Меркитское происхождение Джучи-хана

[Steppe Man]

Загадки Джучи

Жизнь Джучи до сих пор не стала темой биографического исследования, хотя периодически появляются работы, посвященные отдельным аспектам его жизни и деятельности. Несомненно, личность Джучи, несколько меркнущая на фоне собственных отца и сына, заслуживает внимания историков. Мы рассмотрим только некоторые аспекты биографии Джучи, имевшие значение в судьбе его сынаи преемника. Информация источников об этих событиях настолько противоречива, что позволяет назвать их "загадками Джучи".

Загадка первая: происхождение

Как сообщают источники, Джучи родился вскоре после того, как его мать Борте-хатун, старшая жена Тэмуджина (будущего Чингис-хана), была освобождена из меркитского плена, в который попала незадолго до того. Это обстоятельство послужило стимулом для появления слухов о том, что первенец Тэмуджина - вовсе не его сын, а плод связи Борте с меркитским аристократом Чильгир-бохо. Сам Чингис-хан после рождения сына пресек эти слухи, заявив, что его: жена попала в плен уже беременной.

Семейство Чингизидов вопрос о происхождении Джучи, по-видимому, не слишком волновал: проблема рождения Джучи затрагивается только в одном эпизоде "Сокровенного сказания", относящемся примерно к 1218-1219 гг., когда самому Джучи было уже около сорока лет. Перед походом против хорезмшаха Мухаммеда Чингис-хан собрал сыновей, чтобы объявить имя своего наследника и выслушать мнение сыновей, и "не успел Чжочи открыть рта, как его предупредил Чаадай: "Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена?" При этих, словах Чжочи вскочил и, взяв Чаадая за ворот, говорит; "Родитель-государь еще пока не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только одной лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец, если только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и государя!" И Чжочи с Чаадаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут Боорчи берет за руку Чжочия, а Мухали - Чаадая, и разнимают". Вполне возможно, что Чагатай "в состоянии аффекта" и в самом деле мог высказать вслух то, что прочие не осмеливались говорить открыто. Вместе с тем нельзя не отметить, что ни Джучи, ни Чингис-хан не стали опровергать слова Чагатая: видимо, для них эта тема была исчерпана, раз Чингис-хан после рождения Джучи признал свое отцовство.

В отличие от монгольских авторов, персидские и тюркские средневековые историки уделили происхождению Джучи куда большее внимание - вероятно, из-за того, что в монгольских государствах Центральной Азии уже в XIV в. сложился культ Чингис-хана, и только принадлежность к его роду по прямой мужской, линии давала право на ханский титул. Поэтому придворные историографы Чингизидов всячески стремились подчеркнуть, отсутствие оснований для подозрений по поводу происхождения Джучи. Наиболее подробно официальная версия обстоятельств появления Джучи на свет приведена у Рашид ад-Дина: "В первые же годы деяний Чингиз-хана, когда на страницах листов эпохи еще не появилось следов его миродержавия, его жена, упомянутая Бортэ-фуджин, забеременела Джучи-ханом. В такое время род меркит, воспользовавшись удобным случаем, разграбил жилище Чингиз-хана и увел [в полон] его жену, которая была беременна. Хотя это племя до этого враждовало и спорило с Онг-ханом, государем [племени] кераит, но в то время между ними был мир, поэтому они отослали Бортэ-фуджин к Онг-хану. Так как последний с отцом Чингиз-ханабыли побратимами и Чингиз-хана [Онг-хан] называл сыном, то он почитал и уважал Бортэ-фуджин, содержал ее на положении молодой снохи и оберегал от посторонних взоров. Так как она была очень красивой и способной, то эмиры Онг-хана между собой говорили: "Почему Онг-хан не берет [себе] Бортэ-фуджин?" Он ответил: "Она на положении молодой жены моего сына и находится у нас в безопасности; неблагородно смотреть на нее с коварными намерениями". Когда Чингиз-хан об этом обстоятельстве узнал, он послал к Онг-хану с просьбой вернуть обратно Бортэ-фуджин одного эмира по имени Саба, из числа ваг-уд’ов рода джелаир... Онг-хан, оказав ей внимание и заботу, отправил ее вместе с Саба. В пути неожиданно появился на свет сын, по этой причине его назвали Джучи. Так как дорога была опасной и не было возможности остановиться, а соорудить колыбель трудно, Саба замесил немного мягкого теста, завернул в него ребенка и взял его в полу своей [одежды], чтобы его [ничто] не тревожило. Он вез его бережно и доставил к Чингиз-хану". Почти дословно повторяют эту историю неизвестный автор "Родословия тюрков" (XV в.), Хафиз-и Таныш Бухари и хивинский хан Абу-л-Гази, писавший свою историю на основе труда Рашид ад-Дина. Последний добавил к сведениям Рашид ад-Дина объяснение выбора имени Джучи: "Чингиз-хан, увидев этого своего сына, сказал: "К нам благополучно прибыл новый гость!" Монголы на своем языке гостя, в первый раз пришедшего, называют словом "джучи". По такому обстоятельству дано этому сыну имя Джучи".

Показательно, однако, что Рашид ад-Дин, всячески отстаивавший законность происхождения Джучи, чуть ниже обмолвился: "Но между ним и его братьями Чагатаем и Угедеем всегда были препирательства, ссоры и несогласия по причине... [в тексте пробел. - Р. П.], а между ними и Тулуй-ханом и родами обеих сторон был обоюдно проторен путь единения и искренности. Они никогда [Тулуй-хана] не попрекали и считали его подлинным [сыном Чингиз-хана]". Надо полагать - в отличие от Джучи... Позднее тема о происхождении Джучи была подхвачена персидским историком XVI в. Гаффари: "Между ним, Угетаем и Чагатаем, хотя они были от одной матери, была вражда, и они (Угетай и Чагатай) делали нападки на его происхождение".

Настоящей апологией Джучи является фрагмент "Родословия тюрков", составленного в XV в.: "Чагатай и Угетай постоянно клеветали Чингиз-хану в отношении происхождения Джучи так, как изложена эта великая клевета в историях чагатайских ученых. Однако все авторы справедливых, правильных и достоверных историй стоят на том, что продолжительность времени пленения Бурте-фуджин среди войска мекритов и кераитов, до прибытия в улус Чингизов, не достигает 4 месяцев. Также из большой любви Чингиз-хана к Джучи-хану, изложение которой было бы длинно, видно, что это чистая клевета, ибо как бы ни был хорош ребенок, от жалости родного отца до (жалости) приемного расстояние будет как от земли до неба. И также ни одному умному (человеку) не покажется разумным, чтобы (кто-нибудь) любил сына другого человека больше, чем своих сыновей, в особенности же в деле царства. А авторы достоверных историй говорят, что по той причине, что жалость и милость Чингиз-хана по отношению к Джучи-хану была на грани гибели (?) и крайность любви переходила за рубеж умеренности (?), то из жадности и зависти Чагатай и Угетай на том упреке построили великую клевету; вследствие выше изложенного, между Джучи и его братьями, то есть Чагатаем и Угетаем, не было искренности. И это подтверждается тем, что Чингиз-хан любил Джучи-хана больше, чем всех своих детей мужского и женского пола, так что ни у кого не было смелости в присутствии Чингиз-ханапроизнести имя Джучи-хана с неодобрением".

Вопрос происхождения Джучи привлекал внимание и современных исследователей: к примеру, К. д’Оссон и Е. И. Кычанов признают достоверными сообщения о происхождении Джучи от Чингис-хана, М. Хоанг - от Чильгира. Л. Н. Гумилев заявляет: "Борте вернулась беременной и вскоре родила сына - Джучи. Тэмуджин признал его своим сыном и заявил, что Борте попала в плен уже беременной. Но сомнения грызли и отца, и сына".

Однако какие же негативные последствия имели сомнения в происхождении Джучи для самого первенца Чингис-хана и для его потомков? Как выясняется - никаких! Подозрения, высказанные в отношении Джучи, никогда не распространялись на его потомков, включая Бату: Он враждовал с некоторыми из своих родичей, потомков других сыновей Чингис-хана, которые порой позволяли себе его довольно грубо оскорблять, но среди этих оскорблений ни разу не встречается даже намек на происхождение Бату не от Чингис-хана. Напротив, Бури, внук Чагатая и один из главных недругов Бату, заявлял: "Разве я не из рода Чингис-хана, как Бату?.." [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123].

Позднее Бату стал главой рода Борджигин, самым старшим и почитаемым членом семейства Чингизидов. Более того, другие потомки Чингис-хана неоднократно предлагали ему трон великого хана. И впоследствии никто не выказывал сомнений в законном происхождении потомков Джучи: они не только носили ханские титулы в своих владениях, но и нередко приглашались на троны государств, принадлежавших другим ветвям Чингизидов. Самые известные примеры - приход в начале XVI в. к власти Шейбанидов в Бухарском ханстве и Арабшахидов - в Хивинском: Бухара и Хива входили в Улус Чагатая, а обе названные династии происходили от Шибана, сына Джучи. Казахский султан Ишим, потомок Туга-Тимура, сына Джучи, в 1695 г. был приглашен на трон Кашгара, а другой казахский султан Раджаб в 1722 г. вступил на самаркандский трон (Кашгар и Самарканд также входили в Улус Чагатая). Таким образом, какие бы слухи о происхождении Джучи ни распространялись, на судьбу Бату и других Джучидов они отрицательного влияния не оказали.

Загадка вторая: место в имперской иерархии

Исследователи, высказывающие сомнения в происхождении Джучи от Чингис-хана, пытаются обосновать свою позицию, в частности, тем, что отец Бату так и не стал преемником своего родителя: мол, отец не доверял Джучи, лишил его права наследовать ханский титул и отправил в самые отдаленные западные владения своей империи. "Даже родной брат Джагатай в присутствии отца назвал царевича "наследником меркитского плена...", чем вынудил отказаться от претензий на наследие престола..." - пишет, в частности, Л. Н. Гумилев. Однако Джучи не стал наследником отцовского трона отнюдь не из-за сомнений Чингис-хана в своем отцовстве, а согласно древнему монгольскому обычаю: "Именно двор отца и матери достается всегда младшему сыну" [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 100]. Кроме того, у Чингис-хана было несколько приемных сыновей, и одного из них, Чагана, согласно "Сокровенному сказанию", он сделал начальником своей личной тысячи телохранителей, доверив этому приемному сыну свою жизнь. Анализ источников показывает, что самому Джучи, в отношении которого Чингис-ханвсячески подчеркивал свое отцовство, он доверял не меньше, а гораздо больше.

Джучи не просто был отправлен на окраины Монгольской империи, а получил улус, не меньший, а возможно, и больший из всех, которые достались сыновьям Чингис-хана.

В "Сокровенном сказании" приводится следующая информация: "Порешив выделить уделы для матери, сыновей и младших братьев, Чингис-хан произвел такое распределение. Он сказал: "Матушка больше всех потрудилась над созиданием государства. Чжочи - мой старший наследник, а Отчигин - самый младший из отцовых братьев". Ввиду этого он, выделяя уделы, дал 10 000 юрт матери совместно с Отчигином. Мать обиделась, но смолчала. Чжочию выделил 9000 юрт, Чаадаю - 8000, Огодаю - 5000, Толую - 5000, Хасару - 4000, Алчидаю - 2000 и Бель-гутаю - 1500 юрт". Как видим, Джучи получил наибольшее число людей из всех членов семейства Чингис-хана: брат последнего, Тэмугэ-отчигин, получил десять тысяч на двоих с матерью.

В "Сборнике летописей" Рашид ад-Дина приведены сведения о том, что все сыновья Чингис-хана (за исключением Тулуя, наследовавшего "коренной юрт" отца) получили при разделе владений в 1224 (или 1225) г. равное число воинов- по четыре тысячи человек.

Интересно, что в поздней монгольской исторической традиции Джучи представлен как правитель западного крыла империи. В "Алтан Тобчи", составленном монгольским ламой Лубсан Данзаном во второй половине XVII в. приводится напутствие Чингис-хана, которое он дал Джучи, назначая его правителем западных уделов:

"В чем согласие между отцом и сыном?

Ведь не тайком отправляю я тебя [так] далеко,

[А для того,] чтобы ты управлял тем, чем я овладел,

Чтобы ты сохранил то, над чем я трудился,

Отделяю тебя, чтобы стал ты опорою

Половины моего дома и половины моей особы".

На основании этих сведений В. В. Трепавлов высказывает предположение, что Джучи стал соправителем отца. Однако следует принять во внимание, что "Алтан Тобчи" было написано в XVII в. и отражало в большей степени политическую идеологию монголов, сложившуюся в этот период времени. В XVI-XVII вв. в Монголии появился институт шитну-ханов ("малых ханов") - соправителей хагана ("великого хана"). Вероятно, по поручению монгольских правителей авторы летописей старались найти исторические обоснования этого института со времен Чингис-хана, благодаря чему и появился подобный фрагмент "Алтан Тобчи".

По нашему мнению, на возможное соправительство Чингис-хана и Джучи в большей степени указывает факт упоминания Джучи в источниках с ханским титулом. Можно было бы предположить, что Джучи, как и его сыну Бату, ханский титул был присвоен их преемниками с целью придания большей легитимности собственным правам на ханскую власть. Но дело в том, что Джучи назван ханом и в сочинениях, созданных еще во времена Угедэя и Бату! Например, Мухаммад ан-Насави в "Жизнеописании султана Джалал ад-Дина Манкбурны", написанном около 1241 г., на протяжении всего своего повествования называет первенца Чингис-хана "Души-хан", тогда как его брата Чагатая ханом не называет, а про Угедэя говорит: "Уктай, который в наши дни является ал-хаканом". Четвертого сына Чингис-хана, Тулуя, он также называет "Толи-ханом", что вполне объяснимо: после смерти отца и до вступления на трон Угедэя Тулуй около двух лет управлял Монгольской империей. Ханом называют Джучи также францисканцы Иоанн де Плано Карпини и Бенедикт Поляк, посетившие Монгольскую империю в 1245-1247 гг. В их отчетах весьма скрупулезно отражены сведения о правящей верхушке империи, поскольку информаторами францисканцев были представители монгольской властной элиты. Так, ни Бату, ни другие Чингизиды в отчетах братьев Иоанна и Бенедикта не фигурируют под ханскими титулами - за исключением самого великого хана Гуюка. Но Джучи у них обоих упоминается под именем "Тоссук-кан".

У Ата-Малика Джувейни, писавшего свою "Историю завоевателя мира" в 1250-е гг., Джучи упоминается под необычным титулом Джучи - "Улус-иди" ("властитель улуса"). Возможно, этот титул отражал особое место Джучи в иерархии Чингизидов. Полагаем, ханский титул мог быть присвоен ему вскоре после его смерти либо самим Чингис-ханом, либо его преемником Угедэем, что и нашло отражение в сочинении ан-Насави и в отчетах Иоанна де Плано Карпини и Бенедикта Поляка. Характерно, что Бату, став преемником отца в Улусе Джучи, этого титула не унаследовал: как мы имели возможность убедиться, он, подобно Джучи, получил ханский титул только спустя некоторое время после смерти.

Загадка третья: обстоятельства смерти

Смерть Джучи (в результате которой Бату превратился из рядового представителя многочисленного поколения внуков Чингис-хана в одного из крупнейших улусных правителей Монгольской империи) неоднократно привлекала внимание хронистов и исследователей. И, так же как по поводу рождения Джучи, ни в источниках, ни в работах исследователей нет единодушия и по поводу его смерти.

В "Родословии тюрков" сообщается, что Джучи "умер в Дешт-и-Кипчаке за 6 месяцев до смерти Чингиз-хана", который умер в августе 1227 г.; Гаффари уточняет: "Умер он в реби 1 года мыши, 624 г. (~ 19.II - 20.III.1227) за 6 месяцев до отца". Более ранняя дата, 1225/1226 г., не представляется достоверной: в этом случае Бату в качестве преемника Джучи успел бы утвердить еще Чингис-хан, а не Угедэй, вступивший на трон в 1229 г. Дата же 641 г. х. (21.06.1243-08.06.1244), приводимая ан-Нувейри, противоречит всем остальным источникам.

Можно выделить три основные версии смерти Джучи.

1. Официальная версия, приведенная в трудах придворных историков Чингизидов.Наиболее подробно она изложена в труде Рашид ад-Дина: "Чингис-хан приказал, чтобы Джучи выступил в поход и покорил северные страны, как то: Келар, Башгирд, Урус, Черкес, Дашт-и Кипчак и другие области тех краев. Когда же он уклонился от участия в этом деле, то Чингиз-хан, крайне рассердившись, сказал: "Я его казню, не видать ему милости". Джучи же неожиданно заболел и поэтому, когда отец по возвращении из страны таджиков прибыл в свои ставки, не смог приехать к нему, но послал ему несколько харваров добытых на охоте лебедей и рассыпался в извинениях. После этого Чингиз-хан еще несколько раз приказывал вызвать его к себе, но [тот] из-за болезни не приезжал и приносил извинения. Затем [однажды] какой-то человек из племени мангут проезжал через пределы юрта Джучи; а Джучи, перекочевывая, шел от юрта к юрту и таким же больным достиг одной горы, которая была местом его охоты. Так как сам он был слаб, то послал охотиться охотничьих эмиров. Когда тот человек увидел это сборище охотившихся людей, то подумал, что это [охотится сам] Джучи. Когда он прибыл к Чингиз-хану и тот спросил его о состоянии болезни Джучи, то он сказал: "О болезни сведений не имею, но на такой-то горе он занимался охотой"... По этой причине вспламенился огонь ярости Чингиз-хана, и, вообразив, что [Джучи], очевидно, взбунтовался, что не обращает внимания на слова отца, он сказал: "Джучи сошел с ума, что совершает такие поступки". И приказал, чтобы войско выступило в поход в его сторону и чтобы впереди всех отправились Чагатай и Угедей, и сам собирался выступить в поход вслед за ними. В это время прибыло известие о печальном событии с Джучи в... году [в тексте пробел. - Р. П.]. Чингиз-хан пришел от этого в великую печаль и огорчение, он произвел расследование, выявилась ложь того мангута и было доказано, что Джучи был в то время болен и не был на охоте. [Чингиз-хан] потребовал того человека, чтобы казнить его, но его не нашли. Почтенные эмиры и гонцы, которые в разное время приезжали из Улуса Джучи, сказали, что смерть его произошла между тридцатью и сорока [годами его жизни], и эти слова сравнительно близки [к истине]. Другие же говорят, что его не стало в двадцатилетнем возрасте, но это чистое заблуждение" [Рашид ад-Дин 1960, с. 78-79]. Версию Рашид ад-Дина повторяют и авторы более позднего времени, которые использовали его сочинение - в частности, неизвестный автор "Шейбани-намэ" (сер. XVI в.).

2. Версия, приведенная в хрониках, авторы которых не расположены к монголам и к потомкам Джучи, в частности. Так, ярый противник монголов Джузджани сообщает: "Когда Туши, старший сын Чингиз-хана, увидел воздух и воду Кипчакской земли, то он нашел, что во всем мире не может быть земли приятнее этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обширнее этих. В ум его стало проникать желание восстать против своего отца; он сказал своим приближенным: "Чингиз-хан сошел с ума, что губит столько народа и разрушает столько царств. Мне кажется наиболее целесообразным умертвить отца на охоте, сблизиться с султаном Мухаммадом, привести это государство в цветущее состояние и оказать помощь мусульманам". Проведал о таком замысле брат его Чагатай и известил отца об этом изменническом плане и намерении брата. Узнав это, Чингиз-хан послал доверенных лиц своих отравить и убить Туши".

Джузджани легко заподозрить в предвзятости: он сам сильно пострадал от монголов, вынужден был бежать от них в Индию, где при дворе делийского султана написал сочинение, весьма негативно характеризующее монголов и, соответственно, их правящий род. Логично предположить, что он намеренно приписал Чингис-хану убийство сына, чтобы подчеркнуть свирепость и жестокость монголов, дискредитировать их правителя. Однако сходное сообщение мы находим и в "Алтан Тобчи": "Тот Чагатай задумал против своего отца плохое, и когда он ехал к нему, то навстречу ему отправился Очир Сэчэн и дал ему яд. Говорят, вдвоем с Очир Сэчэном они и умерли". Несомненно, под "Чагатаем" здесь подразумевается Джучи: видимо, автор хроники не слишком хорошо представлял себе историю правителей западных владений Монгольской империи, живших за четыреста с лишним лет до него, и потому просто-напросто перепутал имена двух старших сыновей Чингис-хана (это подтверждается еще и тем, что автор хроники далее повествует о деяниях Чагатая уже после смерти Чингис-хана). В целом же, как видим, сообщение во многом повторяет версию Джузджани, хотя Лубсан Данзан, в отличие от персидского автора, вовсе не был заинтересован в том, чтобы бросить тень на род Чингизидов, поскольку создавал свой труд в монастыре, находившемся под покровительством ханов Халхи - потомков Чингис-хана.

3. Версия, основанная на степных преданиях. Эта версия стоит особняком: ее авторы вроде бы и склоняются к насильственной смерти Джучи, но вместе с тем никого не обвиняют в его убийстве. Наиболее четко она отражена в "Чингиз-наме", сочинении хивинского автора сер. XVI в. Утемиш-хаджи, который сам признавался, что в большей степени опирался на устные рассказы хранителей степных преданий, а не официальные хроники: "Однажды, когда он охотился в горах, ему повстречалось стадо марал-кийиков.

Преследуя его и пуская стрелы, он свалился с коня, свернул себе шею и умер". Исследователи центральноазиатского (преимущественно казахского) эпоса приводят и другие варианты его гибели во время охоты - либо он был раздавлен стадом куланов, либо стал жертвой... тигра. Этому событию посвящена небольшая казахская народная поэма "Аксак кулан и Джучи хан", согласно которой Джучи был убит на охоте хромым куланом. Любопытно, что косвенно подтверждают эту версию результаты археологических исследований предполагаемого мавзолея Джучи на реке Кенгир, в 45 км от Джезказгана, проводившихся в 1950-1990-х гг.: археологи обнаружили скелет мужчины, у которого не хватало костей одной руки, кроме того, в захоронении присутствуют кости диких животных.

Легко заметить, что не только третья, но также первая и вторая версии смерти Джучи могли представлять собой распространенный историко-фольклорный сюжет, а не отражение реальных событий. Недоверие и зависть престарелого отца-правителя к сыну-богатырю, их взаимные претензии, которые нередко заканчиваются гибелью сына по воле отца или при выполнении опасного поручения - весьма распространенный сюжет в персидском и тюрко-монгольском эпосе. От отношения того или иного автора к Чингизидам зависела концовка сюжета - либо естественная смерть Джучи (у промонгольски настроенных историков), либо насильственная (у тех, кто не имел причин жаловать монголов вообще и Джучидов в частности).

На сегодняшний день исследователи склонны связывать смерть Джучи с естественной причиной - болезнью, поскольку источники сообщают, что в последние годы он много болел, и это было известно его отцу. Предположение же о насильственной гибели первенца Чингис-хана - лишь своеобразная дань высокому положению и значительной роли Джучи в истории: видимо, в сознании историков (даже официальных историографов Чингизидов) просто не укладывался факт, что столь высокопоставленный правитель мог умереть такой "простой" смертью. Кроме того, обстоятельства смерти членов Золотого рода в силу древних монгольских традиций чаще всего не подлежали широкой огласке, что давало дополнительный стимул для возникновения разного рода слухов и самых фантастических версий кончины того или иного Чингизида. Как мы увидим ниже, и в смерти Бату ряд авторов склонен был видеть насильственную гибель...

Несмотря на то, что Джучи, вероятнее всего, умер от болезни, а не был убит тайными недругами, ни для кого не были секретом его натянутые отношения с отцом, дядьями и братьями. Поэтому на нового правителя его улуса, кем бы он ни был, ложился тяжелый груз - установление с влиятельными родичами отношений, при которых ему удалось бы сохранить владения Джучи. Судьба распорядилась так, что этим правителем стал Бату, которому в год смерти отца исполнилось восемнадцать лет.

Источники:

1. Почекаев Р.Ю. Батый. Хан, который не был ханом; М.: АСТ: АСТ МОСКВА; СПб.: Евразия, 2006

[Steppe Man]

Quote

 254. Затем, когда Сартаульцы задержали и перебили сто человек наших посольских людей, отправленных к ним во главе с Чингис-хановым послом Ухуна, государь Чингис-хан сказал: 'Пойду войною на Сартаульский народ и законною местью отомщу за сотню .своих посольских людей во главе с Ухуна. Можно ли позволить Сартаульскому' народу безнаказанно обрывать украшенья моих златоцарственных поводьев?' Перед тем как ему выступить в поход, ханша Есуй обратилась к нему с таким словом: 'Государь, каган!

О благе народном все мысли твои:

Проходишь ли ты перевалом высоким,

Широкие ль реки ты вплавь переходишь,

Иль в дальний поход ты, как ныне, идешь.

Но в мире не вечно ведь все, что родилось.

Как семя, народ твой развеется,

Когда, упадешь ты, владыко,

Как падает в бурю высокое древо.

Кому же ты царство свое завещаешь?

Как стая испуганных птиц, разлетится

Народ твой, когда, пошатнувшись,

Падет его царственный столп и опора.

Кому же ты царство свое завещаешь?

['Высокие перевалы переваливая, широкие реки переходя, долгие походы исхаживая, помышлял ты заботливо о многолюдном царстве своем. Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому прикажешь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Когда покачнешься и ты, подобный столпу, кому прикажешь народ свой, уподобившийся стае птиц ?..']

Чье имя назовешь ты из четверых твоих витязями родившихся сыновей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих и младших братьев, да и нас недостойных. Да будет на то твое царское изволение!' Когда, она так представила государю, Чингис-хан соизволил сказать: 'Даром что Есуй - женщина, а слово ее справедливее справедливого. И никто-то ведь, ни братья, ни сыновья, ни вы, Боорчу с Мухалием, подобного мне не доложили!

Сам же я видно забылся.

Будто за предками мне не итти!

Сам же я видно заспался.

Будто бы смерть и меня не возьмет!

['А я-то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами. А я-то заспался: будто бы никогда не похитит меня смерть!..']

Итак, - продолжал он, - итак старший мой сын - это Чжочи. Что скажешь ты? Отвечай!' Не успел Чжочи открыть рта, как его предупредил Чаадай: 'Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику Меркитского плена?'¹ При этих словах Чжочи вскочил и, взяв Чаадая за ворот, говорит: 'Родитель государь еще пока не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешся? Разве только одной лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец, если только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и государя!' И Чжочи с Чаадаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут Боорчи берет за руку Чжочия, а Мухали - Чаадая, и разнимают. А Чингис-хан - ни слова. Тогда заговорил Коко-Цос, который стоял с левой руки: 'Куда ты спешишь, Чаадай? Ведь государь, твой родитель, на тебя возлагал надежды изо всех своих сыновей. Я скажу тебе, какая жизнь была, когда вас еще на свете не было:

Небо звездное бывало Поворачивалось -

¹ Трудно передаваемый намек иносказанием,

Вот какая распря шла

Всенародная.

На постель тут не ложилися,

Все добычей поживлялися,

Мать широкая земля

Содрогалася - ,

Вот какая распря шла

Всеязычная.

В одеяло тут не кутались,

Все мечами переведывались.

Друг на друга всяк посягал

Вольной волею никто не живал.

В общей свалке ли кому уйти,

В смертной сече ли кому сдобровать?

Губишь ты речами ядовитыми

Масло благости царицы-матери!

Молоко ее сердечное

Квасишь дерзостью бесчинною!

Не одно ли чрево материнское

Вас вынашивало?

Не одна ли породила

Вас утроба материнская?

Вас под сердцем своим она выносила!

Коли мать прогневишь,

То ничем не согреть

Охладевшей души.

Всех вас чревом своим породила она!

Коли мать огорчишь,

Не развеять ничем

Материнского горя.

Родитель твой, царь,

Великий улус созидая,

Черной своей головы не щадил, /

Черную кровь свою ведрами лил;

Черных очей никогда не смежая,

Тонких ушей на подушку не клал,

На рукаве он при нужде дремал,

Жажду слюною своей утоляя,

Голод десной промеж зуб унимал.

Пот ото лба до подошв доходил,

А от подошв и ко лбу поднимался.

В те поры как государь подвизался,

Вместе трудилась и мать ваша с ним.

Высоко бывало причешется,

Пояс повыше подтянет.

Плотно бывало причешется,

Пояс потуже затянет, Вот как бывало растит она вас:

Что взглотнуть бы самой - В рот половину вам сунет. I? рот положить бы себе - Все вам одним отдаст. Голодом ходит бывало. Дума-забота одна у нее:

Как бы за плечи вас вытянуть,

С мужами в ровень поставить, /

Как бы за шею вас вытянуть,

Людям в обиду не дать вас.

Мыла все вас она, чистила,

Крепко вас на ноги ставила.

До молодецких плечей дотянула,

К конской стати пригнала.

Наша священная мать и царица

Светлому солнцу душою подобна,

Мыслью ж, как море, она широка'.

['Звездное небо поворачивалось - была всенародная [распря. В ;постель свою не ложились - все друг друга грабили (забирали добычу). Вся поверхность земли содрогалась - всесветная брань шла. Не прилечь под свое одеяло - до того шла общая вражда. Некогда было раздумывать - надо было вместе дело делать. Некогда было бежать - надо было вместе биться. Некогда было миловаться - приходилось смертным боем биться. * Ты же так говоришь, что у своей матери убавляешь масло ее благоволения; так говоришь, что у священной государыни сквашиваешь молоко ее сердца. Не родились ли вы из одного и того же чрева, не поднялись ли вы от одного и того же лона? Если вы оскорбите свою мать, которая носила вас под сердцем, то душа ее охладеет к вам, никогда того не исправить. Если вы огорчите свою мать, из чрева которой родились, то скорби ее никогда уж не развеять. Государь ваш родитель вот как созидал всенаррдное царство: черной головы своей не щадил (?), черную кровь свою щедро лил (?), черным очам своим мигнуть не давал, сплюснутых ушей своих на подушку не клал - рукав клал вместо подушки, полу подстилал; слюной своей жажду утолял, десной между зубов голод унимал, со лба его пот лил до самых подошв, а от подошв до лба поднимался. Б упорных трудах его, с подтянутой всегда подпругой, страдала с ним заодно и мать же наша; плотно-наплотно косы стягивала, туго-натуго подпоясывалась, крепко-накрепко косы стягивала, сильно-насильно подпоясывалась и вот как растила вас: что самой проглотить - половину вам отдаст; что кусок откусить - то все про вас пойдет, сама голодная будет ходить. II все-то думает, бывало, как бы вас за плечи вытянуть' да1с мужами поровнять; как бы вас за шею вытянуть да с людьми сравнять. Тела ваши обмывала-обчищала, пяту вашу возвышала, доводила вас до богатырских плечей, до мериновых статей. Разве не помышляет она: теперь только и нагляжусь на своих деток. Священная государыня наша светла душой - словно солнце, широка мыслию - словно озеро'.]

Так сказал Коко-Цос.

§ 255. Тогда обратился к сыновьям Чингис-хан: 'Как смеете вы подобным образом отзываться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не смейте произносить подобных слов!' Улыбнулся при этих словах Чаадай и говорит: 'Никто не оспаривает ведь ни заслуг Чжочиевых, ни его достоинств, но ведь и то сказать: за убийство на словах не полагается тяжкого наказания, точно так же как за причинение смерти языком с .живого человека кожи не дерут. Ведь оба мы с Чжочием старшие сыновья,. Вот и будем мы парою служить батюшке-государю. И пусть каждый из нас руку по самое плечо отхватит тому, кто будет фальшивить, пусть ногу по жилам отхватит но самую голень тому, кто' отставать станет. Огодай у нас великодушен, Огодая бы и наречь. Добро быть Огодаю при особе батюшки-государя, добро государю и батюшке преподать ему наставление о Великой темной шапке!' На эти слова Чингис-хан заметил:

'А ты, Чжочи, что скажешь?' Чжочи, говорит: 'Чаадай уж сказал. Будем служить парой с Чаадаем. Высказываемся за Огодая!' - 'К чему же, - говорит Чингис-хан, - -к чему же непременно парой? Мать-земля велика. Много на ней рек и вод. Скажите лучше - будем отдельно друг от друга править иноземными народами, широко раздвинув отдельные кочевья. Да смотрите же вы оба, Чжочи с Чаадаем, крепко держитесь только что данного друг другу слова! Не давайте подданным своим поводов для насмешек или холопам - для пересудов. Помните, как некогда было поступлено с Алтаном и Хучаром, которые точно так же давали крепкое слово, а потом его не сдержали! Что с ними сталось тогда, помните? Теперь же вместе с вами будут выделены в ваши уделы и некоторые из потомков Алтана и Хучара. Авось не сойдете с пути правого, постоянно имея их перед глазами!' Так сказав, он обратился к Огодаю: 'А ты, Огодай, что скажешь? Говори-ка!' Огодай сказал: 'Как мне ответить, что я не в силах? Про себя-то я могу сказать, что постараюсь осилить. Но после меня. А что как после меня народятся такие потомки, что, как говорится'хоть ты их травушкой-муравушкой оберни'^: - коровы есть не станут, хоть салом обложи - собаки есть не станут!' Не выйдет ли тогда дело по пословице: 'Лося-сохатого пропустил, а за мышью погнался!' Что еще мне сказать? Да только всего я и могу сказать!' 'Вот это дело говорит Огодай - сказал Чингис-хан. - Ну. а ты, Толуй, что скажешь? Говори!' Толуй отвечал:

'А я, я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!' Чингис-хан одобрил его слова и так повелеть соизволил: 'Хасаровым наследием да ведает один из его наследников. Один же да ведает наследием Алчидая, один - и наследием Отчигина, один же - и наследием Бельгутая. В таковом-то разумении я и мое наследие поручаю одному. Мое повеление - неизменно. И если оное не станете как-нибудь перекраивать, то ни в чем не ошибетесь и ничего никогда не потеряете. Ну, а, уж если у Огодая народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни - коровы есть не станут, хоть салом окрути - собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?' Такон соизволил повелеть.