В.Е. Войтов
Хроника археологического изучения памятников Хушо-Цайдам в Монголии (1889-1958)
Погребальные и поминальные памятники центрально-азиатских тюрок изучаются археологами уже свыше двухсот лет. Они встречаются в Монголии, Туве, Хакасии, на Алтае, в Казахстане, Киргизии, Северном и Северо-Западном Китае, где в это время обитали различные племена, входившие в состав тюркских каганатов. По описаниям китайских средневековых летописей, обряд погребения у тюрок совершался в три этапа. Сначала родственники умершего укладывали его тело в особой палатке, приносили жертвы лошадьми и овцами, с магическими целями объезжали на конях траурную палатку, царапали себе лица ножами и т.д. Затем в избранный день тело умершего, его любимого коня и вещи сжигали на погребальном костре и захоранивали в могиле [ * Вопрос о кремации тюрками умерших остается дискуссионным, поскольку ни одного древнетюркского захоронения по обряду трупосожжения пока не обнаружено. Этот обряд был характерен для тюркских каганатов и для кыргызов Южной Сибири. ]. И наконец, через некоторое время строили в честь погребённого особый памятник, на котором производили сложные поминальные церемонии [1].
В археологической литературе поминальные памятники принято делить по социальному признаку на рядовые, или «каменные оградки», и «княжеские могилы» — большие и сложные по планировке комплексы, сооружённые представителям древнетюркской аристократии. Термин «княжеские могилы», введенный Д.А. Клеменцем [2], прочно вошёл в научный обиход, хотя и не соответствует функциональному назначению обозначаемых им памятников. Первые раскопки каменных оградок осуществил на Алтае в 1865 г. В.В. Радлов [3]. Первый памятник, относящийся к категории «княжеских мо-
гил», зафиксировал у д. Знаменка (Енисейская губ.) в 20-х гг. XVIII в. Д.Г. Мессершмидт. Его описание было опубликовано в ряде работ [4], но сама «могила» до сих пор не исследована.
В настоящее время около 50 «княжеских могил» известно на территории Монголии; не менее 10 — в Южной Туве, юго-восточной части Горного Алтая и Восточном Казахстане. К сожалению, несмотря на длительность археологического изучения этих поминальных сооружений в Монголии, ни одно из них не раскопано полностью. Сводных работ о «княжеских» памятниках нет, разрозненные материалы о них частично опубликованы или же хранятся в рукописных отчётах экспедиций, многие вещественные находки, особенно из старых раскопок, утрачены.
В истории изучения данной категории памятников в Монголии можно выделить два основных этапа. Первый этап — 1889-1912 гг. — связан с открытием памятников Хушо-Цайдама, первыми археологическими раскопками и первыми попытками их охраны. В этот период проводились дешифровка, интенсивная обработка и публикация всех известных тогда памятников енисейско-орхонской рунической письменности [5]. Второй этап — 1924-1958 гг.— делится на несколько разделенных большими промежутками времени фаз и завершается крупнейшими по продолжительности и объёму выполненных работ научными археологическими раскопками в Хушо-Цайдаме.
В данной статье рассматривается процесс накопления сведений о структуре и функциональном назначении памятников долины Орхона, их историко-культурная роль в плане дальнейшего изучения древнетюркских поминальных сооружений.
«Княжеские могилы» в Хушо-Цайдаме были сооружены в 30-х гг. VIII в. в честь известных государственных деятелей второго Восточнотюркского каганата — Бильге-кагана и его младшего брата полководца Кюль-тегина. Как сообщается в китайской летописи, «в 19-е лето, 731 г., Кюэ Дэлэ (Кюль-тегин) умер. Отправлены [из Китая] военачальник Чжан Кюй-и (Чжан Цюй-и) и сановник Люй Сян (Лю Сян) с манифестом за государственной печатью утешить [родственников и тюркский народ] и принести жертву. Император приказал иссечь надпись на каменном памятнике и поставить статую его; на всех четырёх стенах [поминального храма] написать виды сражений. Указано отправить шесть превосходных художников расписать всё отличной работой, чего в дулгаском [тюркском] государстве не бывало. Могилянь (Бильге-каган) с сокрушением смотрел на этот памятник» [6]. Строительство его длилось почти два года и закончилось в конце 733 г. [7]
В ноябре 734 г. Бильге-каган был отравлен. По поводу его смерти «император изъявил сожаление и указал послать председателя княжеского правления князя Цуань (Ли Цуань) для утешения и жертвоприношения. По сей причине построили в честь покойного храм. Указано учёному Ли Жун сочинить надпись на памятнике» [8]. В 745 г. Восточнотюркский каганат пал, после чего памятники в честь Кюль-тегина и Бильге-кагана были разрушены. Правда, «ещё
но времена Хубилая (1260-1294) памятник Кюль-тегина был хорошо известен; по крайней мере, он отмечается как одна из достопримечательностей вблизи построенного Угэдэем (1228-1241) города Хорина (Каракорума)» [9]. Но затем о них забывают на многие сотни лет. Лишь в конце XIX в. эти памятники вновь привлекли к себе внимание.
29 мая 1889 г. Восточно-Сибирский отдел РГО направил из Иркутска в Монголию научную экспедицию. В Кяхте она была доукомплектована [ * В экспедиции участвовали: Н.М. Ядринцев — руководитель; С.Л. Пирожков — переводчик, занимался снятием эстампажей; П.П. Смысловский — топограф; Ф. Осокин — рабочий; Дундук — «вожак монгол». ], после чего 10 июня выступила в длительный конный маршрут по Монголии. Перед экспедицией стояла задача изучить памятники долины Орхона, различные сведения о которых встречались в древних летописях, записках путешественников XIII в. (Плано Карпини, Гильом Рубрук, Марко Поло, Джувейни), а также в отчетах путешественников середины XIX в. (М.В. Певцов, И.В. Падерин, Г.Н. Потанин и др.). Попутно производились картографирование местности, археологические и этнографические наблюдения, сбор минералогических и зоологических коллекций. Результаты этих работ имели большое значение. Но особый вклад экспедиция внесла в изучение средневековой истории Центральной Азии, положив начало археологическому исследованию древних памятников Монголии.
В начале июля 1889 г. на левом берегу Орхона Н.М. Ядринцев осмотрел развалины большого городища Хара-Балгасун, где обнаружил обломки стелы с трёхязычной надписью. Затем он совершил поездку к верховьям Орхона, а на обратном пути посетил крупнейший в Монголии ламаистский монастырь Эрдэни-Дзу, за величественными стенами которого лежали остатки другого крупного города, названного им Кет-хуху-хото [ ** Городища Хара-Балгасун и Кет-хуху-хото долгое время принимали за руины Каракорума, поскольку в руках учёных не было конкретных данных для отождествления того или другого с древнемонгольской столицей. Только в начале XX в. удалось установить, что городище близ Эрдэни-Дзу и есть искомый Каракорум. ]. Продвигаясь далее по правому берегу Орхона, 18 июля 1889 г. караван экспедиции прибыл в местность Хушо-Цайдам, расположенную на правом берегу р. Кокшин-Орхон (приток Орхона), в 2-3 км к юго-западу от солёных Цайдамских озер. В ходе трёхдневных работ здесь были произведены описания четырёх сложных по планировке памятников, сняты эстампажи с доступных надписей на двух стелах, расчищены и обмерены некоторые каменные изваяния. В середине августа H.M. Ядринцев возвратился в Россию. Он привёз до «15 тыс. рунических знаков, рисунки, обломки и два больших осколка от памятника (стелы с городища Хара-Балгасун.— В.В.) и пожертвовал их в ...Эрмитаж» [10].
31 августа 1889 г. H.M. Ядринцев закончил первый отчёт о поездке в Монголию, в предисловии к которому писал: «Я считаю себя обязанным дать немедленно краткий отчёт о выполненном поручении и тех результатах, которые добыты экспедицией». Памятники Хушо-Цайдама в нём были определены как «нечто выдающееся и не встречавшееся в других местах» [11]. В описании двух южных «могильников» H.M. Ядринцев последовательно перечислил наиболее важные их элементы. Протянувшиеся на 2,5-3 версты ряды каменных столбиков-балбалов подводили к «плоским могилам», на которых лежали мраморные фигуры людей и животных. Здесь же находились «каменные обелиски или таблицы чудовищных размеров... Они были теперь повержены, но когда-то возвышались, укреплённые на массивных подставках; наверху их были высечены фигуры сплетшихся драконов». Далее виднелись большие жертвенные камни кубической формы, принятые H.M. Ядринцевым за постаменты для статуй. Довольно плохая сохранность указывала на тысячелетнюю давность обелисков с загадочными руническими надписями, а также китайскими, или киданьскими (?), иероглифами. Одна из надписей была эстампирована. Ядринцев высказал предположение: «Если надписи эти китайские, то очень может быть, что они дадут ключ к уразумению рун» [12].
Два памятника, составлявшие северную группу, отличались от предыдущих меньшей длиной цепочек балбалов, количеством изваяний и отсутствием стел с надписями. Лишь «на стоящих возле камнях,— отмечал Ядринцев,— были руны и знаки». К тому же жертвенные камни здесь заменяли «четырёхугольные могильники с плитами, но плиты расписаны цветками». Предположив, что северные комплексы «принадлежат выдающимся лицам», Ядринцев увидел определённую связь «этого кладбища с Хара-Балгасуном... Может быть, это древние усыпальницы каких-нибудь царей, владевших Каракорумом». Но «от всяких выводов,— заключил он,— мы пока, однако, удержимся; скажем одно, что множество памятников указывает на существование древнего культурного народа, когда-то здесь обитавшего до прихода монголов... Нет сомнения, что в будущем здесь богатая жатва для археологов» [13]. Важнейшие положения этой работы нашли отражение в годовом отчёте ВСОРГО [14].
В январе 1890 г. Н.М. Ядринцев был избран делегатом ВСОРГО для участия в работе VIII Археологического съезда в Москве [15]. Он выступил с докладом, в котором подчеркнул особую важность открытий в Монголии, поскольку «всё, что было открыто раньше, давало только намёки на культуру древних народов», а «могильники на Орхоне ещё пододвигают этот вопрос на один шаг» [16]. Как выяснилось позже, этот «шаг» оказался намного большим, чем мог предположить H.M. Ядринцев, и имел далёкие последствия. На съезде исследователь высказал тезис о связи памятников Хушо-Цайдама с керексурами и предположил, что оставивший их народ «можно назвать уйгурами или киданями» [17].
21 февраля 1890 г. в Иркутске на заседании ВСОРГО Ядринцев сделал подробное сообщение о результатах своих работ на Орхоне. Говоря о памятниках Хушо-Цайдама, он отметил: «Открыты... значительные рунические надписи на могильниках на Орхоне, с великолепными монументами из мрамора и гранита. Такие открытия бы-
ли для нас неожиданны, т.к. ни один путешественник не упоминал о них... Испещренные надписями камни часто нельзя было переворотить, т.к. между ними были несомненно весившие от 400 до 500 пудов. Мы сделали поэтому скорее рекогносцировку. Пожать плоды предстоит следующей экспедиции» [18].
В дни работы VIII Археологического съезда Н.М. Ядринцев демонстрировал коллекцию рисунков, планов, эстампажей и находок монгольской экспедиции, которая привлекла особое внимание присутствовавших на съезде финских учёных. «Крупные и совершенно новые результаты по археологии Востока, добытые экспедицией г. Ядринцева на Орхоне, побудили археологическое общество (Финно-Угорское общество.— В.В.) командировать... на развалины древнего Каракорума д-ра Гейкеля, археолога-этнографа, вместе со статс-археологом Аспелином, занимающимся изучением сибирских древностей» [19]. Весной 1890 г. экспедиция отправляется в Монголию. В течение августа она проводит работы на Орхоне, а затем совершает научную поездку по Забайкалью н Енисейской губернии. Результаты этой поездки были обобщены в специальном, великолепно изданном труде [20].
Летом 1890 г., ещё до прибытия А. Гейкеля в Монголию, молодой русский синолог Э. Кох представил статью, в которой анализировались китайские надписи на привезенных Н.М. Ядринцевым из Хара-Балгасуна обломках стелы. В ней автор привёл фрагмент из китайских летописей о похоронах Бильге-кагана и Кюль-тегина, где говорится об установке памятных стел [21]. Таким образом, Э. Кох был первым ориенталистом, высказавшим пока ещё интуитивную догадку о назначении и времени сооружения памятников Хушо-Цайдама. Его статья сыграла положительную роль в организации второй русской экспедиции на Орхон и вскоре увидела свет во французском переводе [22].
Осенью 1890 г. Н.М. Ядринцев отправляется в Париж, куда его влекло «не одно праздное любопытство», а «специальные цели — осмотреть некоторые музеи, библиотеки и увидеться с людьми, от которых... мог получить нужные сведения» по вопросам, его интересовавшим [23]. В Парижском географическом обществе он сделал сообщение о монгольских находках, «которое произвело громадную сенсацию, а сам докладчик был принят с большим почётом и шумными овациями» [24]. Текст этого выступления был вскоре опубликован [25]. Открытия на Орхоне привлекли к себе внимание всего научного мира, вскоре о них стали писать крупные европейские журналы [26].
Зимой 1890 г. В.В. Радлов впервые поставил вопрос о необходимости снарядить экспедицию в Монголию для более обстоятельного обследования орхонских древностей [27]. Академия наук с готовностью взялась за организацию экспедиции, ознаменовавшей собой «наступление эпохи расцвета туркологии, эпохи, которую с полным правом можно назвать Радловской» [28]. В середине марта 1891 г. русские газеты писали, что «в распоряжение экспедиции ассигновано — 12 000 рублей», она «отправится весной под начальством академика Радлова и будет состоять из Ядринцева, археолога Клеменца, пере-
водчиков, офицера корпуса топографов и фотографа; исследования продлятся 4 месяца» [29].
В конце марта 1891 г. А. Гейкель опубликовал краткий отчёт о работах в Хушо-Цайдаме. В первой части отчёта под заголовком «Памятник покойному Цюетэлэ» он привел сделанный П.С. Поповым предварительный перевод китайской надписи на стеле Кюль-тегина. Сопоставив его с переводами из танских хроник Н.Я. Бичурина, А. Гейкель пришел к выводу, «что упоминаемый Цюетэлэ принадлежал к Дулгаскому или Тугюшскому (тюркскому.— В.В.) племени и был братом царствовавшему в то время хану Бигя-хан-Могилян» [30]. Далее исследователь, отмечая виденные им статуи людей и животных, высказал мысль, «что которая-нибудь из первых изображает умершего», а также «возвышенность наподобие приплюснутого сверху кургана», усеянную обломками черепицы. «Едва ли может быть сомнение в том, — заключил он,— что упомянутое возвышение представляет провалившийся храм, который по китайскому строительному обычаю воздвигнут из сушёной глины». Всё это «несомненно доказывает, что памятник с самого начала сооружен именно для указанной в китайской летописи цели». Во второй части отчета А. Гейкель дал описание другого памятника в Хушо-Цайдаме, который он, опять-таки со ссылкой на перевод Н.Я. Бичурина, предположительно отнёс к Бильге-кагану [31].
Весной 1891 г. Ядринцев составил новый, более подробный, отчёт об экспедиции 1889 г. В нём опять отмечалось «сходство по общим признакам» двух крупнейших в данной группе памятников и проявившееся в зооморфной скульптуре «влияние Китая и южной культуры». Ещё одно его утверждение, ошибочность которого можно оправдать лишь состоянием тюркологии конца XIX в., основано на внешнем сходстве каменных изваяний из Хушо-Цайдама с буддийской скульптурой, якобы показывающем, «что буддийский культ имел здесь своё влияние» [32]. Вопрос о происхождении древнетюркских каменных изваяний стоит открытым и сегодня, но ясно одно: иконографический канон центрально-азиатской скульптуры — явление, совершенно отличное от буддийского изобразительного канона. Однако важнейший вывод Н.М. Ядринцева был о том, что местоположение памятников «не показывало отношения этого кладбища к древнему городу» (Каракоруму), и они «могут быть приписаны только тукюэ (тюркам-тугю.— В.В.) или уйгурам» [33].
В июне 1891 г. H.M. Ядринцев отправился в свою вторую и последнюю, а Д.А. Клеменц — в первую поездку в Монголию. Они руководили различными отрядами новой Орхонской экспедиции, возглавляемой акад. В.В. Радловым [ * В экспедиции участвовали: В.В. Радлов — руководитель; Н.М. Ядринцев и Д.А. Клеменц — археологи; И.И. Щеголев — топограф; С.М. Дудин — художник; Н.П. Левин — натуралист; А.В. Радлов — фотограф; помимо них — переводчики, проводники u рабочие, всего — 27 чел. ]. Н.М. Ядрннцев прошёл по рекам Тола, Онгин и Туин гол, осмотрел памятники в Северной Гоби и затем по Орхону вернулся в Ургу и далее в Кяхту и Иркутск.
Д.А. Клеменц совершил путешествие на Орхон, Хануй н Хуни гол и от верховьев Селенги возвратился через Туву в Минусинск [34]. Во время поездки они открыли несколько новых древнетюркских комплексов, в том числе Онгинский, Асхетский и Ихэ-Ханын-норский памятники с руническими надписями.
С 28 июля по 7 августа 1891 г. В.В. Радлов производил работы в Хушо-Цайдаме. В первой публикации о них он дал описание всех четырёх памятников, определил их этническую принадлежность как «тукюэскую» и подтвердил вывод А. Гейкеля о принадлежности одного из южных комплексов «известному Кюй-тегину». Он был сооружён «во время династии Тан, в 20-й год правления Кай-Юань 7-го числа 12-й луны (732 г.)», а второй, «лежащий от первого в 400 саженях к юго-востоку... годом позже» [35]. Однако имя Бильге-кагана, которому был посвящен второй памятник, В.В. Радлов не упоминает. Изыскания, произведенные на втором памятнике, стали самыми первыми археологическими раскопками древнетюркских «княжеских могил» в Монголии. Благодаря им удалось обнаружить основание кирпичного храма под черепичной кровлей, стоявшего здесь когда-то «на фундаменте из битой слоями глины», о котором прежде упоминали только китайские письменные источники. Обстоятельства помешали развернуть здесь большие земляные работы, поэтому исследователи «не имели возможности разыскать могильную яму и изучить её внутреннее строение» [36].
Вслед за отчетом В.В. Радлов издает первый выпуск «Атласа древностей Монголии». Как и последующие выпуски, «Атлас» был опубликован на русском и немецком языках [37], большая часть иллюстраций составили рисунки, фотографин и эстампажи надписей с различных памятников Хушо-Цайдама [38]. Эти материалы и поныне сохраняют значение первостепенного источника, хотя в ряде изображений изваяний допущены неточности.
В 1893 г. увидел свет второй выпуск «Атласа». В 1897 г. В.В. Радлов публикует полный отчёт о работах 1891 г. в Хушо-Цайдаме. В нём детально описываются топография местности, отдельные элементы памятников (балбалы, стелы, изваяния, жертвенные камни), а также указывается связь крупнейших комплексов этой группы с именами Бильге-кагана, «последнего значительного хана Тюркской династии» [39], и его брата Кюль-тегина. Большое значение представляют описания раскопок памятника Бильге-кагана, о которых кратко упоминалось в «Предварительном отчёте». Поскольку искусственный холм в западной половине комплекса был принят за «курган Могиляна», на нём «для отыскания могильной ямы... была прорыта траншея в четыре с половиной сажени длины и более сажени ширины». В ходе раскопок выяснилось, что холм составляли: верхний наносный слой песка «до 1 аршина» толщиной; слой плотной глины мощностью «до полутора аршина, образовавшийся, должно быть, из обрушившихся глиняных стен», обломков черепицы и кирпичей, и «фундамент из сырцовых кирпичей, ровно покрывавших землю в четыре ряда», лежавший на песчаном материке [40]. Два небольших раскопа по сторонам траншеи показали ту же
стратиграфическую картину. «Этот опыт доказал нам ясно,— писал В.В. Радлов.— что на месте, где в настоящее время возвышается холм, находился упоминаемый китайскими летописцами надгробный храм, в котором или вокруг которого стояли все мраморные статуи. Он был, очевидно, построен на фундаменте из крепко сбитых кирпичей и состоял из глиняных стен с кирпичными подпорами. После насильственного разрушения он с течением времени совершенно распался и превратился вместе с нанесённым впоследствии песком в холм в полтора аршина вышиной» [41].
Остальные раскопки производились с целью выявления полузасыпанных землёй изваяния черепахи, служившего постаментом для стелы, двух изваяний лежавших у входа баранов и стоящего между двух камней гранитного столба с надписью «Это каменный балбал шада телесов», которым начинался длинный ряд балбалов, протянувшийся к востоку «на расстоянии трёх вёрст» [42]. Подводя итоги этой работе, В.В. Радлов констатировал: «Несмотря на произведенные нами раскопки в разных местах, нигде не оказалось могильной ямы, что ясно нам доказало, что хан не был похоронен на месте описанного сооружения... Памятники в честь умерших тюркских князей не ставились на самой могиле их, но что для празднования поминок строились особые памятники в отдалении от самой могилы... к категории подобного рода памятников должно отнести и вышеописанный» [43]. Впоследствии этот вывод был использован В.В. Бартольдом для доказательства аналогичного обряда погребения знати у древних монголом [44].
При описании комплекса Бильге-кагана Радлов сделал важное замечание относительно ориентировки всех его элементов на восток — священную для тюрок-тугю сторону света. Однако в вопросе о стеле с двуязычными надписями он совершенно напрасно полемизирует с А. Гейкелем, который якобы «заключает из положения упавшего камня, что последний был обращен китайской надписью на восток» [45]. Позже П.М. Мелиоранский внёс поправку к высказыванию своего соавтора. «... Гейкель и Томсон полагают,— отметил он,— что памятники были обращены на восток большими поверхностями, занятыми орхонскими письменами» [46]. Того же мнения придерживался и В.Л. Котвич [47]. К тому же ещё в 1889 г. Н.М. Ядринцев писал, что «на боковых и обратной стороне таблиц-обелисков находятся китайские (или киданьские?) иероглифы» [48], очевидно подразумевая под «обратной стороной» западную, обращённую вниз плоскость лежащей стелы. Н.М. Ядринцев и А. Гейкель — единственные учёные, зафиксировавшие первоначальное положение упавших стел, поэтому их свидетельства крайне важны для воссоздания истинной картины устройства крупнейших комплексов Хушо-Цайдама [ * Во время работ финской экспедиции обе столы были выкопаны и перевёрнуты для снятия эстампажей и фотографирования надписей на их погружённых в землю сторонах. ].
Работы В.В. Радлова на памятнике Кюль-тегина [49] сводились в основном к тщательной фиксации отдельных элементов. Вместе с тем здесь была выкопана черепаха-постамент, которая «казалась совершенно непотревоженной», но, как оказалось, «голова и середина её разбиты». Она раскололась в результате падения огромной стелы, стоявшей прежде на её спине. Но все другие статуи людей и животных были «очевидно разбиты с умыслом» и «давно удалены с того места, где находились прежде»; в частности, оказались разрушенными и поваленными на землю две каменные фигуры людей, стоявшие целыми «ещё в то время, когда финляндская экспедиция фотографировала могилу Кюль-тегина» [50].
В отчете В.В. Радлова описываются северные безымянные комплексы с каменными ящиками-саркофагами, «по внешнему виду немного сходные с двумя вышеописанными». Плиты ящиков были глубоко погружены в землю и понадобилось «удалить песок для того, чтобы иметь возможность срисовать некоторые из них» [51]. В целом работы здесь также ограничились фиксацией изваяний и балбалов н составлением схематических планов каждого комплекса. Отсутствие условий для проведения раскопок на северных памятниках повлияло на выводы В.В. Радлова. «Подобного рода саркофаги...,— неожиданно заключает он,— обозначают место, где похоронены знатные люди... Я полагаю, что... северные каменные сооружения образуют одно целое с более южными могильными памятниками Кюль-тегина и Бильге-кагана и указывают место, где похоронены эти тюркские князья. Причину отсутствия надписей при гробницах князей должно, может быть, искать в том, что обычай скрывать место нахождения могил князей от народа, как мы это видим в более поздние времена при монгольских императорах, существовал гораздо ранее и у тюрков. Впоследствии... был перенят тюрками от китайцев обычай воздвигать в честь умерших князей памятники, причем надписи ставились не на самих могилах, а в некотором отдалении от них» [52].
Ошибочность этого вывода стала очевидной лишь много лет спустя. Комплексы Хушо-Цайдама действительно «образуют одно целое», как единая и, очевидно, одновременная группа аналогичных по устройству и назначению сооружений, но северные памятники указывают места захоронения не Кюль-тегина и Бильге-кагана, а каких-то других, менее высокопоставленных лиц. Причину отсутствия здесь надписей, видимо, следует объяснять не обычаем «скрывать место нахождения могил князей от народа», а положением при особе кагана, которое занимал при жизни умерший. Ни в одном из памятников Хушо-Цайдама, как и в других «княжеских могилах» Монголии и Южной Сибири, не было погребений.
Исследования В.В. Радлова привлекли внимание к орхонским находкам. В 1896 или 1897 г. были приняты меры по охране памятника Кюль-тегина. Он был вновь поставлен, но не на черепаху, которая была повреждена при его падении, а на новый фундамент [53].
В октябре 1902 г. памятники Хушо-Цайдама были осмотрены английским консулом в Урге К.В. Кэмпбеллом, приезжавшим сюда в сопровождении сотрудника Минусинского музея Н.П. Евстифеева [54]. Летом 1909 г. посетивший это место французский офицер Делякост отмечал, что павильон над стелой был уже значительно разрушен [55]. Вскоре «на разрушение павильона обратил внимание последний Манджурский амбань в Урге — Сан-до», который решил «построить новый павильон, и решение это было осуществлено весною 1911 г.» [56]. В августе 1912 г. в Хушо-Цайдаме по поручению Русского Комитета для изучения Средней и Восточной Азии работали В.Л. Котвич, К.А. Масков и Ц.Ж. Жамцарано. Мраморный обелиск Кюль-тегина был тогда уже «заключён в небольшой павильон, построенный из сырцового кирпича с деревянными скреплениями, заметными снаружи. Покрыт павильон китайской черепицей, причем конёк крыши вогнут к середине. Двери павильона обращены на юг; они деревянные, двустворчатые, открываются внутрь... Памятник, по-видимому, остался на том же месте, где он был поставлен в 1896 г., обращён к двери» [57]. В этом положении стела стоит и в наши дни.
Разбитый на три части обелиск Бильге-кагана, как писал В.Л. Котвич, «по-прежнему лежит на земле, ничем не защищённый от действия непогоды. Европейские экспедиции переворачивали его неоднократно (Гейкель, Радлов, Делякост)... Такая операция для сильно повреждённого, тяжеловесного памятника едва ли проходила бесследно; по крайней мере, мы с грустью заметили небольшой осколок турецкой надписи, подобранный чьей-то заботливой рукою и положенный сверху на плиту» [58]. Котвичем помимо внешнего осмотра «для выяснения строения древних турецких могильников, в крайнем могильнике, лежащем к северу от могильника Кюль-тегина, был раскопан саркофаг, причём на глубине 1,5 м оказалась ямка, заполненная слежавшимся углем; она диаметром в 80 см и толщиной в центре в 10 см», а на одном из памятников была «найдена одна незамеченная прежними путешественниками статуя» [59]. Этими работами закончился первый этап изучения памятников Хушо-Цайдама.
Его завершение совпало по времени с коренными изменениями в истории Монголии. Победа народной революции 1921 г. дала возможность монгольскому народу осуществить переход от феодализма к социализму. Опираясь на опыт и поддержку Советского Союза, МНР начинает по-новому строить свою государственную структуру, экономику, культуру и науку. Уже в первые послереволюционные годы Учёный Комитет (ныне Академия наук) МНР приступил к разработке и осуществлению обширной программы изучения страны. Для этого были привлечены крупные учёные из ряда зарубежных стран.
В середине 20-х гг. в Монголии работала советская комплексная экспедиция, руководимая П.К. Козловым. В её состав входили зоологи, биологи, археологи, этнографы, геологи, географы, лингвисты и др. Маршруты отрядов экспедиции прошли от Хэнтэя на
севере до Гоби на юге, от Хангая на западе до степей Дариганга на востоке. Большой интерес вызвали археологические работы экспедиции, и которых наряду с археологами принимали участие специалисты по другим дисциплинам. Важное научное значение имели раскопки царских захоронений эпохи хунну в горах Нойн-уула, проведенные А.Д. Симуковым и С.А. Кондратьевым. Г.И. Боровка тщательно обследовал среднее течение р. Толы. При этом было раскопано несколько разновременных погребений, в том числе и древнетюркские поминальные комплексы. П.К. Козлов отмечал в своих дневниках множество различных памятников древности. Им произведены раскопки «княжеской могилы» на р. Толе и зафиксирован ряд аналогичных памятников в верховьях Онгин гола. Участники этнолингвистического отряда акад. Б.Я. Владпмирцов и студент Ленинградского восточного института В.А. Казакевич открыли и раскопали несколько древнетюркских поминальных комплексов в верхнем течении Толы. Результаты этих работ были обобщены Б.Я. Владимирцовым в виде типологической схемы «княжеских могил», верхнюю строчку которой по праву заняли памятники Хушо-Цайдама [60].
Работы в Хушо-Цайдаме в этот период не производились, но в конце лета 1924 г. В.А. Казакевич в одном из отчётов отмечал: «Несколько человек сообщило мне, что домик, выстроенный китайцами над двухъязычной надписью в Хушо-Цайдаме, давно уже развалился и верхняя часть плиты торчит из-под обломков» [61].
Летом 1933 г. в междуречье Толы и Орхона работала мелиоративно-гидротехническая и археологическая партия Орхонской экспедиции [ * В состав экспедиции входили: Д.Д. Букннич — руководитель; К.В. Померанцев — художник; И.Ф. Бугаков и Б.М. Ураков — топографы. ]. Она провела раскопки в Каракоруме, Хара-Балгасуне, Хадасане, Цаган-Байшнне и ряде других средневековых городищ, а также на многочисленных могильниках [ ** Отчёты и дневники партии, пока, к сожалению, не опубликованные, хранятся в Ин-те истории АН МНР. ].
В сентябре 1933 г. в окрестностях Цайдамскпх озер работал Д.Д. Букиннч. Помимо географического описания он изложил результаты собственных раскопок в Хушо-Цайдаме. «Повторные раскопки, предпринятые ... после разведок экспедиции Радлова, также не обнаружили ни малейших следов какого-либо постоянного поселения. Траншеи, прорытые в разных направлениях на небольших холмиках, на которых находятся изваяния, как на северной группе (группа А), так и на южной (группа Б), показали, что в указанных пунктах были только небольшие сооружения в виде храмовых часовен, от которых остались обломки черепицы н кирпича.
Подтвердилось также предположение Радлова, что в Хушо-Цайдаме не было даже самих могил; были только памятники в честь умерших властелинов того времени. Чтобы убедиться в этом, экспедиция расчистила разрытый (В.Л. Котвичем.— В.В.) саркофаг у северной группы А ... Раскопка малого саркофага с рисунками пав-
линов (?! — В.В.) не дала никаких результатов. На глубине ок. 5 м дошли до грунтовой воды» [62]. Помимо этого был раскопан «нетронутый саркофаг в том же месте. Из расчищенного саркофага были извлечены только черепицы... и большие квадратные кирпичи. Раскоп нетронутого саркофага сплошь прошёл в цельном грунте и закончен был уже в водоносном слое на глубине 3,5 м» [63]. Во время работ «было выкопано ещё одно каменное изваяние в виде сидящей фигуры, но весьма плохой сохранности, и две части от изваяний не откопанных. Помимо этого была уточнена съёмка всего луга, на котором находились две группы хушо-цайдамских памятников» [64].
Исследования Д.Д. Букинича внесли новый штрих в историю изучения Цайдамской долины. Раскопки обоих саркофагов на безымянных комплексах, которые В.В. Радлов, доверяясь свидетельствам китайских источников, ошибочно считал местами погребения Кюль-тегина н Бильге-кагана, подтвердили вывод об отсутствии на памятниках следов захоронения людей. Несмотря на тщательность работ, Д.Д. Букинич всё же допустил досадные погрешности — не приложил к отчётам планов раскопов и не указал памятника, на котором были выкопаны обломки изваяний (впоследствии они бесследно исчезли). Как и его предшественники, он горячо выступал в защиту бесценных памятников. «Необходимо принять экстренные меры для того, — писал Д.Д. Букинич, — чтобы спасти от гибели хотя бы те из них, которые сохранились и представляют наибольший научный и музейный интерес» [65]. «Несмотря на ... большую ценность эпиграфических памятников в Хушо-Цайдаме... состояние их все больше ухудшается. Резкие климатические условия, выражающиеся в энергичном процессе выветривания, всё больше, букву за буквой, уничтожают знаменитые надписи... уже экспедицией было констатировано, что навершие памятника Кюль-тегина, представляющее собой дракона, трудно было различить — настолько оно уже подверглось действию времени. Теперь этот памятник сверху сплошь покрыт следами птичьего пребывания, и разрушение захватывает самые надписи... Помимо разрушения от физического выветривания, хушо-цайдамские памятники подвержены повреждениям со стороны местных жителей пли случайных посетителей. В южной группе, например, обнаружены свежие отколы от лежачих изваяний. Большой гранитный жертвенник в той же группе расколот клиньями пополам... На памятнике Кюль-тегина заметны зачистки букв» [66]. В неизданной статье — пособии для монгольских археологов Д.Д. Букинич отмечал: «Мировое значение памятника Кюль-тегина известно в широких кругах монгольской интеллигенции» [67]. В целом экспедицией Д.Д. Букинича в Хушо-Цайдаме было заложено пять разведочных шурфов на памятниках южной группы (объем 4 м3), проведена послойная раскопка у стелы (объем 12,5 м3) и раскопаны оба саркофага на памятниках северной группы (объем 18 м3) [68].
Раскопки В.В. Радлова на памятнике Бильге-кагана, а также В.Л. Котвича и Д.Д. Букинича на двух северных комплексах носили разведочный характер и дали мало сведений об общей структуре и детальной планировке этих сооружений. В основном они сводились
к поискам предполагаемых богатых погребений, которые не увенчались успехом. Таким образом, лишь памятник Кюль-тегина таил надежду на открытие могилы прославленного полководца. Однако прошла четверть века, прежде чем произошло это событие. За 25 лет в Монголии выросли национальные кадры археологов, внесших достойный вклад в дело изучения древних азиатских культур.
В начале августа 1957 г. Археологический институт АН ЧССР направил в МНР проф. Л. Йисла, «чтобы обсудить возможности совместной работы с монгольскими археологами». Около 14 дней, писал Л. Йисл, «выпало на две поездки по местностям, где я имел возможность познакомиться с известными археологическими объектами Монголии» [69]. Во время второй поездки в числе прочих были осмотрены памятники Хушо-Цайдама. В одном из отчётов, где даны краткие описания всех осмотренных памятников, в том числе и комплекса Бильге-кагана, учёный отмечал: «Памятник, изготовленный в 735 г. ... лежит примерно в 1 км к юго-востоку от памятника Кюль-тегина. Они сооружены по одному плану, но первый намного больше размерами и представляет, вероятно, наиболее обширный тюркский объект такого рода в Монголии. Его ось на несколько градусов смещена от направления восток — запад, поэтому ряд каменных балбалов сходится с рядом соседнего памятника Кюль-тегина. Это позволяет предполагать, что ряды балбалов не всегда были ориентированы по странам света, а ставились в том направлении, откуда во время погребения восходило солнце... У входа на объект были также две каменные фигуры баранов. Однако по сравнению с памятником Кюль-тегина и жертвенный камень в западной части, и храм посередине были поставлены на одном большом цоколе. На восточной стороне площадки лежали обломки стелы... и каменная черепаха. Ещё там были статуи сидящего кагана и его жены из белого мрамора, фигура лежащего льва, торс сановника и поваленная статуя стоящего сановника» [70].
В начале лета 1958 г. в Цайдамской степи раскинул лагерь большой интернациональный отряд археологов [ * В экспедиции участвовали: Л. Йисл и Н. Сэр-Оджав — руководители; с чехословацкой стороны —А. Кнор. В. Зазворка — археологи, Ф. Бурил -художник, А. Клейбл — кинооператор н фотограф, Е. Влчек — врач, Я. Ванов — администратор, Я. Ворличек — водитель; с монгольской стороны — X. Пэрлээ н Д. Наваан —археологи, Бадамхатан —этнограф, также завхоз, повар, шофер, 26 студентов-рабочих; с советской стороны — В.В. Волков и Э.А. Новгородова — археологи. ]. Подробное описание работ дано Л. Йислом в отчёте, изданном на чешском и немецком языках [71]. После 70-дневной напряжённой работы экспедиции удалось восстановить первоначальный общий внешний вид памятника Кюль-тегина. От южной террасы Цайдамских озер до основного памятника в широтном направлении в виде слабо изогнутой дуги тянулся ряд балбалов длиной свыше 3 км. В 1958 г. большинство балбалов уже отсутствовало, а оставшиеся (169 шт.) лежали, полузасыпанные землёй. Среди простых необработанных столбиков на-ходились три грубые антропоморфные статуи со слабо обозначенными головами и руками, а одна даже с поясом [72].
Основной комплекс находился в окружении внешнего рва подпрямоугольной в плане формы, выброс из которого образовал внутренний вал. Ров был прошурфован в пяти местах. Его глубина достигала 2 м, ширина устья — около (5, ширина у дна — 1,2-1,7 м. «Во всех раскопках обнаружено по два бревна, уложенных горизонтально возле стенок у дна, очевидно, для укрепления сыпучего песка стенок рва» [73]. На сильно оплывшем валу сохранились остатки стены, сложенной из сырцовых кирпичей и прежде покрытой черепицей. Стена с обеих сторон была оштукатурена и окрашена в красный цвет. С внешней стороны стены при раскопках найдено несколько балбалов; очевидно, они окружали стену кругом. «С восточной стороны в стене был устроен проём шириной 2,9 м, вероятно раньше закрывавшийся навесными дверями [ * Из устного сообщения В.В. Волкова следует, что при раскопках рва в этой части памятника найден большой, сильно проржавевший лист железа, которым, очевидно, была обита створка ворот. ]. По сторонам входа снаружи установлены две статуи лежащих баранов, а за воротами, внутри, располагался резервуар для дождевой воды, от края которого... были проложены глиняные трубы до самого рва» [74]. Л. Йисл предположил, что резервуар имел скорее культовое, чем практическое назначение, поскольку во втором случае «он только бы мешал при проходе из калитки». К тому же «отводные трубы выходят не от его дна, а от верхнего края, как бы подразумевая под этим намерение подольше удержать дождевую воду. К сожалению,— констатировал он, — не удалось установить размеры этого резервуара» [75].
Ограждённая стеной внутренняя площадь памятника размерами 67,25x28,95 м и небольшая площадка перед входом были вымощены квадратными керамическими плитами (33,5x33,5x5-6 см). Примерно в 8 м от входа на запад лежала каменная черепаха 2,25 м длиной, на спине которой прежде стояла стела. Вблизи неё при раскопках обнаружены три ранее неизвестных обломка с тюркскими письменами. Черепаха со стелой «была раньше спрятана в павильоне на четырёх деревянных колоннах. От них остались круглые ямки, в одной из которых сохранился обломок столба. Между столбами были стены из глиняной пасты с белой штукатуркой. Крыша была покрыта черепицей» [76].
На площадке лежало несколько статуй людей. Остатки нескольких статуй были найдены и в разрушенном храме. Он стоял почти посередине площадки на платформе (высота 86-88 см, длина каждой из сторон 15 м) из глиняной пасты с наклонными откосами. Храм был сложен из обожжённых кирпичей, оштукатурен и снаружи окрашен в красный цвет, па фасадах укреплены украшения в виде керамических масок драконов [77]. Внешние размеры храма 10,25х10,25 м. Внутренние стены украшены разноцветными фресками в виде растительных узоров, обломки которых найдены при раскопках. Внутри храма находилось святилище размерами 4,10x4,40 м, между
ним и внешней стеной по периметру образовался коридор шириной 1,82 м. «Черепичную кровлю храма несли 16 деревянных колонн; из них 12 были включены во внешнюю стену, а остальные 4 стояли в углах внутренней стены. Все они покоились на каменных тесаных базах... Водосточные черепицы оканчивались дисками с рельефными листьями, окружёнными жемчужником» [78].
Во внутреннем помещении были обнаружены обломки изваяний Кюль-тегина н его жены [79], а также «две глубокие ямы, выкопанные в западной части в глиняной платформе храма, предположительно перед обеими статуями. Стенки ям покрыты обожжённой глиной, перемешанной с травой. На дне каждой из них лежали обломки изготовленных на кругу сосудов-ваз с геометрическими штампованными узорами» [80]. Л. Йисл высказал предположение о ритуальном назначении ям, но, возможно, они служили тайниками для хранения ценных вещей, привезённых послами, прибывшими для участия в погребальной церемонии. В этих ямах были найдены также обломки статуй, в том числе расколотая на две части голова от скульптуры Кюль-тегина, увенчанная пятиугольной короной с рельефным изображением орла [81]. Ныне эта находка хранится в Институте истории АН МНР [82].
«За ритуальными ямами к западу находилась... большая плита, закопанная в пол... Пространство за ней тоже, к сожалению, разрушено. Очевидно, здесь когда-то были мраморные ступени и гранёный, частично разрушенный ныне квадр. Видимо, они составляли некий алтарь, на котором возвышались статуи величественной пары. К храму вела ступенька 1,35 м шириной и 6,5 м длиной, образованная кладкой ещё одного слоя плиток. Эту ступеньку, с тем чтобы её края были прочно укреплены, окаймляли вертикально вкопанные в землю плиты» [83].
В западной части двора находился гранитный жертвенник, весящий несколько тонн. Раскопки на его месте показали, «что камень был первоначально накрыт навесом и лежал на подкладке из нескольких рядов уплотненной глины. Пространство вокруг него тоже было прежде вымощено плитами. В устье вертикального отверстия камня (глубина 50 см, диаметр 72 см. — В.В.) обнаружено огнище, подтверждавшее первоначальное предположение о его жертвенном назначении... Логично было бы предположить,— пишет далее Л. Йисл, — что жертвенный камень здесь или заменяет саркофаг небольших размеров, или, что скорее всего, саркофаг (точнее, место погребения. — В.В.) находится под ним. Однако раскопки пока не подтвердили это предположение» [84].
Особый интерес вызывают замечания Л. Йисла о попытках реставрации памятника, разрушавшегося под влиянием природных процессов и от рук грабителей. Так, при раскопках около жертвенника было обнаружено несколько старых грабительских ям, но «сломанная при ограблении мостовая была позже восстановлена из обломков плит. В другом грабительском раскопе найдена сделанная вручную глиняная посудина, к сожалению не имеющая датирующих признаков» [85]. О ремонте объекта свидетельствуют н другие признаки:
«...В одном месте двора прогнувшаяся мостовая была снята, поверхность земли выровнена, а затем мостовая положена снова; под слоем позднего глиняного раствора мостовой хорошо сохранились отпечатки плит, скреплённых более ранним раствором. Два уровня плиточного пола выявлены и в святилище... Под позднейшим раствором мостовой был залит... большой обломок штукатурки. Очевидно, её обновляли на большой площади,— перед северным углом ограды памятника обнаружена большая куча снесённого сюда мусора, которая в основном состояла из обломков штукатурки. Среди них найдена верхняя часть сосуда, сходная с обломками из ритуальных ям» [86]. По данным хроники Танской династии, отмечает далее Л. Йисл, стены храма должны были быть расписаны сценами битв. «Однако среди обломков фресок в разрушенном храме не нашлось ни одного, который бы подтвердил это свидетельство. Все они имели растительный характер». Есть основание думать, что первоначальное фресочное убранство было сильно повреждено, но во время ремонта его не восстановили, а заменили новым, простейшим» [87].
Особое место в отчете Л. Йисл уделил выяснению времени и причин, приведших памятник к окончательной гибели. Перед разрушением его основательно ограбили, о чем говорят малочисленные и бедные находки, хотя «в таком великолепном святилище обязательно должна была быть различная утварь и мебель». В надписи на стеле Кюль-тегина говорится, что на его поминки «в качестве плачущих и стонущих (для выражения соболезнования)» прибыли посланцы многих народов, которые «принесли множество (букв. 10 000) даров н бесчисленное (количество) золота и серебра» [88]. Но при раскопках из всех «даров» обнаружены только два небольших обрывка золотой фольги, фрагменты керамики и проржавевшие железные поделки. Грабители не пощадили и каменные статуи — все они сильно обезображены. «Почти вся мостовая была взломана,— писал Л. Йисл.— Лишь немногие кровельные черепицы найдены целыми. Были выдернуты три из четырёх колонн павильона над черепахой, а ямы под ними завалены строительным мусором» [89]. По мнению Л. Йисла, памятник уничтожили после 745 г. уйгуры или в 840 г. енисейские кыргызы. С.Г. Кляшторный совершенно справедливо считает наиболее вероятным первое предположение, «которое позволяет выдвинуть гипотезу, объясняющую позднейшую реставрацию храма. После разгрома Уйгурского каганата кыргызами район Карабалгасуна не был центром степных империй Центральной Азии вплоть до монгольской эпохи. Возможно, тюрки после миграции уйгуров в Восточный Туркестан вновь заняли свои прежние территории... и частично восстановили свои старые святилища» [90].
Не является новым замечание Л. Йисла о китайском влиянии, проявившемся в оформлении стелы с надписями, в форме и технике построек, в отдельных образцах каменной скульптуры, которая, хотя запечатлела людей в одежде кочевников, но проявляет тесную стилистическую связь с одновременной ей погребальной скульптурой китайцев. Китайское влияние на внешнее оформление памятника несомненно, однако сооружение грандиозного по объёму выполнен-ных работ комплекса вряд ли было по силам «шести превосходным художникам», присланным из Китая в долину Орхона. Основные трудности по его постройке легли на плечи местного населения, безусловно внесшего в его архитектурный облик элементы самобытной культуры.
Л. Йисл пытался рассмотреть также вопросы о функциональном назначении памятников в Хушо-Цайдаме: представляют ли они только «памятники в прямом смысле слова... где совершались религиозные поминальные торжества и жертвоприношения» или же одновременно они являлись и местами захоронений, «например, в каменных саркофагах на меньших объектах». Пытаясь разобраться в этом вопросе, Л. Йисл обратился к высказываниям В.В. Радлова, считавшего северные саркофаги могилами Бильге-кагана и Кюль-тегина, и В.Л. Котвича, который, обнаружив в одном из них остатки кострища, был «склонен видеть в углях остатки сожжённого тела покойника и, возможно, его коня». Приведя пример из китайской летописи о погребении тюрок [91], который согласуется с предположениями названных ученых, Л. Йисл в то же время отмечает: «Котвич, однако, не говорит, чтобы кроме угля здесь были бы обнаружены и сожжённые косточки». К тому же «исследования подобных объектов Владимирцовым и Боровкой также оказались бесплодными» [92].
Далее он подчеркивает, что останки покойников в этих памятниках не найдены. Результат исследований памятника Кюль-тегина делает неоправданным их продолжение в следующем сезоне, поскольку он не является исключением среди других тюркских погребений. «Эти сооружения могли служить только для совершения поминальных обрядов... В каменных тюркских оградках (Алтая и Тувы. — В.В.), как и в Хушо-Цайдамских объектах, среди углей отсутствуют останки людей. Этот факт настолько убедителен, что исключает их погребальное назначение» [93]. Исследование памятника Кюль-тегина так и не смогло внести ясность в вопрос о его функциональной значимости, но оно позволило впервые документально подтвердить «наши знания о функционально близком характере больших тюркских объектов» [94].
Работы 1958 г. завершили один из важных этапов археологического изучения памятников Хушо-Цайдама. Однако накопленные материалы являются лишь частицей большого историко-культурного наследия тюрок первой половины VIII в. н.э. Даже полученные в результате эпизодических раскопок данные ещё долгое время будут дополняться и уточняться. Отдельные исследователи уже пытаются найти семантические корни некоторых элементов комплексов Хушо-Цайдама или реконструировать их. Так, В.Е. Ларичев предложил оригинальную трактовку смыслового значения жертвенных камней с отверстиями. «В.В. Радлов видел в камне место, — пишет он, — где, возможно, совершались жертвоприношения в честь умершего. Однако вряд ли такое утверждение правильно. Гранитный куб с отверстием являлся увеличенной в тысячи раз копией известного на Востоке символа, связанного со сложным комплексом представлений древних о рождении человека, уходе его в потусторонний мир, отле-
тающей и возрождающейся душе умершего, о матери-Земле, которая рождает и вновь принимает в лоно своих сынов. Никогда ещё не приходилось видеть подобные символы такого размера» [95]. Подобное толкование может быть принято как одна из рабочих гипотез, однако при этом не стоит целиком отказываться и от предположения В.В. Радлова. В целом обе гипотезы не взаимоисключают, а скорее дополняют одна другую.
Интерес вызывает также работа, проделанная Э.А. Новгородовой. На основе детального изучения общего плана памятника Кюль-тегина, выполненного Чехословацко-Монгольской экспедицией, исследовательница реконструировала центральную часть сооружения. Предложенный ею вариант может служить базой для воссоздания архитектурного облика памятника [96].
В настоящее время необходимо разрешить множество проблем, связанных с изучением больших поминальных комплексов тюркского времени. Наиболее важными являются сбор и систематизация всех доступных сведений о них, увеличение объёма археологических раскопок памятников различных типов, выявление их общих и отличительных конструктивных элементов, что в конечном счете даст возможность правильно интерпретировать и реконструировать эволюцию самих памятников, идеологию тюрок, их социальное устройство, бытовую культуру, искусство, ремесла, уровень строительной техники и т.д. Период поисков богатых захоронений на «княжеских могилах» Монголии закончился отрицательным результатом, однако он не был бесплодным. Назрела необходимость исследовать древнетюркские поминальные памятники на основе более современной методики раскопок.
Историко-культурная роль орхонских памятников чрезвычайно велика. Они являются тем базисом, на который опираются современные знания об эпохе древних тюрок Центральной Азии. Четыре памятника у Цайдамских озёр служат эталоном, по которому можно сверять все остальные тюркские поминальные сооружения. Их планировка на местности по существу не отличается от планировки большинства рядовых каменных оградок. Те и другие вытянуты в цепочки по оси юг — север и имеют тенденцию к уменьшению размеров отдельных объектов с юга на север, напоминая ступенчатую пирамиду, обращенную основанием к югу. Такая особенность расположения памятников, несомненно, отражает социальное положение людей, в честь которых они сооружались.
На юге цепочки в Хушо-Цайдаме располагается крупнейший в данной группе царский комплекс Бильге-кагана. В 1 км к северу от него лежит чуть меньший по размерам памятник его брата и потенциального престолонаследника принца Кюль-тегина. Примерно в 800 м к северу от него находится еще меньший безымянный памятник, а венчает «пирамиду» самый маленький, тоже безымянный, комплекс, расположенный в 400-500 м севернее предыдущего. Кюль-тегин умер в 731 г., был «оплакан» на поминальной церемонии в 732 г. и удостоился приличествующим его положению памятником, строительство которого полностью закончилось в 733 г, Бильге-каган
умер в 734 г. Год спустя в Цайдамской степи появляется посвящённый ему аналогичный комплекс, но при этом он был построен южнее уже готового поминальника брата. Очевидно, этот факт отражает официальную систему чиновной иерархии, перенесенной из жизненной практики в культовую. Этот чисто логический вывод, основанный на документальной датировке двух южных памятников Хушо-Цайдама, находит дальнейшее развитие в безымянных комплексах северной группы. Они были сооружены уже после смерти Кюль-тегина в честь гораздо менее знатных по происхождению лиц, что и отразилось на выделении для их поминальников менее «престижных» северных участков степи.
Созданные по единому архитектурному плану памятники Хушо-Цайдама различаются не только размерами, но и набором составляющих их элементов. Проследить в деталях их количественный и качественный состав без проведения полных раскопок всех четырех памятников нельзя. Однако имеющиеся описания видимых на поверхности земли частей позволяют наметить различия в их типологии.
Согласно классификации «княжеских могил», предложенной Б.Я. Владимировым, памятники Бильге-кагана и Кюль-тегина следует отнести к одному типу (I тип), важнейшей отличительной чертой которого являются установленные на каменных черепахах стелы с надписями. Именно постамент-черепаха определяет принадлежность памятника одному из членов царской фамилии, а точнее, кагану или его преемнику. Аналогичные постаменты известны на южных комплексах Хушо-Цайдама (732-735 гг.), Бугутском памятнике Махан-тегина (582-583 гг.), Онгннском (731-732 гг.), а также на памятниках уйгурского времени — Кули-чора в Ихэ-Хушоту (750-е гг.) и Моюн-чора в Могон-Шинэ-усу (759-760гг.) [ * Терхинские стела и черепаха (754-755 гг.) были поставлены на памятнике, планировка и функциональное назначение которого отличаются от памятников типа «княжеских могил». ]. В Монголии известны и другие памятники с черепахами, но без стел (Идэрский на р. Цэцуух гол в Завханском аймаке, Алта-Цогт-харши в Восточно-Гобийском аймаке, Хушотын-тал на р. Хуни гол ц Архангайском аймаке, Мукурский на южной излучине Толы в Центральном аймаке), скорее всего также посвященные членам каганского рода. С.Г. Кляшторный предполагает, что Мукурский комплекс принадлежит Капаган-кагану (Мочжо), дяде Бильге-кагана и Кюль-тегина, правившему Восточнотюркским каганатом в 691-716 гг. [97]
Ко II типу памятников относятся сооружения, подобные возведённому в честь Тоньюкука (после 716 г.) — главного советника трёх каганов (Ильтереса, Капагана и Бильге), не принадлежавшего к каганскому роду Ашина. Пышный поминальник этого вельможи венчают две стелы, но уже без черепах. Следующую группу (III тип) составляют памятники, не имеющие посвятительных стел. Ведущее место в ней занимают северные комплексы Хушо-Цайдама.
