ПИЧУГИН П.
ВТОРЖЕНИЕ КОКАНЦЕВ В АЛАТАВСКИЙ ОКРУГ
в 1860 году.
(С картой и планом.)
Южная часть нынешней Семиреченской Области, до образования, в 1867 году, туркестанского генерал-губернаторства, составляла прежний Алатавский округ, граничивший на север с рекой Каратол, на запад с течением рек Чу и Курогаты, а на юг и восток не имевший определенных границ, потому что разграничение наше с областями западного Китая, в которых возникли потом инсурекционные мусульманские владения Кашгар и Кульджа, еще не было произведено. Главное население округа составляли кочевники, киргизы Большой Орды и, так называемые, каракиргизы, именовавшиеся в официальной переписке, «дикокаменными киргизами». Все киргизы делились на роды, роды на отделения.
Большая Орда состояла из трех главных родов: 1) дулатовцев (9,500 кибиток или до 38,000 душ обоего пола), кочевавших южнее реки Или, между ею и рекой Чу, по обоим берегам последней; отделения этого рода: чапрашатинцы (2,000 юрт или кибиток) и джанысовцы (800 юрт) находились ближе других к реке Чу и представили, таким образом, пограничные с коканцами волости; 2) джалаировцев (8,500 кибиток или до 34,000 душ обоего пола), бродивших севернее реки Или, между озером Балхашем и почтовой дорогой из укрепления Верного в город Копал, и 3) атбановцев (7,500 юрт или до 30,000 душ), кочевавших по обоим берегам реки Или, между [6] Алтын-омельскою горной грядою и предгориями Алатавского хребта, направляющимися от северо-восточного озера Исык-куль. Всех кочевников Большой Орды считалось до 25,500 кибиток или до 102,000 мужчин и женщин; но исчисление это было далеко от верности.
Каракиргизы, названные в некоторых отчетах общим именем богинцев — хотя это название давалось в то же время и более мелкому племенному подразделению — бродили между реками Чу, Курогаты, Александровским хребтом, спускались в долину реки Нарына, передвигались по южному и восточному берегам озера Исык-куль. Они вели вечную войну (постоянные грабежи и баранта, т.е. угон скота) со своими соседями: родами булатовским и атбановским. В управлении каракиргизов не было принято никаких административных мер, и хотя они называли себя, когда было нужно, русскими подданными, но в сущности считали себя совершенно независимыми, да и были таковы на деле; так что, в то время, было можно скорее назвать их союзниками нашими, чем подданными. Ближайшие к реке Чу аулы назывались «зачуйскими» волостями и принадлежали к частям родов сарыбагишей и султы.
В 1860 году мы насчитывали наших псевдо-подданных из черных (кара) киргизов 15,000 кибиток или до 60,000 мужчин и женщин. Кочевники эти делились на роды: султы (7,500 юрт), состоявший из двух отделений: Толкана и Булекпая, сарыбагишей (6,400 юрт) и Саяка (1,100 юрт).
Начальниками в волостях киргизов Большой Орды были султаны, которых наше правительство обыкновенно поощряло разными наградами: офицерскими чинами, орденами и т.п. У каракиргизов правили манапы, потомки их прежних владетельных родоначальников. У тех и у других судьи назывались биями. Бии имели большое влияние на умы кочевников.
Оседлое население Алатавского округа, менее многочисленное, состояло из пришельцев: казачьего населения (7,000 душ обоего пола), войск и из торгующих русских и сартов. Административным центром управления округа было укрепление Верное, основанное в пятидесятых годах и состоявшее собственно из укрепления и из двух значительных станиц: Больше-Алматинской и Мало-Алматинской.
______
В начале 1860 года, коканцы выслали отряд на [7] юго-восточную часть озера Исык-куля, с тем, чтобы построить укрепление среди кочевьев богинцев, признававших номинально нашу власть. Киргизский род сарыбагишей, ободренный прибытием коканцев, усилил свои вечные наезды на наших киргизов Большой Орды, именно на род атбановцев. Приближение отрядов двух казачьих офицеров, подполковника Шайтанова и сотника Жеребятьева, заставило уйти коканский отряд, а богинцев частью перевалить за Тяньшанский хребет, частью проделать перед нами фарс изъявления покорности.
Коканцы, не желая уступить русским, в конце июля выслали несколько отрядов за реку Чу, и в то же время направили пятитысячный отряд, под начальством Рустем-бека, к Кастеку. Отряд этот был разбит полковником генерального штаба Циммерманом (Теперь генерал-лейтенант.) на речке Джирин-Айгыр, в нескольких верстах от нашего укрепления Кастека, и разбежался. Чтобы проучить коканцев, полковник Циммерман, считая наступившее время удобным, во исполнение плана, давно задуманного сибирским начальством, подготовившим исподволь, все нужные для экспедиции средства, в конце августа двинулся с отрядом из Кастека на укрепление Токмак и, овладев им, покорил вслед затем, в первых числах сентября, второе, более значительное, коканское укрепление Пишпек.
Взятие этих крепостей обратило внимание коканского правительства на утверждение русских в Заилийском крае и на первые завоевательные их шаги в долине реки Чу. Особенно поражены были коканцы падением Пишпека, считавшегося сильнейшей крепостью на восточной границе ханства. Коканцы задумали одним решительным ударом уничтожить наше владычество, и, собрав все свободные силы свои, притянуть к себе зачуйских киргизов и прочих каракиргизов, возмутив в то же время, в тылу нашем, все киргизские роды. Подробности и время исполнения своего плана коканцы пока не определили; но в сентябре начали стягиваться отряды и небольшие партии конных и пеших сартов, а между нашими киргизами стали появляться воззвания, во имя веры приглашавшие их на войну против русских.
С нашей стороны, напротив, все успокаивалось. Пишпекская экспедиция была кончена и большая часть отряда вернулась в укрепление Верное. Части войск, на время экспедиции притянутые за реку Или из Копала, пошли домой обратно. Артиллерийский взвод [8] сибирской пешей батарейной батареи сдал орудия в верненский склад, а прислуга повела лошадей на продажу в Копал, где стоял другой взвод батареи, потому что вышло распоряжение: весь дивизион, находившийся в киргизской степи, привести на мирное положение, подобно 1-му дивизиону той же батареи, квартировавшему в Омске и сокращенному уже до мирного состава.
Военные силы Заилийского края, к началу октября, были распределены следующим образом:
В Кастеке: одна рота, одна сотня, три полевых орудия (батарейное и два легких) без лошадей, приданные на усиление верков укрепления, и два ракетных станка с пешей прислугой.
В Верном: 5 рот, 4 сотни, дивизион конной № 21 батареи, 2 ракетных станка.
В укреплении Илийском — одна рота.
На пути из Верного в Копал: 2 роты, сотня, прислуга к лошади батарейного взвода.
Всего: 9 рот, 6 сотен, 4 запряженных орудия и 2 ракетных станка, готовых к действию в поле.
За неимением в подлинных делах строевых рапортов, трудно определить совершенно точно численность этих войск; но, полагая роту по спискам в 200 человек, наличную сотню в 100 человек (Батальоны были 4-ротного состава, а сотни в округе никогда не достигали штатного числа — 133 казаков в сотне.), взвод артиллерии в 40 человек, получим около 2,440 человек, не считая разных мелких штатных и нештатных команд. Но из этого числа надобно вычесть домашний расход в ротах вообще, сильно развитый в наших пограничных линейных батальонах: разных вестовых, огородников, остающихся на ротных хуторах, больных и т.п., так что вернее определить боевую силу роты в 150 человек; следовательно, получим всего цифру в 1,350 штыков для пехоты, и до 2,000 человек для всех действующих войск области. Рота, расположенная в Кастеке, передовом нашем пункте, была усилена до полного состава.
В первых числах октября, послышался говор, между сартами укрепления Верного и туземным населением округа, о приближении к реке Чу коканских скопищ. Начальником Алатавского округа в то время был подполковник Колпаковский (Ныне генерал-лейтенант, военный губернатор Семиреченской Области.). Подполковник Колпаковский, из обер-офицерских детей Херсонской [9] губернии, родился в 1819 году и шестнадцати лет начал службу рядовым из вольноопределяющихся в Люблинском пехотном полку; через десять месяцев был произведен в унтер-офицеры, попал в 1840 году с полком на Кавказ, участвовал в делах на черноморской береговой линии, и спустя год, за отличие, получил офицерский чин. Затем девять лет выносил он на своих плечах всю тяжесть полковой переписки в званиях адъютанта, квартермистра и казначея, попеременно. В этот период своей жизни он побывал, с 5-м пехотным корпусом, вторично на Кавказе; ходил в отряде Фрейтага на выручку князя Воронцова, отступавшего из Дарго; участвовал в действиях против Бема в Трансильвании и находился в неудачном деле генерала Гасфорта под Германштадтом, и получил за свою боевую службу ордена св. Анны 4-й степени и св. Владимира той же степени с бантом. В 1852 году, в чине штабс-капитана, Колпаковский был назначен адъютантом к командиру отдельного Сибирского корпуса Гасфорту. Затем он служил в корпусном штабе, был окружным начальником в историческом городке Березове, награжден за службу в этом суровом углу Сибири майорским чином и орденом св. Анны 2-й степени, и в 1858 году переведен во вновь образованный Алатавский округ окружным начальником. Из обзора службы Колпаковского видно, что это был человек бывалый и исполнительный офицер. Он обладал огромным здравым смыслом, обширной памятью, привычкой к труду, и, что очень важно, железным здоровьем: целые дни мог не сходить с лошади или не отрываться от письменного стола.
Колпаковский, несмотря на привычку азиатцев преувеличивать и сочинять, понял однако, что слухи, получаемые со всех сторон, должны иметь основание. Зная хорошо восприимчивость азиатской натуры и стараясь, на всякий случай, не упустить необходимых мер, 6-го октября он сделал выговор кастекскому воинскому начальнику за то, что тот не донес ему об известиях, сообщенных одним киргизом, убежавшим из коканского плена. Пять киргизов-лазутчиков были отправлены для разведывания. Киргизы эти, впрочем, сидели на плохих клячонках, так что их приказано употреблять с большой осторожностью, чтобы они не были захвачены в плен. Кастек, передовое наше укрепление, лежит в 80 верстах впереди укрепления Верного и легко мог подвергнуться первому нападению. Вокруг укрепления приказано выставлять днем пикеты, а ночью добавлять к ним и секреты; верки же привести [10] в оборонительное положение. Сознавая недостаточность собственных сил, Колпаковский приказал вернуться частям войск, возвращавшимся в Копал; лошадей батарейного взвода также воротили с дороги. Чапраштинскому киргизу Суранчи (Убит в 1864 г., под Сайрамом, близ Чемкента.), прапорщику нашей службы, поручено проверить слух, действительно ли на реку Чу собираются сарты с целью наказать киргизов, принимавших участие в покорении нами крепостей Токмака и Пишпека. В то же время, 8-го октября, донесено командиру отдельного Сибирского корпуса о происходящем. Пленные токмакские сарты передавали за верное, что в город Аулиэта прибыл главнокомандующий действующих коканских войск (перванези) Канаат-Ша, с десятью или пятнадцатью тысячами человек. При войсках были сарбазы (регулярная пехота из пленных) и артиллерия. Цель наступления этих войск заключалась в том, чтобы возобновить, недавно разоренный нами, Пишпек и потребовать от нас выдачи пленных гарнизонов и захваченного в крепостях оружия. Говорили, что во все роды Большой Орды разосланы воззвания — идти на неверных, а бии каракиргизские, Джантай (недавно умер) и Джангарач, готовы уже к отъезду в коканский лагерь. Сам начальник округа, в донесении корпусному командиру, таким образом, выражал свое мнение о распространявшихся, слухах. «Хотя, как я выше имел честь упомянуть, эти известия и выдаются за достоверные, но тем не менее, по моему соображению, я не допускаю возможности, чтобы коканцы приступили, в теперешнее время года, к постройке нового Пишпека, к чему наступающие холода будут большой преградой при кладке стен. Всего вероятнее, что хан, в полном озлоблении, приказал идти войскам снова на Кастек и хоть сколько-нибудь отомстить нам за успех, и я полагаю, что движение их на Кастек может состояться только в таком случае, если они убедятся в нерасположении к нам кочевников Дикокаменной и Большой Орд, на которых, нет сомнения, теперь построена их уверенность. Не пренебрегая однако этими известиями, я счел лучшим, ныне же, возвратить в Верное копальскую сотню сотника Вязигина».
Затем начальник округа перечислял сделанные им распоряжения, о которых было уже говорено. Для усиления наших средств, по направлению к угрожаемой стороне, в Кастек послан взвод стрелков и начальство над гарнизоном передано [11] командиру линейного № 8 батальона майору Экебладу (Ныне полковник, служить членом войскового правления Забайкальского казачьего Войска.), бывшему адъютанту генерала Гасфорта, человеку еще очень молодому и не вполне знакомому с краем. Для обеспечения нашего поселения на реке Кескелен, на случай если коканцы обойдут Кастек соседним ущельем, туда отправлен есаул Бутаков с сотней казаков и с двумя ракетными станками. Отправка пленных комендантов взятых коканских крепостей, которых генерал Гасфорт приказал послать в Семипалатинск, была ускорена, потому что присутствие их в Верном могло иметь дурное влияние на мусульман, начинавших глухо волноваться, тем более, что значительное число пленных сартов из сдавшихся гарнизонов Токмака и Пишпека, отпущенных нами, проживало в укреплении. Войскам, стоявшим в Верном, отдано приказание быть готовыми к выступлению. Жителям велено вооружиться на всякий случай.
Главное сибирское начальство в Омске не разделяло опасений подполковника Колпаковского; в двух предписаниях, написанных корпусным командиром уже после событий составляющих предмет настоящего очерка, предлагаются разные меры и, между прочим, говорится: «Коканцы, действительно, могут сделать движение из Аулиэта к верховьям реки Чу, чтобы поддержать сколько-нибудь влияние свое на дикокаменных, сильно поколебавшееся победами нашими и разорением главного их гнезда Пишпека. Но чтобы они могли, в нынешнем году, приступить к возобновлению укрепления, того, по позднему времени, ожидать нельзя».
«Повторяю, чтобы без настоятельной надобности не изнурять войска передвижениями, ибо это, кроме утомления войск, поселяет еще в киргизах подозрительность, что движения эти делаются из боязни коканских скопищ. Водворенные казаки алматинских станиц считают себя мало обеспеченными, потому что, несмотря на неоднократные мои приказания, никто не занимался их военным образованием, употреблением оружия и возвышением в них воинственного духа, а оставили их такими же мужиками и тем самым утвердили в них мысль, что регулярные войска обязаны их оберегать. Коканское сборище, по всей вероятности, одна только фантасмагория, и они пришли на р. Чу, вероятно, с намерением только показать киргизам, что никто не помешает им это исполнить и, как должно полагать, скоро разойдутся. Но если бы и [12] вздумали пойти на Нижнюю Или, то в больших силах туда не направятся. Со стороны Кескеленского ущелья нельзя ожидать: там и летом трудно пройти, а теперь, вероятно, проход завален снегом. Полагаю, что скопища коканцев не решатся вторгнуться в наши пределы»...
Подполковник Колпаковский, после известия о появлении на реку Чу с 4-го октября, передовых коканских партий, в числе полутора тысяч человек, видел необходимость организовать собственными средствами защиту станиц Большой Алматинской, Малой Алматинской и поселений Кескелена, Софийского, Надеждинского и Илийского. Валы, находившиеся в плачевном состоянии, начали исправляться; жителям станиц, у кого не было оружия, приказано его выдать; в выселки, почти безоружные, отправлены казенные старые ружья, из которых, впрочем, четвертая часть оказалась негодной к употреблению. С 9-го октября начали назначать по сто рабочих на работы по укреплению алматинских станиц. Из поселенных казаков набрано две сотни для местной службы. При действующих войсках было мало артиллерии: из складов взяли батарейный единорог и два легких орудия. Запасные и подъемные лошади батарейного взвода и конно-артиллерийского дивизиона были запряжены под них, и к действующей артиллерии прибавилось, таким образом, одно батарейное и два легких пеших орудия.
Тревожась за Кастек, отстоявший на 80 верст от центрального пункта, укрепления Верного, подполковник Колпаковский отправил на пикет Узун-Агач казачью сотню есаула Усова, которому приказано поступить в распоряжение майора Экеблада и содержать разъезды по кастекской дороге, наблюдая вправо и влево от дороги боковые ущелья и возвышенности. Кастекский гарнизон был усилен еще одним стрелковым взводом.
«Я получил известие», писал начальник округа, 9-го октября, майору Экебладу, «что коканцы действительно, назад тому семь дней (В действительности передовой коканский эшелон прибыл на развалины Пишпека 4-го октября.), прибыли в числе полутора тысяч на развалины Пишпека, и, говорят, для возобновления его. Где то сзади, говорят, идет еще несколько тысяч. Прошу, по возможности, проверить эти известия. Из тех же источников мне известно, что коканцы намерены прислать к нам своих посланцев для переговоров, а потому, не желая допускать их до Верного, я покорнейше прошу [13] вас, в случае прибытия их на Кастек, задержать там, не пропуская, впрочем, в крепость. Если они будут иметь письма от своего правительства, то представьте их ко мне».
10-го октября, войска были расположены в следующих пунктах:
В Кастеке — 2 роты, 1 сотня.
На Узун-Агаче — 1 сотня.
На Кескелене — 1 сотня и 2 ракетных станка.
В Илийском укреплении — взвод пехоты.
В Верном — 61 1/2 рот пехоты, 3 сотни, 3 батарейных, 2 легких пеших орудия, 4 конно-легких орудия.
Для местной обороны станиц — вооруженные казаки.
Пехота наша была вообще надежна; кавалерия же из сибирских казаков, не сохранивших даже и в предании лихости своих предков, представляла менее боевых качеств, и только сотня есаула Бутакова, стоявшая на Кескелене, была доведена своим сотенным командиром до замечательной степени боевых качеств. Сам Бутаков представлял образцовый тип закаленного и лихого кавалериста. Артиллерия была хороша, как и везде у нас. Заведывал ею штабс-капитан Обух (Смертельно ранен на отбитом штурме Ташкента 1864 г. в чине подполковника.), давно уже служивший в Верном, блондин лет тридцати, небольшого роста, сангвиник, любитель дела, не враг и веселью в часы досуга — тип совершенно сжившийся со степью. Ракетные станки были поручены поручику Вроченскому (Теперь артиллерии полковник, командует парковой бригадой.), молодому артиллерийскому офицеру, заслужившему под Севастополем орден св. Георгия 4-й степени. О верненском ополчении, созванном, на всякий случай, из водворенных казаков, говорить нечего: довольно сослаться на подлинные слова корпусного командира, приведенные выше.
Майор Экеблад, начальствовавший передовым нашим отрядом в Кастеке, должен был наблюдать за движениями коканцев и сообщать о них. Собирание сведений несколько затрудняло его; присланные киргизы далеко не ездили, а одной сотни, состоявшей всего из 83 человек, оказывалось недостаточным для исправного содержания разъездов. Пехота работала над усилением кастекских верков. Ни один сарт или враждебный киргиз не показывались еще перед укреплением, но слух о близости неприятеля настойчиво повторялся. Колпаковский, 13-го октября, приказал сотне [14] есаула Усова из Узун-Агача перейти в Кастек для исполнения аванпостной и разъездной службы; отряду Бутакова велено из Кескелена передвинуться в Узун-Агач, куда в тот же день выступили из Верного вторая рота линейного № 8 батальона, сотня казаков и конно-артиллерийский дивизион, под общим начальством подполковника Шайтанова (Полковник Сибирского казачьего Войска; служит до сих пор.). На Кескеленский выселок послано 50 казаков из водворенных.
Все чапраштинские волости рода дулатовцев, кочующие западнее Верного, отложились и пристали к наступавшему коканскому войску. Первыми передались бии: прапорщик Суранчи, которому несколько дней назад поручено было разведать о коканцах; Андас (Ныне волостной старшина Кастекской волости, Верненского уезда.), с будбаевскою волостью, Дикамбай, имевший особенное влияние на умы кочевников, и богатый донанысовский киргиз Альдекен с волостью своей, вооружив, при этом случае, и снарядив, на собственный счет, разных бедняков. Всего изменило нам из дулатовского рода более половины, именно 5,000 юрт, на первое время приславших коканцам, на подмогу, более 1,000 всадников. Затем прибыли, на деле сочувствуя воззванию, разные каракиргизские роды: сарыбагиши с манопом Умбет-али; султы с Байсеидом, сыном давнишнего нашего врага Тоучабека, прогнанного с реки Или еще до заложения нами укрепления Верного (сам Байсеид, в 1854 году, дрался против нас и был полонен в деле) и булекпаевцы с Корчи. Всех конных кара-киргизов, явившихся из волостей, было до 3,000 человек.
Затруднительно в точности определить силы наших неприятелей, да вероятно и сам неприятель не знал их положительно, потому что сарты шли по приказанию, шли по охоте, а кто шел и сам по себе, никому не подчиняясь, в надежде на поживу, тащась за войском. При полном отсутствии всякой военно-административной системы в управлении азиатским ополчением, остается только полагаться на слова сартов и киргизов о количестве их войск; но данные эти весьма сбивчивы. По свидетельству некоторых очевидцев, сартов было 30,000, киргизов 12,000; по показанию же киргиза Тюлебаева последних было всего 4,000. По всем сведениям, которые приходили с разных сторон, силы сартов показываются в 10,000, в 11,500 и до 16,000. Последние показания прибавляли, что ждут еще из Кокана 20,000 человек. Взвешивая все эти свидетельства и [15] принимая во внимание, что сарты, имея в действительности огромные силы, раструбили бы о них по краю заранее, чтобы ускорить восстание, можно определить силы коканцев в 12,000, изменивших киргизов в первое время 4,000 (впоследствии число это значительно возросло), да прибавить еще несколько тысяч бродяг, тащившихся сами по себе за армией, и бродячие мелкие киргизские шайки, везде появившиеся в окрестностях; так что число всех врагов наших, открыто сражавшихся против нас, простиралось до 22,000 человек. Из них двадцать тысяч подчинялись непосредственно коканскому главнокомандующему, а две тысячи действовали самостоятельно и отдельно.
Войсками командовал Канаад-Ша, человек уже пожилой, плотно сложенный, среднего роста, с седой бородой, не видавший еще русских, но скорее расположенный к осторожным действиям из боязни помрачить репутацию, приобретенную им в войнах с азиатскими народами. При нем находился предместник его Рустем-бек, командовавший войсками в деле против русских, в августе, на речке Джиринь-Айгыр, и разбитый тогда Циммерманом. За ложное донесение хану о разрушении им Кастека и о поражении русского отряда он был лишен команды и следовал при войске в роде советника, интригуя и подкапываясь под нового главнокомандующего. Кроме того, тут были начальник ташкентского ополчения Шааман-ходжа; коменданты крепостей: Аулиэта — Мирза-Даулет; Мерке-Удачи и Пишпека — Рахметкулла, и датха (звание, соответствующее нашему чину полковника) из коканского города Андыджа Алим-бек. Между военачальниками не было особенного согласия: кроме Рустем-бека, Шааман-ходжи также интриговал против Канаад-Ша. Эти несогласия отразились потом очень невыгодно на предприятиях коканцев.
Войска состояли почти исключительно из конницы, спешивавшейся во время битвы; собственно пехоты, т.е. обученных с грехом пополам сарбазов, считалось около 1,000 человек. Орудия были медные 5-ти-фунтового калибра, и возились каждое двумя лошадьми. Коканцы от Пишпека прошли на Курдай, где присоединились к ним киргизские бии, и оттуда на речку Джиринь-Айгыр, остановясь там лагерем. Канаат-Ша принял хороший план, но исполнение вышло крайне слабо, разумеется вследствие того, что в его распоряжении было простое ополчение. План этот согласовался и с осторожностью коканца. Не желая рисковать открытым нападением на Кастек, угрожая этому пункту, он [16] думал притянуть сюда все свободные наши силы; распустив же в то же время слухи о движении части своих сил на реку Или, надеялся тем заставить нас разбросать и остальные войска. Отвлекши внимание наше к Кастеку и на реку Или, он рассчитывал, обойдя укрепление Кастек по ущелью, обрушиться с главными силами на центр поселений наших — укрепление Верное с Алматинскими станицами, где находились склады, магазины, запасы всякого рода. Взятием станиц наносился почти смертельный удар развитию края, его колонизации, а, главное, подобная блестящая удача влекла за собою неминуемое восстание всей Большой Орды от Верного до реки Каратола, а за восстанием этой орды подымалась вся степь до самого Семипалатинска.
Мы имели действующих войск до 2,009 человек; но силы эти были разбросаны: на Кастек должно было собраться 600 человек; на Узун-Агаче, с приходом Шайтанова, набралось бы 450 человек; в Илийском укреплении 100 человек. Остальные, силы, всего 850 человек, составляли главный боевой резерв и стояли в Верном; но движение их к Кастеку было уже решено. Подполковник Колпаковский, для охранения сообщений с Россией, решился усилить гарнизон укрепления Илийского и пикет Заилийский взводом пехоты, сотней казаков и взводом горных орудий, взятых из склада. Оставив в Верном две роты слабого состава, остальные войска, начиная с 14-го октября, он начал направлять эшелонами на Кастек, выводя людей до рассвета втихомолку, чтобы не тревожить населения. На всякий случай, для ускорения движения войск, было приказано собрать подводы от жителей обеих станиц. Командир 10-го казачьего полка, подполковник Абакумов, приехавший для осмотра полка, собрал, по предложению начальника округа, 223 одноконные подводы и предложил свои услуги «в общем деле защиты станиц».
В алматинских станицах ополчилось для обороны 246 водворенных казаков, в выселке кескеленском 140 человек, да 50 казаков из верненского ополчения; в софийском выселке и надеждинском число вооруженных жителей было ничтожно.
Из Кастека ждали важных известий, но они не приходили. 12-го октября майор Экеблад спрашивает: если приедут коканские посланцы, «кормить ли их и чем?» (Подлинное письмо начинается таким образом: «Так как вы изволите упоминать о послах ташкентских, то будьте так добры, не оставьте меня уведомлением: кормить ли их и чем». Вообще, надо сказать, что в подлинных актах, ко всякому рапорту майора Экеблада, обыкновенно довольно бессодержательному, приложены одно, а иногда и два письма, где он высказывается откровеннее. Они, главным образом, и послужили к моим заметкам об его донесениях.); 14-го доносит, [17] все благополучно: «лошаденки у наших киргизов плоховаты, потому, может быть, они и не решаются пробраться далеко». Киргизские разведчики, впрочем, видели большую партию, гнавшую лошадей к стороне р. Чу. Вместе с тем на сообщениях Экеблада с Верным вдруг появилась шайка отложившихся киргизов, захвативших казачий разъезд из четырех человек, на дороге между Кастеком и Узун-Агачем. 15-го, майор Экеблад пишет: «Киргизы никаких новых сведений не доставили. Начатые мной работы кончены. Лучше ваших распоряжений нельзя ничего придумать, как разве еще попросить вас предписать Шайтанову, чтобы он, кроме наблюдения за Кара-кастекским ущельем, посылал бы разъезды вправо и влево от дороги, по всему району от Узун-Агача до Кастека; может таким образом и попадется нам какой-нибудь любопытный сарт или дикокаменный. Я же, со своей стороны, буду посылать казачьи разъезды как можно далее, с той же целью. Если не попадется казакам, так разве случай поможет, а то киргизишки куда не бойки».
Измена некоторых киргизских волостей, сомнительное расположение других заставили начальника округа, 15-го октября, обратиться с письмами к влиятельным адбановским киргизам: султану Тезеку Нуралиеву Аблейханову, капитану русской службы; подпоручику Джангазы Сюкову (ныне умерший), а посредством родного брата Тезека, капитана Аблеса Аблиева Аблейханова, вызвать в Верное сомнительных дулатовских и чапраштинских биев, чтобы иметь в них заложников.
Письма были одного содержания.
«Так как ваши адбаны всегда отличались преданностью и усердием перед другими родами, то я прошу вас, почтенный султан, по получении этого письма, назначить как можно более киргизов на самых лучших лошадях, имея в запасе и заводных, и отправить их сюда в Алматы как можно скорее и поспешнее с биями, кто пожелает и с батырями. Цель вызова киргизов заключается в том, чтобы киргизы побили окончательно сартов, которые хотят опять придти к Кастеку, а на этот раз нам хочется, чтобы из них никто не вернулся за Чу, положив здесь свои кости. Но добыча от сартов достанется киргизам. [18] Поспешите, султан, исполнить это как можно скорее и посылайте желающих побить сартов. Будьте здоровы».
Таким образом, затрагивая алчность киргизов, местная власть думала привлечь сомнительных друзей; но киргизы осторожно отозвались на это послание, и оказали пародию на помощь в критическую для нас минуту.
Для поддержания связи между Узун-Агачем и Кастеком, отстоящими друг от друга в 27 верстах, 16-го числа было послано приказание 2-й роте линейного № 8-го батальона перейти к кургану Саурука, возвышающемуся на половине дороги. Курганами вообще зовутся крепости и окопы в киргизской степи; сказанный курган представлял развалины сырцового четырехугольного редута сложенного киргизом Сауруком. В тот же день выступил из Верного последний действующий эшелон — 3-я рота линейного № 9 батальона, 3 батарейных и 2 легких орудия. Укрепление и обе алматинские станицы были предоставлены почти собственным средствам.
Станицы лежат в полутора версте одна от другой; ближе к Больше-Алматинской станице расположено укрепление обыкновенной полевой профили. В станицах жило 3500 душ обоего пола водворенных казаков, несколько сот сартов, несколько мещан торговцев, офицерские и чиновничьи семейства. На валах стояли в большой станице 7 орудий, в малой 2, в укреплении 3 орудия. Окружность ограды каждой станицы была не менее двух верст! Для защиты этой бесконечной ограды оставались две роты слабого состава, не превышавшие 200 человек; 246 человек водворенных казаков, отличавшихся, может быть, патриотизмом, но оправдывавших пословицу «охота смертная, да участь горькая» 300 человек, набранных из отставных солдат, мещан, торговцев и разных охочих людей. Между сартами, смирными по наружности, тлел заговор. На ночь к ним приставляли караулы; разъезды наши объезжали вокруг станиц. Отдельные мелкие бродячие шайки киргизов показались на всех дорогах. На покос были схвачены два казака, мальчик и семнадцатилетняя красивая казачка Черепанова, служившая по разным домам горничной. Сметливая девушка назвалась сестрой окружного начальника, была отправлена, в виде дорогого подарка, в гарем коканского хана перешла от него к какому-то влиятельному сарту; сарт этот перевез ее в Кашгар, где она находится и теперь. Несколько казаков погибли по-одиночке, на своих полях, возле алматинских [19] станиц Кескелена, Софийской, Надеждинской. Какой-то, захваченный нами киргиз уверял, что отложившийся бий, прапорщик Суранчи, приближается к Верному с партией в 1,000 человек.
Между жителями носился слух, впоследствии оказавшийся справедливым, что жены офицеров и чиновников уже заранее разобраны сартскими начальниками. Из отряда вестей не приходило.
______
Начальник округа был отчасти вовлечен в заблуждение слухами, распущенными коканцами о движении на реку Или. В письме своем, из Верного, майору Экебладу, от 15-го октября, он говорит: «Как бы эти известия не были неправдоподобны, но я им, соображаясь с предыдущими известиями, отчасти даю веру и, со своей стороны, полагаю, что коканцы, отправляя часть своих бестолковых сил, хотят, может быть, открыть нападение и на наш Кастек, чтобы отвлечь наши силы на разных пунктах». 16-го дорога из Кастека на Узун-Агач была отрезана шайкой киргизов из 100 человек; донесение майора Экеблада, что нового ничего нет, должно было возвратиться к нему, причем один конвойный казак был захвачен в плен.
16-го октября, вечером, 2-я рота линейного № 8-го батальона, под начальством подпоручика Сярковского, исполняя приказание, выступила к кургану Саурука с одним ракетным стаканом и несколькими казаками, и, приближаясь к нему, была охвачена партией киргизов. Ночное нападение было скоро отбито без всякой потери. В то же время, киргизский разъезд, посланный из Кастека, наткнулся на неприятельский. 17-го утром Экеблад, по этому поводу, доносил: «Не знаю могу ли наверное сказать, что неприятель тут; но все признаки дают право думать это. Мое убеждение, что слухи о том, что они идут на Илийское укрепление, не более как диверсия. Серьезной рекогносцировки я не делаю одними киргизами, потому что, как я лично убедился, они дальше пяти верст не идут». 18-го послано донесение Колпаковскому из Кастека, что нового ничего перед укреплением не происходит, оно было последнее, потому что начальник округа сам приехал к вечеру в Кастек, едва не попавшись в плен на пути. При нем находился небольшой конвой и ехала повозка с боевыми ракетами. Верстах в десяти за Кескеленом киргизы, сделавшие засаду в лощине, бросились на казаков; но в сумерках не разобрали, много ли, мало ли едет наших и, покружив немного, исчезли.
К вечеру, 18 октября, расположение войск было следующее: [20]
В Кастеке: 4 роты, 4 сотни, 3 батарейных, 4 конных орудия.
У Саурукова кургана — рота с ракетным стаканом.
На Узун-Агаче — рота, сотня и 2 легких орудия.
В Кескелене — 1/2 сотни водворенных казаков.
В Верном — 2 роты и 1/2 сотни водворенных казаков.
В Илийском укреплении и на Заилийском пикете — рота, сотня и 2 горных орудия.
Неприятель, расположенный против Кастека, в лагере на речке Джирин-Айгыр, перешел с этого пункта на урочище, верстах в двадцати на запад от Кастека, заняв таким образом фланговую позицию относительно нашего операционного пути из Верного в Кастек, и начав горами обходное движение к пикету Узун-Агач, куда был послан авангард из шести тысяч сартов и четырех тысяч киргизов, под начальством датхи Алимбека.
Два наших разъезда, отправленные, в ночь на 19-е, из Кастека начальником отряда, сообщили, что неприятеля вблизи не открыто; но 19-го октября, утром, перед отрядным лагерем показалась внезапно конная толпа из 200 киргизов. С гиком носились они вокруг. Есаул Бутаков ударил на них с сотней, разогнал и захватил трех пленных. Несколько человек были убиты преследовавшими казаками; у нас потери не было. Пленные согласно показали, что 16-тысячное коканское скопище идет на Кастек штурмовать его, а на наши сообщения с Верным послано до 2000 киргизов. Для сосредоточения всех свободных наличных сил, подполковник Колпаковский приказал ротам с Саурукова кургана (13 верст) и с Узун-Агача (27 верст) идти к Кастеку, а сотне сотника Жеребятьева оставаться на Узун-Агаче, для прикрытия дороги на Верный.
Донося о сделанных распоряжениях корпусному командиру, начальник округа добавлял:
«С крайним сожалением я должен доложить вашему высокопревосходительству, что дулатовские киргизы ведут себя более чем двусмысленно, а часть чапраштинцев, с бием Суранчи, открыто передалась на сторону неприятеля. Бии, которых я вызывал, не приехали под предлогом, что они опасаются в настоящее тревожное время оставить свои аулы. Только султан Аблес Аблиев, прапорщик Коджегул Байсеркин, Куат (Все трое недавно умерли, сохраняя постоянную верность России. Между простыми киргизами назову еще до сих пор верно служащего правительству Иссу.) и с десяток простых киргизов находятся при мне». [21]
На Узун-Агачском пикете отрядом командовал Сибирского линейного № 9 батальона поручик Соболев.
В отряде были рота пехоты, сотня казаков и два легких орудия, всего около 350 человек. Станционный пикет, небольшой редут с неравной длины фасами (15 и 10 сажен), лежит в долине под самой крутизной А, откуда обнаруживается вся внутренность строения (См. план действий между Кастеком и Узун-Агачем.). С северо-восточной, юго-восточной и западной сторон на дальний пушечный выстрел тянутся гряды возвышенностей, полого загибающиеся по течению горного ручья Узун-Агач, впадающего в речку Кара-Кастек.
В ночь на 19-е октября, почта, следовавшая из Верного в Кастек поспешно вернулась на станционный пикет с известием, что дорога занята неприятелем. Утром наш отряд увидал, что высоты кругом чернеют киргизской и сартской конницей; в толпах последней мелькали белые и красные знамена. Высота А, господствующая над пикетом, была также занята толпой человек во сто. С занятием горы сартами, защита пикета делалась невозможной: нас могли бить оттуда на выбор. Фельдфебель Штинев, с 54-мя солдатами и 4 казаками, бросился на гору; солдаты спотыкались, взбираясь по крутому подъему.
Коканцы, заметив с ближайших высот атаку, начали спускаться бегом, чтобы подать помощь; но фейерверкер Дудинский, быстр выкатив на дорогу орудия, начал обстреливать подступы к горе, изолировав ее таким образом. Наши охотники, после короткой рукопашной схватки, сбросили толпу коканцев вниз и утвердились на отнятой возвышенности, потеряв ранеными трех солдат и одного казака. Солдаты были ранены пиками. Неприятель, спустившись с высот, лежащих по направлению к Кастеку, бросился на пикет; впереди гарцевали рассыпанные толпы наездников, без толку поддерживавшие перестрелку. Пушечные выстрелы отогнали их от пикета. В два часа пополудни дело затихло.
В пять часов, было замечено сильное движение на кастекской дороге: толпы неприятельской кавалерии поспешно отходили от пикета. Казачья сотня сотника Жеребятьева, с одним орудием, бросилась туда же и расчистила дорогу, выручив таким образом команду из 60 казаков, которая везла к Соболеву приказание начальника округа идти с ротой в Кастек. Команда была окружена толпами неприятеля, не доходя пяти верст до пикета. [22]
Киргизы то кружились, то наседали на казаков, поддерживая неумолкаемую перестрелку. Команда потеряла трех человек ранеными. Рассказывают, что начальник ее, хорунжий Ростовцев, несколько раз употреблял хитрость. С ним ехала двухколесная таратайка, но в пыли и из за казаков киргизы не могли разглядеть, что это простая повозка. Когда киргизы слишком наседали, то Ростовцев, богатырским голосом, кричал по киргизски: «орудие пли» и киргизы отхлынивали, опасаясь картечи.
На рассвете 20-го октября, толпы, покрывавшие высоты вокруг пикета, увеличивались. Часть конницы спустилась и в конном строю бросилась на пикет; ее отразили картечью. Гору А неприятель оставил в покое, но юлил и кружился перед пикетным редутом почти до вечера. В четыре часа пополудни, по кастекской дороге затрещала перестрелка... Казаки с орудием опять поскакали на выстрелы, и киргизы, расступившись, дали дорогу сотне есаула Усова, прибывшей из Кастека с поручением узнать — почему не приходит рота. Почти от самого кургана Саурука, сотня, с находившимся при ней ракетным станком, вела перестрелку с киргизами, имея впрочем лишь одного раненого. Вслед за прибытием Усова, киргизы и коканцы прекратили нападение на узун-агачский пикет. В два дня 10,000 неприятельской кавалерии не успели овладеть верненской дорогой, защищаемой ничтожным отрядом поручика Соболева. Общая потеря отряда и присоединившихся к нему казачьих частей заключалась в девяти раненых. Потеря неприятеля, по всей вероятности, была также очень незначительна. Таким образом, хороший план Канаат-Ша рушился вследствие вялого исполнения; авангард его скорее шутил, чем действительно нападал.
Получив известие, в своем лагере, о неудачном нападении Алимбека, утром, 20-го октября, Канаат-Ша двинулся в долину реки Кара-Кастек, оставив четыре пушки и ничтожные силы для охранения лагеря. Говорят, он боялся брать с собой пушки, чтобы не отдать их русским; но вернее, что пара заморенных кляч едва волокла каждое из его орудий по подобной гористой местности, какой представляется пространство между Кастеком и Узун-Агачем. В силу же артиллерии, Канаат-Ша, не сражавшийся до сих пор против русских, вероятно еще не верил.
Канаат-Ша, несмотря на довольно умно соображенный план, не знал хорошо распределения русских войск. Его увлекало желание вызвать на бой наши действующие войска и одним ударом [23] покончить с нами в открытом сражении. Вечером, перед выступлением из лагеря, был собран военный совет.
— «Выйдут ли русские против нас?» спросил коканский начальник нашего беглого каторжника Евграфа, угодившего в рудники из казачьей батареи и командовавшего у него артиллерией.
— «Непременно выйдут», утвердительно ответил каторжник. Канаат-Ша пожал ему за приятный ответ руку, подарил денег и халат (См. «Пять недель в Кокане» — «Русский Вестник», январь, 1871 года.).
Командир роты, стоявший у кургана Саурука, подпоручик Сярковский, получил приказание, 19-го утром, идти в Кастек; но, слыша давно уже пушечную пальбу у Узун-Агача, поступил как поступали во все времена разные командиры, неспособные к самостоятельности в подобных случаях: не принял немедленного решения, а остановился ожидать новых приказаний. Кругом показывались бродячие кучки киргизов...
Подполковник Колпаковский, оставаясь при прежнем убеждении, что неприятель атакует Кастек, недоумевал, почему роты Сярковского и Соболева не являются. Утром, 20-го октября, он отправил есаула Усова с сотней казаков и одним ракетным станком разузнать причину неприбытия рот.
Отдельное отправление Усова было действием рискованным и не достигало цели. Случается, что наши войска и начальники приобретают в Средней Азии привычку презирать своего противника; но, как бы ни был ничтожен противник, подобное пренебрежение к завещанным военным опытом правилам осторожности вело часто к ошибкам, прибавлявшим только славные, хотя и бесполезные страницы в нашу военную хронику. Довольно указать, например, на случай под Иканом с Серовым, под Ак-Булаком с Мейером, в Оренбургской степи с Коржовым и у Мангишлака с графом Кутайсовым. Впрочем, рассматривая действия наши в Средней Азии, непременно нужно обратить внимание на то обстоятельство, что часто наши начальники, при движениях, не имеют никакой возможности иметь верные сведения о близости и о силах неприятеля, и таким образом невольно вовлекаются в бой.
В двенадцатом часу утра, в Кастек пришло донесение Сярковского и записка, набросанная карандашем от Усова. Приведу оба документа.
1) Донесение. «Со вчерашнего утра, на Узун-Агаче, продолжается перестрелка. Предполагая, что поручик Соболев с [24] командуемой им ротой и оставленной с ним артиллерией не выступил с Узун-Агача, имею честь ожидать распоряжения вашего высокоблагородия: оставаться ли мне на Кара-Кастеке (Курган Саурука лежит на реке Кара-Кастек.) или следовать куда будет приказано?»
2) Записка. — «Герасим Алексеевич! выйдя с Кара-Кастека, я заметил на сопках вокруг узун-агачского пикета скопища киргизов, и слышна со вчерашнего утра пушечная пальба, которая и до сих пор продолжается; определить числительность скопищ по дальности расстояния я не могу, сам же я отправился на Узун-Агач и, прибыв туда, постараюсь доставить вам более подробные сведения».
Подполковник Колпаковский, получив оба донесения, зашел в землянку к Обуху, где были майор Экеблад и артиллерийский поручик Курковский, командир батарейного взвода. Составилось коротенькое совещание. Окружной начальник решил взять часть отряда, подойти с нею к Узун-Агачу и, выручив оттуда роту Соболева, поспешно вернуться к Кастеку, на который все еще ждали нападения.
— «С чем же я останусь против коканцев?» возразил Экеблад.
«Довольно с вас трех рот: с ними можете продержаться два дня. А там вернемся, освободим», отвечали ему.
На Кастеке оставлен был майор Экеблад с тремя ротами, неполной казачьей сотней, с одним батарейным и одним конным орудием.
К выступлению назначены; стрелковая рота 8-го батальона, две сотни казаков, взвод батарейных орудий, три конно-легких орудия и два ракетных станка. Колонна тронулась в два часа пополудни; шли налегке, без патронных ящиков, с одним комплектом зарядов. При колонне ехала только одна артельная телега при орудиях Обуха; артельные котлы везлись на вьюках; мешков люди не взяли. С кургана Саурука забрали роту подпоручика Сярковского и продолжали путь. Впереди шла кавалерия; арьергард и фланги были прикрыты цепями.
Спустились сумерки, и холодная, морозная ночь сменила довольно теплый день. Есаул Бутаков с разъездом, опередив отряд, взъехал на пригорок и дал знать, что неприятель близко. Начальник отряда и штабс-капитан Обух, получив известие, поскакали в темноте к авангарду, свернули с дороги на возвышенность... и перед ними заблистали на огромном пространстве [25] бивуачные огни, ярко горевшие в тихую, безветренную ночь. То был стан Алимбека. Отряд ускорил движение к пикету. В темноте раздались пронзительные крики: киргизы с гор встречали проклятиями и гиком наш отряд. Пустили на удачу несколько гранат, чтобы угомонить киргизов, и достигли цели, потому что те начали кричать издали.
На пикет отряд пришел к девяти часам ночи. Колпаковский, узнав подробности двухдневного боя, решился атаковать на другой день неприятеля, находившегося вблизи пикета, будучи вполне убежден, что перед ним стоит половина армии Канаат-Ша, тогда как другая остается перед Кастеком. — «Зная, что в войне с азиатцами не столько необходима числительность войск, сколько смелость и неожиданность атакования их, я, оставив для охранения пикета 75 человек пехоты, 25 казаков и одно легкое орудие, решился до рассвета выступить к ночлегу коканцев со следующим числом войск: 3 роты пехоты, 4 сотни казаков, 2 батарейных пеших, 4 конно-легких орудия (Четвертое взято от взвода Фейерверкера Дудинского.) и 2 ракетных станка, всего 799 человек» — доносил он корпусному командиру.
Еще не рассветало, как начали кое-где варить кашу на бивуаке. Полусонные люди почти не принимались за нее и готовились к движению.
Местность, по которой приходилось предпринять движение, представляла ряд почти параллельных высот, направление которых обозначалось течением извилистого горного ручья Узун-Агача, болотистого ручья Кара-су и горной речки Кара-Кастек. Ручей Узун-Агач, с притоком, берет начало из предгорий Алатау и течет в широкой и глубокой ложбине, с крутыми берегами; ручей Кара-су начинается на плоскости, протекает по топкому и широкому оврагу, который, впрочем, для перехода войск и тяжестей затруднений не представляет. Оба ручья, несколько ниже, впадают в речку Кара-Кастек, вытекающую также из гор и пересекающую большую дорогу у кургана Саурука. Кара-Кастек имеет ширины не более сажени или двух, а глубины около полуаршина, но протекает в рытвине среди довольно глубокой ложбины. Берега его, за исключением редких мест, большей частью неудобны для перевоза орудий, обрываясь отвесно, так что вышина отвесной стенки достигает иногда целой сажени. Течение речки извилисто до крайности; она течет то одним руслом, то двумя, образуя миниатюрные островки. Ложе ее вообще каменисто и вода довольно светлая. [26]
Долина речки сперва очень узка и высоты почти подходят к обоим берегам; но потом она расширяется и образует равнину более версты шириной. Равнина пересечена была арыками (водопроводными канавками), следы которых в настоящее время совершенно исчезли. Все гряды возвышенностей совершенно безлесны и доступны для движения артиллерии; но там, где склоны и подъемы гор круче, орудия могут двигаться только шагом. Лощины и ложбины также лишены были всякой растительности; лишь выгоревшая, потерявшая цвет, засохшая, редкая трава покрывала их.
Отряд тронулся в пять часов утра, когда еще не рассветало, перешел два рукава ручья Узун-Агача и направился к ущелью, черневшемуся между высотами ближайшей к пикету горной цепи. На высотах мелькали киргизские пикеты. Заметив движение отряда, они подняли крик, начали отходить и скрылись за возвышенностями, в долину ручья Кара-су. Впереди шла наша кавалерия с ракетными станками; отряд двигался в походном порядке.
Пройдя ущелье и выйдя в долину Кара-су, отряд увидел, что горная гряда В была покрыта разъезжавшими кучками сартской конницы; высоты, пройденные отрядом, также зачернели показавшимся неприятелем. Штабс-капитан Обух, с сотней казаков и конным дивизионом, рысью двинулся вперед; но казачьи клячи отстали и артиллерия прискакала одна на берег ручья Кара-су. Неприятель, заметив это, мгновенно спешился, спустился с высот и бросился на орудия. Осыпанные в упор картечью, толпы коканцев отхлынули, но, оправившись, полезли снова. Между тем подоспели казаки, на рысях подъехал батарейный взвод и прибежала стрелковая рота. Коканцы, не выдержав огня, сели на лошадей и быстро удалились через невысокую гряду возвышений. Киргизы, бывшие более любопытными зрителями происходившей перед их глазами схватки, чем участниками, начали поспешно уходить на юг по гребням первой цепи возвышений. Обух подъехал к начальнику отряда.
— «Поздравляю вас, Герасим Алексеевич, с окончанием дела» — весело проговорил он.
Перевалив через гряду В, отряд увидел, что неприятель поспешно очищает третью гряду возвышенностей С и уходит в долину речки Кара-Кастек. Толпы киргизов, избегая действия ракет, держались на почтительном расстоянии, влево от пути наступления отряда, на высотах. Спустившись в долину речки Кара-Кастек и пройдя более пяти верст от места ночлега, отряд немного остановился. Пехота принялась сравнивать спуск к речке и подъем [27] на противоположный берег. Давно уже рассвело; степное октябрьское солнце сияло во всей красе. День был безоблачен и обещал быть даже жарким.
Вдоль лощины, у подошвы окаймляющих ее высот, по левому берегу речки, тронулась кавалерия (три сотни) с дивизионом конных орудий, в голове отряда; потом две роты (Соболева и стрелковая Шанявского), имея в интервале батарейный взвод, а несколько сзади, в арьергарде, двигалась рота Сярковского. На левом фланге боевого порядка шла сотня казаков с ракетными станками Вроченского. Коканская конница, продолжая отступление, кружилась перед отрядом, задирая наших и выкидывая штуки молодечества. Батыри (молодцы) нарочно сновали вдоль наступавшего нашего фронта, держась вне ружейного выстрела и вызывая с нашей стороны только бесполезную трату патронов.
Пройдя пять верст по речке, отряд, миновав широкую лощину С, впадающую с севера в долину, вышел из ущелья реки Кара-Кастек и увидал перед собой главные силы неприятеля. Ближайшая господствующая над равниною высота D была занята пехотной колонной сарбазов, человек в тысячу. Люди были одеты в красные кафтаны, имея на голове черные мерлушачьи шапки. Окруженные высоты E, F, значительно командующие над горой, были покрыты массами коканцев: кавалерия занимала высоты Е, густая пешая колонна, в несколько тысяч человек, высоты F. Из лощины G внезапно появилась значительная спешенная колонна, как раз на фланге роты Сярковского, составлявшей, как известно, арьергард нашего малочисленного отряда. Казачья сотня и ракетные станки гнали в это время толпы киргизов, двигавшихся по левой гряде возвышений. Эта негодная масса, держась на почтительном расстоянии от ракетных станков, впрочем увеличивала декоративный эффект представлявшегося отряду зрелища. На пройденные уже нами высоты левого берега начали высыпать толпы разного сброда, не смевшие показаться вначале, и понемногу спускались в долину речки, к правому берегу которой, в то же время, стали вылезать из-за гребней боковых высот отдельные кучки всадников. Отряд наш был окружен со всех сторон. Он остановился...
— «Герасим Алексеевич! позвольте вас поздравить с началом дела» обратился поручик Вроченский к начальнику отряда.
Впереди приостановилась стрелковая рота с артиллерией и сотней казаков; на фланге их казаки с ракетными станками; за ними рота Соболева и две сотни. Сярковский подходил с своей ротой [28] на соединение к главным силам, но, увидав появившуюся у него на фланге колонну, повернул роту налево и начал отступать цепью без резерва. Пехота коканская раздалась и густая масса коканской кавалерии понеслась на цепь. Рота была охвачена мгновенно... Где успели построить кучки, где пришлось отбиваться в одиночку. Ротный командир был ранен саблей в щеку. Личный пример юнкера Шорохова (Штабс-капитан 3-го Туркестанского линейного батальона.), успевшего отбиться с двенадцатью солдатами, поддержал бодрость в других.
Вроченский, увидав суматоху сзади, бросил своих ничтожных противников-киргизов и, не теряя ни минуты, помчался назад и врубился с казаками в толпы сартов; в то же время подоспел штабс-капитан Обух, отряженный начальником отряда с сотней казаков и одним конным орудием. Рота была выручена и коканцы беспорядочной толпой скрылись в лощину G.
Позиция неприятеля лежала параллельно нашего наступления: пришлось ломать фронт.
Стрелковая рота составила левый фланг; все шесть орудий выстроились против высоты D, образовав с казаками центр, а рота Соболева правый фланг. Рота Сярковского и казачья сотня с Вроченским пристроились под углом против лощины G и пройденных высот, окаймлявших с юга эту лощину. Киргизов-зрителей, спускавшихся к правому берегу речки, оставили почти без внимания.
Артиллерия, обстреляв высоту, расстроила колонну сарбазов. По приказанию начальника отряда, поручик Шанявский бросился, с ротой, на «ура!» штурмовать гору. После короткой рукопашной схватки, сарбазы были сброшены с горы и побежали вниз. Гора очутилась в наших руках. Артиллерии было приказано взъехать на гору. Разлившиеся арыки разрыхлили почву и образовали болотце между берегом речки и подошвой горы. Орудия могли пробираться к горе только справа по одному, по узкой дороге. Второе батарейное орудие, переезжая грязный арык, в полутораста саженях от подошвы горы, грузно засело в канаве. Конные орудия забрали влево по болотцу; последнее конное орудие тоже завязло. Две сотни с подполковником Шайтановым прорысили мимо на гору. Подпоручик Курковский (Майор, исык-кульский уездный начальник.), командовавший батарейным взводом, молодой человек атлетического сложения и силы, сам помогал вытаскивать свое орудие и наконец успел взвезти его на гору; но конное так и [29] осталось внизу. Его уже некогда было взвозить: коканцы начали решительную атаку против горы и против войск на равнине.
Густая масса неприятельской пехоты, спустившись с высот Р, двинулась по лощине H на роту Соболева; большая конная масса поскакала по контрфорсу ED на левую сторону горы. Скаты всех возвышенностей, более отдаленных, зачернели спускавшимися толпами, не смевшими прежде далеко высунуться из-за гребней. Пять наших орудий были придвинуты к правому скату горы D. Сотня Бутакова, спустившись немного, на полугоре прикрыла это новое построение и затем очистила фронт перед батареей; стрелковая рота, за исключением полувзвода, оставленного внизу у конного орудия, рассыпалась по гребню, на флангах. Две сотни казаков Шайтанова двинулись навстречу приближавшейся азиатской кавалерии по гребню ED. Завязшее орудие было вытащено из тины и поворочено так, что могло анфилировать наступавшую неприятельскую колонну. Рота Соболева развернулась. Остальным войскам было не до помощи, если вспомним расположение наших сил и сил неприятельских. Шайтанов врубился с сотнями в коканскую конницу и отбросил ее назад. Пешая колонна, наводнившая лощину, своим правым флангом двигалась вдоль подошвы возвышенности D, не далее 75 сажен от орудий. По коканцам был открыт картечный огонь; нижнее орудие низало густые толпы неприятеля продольным огнем. Действие картечи, на таком близком расстоянии, через тарель и мушку, и по таким густым толпам было ужасно: в массах коканцев картечь буквально вырывала целые улицы. Наступавшие не выдержали и бросились назад, провожаемые боковыми выстрелами батареи. Каждое орудие сделало в несколько минут, пока продолжалась атака коканцев, по четыре выстрела картечью. Занятие горы D и отражение общей атаки коканцев стоило отряду 15 человек убитыми и ранеными. Сам начальник отряда при этом получил контузию. Неприятельская пехота и кавалерия отошли за гряду возвышенностей, соседних с высотою D.
Подполковник Колпаковский, пройдя еще версты две по высотам ED, за уходившими коканцами, не решился продолжать дела. Патроны были почти все выпущены; люди, голодные, усталые, неспавшие, пришли в изнеможение; артиллерийские лошади, которым беспрестанно приходилось возить орудия по гористой и пересеченной местности, едва переводили дух. Колпаковский повел отряд лощиной речки Кара-Кастек к кургану Саурука. В арьергарде оставлены были батарейный взвод и стрелковая рота. Завидев обратное [30] движение отряда, неприятель начал преследование. Очищая свободно нам путь впереди, он спустился с возвышенностей, напирая на фланги и тыл. Фланговая атака была слаба. Коканцы и киргизы более кружились и угрожали; но атаки на арьергард только сдерживались картечным огнем почти в упор. Неприятель наседал на нас впрочем не более как на расстоянии одной версты. Незначительное обстоятельство имело влияние на истощение его энергии: любимый бача (мальчик, заменяющий любовницу у зажиточных сартов) Канаат-Ша был убит, и коканский главнокомандующий, пораженный этой потерей, перестал распоряжаться. Атаки сартов тогда почти прекратились.
Пройдя 17 верст с рассвета и выдержав упорное дело с коканско-киргизским скопищем, усталый отряд вышел в час пополудни на кастекскую дорогу, к кургану Сауруна. Киргизы зажгли в это время склады сена у кургана и траву. Степной пожар распространился в соседстве нашего отряда... однако ветер погнал его в другую сторону. Самому отряду пожар был не страшен; но искры могли воспламенить рассохшиеся и растрескавшиеся зарядные ящики.
Войска прошли еще семь верст по дороге к Кастеку. Сотня казаков была отправлена отвезти раненых в Кастек и привезти оттуда патронов. Тяжело-раненых, сколько могло поместиться, сложили в единственную, бывшую при отряде, телегу. Для оказания раненым первоначальной помощи, при отряде находился только один медик, Мациевский (Ныне коллежский советник и старший врач 10-го Туркестанского линейного батальона.), который и отправился с ранеными в Кастек.
Движете по кастекской дороге было предпринято в видах скорейшего получения патронов. Начальник отряда хотя и разгадал намерение неприятеля обойти его, но, кажется, все еще продолжал бояться за Кастек, потому что оставил кастекский гарнизон в его прежнем составе и держал по-прежнему свои силы разделенными, несмотря на то, что силы неприятеля и положение дел достаточно выяснились после дела на Кара-Кастеке, где мы имели, перед собою почти все войска Канаат-Ша.
Подполковника Колпаковского беспокоило еще основательное опасение за участь нашего предположенного поселения Кескелена, куда только на днях прибегло несколько сот поселенцев из Бейского округа — людей мирных, пчеловодов, вдруг попавших в омут [31] военной тревоги. Неприятель, отделив отряд от Кара-Кастека, мог быстро явиться перед нашим необстроенным выселком и захватить поселян. Эта удача сообщилась бы, как искра, за реку Или, где на расположение к нам адбановских волостей рассчитывать было нечего. Султаны Тезек и Джангазы Сюков, почти с неделю получившие письма Колпаковского, выжидали разъяснения обстоятельств: в волостях готовились подарки коканским вождям и кочевники ждали с нетерпением первого успеха неприятеля, думая перейти реку Или и обрушиться на Верное. Партии адбановских разведчиков шныряли между Узун-Агачем и Верным, чтобы немедленно известить об успехе коканцев своих султанов и биев и возмутить киргизов поголовно. Прибавлю к тому полную недостаточность разведочных средств в отряде: ни одного верного известия не сообщалось начальнику округа. Наконец, самые передвижения неприятеля производились с большей быстротой чем наши, вследствие того, что все коканские силы заключались преимущественно в кавалерии.
Позволяю себе сделать отступление от предмета настоящего очерка и коснусь взгляда, вкрадывающегося, в настоящее время, в суждения о методе и приемах ведения войны со среднеазиатцами. Не указывая на личности, скажу только, что взгляд этот хотя и оправдывается постоянными успехами, но может извратить понятия о правилах, выработанных теорией военного искусства, следовательно и не даст прочного залога в будущем, при каком-либо серьезном столкновении России, в опытности и верности военного взгляда офицеров, делавших походы в Средней Азии, если им придется играть самостоятельную роль и взвешивать шансы на успех в борьбе с более серьезным противником. Мы привыкаем идти на пролом с тем, что у нас есть под рукой, не задумываясь над вопросом: как выгоднее подготовить обстановку столкновения — группировкой, например, предварительной войск, насколько она возможна при скудной вообще числительности войск, и правильным употреблением в бою каждого рода оружия, сообразно его назначения. Все подобные соображения заменяются безотчетным духом рыцарства и полнейшего презрения к противнику.
Наши войны с азиатцами должны быть практической школой для наших офицеров, и если изучение больших войн необходимо для каждого военного, то указание на возможность ошибок, хотя бы в азиатской войне, показывает, что если применение правил военного искусства видоизменяется согласно местных условий и [32] привычек, усвоенных нашими противниками, то военные афоризмы неизменны. За пренебрежение к ним начальники платятся в войне европейской, а в войне азиатской могут поплатиться за то же. При теперешнем ничтожном вооружении нашего неприятеля, дробление сил и забвение тактических требований неопасно; но условия могут измениться. Неприятель присмотрится к нашему образу ведения войны, а человек способный, хотя бы и в белой чалме, разгадает те нехитрые истины, которые даются всякому, обладающему проницательностью и энергией. Мы сроднились, из вековечного опыта, с убеждением, что чем смелее идти на азиатца, тем скорее он побежит; но зато и азиатец понимает, что чем менее стоит против него русских, тем бешенее может он лезть. Зачем же образом наших действий вводить неприятеля в искушение и давать широкий ход случаю? Ранее я указывал на редкие, хотя и горькие для нас опыты подобной отважности; но здесь повторю только, что начальник, где бы ни служил, и против какой бы дряни ни действовал, не должен забывать стратегических истин, точно так же как и войска не должны пренебрегать тактическими указаниями. Тридцать раз пройдет, на тридцать первый может достаться.
Люди, послужившие в Средней Азии, часто указывают на то, что среднеазиатская война такова, что к ней не всегда применимы начала, выработанные из опыта европейских войн. Не думаю, чтобы это было совершенно верно. Для победы мы должны иметь наибольшие шансы на успех в наших руках и идти к тому, чтобы победа была возможно полной. Успех в наших схватках, в Средней Азии, почти всегда заранее обеспечен; но надобно, чтобы этот успех имел истинную, а не призрачную важность. Положим, что среднеазиатцы таковы, что на скопище в несколько тысяч не страшно идти с одной ротой. Но если одна рота одержит верх над подобным скопищем, то две разобьют его, три разгромят совершенно, а при четырех не уйдет из него ни одного человека. Нечего гоняться за эффектом несоразмерности сил при одержанной победе; надобно ловить хотя не столь громкое, но более существенное во всякой войне. В виду достижения возможно полных результатов, следует перед боем избегать дробления своих войск, т.е. поступать совершенно так же, как поступили бы мы и в европейской войне.
То же самое можно сказать о соблюдении тактических условий в среднеазиатской войне. Пехота, сохранившая свои патроны для [33] пальбы с близкого расстояния, нанесет неприятелю больший вред, чем та же пехота, оставшаяся без патронов и действующая одними штыками. При нынешних прекрасных орудиях в артиллерии, нечего и думать открывать огонь с предельного расстояния по неприятелю в Средней Азии; надобно стрелять тогда, когда каждый снаряд наверняка попадет в толпы. Конница, пущенная довершать победу, точно также более и скорее изрубит и захватит бегущих, чем употребленная в начале дела. Взвешивая все эти доводы, придем и здесь, следовательно, к заключению, что правильное применение веками выработанных тактических указаний последствия обыкновенно верной победы разовьет до возможных пределов и увеличит потери неприятеля в несколько раз, т.е. приведет к результатам таким же, как бы и в европейской войне.
Полевые сражения с среднеазиатцами тем разнятся от бывших сражений наших с турками, до переформирования последних в регулярные войска, что турки, отличаясь одушевлением, имея оружие не уступавшее нашему, и массу отличной кавалерии, действовали в начале боя натиском, обрушиваясь всей массой на нас. Лишь только кризис ослабевал (буквально «кризис», потому что обыкновенно натиск бывал ужасен), следовало тотчас же идти вперед, не давая туркам опомниться от минутного ошаления. Инстинкт самосохранения заставлял броситься на врага немедленно. В полевых делах в Средней Азии, противник наш, напротив, действует обыкновенно вяло и плохо вооружен, так что отрядный начальник может сохранить полное хладнокровие и распоряжаться в деле, как на одностороннем маневре или на учение с боевыми патронами. Мы же, кажется, желаем провести тот взгляд, что надо действовать натиском, по-турецки, и, разумеется, наткнувшись на стойкого и хорошо вооруженного противника, можем испытать тот же психический процесс — ошалеем. Правда, мы сражаемся в силах более несоразмерных в Средней Азии, чем когда-то сражались против турок, и идем иногда в пропорции 1:25, тогда как на турок только раз шли 1:9. Но сражения с последними, по большой части, начинались натиском с их стороны, а в сражениях в Средней Азии мы чаще предоставляем себе начинать и вести бой; следовательно, вопрос о несоразмерной оценке нравственного духа противника не может служить подтверждением того, что следует держаться исключительно прежнего турецкого образа действий. Недавний собственный опыт, где [34] представлялась полная возможность всмотреться в ход полевых сражений с среднеазиатскими ополчениями, наглядно убедил меня в качествах этих ополчений. Это вялые толпы, напоминающие более театральных статистов, чем действительных воинов. Отрядному начальнику остается только маневрировать против них как на учении.
______
Дождавшись патронов, отряд пошел опять на Узун-Агач в сумерки, и прибыл туда в глухую ночь. Очевидцы рассказывают, что усталость войск была чрезмерна: люди падали сонные, как только задерживалась, колонна; но бодрость не оставляла наши выносливые войска. Только тронутся опять — и, сонные, поднимаются и догоняют колонну. После полуночи отряд уже бивуакировал на Узун-Агаче, выдержав 21-го октября восьми-часовое дело и пройдя в целый день 44 версты.
Перед Кастеком все было спокойно. 20-го октября, тотчас после отбытия отрядного начальника, партия киргизов прогарцевала с гиком под стенами укрепления, причем был ранен нами свой же казак, а в ночь на 21-е, два киргиза, Нюсюп Куйтебеков и Кюйлебай, привезли запоздавший рапорт Соболева о том, что он окружен. В лагере коканцев было полное спокойствие.
21-го октября, вечером, у Канаат-Ша происходило совещание. Нерешительный предводитель, испуганный громадной потерей в битве, не знал на что решиться, хотя на словах и настаивал на вторичной атаке русских. Рустембек и Шааман-ходжа высказались против этого; последний объявил, что уведет своих ташкентцев назад. Вследствие подобных заявлений, решено было окончить поход и потянуться за реку Чу, домой. Канаат-Ша, объявив, что позднее время года, недостаток продовольствия и совершенная заморенность лошадей не позволяют продолжать похода, 22-го октября начал отступление с Кара-Кастека к Сарымсаку, и, не останавливаясь, шел назад за реку Чу, куда потянулся из Джирин-Айгыра оставленный в лагере отряд с пушками. Отступление совершалось, впрочем, медленно; раненые сильно задерживали движение, особенно при подъеме на курдайский перевал. На привалах хоронили умерших из числа раненых, страдавших от ночных холодов. За рекой Чу ополчение стало расходиться и возвратилось по домам: кто в попутные города, кто в Ташкент, кто в ханство Коканское. За свой неудачный поход Канаат-Ша не лишился расположения хана; напротив, [35] впоследствии, он получил какое-то повышение и был убит в войне Кокана с Бухарой.
На пути к Узун-Агачу, 21-го октября, вечером, наш отряд не встретил неприятеля. На рассвете 22-го, есаул Бутаков, отправленный рекогносцировать позицию коканцев, на которой они выдержали бой накануне, привез известие, что вся долина речки и окружающие ее возвышенности очищены неприятелем. С высот же видны были облака пыли. Неприятель удалялся, казалось, к Сарамсаку. Майору Экебладу предписано было в тот же день произвести с кавалерией рекогносцировку к коканскому становищу.
В деле 21-го октября, оставшемся в памяти жителей Заилийского края, под названием «узун-агачского», хотя правильнее называть его кара-кастекским, отряд наш, состоявший из 800 человек с 6-ю орудиями, отбросил скопище из 19,000 коканцев и киргизов с 2 орудиями, которые, впрочем, в дело введены не были. Потеря наша состояла из двух убитых нижних чинов; ранено и контужено два офицера (подполковник Колпаковский и подпоручик Сярковский) и 30 нижних чинов. Коканцы и их союзники лишились 400 человек убитыми и до 600 раненых; Многие из этих несчастных умерли во время сильных ночных холодов, при возвращении войск за реку Чу. В руках наших осталось несколько мелких трофеев: 150 ружей разного образца, сабли, пики и один значок. Коканские начальники вели себя в деле храбро. Шесть пятисотников (пансатов) и десять сотников (джус-баши) легли на поле битвы.
______
В тылу действующего отряда, во время действий между Кастеком и Узун-Агачем, происходило сильное беспокойство. Ближайший к месту битвы Кескеленский выселок был перетревожен появлением вблизи киргизской шайки. Населением овладела паника. — «К вашему благородию», писал станичный начальник, 21-го октября, в укрепление Верное, «прошу вас пришлите поскорее орудию или казаков с полевыми патронами или солдат». А начальник пикета очутился еще более в затруднительном положении, когда казаки укрылись в укрепление Верное.
В Верном, по валам, расставляли редкую пехотную цепь и ждали нападения. Записка с Кескелена о нападении встревожила население еще более. Горное орудие, взятое из склада, с прикрытием из 60 человек, было поспешно отправлено к Кескелену, на выручку. Мелкие шайки бродили вокруг станиц, но дороги [36] еще не были отрезаны. Кому нужно было выехать, те успели выбраться.
Так командир 2-й бригады 24-й пехотной дивизии, генерал-майор Масловский, находившийся по делам службы в Верном, беспрепятственно доехал до Копала (370 верст), где 25-го числа (как сообщал командир 4-й казачьей бригады, в отзыве Алатавскому окружному начальнику от 26-го октября № 1214), «при общем собрании начальствующих лиц и чиновника особых поручений майора Подревского, предъявил, что он находит положение Заилийского края очень опасным, по случаю готовящегося нападения ташкентцев и черных киргизов».
Вследствие этого заявления, командующий войсками в Копальском округе, полковник Казачинин, думал уже двинуть сколько можно было собрать войск на реку Или, но удаление коканцев сделало помощь эту излишней.
За станицами запылало сено, подожженное бродившими киргизами... население начало готовиться к атаке со стороны киргизов. Дети и женщины высыпали на улицы, люди стали к орудиям, несколько казаков и лавочников русских проскакали за ворота, по направлению к пожару; старый сибирский казак Деев мчался за ними, потрясая пикой и крича народу: «благословляйте, православные!»
К вечеру казаки и лавочники вернулись в Верное, рассказывая разные ужасы и передавая про свои подвиги; вернулся и казак Деев, ездивший дозором кругом станицы, а затем прибыл влиятельный султан Тезек Нуралиев. Тезек, которого в обыкновенных поездках и выездках сопровождало всегда более сотни человек свиты, и который имел полную возможность собрать с волостей тысячу человек конных, «из преданности к правительству, на отражение бунтовщиков», привел с собою двадцать киргизов. Султан Джангазы Сюков, где-то притаясь в окрестностях Верного, выжидал куда подует ветер.
В ночь на 23-е октября привезли раненых и пришло требование начальника округа выслать на Кескелен патроны, заряды и спирту для отряда. Поселение узнало о победе русских и отдохнуло.
24-го октября, подполковник Колпаковский, приказав перевести часть отряда к Кескелену и убедившись, что главные неприятельские силы отступают, прибыл в укрепление Верное. Султан Джангазы Сюков и еще несколько киргизов, выдававших себя [37] за друзей русских, явились к нему с поздравлениями и с предложением услуг. Прием был суровый. Для проверки новых слухов, что коканские скопища продолжают оставаться у Сарамсака, где поджидают нового подкрепления, в действующий наш отряд был отправлен султан Тезек, начавший угождать нам очень усердно. Подполковнику Шайтанову, оставшемуся за начальника отряда, приказано выступить с Кескелена навстречу неприятелю, при первом его приближении, а майору Экебладу подтверждено приказание, отданное ему 22-го октября: произвести рекогносцировку к месту расположения коканского лагеря до битвы с нами. 24-го октября, сотенный командир, остававшийся для прикрытия наших сообщений на Заилийском пикете, донес, что «пикет находится в благополучии»: 26-го октября лазутчики-киргизы принесли положительные известия, что неприятель отступает, и прапорщик линейного № 8-го батальона Снессорев был отправлен в Омск, к корпусному командиру, с донесением об отражении неприятеля. 27-го числа не осталось никакого сомнения, что коканские войска ушли совершенно; Шайтанову было послано приказание привести отряд в укрепление Верное. Мелкое брожение киргизов вокруг наших поселений еще продолжалось после того, но перечисление принятых с нашей стороны мер, для прекращения одиночных разбоев, не представляет общего интереса. Укажу только, в виду его характеристичности, приказ начальника округа по казачьему населению, после отступления коканцев, от 15-го ноября:
«Последние обстоятельства, сопровождавшиеся нашествием к нам 40,000 коканцев, возмутивших против нас большое число киргизов и имевших намерение завоевать все наши заилийские поселения, доказали, что нам, как было прежде, нельзя жить спустя рукава и полагаться на авось или на то, что мы находимся вне всякой опасности; но надо быть готовыми, во всякое время, для отражения неприятеля и для защиты своих поселений». После такого вступления предписывается: «внушить жителям, что, в случае нового вторжения неприятеля, они не должны надеяться, что регулярные войска придут защищать их. Войск этих так мало здесь, что все они будут выведены для полевого действия, станицы же должны быть обороняемы собственными средствами». Затем приказывалось: 1) Обучать новых казаков обращению с оружием и стрельбе. 2) Всех здоровых мужчин, достигших 16-ти лет, разделить на команды, но сто двадцать человек, с выбранными из них же ефрейторами и урядниками и определить для каждой [38] команды сборный пункт. 3) Ночью не выходить из станиц, потому что большая часть жителей уезжает в поле или в лес не только по одиночке, но даже и без оружия. Ездят даже одни женщины. 4) Не растаскивать рогаток, замыкающих выходы из улиц; рогатки непременно сколотить, чтобы они, по произволу каждого не могли быть раздвигаемы, и затем подтвердить жителям, что если, после настоящего подтверждения, осмелится кто нарушить это приказание, то виновный не только как ослушник распоряжений правительства, но как изменник, решившийся противодействовать принимаемым против неприятеля военным мерам, для примера будет предан военному суду».
______
Настоящий очерк составлен по подлинным данным и дополнен рассказами очевидцев и ни в чем не уклоняется от строгой передачи фактов. Кроме того, для разъяснения некоторых недоразумений, я имел возможность пользоваться указаниями главного действующего лица узун-агачских событий. Описание дел 19-го, 20-го и 21-го октября проверено на самом поле сражения, при наброске приложенного к описанию очерка местности. Нашествие коканцев в 1860 году до сих пор свежо сохранилось в памяти жителей и составляет для Заилийского края местную эпопею, в роде, например, воспоминаний о кавказском генерале Слепцове, в поселениях бывшего 1-го Сунженского полка на Кавказе. Пройдет несколько лет и событиям у Кастека будет придан легендарный оттенок, так что довольно заметный эпизод из начальных завоеваний наших в Средней Азии исказится для истории. Сколько мне помнится, в течение одиннадцати лет, миновавших со времени этого события, кроме коротеньких официальных сообщений о сражении, да гравюрки приложенной к «Памятной Книжке», не помню за какой именно год, изображающей узун-агачское дело, печать наша упорно молчала о вторжении коканцев в 1860 году в Алатавский Округ; ограничиваясь одними отрывочными фразами о нем, она не касалась самого описания (Только в «Артиллерийском Журнале» была помещена заметка, если не ошибаюсь, самого г. Вроченского о действиях на Кара-Кастеке. В январской книжке журнала «Русский Вестник» за 1871 год, в статье «Пять недель в Кокане», говорится о действиях Колпаковского; но упоминание автора, делая честь его желанию вывести из забвения интересный для нас эпизод, ничтожно в историческом отношении.). Не затрагивая ничьей славы, сошлюсь только на лично мною слышанный отзыв старых средне-азиатских служак, что, во всю войну нашу в Средней Азии, [39] участь наших будущих успехов и сохранение пожатых уже плодов ставились два раза на карту: под Кара-Кастеком в 1860 году и на штурме Ташкента в 1865 году. В первом случае — силою обстоятельств, во втором отважностью генерала Черняева.
Несмотря на всю боевую несостоятельность коканского скопища, измена киргизов и общая тревога населения распространили почти панический страх; утомленные войска наши, имея, к утру 22-го октября, половинное количество патронов, взяв весь запас находившийся в Кастеке, если бы были атакованы вторично Канаат-Ша у Узун-Агача, разумеется выдержали бы нападение, но исход боя был бы нерешителен, предполагая, что он велся бы так, как и 21-го числа. Для пополнения патронов нам пришлось бы отступить к Кескелену. Отступление русских было бы провозглашено победой, весть о которой возмутила бы против нас всю степь киргизов Большой Орды, а с общим восстанием решилась бы и участь водворявшихся заилийских поселений. Эти поселения, как достаточно ясно из описания, не были годны к самостоятельной обороне и могли быть вырезаны одними киргизами, с участием только части коканских сил, пока другая часть занимала бы русский отряд. Разграбление станиц, увод жителей в неволю были бы страшным событием для вновь заселенного края. От всех этих страшных последствий край был избавлен делом 21-го октября. Коканцы не понесли в нем решительного поражения, строго говоря даже не были разбиты; но воинский жар их остыл, а испытанные сильные потери их отвадили, «проучили», сделали то, что они не решились на второе нападение, а, отступлением своим, признали себя побежденными. Благоприятный случай для вторжения в Заилийский край не представился более коканцам. Напротив, завоевания наши 1864 года заставили их думать о собственной безопасности, а постоянные удачи нашего оружия привели к настоящему порядку дел в Средней Азии. Дело под Узун-Агачем спасло будущность наших русских поселений за рекою Или и облегчило возможность будущих успехов, потому что первый удар был направлен, как известно, полковником Черняевым из Верного на Аулиэта. В этом отношении, за подполковником Колпаковским и его отрядом остается заслуга, которую будет помнить всегда нынешняя Семиреченская Область.
Узун-агачские деятели не остались без наград. На реляции [40] корпусного командира, о деле 21-го числа, Государь Император изволил написать:
«Славное дело. Подполковника Колпаковского произвести в полковники и дать св. Георгия 4-й степени. Об отличившихся войти с представлением и всем штаб и обер-офицерам объявить благоволение в приказе, а нижним чинам дать по одному рублю серебром на человека. Знаки отличия военного ордена выслать генералу Гасфорту, согласно его желанию».
За дело 21-го октября на каждую роту было дано по четыре знака отличия военного ордена; на каждую сотню по три и на каждый взвод артиллерии по два. Все регулярные части войск, дравшиеся в этот день, то есть три роты, дивизион конной артиллерии и четвертый взвод сибирской пешей батареи, получили на попахи знаки с надписью «за отличие в 1860 году».
Из офицеров, за дела 19-го, 20-го и 21-го октября, поручик Вроченский переведен тем же чином в гвардейскую артиллерию; подпоручик Курковский награжден следующим чином; штабс-капитан Обух получил золотую саблю; есаул Бутаков, поручик Соболев и хорунжий Ростовцев орден св. Владимира 4-й степени с мечами; Сярковский, Шанявский и есаул Усов орден св. Анны 3-й степени с мечами; подполковник Шайтанов орден св. Станислава 2-й степени с мечами; киргиз Коджегул Байсеркин тот же орден 3-й степени с бантом; киргизу капитану Аблес Аблиеву дана на шею золотая медаль на георгиевской ленте; сотнику Жеребятьеву выдано 200 рублей серебром награды; фейерверкер Дудинский произведен в прапорщики в линейный батальон; фельдфебель Штинев попал в общий список нижних чинов, награжденных знаком отличия военного ордена 4-й степени.
П. Пичугин.
Г. Верный, 19-го ноября 1871 г.
Текст воспроизведен по изданию: Вторжение коканцев в Алатавский округ в 1860 году // Военный сборник, № 5. 1872
