Virsaitis

Энциклопедия Брокгауза Ф.А. и Ефрона И.А. Псковские латыши — живут в числе 6286 человек ("Памятная книжка Псковской губ. за 1893 год") в разных уездах отдельными селениями в особенности в Псковском, Островском и Опочецком. Православных среди них 1185, лютеран 5501 человек. Псковские латыши латыши — выходцы из Лифляндии, большей частью Валкского уезда; они живут в Пскове особой колонией, и православные составляют особый латышский Георгиевский приход. В Паниковской волости их 1729 душ; вместе с эстами живут они в особом сельском Столбовском обществе. Переселенческое движение началось еще в 50-х и 60-х гг. По исследованиям Клусиня, Псковские латыши латышей считалось около 11000; Биленштейн ("Letten", стр. 23) предполагает, что кроме латышей переселенцев есть и латыши-аборигены, живущие в Псковском крае с давних времен. Но относительно таких коренных латышей точных указаний нет, если не считать того, что на границе Витебской губернии изредка встречаются инфлянтцы-католики [latgalieši?!] (у реки Кухвы [Kūkova]). В Паниковской волости немало чисто латышских названий: урочища Экшино (от eeksza [iekša] — нутро), Эжупальт [Ežupalts ?!], река Лидва [Lidva -> Ludza ?!] и др. (ср. Г. Трусман, "Этимология местных названий Псковского уезда", 1897), в Островском уезде — Скангели [skangaļi] и др. Ср. "Deenas Lapas peelikums" (1893, № 3); И. И. Василев, "Географическо-статистический словарь уездов Псковской губ.". Э. В.

УЧАСТИЕ ЛАТЫШЕЙ В ВОЕННЫХ ФОРМИРОВАНИЯХ БЕЛЫХ ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ В РОССИИ 1917-1920 гг. Э. Екабсонс, В Щербинскис (Рига) До сих пор в исторической литературе необоснованно мало внимания уделялось участию латышей в российском белом движении во время Гражданской войны, хотя общеизвестна, к сожалению, весьма односторонне, значительная роль латышских красных стрелков и латышских большевиков в ней. Однако далеко не все латыши желали или могли бороться на стороне советской власти. Исследование рассматриваемой темы долгое время было практически невозможно. Небольшое количество свидетельств о6 участии латышей в белом движении (в основном анкетные данные военных и документация организаций латышских беженцев) находятся в Латвийском государственном историческом архиве. Эти источники существенно дополняют публикации прессы 20-х - 30-х гг., особенно русской белоэмигрантской прессы Латвии. Латышского читателя сравнительно мало интересовал ход событий на фронтах Гражданской войны. Исключением являлись воспоминания генерала Карлиса Гопперса (Гоппер)[1], капитана Индрикиса Рейнбергса (Генрих Рейнберг)[2] и прапорщика Сергейса Стапранса (Стапран)[3]. Все эти воспоминания следует рассматривать критически, поскольку для времени Гражданской войны было характерно взаимное недоверие и неясность. Нередко авторам воспоминаний была неясна общая обстановка, они допускали фактические ошибки и неточности, а также проявляли тенденциозность. На официальном уровне в 20-30-х гг. в независимой Латвии участие латышей в белом движении оценивалось уклончиво, поскольку в большинстве случаев политические цели военных белых формирований шли вразрез с правами самоопределения народов, а нередко и вовсе были откровенно реакционными. Ни кадровые офицеры латвийской армии, ни уволенные в запас не желали напоминать о своем участии в борьбе за восстановление Российской империи или за великорусский национализм. Легко понять, почему этот вопрос не рассматривался в советской историографии. Был создан образ латыша - революционного красного стрелка, а появление на сцене истории латышей - офицеров и солдат белых армии - могло внести сомнения в «единодушном выборе» народа в пользу советского строя. После второй мировой войны, находясь в эмиграции, свои воспоминания опубликовали ряд бывших военнослужащих белых армий, но этот период обычно упоминается вскользь. После восстановления независимости в Латвии вышли в свет написанные в 60-х гг. воспоминания одного бывшего офицера врангелевских войск [4]. Единственными опубликованными исследованиями историков Латвии, основанными также и на архивных материалах, являются две статьи авторов этой публикации [5]. Некоторые позитивные тенденции наблюдаются также в российской историографии, в частности речь идет о статье Александра Колпакиди [6], в которой даны полностью новые сведения о латышских офицерах, участвовавших в борьбе против большевиков. После первой мировой войны В составе русской армии во время первой мировой войны находилось большое количество латышей. Изначально это были в основном мобилизованные, но после образования латышских стрелковых батальонов в 1915 году в армию вступило много добровольцев, которыми руководило желание бороться с Германией и немцами. В латышские отряды могли переходить также и латыши из других армейских частей. Хотя все-таки по разным причинам многие латыши (особенно офицеры) оставались в своих прежних полках. Латышские стрелковые батальоны (позже полки) в 1915-1917 гг. на Северном (Рижском) фронте проявили большую самоотверженность и героизм, но, естественно, не были в состоянии изменить общий ход событий. Во время крайне тяжелых боев латышские стрелки сплотились. Эта сплоченность сыграла важную роль также во время Российской революции и распада старой армии. В довольно большой мере стрелки поддались влиянию большевиков и последовали за ними в Россию как верные и дисциплинированные воинские части. Однако часть стрелков и большинство офицеров полки покинули. Уже летом 1917 года офицеры латышских стрелковых полков начали антибольшевистскую деятельность. Чтобы уменьшить влияние большевизма в латышских частях, полковник К. Гопперс и подполковник Фридрихс Бриедис (Бреде), исполняя приказ главного командования, пытались создать т.н. «батальоны смерти». Эти батальоны должны были стать частями, сплачивающими распадающуюся армию. Однако этот замысел провалился в результате противодействия большевиков. Следует отметить, что в июле 1917 г. К. Гопперс и Ф. Бриедис вместе с другими офицерами связались с военным отделом русского Республиканского центра, руководимого генералом Лавром Корниловым, и начали военное противодействие большевикам. После разгрома войск Л. Корнилова в Валке группа офицеров-латышей связалась со знаменитым подпольщиком эсером Борисом Савииновым. Уже в ноябре 1917 года Латышский временный национальный совет (ЛВНС), а согласно А. Колпакиди - группа офицеров-латышей под руководством К.Гопперса и Ф. Бриедиса, при участии члена Учредительного собрания Николая Чайковского, начала организовывать латышских военнослужащих, готовых защитить Учредительное собрание, вступая в русские части. В целом было зарегистрировано 200 офицеров (А. Колпакиди говорит о 120 офицерах на 13 декабря) и 300 стрелков. Но из-за нерешительности эсеров русские полки отказались участвовать в вооруженном восстании, и латыши вернулись в свои части, полные решительности способствовать уклонению от службы в большевистских частях, в случае демобилизации армин. [7] Организация Савинкова После неудачной попытки вооруженного восстания в Петрограде часть группы Гопперса и Бриедиса (около 40-60 офицеров) переехала в Москву, где быстро нашла контакт со схожими по взглядам русскими группами, и уже в феврале 1918 года латыши объединили 800 офицеров в антибольшевистскую организацию. Именно латыши обратились с просьбой к прибывшему в Москву Б. Савиинову взять на себя руководство этой организации. Подпольная организация была названа Союзом защиты родины и свободы. Удивительным и в известной степени сенсационным является вывод российского историка А. Колпакиди, согласно которому эту организацию создала группа офицеров-латышей К. Гопперса и Ф. Бриедиса [8]. По сведениям действующего в России ЛВНС, в марте 1918 года в ее рядах было около 60 (А. Колиакиди упоминает 40-60) офицеров-латышей. В воспоминаниях К. Гопперса подробно говорится о пережитом им самим и другими латышами, а также о деятельности руководства союза. Он очень критически оценивал численный состав антибольшевистских организаций и с удовлетворением отмечал удивительно активное и преданное соучастие латышей в подотделах союза. Первоначально латыши даже составляли «единственную ячейку» организации [9]. К. Гопперс вспоминал, что Б. Савиинов интересовался настроением и целями группы офицеров-латышей и настроением латышских стрелков [10] К. Гопперс до середины апреля являлся дежурным полковником союза, Ф. Бриедис был начальником отдела разведки и контрразведки, капитан Карлис Рубис - начальником отдела снабжения, а капитан А. Пинка - ответственным за пехотные формирования в союзе. В организации активно действовали многие бывшие офицеры 1-го и 2-го латышских стрелковых полков - штабс-капитаны Лудвигс Болштейнс (Болштейн) и Николайс Вилдбергс (Вильдберг), поручик Петерис Лакстигала, подпоручики Константинс Матеусс (Матеус), Янис Скуиньш (Скуинь) и многие другие [11]. Некоторые офицеры одновременно работали в большевистских учреждениях. Сам Ф. Бриедис был сотрудником органов военного контроля. Особенного внимания заслуживает бывший офицер Адамс Эрдмаинс-Бирзе (Эрдман-Бирзе), занимающий высокие посты в ЧК и одновременно активно сотрудничавший с группой Гопперса-Бриедиса. Деятельность А. Эрдманиса довольно подробно описана в воспоминаниях. В исторической литературе его личность оценивается неоднозначно. И. Рейнбергс характеризовал Эрдманиса как авантюриста, ищущего славу и деньги, и в то же время как антибольшевистски и национально настроенного бывшего офицера латышских стрелков [12]. Другой активный деятель того времени- Дугановс-Смилгайинс, считал его чекистом - провокатором [13] , а бывший офицер Яинс Фреймаинс подчеркивал элемент таинственности и авантюризма в его действиях [14]. Подробно рассматривать личность и похождения А. Эрдманиса не является целью этой статьи. Всё же надо отметить, что он, имея широкие связи, стал снабженцем и посредником в денежных делах союза. Очевидно, что в результате его активной деятельности многие латыши, участвовавшие в подпольной борьбе против большевиков, стали членами нелегальных анархистских организаций. То, что А.Эрдманис не был предателем, подтверждал в своих воспоминаниях еще один бывший подпольщик - С. Стапранс [15]. Исчерпывающие свидетельства о деятельности руководимой Ф. Бриедисом разведгруппы даёт в своих воспоминаниях И. Рейнбергс. С зимы 1918 г. он действовал в союзе в группе, состоявшей из пяти офицеров-латышей под прямым руководством Ф. Бриедиса. И. Рейнбергс, как и многие другие члены тайного союза, одновременно работал в железнодорожной конторе, куда ему удалось устроиться благодаря знакомому большевику - латышу. Вместе со своим товарищем, тоже бывшим офицером С. Стапрансом, И.Рейнбергс многократно исполнял задания Ф. Бриедиса, организуя связь с руководимым Михаилом Алексеевым белым движением на юге России. С. Стапранс и еще некоторые офицеры-латыши также оставили воспоминания о деятельности в союзе под руководством Ф. Бриедиса. В целом из их рассказов следует, во-первых, что офицеры латыши в Москве организовывали антибольшевистские боевые отряды и вербовали для них членов, в основном, из знакомых офицеров латышской национальности. Во-вторых, была проделана важная работа по организации нелегальной отправки большого количества боеприпасов в не занятую большевиками Сибирь. «Я беру на себя смелость утверждать, что атака чехословаков могла произойти лишь благодаря этим запасам боеприпасов», писал С.Стапранс [16]. В-третьих, члены союза старались поощрять демобилизацию латышских стрелков из полков с большевистской ориентацией и отправлять их в Сибирь. И в-четвертых, под руководством Ф. Бриедиса, латыши проводили большую разведывательную деятельность, как в советских учреждениях в Москве, где они работали, так и устанавливая связи с другими антибольшевистскими силами. Многие офицеры-латыши участвовали также и в организации подполья и вооруженных восстаний, например, в Рыбинске, Казани, Самаре, Симбирске и в других местах. В Ярославле одним из руководителей неудачного восстания был К. Гопперс. Во время уличных боев латыши составили даже отдельное подразделение. Начальником команды связи был Кронбергс (Кронберг) – латыш из московской группы. Бежал из большевистского заключения и участвовал в мятеже подпоручик Яинс Эзериньш (Эзеринь). Сам К. Гопперс во время перестрелок принял руководство одним боевым районом после того, как от этого отказались генерал артиллерии и один полковник [17]. В Рыбинском отделении нелегального Всероссийского воинского союза по борьбе с большевизмом действовал знаменитый штабс-капитан стрелков, позже командир бригады красных стрелков и полковник-лейтенант Латвийской армии Яинс Штейнс (Штейн). [18] В июле-августе 1918 года Союз защиты родины и свободы с его разветвлённой сетью отделений был разгромлен. Среди арестованных был и начальник разведки Ф. Бриедис. Московские латыши всячески старались спасти знаменитого полковника, но неудачно. Карлис Кевешанс (Кевешан) - тоже участник союза, позже утверждал, что начальник особого отдела ЧК Александрс Эйдукс (Александр Эйдук) говорил: «Если 6ы Бриедис был только офицером, то тогда мы (т.е. ЧЕ - авт.) его, как латыша не расстреляли 6ы, а как вождь белогвардейцев - он был очень опасен» [19]. Несомненно, что нахождение на важных постах соотечественников и на одной, и на другой стороне, способствовало возможности проникновения во вражескую среду. Этому помогало также и определённое взаимодоверие и солидарность между соотечественинками. Нередко случалось, что встречались даже выходцы из одной волости или знакомые. Сказанное А. Эйдуксом, очевидно, было весьма достоверным и подтверждает то, что офицеры-латыши, на которых опирался Ф. Бриедис, являлись в Москве значительной силой. В целом надо признать, что антибольшевистская деятельность латышей в подполье во время Гражданской войны фактически далеко превосходит то, что мы знали до сих пор. В одной из крупнейших и влиятельнейших организаций подпольного сопротивления - в союзе Савинкова - значительную роль играли именно латыши. Поскольку им были доступны неформальные связи с соотечественинками - большевиками, и они были отлично организованы и тверды в своих убеждениях, в борьбе против большевиков в Москве они стали важной силой. Причины, почему это движение не добилось успехов, следует искать во взаимосвязи общих событий России. Целью латышей, вступивших в Союз, в первую очередь, являлась ликвидация большевистской диктатуры и возобновление действий на германском фронте, что совпадало с устремлениями западных союзников России. Поэтому и в 20-х - 30-х гг. бывшие савинковцы объясняли участие в российских событиях желанием способствовать победе союзников. Так как большинство офицеров-латышей были выходцами из крестьянства, в их среде, в отличие от взглядов большевиков, преобладали ярко выраженные антинемецкие настроения, которые в целом совпадали с настроеинями русского офицерства военного времени. Ясно и то, что эти офицеры-латыши в это время Латвию видели в составе России, в лучшем случае, как автономную единицу. Иначе сотрудничество с русским офицерством под знаменами единой России было 6ы невозможным. Необходимо помнить и о том, что, особенно в 1918 г., кадровые армейские офицеры себя считали русскими офицерами и не отделяли свои интересы от судьбы России. На Юге России После того, как стало ясно, что методы борьбы с советской властью через подпольные организации обречены на неудачу, наиболее активные антибольшевистски настроенные офицеры-латыши отправились на Юг России и на Урал. На Дону, на Кубани и в близлежащих областях еще ранее нашли убежище как гражданские беженцы из Латвии, так и отдельные военнослужащие, бежавшие от красного террора. Многие из последних уже долгое время находились на Южном и Юго-западном фронтах. Хотя руководство белых развернуло широкую пропаганду, чтобы способствовать дезертирству из Красной армии, перебежчиков среди латышей было немного. Бывший красноармеец, поручик Адолфс Граузе после возвращения в Латвию в 1921 году на допросе в политической полиции свидетельствовал, что отношение «так называемых граждан» к латышам было очень плохим. По его словам, многие считали, что лать ш и помогли распространить в России большевизм и «за это им придется страдать» [20]. Другой латыш корнет 10-го гусарского Ингерманландского полка Янис Акментыньш - наоборот, утверждал, что отношение к латышам было очень хорошим. Различия в настроениях несомненно зависели от благорасположения командного состава. Но все же надо признать, что преобладало недоброжелательное отношение к латышам. Изначально в организации белых войск на Юге России были большие трудности, но в зажиточных казачьих краях антибольшевистские силы получали поддержку. Политика Деникина и позже, Врангеля, по национальному вопросу была однозначной: никакого суверенитета национальным меньшинствам империи, поскольку эти народы считались россиянами, а их земли - древней и законной собственностью России. Настроение в руководстве белых движений в некоторой степени изменилось под давлением союзников. Со временем и Деникин был вынужден считаться с существованием Балтийских государств и признать их независимость де-факто. Как в Добровольческой армии Юга России, так и в казачьих войсках Дона и Кубани, а также и в малых воинских формированиях, служило значительное количество латышей. Если немногие вступили в них добровольно, руководимые идеями антибольшевизма, то большая их часть искала в армии возможность выжить в условиях голода и разрухи. Абсолютное большинство (особенно среди рядового состава) мобилизованных в белые воинские соединения считались российскими подданными. До сих пор удалось обобщить только очень приблизительные данные о количестве среди них латышей. Но с полной уверенностью можно говорить о том, что число их было значительным. К тому же многие латыши занимали высокие командные посты. Например, одним из организаторов кубанских казачьих отрядов являлся Карлис Петрусс (Петрус), в организации добровольческих отрядов на Северном Кавказе участвовал Александрс Ошиньш (Ошинь), позже служивший в 3 корниловском полку; в штабе казачьих войск Кубани служил капитан Карлис Раматс (Рамат). Латыши были представлены также в авиации и на флоте. Капитан казачьих войск Вилхелмс Земнтис (Земнт) уже в январе 1918 года вступил в 1-й Терский добровольческий поли, после ликвидации Терско-Дагестанского антибольшевистского правительства активно участвовал в казачьем восстании. После разгрома восстания он скрывался в станицах, но всё же был арестован большевиками. Ему удалось бежать и продолжать борьбу в рядах Добровольческой армии [22]. В этой армии до звания генерал-майора дослужился бывший подполковник латышских стрелковых частей Теодорс Биеринс, который коман¬довал Якутским полком, позднее - дивизией, с которой он отступил до линии Днестра. Там же служили генерал-майор Янис Ушакс (Ушак) и Янис Буйвидс (Буйвид) [23].Звание полковника в сентябре 1919 года получил летчик Эйженс Краулис. В армии Деникина он возглавлял Общий отдел управления начальника авиацией, а позже стал секретарем комиссии по расследованию деятельности офицеров, прибывших из Советской России. В боях в Таврической губернии он был ранен и эвакуирован в Гретццо [24]. Свою кровь пролили многие латыши. Например, в боях за Царицын был ранен подполковник 39 Сибирского стрелкового полка Эдгарс Берзиньш (Берзинь). В боях на Кубани пал бывший командир Латышского резервного стрелкового полка подполковник Карлис Цинатс (Цинат) и был ранен штабс-капитан Янис Звирбулис (Звирбул). Во время нападения на Киев 15 августа 1919 года получил ранение подпоручик Александрс Ивиньш (Ивинь) [25]. В 1919 году около Одессы был тяжело ранен поручик 133 Симферопольского полка Теодорс Хартманис (Гартман), и т.д. Интересное свидетельство о белом движении на Юге России в октябре 1920 года оставил тогдашний военный представитель Латвии в Польше Мартынш Хартманис (Гартман). Согласно оценке военпреда, отношение Врангеля к независимости Латвии являлось более доброжелательным, чем его предшественника - Деникина, но в целом это существенно не меняло реакционного характера его армии. М. Хартманис свидетельствовал, что некоторые прибывшие в Варшаву с Юга России латышские офицеры (например, генерал-майор Т. Биеринс [27]) размышляли о возвращении туда [28]. Некоторые офицеры, будучи уверены в обреченности Временного правительства Латвии в чрезвычайно сложной воеино-политической обстановке конца 1918 - начала 1919 г., вернулись из Латвии в Южную Россию. Например, с разрешения министра обороны в начале 1919 года в армию Деникина отправился его помощник капитан Густавс Гринбергс (Грюнберг), который в армии Деникина достиг звания подполковника). В январе 1919 года выехал из Латвии и в марте вступил в армию Деникина офицер для особых поручений Янис Приеде (Преде) [29], и. т. д. Общее число латышей в белых формированиях на Юге России неизвестно, но в латвийской прессе упомянуты подсчеты некоторых военных, возвратившихся оттуда. Капитан К. Раматс считал, что в январе 1919 года в Добровольческой армии было около 1000 латышей.[30] Согласно подсчётам другого очевидца, в 1920 году в армии Врангеля были около 4700 латышей, из которых только 3-4% было добровольцами [31]. После того как латыши на Юге России получили первые сведения о создании независимой Латвии, многие начали искать пути возвращения домой. Но информация получаемая солдатами была очень односторонней, нередко искаженной и устаревшей. Например, кинооператор, солдат Добровольческой армии Янис Доредс (Доред) узнал о6 образовании независимой Латвии только в госпитале для интернированных в Польше в апреле 1920 года [32]. В январе 1920 года в Новороссийске под давлением союзников Деникин признал независимость Латвии де-факто и разрешил демобилизовать ее граждан, однако трудности сохранились. Когда Деникин объявил мобилизацию в Кубанской области, латыши отказались ей подчинится. Тогда белые власти организовали против латышей, а также против эстонцев, настоящие карательные экспедиции. Согласно воспоминаниям беженцев, латыши были так напуганы преследованиями со стороны правительства Деникина, что они нигде не могли «открыто выступать как латыши». Более хорошие отношения у латышей «складывались с кавказскими народностями» [33]. Даже после формального признания Деникиным Латвии де-факто, латышским колонистом было трудно избежать мобилизации. Часто в латвийской прессе публиковались жалобы о повторной мобилизации уже демобилизованных латышей. Приказ о демобилизации просто игнорировался или замалчивался. Нехватка живой силы, а также нежелание признать независимость бывших окраин империи создавали военнослужащим латышской национальности большие сложности во время возвращения на родину. Полномочиями образовывать латышские военные подразделения и организовывать возвращение демобилизованных латышей были наделены не только представители Латвии в Южной России и на Украине Кристапс Бахмаинс (Бахман) и Алфредс Каценс (Кацен), но и поручик Николайс Фогелмаинс (Фогельман), командированный с таким заданием из Латвии в марте 1919 г. К. Бахмаинсу удалось достичь некоторого понимания со стороны руководства казачьих властей и он обратился с просьбой к атаману Войска Донского Африкану Богаевскому повлиять на Деникина в вопросе демобилизации латышей [34]. Весной и летом 1920 г. на родину в Латвию время от времени возвращались группы военных. Например, 3 июня в Ригу прибыла группа бывших солдат деникинской армии в количестве 21 человека [35], а 11 июля - ещё 94 офицера и 115 солдат. Среди них был также командир полка полковник Карлис Шабертс (Шаберт), которого Деникин упоминает в своих мемуарах как одного из освободителей Армавира [36]. В июле 1920 г. капитан Миллерс (Мюллер) телеграфировал с Юга России о том, что от армии Врангеля отделилось еще 500 латышей, желающих возвратится на родину [37]. В октябре 1920 года, когда судьба белых в Крыму уже была решена, властями там был раскрыт заговор против Врангеля. Среди 47 офицеров, обвиненных в предательстве и расстрелтпшьи, было шестеро латышей: штабс-капитан Янис Гриезе, поручик Ансис Смилга-Смильгис и др. [38] После демобилизации и многие солдаты- латыши по пути домой попали в Сербию. Там еще в июле 1920 года, их, вместе с эстонцами, старались повторно мобилизовать в армию, несмотря на протесты белградского латышского и эстонского комитета . После разгрома армии Врангеля часть ее остатков была интернирована в Галиополе. Согласно некоторым сведениям, там находилось 42 офицера и «много» солдат-латышей. Армия в Греции была расформирована, а бывшим солдатам пришлось жить в нужде - без денег, что означало - без возможности вернутся на родину [40]. Похожие обстоятельства были и в Турции, где после большой эвакуации из Крыма находилось около 200 латышских солдат [41]. Следует также заметить, что среди офицеров-латышей были и такие, кто не спешил вернуться в Латвию, оставаясь жить среди русских белоэмигрантов. Например, подполковник Б. Розенталс (Розенталь), прибывший в Сербию вместе с кубанскими казаками, в Латвию вернулся только в конце 1923 г. [42] В Сибири и на Урале В 1918 году Латьпцский Временный народный совет, с целью консолидации латышских военных, организовал, с одобрения западных союзников, две воинские части, переданные в оперативное подчинение союзных сил. Образование 1-го латвийского стрелкового батальона и полка «Иманта», способствовало переходу латышей из смешанных по национальному составу частей в латышские. Из некоторых отрядов белых соединений латыши перешли в новообразоваиные части без препятствий. В других же подразделениях этому всячески старались мешать или даже вовсе запретить. Так, например, в мае 1919 г. прапорщик Дамбергс (Дамберг) сообщал военному отделу Национального совета латышей Сибири и Урала, что есть только два пути перехода из белых русских частей в латышские. Первый - официальный, но в этом случае командование войск постоянно создавало легальные и нелегальные препятствия. Второй - неофициальный, что означало - перевестись в русскую часть в Яицке, поскольку эту военную часть формировал полковник К. Гопперс [43]. Еще одной преградой, мешавшей переходу офицеров, являлось ограниченное количество вакантных офицерских должностей во вновь формируемых латышских частях. Уже с самого начала некоторое число латышей было задействовано в Народной армии Комитета членов Учредительного собрания. После разгрома восстания в Ярославле сюда прибыл и полковник К. Гопперс. После переворота в ноябре 1918 г. в вооруженных силах Колчака продолжали служить многие латыши и еще большее количество было мобилизовано, как из беженцев, так и из местных колонистов. В январе 1919 г., согласно сведениям Национального совета латышей, в антибольшевистской Сибирской армии служило 3000-4000 латышей, значительная часть которых являлась добровольцами [44]. Проживающий в Омске латыш К. Андрейсонс (Андрейсон) 25 сентября 1918 года сообщал Комитету организации латышских стрелков в Самаре, что в Омске «всех латышей считают большевиками и никакая общественная жизнь невозможна. На латышей здесь смотрят так, как при царском режиме на жидов» [45]. В свою очередь стрелок Рейнхолдс Бочкинс (Бочкин) из нелатышской воинской части писал: «У русских невозможно служить, это вы сами знаете» [4б]. Латыши из русских частей сообщали, что в первую очередь посылаются в ударные батальоны латыши и эстонцы. Отношение к латышам в русских частях ярко характеризировали материалы расследования. Оно было начато после многочисленных жалоб из-за дискриминации. Солдат-латышей обзывали большевиками, избивали, постоянно посылали во внеочередные наряды. Это происходило потому, что в войсках не только сквозь пальцы смотрели на неуставные отношения, но и из-за нежелания (или неумения) многих военнослужащих понять, что все латыши, так же, как и все русские или евреи, не виноваты в содеянном некоторыми своими соотечественниками. Некий поручни латышской национальности во время мобилизации обратился с просьбой направить его в 1 латвийский стрелковый батальон к начальнику гарнизона города Перми генерал-майору Шарову. Последний ответил, что все латыши без исключения являются большевиками и именно латыши довели Россию до распада [47]. Однако следует признать, что были и свидетельства иного характера. Например, в 1924 г. начальник Забайкальского военного округа генерал-майор Петерис Межакс (Межак) утверждал, что при атамане Семёнове многие латыши занимали важные должности, и «никогда не подвергались гонениям и многие пользовались доверием самого атамана» [48]. Но не исключено, что П. Межакс оценивал ситуацию с позиций почти полностью обрусевшего и, по крайней мере в начале, не верившего в независимость Латвии, латыша. Одним из высших офицеров-латышей в колчаковской армии был генерал-лейтенант Рудолфс Бангерскис (Бангерский). Он командовал дивизией, позже руководил войсковой группой Читинского района и был также начальником Читинской области. Позже он вспоминал, что во время службы у атамана Семёнова ему пришлось быть посредником в споре атамана с командиром войска Лохвицким [49]. Местная русская пресса отзывалась о нём очень положительно. В газете «Забайкальская новь» Р.Бангерскис характеризовался как порядочный офицер [50]. Военные начальники на местах имели большую власть. Например, начальник Барнаульского района - выходец из Видземе (Лифляндин) генерал-майор Рейнис Бисеинекс (Бисенек) издал приказ о том, что латыши не обязаны идти по мобилизации в белую армию [51]. Позже, он был взят в плен и расстрелян красными в марте 1920 года [52]. Командира группы Сибирской армии генерал-майора Петериса Гривиньша (Гривинь), якобы за невыполнения приказа, расстрелял русский генерал. В целом в вооруженных соединениях Сибири и Дальнего Востока находились многие латыши, которые принимали активное действие в борьбе против большевиков [53]. Кроме офицеров, среди мобилизованных было много и рядовых солдат, как из среды беженцев, так и из жителей местных латышских колоний. На Севере России Уже в октябре 1918 г. на оккупированной немцами территории - в Пскове и в Режицком уезде Витебской губернии - при помощи германских военных властей было начато формирование так называемого Российского Северного корпуса. Поскольку в занятых немцами областях оставалось сравнительно немного латышей - военных, то и в новообразованных отрядах Северного корпуса их было мало. Правда, в Риге также было открыто бюро для вербовки добровольцев, которых позже отсылали в Псков [54]. В целом несколько десятков латышей - младших офицеров вступили в части, находящиеся в Пскове. К тому же командование корпуса пыталось сформировать 3-й Режицский добровольческий полк в Режице (Резекне в Латгалии), командиром которого был назначен капитан Николайс Кикулис (Кикуль) [55]. В этот полк записались многие латыши. Но всё- же их было недостаточно для того, чтобы сформировать полк полностью. Больший успех имело формирование в Режице конного отряда полковника Михаила Афанасьева. В него также вошли несколько латышей, а начальником отдела снабжения был капитан Язепс Саминьш (Самин) [5б]. Однако в ноябре, когда после аннулирования Брестского мира началось наступление Красной армии и деморализованной германской армии пришлось отступить, то плохо организованный Северный корпус поспешно вышел из Пскова и распался. В свою очередь, переформированный в отдел самообороны Латгалии отряд Афанасьева направился в Ригу, где предложил свои услуги Временному правительству Латвии. Остатки отряда в январе 1919 г. прибыли из Лиепаи (Либавы) в Эстонию, где присоединились к формировавшемуся там Северному корпусу. Последний в июне был переименован в Северную (несколько позже - в Северо-западную) армию. Часть военных-латышей из распавшегося в ноябре корпуса осталась в Латвии или вернулась на родину во время существования там советской власти в конце 1918 - в начале 1919 г. Однако многие оказались в Эстонии и в мае участвовали в нападении на Петроград. Весной и летом 1919 г. особым героизмом отличилась в боях воинская часть под командованием Станислава Булак-Балаховича, которой служило много латышей [57]. Именно из этого отряда в латвийскую армию 1 апреля организованно перешли 29 латышей, 10 мая - еще 30 кавалеристов во главе с подпоручиком Артур-сом Апаринексом (Апаринек). Позже Апаринекс, находясь уже в рядах латвийской армии, использовал приобретенные им в боях навыки партизанской борьбы [58]. Кроме того, летом и осенью 1919 года многие латыши продолжали борьбу против большевиков в рядах Северо-западной армии Юденича. Летом в составе отряда (позже - дивизии) князя Ливена сюда прибыло еще несколько латышей. В отряды Ливена и П.Бермонта-Авалова латышши могли попасть в то время, когда генерал Борис Малявин вербовал бойцов для армии Колчака, и позже для армии Юденича [59]. Близость Латвии и возможность остаться в стране, которая летом 1919 г. фактически уже укрепила свою независимость, всё же не повлияли на многих офицеров Северо-западной армии. Неверие возможность добиться полной независимости переняло часть военных в 1918, а также в 1919 г. Только в 1920 г. отпали последние сомнения в будущем Латвии. В целом отношение Северо-западной армии и лично Юденича Латвийской Республике заметно отличалось от позиции других группировок белых формирований. Это определялось несколькими факторами, прежде всего сравнительной слабостью Северо-западной армии и связанной с этим необходимостью считаться с мнением Антанты. Юдеинч был вынужден поддерживать постоянную связь с правительством Эстонии, а с августа 1919 года, также с правительством Латвии. В октябре, когда Бермонт не подчинился приказу командования Северно-западной армии прибыть со своими войсками в распоряжение Юденича и вместо этого начал военные действия против латвийской армии, Юденич провозгласил его предателем родины и в качестве дара для латвийской армии отослал в Ригу несколько артиллерийских орудий [60]. В армию Юденича латыши также попадали, дезертируя из Красной армии, переходя линию фронта около Петрограда, а, кроме того, повинуясь распространяемому среди русских военнопленных в Германии призыву записываться в ряды антибольшевистских сил. Однако в армии Юденича латышей было значительно меньше, чем в армиях на Юге и Востоке России, где находилось большинство беженцев из Латвии и откуда на родину путь был очень сложен из-за политических и географических обстоятельств. В Северо-западной армии служил полковник Екабс Густавс (Густав) - военный начальник Лужского уезда, поручик Владимирс Сваре - командир полка, подпоручик Арвидс Миезис (Мезис) -командир дивизиона воздухоплавания, подполковник Мартыньш Бернхардс (Бернгард), Теодорс Андерсонс (Андерсон), недолгое время - также полковник Кришс Кюкис и др. Большая часть из них вернулась в Латвию сразу после распада Северо-западной армии в конце 1919 - начале 1920 г. Например, в декабре 1919 г. из Нарвы прибыло около 700 солдат-латышей [61]. В Риге до июня 1920 г. работало бюро ликвидации этой армии, которое выплачивало заработную плату и выполняло другие ликвидационные работы. Большинство солдат-латышей было зачислено в латвийскую армию еще до конца войны за независимость (в августе 1920 г.) [62] . На Севере России в 1918-1919 гг. действовала сформированная при поддержке англичан Северная армия под командованием генерала Евгения Мюллера. Известно, что в её ряды были мобилизованы переводчики английского языка и среди них было около 40 латышей. Согласно подсчетам Латышского национального комитета, в мае 1919 г. в Архангельске, в армии Мюллера было около 300 военных-латышей. В 1919 г. многие латыши старались освободиться от службы и с помощью англичан выехать на родину [63]. Бывший командир объединенной латышской стрелковой дивизии на Северном фронте (в конце 1916 г. - в боях под Ригой) генерал-майор Аугустс Мисиньш (Мисинь) в 1918 г. был офицером связи британских войск. После неудачной попытки создать в Архангельске латышский легион, он в марте 1919 г. вернулся через Лондон в Латвию. Из высших офицеров в Северной армии следует упомянуть подполковника Яниса Екабса Балодиса (Балод), который в 1919 г. являлся начальником отдела топографии штаба Мурманского фронта, и штабс-капитана Яинса Страупманиса (Страупман) - командира боевой группы правого берега Северной Двины. Для тех, кто хотел вернуться в Латвию, нередко создавались препятствия командирами. В марте 1919 г. министр обороны Латвии обратился с просьбой к командующему британским флотом о помощи в возвращении на родину солдат-латышей с Архангельского фронта. Согласно его сведениям, там находилось более 200 латышей [64]. По другим источникам, осенью 1919 г. в отрядах белых было около 400 латышей, а в 1920 г., после эвакуации большей части беженцев, в Архангельске находилось еще около 300 солдат и офицеров-латышей. Общее нежелание латышей служить в чуждой им армии подтверждалось свидетельствами очевидцев, согласно которым они мобилизовывались с помощью вооруженного конвоя [65] Заключение В результате революционных событии и распада Российской империи началась Гражданская война, в которой на обеих сторонах воевали представители самых разных национальностей. Миф о том, что латыши находились лишь в красных частях, является явным умолчанием истории. И этому способствовали разные политические обстоятельства. В независимой Латвии в целом не были популярны реакционные и монархические движения белых, поскольку их цели противоречили целям самоопределения народов. Миф о латышах-большевиках широко использовался и в самих белых движениях, таким образом разъясняя распад империи. Сторонники же единой России, если и знали о латышах в своих рядах, считали их русскими. Поскольку сам факт службы латышей в армиях белых не вызывает сомнений - по очень приблизительным подсчетам авторов в общей сложности их там насчитывалось не менее 8.000-10.000 человек, - ещё несколько слов следует сказать о том, как они туда попадали. Большинство, особенно из рядового состава, были мобилизованы из среды беженцев или колонистов Сибири. После развала армий Российской империи, из воинских частей ушло большинство офицеров, очень многие из которых поселились в незанятых большевиками областях. Среди этих латышей добровольцев было уже значительно больше. Некоторые, например, такие, как К. Гопперс и Ф. Бриедис, руководствовалась идейными соображениями, а другие (и думается, что среди младших офицеров таких было большинство) вступали в армию из-за невыносимых бытовых условий и чрезвычайных обстоятелств времен Гражданской войны вообще. Источники свидетельствуют о том, что очень мало было таких, кто вступил в борьбу, руководствуясь общероссийским патриотизмом. О6 основании независимого Латвийского государства служившие в белых армиях латыши по военным и географическим причинам узнавали с большим опозданием. Мысль о независимом государстве представлялась многим слишком дерзкой. Среди общей массы латышей, ориентировавшихся на единую Россию, сторонников независимости было немного. Естественно, что в такой ситуации последним было трудно и даже невозможно пропагандировать идеи национального и независимого государства — такого государства, о котором их родители даже и не мечтали. Многие кадровые офицеры старой армии большую часть своей жизни провели вне Латвии и в значительной мере были ассимилированы в русской среде. Поэтому для них являлось само собой разумеющимся присоединение к общим стараниям русского офицерства. В статье о служившем в Сибири полковнике Янисе Курелисе (Курел), опубликованной в 1919 г. в газете «Яунакас Зиняс», отмечалось, что таких уверенных и горячих борцов за латвийскую государственность среди офицеров «старого режима» осталось немного [66]. Признаки неверия в независимость можно усмотреть и в том, что некоторые офицеры — уже латвийской армии, после решающего наступления большевиков на Ригу вернулись 1919 г. в белые воинские соединения. После возвращения в Латвию многие из бывших белых офицеров продолжали службу в латвийской армии, нередко, наряду с бывшими военнослужащими Красной армии. Ни полученные после октября 1917 года звания, ни награды не признавались. 1.Goppers К. Četri sabrukumi. Rīga, 1920. Имена собственные латышей даны согласно настоящим нормам правописания этих имен на русском языке. В кавычках дано предполагаемое написание этих имен в документах того времени. 2. Reinbergs 1. Trīs šāvieni. 1. ѕēј. Rīga, 1992. (переиздано) 3. Staprans S. Caur Krievijas tumsu pie Latvijas saules. Rīga, 1928. 4. Kursītis S. Atmiņu сеļоѕ. Rīga, 1994. 5. Jēkabsons Е., Šcerbinskis V. Latvieši krievu pretlielinieciskājā kustībā. 1917-1920 // Latvijas Vēstures Institūta Žurnā1s. 1997. Nr. 1. 90. 105. lрр.; Šcerbinskis V. Latvieši «balto» аrmіјāѕ // Latviešu Strēlnieks. 1995. Febr. 6. Колпакиди А. Белые латышские стрелки. Неизвестные страницы деятельности «Союза защиты родины и свободы» // Родина. 1996. Nsl. С. 77-80. 7. Latvijas Valsts vēstures arhīvs (далее - LVVA; Латвийский Государственный исторический архив), 5965. f. (фонд) 1. арr. (опись) 19. 1. (дело), 375. lр. (лист). 8. Колпакиди А. Белые латышские стрелки... С. 78. 9. Goppers К. Četri sabrukumi... 15. lрр. 10. Смирновъ Н. Генерал Гопперъ, поли. Бриедисъ и Б. Савинковъ // Сегодня вечером. 1926. 7 мая.; Колиакиди А. Белые латышские стрелки... С. 78. 11. Здесь и далее использованы материалы фонда (ф. 5601) личных дел штаба Латвийской армии. 12. Reinbergs 1. Trīs Šāvieni. 1. ѕёј. Rīga, 1992. 13. Duganovs-Smilgainis. Рulkv. Frīdriha Brieža nobēndēašnаs aizkulises. Čekista - provokatora Ādаmа Еrdmaņa gaitas// Zemgales Balss. 1934. 20., 27. маіјѕ, 5. jūn. 14. Я.Фрейманис описывал кал как А. Эрдманис зимой 1919 года пытался его уговорить взять большую сумму денег для нужд Временного правительства Латвии. Freimanis J. Ādama Еrdmaņa nos1ēpumainā lоmа 1919. gada Liepājā // Pēdējā Вrīdī. 1934. 28. jūn. 15. Staprans S. Caur Krievijas tumsu pie Latvijas saules... 75. lрр. 16. Там же, 46. lрр. 17. Goppers К. Četri sabrukumi..57. 1рр. 18. LVVA, 3318. f., 1. арг., 2932. 1., [b. р.]. 19. Kevešāns К. Pulkveža Brieža traģēdija // Latviešu Strēlnieks. 1931. Nr. 9. 15. lрр. 20. LVVA, 6281. f., 1. арr., 13. 1., [b. р.]. 21. Там же, 1. 1., 61. lр. 22. Там же, 3318. f., 1. арr., 2032. 1., [b. р.]. 23. Там же, 2574. f., 2. арr., 5. 1., 99. 1р. 24. Там же, 3407. f., 1. а т. 82. 1., [b. р.]. Кроме упомянутых, в Южнороссийской Добровольческой армии служили полковники латышской национальности: кассир Главного управления снабжения Карлис Балтиньш, начальник севастопольских складов артиллерии Рейинс Стучка, командир дивизиона конной артиллерии Павилс Лескиновичс, начальник Уманского военного округа Екабс Вейшс, начальник отдела военных строителей Петерис Ирбе, интендант Петерис Мозертс, начальник Киевского военного округа Карлис Тобис, командир полка и бригады Яинс Звайгзне, командиры полков Эдуардс Яуинтс и Мартыньш Еске, комендант Петровска (Махачкалы) Карлис Зоммерс, на¬чальник штаба генерал-губернатора Новороссийской области Эдуардс Айре-Веслов, помощник интенданта Черноморского военного флота Александрс Апситис, расстрелянный в большевистском плену Эдуардс Пуксис; подполковники: летчик Эдвинс Бите, Яинс Эйхенбаумс, Борис Розенталс, Александрс Вилюмс, Фридрихс Екабсонс, начальник Новороссийского военного округа Марцис Камолс, интендант армии Петерис Скрапце и мн. др. 25. Jaunākās Ziņas. 1920. 8. арr. 26. LVVA, 3318. f., 1. арr., 1378. 1., [Ь.р.]. 27. В конце концов Т. Биернис вернулся в Латвию, где умер в 1930 году. 28. Там же, 6033. f., 1. арr., 24. 1., 59. 1р. 29. Там же, 5601. f., 1. арr., 2154., 5067. 1. 30. Jaunākās Ziņas. 1920. 22. јūl. 31. Šcerbinskis V. Latvieši «balto» аrmіјāѕ // Latviešu Strēlnieks. 1995. Febr. 32. Doreda Е. Zeme ir араја. ROga, 1993. 54. 62. Ірр. 33. Jaunākās Ziņas. 1920. 20. janv. 34. Jaunākās Ziņas. 1920. 26. арr. 35. Jaunākās Ziņas. 1920. 5. jūn. 36. Деникин А. Белое движение и борьба Добровольческой армии // Белое дело. 1992. С. 290. 37. Jaunākās Ziņas. 1920. 5. јūl. 38. Jaunākās Zinas. 1920. 29. okt. 39. Вrīvā Zeme. 1920. 30. јūl. 40. Latvijas Kareivis. 1921. 23. арr. 41. Latviešu virsnieku atgriešanās no Konstantinopoles// Kurzemes Vārds. 1921. 11. febr. 42. LVVA, 5601. f., 1. арr., 5448. 1., 4. lр. 43. Там же, 5965. f., 1. арr., 47. 1., 24. lр. 44. Там же, 19. 1., 376. 1р. 45. Там же, 3.1. 46. Там же, 47. 1., 344. lр. 47. Там же, 1313. f., 1. арr., 21.1., 33. lр. 48. Там же, 2570. f., 14. арr., 996. 1., [b. р.] 49. Оречкин Б. Ген. Бангерский о6 атамане Семенове// Сегодня. 1931. 8 ОКТ. 50. Jaunākās Zinas. 1920. 9. okt. 51. LVVA, 1313. f., 1. арr., 21. 1., 34. 1р. 52. Latvijas Valsts arhīvs (LVA, Государственный архив Латвии), 1986. f., 1. арr., 41005. 1. 53. Известны несколько полковников-латышей в войсках Колчака: командир полка Александрс Каупиньш, начальник отделения оперативного отдела штаба главнокомандующего Петерис Даукшс, помощник командира дивизиона Эрнестс Долмаинс; подполковники: Теодорс Бредже, помощник начальника Иркутского военного училища Петерис Лиепиньш, военный судья Петерис Блукис (позже, в 1921-1922 году он был директором департамента полиции министерства внутренних дел Приамурского временного правительства братьев Меркуловых, а в 1922 - министром внутренних дел Сибирской демократической республики), военный инженер Фридрихс Упе и др. Генерал-майор запаса П. Межакс во время Гражданской войны являлся генерал-губернатором Читы. (LVA, 1986. f., 2. арr., 9660. 1.) 54 LVVA, 5601. f., 1. арr., 5855. 1., [h. р.]. 55 Там же, 3431. 1., [b. р.]. 56. См.: Jēkabsons Е. Latgale vācu okupācijas laikā un pulkveža М. Afanasjeva partizānu nodaļas darbība Latvijā 1918. gadā// Latvijas Vēstures Institūta Žurnāls. 1996. Nr. 1. 49.-56. lрр. 57. Jēkabsons Е. Ģenerā1is S. Bu1ak-Balahovics un Latvija. // Latvijas Arhīvs. 1995. Nr. 1. 16., 17. lрр. 58. LVVA, 1526. f., 1. а т. 1. l., [b. p.]; 5601. f., 1. apr. 192. 1. 5. lp. 59. LVVA, 3601. f., 5. арr., 2. 1., 21. lр. 60. Там же, 2574. f., 2. apr. 2. 1. 27. lp.; 3601. f., 1. apr. 4. l. 102. lp. Отдельные латыши служили также и в Западной армии Бермонта. На-пример в ее резервном корпусе служил подполковник Берзиньш. В свою очередь штабс-капитан Теодорс Берзиньш, в декабре 1919 года перешедший на сторону Временного правительства Латвии, был из- за службы в неприятельских войсках разжалован в рядовые солдаты латвийской армии. 62 LVVA, 2570. f., 14. арr., 1209. 1., [b.p.]. 63 Armijas virspavēlnieka pavēles 1920. gadam. 22. maijs, 18. jūnijs. 6з LVVA, 2575. f., 1. арr., 79. 1., 33. lр. 64. Там же, 1468. f., 1. арr., 130. 1., 91. lр. 65. Jaunākās Ziņas. 1920. 7. janv.; Šcerbinskis V. Latvieši «balto» armijās// Latviešu Strēlnieks. 1995. Febr. 66. Jaunākās Zinas. 1919. 26. nov.

В журнале „Latvijas vēsture”,2/1991 C.7-11. нашел интересную статью, к сожалению, я, с час не могу ее перевести. Надеюсь, это сделают другие камрады форума, владеющими латышским языком. Raisa Denisova Baltu ciltis Baltijas somu teritorijā. “Племена балтов на территории балтийских финнов” Senatnē baltu cilšu apdzīvotā teritorija ir bijusi daudz lielāka par mūsdienu Latvijas un Lietuvas zemēm. 1. g.t. ba1tu cilšu dienvidrobeža sniedzās no Okas augšteces austrumos pāri Dnepras vidustecei līdz Bugai un Vislas lejtecei rietumos. Ziemeļos baltu cilšu teritorija robežojās ar somugru cilšu zemēm. Somugru diferenciācijas rezultātā, iespējams, jau 1. g.t. pr.Kr. izdalījās Baltijas somu ciltis1. Šajā laika posmā Baltijas somu un baltu cilšu saskares joslu veidoja zemes gar Daugavu līdz tās augštecei. Šī saskares zona laika gaitā nav bijusi pastāvīga Baltu cilšu pakāpeniska spiešanās ziemeļu virzienā izveidoja etniski jauktu teritoriju visā Vidzeme un Latgale. Zinātniskajā literatūrā atrodam daudzas liecības par Baltijas somu kultūras, valodas un antropoloģiskā tipa ietekmi uz baltu ciltīm, kas noticis gan šo cilšu kultūru mijiedarbības, gan laulību sakaru rezultātā. Taču joprojām paliek maz pētīta problēma par baltu cilšu ietekmi uz Baltijas somiem. Šī problēma ir pārāk sarežģīta, lai to risinātu pilnā apjomā. Tādēļ pievērsīsim uzmanību tikai dažiem būtiskiem diskusijas rakstura jautājumiem, kuru tālāko pētniecību var stipri veicināt valodnieku un arheologu pētījumi. Baltu cilšu dienvidrobeža ir vienmēr bijusi ļoti neaizsargāta un „atklāta” dažādu cilšu pārvietojumiem un migrācijai. Senās ciltis, kā to tagad mēs izprotam, kara briesmu brīžos nereti atstāja savas zemes un pārcēlās uz teritorijām, kas bija vairāk aizsargātas militārās darbības gadījumā. Kā klasisku piemēru tam var minēt neuru pārcelšanos no to dienvidzemēm uz ziemeļiem Pripetes lejteci un Augšdņepru2, kas dokumentētas gan ar Herodota liecībām, gan ar arheoloģiskajiem pētījumiem. 1. g.t. pēc Kr. bija īpaši sarežģīts laika posms gan baltu cilšu etniskās vēsturēs norise, gan arī Eiropas tautu vēsturē kopumā. Minēsim tikai dažus notikumus, kas ietekmēja baltu cilšu pārvietošanos un migrāciju šajā periodā. Minētajā laika posmā baltu cilšu dienvidteritoriju ir skārušas dažādu klejotājcilšu migrācijas, kurām bija izteikts militārs raksturs. Jau 3. gs. pr.Kr. sarmātu sirojumi postīja skitu zemes un budinu teritoriju Dnepras vidustece. 2.-1. gs. šie sirotāji sasniedza ari baltu cilšu teritoriju Pripetes lejtecē. Sarmāti vairāku gadsimtu gaitā iekaroja Skitijas zemes Melnās jūras stepju joslā līdz pat Donavai. Tur viņi kļuva par valdošo sociāli militāro spēku. Pirmajos gs. pēc Kr. baltu cilšu dienvidrietumu teritorijas tiešā tuvumā (Vislas lejtece) ieceļoja gotu ciltis, kur izveidojās Velbarkas kultūra. Šo cilšu ietekme sasniedza arī Pripetes baseinu, bet galvenā gotu migrācija tika vērsta uz Melnās jūras stepju zemēm, kur tās kopā ar slāviem un sarmātiem nodibināja pirmatnējās valstības veidojumu (Čerņahovas kultūras teritorija), kas eksistēja ap 200 gadu. Taču svarīgākais 1. g.t. notikums bija klejotājcilšu huņņu iebrukums Melnās jūras stepju zonā no austrumiem, kur izpostīja Ermanariha valstisko veidojumu un vairāku desmitu gadu laikā savas kara darbības sfērā iesaistīja Visas ciltis no Donas lejteces līdz Donavai. Eiropā ar šo notikumu tika ievadīts Lielais tautu staigāšanas laiks. Šis migrāciju vilnis īpaši skāra ciltis un tautas, kuras apdzīvoja Austrumeiropu, Viduseiropu un Balkānu zemes. Minēto notikumu atbalsis sasniedza arī Austrumbaltiju. Pirmajos gadsimtos pēc Kr. Lietuvā un Dienvidlatvijā ieceļoja rietumbaltu ciltis, kur tās izveidoja uzkalniņu kapu kultūru, bet 4. gs. beigās un 5. gs. sākumā Lietuvā, un ar 6.-7. gs. miju Latvijā ienāca austrumbaltu ciltis3, kur to teritoriju iezīmēja kapulauku izplatības areāls. Agrajā dzelzs laikmetā (7.-1. gs. pr.Kr.) lielākais austrumbaltu areāls atradās Augšdņepras baseina zemes un Baltkrievijā. Šeit austrumbaltu cilšu apdzīvotās zemes pilnībā iekļāvās baltu hidronīmu izplatības areālā4, tādēļ senatnē šīs teritorijas piederība baltiem ir vispār atzīts fakts. Teritoriju uz ziemeļiem no Daugavas augšteces līdz Somijas jūras līcim laikā līdz pat slāvu ienākšanai apdzīvoja Baltijas somu valodā runājošas ciltis. Tādēļ uzskatīja, ka senākajiem upju un ezeru nosaukumiem visa šajā teritorijā ir somugriska cilme. Taču pēdēja laikā tika zinātniski izvērtēta upju un ezeru nosaukumu etniskā piederība arī senas Novgorodas un Pleskavas zemes. Rezultāta ir noskaidrots, ka šajā teritorijā baltu cilmes hidronīmu skaits faktiski nav mazāks par šeit konstatēto somisko hidronīmu skaitu5. Tas liecina, ka seno somu cilšu apdzīvotajā teritorijā kaut kad ir ienākušas un apmetušas uz dzīvi ari baltu ciltis. Arheoloģiskajā literatūra baltiskā komponenta klātbūtne minētāja teritorijā tiek atzīta. To parasti attiecina uz slāvu ieceļošanas laiku, kad virzoties uz Krievijas ziemeļrietumiem, savā migrācijas vilni varēja iekļaut ari kādas baltu ciltis. Taču tagad, kad senās Novgorodas un Pleskavas zemes konstatēts liels baltu cilmes hidronīmu skaits, loģiskāk ir pieļaut domu par baltu cilšu patstāvīgu ienākšanu Baltijas somu teritorijā laikā līdz slāvu ieceļošanai. Pretējā gadījumā minetajā teritorijā baltu un slavu cilšu kultūru pastāvīgas mijiedarbības apstakļos nevarētu rasties un iesakņoties liels baltu cilmes upju un ezeru nosaukumu skaits. Arī Igaunijas teritorijas arheoloģiskajā materiālā ir novērota liela baltu cilšu kultūras ietekme. Taču šeit šīs ietekmes rezultāts konstatēts daudz konkrētāka veidā. Pēc arheologu domām, vidējā dzelzs laikmeta (5.-9. gs. pēc Kr.) metālkultūra (rotas lietas, ieroči, darba rīki) visa Igaunijas teritorijā nav attīstījusies uz iepriekšējā perioda dzelzs priekšmetu tipu bazes6. Šeit perioda sākumā jauno dzelzs priekšmetu formu galvenais avots bija zemgaļu, žemaišu un seno prūšu zemes. Igaunijā baltiem raksturīgie metāla priekšmeti iegūti kapulaukos, depozītos un dzīves vietās. Baltu cilšu kultūras ietekme konstatēta arī keramikā, mājokļu celtniecībā un apbedīšanas tradīcijās7. Tādejādi, Igaunijā, sākot ar 5. gs., iedzīvotāju materiālā un garīgā kultūra ir baltu kultūras ietekmes caurstrāvota. Šeit ar 7.-8. gs. ir novērota ietekme arī no dienvidaustrumiem — Bancerovas austrumbaltu kultūras reģiona (Augšdņepra un Baltkrievija). Latgaļu kultūras ietekme salīdzinājumā ar citu baltu cilšu kultūru iespaidu ir izteikta vājāk un tikai 1. g.t. beigas Igaunijas dienvidos8. Skaidrot minētās parādības veidošanā cēloņus tikai ar baltu kultūras strāvojumu bez attiecīgu cilšu migrācijas, faktiski, nav iespējams. Par to liecina antropoloģiskie dati. Zinātniskajā literatūrā ir iesakņojies priekšstats par neolīta ķemmes un bedrīšu keramikas kultūras ciltīm kā igauņu senajiem priekštečiem. Taču minētie somugri pēc antropoloģiska pazīmju kompleksa (galvas, sejas izmēri un forma) krasi atšķiras no mūsdienu igauņiem. Tādēļ no antropoloģiskā viedokļa starp ķemmes un bedrīšu keramikas kultūras ciltīm un mūsdienu igauņiem nevar saskatīt tiešo paaudžu pēctecību. Tas liecina, ka igauņi no minētajām neolīta ciltīm varēja pārmantot galvenokārt valodu, taču viņu antropoloģisko tipu laika gaita stipri ir ietekmējušas citas izcelsmes ciltis. Par to interesantus datus sniedz mūsdienu Baltijas tautu antropoloģiskā izpēte. Šie dati liecina, ka igauņu antropoloģiskais tips (matu un acu krāsa, galvas un sejas izmēri, augums) ir ļoti līdzīgs latviešiem un īpaši tiem, kuri apdzīvo seno zemgaļu teritoriju. Turpretī latgaļu antropoloģiskais komponents igauņos gandrīz nav pārstāvēts. Tas saskatāms tikai vietumis Igaunijas dienvidos. Ja noliedzam baltu cilšu ietekmi uz igauņu antropoloģiska tipa veidošanos, tad minētajai līdzībai nav iespējams rast izskaidrojumu. Tādējādi, balstoties uz antropoloģiskajiem un gs. arheoloģiskajiem datiem, šo parādību var skaidrot ar baltu cilšu iespiešanos minētajā laika posma Igaunijas teritorijā, kur tās laika gaitā, stājoties laulību sakaros, stipri iespaidojušas vietējo somu antropoloģisko tipu, kā arī viņu kultūru. Diemžēl 1. g.t. kranioloģiskie materiāli (galvaskausi) Igaunijas teritorijā pagaidām nav atrasti, jo te apbedīšanas tradīcijās pārsvarā bija kremācija. Taču minētās problēmas pētniecībā svarīgus datus sniedz 11.-13. gs. Igaunijas iedzīvotāju kranioloģiskais materiāls, kurš jauj spriest arī par šīs teritorijas iepriekšējā perioda iedzīvotāju antropoloģisko sastāvu. Jau 50. gados Igaunijas antropoloģe K.Marka ir konstatējusi 11.-13. gs. igauņiem tādu pazīmju kompleksu (masīvas uzbūves un iegarenas formas galvaskauss ar šauru un augstu seju), kam ir pilnīga līdzība ar zemgaļu antropoloģisko tipu. Nesen izpētītais 11.-14. gs. kapulauks Igaunijas ziemeļaustrumos pilnībā apstiprina zemgaļiem līdzīga antropoloģiskā tipa klātbūtni ari šajā Igaunijas apvidū (Virumaa). Par iespējamo baltu cilšu migrāciju 1. ga. otrajā puse ziemeļvirzienā netieši liecina arī kranioloģiskie dati no Vidzemes ziemeļiem. 13.-14. gs. galvaskausiem no Alūksnes rajona Annas Bundzēnu kapulauka ir raksturīgs zemgaļiem līdzīgs pazīmju komplekss. Taču īpašu interesi izraisa iegūtais kranioloģiskais materiāls no Alūksnes rajona Asaru kapulauka. Šeit tika atsegti tikai daži apbedījumi9, kuri tiek datēti ar 7.-8. gs. Kapulauks atrodas senā somu cilšu teritorijā un attiecas uz laiku līdz latgaļu ienākšanai Ziemeļvidzemē. Šeit iedzīvotāju antropoloģiskajā tipā atkal saskatām līdzību ar zemgaļiem. Tātad, ari antropoloģiskie dati liecina par baltu cilšu virzīšanos 1. g.t. otrajā puse caur Vidzemes vidieni ziemeļvirzienā. Jāpateic, ka latviešu nacionālās valodas veidošanā galvenā vieta ir piederējusi vidus dialektam. J. Endzelīns uzskata, ka "ārpus Kursas runājamas vidus izloksnes ir radušās no zemgaļu dialekta, kam piejaukušies latviešu un varbūt sēļu elementi, un no senas Vidzemes vidienes iztoksnēm"10. Kādas ciltis Vidzemes vidienē ir ietekmējušas vidus dialekta veidošanos? Pašreiz arheoloģisko un antropoloģisko datu vēl pārak maz, lai rastu atbildi uz šo jautājumu. Tomēr mēs būsim tuvu patiesībai, ja šīs ciltis uzskatīsim par radniecīgām zemgaļiem. Asaru kapulauka apbedītie pēc antropoloģiskām pazīmēm ir līdzīgi, bet ne identiski zemgaļiem. Igauņu etnonīms "eesti" pārsteidzoši sasaucas ar 1. gs. pēc Kr. Baltijas jūras dienvidaustrumu piekrastē Tacita pieminētajiem aistiem (Aestiorum gentes), kurus zinātnieki identificē ar baltiem. Arī Jordāns ap 550. g. aistus (Aesti) novieto uz austrumiem no Vistas grīvas. Tajā pašā vietā aisti tiek piemīnēti pēdējo reizi Vulfstana ceļojuma aprakstā ar etnonīmu "easti". Pēc J. Endzelīna domārn, šis senanģļa Vulfstana aistu nosaukums varētu būt sakarā ar senangļu easte "austrumi"11. J. Endzelīna teiktais mudina domāt, ka etnonīms aisti nav bijis baltu cilšu pašnosaukums. To baltu ciltīm, iespējams, būs devuši (kā tas ir nereti bijis senatnē) to kaimiņi ģermāņi, ar to saprotot savus austrumkaimiņus. Varbūt tieši tāpēc baltu cilšu apdzīvotajā teritorijā etnonīms aisti (cik man ir zināms) nekur "neparādās" vietu nosaukumos. Tādēļ var pieļaut domu, ka etnonīms "aisti" (easte) — ar kuru, iespējams, ģermāņi apzīmēja baltu ciltis kopumā senajos rakstītajos avotos būs iekļuvis ar ģermāņu starpniecību. Atcerēsimies, ka Lielajā tautu staigāšanas laikā angļi, sakši un juti ir pārcēlušies uz Britu salām, kur ar viņu starpniecību varēja būt ilgi saglabāts šis baltu cilšu nosaukums. Tas ir ticami, jo baltu ciltis pēc apdzīvotas teritorijas un iedzīvotāju skaita līdz 1. g.t. Eiropas politiskajā un etniskajā kartē ieņēma visai ievērojamu vietu, tādēļ tām vajadzētu būt labi pazīstamām. Iespējams, ģermāņi ar laiku būs sākuši attiecināt etnonīmu "aisti" uz visām ciltīm, kas apdzīvoja zemes austrumos no Baltijas jūras, jo Vulfstans līdztekus aistiem Vislas lejtecē piemin arī Eastland, ar to saprotot Igauniju. No 10. gs. šis politonīms, kā arī etnonīms tiek attiecināts tikai uz igauņiem. Senie skandināvi Igaunijas zemi devēja par Eistland. Arī Indriķa Livonijas hronikā tiek minēta igauņu zeme (Estonia, Estlandia) un tauta (Estones), lai gan igauņi paši sevi vēl dēvē par maarahvas — "(savas) zemes tauta". Tikai no 19. gs. vidus Igauņi pārņem savas tautas nosaukumu eesti. Teiktais liecina, ka igauņi savu etnonīmu nav aizguvuši no baltu ciltīm, kuras piemin Tacits 1. gs. pēc Kr. Taču šis atzinums jautājuma būtību par baltu cilšu iespiešanos igauņu zemes 1. g.t. otrajā pusē pēc Kr. nemaina. Šis jautājums vismazāk pētīts no valodniecības viedokļa. Tādēļ Igaunijas vietvārdu etniskās cilmes izpēte varētu kļūt par svarīgu vēstures izziņas avotu. Krievu hronika "Pagājušo laiku stāsts" satur divus somugru un baltu cilšu sarakstus. Ņemot verā to, kādā secībā nosauktas ciltis, kļūst skaidrs, ka abi saraksti veidoti, stingri ievērojot šo cilšu ģeogrāfisko izvietojumu. Vispirms virzienā no ziemerietumiem (atskaites punkts Senā Lādoga, vai Novgoroda) uz austrumiem tiek nosauktas somugru ciltis. Hronists pēc somugru tautu uzskaitīšanas iet tālāk rietumvirzienā un nosauc baltu ciltis un lībiešus to apdzīvotības secībā: 1. литва, зимигола, корсь, норова, либь; 2. литва, зимегола, корсь, летьгола, любь. Šie saraksti mūs interesē te pieminēto norovas cilšu dēļ. Kur atradās to teritorija? Kāda ir bijusi šo cilšu etniskā piederība? Vai narovas ciltīm ir saskatāms arheoloģiskais ekvivalents? Kāpēc norova ir minēta latgaļu vietā? Protams, šobrīd sniegt izsmeļošu atbildi uz visiem šiem jautājumiem nav iespējams. Taču mēģināsim paradīt šis problēmas galveno aspektu, kā arī iespējamo tālākas izpētes virzienu. Minētos sarakstus agrāk datēja ar 11. gs. Pēdējie pētījumi liecina, ka tie ir senāki un attiecināmi i uz 9. un 10. gs. pirmo pusi.12 Narovas cilšu apdzīvotības teritoriju ir mēģināts lokalizēt pēc vietu nosaukumiem, kas atvasināti no šī etnonīma. To Izvietojums aptver visai lietu seno Baltijas somu teritoriju Krievijas ziemeļrietumos — no Novgorodas austrumos līdz Igaunijas un Latvijas robežai rietumos. Šeit lokalizēti daudzu upju, ezeru un seno ciemu nosaukumi, kā arī minētie dažādos rakstītos avotos atsevišķu personu vardi, kuri cilmi saista ar etnonīmu narova. Šajā reģionā narovas etnosa "pēdas" personu un vietu vārdos ir ļoti noturīgas un atrodamas vēl 14.-15. gs. dokumentos. Šiem vietu un personu vārdiem, kurus saista ar narovas cilīm, ir ļoti daudz variāciju norova /narova/nereva/ neroma/morova/mereva un cltas13. Pēc D. Mačinska domām, šim reģionam atbilst 5.-8. gs. garo uzkalniņu kapulauku areāls, sniedzas no Igaunijas un Latvijas austrumrajoniem līdz pat Novgorodai. Taču šie kapulauki pārsvara ir koncentrēti abpus Pleskavas ezeram un Velikajas upes lejtecē14. Garie uzkalniņi ir reģistrēti un daļēji ari pētīti Latgales austrumos un ziemeļaustrumos. To izplatības areāls iesniedzas arī Vidzemes ziemeļaustrumos (Ilzenes pag.)15. Garo uzkalniņu kapulauku etniskā piederība tiek vērtēta dažādi. V. Sedovs tos uzskata par kriviču, t.i., pirmo slavu cilšu apbedīšanas pieminekļiem minētajā teritoriāa, lai gan šo kapu senlietu materiālā tiek saskatīta ari baltu komponenta esamība. Arī Latgale šos uzkalniņu kapus piedēvēja slāviem. Tagad kriviču etnisko piederību vairs nevērtē tik viennozīmīgi, jo krievu hronika nav noradīts, ka tie būtu runājuši slavu valodā. Tādēļ ir izteikta doma par kriviču piederību baltiem. Turklāt pēdējie arheoloģiskie pētījumi liecina, ka slāvu ciltis Krievijas ziemeļrietumos ieceļojušas tikai ap 8. gs. vidu. Tādejādi, jautājums par šo uzkalniņu kapulauku piederību slāviem pats par sevi atkrīt. Pretējus uzskatus pauž igauņu arheoloģes M. Aunas pētījumi. Viņa Igaunijas dienvidaustrumos situētos uzkalniņus pieskaita Baltijas somiem16, lai gan arī šeit baltu komponents parādās visai izteikti17. Šie pretrunīgie arheoloģisko pētījumu rezultāti tagad tiek papildināti ar atziņu par Pleskavas un Novgorodas zemju garo uzkalniņu piederību norovas ciltīm un šī etnonīma somisko cilmi. Pēdējā atziņa faktiski tiek balstīta uz vienīgo secinājumu, ka etnonīmam neroma ir somiska cilme, jo noro somu valodā nozīme zems, zema vieta, purvains18. Taču šāds norovas/neromas etnonīma etniskas piederības risinājums liekas pārāk vienkāršots, jo nav izvērtēti citi būtiski fakti, kuriem ir tiešs sakars ar minēto jautājumu. Vispirms īpašu uzmanību pelna krievu hronikā neromas (narovas) pieminēšanas veids: "нерома сиреч жемоить". Tātad, pēc hronista domam, neroma ir tas pats, kas žemaiši D. Mačinskis uzskata, ka šāds pieminēšanas veids ir neloģisks un tādēļ tas nav ņemams vērā, jo pretējā gadījuma jāatzīst, ka neroma ir žemaiši19. Pēc mūsu domām, šī lakoniskā izteiciena pamatā būs tomēr bijusi visai svarīga jēga. Visticamāk minētās ciltis nav pielīdzinātas Taču hronists būs labi zinājis, ka neromas un žemaišu ciltis ir runājušas vienā valodā. Ļoti iespējams, ka tieši šādā nozīmē ir jāsaprot senkrievu valodā kopā pieminētās neromas un žemaišu ciltis. Šo domu apstiprina kāds cits līdzīgs piemērs. Hronists līdzīgā veida attiecina tatāru nosaukumu uz pečeņegiem un polovciešiem, jādomā, saprotot ar to vienā un tai pašā turku valoda runajošās ciltis. Tātad, loģiskāk būs secināt, ka hronists ir bijis vispusīgi izglītots un labi informēts par hronika minēto cilšu valodām. Tādēļ gandrīz var ticēt tam, ka ciltis, kas krievu hronikā pieminētas ar nosaukumu norova/neroma, ir jāuzskata par baltu ciltīm. Taču ar šo atziņu netiek izsmelta zinātniski ļoti svarīga problēma, saistīta ar neromas ciltīm. Šajā sakarā ir jāpiemin no zinātniskās izpētes viedokļa satura ļoti bagātīgais P. Šmita raksts, kas veltīts neuriem. Viņam pieder vērā ņemams neromas etnonīma skaidrojums. P. Šmits raksta, ka Nestora hronikas dažos rokrakstos minētā "neroma" nozīmē "neru" zemi, kur galotne ma ir somu maa, zeme. Tālāk viņš secina, ka Vilijas upi, "leišu valodā sauc "Neris", kam var būt arī kāds etimoloģisks sakars ar neriem jeb neuriem"20. Tādejādi, neromas etnonīmam var būt etimoloģisks sakars ar neuriem, baltu ciltīm, kuras 5. gs. pr.Kr. Dienvidbugas augštece piemin Herodots (arheologi neurus identificē ar 7.-1. gs. pr.Kr. Milogradas kultūras areālu), bet 1. un 4. gs. pēc Kr. tos lokalizē Dņepras augštecē attiecīgi Plīnijs un Marcellins. Protams, jautājums par neuru etnonīma etimoloģisko sakaru ar neromu/norovu ir valodnieku kompetencē, kuru pētījumus mēs gaidīsim. Taču te gribu akcentēt dažus faktus un atziņas, kas pelna ievērību. Upju un ezeru nosaukumi, kurus saista ar etnonīmu neuri, ir lokalizēti visai plašā teritorijā. To dienvidrobežu var aptuveni novilkt no Vartas lejteces rietumos līdz Vidusdņeprai austrumos21, bet ziemeļvirzienā tā iesniedzas seno Baltijas somu teritorija. Šajā reģionā ir arī vietu vārdi, kuriem pilnīga līdzība ar etnonīmnu norova/narova. Tie lokalizēti Dņepras augštece (Norove)22, Baltkrievija un Lietuvas dienvidaustrumos (Naravai/Neravai)23. Jā uzskatīsim krievu hronikā pieminēto norovu par somu ciltīm, kā tad skaidrosim līdzīgu vietu vārdu nosaukumus visā minētajā teritorijā? Šo toponīmu un hidronīmu lokalizācijas atbilstība senajai baltu cilšu teritorijai ir acīmredzama. Tādēļ, raugoties arī no šī aspekta, izteiktās domas par norovas/neromas piederību Baltijas somiem ir stipri apšaubāmas. Pēc valodnieces R. Agejevas domām, hidronīms vārda saknei Nar–/Ner (Narus, Narupe, Nara, Nareva, Nereta, arī Narvas upe ar tās viduslaiku latīņu variantiem — Narvia, Nervia) varētu būt baltiska cilme. Atcerēsimies Krievijas ziemeļrietumos R. Agejevas atklāto lielu baltu cilmes hidronīmu skaitu, kas, iespējams, šeit veidojas gs. garo uzkalniņu eksistēšanas laikā. Baltu cilšu ienākšanas cēloņi seno Baltijas somu teritorijā Krievijas ziemeļrietumos ir jāsaista ar to sociāli politisko situāciju, kura izveidojas Lielā tautu staigāšanas laika sākumā. Protams, minētajā teritorija baltu ciltis dzīvoja kaimiņos ar Baltijas somiem, kas veicināja gan šo cilšu laulību sakarus, gan arī kultūras mijiedarbību. Tas uzskatāmi atspoguļojas garo uzkalniņu arheoloģiskajā materiāla. No 8. gs. vidus, kad te ienāca slāvu ciltis, vēl komplicētāka kļuva etniskā situācija. Tas arī izšķīra baltu etnosa likteni šajā teritorijā. Diemžēl kranioloģiskā materiāla no garo uzkalniņu kapulaukiem nav, jo te piekopta apbedīšanas tradīcija kremācija. Taču no šīs teritorijas 11.-14. gs. kapulaukiem iegurtie galvaskausi liecina par stipri izteiktu baltu antropoloģisko komponentu vietējo iedzīvotāju sastāvā. Te pārstāvēti divi antropoloģiskie tipi. Viens no tiem līdzīgs latgaļiem, otrs — zemgaļiem un žemaišiem. Paliek neskaidrs, kuru no tiem var attiecināt uz garo uzkalniņu kultūras iedzīvotājiem. Šeit skarti maz pētītie un tādēļ arī diskusijas rakstura baltu etniskās vēstures jautājumi, kuriem ir izteikts starpdisciplīnu raksturs. To turpmāko izpēti var veicināt dažādu saskarīgo noza¬ru pētījumi, kuri palīdzēs precizēt un padziļināt šajā publikācijā izteiktās atziņas. Avoti un skaidrojumi: 1. Pie Baltijas somiem pieder lībieši, somi, igauņi, vepsi, ižori, ingri un voti. 2. Мельниковслая О.Н. Племена южной Белоруссии в раннем железном веке М.,19б7. С,161-189. 3. Denisova R. Baltu cilšu etnīskās vēstures procesi m. ē. 1 gadu tūkstotī // LPSR ZA Vēstis. 1989. Nr.12.20.-36.Ipp. 4. Топоров В.Н., Трубачев О.Н. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья М., 1962. 5. Агаева Р. А. Гидронимия балтского происхождения на территории псковских и новгородских земель // Этнографические и лингвистические аспекты этнической истории балтских народов. Рига, 1980. С.147-152. 6. Eestti esiajalugi. Tallinn. 1982. Kk. 295. 7. Аун М. Балтские элементы второй половины I тыс. н. э. // Проблемы этнической истории балтов. Рига, 1985. С. 36-39; Ауи М. Взаимоотношения балтских и южноэстонских племенво второй половине I тысячелетия н.э.// Проблемы этнической истории балтов. Рига, 1985. С. 77-88. 8. Ауи М. Взаимоотношения балтских и южноэстонских племенво второй половине I тысячелетия н.э. // Проблемы этнической истории балтов. Рига, 1985. С. 84-87. 9. Asaru kapulauks, kurā M. Atgazis veicis tikai pārbaudes izrakumus, ir ļotl svarīgs latviešu etniskās vēstures skaidrošanā, tādēļ tuvākajā nākotnē ir jāatrod iespēja to pilnīgi izpētīt. 10. Endzelīns J. Latviešu valodas skaņas un formas. R., 1938, 6.Ipp. 11. Endzelīns J. Senprūšu valoda. R., 1943, 6.Ipp. 12. Мачинский Д. А. Этносоциальные и этнокультурные процессы в Северной Руси // Русский Север. Ленинград. 198б. С. 8. 13. Turpat, 9.-11.Ipp. 14. Седов В. В. Длинные курганы кривичей. М., 1974. Табл. 1. 15. Urtāns V. Latvijas iedzīvotāju sakari ar slāviem 1.g.t. otrajā pusē // Arheoloģija un etnogrāfija. VIII. R, 1968, 66.,67.Ipp.; arī 21. atsauce. 16. Аун М. Курганные могильники восточной Эстонии второй половине I тысячелетия н.э. Таллинн. 1980. С. 98-102. 17. Аун М. 1985. С. 82-87. 18. Мачинский Д. А. 1986. С. 7, 8, 19, 20, 22 19. Turpat, 7.Ipp. 20. Šmits P. Herodota ziņas par senajiem baltiem // Rīgas Latviešu biedrības zinātņu komitejas rakstu krājums. 21. Rīga. 1933, 8., 9.lpp. 21. Мельниковская О. Н. Племена южной Белоруссии в раннем железном веке. М. 1960, рис. 65. С. 176. 22. Turpat, 176.lpp. 23. Охманский Е. Иноземные поселения в Литве X711—XIV вв. в свете этнонимических местных названий // Балто-славянские исследования 1980. М., 1981. С. 115, 120, 121.

"Сравнительный пример" Avots: 1) http://lv.wikipedia.org/wiki/Baltu_valodas 2) http://ru.wikipedia.org/wiki/Балтийские_языки Латышский язык: Dievs deva zobus, Dievs dos maizes donu. Латгальский язык: Dīvs deve zūbus, Dīvs dūs maizis. Куршский язык (Kuršu valoda): Deivs dave zambųs, Deivs dās gaitkas. Жемайтский язык: Dievs davė zūbus, Dievs dous ė dounas. (Deivs davė dantis, Deivs dous ė dounas.) [?!] До латышский язык (Pirmslatviešu valoda): Daivas adavjāt ghambāns (dantins), Daivas dāsjati dhānās. - Пример привел Orion7 Литовский язык: Dievas davė dantis, Dievas duos duonos. Прусский язык: Dēiws dāns Dantins, Dēiws dās Gēitin. Латынь: Deus dedit dentes, Deus dabit panem. Санскрит: Devas adahat datas; Devas dat dhanas. (Deivah adadhat dątas; Deivah dat dhānas.) Русский язык: Бог дал зубы, Бог даст хлеб (''Bog dal zuby, Bog dast hļeb''). Норвежский язык: Gud gav tenner, Gud skal gi brød. Шведский язык: Gud gav tänder, Gud skall ge bröd.

Я имел в виду что то похожее по идее и типу с славянскими языками: Словио и Заходышнополiська лытырацька волода. Именно эти языки повлияли на мысль о том что могут существовать балтские микроязыки, искусственные языки, реновации диалектов, новые языки на основе диалектов и так далее.

Сколка, и какие балтские языки, диалекты и говоры существовали, и существуют по сей день? Были ли попытки создать искусственный, общий Балтский язык на основе, каких не бут балтских диалектах и говорах? Создавались ли искусственные балтские языки для научных целей? ----- Cik un kādas baltu valodu un dialekti eksistēja un eksistē līdz pat šai dienai? Vai ir bijuši mēģinājumi izveidot (radīt) mākslīgu, kopēju Baltu valodu balstoties uz jau zināmām baltu valodām un dialektiem? Vai tika kādreiz izveidotas (radītas) māklīgas baltu valodas zinātniskiem mērķiem?

Avots: http://www.republika.lv/?id=article&nid=1205 Teksts: Toms Ķikuts Pirms Īrijas bija… Bašk(īrija) Presē lasāmi dažādu uzņēmumu sludinājumi gan par ātru un drošu iekārtošanu darbā ārvalstīs, gan stāsti par peļņā izbraukušiem radiem, draugiem un paziņām. Ja palūkojas vēsturē, pastāvīga dzīvošana ārpus dzimtenes nav nekas jauns. Runa nav par vienu vai desmit ģimenēm — tie ir ļaužu tūkstoši, kas 19. gadsimta otrajā pusē un 20. gadsimta sākumā ekonomisku iemeslu dēļ izbrauca no Kurzemes, Vidzemes un Vitebskas guberņas vai nu uz citām Krievijas impērijas guberņām, vai ārpus valsts. Raksti par latviešiem Brazīlijā, Ziemeļamerikā bieži atrodami latviešu tā laika presē. Latvijas Valsts vēstures arhīvā Rembates pagasta valdes dokumentos gluži nejauši izdevās atrast zemnieku lietu komisāra piesūtītu informāciju par aģentiem, kas vervē zemniekus izbraukšanai pat uz Ugandu. Tomēr visvairāk latviešu devās uz citām Krievijas guberņām — no Novgorodas un Pleskavas līdz pat Sahalīnai. Pirms Pirmā pasaules kara Krievijā ieradās aptuveni 200 000 latviešu — šis skaitlis pirmajā brīdī pat šķiet neaptverams, zinot, ka latviešu kopskaits tolaik ir tikai 1,7 miljoni. Viena no šādām vietām ir Baškīrija, toreizējā Ufas guberņa. Latišskij hļeb gavnom pahņet Baškīrija (mūsdienās — Baškorstānas Republika) ir vairāk nekā 143 tūkstošus kvadrātkilometru liela teritorija uz robežas starp Eiropas Krieviju un Sibīriju. Šo milzīgo teritoriju, kas ir tikai nedaudz mazāka kā visas Baltijas valstis kopā, 19. gadsimta nogalē apdzīvoja aptuveni divi miljoni iedzīvotāju. Pamatiedzīvotāji — baškīri, kuri vēsturiski bijuši klejotāji lopkopji. Ja arī baškīri pievērsās zemkopībai, viņu zināšanas un prasmes šajā saimniekošanas veidā bija gauži vājas — viņi neprata zemi pareizi apstrādāt, lai tā saglabātu auglību. Itin bieži, kādam iepriekš iekoptam zemes strēķim kļūstot neauglīgam, baškīri pārcēlās uz citu vietu. Tomēr zeme Urālu piekalnēs bija ļoti laba — zem biezajiem lapu koku mežiem slēpās melnzeme, kuru sākumā pat nevajadzēja mēslot. Par vietējo iedzīvotāju zināšanām zemkopībā liecina kāds kuriozs stāsts no laikiem, kad Ufas guberņā iebraukuši latvieši. Mums pašsaprotams šķiet paradums izvest kūtsmēslus uz lauka vai dārza, lai zeme būtu auglīgāka. Baškīri, kuri mēslus izgāzuši tuvākā grāvī, teikuši, ka “latviešu maizi nevar pirkt, tā smird pēc mēsliem. Viņi taču tos izgāž uz lauka”. Vienam — vesels pagasts, citam — nekā Pēc 1869. gada, kad tika atļauta brīva baškīru zemju tirdzniecība, to ļoti lielos daudzumos iepirka dažādas krievu amatpersonas, muižnieki, arī paši baškīri. Kāds izveicīgs tirgotāju tandēms pat iepirka vairāk nekā 30 tūkstošus hektāru. Tolaik arī mūsdienu Latvijas teritorijā bija vairāk nekā 30 tādu muižnieku, kuru zemes platības bija lielākas par 10 tūkstošiem hektāru. Viļakas muižai piederēja pat vairāk nekā 50 000 hektāru zemes (starp citu, patlaban Latvijas lielākais pagasts — Dundaga — ir aptuveni 55 tūkstošus hektāru liels). Lai gan iedzīvotāju vairākums bija latviešu zemnieki, viņiem 1905. gadā Latvijas novados piederēja vidēji tikai aptuveni 40% zemes. Tās cena un arī rentes maksa Vidzemes un Kurzemes guberņā bija ļoti augsta salīdzinājumā ar Iekškrievijas guberņām, kur bija daudz brīvu zemes platību. Viens risinājums bija izceļošana — lai cik rūgta arī būtu šķiršanās, zemnieks ar savu ģimeni devās prom. Izceļošana kā viena no ekonomiskās situācijas uzlabošanas alternatīvām kļuva iespējama, kad tika izbūvēti dzelzceļi. Plašāka un vienkāršāka kļuva informācijas apmaiņa — presē aizvien vairāk parādījās informācija par izceļotājiem, viņu likteņiem, izceļošanas vietām un tālo dažādiem stāstiem apvīto teritoriju klimatu un ģeogrāfiju. Uzdrošināšanās 1920. gadā Baškīrijā tika uzskaitīti aptuveni 10 000 latviešu. Nebaidīdamies no nepazīstamās vietas ar svešām tradīcijām un valodu, no tā, ka viņu iekārotā zeme atradās zem lapu koku mežu biezokņiem, attīstīto Baltijas guberņu un nabadzīgās Vitebskas guberņas izceļotāji bija gatavi aiziet no gadsimtiem iekoptām zemēm, lai kļūtu par līdumniekiem, kuri sākumā dzīvoja zaru būdās vai zemnīcās, līdz izveidoja tādu vidi kā savā dzimtenē — iekoptu viensētu. Pirmais droši zināmais izceļotājs no Vidzemes bija kāds dzērbenietis Veinbergs, kurš 1877. gadā rakstīja no Ufas guberņas par turienes labo zemi un iespējām. Līdz 1914. gadam Baškīrijā jau bija izveidojušās vairāk nekā 15 latviešu kolonijas, kurās bija vairāk par 15 saimniecībām. Lielākās bija Arhlatviešu kolonija, Bakaldīna, kā arī Austrumciems. Latviešu zināšanas un pieredze izrādījās gana labas, lai tie, kuri prata, centās un kuriem veicās, iegūtu pietiekami lielu bagātību. Viņi kļuva turīgi ne tikai no zemkopības — liepu meži bija lieliska dabas dāvana bišu dravai, tika plēsti liepu lūki pārdošanai, ar laiku tika nodibināti sviesta kooperatīvi. Starp citu, Baškīrijas liepu medus bija īpaši pieprasīta prece tirgū, ar kuru daži izceļotāji itin labi nopelnīja. Ja latvietim apstākļi neļāva saimniekot tur, kur viņš bija piedzimis, bija jāizvēlas cita vide, cita alternatīva, kurai bija jāpielāgojas un kur galu galā varēja iegūt to, kas tik ļoti kārots, — ekonomisko patstāvību. Baškīrija un Sudrabu Edžus Izceļotāji prata organizēt arī kultūru un izglītību. Latviešu kolonijās tika pasūtīta latviešu prese, un latvieši no tālās Baškīrijas itin bieži sūtīja rakstus Baltijas laikrakstiem, lai stāstītu, kā viņiem klājas vairāk nekā 2000 kilometru tālumā no dzimtenes. Lielākajās kolonijās izdevās izveidot latviešu skolas, kas kļuva par kultūras centriem. Radās kori, pašdarbības orķestri, notika kultūras pasākumi. Lasot liecības par šo latviešu tautas daļu, šķiet, ka tas bija tāds kā skumju pilns spīts — parādīt, ka mēs varam dzīvot tāpat kā Latvijā, kur mums nav īstas vietas. Starp citu, no 1884. līdz 1887. gadam par latviešu skolas skolotāju Austrumciemā strādāja latviešu rakstnieks Sudrabu Edžus. Pēc Ernesta Birznieka-Upīša stāstītā, Sudrabu Edžus esot bijis pārāk šerps jaunais skolotājs, tāpēc vietējie mācītāji panākuši viņa aiziešanu no skolotāja vietas dzimtenē — Dzērbenē. Medus maize latviešiem? Laikam nav tāda vēstures ceļa, pa kuru visi rati brauktu gludi. Daudz nesaprašanos bijis, piemēram, par skolas celtniecību Arhlatviešos. Dzirdēti arī stāsti par to, kā viens latvietis otra latvieša pajūgu dzinis nost no ceļa, sniegā, kurš bijis tik biezs, ka izkulties no tā nav bijis viegli. Jā, bija daudz arī tādu, kuri atgriezušies dzimtenē pliki un nabagi. Divi latviešu amatnieki bija nolēmuši iekārtoties Baškīrijā jau 19. gadsimta astoņdesmitajos gados, pārkvalificējoties uz zemkopību. Taču, izbraucot no dzimtajiem Drustiem, viņi nav iedomājušies, ka zemkopība ir tāda padarīšana, kas ražu dod tikai pēc pirmā gada… Tā nu abi esot atgriezušies atpakaļ, un 1888. gada Mājas Viesī melns uz balta rakstīts, ka viņi pārdevuši pat savas drēbes. Tā laika un tagadējos zemniekus vieno laikapstākļi. Daudz posta kolonistiem nodarīja pārlieku biezā sniega kārta, lietavas vai sausums. 20. gadsimta pirmās ziemas bijušas tādas, ka ne lopiņiem, ne pašiem nav bijis īsti ko ēst. Skaidrs, ka tālā Ufa daudziem neizrādījās tāda sapņu zeme, kāda tā bija iedomāta pirms tam, tāpēc daudzi izceļojušie domāja par tālāku pārcelšanos uz Sibīriju, Vladivostoku un arī Kaukāzu. Citas varas, citi likumi Pirmajā pasaules karā Ufas guberņā un pilsētā ieplūda daudz latviešu bēgļu, kas nožēlojamo stāvokli atviegloja tautieši, kuri te jau bija apmetušies uz dzīvi. Pēc Pirmā pasaules kara Krieviju plosīja pilsoņu karš, kas prasīja arī latviešu upurus. Atgriešanās Latvijā nebija vienkārša, neraugoties uz līgumiem, kas tika noslēgti ar toreizējo Padomju Krieviju. Trīsdesmitajos gados dzīve jau ritējusi pēc cita plāna — ar piespiedu kolektivizāciju un atbudžošanu. 1937. gadā likvidēja nacionālās skolas un izdevniecības. Pati melnākā lappuse šo latviešu liktenī bija Staļina 1937.–1938. gada represijas — pēc Arvīda Auna-Urālieša, Bakaldīnā dzimuša latvieša, sniegtajiem datiem, vienā Arhangeļskas rajonā vien tika nošauti vairāk nekā 260 latviešu. Rajonā kopumā (kur, protams, liela daļa bija baškīri un krievi) gāja bojā 571 cilvēks — tas nozīmē, ka nošāva galvenokārt latviešus. Otrā pasaules kara gados tie vīrieši, kas netika nošauti 1937.–1938. gadā, tika iesaukti Sarkanajā armijā. Daļa no tiem, kas karā izdzīvoja, atgriezās savā tēvu dzimtenē — toreiz jau okupētajā Latvijā. Īrija — 19. gadsimts un šodiena Baškīrija ir tikai viens piemērs no tās plašās migrācijas kustības, kas ekonomisko apstākļu dēļ bija vērojama 19. gadsimta otrajā pusē un 20. gadsimta sākumā. Tieši ekonomiskie nosacījumi rada cilvēka dzīves pamatu. Jā — dzimtenes mīlestība, kultūra un saknes ir daiļskanīgas un labas lietas, tomēr, lai cik banāli un ciniski tas skanētu, tikai paēdis un par sevi pārliecināts cilvēks pēc tām spēj sniegties. Latviešu tautas vairākuma — zemnieku — ekonomiskais pamats bija zeme. Ja tās nebija, arī dzīve nevedās tā, kā gribētos. Mazliet dīvaini gan šķiet, ka tagad šī latviešu tautas vēstures daļa ir palikusi novārtā. Šis tas ir dzirdēts par Lejas Bulānu, labākajā gadījumā vēl par pāris latviešu kolonijām, bet tas milzīgais skaitlis — vairāk nekā 200 000 cilvēku, kas pameta Latviju, — paliek neizpētīts. Protams, šie cilvēki nelīdzinās emigrantiem no Rietumiem, kas atgriežas ar uzkrātu kapitālu, izkāpj no sava auto labā uzvalkā vai kostīmā. Vai varam atļauties ieturēt vēsu un ne pārāk ieinteresētu attieksmi pret Austrumu tautiešiem? Runājot par paralēlēm ar šīsdienas izceļošanu, atšķirību ir salīdzinoši maz, it īpaši, ja ņem vērā vairāk nekā 100 gadu ilgu vēsturisku atstarpi. Ekonomiskie apstākļi vēl joprojām diktē likteņus — globālais tīmeklis mūsdienās dod iespējas ātri un ērti sazināties, aviokompānijas piedāvā ātri un lēti atgriezties mājās vai atbraukt ciemos… Globalizācija sargā no pārlieka šoka, ko var izraisīt kaut kas nepierasts vai nedzirdēts. Jācer, ka piepildīsies vienas izceļotāju daļas sapņi — tie sakrita gan toreiz, gan tagad — aizbraukt toreiz uz Bašk-īriju vai tagad Īriju, sapelnīt daudz naudas un atgriezties Latvijā…

Некоторые организации и общины латышей в Москве: 1) Общество латышской культуры в Москве Председатель совета - Дамбитис Янис Янович (Jānis Dambītis) Самодеятельные художественные коллективы: смешанный академический хор "Талава" ("Tālava") вокальный ансамбль хора Родной язык изучается: на курсах латышского языка для взрослых в детской воскресной школе при Посольстве Латышской Республики Печатное издание - Журнал "Вестнесис" ("Vēstnesis") Электронный ресурс - www.vestnesis.org Фридриха Энгельса, 21., 265 7181 Бауманская 2)Конгресс Латышей России (Krievijas Latviešu Kongress) Олимпиская Деревня 16141 Москва 117602 Россия Телефон: +7 (095) 4300280 E-mail: lauma@lvlasova.msk.ru 3)Интернет ресурс http://www.latviesi.com (на латышском языке) Латышские Интернет-общины в России: http://www.latviesi.com/kopienas/country/85 Латышы в России: http://www.latviesi.com/latviesi_pasaule/country/85 4)Интернет ресурс http://www.latviansonline.com/ (в основном на английском языке)

Директор Бобровского сельского Дома культуры Горского района Ольга Вакенгут представлена к ордену Трех Звезд IV степени за заслуги перед Латвийским государством Церемония награждения состоится в Латвии 27 апреля в здании Рижского латышского общество. Ольга Вакенгут руководит сельским Домом культуры села Бобровка, в котором живут, в основном, этнические латыши, потомки бывших переселенцев. Благодаря таким людям, как Ольга Вакенгут, здесь проводится большая работа по сохранению традиционной культуры латышей, изучению родного языка, развитию культурных связей между Россией и Латвией. В Бобровском сельском доме культуры действуют 26 клубных формирований, в которых занимается более 300 человек, в том числе 14 коллективов художественной самодеятельности. В июне 2007-го Бобровке исполнится 110 лет, здесь состоится большой народный праздник. http://www.omsknews.ru/print.php3?id=35611

Avots: http://latviansonline.com/index.php/kolonijas/article/1954/ 4000 km un 100 gadu attālumā Baiba Aprāne 19. gadsimta beigās Krievijas cara valdība veicināja neskarto zemju apgūšanu. Tā kā tagadējā Latvija tajā laikā bija Krievijas impērijas nomale, tad laika posmā no 1894. līdz 1914. gadam latvieši Sibīrijā nodibināja ap divsimt latviešu koloniju. Pa visu Krievijas impērijas teritoriju austrumos no tagadējās Latvijas tolaik dzīvoja vairāk nekā 200 000 latviešu. Pārsvarā savas zemes meklējumos turp devās bezzemnieki, rentnieki, kalpi un amatnieki, jo tā bija vienīgā iespēja beidzot savā īpašumā iegūt zemi un brīvi to apstrādāt, nevis turpināt kalpot vācu lielzemniekiem Latvijā. Īpaši veiksmīgs laiks latviešu kolonijās Krievijā bija 20. - 30. gadi. Latviešiem tajā laikā piederēja labi iestrādātas zemes, lielas saimniecības, amatnieku darbnīcas, pat savas pienotavas, tiem laikiem moderna lauksaimniecības tehnika. 1933./34. mācību gadā toreizējās Krievijas teritorijā darbojās 119 latviešu skolas, no tām 17 vidusskolas. Līdz 1935. gadam darbojās vairākas izdevniecības, kuras izdeva tikai latviešu avīzes un grāmatas. Dibina Augšbebru koloniju Latviešu apmetne “Augšbebri” tika nodibināta 1897.gadā. Ar grūtu darbu ieceļotāji no Latvijas līda līdumus un apsaimniekoja zemi Aizirtišas taigā, iekopa saimniecības un dzīvoja viensētās, kā bija raduši to darīt Latvijā. Beidzot arī viņiem bija iespēja pašiem apstrādāt savu zemi, audzēt savu labību, ganīt savas govis un būvēt savas mājas. Paši augšbebrnieki stāsta, ka toreiz gan bijuši labi laiki. 1927. gadā Krievijas teritorijā sākās Staļina vadītā piespiedu kolektivizācija. Rezultātā daudzi latvieši no veiksmīgi izveidotajām viensētām tika sadzīti kolhozos, viņiem piederošā manta un tehnika tika pasludināta par kopīpašumu. Tika likvidētas skolas, klubi un bibliotēkas. Ar varu tika uzspiests runāt un rakstīt krieviski, kas līdz tam latviešiem nebija bijis nepieciešams. Daudzus latviešu ciemus likvidēja, tajos ar nodomu iepludināja cittautiešus vai apvienoja ar cittautību ciemiem. Šodien Augšbebri, pašu ciema ļaužu dēvēti par Babrauku, ir ciems ar vienu, garu ielu, kuras abās pusēs izvietotas aptuveni 60 mājas. Šeit dzīvo ap 200 cilvēku, no kuriem 1997. gadā 116 sevi uzskatīja par latviešiem—Kupšu, Vērnieku, Kalniņu, Baronu, Otaņķu, Pumpuru, Leju, Līksnu, Vārpu, æezduļķu, Smilgu, Auzu ģimeņu pēcteči. Pārējie ciema iedzīvotāji ir vācieši, igauņi, kā arī dažas krievu ģimenes. Mācās senču valodu Sākoties Atmodai, 1989. gadā daži entuziasti ar Latvijas Kultūras fonda un Latvijas Izglītības ministrijas atbalstu izveidoja Latviskas izglītības misiju, kuras mērķis bija ik gadu atrast un sūtīt latviešu valodas skolotājus uz latviešu ciemiem Krievijā. Pēc vairāk nekā 50 gadiem tika atjaunota latviešu valodas mācīšana Krievijas skolās. Latviskas izglītības misijas ietvaros trīs mācību gadus līdz 1992. gada vasarai skolotāji no Latvijas strādāja Arhlatviešu ciemā Baškīrijā, Rižkovas un Augšbebru ciemā Rietumsibīrijā, kā arī Lejas Bulānā Austrumsibīrijā. Augšbebru ciemā tajā laikā latviešu valodu un tautas tradīcijas mācīja skolotāja Dace Dombrovska. Pēc ilgāka pārtraukuma, pateicoties Pasaules Brīvo latviešu apvienības un Latvijas evaņģēliski luteriskās baznīcas ārpus Latvijas , kā arī Latvijas vēstniecības Krievijā finansējumam, 1998. gadā atkal atsākās izglītības misija Krievijā. Uz Arhlatviešu ciemu Baškīrijā, Augšbebru ciemu Omskas apgabalā un Lejas Bulānu Krasnojarskas apgabalā devās skolotāji, lai mācītu latviešu valodu. 2001. gada rudenī aizsākās nu jau ceturtais mācību gads, kad šo ciemu skolās ir iespēja apgūt latviešu valodu. Ciema vecākā paaudze, kuras vecāki un vecvecāki bija izceļotāji no Kurzemes puses, vēl aizvien pēc 100 gadiem runā skaistā latviešu valodā ar nedaudz senatnīgu pieskaņu, kas īpaši spilgti izpaužas lietojot formas “irād” (ir) un “navād” (nav). Pārsteidzoši, ka, piedzimuši un dzīvi nodzīvojuši Sibīrijā, krieviski šie cilvēki runā ar pamanāmu akcentu. Augšbebrieši savā latviešu valodā lieto tādus vārdus, kuri cēlušies no krievu valodas—napitoks (dzēriens), boļņica (slimnīca), boļšaks (lielceļš). Tajos laikos, kad latvieši devās uz Sibīriju, tādi lietas un jēdzieni nepastāvēja, tāpēc vēlāk radās nepieciešamība jaunās lietas nosaukt latviešu valodā. To izdarīja vienkārši—krievu valodas svešvārdus skaniski pielāgoja latviešu valodai. Diemžēl latviešu valodas pārmantotība šobrīd ir pārtrūkusi, kā rezultātā bērni un jaunieši latviski, labākajā gadījumā, tikai saprot. Ciemā ir tikai dažas ģimenes, kurās vecāki ar mazajiem bērniem runā latviešu valodā. Tāpēc šobrīd bērni latviešu valodu mācās kā svešvalodu. Kopš 1998. gada rudens Augšbebru skolā 1. - 4.klases skolēni, kopā apmēram 10, mācās latviešu valodu kā izvēles priekšmetu. Pārsvarā vecāku attieksme ir ļoti pozitīva, līdz ar to gandrīz visi bērni apmeklē latviešu valodas stundas. Vecākie bērni un vidusskolēni, kas mācās 12 km tuvajā Martjuševas vidusskolā, latviešu valodu apgūst pēcpusdienās ciema klubā, bet vakaros uz mācībām ierodas pieaugušie. Paralēli latviešu valodas nodarbībām, pēdējo četru gadu laikā skolotāji no Latvijas ir piedāvājuši arī angļu valodas, psiholoģijas un dramatiskā pulciņa nodarbības. Pateicoties dažādām grāmatu izdevniecībām Latvijā, draugiem un labvēļiem, Augšbebros šobrīd ir plašs latviešu valodas mācību materiālu klāsts, videofilmas latviešu valodā, neliela bibliotēka. Latvijas Kultūrkapitāla fonda finansējums ļāvis Augšbebru klubam iegādāties modernu televizoru, videomagnetofonu, mūzikas centru, kopētāju, kompjūteru. 1999. gada rudenī Augšbebru klubs bija vislabāk nodrošinātais klubs visā Omskas apgabalā. Svarīgi pieminēt, ka jau kopš seniem laikiem Augšbebros saglabājies zināms fenomens—iebraukušie vai ieprecētie cittautībnieki bieži iemācījušies latviešu valodu. Divas piederības, valodas un tradīcijas Šodien Augšbebros sadzīvo divas indentitātes—latviskā un krieviskā jeb sibīriskā. Lielākā daļa Augšbebru iedzīvotāju pārliecināti uzskata sevi par latviešiem, un pat izturas aizvainoti, ja viņus kāds grib pieskaitīt krievu tautai. Taču tajā pašā laikā viņu dzīves veids un ikdiena ir ļoti sibīriska. Dzīvojamās un saimniecības ēkas atrodas aiz augstas sētas un vārtiem, kuri atdala dzīvesvietu no ielas. Iekšā ir pagalms, izlikts ar dēļiem, lai lietus laikā nebūtu jāstaigā pa dubļiem. Turpat atrodas vairākas saimniecības ēkas, aiz kurām plešas dārzs. Visas ēkas pārsvarā ir būvētas no guļbaļķiem, kuri izvesti turpat no apkārtējas taigas. Baļķu šķirbas aizbāztas ar sūnām, mājas tiek apsildītas ar malku, arī no taigas. Varētu teikt, ka taiga apmierina visas augšbebriešu vajadzības—tur rudenī lasa sēnes un ogas, medī putnus, upē makšķerē zivis. Tāpat tur tiek salasīti zari gaļas žāvēšanai, savākta malka ēku apsildei, kā arī sacirstas guļbūvju ēkas. Pēdējos gados, kad Krievijā valda milzīgas ekonomiskas problēmas, mežs ir avots, no kura tiek iegūti līdzekļi dzīvošanai—cērtot un pārdodot kokmateriālu. Ciemā ir tikai nedaudzas valsts algotas darba vietas—viena pārdevēja, daži darbinieki klubā un skolā, pastniece un feldšere. Taču arī tie cilvēki, kas pieder pie “laimīgajiem” un kuri saņem algu, parasti gan neregulāri, nespēj ar to segt savas vajadzības. Piemēram, 1999. gadā autobusa biļete turp un atpakaļ uz Omsku maksāja USD 6, bet skolotājas alga tajā laikā bija USD 30 mēnesī. Vēl aizvien ir saglabājies kolhozs. Tajā strādā liela daļa cieminieku, taču algas netiek maksātas jau daudzu gadu garumā. Citreiz algas izmaksā natūrā, izsniedzot makaronus vai gumijas zābakus. Vienīgais veids, kā cilvēki pelna naudu—izstrādā apkārtējo mežu, bet vislabāk nodrošināti skaitās pensionāri, jo viņi katru mēnesi saņem regulārus ienākumus—pensiju. Ekonomiskās nedienas ciemā rada daudz sociālu problēmu. Cilvēkiem nav iespēja saņemt labu medicīnisko aprūpi, citreiz pat nekādu. Trūkst elementārāko medikamentu, vitamīnu, injekciju šļirces. Tikai reta ģimene spēj atļauties pēc vidusskolas pabeigšanas bērniem nodrošināt iespēju tālāk studēt Omskā vai kādā citā lielā pilsētā. Ierobežotās iespējas jēdzīgi veidot savu dzīvi daudzus iedzinušas alkohola atkarībā. Dzīve Augšbebros nav viegla. Krievijā valdošās ekonomiskās un sociālās problēmas vistiešākajā veidā skar arī ciema iedzīvotājus. Tā kā nav naudas ceļu remontēšanai, rudenī un pavasarī tie kļūst praktiski neizbraucami, nav tilta, kas savienotu ar otru Irtišas krastu, kur atrodas Taras pilsēta. Šajos gadalaikos Augšbebri praktiski ir atšķirti no ārpasaules. Augšbebru ciemā tikai retajam ir automašīna, pavisam kādas 10. Populārs transporta līdzeklis, lai nokļūtu uz 10, 12, 20 km attālajiem ciemiem Martjuševu, Kurzemes Ozolciemu, Jegorovku, kā arī uz Taras pilsētu, kura atrodas 40 km attālumā, ir motocikls. Ziemā tiek izmantots zirgu transports ar kamanām. Arī Krievijas Domes vēlēšanu dienā pie kluba stāv pajūgu rinda. Vienīgais satiksmes līdzeklis, kas savieno Augšbebru ciemu ar ārpasauli, ir satiksmes autobuss, kuram vajadzētu no rīta apstāties uz lielceļa turpceļā uz Taru, bet vakarā atpakaļceļā. Taču slikto ceļu dēļ—rudenī zemes ceļš pārvēršas par neizbraucamu dubļu masu, bet ziemā aizsnieg ar biezu sniega kārtu, autobuss kursē vidēji gadā kādus 3-4 mēnešus. Un nekad nevar zināt, vai šorīt būs autobuss vai nē. Svarīgi atcerēties, ka Augšbebru ciemu no tuvākās pilsētas šķir lielā Sibīrijas upe Irtiša. Aptuveni 3 mēnešus gadā—pavasarī, kad kūst ledus, un rudenī, kad sākas lielie sali, upe ir nešķērsojama, līdz ar to ciema iedzīvotājiem nav nekādas iespējas apmeklēt ārstu, jo šajā upes krastā tāda nav. Augšbebru ciemā ir ambulance, kurā var saņemt vakcīnas. Pirmo neatliekamo palīdzību var saņemt tikai Tarā. Tāpēc ciemā ir vairāki cilvēki, kas ir dzimuši automašīnā pa ceļam vai uz prāmja, šķērsojot upi, lai steigtos uz Taras slimnīcu. Aizirtišas pusē aiz Augšbebriem atrodas vēl pāris ciemi, bet tad sākas lielā taiga, kura stiepjas līdz pat Ziemeļu ledus okeānam. (Nastja Vlasova, Augšbebru meitene, mācās latviski. (Foto: Gundega Krakopa)) Skan dziesmas un dejas Neskatoties uz skarbo dabu, grūto darbu laukos, ekonomiskajām problēmām Krievijā, augšbebrieši nav pazaudējuši smieklu dzirksti acīs, prieku sirdīs, dziesmas un dejas māku. Vienmēr apkārt virmo humors, skan dziesmas, tiek dejotas un spēlētas rotaļas. Iestājoties ziemai, kad visapkārt ir nepārredzami sniega lauki, un termometrs parasti rāda 30-40C lielu salu, ciema ļaudis beidzot var atpūsties. ±sā vasara pagājusi smagā un nemitīgā darbā, lai sarūpētu malku un sienu, salasītu ogas un sēnes, izaudzētu saknes. Ziemas mēnešos ir laiks mierīgi pagrauzt ciedru riekstus un paskatīties televīziju, savērpt vilnu un saadīt zeķes, kā arī ir laiks atpūsties un svinēt svētkus. Te var piedzīvot negaidītus pārsteigumus, jo Augšbebros svin visus svētkus. Gan kristīgos Ziemassvētkus un Jauno gadu, gan tos pašus svētkus pēc vecā krievu kalendāra, gan padomju laikos iedibināto Armijas un Sieviešu dienu, 9.maija Uzvaras dienu, Lieldienas un Jāņus. Pēdējos gados ciema ļaudis centušies atzīmēt arī 18. novembra svētkus—Latvijas neatkarības dienu, un laiks ir atlicināts arī jautrai Valentīndienas ballei. Visi svētki tiek svinēti Augšbebru klubā, kur katru nedēļu uz kopīgiem mēģinājumiem sanāk folkloras kopa “Varavīksne.” Pārsvarā tiek dziedātas un dejotas senas latviešu dziesmas un dejas, kuras pat Latvijā vairs nepazīst. Bet tāpat ir jāiemācās repertuārs arī Taras rajona koru skatei un citiem notikumiem krievu valodā. Augšbebros neviens nezin notis un nespēlē mūzikas instrumentus. Pēc dzirdes bajānu spēlē folkloras kopas “Varavīksne” dalībniece Valentīna Šilova. Radi un draugi atceras viens otru dzimšanas dienās, kad uz galda ir visi mežā un laukā izaudzētie un salasītie gardumi—ievu ogu kompots, skābēti kāposti, dažādi ievārījumi, marinētas sēnes, kartupeļi, zivis , daudz un dažādi cūkas un liellopa gaļas ēdieni. Jautrībai noder kandža. Parasti no cukura vai maizes pašu gatavots alkoholiskais dzēriens ar 70 procenta stipruma. Pirms lietošanas tiek atšķaidīts līdz 40-50 procentu. Saglabā ticību pēc 50 gadiem Neskatoties uz to, ka Augšbebru ciema iedzīvotāji pārcietuši vairāk nekā 70 ateisma gadus, arī šodien tur vēl ir cilvēki, kas klausās, runā un tic Dievvārdiem. Katru svētdienu kādā no ciema mājām sanāk kopā vecākās paaudzes sievietes, lai lūgtu Dievu. Ciemā nav ne mācītāja, ne baznīcas. Vēl pirms neilga laika Dievvārdi notika latviešu valodā, bet kopš ir pievienojušies vairāki jaunās paaudzes cilvēki, galvenā valoda ir kļuvusi krievu valoda. Bet dziesmas vēl aizvien skan latviski. Pēdējos gados ir arī vairāk kontaktu ar baptistu draudzēm Tarā un citur Omskas apgabalā. Tagad ciemā dažas reizes gadā ierodas vietējais mācītājs vai ASV baptistu misiju darbinieki. Starp Latviju un Sibīriju Pirmo reizi latviešu kolonijas, kuras vēl bija saglabājušās no pagājušā gadsimta, 1975. gadā apmeklēja fotožurnālists Uldis Briedis un kinodokumentālists, vēsturnieks Ingvars Leitis. Viņi apmeklēja arī Augšbebru ciemu un 12 km attālo Kurzemes Ozolciemu, lai tiktos ar latviešu pēctečiem un stāstītu par viņiem Latvijā. 1990. gadā Augšbebrus apmeklēja Latvijas TV “Spieta” vadītāja Inga Utena kopā ar raidījuma “Labvakar” operatoru Māri Jurgensonu. Nākamā gada maijā Kalniņu ģimenes pārstāvji piedalījās Vislatvijas dziedošo ģimeņu “Spietā” Latvijā. 1991. gada jūlijā folkloras festivālā “Baltica 91” ar uzvedumu “Kāzas” Latvijā pirmoreiz ieradās Augšbebru folkloras ansamblis Olgas un Pētera Vakengutu vadībā, pārsteidzot daudzus rīdziniekus ar skaidro latviešu valodu un senajām melodijām. No 1996. gada novembra līdz 1997. gada septembrim Augšbebru ciemā dzīvoja Roberts Ķīlis, kas veica sociālantropoloģiskus pētījumus doktora disertācijas sagatavošanai Kembridžas universitātē. Pētot ciema dzīvi un vēsturi, viņš atklāja daudzus faktus, kuri bija jaunums arī pašiem augšbebriešiem. Arī to, ka 1997.gadā aprit Augšbebru apmetnes simtgade, kas, pateicoties µīļa iniciatīvai, tikai vērienīgi atzīmēta. Tad arī aizsākās aktīvākas attiecības starp Augšbebru ciemu un Latviju. 1997. gada jūlijā ciemā strādāja filmēšanas grupa no Jura Podnieka studijas Latvijā. 1999. gada februārī ciemu apmeklēja Latvijas vēstnieks Krievijā Imants Daudišs un Latvijas Republikas atašejs diasporas jautājumos Krievijā Lauma Vlasova. 2000. gada vasarā Augšbebros ciemojās Valmieras vīru koris “Baltie bērzi”. Tāpat arī daudzi ciema iedzīvotāji ceļoja uz Latviju. Folkloras kopa “Varavīksne” piedalījās 1991. gadā folkloras festivālā “Baltica”, kā arī 1998. un 2001. gada Dziesmu svētkos. Pēdējos gados jau trešo gadu pēc kārtas kāda no Augšbebru ciema latviešu ģimenēm piedalās 3X3 nometnē Latvijā. Viens ciems Sibīrijā 1997. gada vasarā ar Latvijas Kultūras ministrijas finansu atbalstu domubiedru grupai izdevās noorganizēt filmēšanas ekspedīciju uz bijušo Augšbebru koloniju, tagadējo Bobrovkas ciemu. 2000. gada nogalē ciema klubā notika filmas Viens ciems Sibīrijā pirmizrāde. Filmā rādīti ciema iedzīvotāju dzīves visi aspekti—ikdienas darbs un saimniecība, bēdas un prieki, brīvais laiks, kā arī izskan pašu augšbebriešu domas par pagātni, tagadni un nākotni. Filmu caurauž cieņa, apbrīns un mīlestība pret mūsu izturīgajiem tautiešiem, kas jau tik ilgu laiku ir projām no etniskās dzimtenes. 2001. gada nogalē Latvijas Nacionālā filmu festivāla “Lielais Kristaps” ietvaros režisore Vaira Strautniece saņēma žūrijas diplomu par tautas likteņgaitu dziļu izpēti filmā Viens ciems Sibīrijā. Baiba Aprāne kādreiz mācija latviešu skolu Venecuelā, bet agrāk Sibīrijā. Pēc izglītības, sociālais aprupetājs un sociālais darbinieks. Latvijā strādā kā žurnāliste. Avoti: Krasnais, Vilberts. Latviešu kolonijas, 2nd ed. Melbourne: Kārļa Zariņa fonds, 1980 (Rīga, 1938). (Folkloras kopas “Varavīksne” dalībnieki un citi Augšbebru iedzīvotāji pēc lugas “Skroderdienas Silmačos” izrādes. (Foto: Gundega Krakopa)) Organizācijas Krievijas Latviešu Kongress Olimpiskaja Derevnja 16141 Moscow 117602 Russia Telephone: +7 (095) 4300280 E-mail: lauma@lvlasova.msk.ru Latvijas Republikas vēstniecības Maskavā Svētdienas skola Maira Ķezbere Chapligina ul. 3 Moscow 105062 Russia E-mail: maira.kezbere@mfa.gov.lv

- Я так понимаю эта википедия на Церковно-славянском языке?! - Спасибо, шрифт класс! - А, источник, который подтверждал бы Ваше мнение!?

Par tādu greznību kā mazākumtautību skolas latviešu valodā var tikai sapņot! Protams, ir latviesu valodas kursi Maskavā un Sankt-Pēterburgā, māca skolēniem latviesu valodu arī ciemu Lejasbulāna un Maksims Gorkijs skolās, bet principā, pēc 30.-to gadu represijām un latviešu skolu slēgšanas, nekas nav mainījies;)

В Омской области по данным переписи населения проживает 2235 латышей и в том числе 29 латгальцев. По информации сайта http://www.iclub.lv/life/galv.htm в Омской области ест несколько поселков в которых живут или проживали латыши и латвииши [latvīši] (латгальцы [latgalieši]): Rižkova (село Рыжкова) основан в 1802г.; Augšbeberi (Верхние бобры или Верхнебоборск ?!) основан в 1898г.; Kurzemes Ozolciems (Курляндское Дубовое село или Курземское Дубовое село ?!) основан в 1897 г.; Saltikova (Салтыкова) по всей видимости это село Салтыковка Некрасовского сельсовета Кормиловского муниципального района, основан в 1896г.; Elizabete (Елизавета или Елизаветинка ) основан в 1896г.; Jermolajeva (село Ермолаево или Ярмолаево ?!) основан в 1886г.; Vecrīga (село Старая Рига) основан в 1860г.; Marinovka (село Мариновка). Кроме того на странице сайта Крутинского муниципального района указано что латыши составляют 0,7% от всего населения района или 143 человека. Это, в сваю очередь означает что в Крутинском муниципальном районе проживает 6,4% латышей от всей Омской области. Проживают ли латыши в Крутинском муниципальном районе компактно или в разных поселках пока неизвестно, а также неустановленны все места проживания латышей в Омской области. P.S. Latviešiem, kuri dzīvo Krievijas Federācijā un nepzīst ne vienu citu latvieti var būt komunikāciju trūkums ar tautiešiem, var pamazām aizmirsties valoda. Ja ir pieejams internets, tad šiem mērķiem vislabāk der tīmekļa vietne latvieši.com kur var piereģistrējoties atrast savas valsts sadaļu un sava apgabala sadaļu, kas ļaus Jums atrast tuvumā esošus tautiešus, kurus Jūs līdz šim nepazināt, iespējams izdosies ar tiem rast kontaktu! Cerams, tas ļaus apzināt visus austrumu latviešu un neiznīkt tiem laika gaitā!

Х. Стродс (Рига), НАЧАЛО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ ЛАТЫШСКИХ КРЕСТЬЯН В РОССИЮ в 40-е - 60-е гг.XIX в. http://latvji.narod.ru/Strods.html Переселение, в отличие от внутренней миграции в пределах Балтийских губерний и внешней миграции в рамках Российской империи, было переездом на новую постоянную жизнь, в результате которого прерывались юридические связи со своей родной волостью. По данным переписи за 1897 год, численность населения Латвии в то время была 1929387 человек. Сразу надо отметить: за период с 1850 года до начала ХХ в. из Латвии в Россию переселилось около 300 тысяч человек (15,5°/о)1. Переселение жителей Латвии в Россию, как выражение несчастья, затруднений и бед сотен тысяч людей, происходило главным образом из-за тяжёлой социальной и экономической ситуации в сельской местности и одновременно явилось причиной депопуляции Латвии. Движение переселения не могло остаться незамеченным в латвийской историографии. Прибалтийско-немецкие историки обычно пытались объяснить это переселение мнимой гуманностью помещиков в первой половине XIX века, «злонамеренной агитацией» русофилов, мракобесием крестьян2. Латышские исследователи трактовали переселение латышей также и как насильственный вывоз местных жителей с поддержки царских властей, признавая действия крестьян - переселенцев ошибочными3. Движение переселения в Латвии (если не считать переселения русских старообрядцев в Латвию) мало изучено4. Это относится как к внутренней миграции, так и, особенно, к переселению за пределы Латвии. В этом отношении латышская историография заметно отстает от эстонской, в которой начальный этап переселения тщательно исследуется в специальной монографии5, причём, не оставлена без внимания и жизнь эстонцев в новых местах поселения6. Задачей данной статьи является изучение причины переселения латышских крестьян в Россию в 40-е - 60-е годы XIX века. Исследование строится в основном на материалах Московских' и Эстонских в архивов, а так же архивов корпораций помещиков9 и судов. В период средневековья и раннего нового времени (XIII - вторая половина XVIII вв.), когда существовало крепостное право, а доходность поместий оценивалась в основном количеством барщинных крестьян, самовольное массовое переселение сельских жителей даже в пределах Латвии не было возможным. По крайней мере, в источниках такие факты не отмечены10. Переселение крестьян происходило, во-первых, как тайное бегство от господ (в основном, в пределах Латвии), а во-вторых, - в результате высылки участников крестьянских выступлений (в основном, вне Латвии). Кроме того, помещики могли переселять своих крепостных (в том числе, и вновь купленных) в города, другие поместья или в колонии за пределами Латвии. Следует также помнить и о насильственных массовых депортациях в Россию жителей Латвии как Иваном IV Грозным, так и Петром I. Более или менее компактные места поселения латышей в России в XVI-XVIII веках не исследовались и таковые в настоящее время не известны. Сохранились сведения о селе Рыжково в Сибири, со смешанным уже в начале XIX века финским, латышским, эстонским и немецким населением. Село было основано в 1802 году. Жителями его были главным образом ссыльные в Сибирь за участие в крестьянских бунтах, за уклонение от рекрутской повинности и т.п. В 1803 году в Рыжково, где могли жить все лица евангелического лютеранского вероисповедания, сосланные в «землю возмездия», доставили и участников крестьянского бунта в Каугури11. Крепостное право в Латвии (за исключением Латгалии ) и в Эстонии, было отменено в 1817-1819 годах. Однако право на свободное перемещение крестьяне не получили даже и после «наступления воли» в середине 30-х годов XIX века. Чаще стали проводить переписи населения, крестьяне получили фамилии, совершенствовался полицейский надзор. Поэтому бегство как средство избавления от господского ига оказывалось всё более затруднительным. Для достижения своих политических интересов в регионе имперское правительство использовало существовавшие здесь социальные противоречия, привлекая к этому православных священников. Последние начали распространять слухи о бесплатной раздаче земли тем, кто перейдёт в «вероисповедание царя». Начался переход крестьян в православие, что должно было укрепить позиции империи в Балтии. Чтобы получить «землю и волю», крестьяне стали переселяться в Россию, таким образом уменьшая социальное напряжение в Прибалтийском крае. Как видно из циркулярных писем Прибалтийского генерал-губернатора М. Палэна (1779-1863) губернаторам Лифляндии и Курляндии от 27 февраля 1835 г., первые попытки подать ходатайства о переселении в Россию имели место в поместьях Курляндии вблизи Фридрихштадта. По мнению генерал-губернатора, причиной этих ходатайств были слухи, распространенные евреями Фридрихштадта. Он просил местные полицейские власти покончить с этими слухами и любыми разговорами о переселенин12. Однако 9 апреля 1836 года четыре представителя батраков Салдусского и Кумбрского государственных поместий обратились к генерал-губернатору с просьбой разрешить переселиться в Среднерусские губернии, ибо 8 батраков в Кумбрском именин не имеют работы и средств к существованию13. Вопрос, кажется, так и остался нерешенным. Первая волна переселения латышских крестьян, являвшаяся протестом против невыносимо тяжелого хозяйственного и социального положения, наблюдалась в 40-х годах XIX века. Важным поводом к этим событиям послужил уход 2530 евреев, перемещённых из Курляндской губернии в Херсонскую. Проходя через Курляндскую губернию и Латгалию, они рассказывали местным крестьянам о невиданно плодородных землях в южных губерниях России14. После призыва «с царской верой за землю и волю» крестьяне Лифляндской и Витебской губерний стали в массовом порядке «переписываться» в православное вероисповедание и пытались переселяться в юговосточные губернии России, в «теплые страны» - в Самарскую и Саратовскую губернии. Делегаты от крестьян отправлялись из центров переселенческого движения в Ригу к генерал-губернатору записываться «на переселение»15. 21 июля 1841 года власти Лифляндской губернии докладывали генерал-губернатору: «... мысли о переселении распространяются не только в Венденском и Волмарском уездах, ... но и по всей земле среди крестьян распространяется злой дух строптивости» и просили «...во имя безопасности губернии обеспечить соответствующими войсками, по одному батальону в Венденском и в Волмарском уездах, чтобы в случае вполне возможного крестьянского бунта имелась соответствующая поддержка войск. . » 29 июля 1841 года генерал-губернатор секретно просил шефа жандармов А. Х Бенкендорфа прислать в Лифляндию 200 казаков. Он сообщил, что дал распоряжение команде казаков из Курляндской губернии явиться в Венден в распоряжение уездного дворянского депутата Х. фон Гагемейстера (1784-1845). В местах, где наблюдалась активизация переселенческого движения, разместили батальон Шлиссельбургских егерей17. По протоколам жандармерии видно, что, в соответствии с крестьянскими заявлениями, «главной причиной по уходу ... была недостача хлеба...»18. Крестьяне говорили, что они живут в непосильном иге у помещиков, что лучше умереть на чужбине, чем голодать на родине 19. Помимо подавления переселенческого движения войсками, была организована комиссия из местных помещиков по «успокоению» переселенцев. Уже 21 июля 1841 года эта комиссия под руководством Х. Гагемейстера прибыла в имение Зесвеген, где уже были собраны крестьяне имений Зесвегена и Гравендаля. «Главари» - Янис Куде и Андриевс Залитис, которые объясняли крестьянам, что все, что говорится комиссией, - ложь, что переселиться в Россию дозволено, были арестованы на 3 месяца. Вдобавок Я. Куде был наказан 25 ударами палки20. Продолжая эту «разъяснительную работу", которая дополнялась публичной поркой крестьян, комиссия объездила многие центры переселенческого движения21. С небольшим опозданием переселенческое движение началось и в Эстонии. Как видно из донесения начальника жандармов 1-ой области Полозова Бенкендорфу от 4 декабря 1841 года, около 600 крестьян Вируского уезда явилось в Псков, к бывшему Рижскому православному епископу Иринарху, чтобы переписаться в православное вероисповедание и получить право на переселение в Россию. Крестьяне просили «....освобождение от помещиков и предоставление земли во свободном владении»22. Судя по отрывочным данным, среди переселенцев 40-х годов XIX века, были преимущественно крестьянские семьи. Однако нередко в другие во­лости или в другие губернии уходили также холостые батраки и батрачки23. Вторая волна переселения началась в конце 40-х годов. Весной 1847 года многие латышские крестьяне ломали двери, окна и заборы своих жилищ и большими группами (десятками и сотнями) отправились «в теплые страны» с надеждой получить там землю и хле6 24. Для предотвращения переселения крестьян Лифляндии уже 11 апреля 1847 года, согласно распоряжению Николая I, в Псков был командирован флигель-адъютант полковник Демидов, чтобы «казать отщепенцев». Предполагалось использовать также и войска 25. Из донесения жандармского офицера Щербачева дежурному офицеру в штабе жандармского корпуса видно, что в первой группе было около 60 переселенцев. Их прогнали домой при помощи войск. По сведениям Щербачева, приближалась вторая группа -около 440 человек, а за ней следовали еще многие другие группы крестьян26. И эта волна переселения была подавлена, в основном, при помощи войск. Третья волна переселения относится к 1853-1854 годам. Юридически переселение считалось легальным, ибо, согласно лифляндскому закону от 1849 года, крестьянам разрешалось менять место жительства. Движение было вызвано, главным образом, тяжелым экономическим положением батраков, многие из которых потеряли работу с началом перехода от барщины на работу по свободным договорам. По данным жандармерии, причиной переселения в 1853 году явилось письмо лифляндского крестьянина Зариньша коменданту города Ейска на Азовском море полковнику Чередееву, о желании его семьи и ещё 14 семей переселиться в Ейск. Положительный ответ полковника Чередеева Зариньшу и мещанину из г. Якобштадт Г. Круглову был переведен на латышский язык и распространен в деревнях. Это способствовало активизации переселенческого дви­жения. Например, только в одном имении 73 семьи отказались выполнять барщину и сообщили о желании переехать в Ейск. Жандармерия оценила позицию полковника Чередеева как «вредную для края», так как он стимулировал переселение крестьян27. По донесениям жандармерии, в марте 1853 года к генерал-губернатору явились 10 крестьян и выразили желание переселиться в Южную Россию. Крестьяне считали, что землю там им дадут бесплатно, и они еще получат премию за переселение. Поскольку у крестьян не было письменного обоснования для переселения, их выпороли и доставили домой. Однако жандармерия признала, что крестьянское движение «...происходит из-за затруднительных ус­ловий в их отношениях с помещиками, которые они не могут выполиить»28. Как вытекает из донесения жандармского полковника Гильдебрандта от 9 апреля 1853 года, к генерал-губернатору явилось около 30 крестьян из Венденского и Валкского уездов с просьбой разрешить им переселиться в Ейск. Письменное разрешение от барона Вольфа (владельца Старо-Гулбенского имения) имели только двое из них. Остальные примкнули к этим двум самовольно. Среди переселенцев было немало зажиточных крестьян, и православных, и лютеран. Генерал-губернатор сообщил, что переселение возможно, однако указал, что обязательно надо рассчитаться с помещиками. Правительство не окажет желающим переселиться никакой помощи2* . Большие центры массового переселенческого движения возникли в юго-западной части Лифляндской губернии в 1853-1854 годах. Движение охватило 4 имения в Фестенском приходе, 3 - в Старо Пиебалгском, 5 в Эрлааском, 3- в Старо-Шваненбургском, 2‑в Зербенском, по одному имению в Скуенском, Юргенсбургском, Линден-Озольском и Ляудонском приходах30 6 ноября 1853 года уездный депутат от дворян Тизенгаузен в возбужденном тоне доложил Лифляндской коллегии ландратов, что ожидается массовое переселение крестьян не только семьями, но и целыми волостями. «Таким образом, - писал Тизенгаузен, - Лифляндия на самом деле может остаться необитаемой, и в результате нехватки рабочей силы для обработки земли наступит бедность»31 Ландрат Р.Шульц в донесении от 4 декабря 1853 года предупредил, что может начаться массовое переселение крестьян, которое отрицательно скажется на развитии не только сельского хозяйства, но и промышленности в губернии. Он предложил покончить с пропагандой переселения и запретить переселенческое движение. Аналогичные сообщения в коллегию ландратов поступили еще от нескольких помещиковз32. Чтобы ограничить переселение, Лифляндская коллегия ландратов просила генерал-губернатора установить плату в размере 40 рублей серебра за каждого работоспособного крестьянина и в размере 100 рублей серебра - за каждую переселившуюся семью. После уплаты этой суммы местный приходской суд выдавал 6ы крестьянам разрешение на переселение33. Таким образом, помещики пытались фактически отменить разрешенное законом переселение 5°/о мужского населения старше 14 лет. Переселение крестьян Латгалии в середине 50-х годов XIX века достигло таких размеров, что, по данным властей, от этого страдало сельское хозяйство34. Некоторые более дальновидные государственные чиновники, в том числе генерал-губернатор Витебской, Могилевской и Смоленской губерний князь Хованский, говорили о том, что стремление крестьян к переселению нельзя объяснить, как это делают помещики, врожденным стремлением к бродяжничеству, ибо это бродяжничество является результатом невыносимого положения крестьян. Четвертая волна переселения латышских крестьян из Лифляндской губернии, главным образом в Самарскую и Саратовскую губернии, началась в 1860 году. Приготовления к переселению весьма широко развернулись в конце 1859 и в начале 1860 года. 26 февраля 1860 года представители дворянства доложили ландмаршалу о том, что заявления крестьян о переселении идут потоком; их число достигло «колоссальных» размеров. В «отдельных поместьях заявления на переселение получены почти от всех крестьян», к тому же переселиться готовятся трудоспособные крестьяне и большей частью семьями. Земля останется необитаемой «до тех пор, пока у нас не появится возможность заменить уходящее население колонистами из-за граншды»35. Стараясь ограничить ожидаемое массовое переселение, помещики сумели заполучить поддержку генерал-губернатора князя А. А Суворова. 2 марта 1860 года он обязал все волостные суды Лифляндской губернии строго соблюдать ограничения переселения и выступать против переселения, которое может угрожать безопасности губернии36. Желая предотвратить переселение, помещики стали публиковать «очерки путешествий» и «отзывы» более ранних переселенцев в Самарскую губернию, в которых жизнь и труд в этой губернии рисовался только в темных красках. Частично эти очерки основывались на донесениях двух помещиков, которые весной 1860 года с согласия генерал-губернатора были командированы сроком на один месяц в места поселения крестьян в Самарской губернинз37. Однако это отпугиваине мало помогло помещикам. 10 августа 1860 года Юрьевский уездный суд доложил о том, что в Рыугском приходе (в северной, Эстонской, части Лифляндин) из 1179 хозяев на переселение записались 835 (70,8%) 38. 16 августа подобное заявление пришло также из Венденского уезда, а в следующие дни - и из других частей губернии39. В Адзельском именин из 110 дворов на переселение записалось больше половины, в Трепенгофе - 34 из 56, в Мереском - 24 из 28, в Пальцманском - большая часть и т.д 40. Как вытекает из высказываний крестьян, они соглашались потерять родину, лишь 6ы не остаться во власти помещиков41. Но фактически переселились немногие, ибо переселение и устройство Самарской губернии для одного человека стоило 400 рублей, семье из трех человек - 800, а семье из пяти человек - 1000 рублей42. Пятая волна переселения относится к 1863-1865 годам, когда К. Валдемарс (1825-1891), один из руководителей движения т.н. «младолатышей» («яунлатвиеши»), организовал переселение крестьян из Курляндской губернии в Новгородскую. На двух тысячах пурвиетас (1 пурвиета или дурное место равнялась 0,4 га) в поместье Дерево, куплеиного К. Валдемарсом, можно было поселить 400 крестьянских семей, продавая каждой по 50 пурвиетас43. Так как в Новгородской губернии 1 пурвиета стоила около 5 рублей, а Курляндской - 20-401рублей, крестьяне стали переселяться в Новгородскую губернию . Как видно из табл. 1, в середине 60-х годов из Курляндин переселились 1542 крестьянина, т.е. 51,8°/о всех переселенцев. Остальные желающие переселиться были в основном батраки, которые не имели денег для покупки земли и устройства хозяйства. Они верулись обратно. В 1865 году движение переселенцев в Курляндской губернии шло вовсю. Оно охватило Якобштатдский, Фридрихштатдский, Голдингенский и Газеинотский уезды. Крестьяне готовились переехать не только в Россию, но и в Литву, надеясь там получить бесплатно «уголок земли»45. Вопросы о земле крестьяне обсуждали на тайных собраниях, иногда даже ночью. В них участвовало по несколько сот человек. Местная полиция часто разгоняла эти собрания, но крестьяне собирались вновь в другом месте. Как сообщила жандармерия, крестьяне заботливо скрывали своих лидеров. С заданием сорвать крестьянское собрание вблизи Илуксте, генерал-губернатор командировал полковника Тимротко, но тот «... подвергся наглым нападкам со стороны толпы» и вернулся без успеха46. С этой волной организованное переселение фактически окончилось. Впредь переселение происходило рассредоточено, неорганизованно, что характерно уже для периода капитализма. Для развития переселенческого движения была необходима, во-первых, политика правительства, открыто или скрытно поддерживающая его. Во-вторых, требовались соответствующие демографические условия: относительное перенаселение, наличие «свободных жителей». Эти предпосылки в Латвии появились уже во второй половине XVIII века. В-третьих, необходимы были соответствующие социальные и экономические условия. Социальное и экономическое угнетение, напрасные надежды на улучшение положения и нехватка земли для крестьян существовали и явно увеличивались. В-четвертых, были необходимы юридические предпосылки. Казалось бы, что они вытекали из законов 1817-1819 годов о6 отмене крепостного права. Однако крестьянам не была предоставлена свобода в полном её поинмании. Поэтому они должны были добиваться права переселиться из одной губернии в другую. Официально переселение крестьянам Лифляндии разрешило Положение от 1849 года, но с ограничениями, определявшимися существовавшими в регионе общественными и правовыми отношениями. Главной причиной переселения было неудовлетворительное социальное и экономическое положение крестьян. Даже в секретных сообщениях жандармерии в Санкт-Петербург в период переселения неоднократно указывалось, что в основе переселенческого движения лежит нехватка земли и чрезмерная эксплуатация крестьян47. В Латгалии, как признавали жандармские офицеры, главной причиной переселения были частые неурожаи и почти посто­янный голод в крестьянской среде48. Все это совсем не мешало помещикам объяснять переселенческое движение подстрекательскими письмами из «теплых стран» и «ленью» крестьян. О6 общей численности крестьян, которым фактически удалось переселиться в ходе этого движения, статистических данных пока нет. Очевидно, переселенцы в Латвии, так же как и в Эстонии, составили 1-3% сельского населения. В 1850-1859 годах в России насчитывалось 5, а за 1860-1869 годы - уже около 40 латышских колоний. Переселение происходило главным образом во 2-й половине XIX века. Интересно напомнить, что переселение не тронуло центральные уезды Курляндской губернии, т.е., местности вблизи больших городов, где формы нового хозяйствования внедрялись более интенсивно. Аналогичная ситуация наблюдалась и в Эстонии. Социальное и семейное положение переселившихся крестьян, а также их состав по возрасту и полу, были относительно близки составу сельского населения той местности, из которой крестьяне переселялись. В 60-е годы, когда переселение происходило рассеянно и направлялось в основном в ближние от Прибалтики губернии, переселенцы в большинстве своём были безземельными, в основном, батраками, что соответствовало началу внешней миграции индустриальной экономики. Подчеркнём, что вплоть до третьей четверти XIX в. переселенцы пытались приобрести землю. Позже лейтмотивом стало «отвращение к земле». Сутью этого переселения был уход от земли в города. Если местная миграция крестьян и батраков в город помогла образовать в Латвии необходимую для индустриального хозяйства структуру и укрепила удельный вес латышей в городах, то переселение в Россию нанесло латышскому народу неоспоримые демографические потери. Эти потери, как сказано в начале статьи, к 1897-му году составило уже 15% от численности коренного населения Латвии. За полстолетия коммунистического режима (1940-1991) к переселенцам насильственно была присоединена экономически, общественно и умственно автономная часть латышского народа. Достаточно ли мы сейчас способствуем возвращению оставшейся в России части латышского народа, чтобы постараться пересилить демографический кризис? Достаточно ли вслушиваемся в шаги истории переселения и депортаций латышей?

ciems Maksims Gorkijs un Bakaldino, Arhlatviešu ciema padome, Arhangeļskas rajons , Baškīrija - Село Максим Горький и Бакалдино, Арх-Латышский сельсовет, Архангельский район, Башкирия 1) Уфа, 22 января, "Башинформ", Марина Шумилова. Латышский историко-культурный центр "Село Максим Горький" ["ciems Maksims Gorkijs"], что в Архангельском районе, создан по Указу Президента республики в 2003 году, но по масштабам своей деятельности он не уступает историко-культурным центрам, работающим со второй половины 90-х годов прошлого века. Латыши появились в этих краях в конце XIX века. Безземельные крестьяне приезжали сюда из Латвии в поисках земли, более благополучной жизни. Они брали в аренду так называемые удельные (принадлежавшие царской семье) земли. Латышские хутора образовали Арх-Латышскую колонию Архангельской волости Стерлитамакского уезда. И после Октябрьской революции латыши предпочитали жить на хуторах, пока не началась коллективизация. В 1929 году 19 крестьянских хозяйств объединились в колхоз с красноречивым названием "Яуна Дзиве" ("Новая жизнь") [''Jauna dzīve'']. В начале 30-х годов началось переселение с хуторов. В апреле 1931 года колхоз переименовали в Петра Стучки [Pēteris Stučka], а с марта 1939-го он стал именоваться именем Максима Горького. Отсюда и пошло название села. Колхозники, занимавшиеся животноводством и полеводством, работали на совесть. Не раз их достижения в животноводстве демонстрировались на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве. Сегодня в Архангельском районе живет немногим более 300 латышей, в селе Максим Горький - 160. Всего в Башкортостане проживает около полутора тысяч латышей. Республиканские и местные власти стремятся создать все условия, чтобы латышская диаспора не ощущала ни малейшего национального дискомфорта, поддерживают ее стремление изучать родной язык, сохранять народные традиции и обычаи. По приглашению администрации района сюда уже более десяти лет приезжают учителя из Латвии, которые обучают ребят Арх-Латышской средней школы латышскому языку, приобщают их к национальной культуре, народным песням и танцам, помогают возрождать старинные народные обряды. Приезду учителей способствует посольство Латвии в России. Кстати, отбор учителей в Латвии идет на конкурсной основе и практически ежегодно они меняются. Для латышского учителя администрацией района на паях с лютеранской организацией даже приобретен дом. Так что приезжие учителя живут в прямом смысле в домашних условиях. Латыши - народ сдержанный, трудолюбивый. Их старшему поколению свойственно трепетное отношение к народным традициям. Каждый в селе знает мастера Яна Вециса [Jānis Vecis ?], который плетет уникальные кленовые шляпы (без всякого подручного материала) на любимый народный праздник Лиго (Янов день) [Līgo, Jāņu diena]. Без такой кленовой шляпы этот праздник для латыша - не праздник. Или Валентину Совину [Valentīna Sovina], которая вяжет варежки, красочные, с традиционным орнаментом. А уж сыроделие да пивоварение - у каждого свое: по старинным рецептам дедов и прадедов. Вот на Янов день и проходит своеобразный конкурс: у кого сыр да пиво лучше. Конкурс на лучший латышский дворик тоже становится здесь доброй традицией и немало способствует благоустройству и украшению села. Задача историко-культурного центра - сохранить эту неповторимую национальную ауру. Руководитель центра Анна Гусарова [Anna Gusarova], которая по совместительству учительствует в Арх-Латышской средней школе, убеждена: без приобщения молодежи к народной культуре - это невозможно. Поэтому в фольклорных коллективах, действующих при историко-культурном центре, в его кружках встречаются и стар, и млад, и не только латыши, но и русские, башкиры, татары. Два фольклорных ансамбля - взрослый "Атбалтсс" ("Эхо") ["Atbalss" - "Атбалсс" sic!] и детский "Авотс"("Родник") [Avots] - непременные участники всех народных праздников в районе, ну а уж на своих, латышских - католическом Рождестве [Ziemassvētki], Мартыня [Mārtiņi] или Лиго - они - заводилы. Заместитель главы администрации Архангельского района Венера Шарафутдинова говорит: в июне у нас два сабантуя - башкирский и латышский. На Лиго сюда, на поляну около села Максим Горький, собирается не только вся округа, приезжают латыши из других районов. Кстати, сама Венера Тагировна приняла непосредственное участие в возрождении этого праздника. Янов день - один из любимых латышских праздников, который традиционно отмечается на природе. В середине 90-х годов Венера Шарафутдинова, тогда заведующая отделом культуры, и ее коллеги приехали на праздник в село Максим Горький, да не с пустыми руками - с традиционным лытышским сыром и пивом, разожгли большой костер, который привлек внимание всех собравшихся здесь, объединил их. С тех пор праздник приобрел другой масштаб, превратился в красочное народное гуляние, привлекающее людей со всей республики. Поддержка районной администрации здесь ощущается во всем - и не только в помощи историко-культурному центру. В селе - асфальтированные дороги, проведена телефонизация: все желающие имеют телефоны, даже есть резерв телефонных номеров, идет реконструкция Дома культуры, в котором разместится историко-культурный центр. Пока он находится в сельсовете. В перспективе в Доме культуры будет работать Музей культуры и быта латышей, который сейчас базируется в школе. Арх-Латышская средняя школа пока остается эпицентром латышской культуры: здесь проходят народные праздники, отмечаются юбилеи выдающихся деятелей латышской культуры - Вилиса Лациса [Vilis Lācis, bet neizdevies politiķis- sic!], Яна Судры [Jānis Sudra ?], Яна Яунсудрабень [Jānis Jaunsudrabiņš] и других. Примечательно, что эти праздники собирают не только латышей, они интересны всем жителям села, независимо от национальности. В этом отражается уважение к национальной культуре каждого народа, характерное для Башкортостана. Развитие историко-культурных центров становится одним из важнейших направлений государственной национальной политики в Башкортостане, который выступает первопроходцем в этой сфере. До сих пор такие центры в стране формировались только на базе крупных историко-архитектурных памятников. В республике они действуют как очаги национальной культуры. Концепция развития латышского центра, которая разрабатывается, будет утверждаться на сессии районного Совета и станет руководством к действию на перспективу. Министерство культуры и национальной политики республики нацеливает историко-культурные центры на широкое развитие народных промыслов. Дом дружбы народов РБ уже приглашал в Башкортостан мастеров из Латвии, которые демонстрировали свое искусство резьбы по дереву, изготовления батика в латышском детском летнем лагере, который действует в Архангельском районе. Приобщение молодежи к традиционным народным промыслам поощряется и поддерживается в республике. И не только организацией соответствующих кружков. Местные власти готовы идти на создание благоприятных условий для частных предпринимателей, которые будут поддерживать и развивать их. В этом смысле историко-культурный центр может стать важным каналом привлечения инвестиций в район. Это хорошо понимают здесь. Сегодня ставится задача расширять географию работы центра, вовлекая в нее латышей, проживающих не только в Архангельском, но и в Иглинском, Стерлибашевском, других районах. На исторической родине активность латышской диаспоры в Башкортостане заметили. В прошлом году группа ребят из села Максим Горький ездила в Латвию. Ребята в восторге от этой поездки. И латыши проявляют все больший интерес к Башкортостану, который стал второй родиной для их сородичей. http://www.bashinform.ru/index.php?id=45364 –––– 3 июня латыши отмечают два праздника Лиго (Вечер трав) и Янов день http://www.sovbash.bashinform.ru/index.php?id=14493 –––– 23 июня в Архангельском районе пройдет латышский национальный праздник Лиго http://www.bashinform.ru/index.php?id=37394 –––– По данным последней переписи, в Башкортостане проживают представители порядка 130 национальностей. латыши - 1508 человек http://www.bashinform.ru/index.php?id=18878 –––– РЕСПУБЛИКУ БАШКОРТОСТАН ПОСЕТИТ ГОСПОЖА ЛАУМА ВЛАСОВА http://www.bashinform.ru/index.php?id=9162 ----