Не так ли? Историю, мне кажется, лучше писать в одиночку обложившись всеми книгами Авторитетов и Фолк-хисториков, главное чтобы было интересно и познавательно. Нурлан5 Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
