Buryadai

Amar Mend, Aldar! vy iz Mongolii? Poprobuyu otvetit' kratko i ob'ektivno, no ne sudite strogo. Buryaty razlichayutsya na gorodskih i derevnskih, kak i v Central Asia. Gorodskie po bol'shomu schetu yazykom ne vladeyut. V UU 25% naseleniya buryaty, v osnovnom poselivshiesya posle Voiny 45. Pop kulturu zapada, po-moemu imeet minimal'noe vliyanie na zastoinuyu respubliku. I buryatam, osobenno derevenskim, uehat' za predely rodnoi Respubliki, ne govorya uje o zagranitse, skoree mysl' nereal'naya i ne predstavlyaemaya. Buryaty znayut chto tam na zapade Rossii oni ne budut svoimi. Derevenskie buryaty daje v UU edut pochti kak "zavoevateli" ishushie momenta komu-by nabit' mordu. No konechno ne vse buryaty takie. V MOskve obshaya chislennost' "buryat" vklyuchaya nashih russkih bolshe 7 tysyach. i postoyannaya diaspora buryat nastoyashih ne menee 3 tysyach, ne vklyuchaya studentov. Hotya v sovetskie vremena buryaty za "dlinnym rublem" kuda tolko ne ezdili i na Kamchatku, Mirniy(yakutia)-10 000 buryat, Norilsk, N-Sib Ukraina, Piter i t.d. V Kazakstane okolo 1700-2000 buryat, i v dr. respublikah toje buryaty projivali. Kasayas' "pereseleniya" molodeji bolshinstvo buryat poluchivshix obrazovaniye v Moskve i dr. tsentrah stremyatsya ostat'sya tam daby obespechit' sebya material'no, i neizvestno vernutsya li oni voobshe obratno chtob vnesti svoi vklad v respubliku kotoraya ix vskormila, na vopros na skolko eto raspostraneno mne trudno otvetit', naverno % ne prevyshaet 10% ot vseh. Shkol v UU gde prepodaetsya buryatski vsego neskol'ko , hotya sushetvuet zakon chtob prepodavalsya vezde. tak je Vysshee obrazovanie na buryatskom mojno poluchit' razve chto po religii pri Datsanah. Buryatskiy yazyk opredelnno v krizise. Tak chto samosoznanie u molodyh buryat stroitsya skoree na drugih kachestvah naroda, naprimer vysokiy obrazovatel'niy uroven' naroda, prekrasnaya zemlya. Nelzya ne upomyanut' religiyu, v bolshei stepeni Buddhism, kotoriy stanovitsya otdushinoi naroda v eti trudnye vremena. Smeshannye braki konechno ne novost', i otnoshenie k nim raznoe ot kategoricheskogo neprinimaniya osobenno sredi derenskih buryat( v Ust'-Orde dela obstoyat inache) do otnositel'nogo bezrazlichiya. Polukrovki ili metisy bolee tyagoteyut k russkim, no jit' im trudnovato, tak kak i buryaty i russkie ih polnost'yu ne prinimayut. Ekonomicheskaya situatsia slojnaya. Po rossii my zanimaem mesto sredi dotatsionnyh regionov. 2/3 budgeta subsidiruetsya iz Federal Center. Po urovnyu dohodov toje otstaem , nije srednerossiskogo, no gorazdo vyshe chem v Srednei azii. Minimum zarplata i pensiya okolo 1750 ruble, chut' bol'she 50$, a srenyaya zarplata chinovnika okolo 100-150$ v mesyats., no po respublike real'niy dohod nije, naverno okolo 40$ v mesyats., byvaet voobshe deneg ne vidyat lyudi v taige ili gluhih derevnyah. V buryatii nahodyatsya ryad predpriyatii ne prenadlejashih samoi respublike. --Selenginskii SSK Ya chetsno ne osobo razbirayus' v ekonomicheskih delah, no mogu predostavit' poka eti vyrezki: http://www.bisnis.doc.gov/bisnis/country/0...ib-buryatia.htm Buryatia’s 1999 international trade turnover was USD 112 million, with exports of USD 92.6 million, and imports – USD 19.4. The republic trades with 50 countries; its major trade partners are China (55.1 percent), Mongolia (22.2 percent), Japan (8.4 percent), and the U.S. (2 percent). Trade with the Newly Independent States was USD 8.6 million (7.7 percent). Buryatia exports lumber and sawn timber materials, pulp, fine wool, nephritis, helicopters, metals, and oil products. It imports telecommunications equipment, drilling and entry driving machinery, food processing equipment, consumer goods and food. The major industries in Buryatia are power production, mining, timber, machine building, and sheep husbandry. In 1999, industrial enterprises produced 29 percent of the Republic’s GDP, and total production grew by14 percent. As of January 1999, 145 companies with foreign investments were registered in Buryatia. In early 2000, foreign participation in the authorized capital of these companies totaled USD 15 million. The major investors are China with USD 5 million (33.3 percent), Ireland - USD 3 million (20 percent), and Austria – USD 2.2 million (18.7 percent). Foreign investors are active in consumer goods and food production, and in the timber and wood processing sector. The investment projects designed by the local government and private businesses focus on development of mineral deposits and valuable water reserves, as well as expansion of pulp and helicopters production. Бурятия может предложить рудные концентраторы, целлюлозу, лесоматериалы, ткани, вертолеты, электродвигатели, приборы и средства автоматизации, пушнину, лекарственные растения, дикоросы. Бурятский рынок пушнины весьма привлекателен для иностранных и российских предпринимателей. Белка, рысь, колонок, горностай, лисса, песец, и, конечно знаменитый баргузинский соболь высоко котируется на мировом рынке. Kak vidite Buryatia mojet predlojit' poleznye iskopaemye, darg.metaly, les -- vse eto raw materials, sami my ne imeem kapitala dlya pererabotki i nalajivaniya proizvodstva i rynki sbyta toje ochen' udaleny(svoego to vny-utrennego rynka u nas net!) pojaluiy chisto buryatskoe predpriyatie uspeshno operiruyushee na rynke eto Makaronnaya fabrika "MakBUR" --15% rynka Sibiri, Dal'.Vostoka Rossii i Mongolii- eto poka nasha edinstvennaya gordost'. Turizm navernoe sushetvuet v planah, no toje trebuet znachitel'nyh investitsii i sosednii Irkutsk vse hochet vlezt' k nam, skupit' turbazy po Baikalu i t.d. - infrastruktura u nas toje ne razvita. Mnogie dorogi davno ne remontirovalis', ran'she byli aerodromy na severe respubliki, a seychas tuda avtobusy ele kak dobirayutsya. http://www.burnet.ru/index.htm?set_id_topi...skins=web-sites ---websity kompanii.

http://www.zaimka.ru/03_2002/badmaev_bear/ Реликты культа медведя в культуре бурят Бадмаев А. А. В традиционном мировоззрении бурят особое место занимают представления о животном мире. Идеи единства всего живого, родства двух миров — людей и зверей, как известно, относятся к наиболее ранней истории человечества. Этнографы выявили в культуре бурят реликты тотемизма. Так, орел (ехэ шубуун) почитался бурятами как родоначальник шаманов и как сын хозяина острова Ольхон. Лебедь (хон шубуун) считалась прародительницей одного из основных этнических подразделений бурят — хори. Широкое распространение получили культы лесных зверей — волка, оленя, кабана, соболя, зайца, а также медведя. Литература, в той или иной мере касающаяся традиций культа медведя у бурят, ограничена, до сих пор не издано ни одного специального исследования по этой теме. Наша работа нацелена на то, чтобы в некоторой степени удовлетворить читательский интерес, связанный с изучением данного феномена. Медведь в бурятском языке обозначается словами бабагай и гyрооhэн. Можно полагать, что наименование медведя бабагай возникло из слияния двух слов — баабай и абгай. Первое переводится как ‘отец, предок, праотец, старший брат, старшая сестра’[1] Под абгай понимается старшая сестра, жена старшего брата, старший брат[2]. Известно, что буряты, упоминая в разговоре медведя, нередко давали ему эпитеты, относимые к близким родственникам: ‘могучий дядя, одетый в доху; дедушка в дохе; мать-отец’[3] и т.д. Поэтому, можно предположить, что термин бабагай — это не что иное, как общее определение всех живущих и умерших старших родственников. Надо заметить, что бабагай в бурятском языке имеет лишь одно значение. В языках других сибирских народов также нередко для обозначения медведя используются связанные с традиционными табуистическими традициями эвфемизмы, когда об этом лесном звере говорят как о старшем родственнике и предке. Например, хакасы медведя называли аба, ада, ага, апчах, абай, т.е. применяли термины близкого родства[4]. Второе название медведя в бурятском языке — гyрооhэн. В зависимости от зоологического вида выделяют хара гyрооhэн (бурый, черный медведь) или сагаан гyрооhэн (белый медведь). Судя по всему, такое наименование возникло как производное от обобщающего термина ан гуроол ‘дикие звери’[5]. Заметим, что словом гyрооhэн у бурят называются не только хищники (медведи, тигры, рыси), но и их потенциальная добыча — дикие козы, косули, горные козлы[6]. Народное воображение пыталось объяснить происхождение медведя через сюжет чудесных превращений. При этом идея оборотничества облекалась в самые разные формы. В бурятском фольклоре четко прослеживаются две альтернативные трактовки: оборотничество, происходящее по воле человека, и наоборот, вне его желания. Так, в одном случае удачливый охотник, наделенный волшебным свойством превращения в медведя, из-за происков своего недоброжелателя навсегда остается в зверином обличье. Этот медведь-оборотень, женившись на похищенной им женщине, дает начало роду медведей. В другом случае мифы связывают происхождение медведя с волей бога (бурхана), который наказывает человека-насмешника (как вариант — проказника), превращая его в лесного зверя. Иногда человек становится медведем по причине чрезмерной жадности и жестокости (сказка «Медведь»)[7]. Оборотень из народной сказки «Баабгай-хун» («Медведь-человек») принимает человеческий облик, когда встречается со своей женой — обычной женщиной, возвращаясь в тайгу, он вновь становится медведем. Итак, в фольклорных произведениях бурят присутствует сюжет о сожительстве женщины с медведем. Причем женщине приходится быть медвежьей «женой» помимо своей воли: ее похищают или она, заблудившись в лесу, находит пристанище в берлоге. Как правило, такая женщина приносит удачу охотникам из своего рода. Ее сын, зачатый от медведя, обладает особой удалью и силой, а также способностью к оборотничеству. Он обычно уходит от родителей к людям, в род своей матери, и становится знаменитым охотником. В шаманской традиции бурят медведь считался священным зверем; он воспринимался как существо, превосходящее по магической силе любого шамана. В бурятском языке сохранилось такое выражение: ‘Хара гурооhэн боодоо элюутэй’ ‘Медведь выше полета шамана’. Известно также, что шаманы использовали в своей практике кору с пихты, ствол которой был оцарапан медведем. Такое дерево буряты называют «медведем освященным деревом» (баабгайн онголhон модон). Во время проведения хори-бурятами обряда посвящения в шаманы — шанар — в качестве обязательных атрибутов использовали медвежьи шкуры. При устройстве культовых сооружений на месте совершения обрядовых действий на левой стороне от эхэ сагаан шанар вкапывали три или девять берез, на ветки которых вешали шкурки куницы и медведя и лоскуты материи[8]. В бурятском народном календаре с образом медведя связаны некоторые прямые ассоциации. Один из зимних месяцев в календаре хоринских бурят, а также в календаре, зафиксированном в свое время В. Котвичем, называется бурган и ехэ бурган[9], по П. Баторову — ехэ буран[10]. По мнению П. Баторова, месяц ехэ буран на аларском наречии дословно означает ‘большой медведь-самец’. М. Хангалов пишет, что именно в этом месяце проводилась облавная артельная охота на кабанов, лосей, изюбрей, коз[11]. Исследователи в связи с этим приходят к выводу, что «в основе народного календаря бурят лежит :общесибирская архаичная календарная традиция древних охотников тайги, у которых выход медведя из берлоги весной знаменовал завершение холодного осенне-зимнего сезона, сезона таежной охоты и начало весенне-летнего периода»[12]. Еще одно свидетельство священности образа медведя в традиционной культуре бурят — принесение клятвы с использованием медвежьей шкуры. В трудах Г.Ф. Миллера такая клятва, сопряженная с поеданием или кусанием кусочка медвежьей шкуры, описывается как наиболее обязывающая и страшная[13]. География распространения такой формы клятвы связывается с народами, населяющими таежную полосу Сибири (ханты, кеты, селькупы, удинские буряты, котовцы, красноярские тюрки и др.). В XVIII — XIX вв. медведь был у бурят одним из популярных персонажей народных игр. Фрагментарное описание медвежьих игр приводится в записках путешественников посещавших бурятские улусы. Наиболее подробную картину такой игры дает А. Потанина. Она пишет: «Здесь по возможности стараются верно подражать всем движениям этого силача. Изображающий медведя показывает свою силу преимущественно на своих челюстях и зубах. Он старается брать зубами разные вещи и сносить их на одно место, туда же медведь складывает и присутствующих. Для поддержания игры требуется, чтобы всякий, кого медведь захватил в свои зубы, уже не показывал признаков жизни и покорялся, куда бы его ни положил воображаемый медведь»[14]. Реликты культа медведя, бытовавшего прежде у бурят, прослеживаются на материалах по традиционной охоте. Охотились на медведя поздней осенью и зимой обычно одновременно с промысловой добычей других пушных зверей. Любопытно, что у тункинских бурят существовало поверье: если охотнику во сне привиделось, что он убил человека, это предвосхищает добычу медведя[15]. Охотник, обнаруживший берлогу, сообщал об этом своим товарищам. Причем бурятские охотники в разговоре неизменно соблюдали своеобразное табу — говорили о медведе иносказательно, стараясь не сказать о нем что-нибудь дурное. Например, тункинские буряты обычно сообщали друг другу: «Дворец нашел»[16] или, по Г.-Д. Нацову: «Там появился боодхол поошол, собираемся напасть на него и захватить»[17]. Вспомним, что по народным представлениям медведь был некогда человеком, и поэтому он понимает человеческую речь. Для охоты на медведя использовали собак-медвежатниц. Их выращивали из щенков сибирской лайки, которые были крупнее и смелее других представителей своей породы. Эксперименты с обучением медвежатниц из собак иных пород, завезенных из других мест, как правило, заканчивались неудачей. Так, овчарка, натасканная на медведя моим дедушкой, опытным охотником, Раднажапом Бадмаевым, была сильно помята при первой же встрече с лесным зверем. На охоте собаке отводится подсобная роль — если медведь, почуяв приближение людей, неожиданно выскакивал из берлоги и сам набрасывался на замешкавшихся охотников она должна была отвлечь зверя на себя, давая людям время поразить медведя. Овчарка вместо этого устремилась вовнутрь берлоги, намереваясь прокусить ему горло — сработали природные инстинкты сторожевой собаки. После этого случая пес стал труслив и для охоты уже не годился. На охоте старались не поднимать лишнего шума, чтобы не разбудить зверя раньше времени. При виде берлоги предупреждали друг друга, произнося: Хан хуни байдал сатаха булга ‘здесь царь мужик живет — ружье снимай’, или, если в берлоге медведица: Хатан хуни байдал хэшэ булга ‘здесь барыня живет — ножницы ставь’[18]. Собак в это время кто-нибудь из участников охоты держал на привязи поодаль. Внимательно осмотрев звериное логово, определяли возможное количество медведей, срубали колья, которые располагали по периметру так, чтобы они упирались в стенки берлоги и препятствовали выходу медведя. Изготовившись, будили медведя громкими криками, выстрелами, просовывали в берлогу заостренный шест, которым и покалывали спящее животное. У некоторых бурят было принято в момент пробуждения зверя заклинать его, произнося следующую «магическую фразу»: «Человек-хан, спусти огниво и нож; если здесь хатан (супруга хана), — спусти (сними) украшения своих волос»[19]. В тот момент, когда разъяренный зверь пытался схватить палку, самый меткий охотник, высмотрев в темноте берлоги фигуру медведя по блеску глаз, поражал зверя выстрелом из ружья. Наиболее подходящим для попадания был момент, когда медведь высовывал голову. Убедившись в том, что зверь повержен, старший из охотников, взяв веревку, проникал в берлогу и «здоровался» с ним, пожимая его лапу и поглаживая по голове. Иногда при этом произносили: ‘Хан-человек глажу виски твои, чтобы ты не злоумышлял’ (Хаан хун, hаншагышни эльбэнэм, хара hанахагуйншни тулоо)[20]. Когда добычей становилась медвежья семья, спустившийся в берлогу охотник должен был обойти логово, притрагиваясь к находящимся там предметам, как бы мысленно извиняясь за убийство хозяев. Затем он совершал описанные выше действия по отношению к медведю — отцу семейства, обвязывал веревкой шею и лапы медведя и давал команду тащить тело наружу через освобожденный проход. По Г.-Д. Нацову, в это время все охотники должны были издавать звуки, имитирующие карканье ворон[21]. Вытащив тушу, совершали обряд шашин-у чинар есолол, выражая сожаление по поводу кончины медведя. Охотники долго умоляли простить их за допущенную ошибку либо переадресовывали вину за его смерть кому-нибудь постороннему (эвенкам, животным), или ссылались на несуществующие обстоятельства. Не переставая выражать свое горе бурятские охотники, орудуя ножом, надрезали шкуру и, просовывая под нее кулак снимали ее, тушу разделывали по суставам, как обычно. В этом проявлялось архаичное представление бурят о возможности воскрешения зверя в последующей жизни. Еще одним важным элементом ритуала являлось коллективное прошение покровительства и защиты у духа медведя. Например, произносились такие просьбы: «Уничтожьте все преграды и помехи [на моем пути], все препятствия, врагов моих, мешающих добыче, уберите [с моего пути]»:»Детям моим дайте счастья, а мне доставляйте различную добычу. Пусть везде, где буду я, меня всегда ждет пища. Если домашний скот мой подвергнется болезням, если крупный рогатый скот заболеет — изгоните болезнь»[22]. На месте охоты буряты обычно угощались медвежьим салом, кусочками сырого сердца. Каждому охотнику доставался хуби — отдельный пай от медвежьей туши. Медвежья голова и лапы отделялись от туловища сразу. Голова передавалась тому, чей выстрел поразил медведя. Он мог сварить ее и угостить других прямо в тайге или отнести ее домой. Медвежий череп иногда оставляли в тайге, насадив его на палку, символизирующую лошадь, «мордой» в сторону берлоги. Если охотничью удачу праздновали в улусе, все мужское население собиралось, чтобы испробовать медвежатины и попрощаться с духом медведя. К персоне «медведя» обращались с примерно такими словами: «Наш уважаемый хозяин местности этой, наш горный хан-отец! Вы встретились с нами, подружились, а теперь спокойно возвращайтесь к себе на гору». Женщинам присутствие на прощальном пиршестве и посещение места, где был оставлен медвежий череп, у бурят запрещалось[23]. Надо отметить, что представление бурят о родстве с медведем в определенной степени укрепляло внешнее сходство туши лесного зверя, освобожденной от шкуры, с телом человека. Поэтому всегда находились люди, кто принципиально не охотился на медведя и не пробовал его мяса, объясняя это тем, что медведь похож на человека. Довольно распространенным было представление, что медвежья печень подобна человечьей. Медвежью печень в пищу не употребляли, так как полагали, что тот, кто испробует ее, превратится в каннибала. Опасность охоты на медведя требовала не только слаженных действий всех ее участников, но и проверяла личные качества человека. Человек, оставивший товарища один на один со зверем, подстреливший на охоте другого человека, не вызывал никакого сочувствия у общества, покрывал себя и всех родственников несмываемым позором. Свидетели трагической гибели своих близких от лап медведя зачастую внутренне ломались и даже, будучи признанными охотниками, переставали ходить на медведя. У бурят считалось также, что добыча сорокового и восьмидесятого медведя может стать роковой. Полагали, что хозяин тайги Хангай не прощает жестоких и ненасытных охотников и при помощи медведя наказывает их. В отношении отдельных частей тела медведя у бурят сложились представления как о несомненно обладающих особыми магическими свойствами. Так, например, череп медведя обыкновенно вешали над дверью или хранили на чердаке, чтобы защитить дом от воздействия злых духов боохолдой. Лапы медведя нам приходилось видеть подвешенными на гвозде прямо над дверью — хозяева рассматривали их как весьма действенное средство от любого колдовства. Буряты свято верили, что игрушечный медведь обладает свойством оберега. В записках Г.-Д. Нацова сообщается, что в 1930-х гг. бурятки подвешивали на детской колыбельке фигурки игрушечных медведей вместо общепринятых буддийских амулетов-талисманов[24]. В бурятской народной медицине широко использовались в качестве лечебных средств медвежья лапа, сало, желчь, яичники. Медвежью лапу применяли, когда нужно было снять опухоль с вымени коровы, возникшую после отела. Происходило это следующим образом. Хозяйка трижды проводила медвежьей лапой по вымени коровы сверху вниз, приговаривая: «Вылечи, не пухни; земля, прими болезнь»[25]. Интересно, что примерно так же поступали, когда у женщины возникала на груди опухоль или у роженицы отсутствовало молоко. Медвежья желчь использовалась как жаропонижающее и лекарство от стоматита, цинги и глазных болезней. Яичники употреблялись мужчинами при половой слабости. Сало применяли в качестве природной мази при ревматизме, различных кожных заболеваниях. Итак, в традиционной культуре бурят обнаруживаются реликты культа медведя. Следовательно, можно говорить о существовании в далеком прошлом развитого тотемного культа этого животного, который впоследствии был замещен промысловым культом и лишь частично сохранился в отдельных элементах бурятской культуры. Гипотетически можно допустить, что медвежий культ был распространен у предков бурят еще до появления у них шаманистских представлений.

Быт Хадак - лоскутки материи, ленты, платки с молитвами. Привязывая ленту в месте обитания эжина, человек обращается к нему с просьбой или загадывает желание. На материи иногда пишут молитвы. Непременным атрибутом бурятского двора, как в Добайкалье, так и в Забайкалье, являлась коновязь - сэргэ в виде вкопанного в землю столба высотой о 1,7 - 1,9 м, верхняя часть которого покрывалась резным орнаментом. Коновязь была предметом почитания, символизировала благополучие и социальный статус бурята. Установление сэргэ имело символическое значение: это моя земля, это место имеет хозяина. Сэргэ сооружалось два раза в жизни человека - в связи со свадьбой и со смертью. В прошлом у каждой юрты стояло сэргэ, "ибо пока стоит сэргэ - жива семья". Нельзя было разрушать сэргэ, пока оно само не придет в негодность. Сэргэ символизировал "древо жизни", "мировое дерево", объединяющее три мира. На столбе наносились три кольцевых канавки. Верхняя предназначалась для привязывания лошадей верховных небожителей, средняя - для лошадей обычных земных людей, нижняя - для лошадей представителей подземного мира. Сэргэ часто встречаются на барисе вблизи дорог и у юрт. Юрта у бурят, войлочная и деревянная, служила не только жилым, но и хозяйственным помещением, где раньше содержали родившихся телят, ягнят, козлят. Небольшие размеры жилища и необходимость перекочевок определяли набор предметов домашнего обихода. Традиционная посуда и утварь делалась из небьющегося материала - кожи, дерева, бересты, войлока. По традиции юрта делилась на мужскую (левую) и женскую (правую) половины. В мужской половине находились сбруя, орудия труда, вооружения, а в женской - домашняя утварь и продукты питания. Северная часть - хоймор - считалась почетной и предназначалась для приема гостей. В центре юрты находился очаг, а вверху оставалось отверстие для выхода дыма. Очаг признавался священным, с ним были связаны различного рода обряды и запреты. Сагаалган Сагаалган - это праздник Белого месяца или Новый год, имеющий многовековую традицию. Сагаалган тесно связан с буддийским мировоззрением и отражает духовную основу жизни монголоязычных народов. Считается, что в конце зимы - начале весны с новолунием начинается новый восточный год. По традиции на празднование Нового года по лунному календарю в дацанах собирается много народа. Во время праздника на костре символически сжигают старые вещи, считается, что вместе с ними сгорают все грехи прошлого года. Сурхарбаан Ежегодно в начале лета проводится бурятский национальный праздник "сурхарбаан", что дословно означает "стрельба в сур", т. е. кожаную мишень. Сурхарбаан проводится в начале июня по воскресным дням. Это время, когда сельское бурятское население свободно от хозяйственных работ: посев уже прошел, скот нагуливает "жир", сенокос еще не начался. Праздник был установлен после Октябрьской революции в противовес устраиваемым в это же время ламским и шаманским молебнам "обо тахилга", "тайлаганы" и "хуралы" с привлечением широкого круга верующих (Г. Ц. Цыбиков). В программу праздника кроме стрельбы из лука, входят и другие национальные виды спорта: конские бега и борьба. На празднике, который проходит при большом стечении народа, можно увидеть выступление фольклорных ансамблей в национальных бурятских костюмах. В программе выступлений обязательно есть бурятский национальный танец "ехор". Ехор - ритмичный круговой танец, имеющий древнее происхождение. В Бурятии насчитывается несколько десятков вариантов и стилей таких танцев. Первоначально круговой магический танец по ходу солнца с припевными словами-заклинаниями и ускоряющимся движением осуществлялся для "подталкивания", отправления на небо шамана и душ жертвенных животных. Танец начинался вечером и продолжался всю ночь до зари. В дальнейшем этот танец стал исполняться на праздниках и на молодежных игрищах. На Сурхарбаан одевают национальную бурятскую одежду. В обиходе сегодня не встретишь национальную одежду, украшенную ожерельями и бусами из коралла, нефрита, нешлифованного янтаря, малахита или комплектами серебряных монет. Бурятская национальная одежда состоит из шапки, дэгэла (костюма) и обуви - ото. Шапка оканчивается кисточкой, которая символизирует лучи солнца, связанные с космосом. Голубая ткань шапки - это небо, отделка из темного меха внизу символизирует Байкал. Дэгэл - национальный костюм, расшитый золотыми узорами, состоит из самого костюма дэгэла и ожа, сшитого по очень сложной выкройке. На костюме крепятся боковые украшения, состоящие из знака сансары с чеканным изображением дракона Ло в середине, и в два или в три этажа атрибуты женских украшений, имеющих специальное назначение для ухода за кожей, либо за ногтями. Культовые места Культовые места, связанные с "эжинами" разных мест вокруг Байкала, можно и сегодня узнать по сохранившейся традиции привязывать ленточки на ветки деревьев или к специальным столбам для коновязи - "сэргэ". Считалось, что когда ветер колышет ленточку с написанными на них старомонгольским вертикальным письмом молитвами, тот, кто повесил ленту, посылает свои молитвы небесам, даже если он в это время занят другими делами. Истинное значение этого обряда с годами утрачено, и сегодня в таких местах чаще останавливаются, чтобы просто брызнуть спиртным в честь безымянного духа местности. Этот обычай возник из обряда "сасли бариха", согласно которому при любом молебне всегда делается возлияние местным эжинам молочным алкогольным продуктом - тарасуном, после этого - сам молебен, иначе молитва может не дойти. Нойон - небесный повелитель, спустившийся с неба. Название 13 северных повелителей в различных источниках не совпадает, однако некоторые из этих имен повторяются большинстве из них. Это хозяин острова Ольхон Хаан Хутэ баабай - по-бурятски. Обо - дословно "куча", "груда". Каменные туры широко распространены в Монголии и Бурятии, как правило, на вершинах гор и на перевалах у троп и дорог. Каждое обо имеет своего хозяина, ему преподносятся дары: пища, вино, хадак - лоскутки материи, ленты, платки. Считается необходимым регулярно класть еду, так как духам, хоть они и бестелесные существа, постоянно требуется пища. Каждый проходящий обязательно останавливался в таком месте и выполнял обряд жертвоприношения духу местности, в честь которого и складывался постепенно каменный тур. Вместо еды иногда оставляли щепотку табака, монету, пуговицу. Ценность вещи не имеет значения - важен сам факт приношения. Сейчас обо стало синонимом бурятского слова бариса. Этим словом стали называть все места, где производится приношение духам. Обряд жертвоприношения предкам с мясом и вином известен со времен Чингисхана. Со временем культ предков слился с вошедшим в практику культом обо. Многие обо расположены возле древних или поздних погребений потомков. Погребенные на горе шаманы, выдающиеся правители почитались уже как эжины. Эжины - хозяева местностей, гор, долин, хребтов, рек и озер. Земля, согласно шаманистским представлениям, является срединным миром, одухотворенным как в целом, так и во всех его частях. Поэтому каждая местность, гора, река, озеро, дорога, скала имеет своего эжина. Онгоны - специально изготовленные статуэтки из дерева, металла, камня или изображения на ткани. Онгонов делали для вселения в них духов с целью установления между ними и людьми таких отношений, при которых духи становились покровителями семьи, рода, ремесла. Появление онгонов относится к глубокой древности. По свидетельству Марко Поло у монголоязычных народов они были еще в XIII в. Аршан - название всех минеральных источников. У каждого аршана имеется место для жертвоприношений. Как правило обряды (угощение эжина аршана вином, привязывание ленточек) совершались дважды: по случаю приезда - с просьбой дать здоровье, и по случаю отъезда - в знак благодарности. Бурхан - восточно-монгольский топоним. Получил широкое распространение в языках жителей Центральной Азии и обозначает понятие "Бог", "Будда". Бариса - место, где производится приношение духам. Обычно на бариса устанавливается сэргэ - деревянные или каменные столбы. Сейчас возле столбов большое количество пустых бутылок. Это характерно для всех священных мест. Ни один шаманский обряд не проходил без использования наркотических или алкогольных средств, которые, как считалось, помогали шаману в его путешествии к духам. В Прибайкалье среди местного населения широко распространен обычай останавливаться у такого места, чтобы "капнуть", "брызнуть" спиртным в знак уважения к духу местности. Сэргэ - столб для коновязи. Установление сэргэ имело символическое значение: это моя земля, это место имеет хозяина. Сэргэ сооружалось два раза в жизни человека - в связи со свадьбой и со смертью. В прошлом у каждой юрты стояло сэргэ, "ибо пока стоит сэргэ - жива семья". Нельзя было разрушать сэргэ, пока оно само не придет в негодность. Сэргэ символизировал "древо жизни", "мировое дерево", объединяющее три мира. На столбе наносились три кольцевых канавки. Верхняя предназначалась для привязывания лошадей верховных небожителей, средняя - для лошадей обычных земных людей, нижняя - для лошадей представителей подземного мира. Сэргэ часто встречаются на барисе вблизи дорог и у юрт. http://express.irk.ru/baikal/legend/leg_op...rod/bar_bur.htm http://cultura.baikal.ru/baikal/harmony/si...e/history2.html http://www.auditorium.ru/books/436/p_2.htm http://www.tailnews.ru/b1.html http://www.zabrab.chita.ru/art050120020023...5300000340.html

Обряды свадьбы К обрядам свадьбы относились многочисленные обычаи, обряды и церемонии, среди которых можно выделить: обычай и определенный порядок выезда свадебного поезда и его встречи стороной жениха; цикл главных обрядов свадьбы — обряды поклонения невесты божествам (бурханам и онгонам) семьи жениха, их родовому очагу, старейшинам рода, старшим родственникам жениха (бэриин мургэл), а также обряд одаривания невесты (бэри байлгаха, байлгуур) , церемонии приглашения невесты в дом ближайших родственников жениха (бэри оруулха), обряд освящения новой юрты — разжигание нового очага в юрте молодых (шэнэ гал гуламта носоохо). Выезд свадебного поезда. Повсеместно у бурят выезд невесты сопровож - дался неоднократными возлияниями с молениями-призываниями, обращени-ем к духам-предкам, божествам-хозяевам местности, у которых просили бла-гословения и покровительства, счастливой жизни невесте. Почетный старик рода совершал моление с жертвоприношениями тарасуном и молочными про-дуктами перед выездом свадебного поезда и в пути около священных мест — бариса (горы, какого-нибудь дерева, камня и т. д.), у которых свадебный по-езд останавливался. У бурят-ламаистов, в частности, у селенгинских бурят во время остановок у священных мест ламы и хувараки совершали еще жертвоприношение теми же молоком и вином “хозяевам” четырех сторон света для благополучного прибытия в дом жениха. В свадебном поезде впереди невесты ехал всадник с развернутой иконой, изображающей божество Манзашири, прикрепленной к длинному шесту. Повсеместно при подъезде к улусу жениха свадебный поезд встречали специальные послы — угтамжа (встречающие) с водкой или тарасуном, молочными продуктами и закуской. У хоринских и селенгинских бурят здесь происходил своеобразный обряд-сценка с поэтическим диалогом: подъехавшие и встречающие на дороге якобы не знали друг о друге, и только в диалоге выяснялось, что подъехавшие — люди, ищущие пороза или верблюда (буха бэдэрээшэн, тэмээ бэдэрээшэн), а встречающие — люди местные, знающие, где надо искать пороза (верблюда), а в итоге и их владельцы. Затем встречающие угощали тарасуном и молочными блюдами представителей рода невесты, которые должны были побрызгать ими духам-покровителям рода и местности жениха, т. е. исполнить обряд поклонения местным божествам, совершив жертвоприношения, и выпить, обменявшись чарками с встречающими. Затем начинался традиционный обряд “тоолэй буляалдаха” — состязание между парнями двух сторон за обладание специально приготовленной обрядовой головой барана — тоолэй. Отнимая голову друг у друга, старались непременно оторвать ухо. Победить, т. е. захватить голову, должна была сторона жениха, поэтому для участия в состязании выбирались ловкие и сильные парни. Если голова оказывалась у парней с невестиной стороны, считалось, что невеста не будет счастлива в новом доме. И борьба, начавшаяся, как реальная проверка ловкости, физической силы и умения состязающихся, при намечающемся преобладании парней невестиной стороны, заканчивалась их уступкой стороне жениха. После этого свадебный кортеж двигался дальше. У предбайкальских бурят впереди свадебного поезда ехал “туруушэ” (дальше турушин) — передовой, ведущий — со стрелой с железным наконечником (ехэ h омо — большая стрела), украшенной шелковыми кистями и яркими лоскутками (залаа). По поверьям, назначение турушина везущего стрелу, заключалось в том, что он своей стрелой, которая внушала страх всякой нечисти (юушье айлгаха), расчищал дорогу, чтобы нечисть не приставала к едущим, не помешала благополучному прибытию свадебного поезда, разгонял злых духов, оберегая невесту и вообще будущую жизнь молодых от их козней. Завидев приближение свадебного поезда, молодежь, гости, собравшиеся к жениху на свадьбу, организовывали перед юртой во дворе национальный хороводный танец eхор. Турушин, подъехав на всем скаку, должен был, не останавливаясь, рассечь этот круг и проехать прямо к юрте. Нередко внутри этого огромного круга-хоровода горел костер, через который должен был перескочить конь турушина. По всей вероятности, это служило своего рода “очищением”. Ехор представлял собой как бы заслон, барьер, который должен был преодолеть турушин, прежде чем он мог войти в юрту родителей жениха. Подъехав к юрте, турушин. соскакивал с коня, которого тут же уводили, не задерживаясь, проходил в юрту, никого не приветствуя, и с одного маху втыкал привезенную стрелу в северо-западный ее столб. У некоторых групп аларских бурят, по сообщениям стариков, к приезду свадебного поезда под навесом с правой стороны юрты обязательно вывешивалось огниво (хэтэ), а около него на маленький столик ставились тарасун и сваренная баранья лопатка в деревянной посудине. Подъехавший турушин, соскочив с коня, в первую очередь, поклонялся огниву, отрезал с лопатки кусочек мяса и бросал в огонь, брызгал тарасуном и только после этого вбегал в юрту со стрелой. Церемонию поклонения огниву и хозяину огня исполняли и остальные приехавшие на свадьбу гости. Несомненно, что эти действия также относятся к комплексу обрядов жертвоприношения хозяину огня, а огниво в этом ритуале, видимо, выступает в качестве объекта поклонения как источник огня. Трудно сказать, сколь широкое распространение имел этот ритуал поклонения огниву, поскольку об этом в литературе нигде не указывается, а информаторам из других мест этот обычай неизвестен. У всех аларских бурят, по собранным материалам, около северо-западного столба сидел пожилой, крепкий мужчина. Если турушин считал этого мужчину достойным (достаточно сильным) , он становился ему с разбегу одной ногой на плечо и втыкал стрелу в столб как можно выше. Если же турушину мужчина казался недостаточно крепким, то он, как бы демонстрируя свое превосходство и силу, небрежно отпихивал (отбрасывал) его ногой в сторону. После удачного попадания стрелы, которая хвостом должна быть обращена на восток, начинались приветствия. Турушину подавалась сразу же большая чаша (сара) тарасуна или водки, которую ему следовало выпить в один прием, а затем спеть свою приветственную песню, на которую присутствующие тоже отвечали песней. Дальше начинались расспросы, разговоры и угощения. Турушином мог быть далеко не каждый, а лишь тот человек, у которого благополучно сложилась семейная жизнь (обязательно первый брак, здоровая жена, чем больше потомства, тем лучше). Кроме того, он должен был не только хорошо знать обычаи, все тонкости дипломатии и иносказаний, быть находчивым, остроумным, (холшор, шог зугаатай); высоко ценилась также его физическая сила и ловкость, т. е. он должен был олицетворять мудрость, силу и умение представителей своего рода. Мудрость турушина проверялась членами рода жениха с помощью различных вопросов по генеалогии рода, улуса, племени, истории, фольклору и т. д. Физическая сила требовалась для того, чтобы с одного размаха воткнуть в столб как можно выше стрелу, причем так, чтобы она осталась на столбе под прямым углом, а еще лучше, если в наклонном положении, оперением кверху. Сила и выносливость демонстрировались способностью выпить в один прием чашу объемом 1—1,5 литра тарасуна и не опьянеть. К тому же только хороший и ловкий наездник мог суметь повести лошадь так, чтобы расколоть на две половины огромный пляшущий круг — “ехор”. Конечно, и лошадь для этого подбиралась достаточно резвая. Кроме необходимости доказательства силы, ловкости и мудрости рода невесты, считалось очень важным, чтобы турушин достойно справился со всеми испытаниями еще и потому, что это связывалось, по существующей примете, с будущей жизнью молодых. Если лошадь турушина, не пугаясь, не останавливаясь, шла напрямик и раскалывала ехор, если ему удавалось одним махом крепко и глубоко воткнуть стрелу — будущее молодых обещало быть счастливым. Если турушина постигали неудача и заминка, это считалось дурным предзнаменованием. Поэтому турушинами назначались люди, способные достойно справиться с возложенными на них обязанностями, а тем самым предсказать счастливую жизнь молодым. У верхоленских и ольхонских бурят до конца XIX в. сохранилась еще традиция, согласно которой невеста и все сопровождающие выезжали только на верховых лошадях. Правда, при больших расстояниях использовали телеги и сани, особенно для стариков. В других районах этого древнего обычая уже не придерживались. На верховых лошадях ехали турушины и обычно молодые люди, а невеста и все остальные ехали на подводах. У балаганских бурят, видимо, сохранились элементы этого обычая. По свидетельству П. Ф. Требуховского, невеста выезжала из родительского дома непременно верхом и только в пути пересаживалась на подводу. Что касается наряда, в котором невеста ехала на свадьбу, то здесь тоже имелись свои особенности. У верхоленских, кудинских, унгинских, ольхонских, частично у аларских бурят невеста выезжала в нарядной, но в девичьей одежде. И свадебный наряд, т. е. костюм замужней женщины, одевался уже в доме жениха, представляя своеобразную церемонию с определенными правилами. Думается, что это более традиционная форма. У балаганских и у части аларских бурят одевание невесты в свадебный костюм происходило в родительском доме, в нем она и ехала на свадьбу. По всей вероятности, такой обычай появился позже и допускался при небольших расстояниях между улусами жениха и невесты. Любопытный обычай существовал у тункинских бурят. На свадьбу невеста ехала в мужской одежде, а в ее свадебный костюм наряжали парня-одногодка, который сопровождал невесту до того времени, пока не наступал момент переодевания ее в свадебный костюм. Во многих местах лицо невесты в пути закрывалось платком или покрывалом с прорезями для глаз. По поверьям, таким образом можно было обвести злых духов и уберечь невесту от их враждебных действий. У хоринских и агинских бурят, когда до дома (юрты) родителей жениха оставалось около километра, свадебный поезд встречали 10—15 всадников с жениховой стороны. От сопровождающих невесту отделялась также группа молодых всадников и начиналась отчаянная скачка — нара буляалдаан (буквально-отнимание солнца), обязательный обряд-состязание. Каждый старался проскочить перед противником, т. е. “отнять солнце”. Выигрывали ловкие и умелые наездники, у кого были быстроногие кони. Здесь никаких итогов не подводили, результаты ни на что не влияли. Повсеместно свадебный поезд до прибытия во двор родителей жениха объезжал вокруг юрты (усадьбы) по часовой стрелке от одного до трех раз. Этот традиционный момент нигде в литературе не зафиксирован, хотя о нем сообщают многие информаторы. Смысл таких действий, вероятно, заключался в стремлении запутать следы, обмануть злых духов, т. е. налицо снова та же предохранительная магия. Но возможно и другое объяснение. В этом обычае сохранились отголоски древнего культа солнца, которому поклонялись буряты в старину. Как пишет К. М. Герасимова, “с культом солнца в прошлом был связан белый цвет и круги”. О некогда развитом культе солнца в древности у бурят может свидетельствовать широкое распространение в оформлении различных бытовых вещей и комплексов мотива кругов. Особенно характерен этот мотив для свадебного наряда невесты: она увешана различными нагрудными украшениями из серебряных монет (дисков), ими расшита ее безрукавка и другие вещи из приданого. Эти круги, трансформировавшись, впоследствии стали восприниматься как знаки-талисманы, оберегающие счастье и благополучие новобрачных. Такова же, вероятно, символика и объезда невестой (свадебным поездом) по часовой стрелке вокруг юрты (усадьбы) жениха как пережиток культа солнца (круга почета). У предбайкальских бурят во дворе приехавших встречали национальной пляской ехор. Затем гостей уводили в помещение и размещали соответственно возрасту. Стариков и старух приглашали в юрту родителей жениха, причем мужчин усаживали на юго-западную сторону юрты, в правую половину, а женщин — на северо-восточную сторону, в левую половину. Молодежь приглашалась в другую юрту, если была приготовлена юрта и для жениха. Усадив гостей, в первую очередь подавали “сагаа” (молоко или другой молочный продукт) для первостепенного обряда сагаалха (принести молочным продуктом жертвоприношение духам покровителям), только после этого начиналось угощение. Для невесты специально готовилось особое помещение. У зажиточных бурят могла быть отдельная юрта, мог быть свободный дом, но обычно просто отгораживали занавесью — хушэгэ часть юрты или дома свекра. Наличие такого отгороженного занавесью уединенного места для невесты считалось настолько необходимым, что при отсутствии такового к потолку, к перекладине в юрте или даже во дворе под навесом подвешивали какой-нибудь платок или кусок ткани, символизировавший занавесь, т. е. отдельное помещение. Отсюда сама занавесь приобретала значение исключительно важного атрибута свадьбы. В некоторых местах такая занавесь входила в приданое невесты. Она привозилась заранее или вместе со свадебным поездом и тут же натягивалась. Невесту с подружками встречали специально назначенные женщины и после обряда “сагаалха ” уводили их в отведенное помещение. У большинства забайкальских бурят, когда прибывал свадебный поезд, почетные, пожилые мужчины отдельной группой подъезжали к коновязям перед юртой отца жениха, где их встречали молодые люди и, приняв коней, приглашали в юрту. Войдя в юрту, приезжие гости в первую очередь исполняли обряд поклонения бурханам. Главный сват со стороны невесты с поклонами подносил и клал на алтарь с бурханами хадаг, все вошедшие также с поклонами молились, и только после этого начинались традиционные приветствия (золголго), принятые обрядовые диалоги, а затем угощение. При этом рассаживали гостей, следуя установленному этикету, строго по рангу и возрасту: первым рядом с божницей садился старейшина невестиной стороны, вторым — такой же с жениховой стороны, а дальше по старшинству, вперемежку с обеих сторон. Приехавшие женщины и молодые мужчины подъезжали к новой юрте для молодоженов, которая ставилась поодаль, севернее отцовской юрты. Не слезая с коней, они трижды на рысях объезжали по ходу солнца новую юрту, а за ними следовали телеги с приданым невесты. Когда завершался третий круг объезда, устраивался следующий обряд свадьбы — дэрэ буляалдаан состязание за обладание обрядовым подголовником — дэрэ из приданого невесты (он лежал сверху на вещах). Парни с обеих сторон бросались к подголовнику, и начиналась борьба за его обладание. Каждая сторона старалась отнять его у другой, дело доходило до свалки. И если кому-то удавалось выдернуть подголовник и он оказывался в руках одного, то на этом состязание прекращалось и победившие вносили подголовник в новую юрту и клали на кровать молодоженов. Так же, как и в предыдущем состязании “тооолэй буляалдаха”, в борьбе за подголовник победа считалась предпочтительной для стороны жениха, но не обязательной. А невеста, подъехав, сходила с лошади и с провожатыми входила в новую юрту. Жених, встречавший невесту, садился на ее лошадь и трижды объезжал юрту отца, демонстрируя гостям достоинства лошади невесты и ее экипировки: свадебного седла, узды. У предбайкальских бурят, разместив приехавших гостей, приступали к исполнению одного из важных моментов свадебного ритуала. Два старика или шамана с каждой стороны у очага юрты отца жениха (отцы жениха и невесты садились рядом у очага) совершали обряд совместного поклонения божествам с жертвоприношениями. У унгинских бурят, например, это было обращение-поклонение прародителю бурят-булагатов Буха-нойон-баабаю и его жене Будан-хатан, затем духам-покровителям Хаатайтан и Уусайтан, за ними упоминались покровители огня Сахяадай-убгэн и его жена Сахали-хатан. Всех их просили покровительствовать соединению двух родов в родственный союз, благословить этот брак, который дал бы счастливое многочисленное потомство. У забайкальских, в частности у селенгинских, бурят проводился обряд турын сан табиха (буквально “воскурение по поводу свадьбы”). Обряд исполнял лама: он воскуривал благовонные священные растения и молился о благополучии молодой семьи, о предотвращении от нее несчастий и болезней. Цикл главных обрядов свадьбы — мургэмжэ, бэриин мургэл — обряды поклонения невесты. Они были распространены повсеместно и в основной сути были идентичны у всех групп бурят. Это поклонение невесты духам-покровителям, божествам (бурханам) семьи жениха, ее поклонение старейшинам рода жениха, свекру и свекрови и другим родственникам-мужчинам (братьям и дядьям) жениха, их родовому огню, благословение невесты. Эти обряды у всех бурят были столь обязательными при любом бракосочетании, что даже в случаях, когда при женитьбе свадьба не справлялась, обряды поклонения невесты проводились неукоснительно при присутствии основных участников обряда. По существу своему это были главные обряды свадьбы, хотя авторы, описывающие традиционную свадьбу бурят разных групп, не выделяют их. Брак считался оформленным и мог быть благополучным, “счастливым” только после исполнения этих обрядов, которые можно рассматривать как принятие невесты под покровительство семейно-родовых божеств и духов семьи жениха, приобщение невесты к его родовому очагу и поклонение представителям рода жениха в лице его родителей и старших родственников. В разных местах, у разных локальных групп бурят в проведении этих обрядов наблюдались отдельные различия и особенности в деталях, в аксессуарах, сопровождающих невесту лицах, в большей или меньшей полноте различных церемоний, их последовательности. У предбайкальских бурят главные обряды по обычаю совершались на следующий день. По всей вероятности, это было связано с тем, что невесту, как правило, привозили издалека, а главные обряды должны были проходить непременно днем, “пока солнце в силе” (наранай галтайда). Унгинские, балаганские, укырские, ольхонские, китойские буряты придерживались этого порядка довольно строго, поэтому свадебный поезд выезжал, сообразуясь с расстоянием так, чтобы приехать к вечеру в улус жениха. У кудинских и аларских бурят не существовало таких строгих правил относительно проведения “мургэмжэ”. Если расстояние между улусами невесты и жениха было небольшим и свадебный поезд успевал прибыть днем, то “мургэмжэ” проводилось в тот же день. “Мургэмжэ” рассматривается некоторыми исследователями, в частности С. П. Балдаевым, как обряд бракосочетания. На самом деле “мургэмжэ” представлял собой цикл обрядов, содержание и смысл которых были гораздо шире и глубже, чем только бракосочетание. Во многих местах эти обряды именовались “бэриин мургэл” — поклонение невесты. Основная же суть этих поклонений может быть рассмотрена как принятие или приобщение невесты к роду жениха как будущего члена посредством умилостивления родовых божеств, духов-покровителей семьи, покровителей домашнего очага. В разных районах Бурятии к последней трети XIX в. существовал различный комплекс всех обрядов и церемоний свадьбы. Неодинаковым было и их оформление. Однако везде сохранились главные обряды свадьбы, т. е. “мургэл” невесты, хотя кое-где несколько упростившиеся, и только после исполнения их брак рассматривался как законный. Наиболее сложным, обставленным определенными действиями с конкретным оформлением, был церемониал мургэла у унгинских бурят. Достаточной сложностью отличался этот цикл у балаганских, укырских и аларских бурят, хотя у них уже отсутствуют некоторые моменты, характерные для церемоний унгинцев. Своеобразен был церемониал у кудинских, верхоленских и ольхонских бурят. Чрезвычайно интересным и своеобразным был мургэлгэ у всех групп забайкальских бурят-ламаистов. Все эти особенности, различия, своеобразие и содержание существовавших церемоний заслуживают серьезного внимания, поэтому мы остановимся на них подробнее. Повсеместно по существовавшей традиции у бурят невеста для исполнения обряда поклонения роду жениха должна была предстать в новом для нее облачении, как бы свидетельствующем, что отныне кончается ее девичество, и она, приобщаясь к чужому роду, переходит в разряд замужних женщин. Поэтому ее свадебный, так сказать, венчальный костюм представлял собой праздничный наряд замужней женщины. Во всех районах одевание и причесывание невесты представляли торжественную церемонию. И не только потому, что ее наряжали в праздничный наряд для ответственных церемоний, но и потому, что отныне она навсегда расставалась с девическим нарядом и ее одеянием становился убор замужней женщины. В большинстве мест эта церемония происходила в доме жениха, за специальной занавеской или в отдельной юрте, куда уводили невесту. Если кое-где, как отмечалось выше, невеста могла приезжать и в свадебном костюме, то причесывание ее происходило только в доме жениха, и этой церемонии придавалось особое значение. У предбайкальских бурят одевать и причесывать невесту назначались родственницы со стороны жениха, причем эту роль могли выполнять только женщины счастливые в семейной жизни, живущие в первом браке и в достатке, чадородливые, лучше, если дногодетные (бутэн бурэн, hалааhандараагуй, басага хубуутэй). Помогали им подружки невесты. Быт Обряды свадьбы Девичья коса расплеталась и создавалась специальная свадебная прическа, в которой невеста должна была пройти главные обряды свадьбы — бэриин мургэл. Волосы невесты расчесывались гребнем матери жениха и заплетались мелкими косичками, которые назывались hабига, иногда hаншаг (по-видимому, потому что заплетались на висках: hаншаг — виски; со временем этим термином стали называть и височные украшения), причем непременно с правой стороны на одну больше, чем с левой: справа, как правило, 9 косичек, а слева — 8. По сведениям М. Н. Хангалова, 9 кос на правой стороне у бурят-шаманистов означали западных 90 хатов (добрых духов-гениев), а 8 кос на левой стороне — восточных 80 хатов (враждебных духов-гениев). У западных монголов также существовал обычай, который приводит Г. Р. Галданова, заплетать невесте восемь и девять косичек, что означало, как она пишет, “пожелание невесте чадородия, большого потомства — родить восемь девочек и девять мальчиков — и символизировало единство женского и мужского начал, сочетание невесты и жениха. Нужно полагать, данная числовая символика выражала семантическую связь с культом солнца и луны”. В традиционных представлениях бурят солнце и луна почитались как супруги, “податели жизни на земле”, и солнце изображалось восемью концентрическими кругами (женское начало), а луна — девятью (мужское начало). Заплетенные таким образом косички украшались на концах подвесками из коралловых бус, золотых и мелких серебряных монет. На голову надевали различные украшения, варьирующиеся в разных районах (юбуун, h аншаг, саажа, бортого малгай и др.) Заметим, что большинство из них относилось к свадебным украшениям невесты и в дальнейшем не входило в наряд замужней женщины. У забайкальских бурят, в частности у всех групп хоринских и селенгинских бурят, торжественная церемония причесывания невесты перед поклонением семейно-родовым божествам семьи жениха происходила в отдельной юрте, но специальная свадебная прическа нигде не отмечена. На этой церемонии девичью прическу заменяли сразу на прическу замужней женщины. Проводили церемонию причесывания невесты приехавшие вместе с ней молодые женщины, ее замужние родственницы, а у селенгинцев — еще и парень-ровесник, также из числа ее родственников, которому отводилась роль расплести девичьи косы. А женщины, расчесав волосы невесте, заплетали две косы, которые наряжались различными украшениями (туйба, хонтул, шэбэргэл и др.), и надевали соответствующие головные уборы. Таким образом, у названных групп бурят невеста уже с этой свадебной церемонии окончательно переходила на прическу замужней женщины. Свадебный костюм (в дальнейшем праздничный костюм замужней женщины) дополнялся разнообразными шейными и нагрудными украшениями, браслетами и кольцами. Тем временем шла подготовка к церемониям мургэла (в некоторых местах мургэмжэ). Во всех районах предбайкальских бурят мургэл начинался во дворе. Для этого готовились определенные атрибуты на юго-западной стороне юрты отца жениха. Здесь совершались главное поклонение невесты и ее благословение для приобщения к роду жениха. Оформление этого места в разных районах было неодинаковым. У балаганских, укырских, унгинских и аларских бурят это место называлось туургэ. Само слово туургэ (дальше тургэ) обозначало освященную березку, но на свадьбе им называлась не только березка, но и весь комплекс предметов, помещаемых около нее. У всех названных бурят на березку вешался костюм замужней женщины (обычно костюм матери жениха), остальные же предметы варьировались. У унгинских и укырских бурят на березку вешали семейные онгоны, которые были важным атрибутом тургэ, чего не наблюдалось у балаганских и аларских бурят. По всей вероятности, этот обычай был утрачен. У кудинских, верхоленских и ольхонских бурят березка (тургэ) на свадьбе неизвестна. Главным атрибутом во дворе на месте поклонения невесты являлись онгоны, разложенные на белом войлоке. Около онгонов могла лежать женская шуба или одеяние, похожее на юбку из волчьей шкуры, либо просто шкура с головы волка. В большинстве районов (у балаганских, унгинских, кудинских, верхоленских, ольхонских бурят) около березки или разложенных онгонов зажигали костер. Рядом на белый войлок клали голову заколотой для свадебных угощений лошади (или барана), причем так, чтобы она была ориентирована носом на юг . Кроме того, для жертвоприношений ставили вареное мясо и вино. Около костра сидел урооршэ, юроолшэ (дальше юролшин) — благословитель, обычно почетный сородич (могло быть один-три юролшина). Рядом с ним могли находиться еще несколько стариков, а иногда и отцы жениха и невесты. У аларских бурят место поклонения невесты оформлялось значительно проще. Тургэ представляло собой березку, на которой висел женский костюм. Около них сидел старик — юролшин. Наличие женского костюма на месте поклонения невесты, как нам думается, символизировало материнское начало. Упоминая об одеянии из волчьей шкуры, М. Н. Хангалов, описавший этот обычай, не расшифровывает его смысла, но указывает, что такое одеяние — пережиток древнего охотничьего быта. Скорее всего в этом отразились отголоски тотемистических верований. Род шоно (волка) — один из древнейших и наиболее многочисленных родов верхоленских и ольхонских бурят, которые считали своим родоначальником серого волка и почитали его. И обязательное наличие одеяния из волчьей шкуры или шкуры с головы волка в данном обрядовом комплексе свидетельствовало о пережитке у указанных групп бурят культа волка, которому как тотему должна была поклониться невеста наряду с поклонением родовым онгонам. Обычай класть голову лошади или барана на белый войлок, как нам кажется, относится к очень древним и объясняется особым почитанием этих животных. Оно исходило из той огромной роли, какую лошадь и овца играли в жизни бурят, в прошлом кочевников. Некогда они были основным источником средств существования, давая, помимо мяса и молока, шкуру, шерсть, волос. И отсюда их огромное ритуальное значение: как самое ценное и важное для жизни человека, именно они приносились в жертву богам и духам. Большое место в культовых действиях занимало не только их мясо, но и шкура, и шерсть, и волос. После того, как заканчивалось приготовление к исполнению обрядов мургэла, невесту выводили во двор, и она в сопровождении свиты торжественной процессией направлялась к месту поклонения. В оформлении этой процессии также наблюдались различия. Для аларских, унгинских, балаганских и укырских бурят характерны определенные моменты: лицо невесты закрывалось белой тканью с прорезами для глаз, над ней натягивалась большая шаль в виде своеобразного балдахина, которую держали на четыре угла молодые парни —hарабша (букв. навес). С левой стороны невесты становилась замужняя женщина, представлявшая сторону жениха, называемая эхэ (мать), которая должна была сопровождать невесту во время всех церемоний мургэла и как бы руководить всеми действиями. Ею чаще была женщина, которой поручалось одевание и причесывание невесты. Прежде чем приблизиться к месту поклонения — тургэ, невеста со свитой совершала обход вокруг юрты свекра. По сообщению С. П. Балдаева, молодые обходили усадьбу родителей жениха. И после этого процессия подходила к месту поклонения. У кудинских, верхоленских и ольхонских бурят такого обхода юрты невестой перед поклонением онгонам не было, как не было и балдахина над свитой невесты. Невеста с сопровождающими ее лицами шла непосредственно к месту поклонения. Отмечается своеобразие и в участии жениха в церемонии поклонения. У унгинских, кудинских, верхоленских и ольхонских бурят невеста к месту поклонения родовым и семейным онгонам шла вместе с женихом, причем у унгинских бурят жених с самого иачала вместе с невестой исполнял церемонию обхода юрты. Подойдя к месту поклонения, молодые низко кланялись онгонам и юролшину — старику-благословителю. Юролшин трижды произносил благословение молодым, а они каждый раз делали шаг вперед, кланялись онгонам и всем сидевшим около них. Благопожелания произносили помимо главного благословителя и остальные старики. Произнося благословение — юреел, старики приносили а жертву огню кусочки сваренного мяса. Этим благословениям-юреелам придавалось огромное значение, так как в их поэтических текстах содержалось не только обращение-просьба к божествам, духам-покровителям благословить невесту, принять ее под свое покровительство как нового члена, но и просьба-призывание, просьба-пожелание счастья новому супружескому союзу, богатства, семейного благополучия и непременно плодовитости. Эти бла-гопожелания звучали как магические заклинания, в которые вкладывалась вера в магическую силу слова. У аларских бурят вся церемония выглядела иначе: Когда свита невесты направлялась против часовой стрелки вокруг юрты, жених с дружками шел с другой стороны навстречу. На северозападной стороне юрты обе группы встречались. Жених, кланяясь, подходил к невесте и становился справа от нее под балдахин — hapa6шa, после чего процессия поворачивалась обратно. Жених во время шествия отбирал миткалевую ленточку, которая была привязана на правой руке невесты. Однако благословение невесты у тургэ, по сообщению И. М. Этагорова, происходило без жениха. Некоторые информаторы подтверждают эти сведения, другие же их отрицают, утверждая, что благословение юролшина у тургэ жених и невеста принимали вместе. По описанию П. Ф. Требуховского, у балаганских бурят жених также не участвовал в церемониях мургэла. Невеста с посаженой матерью и дружками совершала обход юрты и обряд поклонения у тургэ с благословениями юролшинов. Жених подходил к невесте уже у дверей юрты отца и старался отобрать миткалевую ленточку-кольцо. Так же было и у укырских бурят. Жених не принимал участия ни в обходе юрты, ни в обряде поклонения онгонам и благословения старцев. Зато во всех этих церемониях невесту сопровождали посаженая мать и молодой парень. Жених же только перед входом невесты в юрту свекра должен был отобрать повязанную на ее палец ленточку-кольцо. Более того, жених мог и не быть на свадьбе во время мургэла невесты. Правда, в этих случаях невеста несла в правой руке стрелу, которая символизировала душу мужчины, в данном случае душу жениха. Все вышесказанное, на наш взгляд, позволяет предположить, что присутствие жениха на обряде благословения у тургэ (или онгонов) и осмысление данного обряда как акта бракосочетания — явления более поздние. Это подтверждается и тем, что главной фигурой на этом обряде была невеста. Ее поклонение онгонам, юролшинам и старикам, сидящим около костра, их многократное благословение, произнесение благопожеланий (юреелов), во время которых бросали кусочки мяса в жертву огню — все это, несомненно, означало умилостивление родовых божеств и духов для принятия невесты под их покровительство, т. е. приобщение невесты к роду жениха. М. Н. Хангалов писал, что урооршэ у тургэ благословляет невесту в знак того, что он принимает невесту в свою общину. После этого поклонения невеста с посаженой матерью — “эхэ” и другими сопровождавшими ее лицами входила в юрту свекра для исполнения последующих обрядов мургэла. Лишь в некоторых районах в юрту вместе с невестой входил и жених, хотя, как правило, это было необязательным и даже непринятым. Важным считалось то, что невеста первой вошла в юрту. По поверьям, любого другого мог опередить и пройти в юрту нечистый дух и повредить новобрачным. У аларских, укырских бурят, чтобы уберечь вход от нечистого духа, навстречу невесте кидали зерна ржи, именуемые “будаа”, которых боялись злые духи. В юрте за очагом на северо-западной стороне (хоймор тала) сидели свекор со свекровью и старшие родственники жениха, а также могли присутствовать приехавшие родители невесты. У аларских , янгутских, бильчирских и унгинских бурят невеста, входя в юрту, бросала отцу жениха “хаялга” (подношение) — двух-трехметровый отрез ткани, причем у первых трех групп бурят к ткани привязывалась узда. Деталь исключительно любопытная. По мнению М. Н. Хангалова, наличие узды означало, что “невеста теперь уже полная хозяйка, и она должна быть послушна, как обузданный конь”. Как нам кажется, это объяснение несколько произвольно. Думается, что подношение узды — это отголосок, вероятно, существовавшего в древности обычая дарить коня. А ткань, надо полагать, — трансформация овчин, поскольку покупные ткани стали широко употребляться примерно с середины XVIII в. А то, что в старину овчины преподносились в качестве свадебных подарков, подтверждается сообщениями Ланганса (конец XVIII в.). Исполнение обрядов мургэла невесты в юрте свекра повсеместно характеризовалось тождественностью всех основных моментов, различаясь в отдельных деталях. У некоторых селенгинских бурят поклонения невесты начинались с благословения ламы в юрте свекра, в других же местах так же, как и у агинцев и тункинцев, благословителем был не лама, а старейшина жениховой стороны — убгэн туруу произносил он свои благопожелания во дворе во время троекратных земных поклонов невесты и ее свиты (жениха и двух женщин, одна из которых была с жениховой стороны, а другая — с невестиной) при приближении к юрте свекра. У западных бурят невеста, войдя в юрту, с посаженой матерью (эхэ) становилась перед очагом на войлочный потник. Начинался обряд уухэ хаяха (бросание жира), для которого заранее был приготовлен сваренный, мелко накрошенный жир, обычно курдючный. “Эхэ” подавала жир невесте, та, кланяясь, бросала несколько кусочков в огонь очага, а затем трижды с силой обеими руками кидала жир в обнаженную грудь свекра, который сидел за очагом, приготовившись к этому обряду. Очень важным считалось метко попасть в грудь свекра, потому что это было связано с поверьем о будущем благополучии новобрачных. Свекор часть жира бросал в огонь, немного съедал сам, остальное раздавал присутствующим, и те его съедали. Таким образом, жир, поднесенный невестой, должен был полностью съеден. У бурят-ламаистов обряды мургэла в юрте свекра начинались в первую очередь с троекратного поклонения бурханам на божнице и молитв. Затем уже у селенгинцев невеста вместе с двумя подружками давали каждой по горсти курдюка, и те, трижды кланяясь, кидали его в грудь свекру, затем поочередно ближайшим родственникам жениха или почетным старикам. Каждый из стариков произносил благопожелания. Затем поклонения невесты принимала свекровь, которая для этого обнажала правую грудь, и невеста с подружками с поклонами кидали в нее жир. У агинцев и тункинцев бросала жир только невеста всем присутствующим, включая свекровь, а поклонялись вместе с ней, адресуя отдельный поклон каждому сидящему, и жених, и сопровождающие женщины. Как видим, у забайкальцев поклонения невестки и подношения жира удостаивались не только свекор, а все старшие родственники жениха. Смысл этого обряда расшифровывается исследователями по-разному. М. Н. Хангалов писал, что “обряд “уухэ хаяха” означает, что невеста, входя в дом мужа, приносит честь, изобилие и потомство, что она обещает быть верной женой и дочерью”. По мнению П. Ф. Требуховского, “кидая сало в грудь свекра, невеста, тем самым, отдает себя в полное его подчинение — приносит клятву уважать и слушаться, почитать как бурхана (божество. — К. Б.), не садиться на его место, не заходить дальше третьего камня очага на его западную сторону. Совершая этот обряд, невеста приобщается к семье свекра, становится родной в его доме”. Наиболее верным представляется объяснение С. П. Балдаева. Он пишет: “Жир, сало, курдюк символизировали собой счастье и богатство, а также то, что молодая, вступая в жилище свекра, принесла довольство родителям жениха, что старость свекра будет обеспечена”. Повсеместно после обряда “уухэ хаяха” следовал обряд поклонения домашнему очагу — галда тоho адхаха (поднесение масла огню). Невесте подавалось в чаше растопленное масло. Поклонившись очагу и обведя чашей над очагом три раза, она лила масло на огонь. По бытующей примете, если огонь, ярко вспыхнув, поднимался до дымохода, это предвещало счастливую жизнь. Затем невеста, кланяясь, поворачивала поленья в очаге и подкладывала новые. Как пишет М. Н. Хангалов, это означало следующее: как увеличивается огонь очага, так должно умножаться семейство мужа, а также то, что она становится хозяйкой дома. Суть данного обряда, по нашему мнению, заключалась в поклонении духу-хозяину домашнего очага (родовому огню), который считался покровителем семьи, умилостивление его принесением жертвы в виде масла, обязательство всегда чтить и “кормить” его. “Мургэл” заканчивался одариванием невесты, именовавшимся барилга бариха (подносить подарки) или басага байлгаха, байлг yyp (буквально “байлгаха” — остановить, заставить стоять). Невеста с посаженой матерью переходила на левую сторону от очага. Первым подносил подарок свекор, сопровождая его благопожеланиями. Невеста несколько раз низко кланялась ему. Затем одаривали ее свекровь и другие родственники и гости. Невеста каждый раз, кланяясь, принимала подарок обеими руками, тем самым выражая почтение и уважение, и передавала его посаженой матери. Одаривали золотыми и серебряными монетами, деньгами, кольцами, браслетами, платками и др. Отныне невеста признавалась членом рода мужа, становилась хозяйкой новой семьи, дома. Исполнением всех обрядов мургэла она как бы приносила клятву подчиняться этому роду в лице свекра и старших родственников мужа, которые отныне становились для нее хадам, хадамууд, т. е. признавала над собой их власть, обязывалась соблюдать все обычаи и религиозные правила в юрте свекра, выполнять все обязанности невестки (бэри). Церемонии приглашения невесты (бэри оруулха). У предбайкальских бурят, в частности унгинских, янгутскнх и аларских бурят, обрядами мургэла не заканчивались церемонии приобщения невесты к роду жениха. После свадебного пиршества в доме родителей жениха невесту с гостями приглашали ближайшие его родственники. Эти приглашения назывались “бэри оруулха” — прием невесты. Ее сопровождали посаженая мать и подружки, жених на эти приглашения не ходил. В каждом доме повторялась церемония поклонения невесты. При входе в дом или юрту невеста (или кто-либо из сопровождающих ее лиц), стоя у дверей, бросала “хаялга” — подношение в виде ткани, иногда платок и узду. Затем она совершала обряд “сагаалха” — поднесенный молочный продукт капала на огонь очага, отпивала немного и передавала другим. После этого ей подавали в чаше растопленное масло для обряда кормления хозяина очага, которое она выливала на огонь. По окончании этих церемоний невеста вместе с эхэ, оставаясь у очага, поклонялась сначала хозяину, затем хозяйке, и те одаривали невесту разными вещами в зависимости от состояния. Затем невесту с посаженой матерью и подружками усаживали за специальный стол и угощали. Все указанные действия считались обязательными. Эти приглашения невесты родственниками жениха с соблюдением определенных действий могут быть рассмотрены как дальнейшие церемонии приобщения невесты к роду жениха: подношением подарков (ткани, платков) она как бы выражала свое уважение к старшим родственникам жениха, а кормлением хозяина очага в каждом доме она умилостивляла хозяина родового очага, родовых божеств. Обряд освящения новой юрты. У предбайкальских бурят он назывался шэнэ гал гуламта носоохо. Если к моменту свадьбы у жениха была приготовлена отдельная (новая) юрта, то после обрядов мургэла (у верхоленских бурят между обрядами) справлялась церемония освящения новой юрты. Собирались в юрту молодые гости — местные и приезжие. Главным моментом этой церемонии было разжигание нового очага — шэнэ гал гуламта носоохо — причем обязательно только от огня очага предков. Для этого один из почетных сородичей жениха приносил из очага юрты отца горящую головню и зажигал огонь в новой юрте. Это была древняя церемония раздела родового огня. Молодых усаживали напротив очага. От их имени один из стариков совершал моление, обращаясь с призываниями к хозяину огня от имени новой семьи, чтобы божество огня взяло их под свое покровительство. Свадебные гости приглашались ко всем родственникам жениха по очереди. Пиры, следовательно, могли продолжаться несколько дней. У кудинских, верхоленских и ольхонских бурят свадебное гуляние заканчивалось в день мургэла невесты. К концу дня гости разъезжались, попраздновав только один день. У балаганских, унгинских и аларских бурят свадебное гулянье продолжалось несколько дней (от 3 до 6 дней). Эти различия в продолжительности свадебного торжества можно объяснить особенностями их приготовления и проведения. У первых более сильны были традиции родовой общности, патриархальных отношений, что особенно ярко проявлялось при отправлении свадьбы сородича. Свадьба готовилась всем улусом сообща. Родственники и одноулусники помогали жениху деньгами, готовили тарасун, молочные блюда и мясо для угощения свадебных гостей. В день свадьбы все собирались в дом родителей жениха и приносили (или привозили) заготовленные продукты и тарасун. Эти приношения назывались “нэмэри” (прибавка) . Тарасун сливался в общую посудину (кадушку), которая специально стояла где-нибудь у входа в юрту, и потом шел на угощение. Как пишет М. Н. Хангалов, “выходит, что все общество сообща угощает гостей, а не один жених или родные жениха”. Причем на свадьбу не приглашали, а только объявлялся день, и каждая семья готовилась к нему. Таким образом, гулянье было сосредоточено только в доме жениха, т. е. весь улус единым домом справлял свадьбу, которая завершалась в один день. У балаганских, унгинских и аларских бурят тоже существовала родовая помощь в отправлении свадьбы. Поскольку основные торжества и угощение проходили в доме жениха, то и здесь бытовал “нэмэри”, но в более ограниченных количествах. Широко практиковался обычай, по которому каждый родственник жениха должен был в своем доме самостоятельно принять свадебных гостей. Приглашение, прием и одаривание невесты ближайшими родственниками было установившейся нормой. Принимали гостей и остальные одноулусники. На все это уходило несколько дней. Таким образом, и для этой группы бурят характерна родовая солидарность, но уже значение и роль отдельной семьи настолько утвердились, что это внесло свои поправки. Так или иначе, свадьба была общественным событием. Перед отъездом свадебных гостей сторона жениха одаривала их: мужчинам преподносились новые рубашки, женщинам — платки, рубашки. Для матери невесты нередко готовилось новое платье. У кудинских бурят сохранялся старинный обычай дарить старухам овечьи шкурки. У всех групп забайкальских бурят по завершении всех обрядов свадебное пиршество проходило только у родителей жениха, для проведения которого все родственники приносили “нэмэри”. В процессе угощения гостей происходил взаимный обмен подарками между родственниками жениха и невесты. Повсеместно было в обычае, провожая гостей, давать родителям невесты мясо и тарасун, чтобы они по возвращении устраивали угощение оставшимся дома. Возвращать пустой посуду, в которой родственники невесты привозили мясо и вино на свадьбу, считалось большим грехом. Кроме того, перед самым отъездом, когда гости усаживались на подводы, подавали тарасун, часть которого выпивали тут же, остальное брали в дорогу. Такой тарасун назывался “ухэрэй архи” (буквально “вино скота”). М. Н. Хангалов объясняет данный обычай как своеобразный выкуп за скот: в далекую старину свадебные гости, если оставались недовольны угощением, уезжая домой, угоняли скот, который по возвращении кололи и устраивали угощение сородичей. Угон скота к концу XIX в. у унгинских, и аларских бурят превратился в своеобразное игрище, в котором представители двух родов состязались в ловкости, мастерстве верховой езды и быстроте: гости пытались угнать скот, а местные должны были его отбить. Вместе с гостями в большинстве случаев уезжала и новобрачная. Вообще возвращение невесты после свадьбы в дом родителей считалось повсеместно общепринятым обычаем, зато сроки пребывания в родительском доме по предварительной договоренности были разными: от 10 дней до нескольких недель, а иногда полгода и даже больше. Не соблюдался этот обычай лишь в том случае, когда невеста привозилась издалека или когда помощь невестки безотлагательно требовалась в доме свекра. Обычай возвращения невесты после свадьбы домой был широко известен у многих народов. В литературе он получил название “обычая возвращения домой”. По мнению исследователей, это пережиток матриархальных отношений, в частности былой матрилокальности брака. Окончательный приезд новобрачной на постоянное жительство в дом мужа именовалось “hyyxaapaa ерэхэ”. В условленный срок за женой ехал молодой муж с дружками или она приезжала сама с несколькими провожатыми. Приезд ее сопровождался новым гуляньем. Интересный обычай, связанный с возвращением новобрачной в родительский дом, бытовал в конце XIX в. у аларских бурят. Когда бы свадьба ни состоялась, в первое лето замужества молодая обязательно возвращалась в сено- и в хлебоуборочную страду работать в хозяйстве своих родителей. Родители мужа не имели права возражать против этого. Отклонения от этого обычая могли быть при обоюдном соглашении, если в хозяйстве свекра не хватало рабочих рук, а для найма батраков не было средств.

http://www.baikal.ru/bc/hoz_rel.htm ХОЗЯЙСТВО И БЫТ БУРЯТ (XVII — ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XVIII в.) В XVII и первой половине XVIII в. хозяйство бурят основывалось на сочетании скотоводства и других занятий с “домашней промышленностью”. Оно может быть реконструировано при помощи различных дошедших до нас данных. Не все они в одинаковой степени, к сожалению, точны. Замечание это касается в первую очередь статистических источников. Однако не подлежит сомнению, что основным занятием бурят ко времени прихода русских и на протяжении всего XVII столетия было скотоводство. Больше всего буряты разводили лошадей, далее следовал крупный и мелкий рогатый скот (овцы, козы). В отличие от забайкальских бурят западные буряты верблюдов почти не разводили. Скот круглый год пасся на подножном корму, поэтому в снежные зимы или в период гололедицы много скота погибало от бескормицы. Случаи массового падежа скота, описанные Н. Бестужевым в замечательном очерке “Гусиное озеро” применительно к XIX в., в рассматриваемый исторический отрезок времени бывали гораздо чаще. Нужда в запасах сена на зиму стимулировала сенокошение в хозяйстве западных бурят. Начало сенокошения источники фиксируют приблизительно 80-ми годами XVII в. Указом Иркутской приказной избы за 1688 г. на имя Б. Ербанова, поселившегося с сородичами в аларских степях, предписывалось “сенные покосы... городить крепкими огородами”. Скотоводческое хозяйство бурят носило кочевой характер. В Предбайкалье в конце XVII в. существовала цикличная форма кочевания, заключавшаяся в кочевании по временам года: зимник — летник — осенник — весенник. Применительно к середине XVIII в. источники отмечают наличие двухразовых перекочевок: зимник — летник и обратно. Замечательное описание бурятского хозяйства и быта середины XVIII в. дал Ф. Ланганс в “Собрании известий о начале и происхождении разных племен иноверцев Иркутской губернии”. Ф. Ланганс отмечал, что “буряты — народ пастушеский: в скоте состоит их богатство: они содержат лошадей, коров, овец, коз. Зимой скот ходит в степях и сам добывает себе корм, взрывая снег копытами”. Падеж скота, происходящий во время глубоких снегов и гололедицы, “научил многих сено косить не только для довольства молодого скота, но иногда и на продажу”. Свиней и домашней птицы буряты не имели. Heкоторые буряты, особенно жившие около Балаганска, “производят хлебопашество с довольным успехом”. Значительное распространение получило кузнечное дело. Бурятские кузнецы особенно славились искусством насечек серебром по железу. Фигурными насечками украшали узду, седло и весь “конский убор”. Мужчины изготовляли луки, стрелы, колчаны, деревянную посуду, столы, скамейки и пр., строили юрты. Женщины катали войлоки, мяли кожи , выделывали овчины и “всякую мягкую рухлядь”, сучили веревки из конских волос, приготовляли нитки из жил, шили мужское и женское платье. С детских лет приучаясь ездить верхом, буряты становились прекрасными наездниками. Для езды, кроме лошадей, служили быки. Оружие охоты составляли лук и стрелы, некоторые имели винтовки, заимствованные у русских. “Употребление оружия достигало высшей степени совершенства”. Особенно искусно буряты владели луком. Мчась на лошади, на всем скаку они попадали в стрелу, вогнутую в землю, затем, проскакав сажен десять, попадали в новую мету. Пешие били в цель из лука на пятнадцать—двадцать сажен; в высоту выбрасывали стрелы сажен в сто и более. Западные (предбайкальские) буряты жили в неподвижных низких юртах, сделанных из тонких бревен. Юрты — четырех-пяти- и шестиугольные. Несколько юрт, поставленных вместе, составляли улусы, разделявшиеся на зимние и летние. Войлочные и берестяные юрты у них встречались редко. Крыша юрты делалась из тонких бревен, сведенных вверху острием и лежащих на четырех столбах, поставленных внутри юрты. В середине ее — отверстие для дыма от разложенного в очаге огня. В 80-х годах XVIII в. еще не многие буряты строили себе русские избы с печами. В юртах же печей не было, поэтому с осени до лета там день и ночь горел огонь. В юрте лежало несколько войлоков, домашняя утварь, ящики, обшитые кожами, топоры, таган с горшком или чугунным котлом. Первым местом в юрте считалась левая сторона от входа, около нее садились гости. Женщины располагались против двери. Между ними и гостями находилось место хозяина. Одежду бурят составляла овчинная шуба, длиною до икр, с долгими рукавами. Вверху они были широкими, по концам — узкими. У богатых рукава имели опушки из выдры. В жаркое время шерсть заворачивалась наружу. Кафтаны шили из кожи, а у богатых — из сукна и шелка. Рубахи носили только богатые, да и то редко. Обувь (вид сапог) имела широкие кожаные голенища. Штаны также кожаные, широкие и долгие, чулки выделывались из тонкой кожи. Подпоясывались ремнем, украшенным медными или железными насечками, с пряжкою. Некоторые украшали его серебряным убором и корольками. На поясе носили нож и кожаную сумку с приделанным внизу огнивом. В ней находились кремень и трут. Многие носили серьги и кольца. Волосы на голове брили или коротко стригли, оставляя посредине маленький кружочек с длинными волосами. Их заплетали в одну, а иногда в две-три косички. Носили меховые шапки, некоторые имели малахаи — остроконечные шапки с кистями из лошадиных волос, выкрашенными красною краскою. Женская одежда походила на мужскую. На обычную одежду женщины надевали безрукавки из китайки, сукна или шелковой материи. Волосы заплетали в две косы, которые висели через плечи на груди. К косам приплетали черные лошадиные волосы, закрепляя их свинцовыми кольцами. Обыкновенно косы обшивались какою-либо материей. Такая обшивка — вид футляра — называлась шибирги. Девушки заплетали во все стороны до двадцати кос, привешивая к ним серебряные монеты, корольки, медные, железные и оловянные кружочки. На шею надевали украшения из корольков и бисера. Лучшей пищей у скотоводов считалась жирная баранина. Они питались также мясом скота, зверей, птиц, съедобными растениями. Буряты выменивали и покупали муку, но не пекли из нее хлеба, а варили кашицей или похлебкою. Бедные почти всегда приготовляли для себя запасы арсы. Она представляла собою вид творога, который получали по заквашиванию коровьего и кобыльего молока и перегону из него молочного вина. Густыми творожными остатками плотно наполняли турсуки, закупоривали их и зарывали в сырую землю. Там арса хранилась до наступления морозов. Зимою ее варили в молоке и воде. Некоторые сушили творог, клали его кусками в чашку, разводили и пили. Летом запасались мангиром — полевым луком, употребляя его с мясом и рыбой. Употребляли в пищу также сарану и корни других съедобных растений. Напитки бурят составляли: сыворотка, квашеное молоко и обычное молоко коровье, кобылье, овечье, верблюжье, молочное вино (архи, тарасун) и чай. В 80-х годах XVIII в. в хозяйстве бурятского населения преобладало еще кочевое скотоводство, но вместе с тем наметились уже новые элементы, которые получили в дальнейшем более значительное развитие. Некоторые скотоводы, особенно балаганские, идинские, кудинские, стали заниматься и земледелием, возрастало сенокошение. У предбайкальских бурят перекочевки ограничивались переходами из летников в зимники и обратно. Распространялись, как признаки кочевого быта, деревянные юрты, появлялись, хотя и в небольшом количестве, постройки русского типа. Хозяйственные и материально-бытовые потребности буряты удовлетворяли не только собственными средствами (натуральное хозяйство), но и путем покупки на рынке (железо, медь, металлические изделия и сельскохозяйственные орудия, ружья и охотничьи припасы, ремесленные инструменты, мука, чай и текстильные материалы). В свою очередь буряты доставляли на рынки скот и продукты скотоводства, пушнину, “изделия из своей домашней промышленности”, строительные материалы, дрова, продовольствие и шерсть для казенных промышленных предприятий. Они участвовали в перевозке серебра из Нерчинских заводов, обслуживали внутреннюю торговлю с Китаем и Монголией через Кяхту. Об изменениях, происходивших в хозяйстве бурятского населения к концу XVIII в., свидетельствуют данные об источниках уплаты ясачной подати. По сведениям Иркутской казенной палаты, относящимся к 1792 г., буряты “платить желают ясак деньгами”, а не пушниной. Полный переход к денежной форме уплаты ясака свидетельствует, во-первых, об уменьшении удельного веса охоты в хозяйстве бурят, во-вторых, о внедрении в это хозяйство товарно-денежных отношений. Источниками уплаты ясака бурятами и главными средствами их существования считались как скотоводство, так и хлебопашество. О бурятах Нижнеудинского уезда Казенная палата, ведавшая податными сборами, сообщала, что они “могут заплатить ясачную подать в рассуждении открытия с китайцами торга и выгодного на их кочевьях звероловства, а также от заведения ими скота, сенных покосов и пахотной земли”. Буряты Иркутского уезда платили ясак от “заведения ими хлебопашества, к которому начали они иметь прилежание, также и от имеющегося у них скотоводства”. Буряты были не только скотоводами и охотниками, они становились земледельцами. Рост земледелия у бурят вызывался потребностями в растительной пище, влиянием примера русских крестьян, усилением спроса на хлеб в Восточной Сибири и связей бурятского хозяйства с рынком. Кроме того, земледелие доставляло дополнительные запасы сухого корма (солома, зерно) для скотоводов на зимнее время. Скотоводы не могли обходиться без растительной пищи. Они собирали в степи и лесостепи дикий лук и корнеплоды, сушили их, мешали с луком мясо и сало. Чем меньше было у скотовода скота, тем больше он нуждался в растительной пище. По сообщению И.Г. Георги, буряты, не обеспеченные скотом, были вынуждены “пособлять нуждам своим звероловством, часто дикорастущими кореньями простой и сибирской овсянки, белой сараны, сердечной травы и пр.”. Некоторые весь год употребляли пищу, приготовленную из муки; саламат, кашицы и пресные лепешки. Скотоводы, нуждаясь в растительной пище, выменивали хлеб у русских и сами заводили хлебопашество, обрабатывая землю орудиями, заимствованными у русских крестьян. У них начинающие земледельцы приобретали зерно для посевов, орудия хлебопашества, навыки земледельческого хозяйства. Чем больше заселялась и осваивалась Юго-Восточная Сибирь, тем сильнее сказывалось влияние русских земледельцев на бурятское население. Хлеб для бурят был не только предметом питания, но и товаром, доставлявшим денежные доходы для уплаты казенных сборов и покупки товаров. В религиозном отношении буряты ко времени присоединения Прибайкалья к России исповедовали шаманизм. Бурятский шаманский пантеон XVII—XVIII вв. был довольно сложным. У бурят различных районов можно обнаружить особенности шаманского культа как в деталях, так и в представлениях о главных божествах. Высшим божеством считалось “Вечное синее небо”, вторым по значению божеством была земля. Существенное место в бурятском шаманизме занимали небесные светила — солнце, луна, звезды. Чрезвычайно важным было почитание огня, считавшегося хранителем дома, символом чистоты и здоровья. По мнению бурят-шаманистов, окружающие их реки, леса, поля и т.д. имели своего эжэна. т . е. хозяина, владыку, которому при проезде данного места следовало поклониться. Существенную роль в религиозных представлениях бурят играл культ онгонов, т.е. предков. Посредниками между божествами и живыми людьми считались шаманы, выполнявшие различные жреческие и лекарские функции. Во второй половине XVIII в. в некоторых районах Западной Бурятии, прежде всего в аларских степях, начинается распространение ламаизма. Однако в большинстве своем в рассматриваемый период западные буряты-неофиты ограничивались лишь исполнением буддийских обрядов, оставаясь в душе шаманистами; буддизм их представлял собой оригинальную смесь буддийских и шаманистских воззрений. Одновременно с продвижением в глубь Сибири первых русских землепроходцев начинается распространение христианства. Поначалу этим ведала Даурская миссия, однако с открытием в начале XVII в, Иркутской епархии последняя резко активизировала распространение православия среди бурят. В рассматриваемый период крещение бурят носило добровольный характер. Первыми принявшими православие были по преимуществу буряты-бедняки, получавшие при крещении льготы от платежа ясака.

Республика Бурятия расположена в южной части Восточной Сибири, южнее и восточнее озера Байкал — замечательного озера земного шара. Территория республики — 351,3 тыс. кв. км и по своим размерам равна примерно площади 10-12 областей Центральноевропейской части Российской Федерации. Численность населения составляет 1059.4 тыс. человек. На юге Бурятия граничит с Монгольской Народной Республикой, на юго-западе — с Республикой Тува, на северо-западе — с Иркутской областью, на востоке — с Читинской областью. От Москвы республика удалена на 5 часовых поясов. Бурятия занимает выгодное географическое положение. По её территории проходят две железнодорожные магистрали, — Транссибирская и Байкало-Амурская, — соединяющие центральные части России с районами Дальнего Востока и странами Юго-Восточной Азии — Китаем, КНДР, Монголией, Японией и другими. В административном отношении республика делится на 21 район, имеет 6 городов, 29 посёлков городского типа. КУЛЬТУРА БУРЯТИИ До присоединения Восточной Сибири к России обширная территория по обе стороны Байкала составляла северную периферию монгольского мира. Кочевая цивилизация выработала за многие века свою внутреннюю целесообразность, присущие ей культурные ценности, идеалы и нормы. Изданная в 1206 году “Книга запретов” (“Яса-наме”) представляла собой своего рода общегосударственный кодекс степного народа. Нормы свода законов, среди прочего, предписывала терпимость в вопросах религии, почтение к храмам, к духовным лицам и к старшим, милосердие к нищим. “Яса” и другие, более поздние письменные памятники, свидетельствуют о том, что у монгольских племен существовали не только древние философские традиции, но и самобытное государственное право, была выработана система письма, заложена традиция книгопечатания, создана система образования. Как и всякая цивилизация, цивилизация кочевников переживала периоды расцвета и периоды упадка, но нравственно-этические нормы, духовные традиции народа, передаваемые из поколения в поколение, сохранялись как неподвластное времени культурное наследие. На протяжении всей своей нелегкой исторической судьбы буряты постоянно демонстрируют традиционные для них доброжелательность и уважение к тем народам, которые в силу исторических событий находили родину на древней земле Забайкалья. Сегодня здесь переплелись культурные, религиозные, бытовые традиции разных народов, образуя неповторимый узор повседневного мирного бытия. В этом узоре не тускнеют его отдельные краски - взаимное уважение и терпимость стали характерными чертами народов, объединенных одной судьбой. В героическом эпосе "Гэсэр", тысячелетие создания которого было торжественно отмечено в 1995 году, воспевается идея равенства и коллективизма народа, живущего на земле предков. В трудное время, переживаемое всей страной, "земля Гэсэра" - Бурятия - один из немногих регионов России, где сохраняется политическая, межнациональная и межконфессиональная стабильность. Особенности религиозного мировоззрения современных бурят имеют свои древние корни: идущее из глубины веков языческое мировосприятие степных кочевников в начале 18 века органично соединилось в религиозном сознании народа с основными представлениями буддийской религии, проповедующее сострадание ко всему сущему на земле. В 1741 году был основан первый дацан (буддийский монастырь). К 1914 году в Забайкалье насчитывалось уже 36 дацанов, которые являли собой центры духовной культуры. При монастырях развивалось книгопечатание, развивались философия, медицина, астрономия. К началу 1941 года не сохранилось ни одного действующего монастыря. Большая часть духовенства была репрессирована. Подобную участь пережили православие и старообрядчество, носители которых в 17-18 веках появились в Забайкалье. Сохранившиеся во многих поселениях русские церкви и часовни свидетельствуют о распространении христианства в Бурятии. В последние годы все традиционные для Бурятии вероисповедания переживают этап возрождения. Реставрируются уцелевшие, строятся новые буддийские дацаны, православные церкви. Культурные традиции забайкальских народов сегодня тесно переплетены, но при этом бережно сохраняется своеобразие культуры каждого народа во всех его проявлениях, касается ли это национальных блюд или театрального искусства. В столице республики 5 театров: Бурятский Государствнный Академический театр оперы и балета, Бурятский Академический театр имени Хоца Намсараева, Государственный Русский Академический театр имени Николая Бестужева, Молодежный театр-студия, Бурятский Государственный Республиканский театр кукол "Улигер". На профессиональном уровне демонстрируют свое искусство фольклорные ансамбли русских, бурятских, семейских, казацких, эвенкийских творческих коллективов. Богатая материальная культура прошлого, многообразие флоры и фауны, сокровища забайкальских недр наглядно иллюстрируют экспонаты музеев республики: этнографический музей народов Забайкалья, музей истории Бурятии имени М.Хангалова, музей искусств, музей природы Бурятии, геологический музей в столице республики и историко-краеведческий имени В. Обручева в городе Кяхте. Самобытное искусство бурятских ювелиров, работающих традиционно с серебром, мастеров культовой буддийской иконографии, художников, полотна которых сочетают высокую школу европейского искусства с восточным миросозерцанием - все это свидетельствует о высокой духовности и образованности выразителей национальной культуры. ИСКУССТВО БУРЯТИИ Республика по праву считается одним из культурных центров Восточной Сибири. Традиционно высокий уровень отличает культуру республики, представленную пятью театрами, профессиональными союзами писателей, композиторов, художников, архитекторов. старейшим является союз писателей, у истоков которого стояли бурятские писатели Хоца Намсараев, Даширабдан Батожабай, Николай Дамдинов, Исай Калашников. Широко известны имена бурятских мастеров сцены: народных артистов Лхасарана Линховоина, Ларисы Сахьяновой, Дугаржапа Дашиева, Кима Базарсадаева, Галины Шойдагбаевой. Спектакли театра оперы и балета видели жители многих регионов России, неоднократно и с большим успехом гастролировал коллектив театра и по странам ближнего и дальнего зарубежья. Отдельные творческие группы и исполнители академического театра оперы и балета много раз гастролировали в Монголии и Китае, Японии и Корее, США и Германии, Великобритании и Австрии, Италии и Греции, Испании и Португалии. На сцене Бурятского оперного демонстрировали свое искусство артисты из Китая, Кореи, Монголии, Польши и других стран. Богатые традиции имеют Бурятский государственный академический театр драмы имени Хоца Намсараева и государственный Русский драматический театр им. Николая Бестужева, являющийся старейшим театральным коллективом республики. В репертуаре театров - классические и современные пьесы, произведения бурятских авторов. Есть в республике и театры авангардистского направления - это Улан-Удэнский молодежный театр-студия на ул.Димитрова и театр-студия современной пластики и пантомимы"АзАрт". В республике работает Бурятская государственная филармония, ансамбль песни и танца "Байкал", государственный театр народного танца "Бадма-Сэсэг". Очень популярны такие самодеятельные коллективы, как ансамбль восточного танца "Лотос", фольклорные ансамбли "Магтаал" и "Тоонто", Больше-Куналейский семейский хор. Первым крупным бурятским музыкальным произведением явилась опера М.Фролова "Энхэ Булат-Батор", поставленная еще в 1940 году. С тех пор в Бурятии появилось много талантливых композиторов. У истоков становления бурятской живописи стоял известный художник Цыренжап Сампилов. Наиболее ярким представителем современных художников Бурятии является Дашинима Дугаров, создавший циклы работ о Байкале, о современной жизни бурят. Крепки связи с бурятской диаспорой. Общества бурятской культуры зарегистрированы в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Иркутске. Столица республики, г.Улан-Удэ, имеет города-побратимы в Монголии, Корее, Японии. В республике зарегистрировано более 300 общественных объединений.

Буряты, бурят, буряад (самоназвание) - народ в Российской Федерации, коренное население Республики Бурятия, Усть-Ордынского Бурятского автономного округа Иркутской области и Агинского Бурятского автономного округа Читинской области. Живут также в некоторых районах этих областей; за пределами России - в Монголии (70 тыс.чел.), небольшие группы на северо-востоке Китая и в странах содружества независимых стран (бывшего СССР). Общая численность около 500 тысяч человек. Численность бурят в бывшем СССР 421 тыс. (1989), в т.ч. в России 417 тыс., в Республике Бурятия 249 тыс.чел., в Усть-Ордынском автономном округе 49,0 тыс., в Агинском автономном округе 42,3 тыс. Относятся к централизованному типу большой монголоидной расы. Говорят на бурятском языке монгольской группы алтайской семьи. Выделяются западные и восточные группы диалектов. Большая часть бурят (забайкальские) пользовалась до 1930 г. старомонгольской письменностью, с 1931 г. письменностью на основе латинской графики, с 1939 г. - на основе русского алфавита. В последнее десятилетие, начиная с конца 80 гг., в этнографической Бурятии, как и во всей России, в корне изменилась социально-политическая ситуация. В ходе радикальных перемен в обществе необычайно возросло национальное самосознание, и в сфере политики резко выдвинулся этнический фактор. Общий кризис, охвативший все сферы жизни, ухудшение материального благосостояния, образовавшийся духовно-идеологический вакуум вызвали проблему выживания, обустройства и возрождения. Начавшийся переход к рыночным отношениям и общая демократизация общества изменили ход и содержание этнокультурных процессов. В переходный период (1986-1997 гг.) произошел ряд важных событий и процессов, определились новые тенденции в социокультурной жизни бурятского этноса: рост национального самосознания и менталитета, пересмотр исторического прошлого народа, переоценка культурно-духовного наследия, новое осмысление сегодняшнего бытия, места и роли этноса в российском сообществе, значительное восстановление исторической и культурной памяти, преемственности в поколенных связях, активное возрождение религии - буддизма и шаманизма, повышение их роли в жизни этноса, поиски путей и форм возрождения и дальнейшего развития. http://www.cool8.tv/nfsroot/podcast/2006/2...95730718510.wmv

Kto eto Oiratov i Buryatov schitatet tyurkami??? 8O 8O Buryaty splosh i ryadom tyurki??? 8O 8O Boro-Volk-- shto eto?? Byrte Chino? Vot tyurki tipa tyvintsev pochti mongoly, no chtob buryaty byli tyurkami eto uje skazki soıvetskih "istorikov"-iskajentsev.

Якут "субэ" может быть монгольский "зуб–ле", "суб–лэ" Джахай – монг. "жахир–": на тув. яз. – "чагыр–" Толуй, Угэтэй – вообще–то по монг. Тулуй и Угэдэй Одун хан – покровитель домашнего очага: от тюрк. "От хан" Slyshal chto vyrajeniya, slova, ponyatiya v yakutskom yazyke na 30% sostoyat iz mongolizmov, proiznoshenie prosto iskajennoe. V sostav Saxa voshli i buryatskie rody potomki Xori-tymed: Xoro, Xorolor. Tak i buryaty assimilirovali kakuyu-to chast' Saxa, ved' ix predki kogda-to jili na Baikale.

vot stateiku interesnuyu nashel: http://www.vsp.ru/98-8/40-17-1.htm В индейцах течет сибирская кровь... Станислав ГУРУЛЕВ Русские, придя в Сибирь, встретили многочисленные разноязычные народы. Одни из этих народов оказывали ожесточенное сопротивление пришельцам (татары -- на Иртыше и Оби, эвенки и кыргызы -- на Енисее, буряты -- на Ангаре, якуты -- на Лене), другие покорялись, соглашаясь платить дань. Среди народов покорившихся были и необычные, отличавшиеся по языку и культуре от окружавшего их тюркского, тунгусо-маньчжурского и монгольского мира. Такими необычными народами оказались палеоазиаты. Так их назвала историческая наука позднее. А когда их встречали первые русские землепроходцы и, позднее, исследователи края, они называли себя аринами, ассанами, коттами, корчунами, пумпокольцами, инбатцами, кетами, югами. В течение 17--19 веков многие из них исчезли, окончательно растворившись в окружающих их тюрках, эвенках, монголах, бурятах и уже освоившихся в крае русских. Языки аринов, ассанов, коттов, корчунов, пумпокольцев, инбатцев исчезли, став мертвыми, -- так их называют языковеды. Живыми остались кетский и югский. Носителей этих языков осталось немного -- всего 1113 человек (по переписи 1989 г.). Они проживают в среднем и нижнем течении Енисея, на территории Красноярского края (поселки Ворогово, Елогуй, Сургутиха, Верхне-Имбатское и др.). Изучение живого языка кетов и югов и записи исследователей 18 в. по мертвым енисейским языкам позволили достаточно подробно изучить эти языковые системы. Оказалось, что они не обнаруживают сходства ни с тюркскими, ни с тунгусо-маньчжурскими, ни с монгольскими, ни с самодийскими (север Западной Сибири) языками. Но зато они сходны с языками североамериканских индейцев (особенно индейцев группы на-дене), с языками северокавказских народов, с сино-тибетскими, с языком басков, живущих в Пиренеях. Енисейские народы оставили на землях южной Сибири многочисленные географические названия, изучение которых, особенно успешно выполненное в 30--40-х годах заканчивающегося столетия томским языковедом А.П. Дульзоном, позволило говорить о многочисленных группах топонимов и, самое главное, связать эти группы с определенными (живыми и мертвыми) языками енисейцев. Топонимы охватывают огромные территории от юга Западной Сибири до Забайкалья. Это свидетельствует о широком былом расселении енисейцев в Сибири. Енисейцы в прошлом себя называли дене, динами, динлинами (от слова дене -- человек). Такое же самоназвание существует у североамериканских индейцев группы на-дене (дене), тоже от слова дене -- человек. В группу на-дене входят атапаски, апачи, навахо, тлинкиты, хайда и др., из которых наиболее многочисленны навахо (160--200 тысяч человек). Сходство самоназваний, языка, элементов культуры, особенностей мифологии позволяет языковедам и историкам считать языки енисейцев Сибири и индейцев группы на-дене близкородственными. Это, наверное, самое убедительное доказательство доисторической миграции сибирских народов через "мост" Чукотка--Аляска в Америку. Сравнение кетоязычных географических названий Сибири и индейских Северной Америки встречает серьезные препятствия разного порядка. Немаловажное значение при этом приобретает различная степень изученности названий. Если кетоязычные топонимы Сибири давно уже систематизированы, распределены по языкам, записаны и перечислены почти все до единого, то индейские топонимы Северной Америки подробной систематизации не подвергались. Они указываются зачастую при рассмотрении других вопросов, смысловая расшифровка их не всегда достоверна. Не утомляя читателя перечислением групп топонимов Сибири и Северной Америки, я думаю ограничиться лишь наиболее характерными, близкородственными топонимами этих регионов. Прежде всего следует сказать о топонимах, принадлежащих современным кетам. Эти топонимы, наиболее многочисленные на Енисее, оформляются с помощью кетского слова сес -- река. Смысловые значения топонимов тоже известны: Тактынсес -- чировая река, Лунсес -- хариусовая река, Хагденсес -- пиляжья река, Ассес -- куропаточная река, Бойейбатсес -- река конца медвежьего острова, Усенгсес -- березовая река, Конисес -- саранковая река, Касес -- песчаная река, Тангсес -- каменная река и т.д. В эту группу попадают также названия с формантом зас, который рассматривается как вариант слова сес с тем же значением. Это такие названия: Баензас -- от слова баен (птица из куликов), Каинзас -- от слова кай (гора или лось), Кыйтензас -- от китн (крапива, конопля), Саензас -- от саианг (медведь) и др. В Северной Америке находятся полные или почти полные аналоги. Рассмотрим подробнее топоним Канзас. Есть мнение томских исследователей М.Ф. Розена и А.М. Малолетко о том, что топоним происходит не от кетского слова канг -- ястреб, как это полагал А.П. Дульзон, а от названия самодийского рода канг (по другим источникам, такой же род существовал у самих кетов). В Северной Америке Канзас (река, город, штат) производится от названия родовой группировки индейцев из племени сиуксов, входящих в надплеменное объединение сиу. Сейчас насчитывается всего лишь несколько десятков человек из рода канзас. Сибирские названия с топоформантом сет -- река -- считаются аринскими. Так, название Исеть (река и поселок на Верхней Лене, а также на Урале) объясняется как божья или рыбная река. Если произносить и писать Исеть, то это божья река, если Иссеть, то -- рыбная. В Северной Америке этим названиям не находится полных аналогов. Но среди американских есть названия с полной смысловой расшифровкой. Массачусетс -- от названия индейской группы из племени алгонкинов ("люди высокого холма"). Наррангатсетт -- от названия индейской группы, живущей в Новой Англии. Есть в Сибири топонимы на ур -- вода (в языке инбатцев) -- Бичура, Кундурей, Люры, Сундура, Тайтурка, Тунгура, Тутура, Тыргур, Умбура, Унгура, Улур и др. В Северной Америке полных аналогий не находится, но целый ряд топонимов этого типа принадлежит индейцам: Миссури -- от названия индейской группы, Мур -- от названия индейской группы из штата Делавер. Такие же топонимы есть и на Северном Кавказе -- Самур, Какадур, Ингури, Цахур, Кусур, Айгурка, Мизур и др. Часто топонимы возникали от самоназваний народов. Так, места расселения коттов (русские их называли просто котами или котовцами) зафиксированы в названиях рек и поселков Коты (по Куде, притоку Ангары; на берегу Байкала). Самоназвание кетов (от слова кет, гет, гит -- человек) вошло во многие топонимы: Олгыт, Богдейгет, Тымдагет, Китой (река и поселок), Мегет (река и поселок), Кет (река и два поселка). В Северной Америке этим топонимам соответствуют многие индейские топонимы: Бекет, Кит, Ките, Меггетт, Хакетт и др. Среди индейцев Северной Америки есть родовые группировки с близкими названиями: кэддо -- индейская группа из семьи хока-сиу; в группе кэддо существует род кэдохадачо -- "настоящие люди". Сибирский Мегет и североамериканский Меггетт (небольшой город) обнаруживают удивительное сходство, но смысловое значение обоих топонимов остается не расшифрованным (кроме гет). Как видим, географические названия енисейцев Сибири и индейцев Северной Америки во многом совпадают. Это совпадение проявляется как в полных единичных аналогиях (что можно было бы объяснить случайностями), так и в полной тождественности структурно-лингвистических групп топонимов (что подчеркивает общие принципы и закономерности их формирования). Среди бурят наиболее близко к енисейцам племя эхиритов. Само название эхирит не осмысливается из бурятского языка, но оно находит аналогию в аринском икерэт -- мужик. Только эхириты среди бурят имеют необычные тотемы -- рыбу налима и береговую щель. Эти тотемы перешли к ним, надо полагать, от енисейцев, вошедших в их состав и обурятившихся. Известно, например, что современные кеты, в далеком прошлом охотники на морского зверя и рыболовы, сохранили до наших дней традиционные верования в духов-хозяев промысловых животных и рыб. От енисейцев эхириты унаследовали и склонность к охоте на байкальскую нерпу, промысел на которую от эхиритов со временем перешел и к другим бурятам. Эхириты, населяющие верховья Лены, левые притоки Куды, Приольхонье, живут в крае, где широко представлены енисейские, кетоязычные топонимы -- Бичур, Огул, Кулура, Амур, Хулы, Саса, Хулэр и др. Буряты села Огул, некогда (в хрущевские времена) расформированного, оказались в Еланцах и Черноруде. Так вот, среди них есть люди, по облику напоминающие североамериканских индейцев, -- высокого роста, с высоким ("римским") носом с горбинкой, с величавой походкой -- характерные байкальские(chitai buryatskie) апачи. Как я уже говорил, енисейцы по языку обнаруживают большое сходство не только с индейцами группы на-дене, но и с народами Северного Кавказа -- ингушами, чеченцами, агулами, рутульцами, табасаранцами, адыгами и др. Есть определенные соответствия между Приангарьем, Прибайкальем и Северным Кавказом и по географическим названиям. Сюда же вклинивается еще одно любопытное свидетельство. Бурятский исследователь Д.С. Дугаров в 1991 г. опубликовал книгу о белом шаманстве у бурят. В ней он выделил раздел о древних бурятских (эхиритских) играх типа олимпийских. Раз или два раза в год (весной и осенью) буряты собирались на Анге и неделю праздновали, водя многочисленные хороводы (не менее 800--1000 участников) вокруг двух небольших холмов, называемых бурятами Ехе-Ерд (Большая Ерд) и Бага-Ерд (Маленькая Ерд). Кроме ежедневного ехора, здесь проходили конные состязания, стрельба из лука, борьба, соревнования песенников, сказителей. Слово ерд не осмысливается из бурятского языка. Д.С. Дугаров ему нашел лишь одну аналогию -- в названии древнего божества у скандинавских народов. Каких-либо географических соответствий этому слову нет и по всему югу Сибири. Но совершенно неожиданно соответствия нашлись у народов Северного Кавказа. У ингушей есть слово ерд -- храм, место культа. Есть и древние, почитаемые до сих пор в народе святилища: Тхаба-ерды, Гали-ерды, Маги-ерды и др. Сюда же попадает и топоним Теберда. Как видим, топонимика бурят (эхиритов) Прибайкалья перекликается с топонимикой народов Северного Кавказа. -------------------------------------------------------------------------------- При перепечатке ссылка на "Восточно-Сибирскую ПРАВДУ" обязательна. 54/1998

V poslevoennye desyatiletiya Kleschi stali nastoyashei napast'yu v Buryatii, ih ukusy ochen' opasny. Kleshi raspostraneny povsyudu, i v gorode i konechno v Taige. Sluchaii ukusov i zabolevanii kleshevym Enstefalitom uchastilis' daje v Moskve. seychas daje v park v aprele ne vyidesh - a to vdrug sluchitsya kikozzz :x . a ved' mestnyi lyud vekami jil v lesu i znat' ne znal o takom enstafalite. Odna iz versii etogo yavleniya eto rezul'tat yaponskoi diversii i ispol'zovanie vvyvedennyh kleshei protiv CCCP. Tak ono ili ne talk no kleshi uje vseh dostali tut v Burlandii. Kstati, stol' uchastivshiesya sluchaii zabolevaniya yashurom , yazvoi i prochimi poganymi boleznyami v Mongolii, u nas toje nekotorye podozrevayut Kitai, v namerenom genotside mongolov,i koneshno je vseh ostal'nyh '''severnyh varvarov".