Упадок Монгольской Империи

[Ньукуус]

В данном разделе хотел бы показать постепенный упадок Монгольской империи и её наследников. Потому что всегда пишут только об её возвышении и победах, но никогда о трудностях пути и поражениях.

 

[Ньукуус]

Первый разлад между Чингизидами

Взятие Магаса стало определённой вехой в истории всего Западного похода. Бoльшая часть из тех «одиннадцати народов», которые были поручены Бату ещё Чингисханом и Угедеем и о которых шла речь на курултае 1235 года, была покорена монголами. Бату мог считать задачу, поставленную перед ним великим ханом, в значительной степени выполненной. Уже были разгромлены и прекратили своё существование Великая Болгария на Волге и другие поволжские «царства» — мордвы, буртасов, уральских венгров; стёрто с лица земли государство половцев, прежних хозяев великого Половецкого поля — Дешт-и-Кипчак; полностью разорена и поставлена на колени Северо-Восточная Русь, уничтожены ещё недавно процветавшие государства асов-аланов, черкесов и другие… 
Вскоре после падения Магаса — по всей вероятности, ранней весной 1240 года — и произошло событие, сыгравшее едва ли не решающую роль в личной судьбе Бату и, как выяснилось позже, в судьбе всей Монгольской империи. По обычаю, принятому у монголов, после завершения очередной военной кампании царевичи и старшие эмиры собрались вместе и устроили грандиозный пир. Помимо прочего, предстояло решить: продолжать ли Западный поход или вернуться домой — очевидно, с тем, чтобы продолжить поход позднее. Подобные вопросы находились в компетенции великого хана. Однако судя по тому, что царевичи, по их собственным словам, собирались «повернуть к дому» поводья своих коней, они имели на это позволение самого Угедея. Тогда-то, во время пира, и вспыхнула ссора между Бату, с одной стороны, и сыном Угедея Гуюком и внуком Чагатая Бури — с другой, причём в адрес Бату посыпались самые грязные и самые уничижительные оскорбления. Закончилось же всё тем, что царевичи покинули пир, открыто выйдя из повиновения Бату, и отказались признавать его старшинство. Первым начал перебранку Бури, его тут же поддержали Гуюк и эмир Аргасун (имя которого при описании военных действий в источниках не упоминается). Аргасун был сыном Эльчжигидая (или Илджидая) — одного из главных сановников Монгольской империи, бывшего доверенным лицом великого хана (которому он, по некоторым сведениям, приходился молочным братом). Поставленный во главе всех нойонов империи, Илджидай пользовался значительным влиянием в среде высших сановников и военных. Очевидно, и он сам, и его сын видели в Гуюке будущего великого хана, перед которым Аргасун и спешил выслужиться. 
О том, что случилось во время пира, мы знаем со слов самого Бату — из «секретного донесения», отправленного им из «Кипчакского похода» великому хану Угедею. Донесение это дошло до нас в составе «Сокровенного сказания» — тайной летописи монголов, куда были включены многие важные сведения, не предназначавшиеся для чужих ушей, но лишь для очень ограниченного круга лиц, прежде всего для членов «Золотого рода» наследников Чингисхана. Вот подлинный текст послания: 
«Силою Вечного Неба и величием государя и дяди (Угедея) мы разрушили город Мегет (Магас) и подчинили твоей праведной власти одиннадцать стран и народов и, собираясь повернуть к дому золотые поводья, порешили устроить прощальный пир. Воздвигнув большой шатёр, мы собрались пировать, и я, как старший среди находившихся здесь царевичей, первый поднял и выпил провозглашённую чару. За это на меня прогневались Бури с Гуюком и, не желая больше оставаться на пиршестве, стали собираться уезжать, причём Бури выразился так: “Как смеет пить чашу раньше всех Бату, который лезет равняться с нами? Следовало бы протурить пяткой да притоптать ступнёю этих бородатых баб, которые лезут равняться!” А Гуюк говорил: “Давай-ка мы поколем дров на грудях у этих баб, вооружённых луками! Задать бы им!” Эльчжигидаев сын Аргасун добавил: “Давайте-ка мы вправим им деревянные хвосты!” Что же касается нас, то мы стали приводить им всякие доводы об общем нашем деле среди чуждых и враждебных народов, но так все и разошлись не примирённые под влиянием подобных речей Бури с Гуюком. Об изложенном докладываю на усмотрение государя и дяди». 
Как видим, Гуюк и Бури считали себя выше Бату и не допускали мысли о том, что тот станет «равняться» с ними. Стоит ли усматривать тут намёки на происхождение отца Бату Джучи? Или на то, что Бату не был старшим сыном своего отца? Или же речь идёт о превосходстве царевичей в военном отношении, о их вкладе в достижение общей победы? Я думаю, что последнее наиболее вероятно. Но в любом случае обвинения, прозвучавшие в адрес номинального предводителя монгольского войска, кажутся беспрецедентными. Само наименование его «бородатой бабой», угрозы «протурить пяткой», «притоптать ступнёю», «поколоть дров на грудях» и особенно «вправить деревянный хвост» (а всё это должно было пониматься вполне буквально) — что может быть оскорбительнее, унизительнее?! И это при том, что ссоры между монголами вообще случались очень редко — особенно же во время военных действий. («Раздоры между ними возникают или редко, или никогда, и хотя они доходят до сильного опьянения, однако, несмотря на своё пьянство, никогда не вступают в словопрения или драки», — специально отмечал долго живший среди монголов Плано Карпини). 
Чего ждали от Бату царевичи? Что он начнёт свару, утратит контроль над собой и это даст им возможность сместить его? Но их уход с пира и без того означал, что они отказываются подчиняться ему, не признают его своим предводителем, — об этом они заявили открыто. Или они попросту потеряли самообладание — может быть, под воздействием выпитого, как это обыкновенно и случается? Так или иначе, но Гуюк и Бури допустили явную оплошность, которой не замедлил воспользоваться Бату. Сам он самообладание, кажется, сохранил. Заметим, что среди царевичей, оскорблявших его, не упомянуты сыновья Тулуя. А значит, Бату мог рассчитывать на поддержку не только своих родных братьев, но и Менгу с Бучеком, — то есть как минимум половины или даже больше из общего числа царевичей, участвовавших в походе. Не упомянут здесь и Субедей (который, возможно, к тому времени был отправлен за подкреплениями к великому хану). Но, судя по дальнейшим событиям, и Субедей, и Бурундай, лучшие полководцы монголов, оставались на его стороне. Такой расклад сил давал Бату хорошие шансы на то, чтобы справиться со своими противниками. И он поспешил отправить послание великому хану с изложением собственной версии того, что произошло. 
Откровенность Бату кажется удивительной. Но надо признать, что он выбрал единственно возможный тон в послании к великому хану. Как опытный интриган — а политика во многом и есть искусство интриги — он не пропустил ни единого бранного слова, ни единого оскорбления, которые были произнесены в его адрес. Изображая случившееся так, как это было выгодно ему, он передавал дело на полное усмотрение великого хана — и это при том, что его главный враг, Гуюк, был старшим сыном Угедея, а Бури — внуком фактического соправителя Угедея Чагатая. Но и это оказалось на руку Бату, по версии которого мятеж царевичей был направлен не столько против него лично, сколько против установленного порядка, освящённого волей великого хана, а значит, представлял собой угрозу единоличной власти великого хана и «общему делу» всех монголов, выполнению великого завета самого «покорителя Вселенной». (Заметим, что, говоря о победах, Бату всюду употреблял местоимение «мы», а не «я», и — в отличие от Гуюка — отнюдь не выпячивал собственную роль в покорении Западных стран.) Его слова об «общем нашем деле среди чуждых и враждебных народов» напрямую перекликались с наставлениями Чингисхана. Ибо некогда, отправляя своего старшего сына Джучи (отца Бату!) в порученный ему удел на западе, Чингисхан так наставлял его устами своего первого нойона Боорчи: «Хаган, твой отец, отправляет тебя в захваченную землю, / Чтобы ты управлял чужим народом. Будь же твёрд!» А потом и сам добавлял в назидание: 

В чём согласие между отцом и сыном? 
Ведь не тайком отправляю я тебя так далеко, 
А для того, чтобы ты управлял тем, чем я овладел, 
Чтобы ты сохранил то, над чем я трудился, 
…Чтобы ты стал опорою 
Половины моего дома… 

Первый же из биликов Чингисхана (установлений, получивших законодательную силу в империи) говорил о «народе, у которого сыновья не следовали биликам отцов, а их младшие братья не обращали внимания на слова старших братьев», — такие «неупорядоченные и безрассудные народы» годятся лишь на то, чтобы погибнуть или подчиниться власти монголов; они и подчинились им, «как только взошло счастье Чингисхана… и его чрезвычайно строгая яса водворила у них порядок». И вот теперь получалось, что из-за разлада между отцом и сыном (ведь участие царевичей в Западном походе и роль каждого из них были утверждены Угедеем), из-за разлада между старшим и младшими братьями (старшим, конечно, Бату — сыном Джучи) можно было потерять то, чем овладели монголы сообща, что было поручено им великим основателем империи; более того, можно было потерять главное завоевание монголов — их упорядоченность, твёрдое соблюдение ими законов и установлений, что и обеспечило им власть над миром. Сила — в единстве: так учила Чингисхана ещё его мать Оэлун, так учил своих сыновей и сам Чингисхан, протягивая им сначала одну стрелу, а затем пучок стрел и предлагая сломать их: «Пока вы будете в согласии друг с другом, вам будет сопутствовать счастье и враг не одержит над вами победы». Гуюк же и Бури нарушили эту главную заповедь основателя Монгольской державы. 
Гуюк тоже направил послание отцу — вероятно, с собственной версией конфликта. Как раз под 1240 годом китайская хроника сообщает о том, что «царевич Гуюк овладел всеми не сдававшимися областями Западного края и прислал гонца с докладом о добыче». Как видно, блестящие результаты Западного похода старший сын Угедея ставил себе в исключительную заслугу, и именно эта версия попала в официальный источник. (Донесение Бату оставалось секретным; составители позднейшей официальной хроники династии Юань о его существовании не знали. Не было доступно им и «Сокровенное сказание монголов».) Однако Гуюк, по всей вероятности, опоздал, и его доклад поступил к великому хану позже, чем «секретное донесение» Бату. Что ж, не зря тот позаботился об организации ямов на путях, связывающих его ставку с Каракорумом, новой столицей Угедея в Монголии, — на этих ямах его гонцы, естественно, получали преимущество перед гонцами остальных царевичей. В политике, как и в жизни вообще, очень важно бывает, кто первым озвучит свою версию событий, чей доклад или чьё донесение первым ляжет на стол к правителю. Скорость, расторопность решают в таких делах очень многое, если не всё. 
Если следовать тексту «Сокровенного сказания», то получается, что Гуюк и сам побывал в Каракоруме и пытался всё объяснить отцу, однако Угедей поначалу не принял его. Конфликт вышел за рамки их личных, семейных отношений, и вопрос стоял уже о самой идее единовластия — краеугольном камне, на котором строились вся империя монголов, вся их военная организация. Впрочем, когда именно побывал Гуюк в ставке великого хана, явился ли туда сам или был вызван отцом позднее (что представляется более вероятным), монгольский источник не уточняет. К описываемому времени Гуюку было около тридцати четырёх лет (он родился в 1206-м или в самом начале 1207 года). В этом возрасте властолюбие и тщеславие сына могут представлять непосредственную угрозу для отца, особенно если отец облечён верховной властью в государстве и притом нездоров (а Угедей к концу жизни сильно болел). К тому же Угедей вовсе не видел в Гуюке своего преемника — он намеревался передать престол любимому внуку Ширамуну. Может быть, ещё и поэтому реакция великого хана оказалась настолько жёсткой. «Из-за этого Батыева доклада, — сообщается в «Сокровенном сказании», — государь до того сильно разгневался, что не допустил Гуюка к себе на приём». А далее приведены слова Угедея, обращённые к сыну и другим противникам Бату, и из них видно, что великий хан, точно так же как и его сын, не стеснялся в выражениях; 
— У кого научился этот наглец дерзко говорить со старшими? Пусть бы лучше сгнило это единственное яйцо. Осмелился даже восстать на старшего брата. Вот поставлю-ка тебя разведчиком-алгинчином, да велю тебе карабкаться на городские стены, словно на горы, пока ты не облупишь себе ногтей на всех десяти пальцах! Вот возьму да поставлю тебя танмачином-воеводой, да велю взбираться на стены крепко кованные, пока ты под корень не ссучишь себе ногтей со всей пятерни! Наглый ты негодяй! А Аргасун у кого выучился дерзить нашему родственнику и оскорблять его? Сошлю обоих: и Гуюка, и Аргасуна. Хотя Аргасуна просто следовало бы предать смертной казни. Да скажете вы, что я не ко всем одинаков в суде своём. Что касается до Бури, то сообщить Батыю, что он отправится объясняться к Чаадаю, нашему старшему брату. Пусть его рассудит брат Чаадай! 
До отправки Гуюка на крепостные стены дело, однако, не дошло. Вмешались приближённые Угедея, не желавшие дать разгореться скандалу в собственном семействе великого хана. Выход из ситуации был найден царевичем Мангаем, Алчидай-нойоном26 и другими нойонами, которые обратились к великому хану со следующими словами: 
— По указу твоего родителя, государя Чингисхана, полагалось: полевые дела и решать в поле, а домашние дела дома решать, С вашего ханского дозволения сказать, хан изволил прогневаться на Гуюка. А между тем дело это полевое. Так не благоугодно ли будет и передать его Батыю? 
Выслушав этот доклад, «государь одобрил его» и несколько смягчился. Потом он всё-таки призвал к себе Гуюка (но когда именно? неизвестно) и «принялся его отчитывать». Речь Угедея, со ссылками на установления Чингисхана, также приведена в «Сокровенном сказании», причём из неё выясняются некоторые подробности как самого Западного похода, так и роли в нём Гуюка и его манеры командования войсками. 
— Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица, — выговаривал великий хан сыну. — Уж не ты ли и русских привёл к покорности этою своею свирепостью? По всему видно, что ты возомнил себя единственным и непобедимым покорителем русских (прямое совпадение с содержанием доклада Гуюка, как оно передано в «Юань-ши»), раз ты позволяешь себе восставать на старшего брата. Не сказано ли в поучениях нашего родителя, государя Чингисхана, что множество — страшно, а глубина — смертоносна. То-то вы всем своим множеством и ходили под крылышком у Субедея с Бучжеком, представляя из себя единственных вершителей судеб. (О какой-то особой роли в походе Бучека, сына Тулуя, из других источников ничего не известно; может быть, здесь ошибка в тексте? — А. К.) Что же ты чванишься и раньше всех дерёшь глотку, как единый вершитель, который в первый раз из дому-то вышел, а при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл (как мы знаем, очевидное преувеличение. — А. К.)?! Благодари ближних друзей моих Мангая да Алчидай-Хонхортай-цзангина с товарищами за то, что они уняли трепетавшее сердце, как дорогие друзья мои, и, словно большой ковш, поуспокоили бурливший котёл. Довольно! Дело это, как полевое, я возлагаю на Батыя. Пусть Гуюка с Аргасуном судит Батый! 
Таково было окончательное решение великого хана, и оно означало полную и безоговорочную победу Бату. Так сын Джучи выиграл свою, наверное, самую важную битву — не против русских или кипчаков, а против собственных родичей, покусившихся на его власть. Может быть, как полководец он и уступал Гуюку или Бури, но как политик он полностью переиграл их. Западный поход был продолжен, и старшинство Бату, а главное, его первенство в походе были подтверждены великим ханом и отныне никем не оспаривались (во всяком случае вслух). Его недоброжелатели получили жесточайшую выволочку; более того, решение по делу о неповиновении — по крайней мере в отношении Гуюка и Аргасуна — было передано на его, Бату, усмотрение. (Судьбу Бури должен был решать его дед Чагатай.) Но Бату и здесь проявил похвальную выдержку. Он не стал наказывать Гуюка и довольствовался восстановлением прежнего положения дел. Но если кто-то мог подумать тогда, что Бату забудет о произошедшем, простит Гуюку и другим их выходку, то он ошибался. Как выяснилось впоследствии, Бату никогда ничего не забывал и никому ничего не прощал. Злопамятность оказалась едва ли не самым сильным его качеством — и его враги ещё убедятся в этом.

[Ньукуус]

Истребление дома Угэдэя и возвышение дома Толуя

Смерть Угэдэя (1241 г.) ознаменовала собой первый шаг на пути к упадку его дома. Это событие открыло новые возможности перед потомками Толуя. Сам Угэдэй хотел передать престол своему внуку Ширемуну, но жена великого хана, решительная и властная Торэгэне (Тураки-на-хатун), приложила все силы, чтобы посадить на трон своего сына Гуюка. Оставив без внимания пожелания покойного супруга, Торэгэне успешно плела интриги, чтобы получить статус регентши до съезда монгольских князей на выборы нового правителя и сохраняла это положение все четыре года, которые Гуюк провел в западных походах. Нарушение воли Угэдэя бросило тень на репутацию его наследника. Действия Торэгэне также нанесли значительный ущерб интересам рода Угэдэя; она навлекла на себя обвинения в вероломстве, корыстолюбии и притеснении подданных со стороны китайских и персидских историков. Эти оценки, возможно, несколько преувеличены, поскольку восходят к произведениям авторов, писавших после того, как род Толуя сменил род Угэдэя на троне монгольских владык. Тем не менее, политика Торэгэне вызвала резкое недовольство в Северном Китае. Двое мусульман, Абд ар-Рахман и Фатима, которым она поручила собирать налоги, высоко подняли ставки в северо-китайских областях. Организация управления, введенная Торэгэне, плохо подходила для оседлого населения. В то же время Соргагтани приобретала ценных союзников, поднося щедрые подарки монгольским князьям и успешно управляя своим уделом, но пока не имела достаточно сил, чтобы вступить в противостояние с Торэгэне.
Таким образом, Торэгэне удалось осуществить свои замыслы: в 1246 г. на престол взошел ее сын Гуюк. Хотя он и сместил двух мусульманских советников своей матери, но продолжил ее политику, основанную на традиции кочевников-завоевателей, главной целью которой было повышение доходов и захват новых территорий, а не забота о нуждах оседлых подданных. Его войска вступили в Тибет, где монголы заручились услугами тибетского монаха, носившего звание Пагба (1235-1280). Армии Гуюка также расширили монгольские владения в Грузии и Армении. Угроза монгольского вторжения ощущалась даже в Западной Европе: римский папа почувствовал опасность и отправил для переговоров с монголами Иоанна Плано Карпини, получившего также задание прощупать почву для возможного обращения их в христианство. Так как Гуюк наотрез отказался заключать какие-либо соглашения и потребовал, чтобы европейские монархи изъявили ему покорность, единственным достойным результатом этой поездки стал прекрасный отчет о путешествии, названный автором «Историей монголов». 
Военные успехи Гуюка ни в коей мере не ослабили напряженность отношений между потомками Чингис-хана. Соргагтани-беки продолжала исподволь вербовать сторонников из числа монгольской знати, и ее ближайшим и самым могущественным союзником оказался Бату, правитель Золотой Орды. В походе на Русь между Бату и Гуюком вспыхнула открытая вражда. В 1247 г., решив рассчитаться со своим врагом, Гуюк собрал армию, планируя застать Бату врасплох. Однако о его замыслах узнала Соргагтани, предупредившая о них Бату, несмотря на опасность, которой она могла подвергнуться, если бы о ее предательстве стало известно Гуюку. Однако игра стоила свеч, поскольку, к счастью для Соргагтани, Гуюк скончался на пути к стоянке Бату. Своевременным предупреждением об угрозе нападения она подтвердила союз с золотоордынским ханом, который, будучи старейшим представителем третьего поколения потомков Чингис-хана, мог оказать исключительное влияние на выборы нового кагана. 
Заручившись поддержкой Бату и располагая голосами своих сыновей, Соргагтани могла быть уверена в том, что новый каган будет избран из рода Толуя. В 1251 г. Бату и Соргагтани созвали в Средней Азии неподалеку от владений Бату курилтай, на котором каганом был объявлен ее старший сын Мункэ. Братья Мункэ — Хубилай, Хулагу и Ариг-Бука — должно быть, также принимали участие в подготовке выборов, но источники почти ничего не сообщают о роли, которую они играли в этом процессе. Их мать добилась осуществления своих замыслов, поскольку теперь один из ее сыновей стал правителем огромной Монгольской империи. Она прожила еще достаточно долго для того, чтобы пожать плоды своей победы, и умерла в первый месяц 1252 г. (12 февраля — 11 марта). Чтобы выказать свою благодарность и почтить ее память, сыновья Соргагтани и их потомки воздвигли мемориальные стелы в Даду (название Пекина в монгольские времена) и Чжэньдинфу, столице ее удела. В 1335 г. ее портрет был выставлен в несторианской церкви в северокитайском городе Ганьчжоу, но так как церковь не сохранилась, мы лишены возможности представить себе, как выглядела эта замечательная женщина. 
Хотя Мункэ пришел к власти в 1251 г., его противники вовсе не собирались так просто отказываться от своих притязаний. Потомки сыновей Чингис-хана Угэдэя и Чагатая утверждали, что Мункэ был избран незаконно, поскольку курилтай проходил в Средней Азии, а не в родных монгольских степях. Вспыхнул конфликт, переросший в первую вооруженную борьбу за престол в истории Монгольской империи. Вдова Гуюка Гаймыш вступила в союз с Бури, сыном Чагатая, чтобы свергнуть Мункэ и посадить на трон Ширемуна, внука Угэдэя. Однако через несколько месяцев с помощью монгольской знати Мункэ разгромил своих врагов и учинил скорую и жестокую расправу. Он казнил 77 начальников отрядов, служивших домам Угэдэя и Чагатая, а некоторым из них «в рот набили камней, так что они умерли». Огул-Гаймыш также была предана казни. Ширемун был передан для наказания Хубилаю и сопровождал его в поездках, пока Хубилай, заподозрив Ширемуна в недобрых намерениях, не приказал его казнить. 
Избавившись от соперников, Мункэ стал полновластным повелителем Монгольской империи.

[Ньукуус]

Борьба за престол между потомками Толуя

На трон Мункэ претендовали два его младших брата — Хубилай и Ариг-Бука. Хулагу, третий брат, создавший для себя собственный удел в Западной Азии, не выдвигал притязаний. Хотя он не оказал решающего влияния на исход борьбы, его симпатии были на стороне старшего брата, Хубилая. Вероятно, в некоторой степени эта поддержка обуславливалась тем фактом, что Хулагу, как и Хубилай, связывал свое будущее с оседлым миром. Напротив, в то время, как его братья объезжали центры великих цивилизаций в Южной и Западной Азии, Ариг-Бука оставался в коренных монгольских владениях. Обладая более ограниченным кругозором, он предпочитал пашне степи. Таким образом, он выступил в роли защитника традиционных монгольских ценностей и образа жизни, возглавив самую консервативную часть монголов, которая чувствовала себя ущемленной, изолированной и не разделяла увлечения благами оседлых цивилизаций. В глазах этой части монгольского общества Хубилай и Хулагу относились к числу самых злостных нарушителей устоев, так как они встали на сторону покоренных стран, пользовались советами и услугами местного населения и проводили большую часть времени не в Монголии, а в Китае и Персии. Устрашенная возможными переменами, провозвестниками которых выступали Хубилай, Хулагу и некоторые другие монгольские вожди, эта недовольная группа консерваторов сплотилась вокруг Ариг-Буки.

Так как Ариг-Бука в конечном итоге проиграл борьбу, источники практически не дают нам информации об аргументах, которыми он обосновывал свои притязания. Они изображают его двуличным и властолюбивым узурпатором, устроившим заговор с целью незаконного захвата власти и тем самым породившим династический кризис. По наущению своих советников он плел подковерные интриги, чтобы вопреки желаниям монгольской знати наследовать престол, прежде чем на него заявит права кто-нибудь еще. Однако это описание событий выглядит весьма упрощенным и выставляет Ариг-Буку в неоправданно мрачном свете. Несмотря на свои возражения, Хубилай столь же стремился стать великим ханом, как и его младший брат. В Юань-ши сообщается, что Хубилай трижды отказывался от предложения занять престол, но эти отказы носили церемониальный характер. Он просто следовал этикету, введенному его непосредственными предшественниками. Слишком явно выраженное желание было бы сочтено неприличным, и Хубилай вел себя в соответствии с ожиданиями монгольской знати. Он с не меньшей готовностью, чем Ариг-Бука, прибегал к любым ухищрениям, чтобы достичь своей цели и стать великим ханом. Краткий пересказ событий, приведших к восшествию Хубилая на престол, не оставляет сомнений в его стремлении обрести власть любой ценой.

Борьба с Ариг-Букой

 

В июне 1260 г. Ариг-Бука был провозглашен великим ханом. Теперь великими ханами были формально признаны оба главных претендента — Ариг-Бука и Хубилай, притязания которых поддерживали противоборствующие группировки Чингизидов, хотя преимуществом, по-видимому, владел Аруг-Бука, который пользовался поддержкой трех ветвей правящей династии. На его стороне выступил Берке, ставший ханом Золотой Орды с 1257 г., после недолгих периодов правления сына и внука Бату. К этому решению его отчасти подтолкнули враждебные отношения, установившиеся у Берке с союзником и братом Хубилая Хулагу. Берке перешел в ислам, а мусульмане считали Хулагу своим врагом. И Берке, и Хулагу претендовали на владение территорией современного Азербайджана, и эти территориальные споры, естественно, только подогревали взаимную враждебность. По этим причинам они оказались в разных лагерях и при выборах великого хана. Кроме того, Ариг-Бука заключил союз с улусом Чагатая в Средней Азии, хан которого, Алгу, был одним из тех, кто энергично побуждал Ариг-Буку заявить свои права на престол. К сторонникам претендента присоединились и многие представители дома покойного великого хана Мункэ. Главным приверженцем Хубилая, на помощь которого он действительно мог рассчитывать, был ильхан Персии Хулагу, однако тот оказался в крайне сложном положении.

Получив известие о смерти Мункэ, Хулагу решил вернуться в родные монгольские степи. Он только что одержал одну из самых важных побед в своей жизни, захватив с помощью царя Хетума и его армянских войск город Алеппо (25 января 1260 г.). По данным армянских источников, Хетум, правитель христианского государства, окруженного мусульманскими и про-мусульманскими державами, поставил в монгольское войско, осадившее сирийский город, 40000 пехоты и 12000 конницы. Армянский царь больше опасался мусульман, чем монголов. Несомненно, на решение Хетума оказать помощь монголам повлиял и тот факт, что Хулагу был женат на христианке. Одержав эту победу, Хулагу счел, что достаточно обезопасил свои ближневосточные владения, чтобы отправиться в Монголию на курилтай по случаю выборов великого хана. Он поручил своему заместителю Кит-Буке захватить Дамаск и оставшуюся часть Сирии. Казалось, монгольскому наступлению невозможно противостоять, и Хулагу решил, что его войска под началом Кит-Буки могут обойтись без его личного присутствия.

Однако эти расчеты оказались ошибочными. Мамлюки, правившие в Египте (и сначала бывшие тюрками-рабами, служившими в египетском войске, но в XIII в. захватившие власть), вскоре узнали, что Хулагу ушел на восток, оставив лишь малочисленное прикрытие под командованием Кит-Буки. Бейбарс, один из мамлюкских военачальников, понял, что им предоставляется прекрасная возможность разгромить ослабленное монгольское войско и тем самым развеять ореол непобедимости монголов, одновременно повысив уверенность мусульманского мира в своих силах. Бейбарс и мамлюкский султан Кутуз отправились в поход на север, чтобы сразиться с армией Кит-Буки. 6 сентября 1260 г. противники сошлись в исторической битве при Айн-Джалуте в Галилее. Монгольские войска, насчитывавшие примерно 10000 воинов, потерпели сокрушительное поражение. Мамлюки использовали тактику ложного отступления, часто с успехом применявшуюся самими монголами.

Вступив в бой, через несколько часов мамлюки стали отходить, и монголы в уверенности, что обратили врага в бегство, бросились в погоню и попали в ловушку. Преследуя отступающий мамлюкский отряд, они внезапно заметили, что со всех сторон окружены мамлюками. К концу дня монгольская армия была уничтожена, а Кит-Бука захвачен в плен и обезглавлен. Наступление монголов наконец было остановлено.

Получив известие о поражении при Айн-Джалуте, Хулагу спешно двинулся обратно, чтобы отомстить мусульманам, но оказался втянут в столкновение с Золотой Ордой. Он встретил серьезного противника в лице Берке, правителя захваченной монголами России, который под впечатлением от победы мамлюков над войсками ильхана объявил войну Хулагу.

Между тем, поскольку руки Хулагу были связаны войной с золотоордынцами, Хубилай остался с врагами один на один. Будучи вынужден полагаться только на собственные силы, он прежде всего позаботился о том, чтобы оправдать свои притязания на престол и очернить своего младшего брата, изобразив его неправомочным узурпатором. Несомненно, под влиянием своих китайских советников, он изложил свое видение событий в истинно китайском духе. Через месяц после восшествия на престол он выпустил манифест (на самом деле составленный его советником Ван Э), в котором стремился представить себя в роли наследника древних китайских императоров. Он признавал, что, несмотря на, военную мощь монголов, в искусстве управления они не столь преуспели. Для объединения китайского народа и предотвращения бесчинств, которые несет армия Ариг-Буки, необходим мудрый правитель. Эту функцию принимает на себя Хубилай, отмечая, что он всегда выступал защитником добродетели и справедливости и не раз помогал простому народу. Он обещал снизить налоги и облегчить бремя, лежащее на плечах китайцев. Он подчеркивал, что первейшей его задачей будет накормить голодных, но также упирал на то, что он будет править в соответствии с традициями, установленными его предшественниками, тем самым явно обращаясь к сердцам своих китайских подданных. Манифест завершался призывом ко всем воинам и простым жителям, как в его владениях, так,и за их пределами, действовать в интересах империи. Это обращение практически ничем не отличалось от привычных воззваний китайских императоров.

Он призывал своих китайских подданных помочь ему объединить Китай, но этот призыв был выдержан в совершенно китайском ключе. Через несколько дней после обнародования манифеста он принял китайский девиз правления Чжунтун (срединное правление), подобно типичному китайскому императору. Кроме того, он создал правительственные учреждения, либо напоминавшие, либо повторявшие традиционные китайские институты. Чжуншу шэн (секретариаты) и Сюаньвэй сы (управления по умиротворению), которые в количестве десяти штук были учреждены в его владениях, лишь немногим отличались от структур, существовавших в Китае при династии Сун и ранее. Хубилай ясно давал понять, что он принимает все атрибуты и сам стиль правления китайских императоров.

Хотя Хубилаю удалось завоевать симпатии множества китайцев в Северном Китае, его усилия не увенчались успехом в Южной Сун. В действительности, китайская династия воспользовалась трудным положением, в котором оказался Хубилай не севере, чтобы вернуть под свою власть земли, ранее захваченные монголами. Первый министр империи Сун Цзя Сыдао приказал войскам напасть на малочисленные отряды, оставленные Хубилаем на недавно завоеванных владениях. Они изгнали монголов и вернули эти земли под власть императора. Цзя намеренно завысил важность этой победы, введя в заблуждение императорский двор и укрепив решимость не идти на компромисс с «северными варварами». Как бы то ни было, Хубилай отреагировал достаточно вяло. Его армии были задействованы в войне с Ариг-Букой, и поэтому он не имел возможности снарядить карательный поход против Сун. Напротив, 21 мая 1260 г. он направил к императорскому двору посольство во главе с Хао Цзином, одним из своих советников-конфуцианцев, с которым поехали Хэ Юань и Лю Жэньцзе, чтобы уладить конфликт дипломатическим путем. Ответ Цзя Сыдао был предсказуем, хотя и неблагоразумен: он задержал Хао Цзина и всех остальных послов. Однако это наглядное свидетельство враждебности со стороны Сун могло только пробудить в Хубилае стремление отомстить обидчикам. Так в конечном счете и случилось. Однако в данный момент внимание Хубилая было приковано к войне с Ариг-Букой.

Стратегия Хубилая заключалась в том, чтобы не дать Ариг-Буке воспользоваться ресурсами земледельческих владений. Опираясь на базу в Каракоруме, Ариг-Бука должен был обеспечить поставку продовольствия для своей армии, а Хубилай стремился отрезать его от центров снабжения. Одним из таких центров была страна уйгуров с главным городом Бешбалыком. Монгольский правитель Бешбалыка, сын Угэдэя и двоюродный брат Хубилая Хадан поддерживал Хубилая. К 1262 г. Хадан одержал верх над сторонниками Ариг-Буки. Кроме того, он защищал от вторжений войск Ариг-Буки территорию древнего Тангутского царства в северо-западном Китае. Его отряды захватили Ганьсу, тем самым преградив Ариг-Буке доступ к ресурсам этой области.

Армия самого Хубилая стала лагерем в Яне (близ современного Пекина, позднее сюда Хубилай перенес свою столицу в Северном Китае), третьем возможном центре снабжения каракорумских монголов. Ариг-Бука сохранил под своей властью лишь одну область — долину Енисея к северо-западу от Каракорума. Исследования советских ученых показывают, что в верховьях Енисея земледельцы выращивали пшеницу, просо и ячмень, а ремесленники производили для монголов бытовые изделия, оружие и сельскохозяйственные орудия. Именно эта область поставляла Ариг-Буке необходимые припасы.

Однако эта единственная база в верховьях Енисея оказалась весьма ненадежным поставщиком припасов для армии, противостоящей войскам, имевшим в своем распоряжении ресурсы Северного Китая и Средней Азии. Тем не менее, с осени 1260 г. Ариг-Бука мог рассчитывать только на нее. Хубилай повел войско на Каракорум, и Ариг-Бука спешно отступил к Усу, притоку Енисея.

Обе армии расположились на зимних квартирах, чтобы начать военные действия с наступлением весны. Рашид ад-дин обвиняет Ариг-Буку в коварстве, утверждая, будто тот хотел обмануть Хубилая лживыми уверениями в готовности подчиниться старшему брату. По словам персидского историка, Ариг-Бука признался Хубилаю в том, что «мы, младшие братья, согрешили, и они тоже совершили преступление по невежеству, ты мой старший брат и можешь за это судить, я прибуду, куда бы ты ни приказал, приказа старшего брата не преступлю, подкормив животных, я направлюсь к тебе».

Рашид ад-дин пишет, что вместо этого Ариг-Бука готовил вероломное нападение на армию Хубилая. Даже если эти обвинения справедливы, вряд ли столь бесхитростная уловка могла ввести Хубилая в заблуждение.

Обещания Ариг-Буки не помешали Хубилаю подготовиться к битве. За короткое время он обеспечил защиту своей базы в Яне, разместив там армию в 30000 человек; он приказал гражданским чиновникам купить 10000 лошадей и переправить их в Кайпин для пополнения конницы; кроме того, по его приказу из области современного Пекина в Кайпин было доставлено 100000 ши (пикулей) риса. Спустя несколько недель он затребовал еще 15000 войск из Северного Китая и 10000 единиц обмундирования — меховые шапки, сапоги и штаны — из своего старого удела в Чжэньдине, а также из Пекина и Иду (округ в провинции Шаньдун). Одновременно он укрепил оборону рубежей Северного Китая. Армия в 7000 человек отправилась в Яньань, а другая армия во главе с конфуцианским советником Хубилая Лянь Сисянем выступила в Сиань. Лянь Сисянь близ Сианя одержал победу над Лю Тайпином, главным сторонником Ариг-Буки в этой области, и захватил склады с зерном, которые могли быть использованы для снабжения войск Ариг-Буки. После этого он двинулся на запад и вытеснил приверженцев Ариг-Буки из городов Лянчжоу и Ганьчжоу, располагавшихся на северо-западе. В то же время он отрядил отборные войска в поход на Сычуань, чтобы обеспечить преимущество в этой важнейшей провинции. Таким образом, Хубилай очистил от противников практически всю территорию Северо-западного и Юго-западного Китая и щедро наградил за успешные действия своих подчиненных, возможно, в частности, и для того, чтобы привязать их к себе и не дать перекинуться на сторону врага. Лянь Сисянь был назначен правым министром в Секретариате, а Хадан получил 5000 ляней серебра и 300 отрезов шелка. Чиновники и военные низшего ранга были наделены менее значительными подарками.

Межу тем и Ариг-Бука не сидел сложа руки. Он всеми силами стремился сохранить доступ в Среднюю Азию, и его основные наступательные действия служили достижению именно этой цели. Армия под руководством Аландара должна была охранять дороги в Среднюю Азию. Однако войска Хубилая были готовы к такому повороту событий. В конце 1260 г. Хадан застиг Аландара под Силяном, стратегически важным пунктом в Северо-западном Китае, и, разгромив его армию, обезглавил незадачливого приверженца Ариг-Буки. Вслед за этим Ариг-Бука решил заключить непосредственный союз с улусом Чагатая в Средней Азии. Так как внук Чагатая Алгу входил в свиту Ариг-Буки, Ариг-Бука в действительности поддерживал тесные отношения со среднеазиатскими монгольскими правителями. Он убедил Алгу заявить о своих правах на Среднюю Азию, где только что скончался хан Кара-Хулагу, еще один внук Чагатая. Хубилай, имея в виду те же цели, стремился заполнить вакуум, образовавшийся в Средней Азии, посадив на престол Чагатайского улуса своего ставленника, также внука Чагатая Абишку, которому он помог туда вернуться. Однако войска Ариг-Буки перехватили, задержали и в конце концов убили Абишку. Алгу оказался удачливее. Ему удалось пробраться к месту назначения и стать ханом. Теперь в Средней Азии у Ариг-Буки появился незаменимый союзник, который мог снабжать его зерном и другими припасами, в которых тот так отчаянно нуждался. Пока Алгу оставался у власти и поддерживал дружественные отношения с Ариг-Букой, последний сохранял шансы в борьбе с Хубилаем. Таким образом, контроль над улусом Чагатая или, по крайней мере, союз с его правителем имел для Ариг-Буки жизненно важное значение.

Прежде чем Ариг-Бука смог извлечь из союза с Алгу какую-либо пользу, состоялась решающая битва с Хубилаем. Рашид ад-дин не преминул вновь упрекнуть Ариг-Буку в двуличности и провокации, приведшей к столкновению. Он пишет, что Ариг-Бука не собирался заключать с Хубилаем мир и вместо этого готовил людей и лошадей к войне. К осени 1261 г. Ариг-Бука, по словам персидского историка, «откормил лошадей» и тайно провел все необходимые приготовления к военным действиям. Он «не сдержал своего слова, нарушил обещание и еще раз выступил на войну с кааном. Когда он приблизился к Йисункэ (одному из военачальников Хубилая), который стоял на границе области, то послал гонца передать: «Я иду с покорностью», и, усыпив этим его бдительность, неожиданно напал на него, обратил его вместе с войском в бегство». Узнав о вероломстве Ариг-Буки, Хубилай собрал свое войско для битвы, и в ноябре 1261 г. противники сошлись при Шимултае, недалеко от китайской границы. Армия Ариг-Буки была разбита и бежала. И все же через десять дней она уже успела перегруппироваться, чтобы вновь противостоять Хубилаю. Это сражение, состоявшееся севернее на западном склоне Хинганских гор в восточной Монголии, не принесло победы ни одной из сторон. Хубилай не принимал в нем личного участия, а войско Ариг-Буки, вероятно, вступило в бой лишь с небольшой частью армии Хубилая, так как, несмотря на неопределенный исход битвы, Хубилай захватил полный контроль над Монголией и получил возможность оказывать серьезное давление на базу Ариг-Буки в верховьях Енисея.

Теперь Ариг-Бука был вынужден обратиться за помощью к своему «союзнику» в Средней Азии. За истекший год Алгу успел сломить сопротивление своих противников и полностью овладеть ресурсами своих новых владений. Ариг-Бука был одержим столь страстным желанием получить доступ к припасам из улуса Чагатая, что передал Алгу все полномочия по сбору налогов, упустив из виду, что тот мог воспользоваться этим для укрепления своей собственной власти. Естественно, Алгу вовсе не хотел расставаться с товарами, конями и драгоценными металлами. Осознав уязвимость положения Ариг-Буки, он повернул против бывшего союзника, отказавшись делить с ним доходы от налогов, которые он назначал и собирал. Когда посланцы Ариг-Буки явились к Алгу и потребовали раздела прибыли, он тянул с ответом, пока они не вышли из терпения и не стали настаивать на перераспределении налогов. Вынужденный действовать, Алгу казнил послов, пойдя на неизбежный конфликт с Ариг-Букой.

Ариг-Бука выступил из Монголии в Среднюю Азию, чтoбы утвердить свою верховную власть. Хубилай заполнил вакуум, образовавшийся после отъезда Ариг-Буки, заняв Монголию, перевезя сюда часть припасов и предупредив своих чиновников, чтобы они не особо обременяли жителей только что захваченных областей. Хубилай не стал преследовать Ариг-Буку, поскольку, как пишет Рашид ад-дин, «прибыли гонцы и доложили, что в Китае, ввиду отсутствия каана, обнаружились промахи и расстройство в делах. По этой причине он вернулся в столицу Китая». Он был вынужден отправиться на подавление восстания, вспыхнувшего в самом Китае, и вернулся в Кайпин, чтобы посвятить все внимание этой угрозе, представлявшейся более опасной, чем война с Ариг-Букой. Теперь Ариг-Бука мог воевать с Алгу, не опасаясь удара с тыла. Он повел свои войска к реке Или в северном Синьцзяне. Его авангард под командованием Кара-Бухи столкнулся с силами Алгу и был наголову разбит. Кара-Буха был убит, а Алгу весьма ободрился, одержав эту победу. Впрочем, его радость была недолгой, так как вскоре его армия была обращена в бегство. Ариг-Бука занял базу Алгу в Алмалыке, вынудив Алгу бежать в западные оазисы Средней Азии — Хотан и Кашгар.

Тем не менее, блестящий успех, которым увенчался поход Ариг-Буки, оказался пирровой победой. Алмалык, место его новой ставки, располагался в степях, и ему по-прежнему не хватало необходимых припасов для ведения войны на истощение, которую навязал ему Хубилай. Он так и не приобрел надежных источников поставок зерна и оружия, а войска Алгу блокировали подходы к южным, более плодородным областям Синцзяна. Похоже, Ариг-Бука оказался в еще более тяжелом положении, чем раньше. Своими действиями, если судить по предвзятому изложению Рашид ад-дина, он только усугублял эти трудности. Он крайне жестоко обращался с пленными, захваченными на войне с Алгу, предавая их пыткам и казнив многих, даже тех, кто не поднимал против него оружия. Такая ничем неоправданная жестокость отвращала от него сторонников, побуждая их дезертировать. Дезертирство значительно усилилось во время особенно суровой зимы 1263 г. Воины Ариг-Буки и мирное население страдали от голода, погибло много людей и лошадей. К весне его покинули даже некоторые самые ярые приверженцы. Один из сыновей Хулагу, Джумухур, сославшись на болезнь, уехал в среднеазиатский, город Самарканд. Сын Мункэ Урунгташ потребовал у Ариг-Буки яшмовую печать своего отца (тамгу). Когда посланцы Ариг-Буки привезли ему печать, он забрал ее и переметнулся к Хубилаю. Алгу, осведомленный о трудностях, с которыми столкнулся Ариг-Бука, перегруппировал свои войска и приготовился изгнать своего бывшего союзника и нынешнего врага из бассейна реки Или.

К 1264 г. Ариг-Бука оказался в безвыходной ситуации. Из-за дезертирства своих сторонников он не мог продолжать борьбу с Алгу, а отступать можно было только во владения Хубилая, который, несомненно, воспользуется случаем отомстить сопернику. Вместо этого Ариг-Бука решил сдаться. Он приехал в Кайпин (в 1263 г. переименованный в Шанду) и предстал перед Хубилаем. После некоторой заминки, вызванной неловкостью, братья обнялись и примирились. Рашид ад-дин и тут не преминул уколоть Ариг-Буку. Он рассказывает, что Хубилай утер слезы с лица брата и мягко спросил его: «Дорогой братец, кто был прав в этом споре и распре — мы или вы?» Ариг-Бука со злобой ответил: «Тогда — мы, а теперь — вы». Этим кратким диалогом Рашид ад-дин показывает неблагодарность Ариг-Буки и отсутствие у него братских чувств, которые только что столь ярко проявил Хубилай. Однако, учитывая предвзятость персидского историка по отношению к Ариг-Буке, скорее всего, этот разговор — лишь плод авторского воображения. В любом случае, Хубилай поначалу не стал подвергать брата никакому наказанию. Однако такая снисходительность оттолкнула многих его сторонников, которые считали, что Ариг-Бука и его приверженцы не должны остаться безнаказанными. Некоторые открыто высказали свое недовольство, но особое впечатление на Хубилая произвели возражения Хулагу. Тогда Хубилай, согласно Рашид ад-дину, попытался унять недовольных монголов, приказав Ариг-Буке «не показываться на его глаза целый год». Очевидно, монголы сочли это наказание слишком мягким; они требовали чистки в рядах изменников, поддержавших Ариг-Буку. Допросив Ариг-Буку и выяснив, кто побудил его оспорить права старшего брата, Хубилай объявил одним из главных вдохновителей заговора Болгая, влиятельнейшего садовника при Мункэ, и казнил его. Та же участь ждала еще девятерых важнейших приспешников Ариг-Буки.

Теперь пришло время судить самого Ариг-Буку. Однако Хубилай не захотел брать на себя ответственность за единоличное решение судьбы своего брата и созвал курилтай для суда над Ариг-Букой и, что не менее важно, для подтверждения собственного избрания на трон великого хана. Чтобы созвать монгольских правителей на курилтай, были отправлены гонцы в главные улусы в Персии, России и Средней Азии. Они привезли неутешительные ответы: все три хана нашли извинения, оправдывающие задержку с явкой на судилище. Берке, правитель монгольских владений в России, и Хулагу, хан Персии, вели междоусобную войну и не могли покинуть свои уделы. Хан Чагатайского улуса Алгу сам еще не был утвержден на престоле и потому не мог выступать судьей в деле Ариг-Буки. Впрочем, все три хана вскоре скончались. Хулагу умер в 1265 г., спустя краткое время после прибытия к нему гонцов Хубилая, а Берке и Алгу пережили его всего лишь на год. Таким образом, судьба Ариг-Буки оказалась в руках одного Хубилая.

Однако Ариг-Бука тяжело заболел и умер в начале 1266 г., избавив Хубилая от затруднений, связанных с необходимостью устраивать суд над родным братом. Его смерть пришлась как нельзя кстати и уже одним этим вызвала подозрения. Неожиданная болезнь и ее быстрое течение также наводили на размышления. Ариг-Бука был крепким мужчиной, не достигшим еще и 50 лет, и, по-видимому, не страдал никакими серьезными заболеваниями. Некоторые ученые высказывают сомнения в том, что он умер естественной смертью, а некоторые уверены в том, что он был отравлен. Конечно, само его присутствие служило постоянным напоминанием сомнительности избрания Хубилая великим ханом, и устранение бывшего противника могло способствовать укреплению стабильности во владениях его старшего брата. Однако все эти рассуждения о причинах смерти Ариг-Буки являются лишь домыслами. Имеющиеся в нашем распоряжении источники не позволяют разрешить эту загадку.

Даже одержав верх над Ариг-Букой, Хубилай не обезопасил себя от угроз со стороны других претендентов. Его права на престол не представлялись неоспоримыми. На курилтае, избравшем Хубилая, отсутствовали многие важнейшие монгольские князья. Его избрание состоялось в Кайпине, а не в Монголии, как требовалось освященной временем традицией. Когда он предпринял попытку созвать второй курилтай, три главных монгольских хана уклонились, сославшись на проблемы, возникшие в их собственных владениях. Тем не менее, они по-прежнему признавали верховенство Хубилая, а при избрании нового хана в каждом улусе спрашивали его одобрения. И все же он так и не смог избавиться от ауры иллегитимности, лежавшей на его правлении. В самом деле, некоторые его позднейшие шаги во внутренней и внешней политики, вероятно, были продиктованы желанием завоевать единодушную поддержку, которой ему столь долго не хватало.

[Ньукуус]

Перед Хубилаем, в отличие от типичного китайского императора, стояла более сложная задача поставить под контроль не только китайцев, но и монголов. Кроме того, он претендовал на более высокое положение и хотел быть повелителем вселенной, а не только императором Китая. Однако этим надеждам не суждено было сбыться. Главные монгольские улусы — Средняя Азия, Персия и Россия — начали утверждать свою независимость еще в начале его царствования. Хотя титул великого хана еще пользовался уважением, они уже уверенно стали на путь самоуправления. Так называемая Монгольская империя «разваливалась на ряд обособленных политических образований — Золотую Орду (Россия), улус ильханов (Персия), Чагатайский улус (Средняя Азия) и великое ханство Северного Китая и Монголии. Хубилай не мог рассчитывать на единодушие монгольской элиты, символом которой служил курилтай, обсуждавший важнейшие направления военных походов и провозглашавшие новых великих ханов. Тем не менее, он не довольствовался положением Китайского императора и принял все атрибуты правителей Монгольской империи, хотя под его властью в общем оставались только Китай и Монголия. Впрочем, в конце концов ему хватило благоразумия смириться с обстоятельствами и создать систему управления, рассчитанную на монгольские владения в Восточной Азии.

[Ньукуус]

Марко Поло о войне между Золотой Ордой и Хулагуидским Ираном

ГЛАВА ССХХ

Здесь описываются цари западных татар

Первым царем западных татар был Саин; был он сильный и могущественный царь. Этот царь Саин покорил Росию, Команию, Аланию, Лак, Менгиар, Зич, Гучию и Хазарию, все эти области покорил царь Саин. А прежде нежели он их покорил, все они принадлежали команам, но не были они дружны между собою и не составляли одного царства, а потому команы потеряли свои земли и были разогнаны по свету; а те, что остались на месте, были в рабстве у этого царя Саина. После царя Саина царствовал Пату, после Пату царствовал Берка, после Берки царствовал царь Монглетемур, после него — царь Тотамонгур, а потом Токтай, что теперь царствует.

Рассказали вам о царях западных татар, а расскажем потом о битве, что была между Алаем, царем левантским, и Баркою, царем Запада; скажем, из-за чего они дрались и каким образом произошла битва.

ГЛАВА CCXXI

Здесь описываются война между Алаем и Беркою и битвы, что были между ними

В 1261 г. по Р. X. произошла великая распря между Алаем (Хулагу), царем восточных татар, и Беркою (Берке), царем западным, из-за области, что была смежна тому и другому; каждому хотелось ею завладеть, и ни один не хотел уступить ее другому: почитали себя оба сильными и могущественными. Вызывали друг друга и говорили: «Пойду возьму ее и посмотрю, кто у меня ее отнимет». И после того как вызвали они друг друга на войну, собрал каждый всех своих; стали изготовляться так, как и не видано было; каждый что есть мочи старался превзойти другого.

Через шесть месяцев после вызова собрал каждый до трехсот тысяч всадников, прекрасно вооруженных всем, что, по их обычаю, нужно для войны. И когда все было готово, Алау, восточный царь, пошел в поход со всеми своими. Скакал он много дней без всяких приключений, и приехал в большую равнину между Железными вратами и Сараинским морем, и расставил в порядке свой стан на этой равнине; скажу вам по истинной правде, много было тут богатых ставок и много богатых палаток; видно было, что стан богатых людей. Решил Алау здесь поджидать Берку с его войсками. Тут он и жил, поджидая врага. А место, где он станом стоял, было на границах двух царств.

Оставим Алау и его людей, вернемся к Берке и его войскам.

ГЛАВА ССХХП

Как Барка с войском шел навстречу Алау

Изготовился Берка, собрал своих людей, и узнал он тут, что Алау со всем своим войском пошел в поход; решил он, что и ему нельзя отставать, и немедля пустился в путь. Скакал он до тех пор, пока не прибыл на большую равнину, где уже враг был; стал и он в порядке станом подле Алау, в десяти милях. Стан его был так же хорош, как и стан Алау, и так же богат, были тут шатры из золотых тканей, богатые палатки; по правде, красивее и богаче стана не видано было прежде; и было тут войска более, нежели у Алау: у Берки было более трехсот пятидесяти тысяч конных. Стали они станом и отдыхали тут два дня. Собрал тогда Берка своих людей и говорил им так.

«Славные государи, — сказал он, — вы, конечно, знаете, что с тех пор, как я царствую, любил я вас как братьев и сыновей, мудры вы, и многие из вас были со мною во многих больших битвах, и много из тех земель, чем мы владеем, вы помогали мне покорять; знайте еще: все, что мое, то и ваше, и, так как все это правда, каждый сколько есть мочи должен стараться поддержать честь; до сих пор действовали мы хорошо. Знайте, что великий и сильный Алау хочет драться с нами; и не прав он, потому что воистину вот что: правда на нашей стороне, а на его неправда, а поэтому всякий да будет уверен, что мы победим; вот еще что должно вас поддерживать — людей у нас больше, нежели у него. Мы знаем очень хорошо, что у него не более трехсот тысяч всадников, а у нас триста пятьдесят тысяч таких же хороших, да еще и лучших. По всему этому, славные государи, видите вы ясно, что мы должны победить в битве. И так как мы пришли сюда драться издалека, то через три дня хочу я дать сражение, станем действовать умно и в порядке, чтобы дело наше шло от хорошего к лучшему. Умоляю, как умею, всем быть храбрыми и действовать, так чтобы весь свет о нас заговорил. Больше этого не хочу говорить; прошу всех в назначенный день быть готовыми, действовать умно и быть храбрыми».

Замолк тут Берка и не сказал больше ничего.

Оставим его; о его деле кое-что мы рассказали. Расскажем об Алау и его войске, да и о том, что он делал, когда Берка с войском подошел близко.

ГЛАВА CCXXIII

Как Алау говорит своему войску

Рассказывают, когда Алау узнал наверное, что Берка пришел со множеством войска, собрал он на совет много умных людей, и, когда они собрались, сказал он им так.

«Милые братья, сыны и друзья, — говорил он, — вы знаете, что всю жизнь вы .мне помогали и поддерживали меня. До нынешнего помогали вы мне в моих победах, и не были мы в такой битве, где бы не побеждали, и вот мы пришли сюда драться с великим Беркою. 

Знаю я хорошо, и это правда, что войска у него столько же, как и у нас, даже больше, да хуже оно нашего. Скажу вам, по истинной правде, хоть их и много там, но с нашими добрыми молодцами мы их разобьем и прогоним. Знаем мы через наших соглядатаев, что через три дня выйдут они драться, и этому я очень рад. Прошу я всякого приготовиться к этому дню и чтобы решился он действовать так, как вы привыкли. Хочу вам сказать еще одно: лучше, уже если другое невозможно, умереть честно на поле, а не быть разбитыми; да старается всякий действовать так, чтобы честь была спасена, а враг разбит и погиб».

Тут замолк Алау.

Так-то, как вы слышали, говорили оба великие царя; ждали назначенного дня для битвы; а витязи сколько есть мочи готовили все, что нужно для битвы.

ГЛАВА CCXXIV

О великой битве между Алау и Баркою

Когда настал день, назначенный для битвы, Алау встал ранним утром и вооружил всех своих людей; умно и хорошо расставил он их и распределил, как и подобает умному человеку. Разделил он войско на тридцать отрядов, и в каждом было по десяти тысяч всадников; было у него около трехсот тысяч всадников. К каждому отряду он приставил хорошего начальника и предводителя; и, когда он устроил хорошо и умно свои дела, приказал он своим отрядам ехать на врага. Поехали по его велению воины рысцою и приехали на полпути между двумя станами; здесь они остановились и стали поджидать врага на битву. И вот так-то, как вы слышали, они поджидали врага.

Берка со своей стороны поднялся также рано со всеми своими воинами, вооружился, приготовился хорошо и умно; расставил и распределил свои отряды хорошо и умно; разделил он войско на тридцать пять отрядов, и в каждом отряде, так же как и у Алау, было десять тысяч всадников, хорошие начальники и предводители. Кончил все это Берка и приказал своим отрядам ехать вперед; славно поскакали они, да с толком, и стали в полумиле от врага; они остановились тут, постояли немного и пустились опять на врага.

И что вам сказать? За два выстрела обе стороны остановились и поджидали отряды, что отстали; было то самое лучшее и раздельное место в равнине; множество всадников могли там драться. И нужна была такая славная и большая равнина: столько воинов, как тут, нигде не билось. Было тут шестьсот пятьдесят тысяч всадников двух самых могущественных в свете людей, Алау и Берки; оба они, скажу вам, были близкие родственники, оба были императорского рода Чингисханова. 

ГЛАВА CCXXV

Еще о битве между Алау и Биркою

Стояли оба царя невдалеке друг от друга, поджидая начала битвы и с нетерпением прислушиваясь к накару. Через немного времени с двух сторон забил накар; и, как только услышали они его бой, немедля бросилась одна сторона на другую; схватились за луки, пускают стрелы и метят ими во врага. Летают стрелы с той и другой стороны, и через немного времени воздух ими так наполнился, что и неба не было видно. Видно было, как много людей падали на землю и много также коней; и должны вы этому верить: не могло быть иначе, столько стрел зараз было выпущено. Не переставали они пускать стрелы до тех пор, пока стрелы были в колчане, и вся земля покрылась мертвыми и насмерть раненными. А когда израсходовали все стрелы, схватились за мечи и палицы, бегут друг на друга и раздают удары сильные. Началась битва злая и жестокая. Жалко было смотреть. Видно было, как отсекались руки и головы; валялись на земле кони и люди мертвые; много погибло; в дурной час началась эта битва; просто жалость! Ни в одной битве не погибло столько, как тут. Крик и шум был такой, что грома Божьего не услышать. Скажу вам, по истинной правде, по мертвым телам приходилось ходить; вся земля ими была покрыта и от крови стала багровая. По истинной правде, скажу вам, давно уже не было битвы, где столько людей погибло бы, как тут. Такой тут был плач и так кричали те, что на землю пали смертельно раненные и не могли подняться. Просто жалость было смотреть! В дурной час началась битва для той и другой стороны. Много жен стали вдовами, и много детей — сиротами. Показали они, что добра друг другу не желают и враги смертельные.

Царь Алау и в драке сильный, отличился в этой битве, показал себя способным землею владеть и венец носить. Совершал он великие воинские подвиги, своих воинов поддерживал; видят они, что царь их действует так хорошо и смело, мужаются они. Поистине был то удивительный воинский подвиг; изумлялся всяк, кто видел это, и друг, и враг; казался Алау не человеком, а молнией и бурею. Так-то, как вы слышали, действовал Алау в битве.

ГЛАВА CCXXVI

Как Барка действует храбро

Скажу вам, как Берка также отличился. Действовал он хорошо и был храбр; действовал поистине так, что весь свет его хвалил; но в этот день ничего из его храбрости не вышло; люди его все померли, да были поранены и на землю повергнуты, и стало ему невтерпеж. А потому, когда битва продлилась до вечерни, Берка и его воины не могли больше терпеть, приходилось им оставить поле битвы.

И что вам сказать? Когда не могли они более терпеть, пустились они бежать, сколько есть мочи погоняли коней; а Алау и его воины увидели, что враг побежал, и пустились им вслед; гонят их, бьют и убивают, злодействуют так, что жалость было глядеть. Погнались немного, да и перестали, повернули к своим ставкам. Снимают вооружение, раненых омывают и перевязывают. Устали они и утомились так, что никто не хотел более биться и все хотели отдохнуть. Утомленные и усталые отдыхают они в эту ночь; а когда утро настало, приказывает Алау, чтобы все тела, свои и вражеские, были сожжены; и тотчас же его веление исполняется.

И после того как все это было сделано, Алау возвращается в свою сторону с теми, кто уцелел в битве. Знайте, хоть он и победил, а много у него народу погибло; но воистину у врага побито было еще больше. Погибло в этой битве столько, что кто услышит, так и не поверит.

Так-то, как вы слышали, произошла эта битва и Алау победил.

[Ньукуус]

Ал-Джуджани "Табакат-и-Насири"

Сейид Ашраф-ад-дин рассказывал, что по смерти Бату-хана остался сын его Сартак, чрезвычайно жестоко и несправедливо обращавшийся с мусульманами. Сартак (этот) из страны Кипчакской и Саксинской отправился ко двору Менгу-хана, чтобы по милости Менгу-хана сесть на место отца (своего) Бату. Когда он дошел до тамгачских земель Менгу-хана, (то последний) приняв его, отпустил его с почетом восвояси. Приближаясь к своему дяде Берка-хану, он (Сартак) отказался (от посещения его), свернул с дороги и не пошел к своему дяде. Тогда Берка-хан отправил людей к Сартаку (сказать ему): "Я заступаю тебе место отца; зачем же ты проходишь точно чужой и ко мне не заходишь?" Когда .посланные доставили Сартаку весть Берка-хана, то проклятый Сартак ответил: "Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманское (для меня) несчастие". Да проклянет его аллах многократно! Когда такая неподобающая весть дошла до того мусульманского царя Берка-хана, то он вошел один в шатер, обмотал шею свою веревкой, прикрепил цепь к шатру и, стоя, с величайшею покорностью и полнейшим смирением плакал и вздыхал, говоря: "Господи, если вера Мухаммедова и закон мусульманский истинны, то докажи мою правоту относительно Сартака". Три ночи и три дня он таким образом рыдал и стонал, совершая обычные обряды, пока (наконец) на четвертый день проклятый Сартак прибыл в это место и умер. Всевышний наслал на него болезнь желудка, и он (Сартак) отправился в преисподнюю. Некоторые рассказывали так: заметив на челе Сартака признаки возмущения, Менгу-хан тайком подослал доверенных людей, которые отравили проклятого Сартака, и он сошел в ад. Берка-хан женился на жене Бату; из рода Туши-хана было всего 15 сыновей и внуков, (но) все они отошли в геенну и (потом) все царство поступило в распоряжение Берка-хана. По благодати мусульманства перешли во власть его земли кипчакские, саксинские, булгарские, саклабские и русские, до северо-восточных пределов Рума, Дженда и Хорезма.

В другом месте Джузджани говорит, что Берка-хан принял ислам из рук Сейф-ад-дина Бахарзи. Рассказывая о взятии монголами Багдада, он сообщает следующее: "Когда эмир Абу-Бекр (сын багдадского халифа ал-Мустасима) вышел и прибыл в лагерь Хулаву (Хулагу), то все его войско — неверные и мусульмане, устроило (торжественную) встречу и соблюло обычаи почетного приема. По прибытии его во дворец Хулаву, последний шагов на сорок вышел ему навстречу, оказал ему почет и, усадив его против собственного места, присел перед эмиром Абу-Бекром на колени уважения и сказал: «Я пришел выразить покорность и намерен подчиниться. Берка, дядя мой, принял мусульманство из рук шейха Сейф-ад-дина Бахарзи Сахури (?). Я также хочу сделаться мусульманином и спросил своих эмиров, кто самый великий из мусульман. Они указали мне на его величество халифа. Я пришел (сюда), чтобы принять мусульманство из рук повелителя верующих»". Далее, Джузджани говорит: "Он (Хулаву) забрал все сокровища багдадские, исчисление и счет которых не могут быть начертаны пером и не поддаются человеческому определению. Из денег, драгоценных камней, редкостей и дорогих украшений он все увез в свой лагерь... Кое-что, в виде подарка и доли, отослал к Берка, мусульманину, а часть утаил. Люди, заслуживающие доверия, рассказывали следующее: «То, что дошло до Берка, последний не принял, умертвив послов Хулаву. По этой причине возникла вражда между Берка и Хулаву»".

 

[Ньукуус]

ИМПЕРИЯ ЮАНЬ

Ошибки управления и реакция китайцев

1279 год стал поворотным пунктом в царствовании Хубилая. До этого времени практически все его начинания были успешными. И хотя до сих пор его правление нельзя было назвать победным шествием, тем не менее, Хубилай не испытывал горечи серьезных поражений. До восшествия на престол он сумел так хорошо наладить управление своим уделом, что завоевал доверие подданных-китайцев и обеспечил бесперебойную выплату налогов и исполнение повинностей. Поход на Да-ли в юго-западном Китае увенчался полным успехом. Заручившись поддержкой группы способных и преданных советников, помогших ему организовать административную систему, он уже был готов возглавить более крупное государство. Он председательствовал на диспуте между буддистами и даосами, имевшем важное внутриполитическое значение. Таким образом, еще до вступления на трон великого хана Хубилай проявил себя как прекрасный администратор, военачальник и знаток китайской культуры. Все эти качества впоследствии сослужили ему хорошую службу.

Став великим ханом, Хубилай продолжил неуклонно преследовать свои цели. Он подавил всякое сопротивление, в том числе преодолев противодействие со стороны младшего брата. Со своими советниками он создал правительство, устроенное по китайскому образцу, но не связанное китайскими идеалами и формами. Обе столицы — Шанду и Даду — были прекрасно спланированными, функциональными и красивыми городами. Благодаря тщательно выверенной политике император завоевал расположение большинства религиозных вождей в своих владениях. Он утвердил свою власть над Монголией и Кореей, понизил военную угрозу, исходившую от его главного врага в Средней Азии, и завоевал остававшуюся независимой часть Китая. Хубилай оказывал покровительство искусствам и ремеслам, нанимая самых даровитых мастеров, которые производили превосходные изделия для двора, монгольской элиты и внешней торговли. Самой крупной неудачей Хубилая стало вторжение в Японию, но он мог списать ее на стихийное бедствие, ужасную бурю, рассеявшую его войска. Кроме того, он собирался отомстить японцам за досадное и, с его точки зрения, временное отступление. Провал японского похода объяснялся, по его мнению, простым невезением. За исключением этого первые два десятилетия правления Хубилая, по-видимому, протекали вполне благополучно.

Однако в данном случае видимость была обманчивой. В глубине крылись серьезные проблемы, которые могли выйти на поверхность при соответствующем стечении обстоятельств, особенно в случае, если бы Хубилая постигла неудача в каком-либо значительном внешне или внутриполитическом предприятии. Некоторые ученые-конфуцианцы, положение которых при Хубилае пошатнулось, не были согласны с понижением в статусе. Недовольство императором еще более усилилось после покорения Южной Сун. Конфуцианцы в Северном Китае уже успели приспособиться к новой власти, поскольку Ляо и Цзинь, с X века частично или полностью контролировавшие территорию Северного Китая, были чужеземными династиями, привлекавшими китайских чиновников к управлению страной. Однако ученые на юге Китая не привыкли к иноземной власти, и многие отказывались вступать в сотрудничество с монголами. Они ушли из политической жизни и заняли выжидательную позицию, рассчитывая, что созданная монголами система падет под тяжестью собственных слабостей.

После 1279 г. стал сдавать и сам Хубилай. Ему было уже под семьдесят, и здоровье его ухудшилось. Он страдал от подагры и с трудом ходил. Он потолстел и стал много пить. Эти проблемы личного свойства сказывались и на политической атмосфере.

 

Ахмед и финансовые трудности

 

Самую сложную проблему представляло собой состояние финансов. Политика, проводившаяся Хубилаем в первые два десятилетия его царствования, вовлекла его в большие расходы. Существенных вложений средств требовало строительство столичных городов Шанду и Даду. Покровительство искусствам также обходилось недешево, а еще более дорогостоящие увеселения, пиры и охоты поглощали все большую часть доходов. Устройство почтовых станций, строительство дорог, поддержка сельского хозяйства и общественные работы также были расходной статьей.

Однако стоимость военных походов превосходила все прочее. Войны с Ариг-Букой и подавление мятежа Ли Таня укрепили позиции Хубилая. Военная помощь корейскому правителю и поход Номухана против Хайду в Среднюю Азию были предприняты для защиты границ. Завоевание Южной Сун, правители которой упорно отклоняли все мирные предложения и отказывались признать верховную власть монгольского хана, обеспечило контроль над важнейшими областями страны. Эти походы обходились дорого, но политические дивиденды возмещали убытки. Вторжение в Японию не выглядело столь необходимым, а затраты на него было нелегко оправдать. И все же Хубилай, как истинный монгол, должен был отомстить японцам, нанесшим удар по его престижу и отказавшимся признать его верховным правителем, пусть и номинально. Общественные работы, строительство и военные походы было невозможно продолжать без дополнительных доходов.

Чтобы собрать нужные суммы, Хубилай прибег к помощи мусульманина Ахмеда, сделав его финансовым советником. В данном случае Хубилай просто продолжил политику своих предшественников Угэдэя и Мункэ, назначавших мусульман на губернаторские посты и доверявших им управление финансами. О жизни и карьере Ахмеда до его возвышения почти ничего неизвестно. Мы знаем лишь, что он родился в Средней Азии в городе неподалеку от современного Ташкента. Династическая история Юань называет его имя в числе «трех подлых министров» (двумя другими были Сангха и Лу Шижун). Как китайские, так и западные источники обвиняют его в угнетении китайцев. Марко Поло полагал, что Ахмед «околдовал» Хубилая своими «заклятьями». По словам Марко Поло, благоволение Хубилая позволило Ахмеду скопить состояние и удовлетворять свои прихоти. Он рассказывает, что «кроме того, не было красивой женщины, которой, если только она ему понравилась, он не овладел бы; незамужнюю он брал в жены, а то иначе принуждал отдаваться его желаниям. Как прослышит он, что у такого-то красивая дочка, были у него его сводники, шли они к отцу девушки и говорили ему: "Что скажешь? Вот у тебя дочь, отдай ее замуж за баило, т.е. за Ахмаха (называли его баило, по-нашему наместник), а мы устроим, что даст он тебе такое-то управление или такое-то назначение на три года". Таким-то образом тот человек отдавал ему свою дочь».

В защиту Ахмеда следует сказать, что, как ему было ясно, судить о его делах будут по доходам, собранным для двора. Чем больше средств он собирал, тем выше был его престиж, власть и богатство. Согласно китайским летописям, он злоупотреблял своей властью и взвалил на китайцев невыносимое бремя налогов. Конечно, он использовал свое положение, но следует помнить, что его обвинителями (то есть теми, кто составлял китайские летописи) были чиновники, недовольные его политикой.

Главные цели Ахмеда на посту министра финансов заключались в переписи всех налогоплательщиков, введении государственной монополии на некоторые товары и повышении налоговых сборов. С 1262 г., когда он получил должность в Главном Секретариате, до своей смерти в 1282 г. он руководил государственной финансовой администрацией. Одной из первых задач перед ним стояла регистрация и учет всех подлежащих налогообложению хозяйств, не включенных в прежние налоговые списки. В 1261 г. в Северном Китае в налоговых списках значилось 1418499 хозяйств; к 1274 г. их число увеличилось до 1967898. Была введена регулярная система земельной таксации. Кроме того, доход с налогов, выплачиваемых купцами, вырос с 4500 слитков серебра в 1271 г. до 450000 слитков в 1286 г. (в первом случае не учитываются налоги с торговцев в Южном Китае, которые включены во второй показатель; тем не менее, следует отметить значительный рост доходов как на севере, так и на юге). Ахмед также попытался использовать для увеличения прибылей государственные монополии. Он ввел квоты на монополизированные товары, которые должны были передаваться правительству. Например, на Чжуньсюйчжоу в Хэнани была наложена квота в 1037070 катти (цзинь) железа, из которых 200000 катти должны были идти на изготовление сельскохозяйственных орудий и продаваться земледельцам в обмен на зерно. Доходы с соляной монополии возросли с 30000 тинов в 1271 г. до 180000 тинов в 1286 г. В 1276 г. Ахмед запретил частное производство медных орудий, закрепив это право исключительно за правительством. Еще до этого он ввел государственные монополии на чай, алкоголь, уксус, золото и серебро — самые доходные виды товаров. Для надзора за рабочими и торговцами, задействованными на этих монополиях, и для предотвращения частной перепродажи были учреждены контрольные управления (тицзюй сы). Коротко говоря, действия Ахмеда обогащали государственную казну.

Тем не менее, китайские источники настойчиво обвиняют его в преследовании личной выгоды и в игнорировании, если не поощрении, злоупотреблений. Согласно этим источникам, он обладал такой властью, что мог использовать свое положение в собственных целях. Так как стоимость золота и серебра не была фиксированной, Ахмед имел возможность манипулировать ценами и извлекать прибыль. Его политика, включая постоянный выпуск бумажных денег, вынуждала многих китайцев, а также иностранцев, живущих в Китае, копить золото и серебро, в результате чего они теряли доверие к бумажным деньгам. Подобное недоверие неизбежно вело к инфляции, которой способствовало также увеличение объема денежной массы, выпускаемой правительством. Цены на товары, находившиеся в государственной монополии, на протяжении 1270-х гг. неуклонно росли, и Ахмед пользовался этой неустойчивостью для собственного обогащения. Ответственность за такую политику, проводимую государственными монополиями, распространявшимися на чай, соль, железо и другие товары, часто возлагалась на Ахмеда. На данной стадии изучения проблемы сложно и, по-видимому, практически невозможно оценить справедливость этих обвинений. Но даже если они преувеличены, безусловная поддержка, которую Хубилай оказывал своему министру финансов, подрывала престиж императора в глазах китайских подданных.

Китайские источники также осуждают Ахмеда за кумовство. Из одиннадцати человек, назначенных им на посты руководителей государственных монополий, четверо точно были мусульманами, а относительно одного сведения расходятся. Главные должности по финансовому ведомству в правительстве занимали мусульмане и другие иностранцы. К управлению финансами привлекались и некоторые китайцы, но обычно они получали низшие посты. Одно из самых тяжелых обвинений в адрес Ахмеда заключалось в том, что он стремился доставить важнейшие должности в правительстве своим неопытным и, возможно, несведущим и неспособным сыновьям. Ему удалось добиться назначения своего сына Масуда на должность даругачи в торговом центре Ханчжоу, тем самым закрепив за своей семьей надежный источник огромных доходов. Однако попытка Ахмеда обеспечить другому сыну Хусейну пост интенданта в Даду натолкнулась на противодействие. Правый министр Аньтун заявил, что Хусейн не обладает выучкой, необходимой для отправления таких обязанностей. По-видимому, этот довод прозвучал для двора неубедительно, и Хусейн продолжил успешную карьеру, к 1279 г. получив важный чин в Цзянси. В 1270 г. Ахмед приложил все усилия, чтобы получить военную должность для еще одного сына. Этому назначению сопротивлялся знаменитый конфуцианец Сюй Хэн, но Ахмеду удалось добиться своего.

Подобное противодействие пробуждало свойственные Ахмеду мстительность и раздражительность. Он с презрением относился к большей части конфуцианцев и буддистов-советников Хубилая, которые резко расходились с ним во взглядах на государственную политику. Ши Тяньцзэ, Лянь Сйеянь и другие ближайшие советники императора не раз выступали против налоговой системы, введенной Ахмедом, утверждая, что новые налоги ложатся на китайское население невыносимым бременем. Они обвиняли его в том, что он извлекает из своего положения личную выгоду, а также питает вероломные замыслы и отличается льстивым характером. В ответ Ахмед обвинил некоторых из них в казнокрадстве и недостойном поведении. Китайские источники утверждают, что Ахмед возвел ложные обвинения на одного из своих противников — Цуй Биня, чиновника из Цзянхоя, донеся на него, будто тот разворовывает государственное зерно, и добившись от императора приказа предать его смертной казни. Можно ли доверять источнику в данном конкретном случае или нет, но многие противники Ахмеда в 1270-х гг. действительно ушли с государственной службы. В отличие от Цуй Биня, большинство не подверглось ни заключению в тюрьму, ни казни; некоторые ушли по собственному желанию. Конфуцианский ученый Сюй Хэн, убедившись в невозможности ограничить власть Ахмеда, перестал активно участвовать в придворной жизни и стал Начальником Государственного Училища (Гоцзы цзянь). Конфуцианец-уйгур Лянь Сисянь подал в отставку после того, как Ахмед обвинил его в казнокрадстве, прелюбодействе и прочих грехах. К счастью для Ахмеда, многие советники Хубилая в 1270-х гг. умерли своей смертью: Лю Бинчжун в 1274 г., Ши Тяньцзэ в 1275 г., Чжао Би в 1276 г., Яо Шу в 1279 г. и Доу Мо в 1280 г. С уходом из жизни этих оппонентов Ахмед приобрел при дворе еще больше могущества. Впрочем, он был враждебно настроен не только к конфуцианцам. У него были натянутые отношения также с буддийскими и даосскими вождями. Таким образом, смерть Пагба-ламы в 1280 г. избавила его еще от одного влиятельного соперника. Указы Хубилая от 1281 г., ограничивавшие даосов (которые мы будем обсуждать ниже), также способствовали повышению престижа Ахмеда.

Сведения о карьере и личных качествах Ахмеда, которые мы черпаем из персидских источников, отличаются от китайских суждений. Рашид ад-дин пишет, что Ахмед с честью прослужил визирем около 25 лет. Он удостаивается похвал за расширение китайской торговли с мусульманским миром и, вероятно, за защиту мусульман в Китае. Мусульманские летописи не упоминают обвинений в непотизме, угнетении китайцев и преследовании личных выгод, которые выдвигаются в китайских источниках. Впрочем, если смотреть под другим углом, китайские обвинения представляются не столь серьезными. Продвижение родственников и единомышленников на правительственные посты выглядит вполне разумным, так как чтобы победить оппозицию и беспрепятственно проводить выбранную линию, Ахмеду требовалась влиятельная поддержка. Создание подобных групп осуждалось китайскими мыслителями, но Ахмед прекрасно понимал, что ему не достичь успеха, если не ввести в состав бюрократии своих сторонников, большинство которых были мусульманами. Возможно, он действительно угнетал китайцев, как утверждают китайские историки, устанавливая тяжелые налоги и высокие цены на необходимые товары, монополизированные правительством. Однако его положение при дворе, не говоря уже о возможных наградах и повышениях, зависело от его способности удовлетворить ненасытный аппетит монголов, требовавших увеличения прибылей. В его защиту можно было бы сказать, что он был всего лишь орудием монгольского двора, нуждавшегося в росте доходов.

Это вовсе не говорит о том, что он не был заинтересован в достижении собственных целей и получении наград. Несколько раз он предпринимал попытки увеличить свою власть и занять более высокое положение. В 1262 г. он получил назначение в Секретариат, а спустя два года стал заместителем начальника в этом ведомстве. Ученые конфуцианцы, опасавшиеся чрезмерного возвышения Ахмеда, склонили Хубилая к мысли, что во главе Секретариата должен стоять человек из высших кругов. В конце концов Секретариат был передан в ведение Чжэнь-цзиня, сына Хубилая, и это назначение пресекло возможные устремления Ахмеда использовать Секретариат в качестве опоры для укрепления своей власти. В 1271 г. Ахмед вновь попытался расширить свои полномочия. Ему удалось добиться поста Управляющего Верховным Секретариатом (Шаншу шэн), однако значительное число влиятельных лиц выражало сомнения в необходимости такого органа. Через два года это учреждение было упразднено, и Секретариат вернул себе функции важнейшего административного ведомства в правительстве. Несомненно, Ахмед стремился увеличить свое благосостояние, пользуясь положением. Конечно, тем же способом обогащались и многие китайцы. Стоить ли винить в этом одного лишь Ахмеда?

В любом случае, против финансовой политики Ахмеда сформировалась оппозиция, состоявшая из влиятельных придворных-китайцев. Немаловажную роль сыграло и то обстоятельство, что к оппозиции присоединился Чжэнь-цзинь, презиравший Ахмеда и противодействовавший назначению его сыновей и родственников на высокие должности. На ту же сторону стали и прочие представители монгольской правящей элиты, опасавшиеся усиления Ахмеда. Вечером 10 апреля 1282 г., когда Хубилай находился не в Даду, а в своей второй столице Шанду, группа заговорщиков-китайцев выманила Ахмеда из дома и убила его. Вскоре после этого Хубилай вернулся в Даду и казнил участников заговора. Однако за несколько месяцев китайские советники убедили императора в вероломстве и казнокрадстве Ахмеда. Их обвинения отчасти основывались на свидетельствах, обнаруженных после смерти министра финансов. В доме Ахмеда был найден драгоценный камень, подаренный Хубилаю для украшения короны. Могли ли эту драгоценность подбросить Ахмеду враги? Если нет, почему его жена и сын не перевезли камень в более безопасное место? Почему правительственные чиновники обнаружили его с такой легкостью? Почему Ахмед держал его у себя дома? Эти свидетельства против Ахмеда наводят на подозрения. Возможно, он действительно расхищал государственное и императорское имущество, но следует помнить о том, что его обвинителями выступали чиновники-китайцы, противники проводимой им финансовой политики. Как бы то ни было, улики произвели на Хубилая впечатление, и великий хан приказал эксгумировать труп Ахмеда и повесить его на столичном базаре; затем его положили на землю и прогнали по нему повозки, и, наконец, отдали собакам. Несколько сыновей Ахмеда были казнены, его имущество конфисковано, а большинство чиновников, назначенных на их посты Ахмедом, уволены.

И все же устранение Ахмеда не разрешило финансовых проблем, которые испытывал двор. После его смерти необходимость повысить уровень доходов проявилась еще более настоятельно. Хубилай снарядил несколько провальных походов в Японию и Юго-Восточную Азию. На эти авантюры, как и на другие крупные проекты, ему требовались громадные средства. Поэтому финансовые проблемы не исчезли, и уже вскоре Хубилаю вновь пришлось прибегнуть к помощи иностранцев в вопросах налогообложения. Одновременно к началу 1280-х гг. стала ощущаться утрата самых доверенных советников-китайцев, которые один за другим уходили из жизни на протяжении 1270-х гг. Умерли почти все китайские ученые, которых он обхаживал со всей возможной любезностью и нанимал на службу. Хотя китайские исторические источники, несомненно, склонны преувеличивать роль и влияние этих приближенных на Хубилая, очевидно, что они пользовались его безусловным доверием как во время царствования, так и до его восшествия на престол. Смерть лишила императора надежных и верных китайских советников. Теперь у советников-иностранцев были развязаны руки, а капризы самого великого хана не наталкивались ни на малейшие ограничения. Возможно, череда смертей вселяла в Хубилая мысли о том, что и он не вечен. В большинстве своем умершие принадлежали к тому же поколению, что и Хубилай, а некоторые были моложе. Несомненно, с этих пор императора стали посещать раздумья о смерти. Источники сходятся в том, что приблизительно в это время в характере Хубилая появилась некая отстраненность. Он начал терять интерес к государственным делам, поскольку у него осталось мало доверенных советников, с которыми он мог бы обсуждать политические вопросы. Его отстранение стало особенно заметно в конце 1280-х гг. Важные решения принимались чиновниками, часть которых не отличалась кристальной честностью и талантами, а также членами императорской семьи и свиты.

Интеграция Южной Сун

 

Прежде чем Хубилай начал выпускать власть из рук, он предпринял попытку справиться с одной из самых серьезных проблем и включить территорию Южной Сун в политическую и экономическую систему, которую он установил в Северном Китае. При этом он столкнулся с теми же финансовыми затруднениями. Войны между монголами и Южной Сун нанесли урон как землям, так и имуществу в Южном Китае. Экономические институты Сун отличались от северных, поэтому возникла необходимость подогнать их под общую структуру. Если Хубилай хотел достичь своих политических и экономических целей, он должен был создать единый и централизованный Китай.

Сначала Хубилай направил свои усилия на то, чтобы снискать доверие новых подданных. Он отпустил многих плененных сунских солдат и гражданских лиц. Свободу получили несколько десятков тысяч или, может быть, даже несколько сотен тысяч заключенных. Хубилай был полон решимости внушить южным китайцам мысль, что они являются не населением завоеванной страны, а почти равноправными гражданами или подданными монголов в едином Китае. Карательные меры только оттолкнули бы жителей Южной Сун, отдалив объединение обеих частей Китая. Поэтому указы и решения Хубилая были направлены на восстановление Южного Китая и сохранение многих традиционных черт южной экономики. Например, он запретил своим соплеменникам охотиться на пахотных землях. Он также приказал обустроить на юге амбары для хранения запасов зерна на случай неурожая при стихийных бедствиях, засухах или других непредвиденных обстоятельствах. Таким образом — он вновь давал южным китайцам понять, что не собирается уничтожать их сельскохозяйственную экономику.

Самым важным знаком для них явилось то обстоятельство, что Хубилай не стал вмешиваться в уже существовавшую систему долгов и обязательств. Как отметил один ученый, введенная им новая система не вносила коренных изменений в социальную структуру, подобных тем, которые были опробованы на севере. Император в общем и целом не конфисковал земли у главных южнокитайских землевладельцев и подтвердил их права и полномочия на местном уровне. Взамен он ожидал и обычно получал поддержку крупных землевладельцев в охране порядка и сборе налогов. Хубилай и его правительство не подрывало власть и права землевладельцев и чиновников в Южном Китае; монголы просто составили верхушку иерархической лестницы. Таким образом, юг претерпел меньше изменений, чем север. Крупные землевладельцы играли на юге гораздо более существенную роль, и Хубилай счел за лучшее не восстанавливать против себя этот могущественный слой. Он конфисковал некоторые земли, но по большей части только у тех китайцев, которые наотрез отказывались сотрудничать с монголами. Кроме того, конфискованные земли часто использовались к общественной выгоде. На части таких земель правительство основывало военные поселения (туньтянь) для защиты южных границ. Наконец, Хубилай отпускал часть дохода с этих владений на выплату жалования южнокитайским чиновникам.

Экономические требования монголов также не были слишком обременительными. Земельные налоги, которыми облагались китайцы, были относительно мягкими и в тяжелые времена отменялись. Как и на севере, монголы возлагали надежды на шэ, полагая, что они будут способствовать восстановлению сельского хозяйства. Южные шэ, подобно северным, имели в своем распоряжении амбары с зерном для благотворительных целей, которое распределялось среди неимущих. Это может служить еще одним примером неослабевающих усилий, которые монголы прилагали, чтобы завоевать доверие всех слоев южнокитайского общества. Как и на севере, на юге Хубилай также ввел государственные монополии на соль, чай, алкоголь и некоторые другие товары, но цены на эти продукты оставались достаточно необременительными.

Главным свидетельством того, что Хубилай стремился скорее поддержать, чем подорвать южную экономику, является его политика в вопросе бумажных денег. В сунском Китае существовала своя система бумажных денег, которую теперь следовало включить в юаньскую. Завоевание Южной Сун нанесло серьезный удар по сунской бумажной валюте, которая полностью бы обесценилась, если бы монголы не оказывали ей некоторую поддержку. И все же объединение страны требовало введения единой денежной системы. Южные деньги хуэйцзы не могли сосуществовать с чжунтун, ходившими на севере Китая. Некоторые советники Хубилая предлагали ему просто объявить сунские деньги недействительными. Подобный шаг произвел бы хаос в южнокитайской экономике и разорил бы многих купцов и землевладельцев. Однако Хубилай избрал другой путь, который не наносил ущерба экономическим интересам южных китайцев. Он позволил им обменять хуэйцзы на северные деньги за несколько лет. Северная валюта в таком случае должна была постепенно вытеснять хуэйцзы. Если бы монголы отказались принимать хуэйцзы или потребовали их немедленного изъятия из обращения, сунская экономика была бы, несомненно, разрушена. Хубилай предотвратил экономический крах, который грозил Южному Китаю.

Еще одним свидетельством того, что Хубилай стремился восстановить благосостояние юга, может служить поддержка, которую он оказывал морской торговле. В общем и целом это было продолжением его политики по расширению внешней торговли. Как мы уже указывали, Хубилай увеличил число Управлений Морской Торговли. Он открыл южнокитайские порты для купцов из многих заморских стран. Торговля стала развиваться быстрыми темпами, и в Китай стали поступать различные товары, способствовавшие процветанию южных провинций. Меры, принимавшиеся Хубилаем и монголами, не следует целиком и полностью относить на счет альтруизма, поскольку правительство собирало с внешней торговли хорошие налоги, а также получало для двора полезные и редкие товары. Поддержка сельского хозяйства и постепенный перевод хуэйцзы в юаньскую денежную систему сулили существенные прибыли в будущем.

Несмотря на усилия Хубилая, враждебность населения Южного Китая к монголам не проходила. В некоторых южных областях вспыхивали восстания. Некоторые южные военные части отказывались складывать оружие. В 1279 г. Чэнь Гуйлун ввел остатки сунских войск, насчитывавшие, по сведениям китайских источников, «несколько десятков тысяч человек» в Цзяннань, подняв мятеж против монголов. Хубилаю и монгольской армии понадобилось два года, чтобы подавить восстание, захватить Чэня и обезглавить (если доверять китайским летописям) 20000 мятежников. В 1284 в Гуандуне поднялись менее значительные волнения, в которых приняло участие всего 10000 человек и которые монголы подавили без труда. Следующее восстание в Фуцзяне потребовало от монголов большего напряжения сил для восстановления контроля над этой областью. Для борьбы с мятежниками было задействовано 100000 монгольских солдат. Однако установить полный порядок в южных провинциях так и не удалось, и мятежи продолжали вспыхивать во все время царствования Хубилая. Многие южане не могли примириться с монгольской властью. Это непрекращающееся сопротивление вынудило Хубилая в 1289 г. издать указ, запрещающий жителям Цзяннани иметь луки и стрелы. Спустя десять лет после покорения Южной Сун Хубилай все еще считал необходимым уничтожать оружие на этой так называемой «завоеванной территории». Он был также вынужден держать на юге гарнизонные войска, особенно в городах.

Несмотря на все это, Хубилай проявлял по отношению к врагам снисхождение. Как сообщают китайские источники, он время от времени отпускал из тюрем многих плененных мятежников.

Ученая конфуцианская элита заняла, как мы уже отмечали, двойственную позицию в вопросе о сотрудничестве с монголами. Перед ней была открыта возможность присоединиться к новым правителям и попытаться подчинить своему влиянию этих «варваров». Или же, храня верность свергнутой династии, ученые могли проявлять свое неприятие нового режима, отказываясь сотрудничать с Хубилаем и его двором. Уходя в оппозицию по культурным или национальным причинам, они располагали рядом вариантов. Некоторые удалялись из общественной жизни, переходя в сферу частных интересов, включая живопись и драматургию. Некоторые отказывались служить монголам под предлогом того, что «варварам» чужда китайская цивилизация и ученость. Некоторые основывали особые ученые учреждения, чтобы заниматься наукой, одновременно избегая соприкосновения с завоевателями. Некоторые оказывали монголам активное сопротивление. В целом, хотя несколько ученых из Южной Сун заняли важные правительственные должности, Хубилаю не удалось привлечь на свою сторону большинство влиятельных и выдающихся южных ученых. Хотя император предоставил южнокитайским интеллектуалам значительную свободу выбора, требуя лишь исправной уплаты налогов, он не сумел завоевать у них то доверие, которым он пользовался в Северном Китае.

Великий Канал

 

Когда положение на юге частично зашло в тупик, Хубилай обратился к нуждам основных областей. Его главная забота заключалась в обеспечении севера продовольствием. Этот вопрос постоянно вставал еще со времен династии Суй (589-617 гг.). Северный Китай был вынужден подвозить зерно из более плодородных районов Южного Китая. Построив столицу в Даду и организовав систему управления этим регионом, Хубилай должен был наладить бесперебойные поставки зерна в новый город. Наилучшим способом представлялись лодочные перевозки с юга на север, но были возможны два варианта. Можно было везти зерно либо вдоль восточного морского побережья, либо по Великому Каналу, древнему пути на север. У каждого варианта были свои сторонники, и их предложения позволяют нам понять, какое давление оказывалось на Хубилая и как он реагировал на него в последние годы своего правления.

Учитывая возросшую военно-морскую мощь и покровительство внешней торговле, сам Хубилай, несомненно, предпочел бы морской путь. Чжу Цин и Чжан Сюань, китайские пираты, сотрудничавшие с Баяном во времена походов на Южную Сун, выступали за доставку риса на север по морю. Зимой 1282 г. им было поручено перевезти вдоль берега значительное количество риса.

Они вышли из Янчжоу на 140 кораблях, загруженных рисом, и, обогнув полуостров Шаньдун, прибыли в пункт назначения, северный порт Чжигу, весной 1283 г.

Они сохранили в целости и сохранности более 90 процентов риса и потеряли в бурных прибрежных водах только шесть судов. Такой выдающийся успех, естественно, повышал шансы на то, что Хубилай вынесет решение в пользу морского пути. К 1284 г. Хубилай потребовал либо упразднить правительственное Главное Управление Перевозки Зерна (Цаоюнь сы), которое он учредил для исследования маршрутов поставок внутри страны, либо по крайней мере перевести на другие посты некоторых чиновников этого ведомства. При дворе разгорелись ожесточенные диспуты и плелись сложнейшие подковерные интриги, но наконец Хубилай издал указ, которым отводил перевозкам внутри страны второе место. Сам Хубилай присутствовал на нескольких диспутах и задавал вопросы, но, по-видимому, не принимал активного участия в обсуждении.

Таким образом, предпочтение было отдано морскому пути. В 1285 г. пираты Чжу и Чжан получили выгодный контракт на перевозку зерна с юга на север. Они воспользовались этим к собственной выгоде, став двумя богатейшими и влиятельнейшими людьми в юго-восточном Китае. Вероятно, двор продолжал бы закрывать глаза на махинации, если бы на север, а в особенности в область Даду, доставлялось достаточное количество зерна. Однако невезение, принявшее форму урагана, потопившего часть флота и вызвавшего наводнение в Северном Китае, которое привело к неурожаю, подорвало авторитет Чжу и Чжана и вселило в императорский двор временное недовольство морским путем.

Первый министр Хубилая Сангха, позднее занесенный летописцами в число «трех подлых министров», был главным сторонником перехода к речным маршрутам поставок. Он предложил удлинить Великий Канал почти до самого Даду. Этот проект подразумевал строительство канала длиной в 135 км от Циннина до Линьцина в провинции Шаньдун; из Линьцина товары можно было перевозить по реке Вэйхэ до Чжигу, находившийся неподалеку от Даду. По этому проекту зерно можно было доставлять от Янцзы прямо в столицу Хубилая. Поддержка со стороны Сангхи означала, что проект будет начат и завершен в самые сжатые сроки. К февралю 1289 г. был прорыт и открыт для судоходства новый канал, в продолжение старого, получивший название Хуэйтун. Однако издержки были огромными; на строительстве было задействовано три миллиона рабочих, и правительство потратило невообразимые суммы денег. Но и когда строительство было окончено, поддержание канала в рабочем состояние обходилось крайне дорого. В сущности, он был недостроен и не мог пропускать большие суда. Еще один удар по проекту нанесло падение и казнь Сангхи (о которой мы поговорим ниже), главного его покровителя, в августе 1291 г. Без сильной поддержки при дворе на обслуживание канала просто не выделялось необходимых средств. Как мы увидим, к этому времени здоровье Хубилая уже ухудшилось, и он едва ли был способен принимать участие в обсуждениях государственных дел. Только решительный и могущественный министр мог обеспечить выполнение этих проектов.

В любом случае, громадные затраты, несомненно, усугубляли проблемы с налогами, которые начал испытывать монгольский двор в 1280-х гг.

Таким образом, оба пути доставки зерна оказались крайне затратными. С одной стороны, если перевозить зерно по морю, нужно было выдавать большие суммы Чжу Цину и Чжан Сюаню для закупки зерна на юге и на содержание флота. Расширение Великого Канала, с другой стороны, требовало больших вложений средств на строительство и обслуживание. Такие затраты, естественно, не облегчали финансового положения монгольского двора и вводили Хубилая в еще большую зависимость от советников по финансам.

 

Финансовая политика Лу Шижуна

 

Одним из таких советников был Лу Шижун, пользующийся дурной славой в китайских летописях. Один из «трех подлых министров», Лу в династической истории Юань ассоциируется с презираемым министром Ахмедом. Считается, что именно ненавистный мусульманин предоставил Лу пост в чайной администрации в Цзянси.

Лу уцелел после смерти и опалы Ахмеда. В действительности, вместо наказания за связь с Ахмедом он получил повышение. Должность, которую ранее занимал в Секретариате Ахмед, была разделена между двумя чиновниками, чтобы предотвратить злоупотребления, в которых обвинялся прежний министр финансов. Правым министром в Секретариате был назначен монгол Аньтун, а Лу стал левым министром, получив в свое ведение значительную часть функций по финансовому управлению. На этой должности его главная задача заключалась в повышении доходов для удовлетворения растущих требований двора. Один из способов состоял в увеличении доходов с монополий. Лу предложил повысить стоимость лицензий для торговцев солью. Сходным образом он советовал запретить крупным хозяйствам изготавливать свое вино, обходя государственную монополию на алкоголь. Он настоял на повторном введении монополии на алкоголь, убедив двор в том, что это принесет существенную прибыль. Еще один источник повышения доходов он видел во внешней торговле. Лу требовал, чтобы Управления Морской Торговли обеспечивали больший приток средств. Наряду с монополией на товары, Лу ввел государственный контроль за медными деньгами и серебром, например, изъяв из обращения медные монеты Южной Сун. Он также выступал за расширение выпуска бумажных денег, и китайские источники обвиняют его в стимулировании инфляции, которой ознаменовались последние годы царствования Хубилая.

Лу был неистощим на способы изыскания доходов. Так, он привлекал безработных монголов к животноводству. Двадцать процентов продуктов они могли оставлять себе, а восемьдесят процентов шли на одежду и пищу армии. Лу также начал набирать в правительственные налоговые управления на службу торговцев, но многие из них обвинялись в угнетении местного населения и злоупотреблении своими должностями.

Экономическая программа Лу вызывала такую же враждебность, как и деятельность Ахмеда, его предшественника в роли министра финансов, и давала повод к тем же обвинениям, которые прежде выдвигались против мусульманина. Китайские источники осуждают Лу за организацию в правительстве клики, поддерживавшей его политику. Как и Ахмеда, его обвиняли в преследовании несогласных, травле, приводившей к смерти или даже казни соперников и врагов. Справедливость многих обвинений вызывает сомнения, потому что источники отражают исключительно точку зрения противников Лу. В защиту министра можно сказать, что, подобно Ахмеду, он просто стремился наполнить казну средствами, в которых отчаянно нуждался монгольский двор. Подобно Ахмеду, он подвергся ожесточенным нападкам за свою финансовую политику со стороны китайских источников, а его усилия в этом направлении навлекли на него вражду многих китайцев. Его судьба была решена, когда против него выступил Чжэнь-цзинь, сын Хубилая. Чжэнь-цзинь, один из главных противников Ахмеда, не одобрял действия Лу по тем же соображениям — министр, по его мнению, угнетал китайское население. Заручившись поддержкой Чжэнь-цзиня, оппозиция окрепла, и в конце концов Хубилай был вынужден отправить Лу в отставку, а в мае 1285 г. отдал приказ об его аресте. Его обвинили в казнокрадстве, вымогательстве и убийстве некоторых противников. Теперь уже ничто не могло его спасти, и в конце 1285 г. Хубилай приказал предать его смертной казни. Его отстранение от должности и смерть, может быть, и избавили китайцев от угнетателя, но, к сожалению, сами они не сделали ничего для улучшения финансового положения.

Сангха и буддийский вопрос   Сангха (по-китайски Сангэ), последний из «трех подлых министров», также пользовался большой властью при Хубилае. Как и Ахмед, он не был китайцем, что не могло доставить ему популярности у китайского населения. Лу Шижун, по крайней мере, имел возможность ссылаться на свои связи с китайским народом, но Сангха не мог на это рассчитывать. Таким образом, он оказался в еще более уязвимом положении, чем Лу, которого он поддерживал. Его происхождение неизвестно. Историки издавна выдвигали предположения, что он был уйгуром, хотя династическая история Юань не оставляет на этот счет однозначных указаний. В этой летописи упоминается, что он служил переводчиком с разных языков, включая тибетский. Возможно, как предполагает Лучано Петеч, на самом деле он был тибетцем, а семья его вполне могла ассимилировать какие-то уйгурские черты. Наши сведения о его карьере также говорят в пользу тибетского происхождения. Он был учеником Дампа Гунга-дага (1230-1303), ученого тибетца, получившего звание Государственного Наставника. Закончив обучение, он вошел в свиту Пагба-ламы, у которого был переводчиком. Влиятельный и уважаемый лама вскоре обратил внимание на одаренного помощника и стал часто посылать его с деликатными поручениями к Хубилаю. Выполнение этих поручений позволяло Сангхе вновь и вновь получать награды и повышения. Очевидно, Хубилай высоко оценил способности Сангхи и решил перевести его на службу в правительство. Так как Пагба-лама хотел вернуться в Тибет, у Хубилая появилась возможность назначить нового чиновника, который должен был жить в Даду и осуществлять надзор за всеми областями, ранее находившимися в единоличной юрисдикции ламы. Незадолго до 1275 г. великий хан поставил Сангху во главе Цзунчжи юань, управления, в ведении которого находились дела Тибета и буддистов. До 1280-х гг. Сангха, по-видимому, почти, не принимал участия в государственном управлении. Ахмед заведовал финансами Китая до своей смерти в 1282 г., и Сангха довольствовался выделенной ему в управление узкой областью. В 1280 г., например, он покинул Даду и возглавил поход против мятежников в Тибете. Поход увенчался успехом, и Сангха принялся укреплять в Тибете монгольскую власть. Он расставил в стратегических пунктах, в главном городе и на границах, гарнизоны и создал эффективную почтовую систему, чтобы теснее связать Тибет с Китаем. Несомненно, на Хубилая эти достижения Сагнхи произвели большое впечатление. Когда тот вернулся в Китай, Хубилай стал доверять ему все более важные задачи. После смерти Ахмеда в 1282 г. образовался политический вакуум, и Хубилай выдвинул Сангху. С 1282 по 1291 гг. Сангха играл первую роль в правительстве. Вследствие этого он навлекал на себя критику со стороны многих чиновников и советников, которые были недовольны его возвышением. Даже персидские источники изображают его в мрачном свете. Например, персидский историк Рашид ад-дин обвиняет его в казнокрадстве и взяточничестве. В корейских летописях утверждается, что Сангха требовал поставлять ему корейских рабынь или наложниц. Китайские источники исчерпывающе дополняют список обвинений. Его упрекают в коррупции, расхищении казны Хубилая и государственных средств и постоянном стремлении удовлетворить свои «отвратительные» плотские прихоти. Как и в случае с Ахмедом, определить достоверность многих обвинений крайне сложно. Большая их часть была выдвинута уже после падения и казни Сангхи, а некоторые могли быть сфабрикованы позднее его врагами. История его падения, связывающая это событие с обнаружением похищенных жемчужин, выглядит весьма подозрительно. Точно такая же находка определила судьбу Ахмеда. В обоих случаях в жилищах опальных чиновников был проведен обыск. У Сангхи нашли жемчужины, у Ахмеда — драгоценный камень. И то, и другое кажется крайне неправдоподобным. Как бы там ни было, с какой стати ловкий и умный человек вроде Сангхи и Ахмеда будет хранить улики у себя дома? Против Сангхи выступило несколько уважаемых людей. О его злостных умыслах предупреждал Хубилая знаменитый художник и чиновник Чжао Мэнфы. Его злейшим врагом был правый министр Аньтун, с той же яростью стремившийся к низвержению союзника и ставленника Сангхи, Лу Шижуна. Аньтун, происходивший из одного из древнейших и знатнейших монгольских родов, был возмущен возвышением Сангхи; используя свой пост правого министра, он постоянно стремился подорвать авторитет противника. Разногласия между двумя чиновниками только усилились, когда Сангха стал предлагать новые проекты и настаивать на их осуществлении. Впрочем, он не мог рассчитывать на безоговорочное главенство, пока он носил всего лишь звание начальника Цзунчжи юань (Управление общего регулирования), которое в 1288 г. было переименовано в Сюаньчжэн юань (Управление делами буддистов и Тибета). Теперь же Хубилай возродил должность, на которую ранее претендовал Ахмед, вызвав своими притязаниями такое противодействие, что ему пришлось отказаться от этой мысли. В марте 1287 г. Хубилай назначил Сангху заместителем начальника Верховного Секретариата, а к декабрю повысил его в должности, назначив правым министром в том же ведомстве. На этом посту Сангха больше не обязан был терпеть унижения от Аньтуна. Теперь у него было надежное положение, которое позволяло ему поставить под свой контроль все министерства в правительстве. Какие же действия Сангхи вызвали столь враждебную реакцию? Одним из поводов стала активная поддержка, которую он оказывал людям из так называемых Западных областей Китая. Он поклялся защищать и отстаивать интересы не-китайцев при императорском дворе и на всей территории страны. Например, при его непосредственном участии было учреждено училище, в котором преподавались языки мусульманских народов, а в 1289 г. Хубилай особым указом основал Национальное Училище Мусульманского Письма. Сангха неоднократно оказывал покровительство ученым-уйгурам и защищал их от враждебно настроенных китайцев. В частности, он предоставил при дворе убежище нескольким уйгурским живописцам. Как мы увидим далее, именно он убедил Хубилая прекратить анти-мусульманскую кампанию, поспешно организованную в начале 1280-х гг. Он выступал в роли защитника иностранцев в Китае, и эта роль, естественно, не могла снискать одобрения у китайцев. Однако самую резкую реакцию вызывала его финансовая политика. Подобно своим предшественникам, Ахмеду и Лу Шижуну, он находился в крайне затруднительном положении, испытывая постоянное давление со стороны двора, требовавшего изыскания дополнительных средств. Затраты продолжали расти, особенно вследствие военных походов в Юго-Восточную Азию и против мятежного монгольского князя Наяна в Маньчжурии. Один из способов повышения доходов государственной казны состоял в развитии торговли и обложении налогом прибыли, получаемой купцами. Призвав повысить налоги, Сангха навлек на себя всеобщее негодование. Он хотел увеличить налоги, среди прочего, на соль, чай и алкоголь, и резкий рост цен на эти продукты, несомненно, еще больше усилил недовольство политикой министра и привел к обвинениям в эксплуататорстве и казнокрадстве. Сангху упрекали в том, что он якобы стремился к личной выгоде, а не к повышению доходов казны. Однако самым серьезным шагом стала реформа денежной системы. Система бумажных денег, введенная в начале правления Хубилая, к 1280-м гг. начала давать сбои. Денежная масса с 1260 до середины 1270-х гг. оставалась относительно стабильной, но затем, в ходе войн с Южной Сун и вследствие вторжения в Японию, расходы двора, значительно возросли, вынудив пропорционально расширить выпуск бумажных денег. Грандиозная инфляция угрожала разрушить экономику. В апреле 1287 г., пытаясь предотвратить финансовый кризис, Сангха убедил Хубилая заменить существующие бумажные деньги совершенно новой валютой, получившей название Чжиюань чао по девизу правления Хубилая, Чжиюань. Старые деньги были обменяны на банкноты Чжиюань по курсу пять к одному, и это на время сдержало инфляцию. На первых порах масса бумажных банкнот значительно сократилась, с 4770000 тинов до 1345000 тинов. И все же китайцы, вынужденные менять старые обесценившиеся деньги по неудовлетворительному курсу, были возмущены этим, полагая, что это снижает стоимость их капитала. Как и Ахмеда и Лу Шижуна, Сангху обвиняли в продвижении своих ставленников и преследовании противников. Он предоставлял должности в правительстве многим единомышленникам и сторонникам, но это вполне естественно для чиновника, столкнувшегося с мощной оппозицией. Он предал казни цензора Ван Лянби, который, по утверждению Сангхи, составил против него заговор. Он преследовал чиновника Майшудина, доведя его угрозами до самоубийства. Затем он стремился заменить этих и других людей, которых он запугивал, отправлял в отставку и казнил, своими союзниками. Почти все выдвигаемые им кандидаты были иностранцами. Он хотел поставить на высокий пост в провинции Цзянчжэ перса Шабудина для надзора за прибрежной торговлей. Позднее китайские источники стали утверждать, что Сангха требовал взятки за высокие назначения. У нас нет возможности проверить справедливость этих обвинений, которые бросали тень на его имя и отвращали враждебность китайцев от монголов и хана, направляя ее на министров-иноземцев. Репутация Сангхи в глазах китайцев особенно сильно пострадала, когда он дал позволение разграбить усыпальницы императоров из династии Южной Сун. Хубилай предоставил императорской семье защиту и покровительство, гарантировав, что его подчиненные не причинят никакого вреда бывшим врагам. Таким путем он хотел заручиться доверием южных китайцев. Гонения и суровое обращение с прежними правителями не помогли бы наладить дружественные отношения с Южным Китаем. Действия буддийского монаха Ян Ляньчжэньцзя, которого поддерживал Сангха, не способствовали улучшению отношений между ханом и его подданными-китайцами. Ян, родившийся в Западных областях и, вероятно, тибетец по происхождению, был назначен Смотрителем Буддийского Учения в Цзяннани (Цзяннань цзуншэ чжан шицзяо), а по сути на всей территории Южного Китая, практически сразу после падения династии Сун. В этой должности он был подчиненным Сангхи, который возглавил Управление делами буддистов и Тибета. Ян не мог бы совершить того, что он сделал без поддержки или по крайней мере молчаливого одобрения со стороны Сангхи. Ян стремился увеличить власть и благосостояние буддийской общины. С дозволения Сангхи он обогащал буддистов всеми доступными ему средствами. Так как в его управлении находились недавно завоеванные области, он мог делать практически все, что ему заблагорассудится. Сначала Ян занялся строительством и обновлением буддийских монастырей и храмов в Южном Китае. Буддийским храмам, ранее превращенным даосами в даосские монастыри, были возвращены прежние функции, а Ян нашел средства для их реставрации. При его финансовой поддержке были также реконструированы храмы Тяньи и Лунхуа в древней столице Южной Сун. Сунские императоры приносили в храме Лунхуа жертвы Небу и Земле, и конфуцианцы, естественно, были возмущены передачей его буддистам. В целом с 1285 по 1287 г. Ян восстановил более 30 храмов. Так как многие из них ранее использовались представителями, иных вероисповеданий, их превращение в буддийские святилища породило серьезное недовольство. Еще большее негодование у китайцев вызвали методы, которые Ян использовал для сбора средств на строительство и реставрацию этих сооружений. В 1285 г. он приказал своим людям разграбить гробницы членов императорской семьи Сун, чтобы изъять ценности, погребенные вместе с императорами и императрицами. Его подчиненные ограбили 101 храм и в конечном итоге изъяли 1700 унций золота, 6800 унций серебра, 111 нефритовых сосудов, 9 нефритовых поясов, 152 щитка (shells) разного рода и 50 унций крупного жемчуга. Ян пустил эти драгоценности на возведение и восстановление буддийских храмов. Некоторые гробницы были разрушены, а на их месте были построены буддийские святилища, такие как Тайнин. Правительство предоставило даже строительные материалы, включая дерево. Затем Ян перешел к сунским дворцам, которые передал буддистам. Некоторые сунские здания были превращены в буддийские храмы и ступы. Он оправдывал осквернение сунских гробниц, указывая на то, что эту практику ввели сунские правители. Например, сунский двор разрушил первый храм Тайнин в городе Шаосин и построил на его развалинах мавзолей императора Нинцзуна. По мнению самого Яна, он просто вернул этому месту его прежнее назначение. Истинными разрушителями были сунские правители, а вовсе не Ян. Для возведения и содержания храмов Ян разработал новые экономические подходы. На строительстве он задействовал подневольных рабочих. Чтобы собрать средства на содержание сооружений, Ян отнимал землю и рабочих у землевладельцев и передавал их храмам. Земля изымалась из налоговых списков, а арендаторы, обрабатывавшие землю буддийских хозяйств, также освобождались от налогов. Южнокитайские землевладельцы были возмущены незаконной, по их мнению, экспроприацией земель и уязвлены налоговыми льготами, предоставленными храмам. В адрес Яна раздавались обвинения в том, что он сам наживается на этих действиях. В одном источнике, написанном после падения Яна, утверждается, что его доход со взяток составил 116200 тинов бумажных денег и 23000 мо земли. Здесь же сообщается, что Ян изъял имена многих налогоплательщиков из налоговых списков и за взятки вносил их в число арендаторов буддийских земель. Однако так как эти обвинения выдвигались врагами и недоброжелателями Яна, степень их достоверности остается под вопросом. Точно так же с большой осторожностью следует оценивать и другие порочащие его сведения личного характера. Утверждается, будто он требовал от южных китайцев, чтобы они поставляли ему красавиц, если прибегали к его помощи в том или ином деле. В качестве подтверждения указывают, что у него было несколько жен и наложниц. Однако это обвинение опять-таки сложно верифицировать, поскольку оно исходит из официальных летописей. Другой проступок кажется более отягчающим, хотя также вызывает определенные подозрения. Речь идет об осквернении тел членов императорской династии Сун. Ян якобы приказал выкопать тело одного из последних императоров, которое еще не вполне истлело, и повесить его на дереве, где оно провисело три дня. Затем его обезглавили и сожгли. Завершилось надругательство сожжением костей среди костей лошадей и коров. Китайцы строго осуждали подобное неуважение. Эти события предоставили южным китайцам, презиравшим иностранцев, к которым относились и буддийские ламы, прекрасный повод высказать свое отношение. Точно так же и сам Ян оказался превосходной мишенью. Сложно определить, насколько можно доверять этим обвинениям. Очевидно, Ян действительно одобрял передачу сунских дворцов и гробниц буддистам и, несомненно, именно он санкционировал разграбление некоторых могил, но мы не располагаем четкими доказательствами того, что он самолично принимал участие в надругательстве над телом сунского императора или что это произошло с его ведома. Зачем без нужды вызывать возмущение китайцев столь оскорбительными действиями? Подобное беспричинное оскорбление кажется бессмысленным и невероятным. По-видимому, все-таки оно было приписано Яну уже после его падения и должно было служить оправданием развернутой против него кампании. Положительные черты деятельности Яна и его достижения можно вывести лишь логическим путем. Он был ревностным приверженцем буддизма и стремился защищать интересы своих единоверцев в Южном Китае, население которого, как он полагал, было враждебно настроено по отношению к этой религии. Вряд ли могут быть какие-либо сомнения в искренности его религиозных взглядов. Даже его хулители признавали, что возможно, Ян считал себя миссионером и преданным сторонником своей веры и воспринимал возведение храмов и ступ как свидетельство религиозного рвения. Однако, вследствие того, что он не был знаком с китайским образом мышления и китайскими представлениями о религиозности, он непреднамеренно, но с неизбежностью вступил в противостояние с населением Цзяннани. В самом деле при Яне буддизм достиг на юге значительных успехов. Например, при непосредственной поддержке Яна были сделаны наскальные изображения в Фэйлай Фэне, одном из самых замечательных памятников буддизма в Китае. Отчасти ему принадлежит заслуга в том, что к 1291 г. в стране насчитывалось 213148 буддийских монахов и монахинь и 42318 храмов и монастырей. И все же злоупотребления, которые он, несомненно, совершал, хоть, наверное, и не в таком количестве, как пытаются убедить нас китайские летописи, раздражали южных китайцев и отражались на его покровителе Сангхе. Оба чиновника, с точки зрения китайцев, были эксплуататорами и угнетателями. Китайские источники осыпают их упреками в финансовых преступлениях и личных недостатках, и обвинения, выдвигавшиеся против Сангхи как китайскими, так и монгольскими чиновниками, требовали какой-то реакции. 16 марта 1291 г. Хубилай лишил Сангху, самого высокопоставленного своего чиновника, всех полномочий, снял с должности и посадил под арест. Великий хан откладывал решение по делу своего министра, когда-то пользовавшегося его доверием, пока передав участь Сангхи на обсуждение придворных. Они быстро вынесли ему смертный приговор. 17 августа Сангха был казнен. Некоторые ученые предполагали, что Хубилай пытался отсрочить или даже предотвратить казнь своего приближенного. Поздний тибетский источник утверждает, что его опечалила смерть Сангхи: «Император сказал: "Теперь, когда ушел мой Сангэ, это причиняет мне великую печаль"». Хотя китайские источники преувеличивают злодеяния «трех подлых министров» — Ахмеда, Лу Шижуна и Сангхи — репутация Хубилая вследствие выбора этих чиновников значительно пострадала в глазах китайских подданных. В первые годы правления он привлек на службу много китайских советников, и многие высшие чиновники при дворе, имевшие постоянный доступ к императору, были конфуцианцами. Однако к 1280-м гг. главные советники ушли из жизни, а все большие финансовые трудности вынуждали Хубилая обратиться по преимущественно к министрам иноземного происхождения. Даже китайские чиновники, такие как Лу Шижун, наталкивались на враждебный прием. Сложные задачи, стоявшие перед ними, не могли доставить им популярности, так как им в обязанность был вменен сбор дополнительных доходов для государственной казны. Что бы они ни делали, они неизбежно вызывали недовольство китайцев, поскольку были вынуждены повышать налоги. Казалось, что династия теряет бразды правления. Власть в свои руки брали министры, и каждый из них становился фактическим правителем государства. И все же со временем каждый министр сталкивался с серьезной оппозицией, ему предъявляли обвинения, а затем либо казнили, либо убивали. Управлял ли Хубилай страной? Был ли он осведомлен о ходе государственных дел и действиях своих подчиненных? По-видимому, он все больше терял связь с реальным положением дел, проводя политику, которая иногда полностью расходилась с прежним курсом.   Религиозные вопросы   Веротерпимость, являвшаяся краеугольным камнем политики Хубилая и важнейшим фактором, способствовавшим монгольским успехам, очевидно, уходила в прошлое. Напряженность в религиозных вопросах усилилась. Например, может показаться странным, что в конце 1270-х гг. Хубилай начал выпускать постановления, направленные против мусульман. У этого нового курса были некоторые основания. Тюрки-мусульмане, поддерживавшие Хайду, противника Хубилая, постоянно угрожали северо-восточным приграничным областям Китая. Западные мусульманские страны срывали планы монгольских союзников великого хана и неоднократно бросали вызов монгольским правителям в Персии. Мусульмане также вызывали враждебность и в самом Китае. Китайские советники часто обвиняли главных мусульманских чиновников в высокомерии и жестокости. В это же время стали появляться рассказы и анекдоты, высмеивающие жадность, вульгарность и «странности» мусульман. Вероятно, и самого Хубилая беспокоило растущее влияние мусульманских чиновников в правительстве. Его собственный внук, Ананда, был воспитан в мусульманской семье, а когда достиг зрелого возраста, обратил в ислам 150000 солдат, состоявших в его подчинении, если верить Рашид ад-дину. Анти-мусульманские настроения подогревал чиновник-христианин, известный в китайских источниках под именем Айсюэ. Занимая посты в управлениях астрономии и медицины, он обладал определенным весом в юаньском правительстве. Рашид ад-дин утверждает, что он подстрекал рабов и рабочих из мусульманских хозяйств выдвигать против господ ложные обвинения. По словам Рашид ад-дина, Айсюэ и сам оклеветал Мавляну Бурхан ад-дина Бухари, одного из вождей мусульман в Китае, и добился его изгнания. Рашид ад-дин также сообщает, что в 1279 г. Хубилай, под давлением Айсюэ и китайских советников, начал ужесточать политику по отношению к мусульманам. В конце этого года ко двору приехали купцы из Средней Азии и привезли в подарок хану кречета и орла. Хубилай пригласил их на пир, но, поскольку животные, из которых были приготовлены блюда, были убиты не по-мусульманскому обычаю, они отказались есть мясо. Раздраженный отказом, в январе 1280 г. Хубилай издал постановление, которым налагал запрет на мусульманский способ убийства баранов и предписывал смертную казнь за нарушение этого запрета. Хубилай требовал строгого соблюдения законов Ясы при убийстве животных. По наущению Айсюэ и его сторонников, великий хан также запретил обрезание. Наконец, Рашид ад-дин завершает список обвинений, отмечая, что Айсюэ и прочие христиане «доложили хану, что в Коране есть такой стих: "Убивайте всех многобожников без исключения"». Встревоженный этой цитатой из мусульманской Священной Книги, Хубилай спросил своих советников-мусульман, считают ли они его многобожником. В конце концов один мусульманский мудрец из Самарканда успокоил Хубилая, сказав ему: «Так как ты пишешь в начале ярлыка имя бога, то ты не многобожник, многобожник — это тот, кто не признает единого бега и приписывает ему товарищей, а великого бога отвергает». По-видимому, Хубилай был доволен этим ответом, но, по словам Рашид ад-дина, это не смягчило политики ограничений, направленной против мусульман. Сложно сказать, действительно ли события, описанные Рашид ад-дином, имели место, однако китайские источники подтверждают, что двор выпустил ряд анти-мусульманских указов. 27 января 1280 г. вышло постановление, грозящее смертной казнью всякому, кто зарежет животное по мусульманскому обычаю. Ранее мусульмане были обложены налогами; также им было предписано выполнять трудовые повинности. Очевидно, Хубилай был озабочен растущим влиянием мусульман в правительстве и возможностью восстания из-за их злоупотреблений. Таким образом, суровые указы Хубилая были обусловлены скорее политическими соображениями, чем ненавистью к исламу. Анти-мусульманский курс поддерживался вплоть до 1287 г. В том году Сангха убедил Хубилая отказаться от этой политики. Он приводил следующие доводы: «Все купцы мусульмане отсюда уехали, из мусульманских стран купцы не приезжают, таможенные доходы недостаточны, редких и ценных товаров не привозят, а все потому, что вот уже семь лет, как не режут баранов, если последует разрешение резать, то купцы будут приезжать, и тамга будет получаться полностью». Рашид ад-дин утверждает, что несколько влиятельных мусульман подкупили Сангху, чтобы тот выступил в их защиту. Как бы то ни было, Хубилай смилостивился и отменил свои распоряжения. Впрочем, на примере одного рассказа из китайских источников можно видеть, что Хубилай сохранил настороженное отношение к мусульманам. В 1293 г. один мусульманский купец хотел продать Хубилаю жемчуг, но великий хан отклонил его предложение, сказав, что эти деньги лучше потратить, «чтобы помочь народу». И все же в действиях Хубилая заметна непоследовательность, поскольку он продолжал привлекать мусульман на государственную службу. Мусульмане, обладавшие административными или финансовыми способностями и не отличавшиеся религиозным фанатизмом, не подвергались никаким гонениям. Например, для управления недавно завоеванной областью Юньнань Хубилай выбрал мусульманина из Средней Азии Саида Аджаля Шаме ад-дина. Этот регион, ныне являющийся провинцией в Юго-западном Китае, был единственной областью в стране, администрацию которой возглавлял мусульманин. Мотивы, которыми руководствовался Хубилай при этом назначении, туманны. Возможно, он рассматривал Юньнань как важный перевалочный пункт в торговле с Бирмой и Индией, а так как мусульмане были самыми заметными представителями купеческого сословия в монгольских владениях, ему представлялось логичным поставить в Юньнань мусульманского губернатора. Или, может быть, он считал Юньнань самым подходящим местом для переселения части мусульман, пригнанных монголами на восток из Средней Азии и Персии. Юньнань все еще была плохо заселена, а обитали здесь по большей части неграмотные народы не-китайского происхождения. Возможно, Хубилай решил, что целесообразнее будет привлечь для колонизации этой области мусульман, чем китайцев, которые более враждебно относились к монгольской власти. Или, может быть, двор доставил это назначение Саиду Аджалю, сочтя его верным и благонадежным подчиненным. После назначения губернатором Юньнани в 1274 г., Саид занялся осуществлением первоочередной задачи — укреплением военного и экономического контроля династии Юань над этой областью. Прежде чем вступить в должность, он изучил топографию, экономику и обычаи Юньнани. Приехав на место службы, он первым делом устремил свои усилия на завоевание доверия местного не-китайского населения. Хотя он и расставил по территории края гарнизоны и караулы, но дал солдатам приказ не раздражать «варваров». Когда несколько офицеров напали на местных жителей, Саид казнил нападавших. Придерживаясь политики справедливости и беспристрастности, он быстро привлек сердца большей части местных народностей. Он также спешно создал и наладил почтовую систему для убыстрения сообщения и для обеспечения нужд обороны и торговли. Под его управлением Юньнань достигла процветания. Он способствовал развитию сельского хозяйства, приказав своим людям научить местных жителей земледелию и лесоводству. До его приезда у народов Юньнани не было ни риса, ни шелковицы, ни конопли. Наверное, самым большим вкладом, который внес Саид в развитие экономики, следует считать проекты ирригации в области Гуньмин, часть которых продолжала использоваться и в XX веке. Он построил водохранилища и дамбы, чтобы наводнения и засухи не мешали крестьянам обрабатывать землю. Мусульмане оживили торговлю, а сам Саид разрешил использовать в качестве средства обмена раковины Каури, чтобы подтолкнуть местное население к торговой деятельности. Наконец, он облегчил налоги и повинности, сделав монгольскую власть вполне приемлемой для жителей области. Хотя Саид был правоверным мусульманином, он не стал насаждать в Юньнани ислам. Если бы он был фанатиком, Хубилай, несомненно, не доверил ему пост губернатора. Саид прививал в вверенной ему провинции китайские обычаи и культуру. Он поддерживал проведение китайских свадебных и похоронных церемоний, строил конфуцианские школы и стремился распространять классические конфуцианские сочинения. Саид возвел две мечети, но также, конфуцианский храм и буддийский монастырь. Коротко говоря, он стремился китаизировать, а не исламизировать Юньнань, и того же курса придерживались те его сыновья, которые остались жить в этой области и стали здесь чиновниками. Саид умер в 1279 г. (а в 1297 г. был посмертно возведен в сан Сяньян-вана или Князя Сяньяна). В должности губернатора Юньнани ему наследовали два его сына, Насир ад-дин и Масуд, продолжившие политику отца. Кроме того, Насир ад-дин принимал участие в военных походах в Бирму и Аннам и служил чиновником в Шэньси и столице. Однако в апреле 1292 г. он был обвинен в присвоении 130000 тинов бумажных денег и затем казнен. Четверо его братьев не были замешаны в этом деле и продолжали занимать высокие посты в Юньнани, Гуандуне и Цзянси, получая многочисленные награды и почести. Несмотря на достижения Саида и доверие, которое Хубилай выказывал ему и его сыновьям, отношения великого хана с мусульманами оставались далекими от идеальных на протяжении 1280-х гг. Прежний взвешенный подход уступил место настороженности и даже враждебности. В прежние времена Хубилай прилагал большие усилия, чтобы не допустить официально санкционированных гонений против мусульман, опасаясь сложностей, которые могли бы возникнуть, если бы он восстановил против себя малочисленную, но влиятельную мусульманскую общину в Китае. В 1280-х гг. эта терпимость внезапно сошла на нет, и Хубилай на время отказался от основных принципов своей религиозной политики. Сходный кризис омрачил взаимоотношения Хубилая с буддистами и даосами. Диспут 1258 г. между буддистами и даосами, на котором председательствовал Хубилай, по-видимому, положил конец борьбе этих религий. Однако лежавшая в основе споров враждебность неоднократно прорывалась наружу, а завоевание Южной Сун усугубило разлад. Вместо того, чтобы соблюдать решения, принятые на диспуте 1258 г., даосы при любой возможности выступали против буддистов. Ряд противостояний достиг своего пика в 1281 г. Еще в 1276 г. сын Хубилая Манггала предупреждал даосов не совершать беззаконий, говоря, что у них есть приказ. Очевидно, даосы не прислушались к предупреждениям, поскольку в конце 1280 г. они, по сообщениям китайских источников, подожгли даосский храм Чанчунь в Даду и попытались переложить вину на буддийского монаха Гуан Юаня. Хубилай назначил для разбирательства подозрительных обстоятельств поджога нескольких чиновников, и они раскрыли умысел даосов. Великий Хан безжалостно покарал виновных. Два даоса были казнены, одному отрубили нос и уши, шестеро других были отправлены в изгнание. Эти события побудили буддистов потребовать от правительства расследования прочих правонарушений и эксцессов со стороны даосов. Согласно буддийским источникам, двор обнаружил, что даосские тексты, запрещенные в 1258 г., все еще продолжают распространяться и что сохранились печатные доски, с которых печатались эти сочинения. Хубилай был разгневан этими свидетельствами непокорности. В конце 1281 г. он приказал сжечь все даосские тексты, кроме «Дао дэ цзин», написанного Лао Цзы, и уничтожить печатные доски. Он ввел ограничения на даосские талисманы, заклинания и магию. Даосы продавали талисманы и амулеты, сулившие прибыль торговцам, долгую жизнь людям, счастливый брак мужчинам и женщинам и многочисленное потомство всем семьям. Хубилай, осуждавший эту практику, запретил продавать талисманы. Одновременно он принудил некоторых даосских монахов перейти в буддизм. Наконец, он разослал уполномоченных из числа буддистов для надзора за выполнением этих предписаний. Меры, принятые Хубилаем, разрешили затруднения с даосами, хотя победившая сторона, буддисты, продолжала создавать сложности для великого хана и его династии, как мы уже отмечали и как мы увидим далее. Хубилай не собирался преследовать даосизм, его главная цель заключалась в усмирении даосских перегибов. Демонстрируя свое благоволение к более ответственным и менее воинственным даосам, он намеренно привлекал их вождей к разбирательству дел их единоверцев. Чжан Цзунъянь, Тяньши или «Небесный учитель» (часто неточно воспринимаемый на Западе как «даосский папа»), входил в состав комиссии, изучавшей даосские книги и отбиравшей подложные сочинения, подлежащие уничтожению. Хубилай назначил Чжана смотрителем по делам даосов в Южном Китае. Император несколько раз посылал даосскому вождю ему в дар шелк и благовония, чтобы поддерживать с ним хорошие отношения. Взамен Чжан приносил жертвы предкам, возносил молитвы во времена засухи и занимался магией для перемены погоды и исцеления больных. Буддисты, одержавшие в 1281 г. полную победу, радовались поражению своих соперников. Очевидно, они также злоупотребляли своей властью. Они пользовались благосклонностью Хубилая с первых дней его царствования, а после 1281 г. буддийские монахи стали еще более самоуверенными, даже нахальными. Китайские источники содержат подробное описание нарушений, совершенных такими буддистами, как Сангха и Ян Ляньчжэньцзя. В 1280-х гг. буддисты прибирали к рукам все больше и больше богатств, земель и власти. Погрузившись в стяжательство, они начали восстанавливать против себя китайцев, в чьих глазах буддисты представлялись иностранцами. Иноземцы-монголы также запятнали себя поддержкой, которую они оказывали буддистам, особенно из Тибета или из других государств. Завоевание Южной Сун в 1279 г. ознаменовало собой высшую точку правления Хубилая. Однако на юге он вызывал к себе враждебность у значительной части населения. Несмотря на знаки внимания со стороны Хубилая и материальную помощь, некоторые южные ученые чиновники отказывались сотрудничать с великим ханом. 1280-е гг. были отмечены чередой внутриполитических кризисов. Необходимость в дополнительных доходах вынудила Хубилая довериться трем главным министрам — Ахмеду, Лу Шижуну и Сангхе — которые своими поборами восстанавливали китайцев против монгольской власти. Во всех трех случаях Хубилай прислушивался к ученым чиновникам и в конечном итоге разочаровывался в министре, отправлял его в отставку или казнил. Враждебный настрой китайцев по отношению к мусульманам также определил недолговечную и бесполезную анти-мусульманскую политику. Поддержка, которую получали от Хубилая буддисты, очевидно, давала им повод высокомерно себя вести и притеснять приверженцев других культов и религий. Кроме того, никто из тех, кто выдвинулся в это десятилетие — ни три главных министра, ни буддисты — не смогли разрешить финансовые затруднения, с которыми столкнулся великий хан. Ко всему прочему, к 1280-м гг. умерли все самые влиятельные китайские советники Хубилая из числа конфуцианцев, которые служили ему с 1250-х гг. Вследствие этого он впал в еще большую зависимость от иностранных министров, создававших значительное напряжение между двором и, в особенности, Южным Китаем.

 

[Ньукуус]

ИМПЕРИЯ ЮАНЬ

Закат императора

В последние годы царствования Хубилая постигли личные утраты. В 1281 г. из жизни ушла его любимая жена Чаби, а пять лет спустя скончался его любимый сын и официально объявленный преемник Чжэнь-цзинь. Возможно, из-за этих потерь он начал много пить и есть. Он растолстел и стал страдать от недугов, связанных с алкоголизмом. Эти проблемы личного свойства сопровождались провалом некоторых его начинаний.

Самые чувствительные неудачи в этот период преследовали военные походы. Хубилай и прежде терпел поражения в войнах, но 1280-е и начало 1290-х гг. ознаменовались настоящими военными катастрофами. Хотя его войска ничего не смогли сделать в 1274 г., когда высадились в Японии, это можно было списать на счет непредвиденного стихийного бедствия и представить случайностью. Но последующие поражения отражали изменение в политическом курсе, которое было не так просто оправдать. Новая политика противоречила традиционным монгольским завоевательским планам. Монголы никогда не предпринимали заморских походов и не обладали искусством ведения морской войны. Кроме того, у них не было опыта боевых действий в странах южных областей Азии. В незнакомой им местности они сталкивались с непреодолимыми трудностями.

Внезапно вспыхнувшие у Хубилая завоевательские амбиции можно объяснить только в контексте внутриполитических неудач, под знаком которых прошли 1280-е гг. Сложности, возникшие в государственных делах в самом Китае, предвещали провалы и за границей. Как внутренняя, так и внешняя политика характеризовались утратой контроля над ситуацией. По-видимому, Хубилай выпустил из рук безусловную исполнительную власть, которой он обладал ранее. Поддерживать стабильность становилось все труднее по мере того, как двор бросался из одной крайности в другую. Плохо обдуманные решения превратились из исключения в правило. Обоснования этих драматичных поворотов лишены правдоподобия. Источники утверждают, будто эти морские походы снаряжались только для того, чтобы наказать иноземцев, оскорбивших монгольских послов. Очевидно, на кону стояли гораздо более существенные ставки. Необходимость укрепить легитимность своей власти толкала Хубилая, взошедшего на престол не вполне, законным образом, на рискованные авантюры. Чувствуя шаткость своего положения, он неоднократно предпринимал попытки заставить иноземных властителей признать свое верховенство, чтобы тем самым произвести впечатление на собственных подданных. В роли императора Китая и великого хана, Хубилай был обязан доказывать вновь и вновь свою доблесть, свои достоинства и свой ум, покоряя все новые области. И наконец, несомненно, одним из мотивов, определявших захватнические устремления Хубилая, было желание извлечь из завоеваний ощутимую экономическую выгоду. Однако, как бы то ни было, плохо продуманные походы 1280-х и 1290-х гг. вряд ли повысили престиж великого хана.

 

Камикадзе

 

Важнейшим из этих предприятий был поход на Японию. Токимунэ Ходзё, регент при японском сегуне, действовавший от имени императора, неоднократно презрительно отвергал любые инициативы Хубилая, стремившегося установить с Японией нормальные отношения, как их понимали монголы. Вторжение 1274 г., явившееся следствием этих пренебрежительных отказов, закончилось катастрофой. В 1275 г., стремясь избежать необходимости вновь идти войной на японцев, Хубилай отправил следующее посольство, требуя от императора и сегуна покориться монголам без боя. В ответ японцы казнили несчастных послов и подготовились к монгольскому нападению. Сегун перевел на юг, на остров Кюсю, где ожидалась высадка монголов, большой отряд самураев, снабдив их припасами, которые могли им понадобиться для отражения атаки. Главным защитным сооружением была каменная стена вдоль берега залива Хаката, протянувшаяся от прибрежного города Хакодзаки через Хакату и чуть дальше Имадзу. Строительство длилось пять лет, и возведенная в конечном итоге стена могла служить хорошей защитой против первой волны нападения. С другой стороны, как отметил один историк, известия о строительстве стены, несомненно, должны были дойти до сведения захватчиков и побудить их искать другие места высадки, откуда они могли бы напасть на японские позиции с тыла. Тем не менее, по крайней мере главные пункты в заливе Хаката были хорошо защищены. Кроме того, японские войска были весьма мобильны, и это позволяло военачальникам за короткое время перебрасывать их туда, где могли высадиться монголы. Получив передышку в 7 лет после первого монгольского вторжения, японцы использовали это время для того, чтобы соорудить внушительную, если не вполне неприступную защиту.

В намерения Хубилая вовсе не входило давать японцам семилетнюю отсрочку. Сначала он был вынужден направить все свои усилия на покорение Южной Сун. И только в 1279 г., когда утонул последний претендент на южно-китайский трон, Хубилай получил возможность заняться японскими делами. И опять же, корейцам, которым отводилась важнейшая роль в любом походе на Японию, требовалось время, чтобы восстановиться после морского похода 1274 г., который серьезно подорвал корейскую экономику. Монголы не только изъяли огромное количество зерна на нужды своей армии, лишив припасов местных жителей, но и забрали на военную службу значительную часть взрослого мужского населения, оставив обрабатывать землю недостаточное число работоспособных мужчин. Таким образом, стала ощущаться нехватка зерна, и Хубилай был вынужден периодически поставлять в Корею продовольствие; даже в 1280 г. он послал соседям запасы хлеба. Однако, несмотря на эти проблемы, Хубилай был полон решимости напасть на Японию, не подозревая еще о том, что это предприятие обернется катастрофой.

К 1280 г. Хубилай уже развязал себе руки, чтобы всерьез заняться подготовкой ко вторжению. Он начал набирать войска и запасать все необходимое для похода. В 1279 г. Он в последний раз отправил посольство в Японию, однако сегун, заявив, что послы прибыли исключительно с разведывательными заданиями, приказал отрубить им головы. В ответ Хубилай приступил к снаряжению карательной экспедиции. К началу весны 1280 г. план вторжения был практически разработан. Руководство походом было хорошо сбалансировано в том смысле, что во главе его встали представители всех главных народов-участников: монгол, китаец и кореец. Кореец Хон Тхагу должен был занять пост адмирала, так как корейский правитель настаивал на том, чтобы корейский флот возглавил именно кореец. Начальником войск с китайской стороны Хубилай назначил Фань Вэньху, полководца империи Южной Сун, покорившегося монголам, от которых вторым главнокомандующим был поставлен Синьду. К концу года великий хан собрал 100-тысячное войско и передал его под командование Фаня и Синьду. Он также снабдил их бумажными деньгами и вооружением, необходимым для экспедиции. Корейский правитель поставил 10000 солдат, 15000 моряков, 900 судов и запасы зерна. В благодарность за помощь Хубилай отдал своим войскам особое указание не причинять ущерба корейцам по пути к побережью, где они должны были погрузиться на корабли. В следующем году Хубилай еще пополнил припасы войска бумажными деньгами, доспехами, луками и стрелами. Единственную ноту сомнения внес Пу Шоугэн, смотритель морской торговли области Фуцзянь. Он отметил, что монголы потребовали от него построить 200 судов. В действительности они получили лишь 50. Поставить 200 судов, по его уверениям, было просто не в его силах. Скрытая критика неумеренных монгольских требований, содержавшаяся в его словах, стала первой в ряду многих сходных жалоб относительно планируемого вторжения в Японию.

Юаньские военачальники задумали нанести удар по Японским островам с двух сторон. Войско в 40000 человек из Северного Китая, перевезенное корейским флотом, должно было соединиться на острове Икисима с 100-тысячным войском, двигавшимся из Цюаньчжоу. Оттуда они должны были совместными силами атаковать японцев. Согласно китайским источникам, походу сопутствовали дурные предзнаменования: в море показался морской змей, а от воды исходил запах серы. И действительно, поход с самого начала пошел вразрез с первоначальными замыслами. Очевидно, между военачальниками не было согласия. Войска, которые должны были приплыть с юга на китайских кораблях, задерживались, так как перевозка столь большого числа людей и припасов требовала гораздо более тщательной организации. Корейские суда, вышедшие с севера, некоторое время пережидали, но в конце концов, отчаявшись дождаться «прибытия главных сил китайского флота», перешли к активным действиям и 10 июня 1280 г. захватили остров Икисима. Через две недели они двинулись на главный остров Кюсю. Они высадились близ Манакаты, к северу от стены, на возведение которой японцы положили столько трудов. Между тем войска в Южном Китае завершили приготовления и, узнав о высадке своих соратников, решили соединиться с ними на Кюсю. Они высадились в южной части острова и намеревались идти с боями в северном направлении на соединение с уже высадившимися частями. Располагая столь внушительными силами и стратегическим перевесом, монгольские войска должны были добиться успеха.

И все-таки экспедиция провалилась. На протяжении августа японцам удавалось отражать попытки юаньских войск прорвать оборону вдоль защитной стены как с юга, так и с севера. Неожиданно мощное сопротивление японцев объяснялось отчасти ошибками самих захватчиков. Экспедиционные силы ослабляли разногласия между монгольскими и китайскими военачальниками. Китайские части, составлявшие подавляющее большинство от общего числа войск, не особо отличались в бою и не стремились сражаться в полную силу. К тому же со времени высадки на Кюсю они оказались в крайне уязвимом положении, поскольку были плохо защищены как от неприятеля, так и от стихий. Они располагались на открытой местности без замка, города или каких-либо других укреплений, где они имели бы возможность укрыться от врага и откуда могли бы совершать на него набеги. Таким образом, они не могли похвастаться серьезными успехами в борьбе против японцев. Армии сражались друг с другом почти два месяца, но так и не выявили победителя.

Надежды монголов на победу окончательно сокрушило стихийное бедствие. 15 и 16 августа на берега Кюсю, как часто бывает в конце лета, обрушился тайфун. Корейские моряки, почувствовав приближение шторма, попытались выйти в открытое море, чтобы избежать опасности, но их усилия пропали втуне. Погибла треть из 40-тысячного северного войска и половина 100-тысячной южной армии. Солдаты, бывшие на Кюсю, были убиты или взяты в плен, а некоторые утонули, пытаясь спастись на маленьких лодках, остававшихся у берега.

В глазах японцев тайфун вовсе не был случайностью. Это был божественный ветер (камикадзе), посланный богами, чтобы спасти Японию, ибо их страна находится под божественной защитой. Провал вторжения способствовал зарождению у японцев преувеличенно шовинистических воззрений. По их представлениям, урок этих событий заключался в том, что боги никогда не позволят врагам Японии захватить страну. Для монголов и Хубилая поражение было ошеломляющим шоком. Прежде Хубилаю никогда не доводилось испытывать такого позора.

Однако Хубилай не сделал из провала экспедиции никаких выводов; разгневанный унизительным разгромом, он упорно продолжал вынашивать планы третьего похода на Японию. В 1283 г. он приказал купцам из Южного Китая построить корабли для очередного вторжения. К 1285 г. он заручился помощью чжурчжэней из Маньчжурии, которые должны были построить к походу 200 судов. В том же году Хубилай потребовал от корейцев поставить большое количество риса для армии. Однако практически сразу, как только великий хан начал собирать припасы и корабли, он натолкнулся на сопротивление. В 1283 г. южнокитайские купцы выдвинули возражения против правительственных предписаний, указывая на непосильное бремя, которое возлагало на них обязательство построить 500 кораблей для похода. В 1285 и начале 1286 г. Хубилай получил несколько докладов от своих советников, пытавшихся отговорить его от вторжения. Наконец в 1286 г. он уступил давлению и отказался от замыслов начать новую войну с Японией.

И все же этот поход нанес монголам существенный урон. Неудачи омрачили ореол монгольской непобедимости в глазах народов Восточной Азии. Подданные Хубилая могли заметить, что монголам также свойственны слабости и ошибки. Психологический террор, который наводили монголы на своих противников и который составлял одну из главных опор их власти, пошатнулся, если не был полностью низвергнут. Однако наибольший ущерб монгольскому могуществу причинили грандиозные затраты, в которые вовлекли казну эти экспедиции. Строительство кораблей и поставка припасов обходились дорого и обусловили возникновение финансовых затруднений, за разрешением которых Хубилай был вынужден обратиться к таким министрам, как Ахмед и Лу Шижун, которых презирали китайцы. Престиж и финансы Хубилая были подорваны этими походами. В военной области наблюдалась та же утрата контроля над ситуацией, которую мы отмечали, когда говорили о финансовой политике 1280-х гг.

 

Военные походы в Юго-Восточную Азию

 

Сходным образом плохо продуманы были и походы великого хана в Юго-Восточной Азии, также не принесшие монголам ничего, кроме неудач. Хубилай стремился установить контроль над землями, граничившими с Южным Китаем. После того, как в 1279 г. его войска покорили весь Китай, он начал вынашивать планы дальнейшей экспансии в южном направлении. Главная цель, как обычно, заключалась в том, чтобы добиться формального признания своей верховной власти от правителей и вождей стран Юго-Восточной Азии. Когда они отказались изъявить покорность, Хубилай начал череду военных походов. От этих областей китайским границам не исходила никакая, даже самая отдаленная угроза. Походы Хубилая в данном случае следует признать исключительно захватническими, так как в них отсутствовала оборонительная подоплека, отчасти обусловившая войны с Хайду в Средней Азии и с династией Сун в Южном Китае. Экспедиции в Юго-Восточную Азию объясняются традиционными захватническими установками монголов и стремлением самого Хубилая укрепить собственную легитимность. Однако трудности и препятствия, с которыми столкнулись монголы в этих походах, не уступали сложностям, преследовавшим их при вторжении в Японию. Во время войны с Южной Сун им уже приходилось испытывать на себе неудобства, связанные с тропическими дождями и жарой, лесной местностью и южными болезнями, но этот опыт не облегчал им жизнь. Для того, чтобы сломить сопротивление местного населения, монгольские войска должны были пробиваться через леса, а это была трудоемкая и малопривлекательная задача. Так как лошади были непривычны к подобной местности, главная сила монгольской армии, конница, оказывалась бесполезной. Несомненно, Хубилаю были известны эти трудности, особенно после того как его войска потерпели первые неудачи. Однако он упорно не желал отказываться от попыток подчинить своей власти страны Юго-Восточной Азии.

Поначалу, до осложнения отношений, Хубилай поощрял торговлю с Юго-Восточной Азией. И даже позднее, когда он уже посылал карательные экспедиции в разные государства этого региона, он все еще продолжал поддерживать и даже укреплять торговые связи с другими его странами. Например, в 1281 г. он отправил посольство на Цейлон (современная Шри Ланка), в 1285 и 1290 гг. на Малабар, а в 1279 г. в Аннам (северная часть современного Вьетнама). Хубилай просил прислать, и иногда получал пряности, лекарства, жемчуг, а также редких и экзотических животных. С Цейлона он хотел получить буддийские реликвии — зубы, волосы и пурпурное порфирное блюдо Будды. В Юго-Восточной Азии, как и в других регионах, с которыми великий хан поддерживал дипломатические отношения, он пытался нанимать на службу специалистов — например, врачей, ремесленников и переводчиков. В первые годы правления Хубилая правители стран Юго-Восточной Азии на самом деле присылали ему дань. В 1265 г.; правитель Аннама направил к нему посольство с данью и в ответ получил от него календарь, который, Как ожидалось, он должен был ввести в своем государстве. Еще в 1279 г. от Аннама ко двору Хубилая прибывали послы, вероятно, выполнявшие торговую миссию под предлогом доставки дани.

Однако конфликты вспыхивали уже начиная с 1270-х гг. В 1273 г. Хубилай отправил трех послов в бирманское государство Паган с требованием выплатить дань великому хану. Король Наратхихапати (1265-1287 гг.), тщеславный деспот, называвший себя «верховным главнокомандующим 36 миллионами солдат, пожирателем 300 блюд карри ежедневно», владелец гарема, в котором содержалось 3000 наложниц, казнил юаньских послов, возмущенный одной мыслью о том, что кто-то осмелился предложить ему унизиться перед великим ханом. Он также навлек на себя гнев монголов, напав на небольшое пограничное государство Каунгай, располагавшееся к северу от Пагана, которое признало верховную власть Хубилая. Реакция великого хана была предсказуемой. Он не мог оставить без последствий преднамеренное убийство мирных послов — тяжкое преступление с точки зрения монголов — и нападение на своего данника. В 1277 г. он приказал Насир ад-дину, сыну своего приближенного-мусульманина Саида Аджаля, возглавить поход на Паган с целью отомстить за казнь монгольских послов.

Эта экспедиция в красках описана Марко Поло, представившим яркое и подробное, хотя, возможно, и не вполне точное описание сражения. По его словам, первое столкновение чуть не обернулось для монголов катастрофой. Бой состоялся на равнине неподалеку от границы между Бирмой и провинцией Юньнань. Готовясь к нападению, Наратхихапати выставил перед своими отрядами 2000 боевых слонов и разместил конницу и пехоту за ними. Между тем Насир ад-дин выстроил свои войска спиной к лесу. Такое расположение давало им возможность укрыться в лесу, если бы пришлось отступить, и вскоре стало ясно, что им придется воспользоваться этим укрытием. Монгольские кони испугались при виде слонов и бросились в лес. Быстро придумав новую стратегию, Насир ад-дин приказал своим войнам спешиться, привязать коней к деревьям и ждать приближения неприятеля, изготовив луки и стрелы. Сознавая, что противник численно значительно превосходит его 10-тысячную армию, Насир ад-дин разработал остроумный, но рискованный план: когда войска Наратхихапати подойдут на нужное расстояние, лучники должны стрелять по слонам, не имевшим никакой защиты. Марко Поло так описывает дальнейшие события:

«Стрелять они (монголы) умеют ловко и слонов изранили жестоко. Царские ратники не переставали также стрелять и сильно на них нападали, да татары лучше врага умели биться и храбро защищались. Что же вам сказать? Израненные слоны повернули назад, да и побежали на своих; бегут грузно, словно свет разваливается; и перед лесом они не остановились, ворвались туда, теремцы разваливаются, ломают и разрушают все.»

Тем не менее, битва продолжалась, и некоторое время ни одна из сторон не могла одержать верх. Наконец, победа стала склоняться к монголам. Бирманцы начали отступать.

«Татары, по правде сказать, победили; не посчастливилось царю и его ратникам; много их было побито в тот день. После полудня пришлось царю и его ратникам плохо; побито их было много, и стало им невтерпеж; видят, что все погибнут, коль останутся здесь, не могли они тут оставаться и побежали, что есть мочи; а татары за ними следом, гонят, бьют, убивают без пощады; жалость была смотреть». Коротко говоря, сражение превратилось в избиение.

Марко Поло завершает описание боя словами, что Насир ад-дин захватил 200 слонов и вернулся с ними ко двору Хубилая, но эти сведения вступают в противоречие с китайской династической историей, которая сообщает, что Насир ад-дин прибыл ко двору в июле 1279 г. лишь с двенадцатью слонами. Кроме того, согласно китайской летописи, Насир ад-дин утвердил монгольскую власть (то есть, провел перепись населения для обложения налогами и построил почтовые станции) только над 110200 домами по бирманской границе. Очевидно, ему не удалось покорить царство Паган, поскольку в марте следующего года Хубилай вновь приказал ему подготовить поход против Наратхихапати. Таким образом, Марко Поло, вероятно, преувеличил достижения мусульманского полководца. Как бы то ни было, империя Юань не сумела установить контроль над Бирмой во время первого похода Насир ад-дина.

Не меньше затруднений у монголов вызывала борьба с государствами Аннам и Чампа (последнее приблизительно соответствует территории современного южного Вьетнама). Хубилай несколько раз предлагал Чан Тхань Тону, правителю Аннама, и Джайя Индраварману VI, правителю Чампы, лично прибыть к императорскому двору в Даду, но оба монарха не выполнили просьбы. Хубилай также требовал от них представить списки населения, необходимые для взимания налогов и назначения трудовых повинностей. Наконец, он пожелал, чтобы и тот, и другой направили к его двору одного из младших братьев, вероятно, в качестве заложников. Чан Тхань Тон прислал дань, но сам так и не появился с дарами при дворе великого хана. Среди присланных подарков были вещи большой ценности, например, золотые статуи, которые должны были заменить самого правителя, отказавшегося приехать в Китай. По всей видимости, государь Аннама считал эти посольства коммерческими предприятиями, скрытыми под предлогом принесения дани, однако, имея сведения о том, что китайский двор оказывает торговцам более радушный прием, если они состоят при подобной дипломатической миссии, он отправлял эти по сути своей торговые представительства под видом официальных посольств. С другой стороны, Чампа была менее уступчива. Хотя Джайя Индраварман VI и посылал дары великому хану, он сам и его преемники сохраняли непримиримую враждебность к Китаю на всем протяжении 34-летнего царствования Хубилая.

Хубилай решил сперва расправиться с Чампой. Правда, в августе 1279 г. к его двору прибыли послы этой страны, доставившие ему в дар слона, носорога и драгоценные камни. Хубилай принял эту дань, но потребовал, чтобы следующее посольство возглавил лично Джайя Индраварман VI. Послы из Чампы приехали в Даду в 1280 г., с данью, но без правителя. Хубилай обратился к ним с гневными упреками и приказал передать их монарху, чтобы тот прислал к императорскому двору своих братьев или сыновей в качестве заложников. Не дождавшись ответа, великий хан решил перейти к более жестким мерам. В 1281 г. он приказал Соду, главному чиновнику в Кантоне и смотрителю морской торговли, возглавить карательный поход против дерзкого и непокорного правителя Чампы. Собрав армию в 5000 человек и 100 кораблей с моряками, Соду вышел в море, направившись к побережью Чампы, находившемуся относительно недалеко. Высадившись в порту Виджайя, Соду и его войска быстро захватили город, но выяснилось, что Джайя Индраварман VI отступил вглубь страны и ушел в горы. Хотя Соду продолжил наступление, он не сумел вынудить противника к сражению. Напротив, его постоянно беспокоили партизанские действия неприятеля, заманивавшего в ловушки его солдат, которые попадали в плен или погибали. В начале следующего года Хубилай послал в Чампу подкрепления — 15000 солдат под началом некоего Атахая, однако они также завязли и не совершили ничего достойного внимания. Несколько месяцев спустя великий хан отправил на помощь Соду Ариг-Хайя, одного из лучших своих военачальников. Тем не менее, ничто не действовало.

Достигнув столь незначительных успехов, Хубилай решил сменить стратегию и послать в Чампу войска по суше. Чтобы добраться до места назначения, им нужно было пройти через земли Аннама. Получив дань от местного правителя, Хубилай увидел в этом знак того, что Чан Тхань Тон согласится сотрудничать с монголами и пропустит их через свои владения. Поэтому он отправил на выполнение этого задания своего сына Тогона с отрядом, составленным из монгольских и китайских солдат. Великий хан дал Тогону титул князя Чжэньнаня и приказал ему вместе с Соду усмирить непокорного правителя Чампы.

Однако оказалось, что Хубилай ошибался в своих предположениях. Еще не дойдя до Чампы, Тогон ввязался в войну с Аннамом. Чан Тхань Тон не позволил монголам использовать территорию своей страны в качестве базы для вторжения в Чампу. Тогон и Соду были вынуждены напасть на правителя Аннама, не выказавшего готовности к сотрудничеству. Набрав армию в Фуцзяни и других южных провинциях Китая, они выступили на юг против Аннама. Поначалу казалось, что юаньское войско не испытает особых сложностей, так как оно продвигалось к Ханою, не встречая сильного сопротивления и неоднократно нанося поражения и обращая в бегство аннамские отряды. Однако они попали в западню. Воспользовавшись своим преимуществом в знании местности, аннамцы ушли в леса и горы и развязали партизанскую войну, совершая внезапные нападения, когда оказывались в лучшем тактическом положении, чем противник. Партизанские набеги, жара и болезни начали сказываться на состоянии захватчиков. Войска под началом монголов все больше падали духом, терзаемые неуловимым врагом и несущие все более значительные потери в людях и припасах. Они были сильны в заранее подготовленных сражениях, а не в мелких неожиданных стычках. Летом 1285 г. Тогон, командовавший одной из двух монгольских армий, решил отвести свои войска. Однако он не уведомил о своих намерениях Соду, начальника второй армии, и тот оказался отрезанным на вражеской территории и был вынужден перейти к обороне. Князь Чан Ньят Кань сосредоточил свои силы и напал на отставшие монгольские части под началом Соду, нанеся им поражение в центральной части страны. Осознавая всю серьезность положения, в котором он очутился, Соду попытался уйти на север. Он дошел до Сымина на аннамско-китайской границе, но там его догнал неприятель. Аннамцы окружили армию Соду, состоялось одно из немногих настоящих сражений, которыми была столь скудна аннамская кампания, и монгольские войска были разгромлены, а сам Соду погиб в бою. Таким образом, первый поход на Аннам закончился провалом.

Хубилай не мог оставить неотомщенным столь обидное поражение. В марте 1286 г. он послал своего внука Есен Темура, сына своего сына Угэчи, на помощь командующему Ариг-Хайе, войска которого продолжали стоять у аннамской границы. Через несколько месяцев в ту же область был отправлен Насир ад-дин. В 1287 г. к ним присоединилась гораздо более мощная армия, которую вновь возглавил Тогон. Монгольские силы дошли до Ханоя, но обнаружили, что правитель Аннама и его сын уже бежали. Впрочем, монголы в конце концов очистили Ханой, так как жара и сложные условия вынудили Тогона отступить. Когда Хубилай узнал о неудачах Тогона, он не позволил сыну явиться ко двору. А чтобы дать ему почувствовать все свое разочарование, он перевел его в Янчжоу, считавшееся синекурой, и не разрешил вернуться в Даду. Однако, как бы то ни было, нельзя возлагать вину за неудачи на одного лишь Тогона. Ни один из способных и даже блестящих полководце, отправленных Хубилаем на войну с Аннамом и Чампой, не смог справиться с поставленными перед ними задачами.

Впрочем, аннамскому правителю стало очевидно, что монголы не прекратят опустошать его страну, если он формально не признает их гегемонии в Азии. Чтобы избежать дальнейших вторжений, он изъявил покорность, отправив ко двору Хубилая посла с данью и уверениями в верности. Хубилай принял его «подчинение» и не стал больше отправлять войска в Аннам. В свою очередь, Аннам начал регулярно посылать дань великому хану. Из сходных соображений правитель Чампы Джайя Индраварман VI также стал посылать к императорскому двору дипломатические миссии.

Между тем Хубилай не оставлял намерений наказать гордого правителя Пагана Наратхихапати. В 1283 г. он послал мощную армию, чтобы заставить его покориться, но Наратхихапати просто укрылся в горах. Только в 1287 г. Хубилай снарядил против бирманцев новый поход. Это войско под началом внука великого хана Есен Темура с боями дошло до столицы Пагана и несколько месяцев оставалось стоять в городе. Униженный и обесславленный, Наратхихапати был вынужден послать дань к монгольскому двору, чтобы вернуть столицу. Позорное поражение от монголов подорвало его престиж в родной стране, и этим воспользовался его сын, приказавший отравить отца. Впрочем, монголы не извлекли из этих походов особой выгоды. Бирма выплатила дань, но финансовые затраты на войны с Наратхихапати оказались неоправданно велики.

Еще сложнее найти разумное объяснение знаменитым походам против Явы. Как и в случае с вторжениями в Японию, экспедиции на Яву отправлялись морем, и потому главную роль в них должен был играть флот.

Опять же, войны с Явой, как и войны с Японией, были спровоцированы оскорблением, нанесенным монгольскому послу. Правитель Явы Кертанагара проявил такую же неуступчивость, как и Ходзё Токимунэ. Он объединил под своей властью значительную часть острова, обратился в буддизм тантрического толка и заключил союз с Чампой, скрепив его браком. Он стремился поставить под свой контроль доходную торговлю пряностями, шедшую через Молуккские острова, и сделать яванцев посредниками в этой торговле. Кертанагара вполне мог опасаться, что Хубилай намерен перехватить у него эту выгодную сферу деятельности.

Поэтому неудивительно, что он не оказал сердечного приема посольству великого хана. Посол Хубилая Мэн Ци прибыл на Яву в 1289 г. и потребовал от правителя изъявлений покорности. В ответ на это требование Кертанагара приказал спалить лицо злополучному послу. Этот инцидент дал повод Хубилаю начать подготовку к военному походу на Яву. В глазах монголов оскорбление или убийство послов было одним из самых отвратительных преступлений. Поэтому Хубилай приказал монголу Шиби, китайцу Гао Сину и уйгуру Икэмусы собрать войска и припасы в провинциях Фуцзянь, Цзянси и Хугуан. Шиби было доверено верховное руководство, Гао был назначен начальником сухопутных войск, а Икэмусы должен был руководить флотом. В конце 1292 г. 20-ти тысячная армия вышла в море из Цюаньчжоу на 100 кораблях. Она везла с собой годовой запас зерна и 40000 унций серебра для приобретения дополнительных запасов. В начале 1293 г. войска Гао Сина высадились на Яве; корабли Икэмусы остались у берега. Кертанагара, извещенный о надвигающейся опасности, уже отправил значительные силы в Чампу и на Малайский полуостров, где, как он полагал, должен был сначала высадиться враг, прежде чем двинуться на Яву.

Поскольку основная часть армии Кертанагары находилась вдали от Явы, он оказался в крайне уязвимом положении, дав возможность поднять голову неусмиренным и непокоренным яванцам. Один из их вождей, Джайякатванг, глава непокорного государства Кедири, поднял восстание против Кертанагары, разгромил его войска и убил его самого.

Государство Кертанагары перешло к его зятю, вероломному принцу Виджайе. Задавшись целью отомстить за убийство своего тестя, Виджайя предложил изъявить покорность монголам в обмен на помощь в борьбе с дерзкими мятежниками. Его подчиненные снабдили юаньские войска важными сведениями о портах, реках и топографии Кедири, а также подробной картой провинции. Монголы приняли предложение и согласились вступить в войну с Джайякатвангом. Китайско-монгольский флот направился к Кедири и по пути разгромил высланные против него морские силы. Гао Син высадился в Кедири, и за неделю монголы сломили сопротивление обороняющихся, перебив около 5000 солдат. В конце концов Джайякатванг сдался и, очевидно, был предан казни. Впрочем, хотя могло показаться, что монгольский поход увенчался поразительным успехом, возглавлявшие его полководцы проявили слишком большую доверчивость. Виджайя попросил, чтобы ему выделили 200 безоружных монгольских солдат в качестве эскорта, чтобы он мог отправиться в город Маджапахит, где он собирался официально принести изъявления покорности представителям великого хана. Начальники монголов согласились выполнить эту просьбу, не заподозрив неладное. По пути в Маджапахит отряды принца заманили китайско-монгольский эскорт в засаду и стали скрытно окружать основные силы монголов. Они действовали столь успешно, что Шиби, монгольский военачальник, едва спас свою жизнь. Ему пришлось проделать достаточно долгий путь, чтобы добраться до своих кораблей, а при отступлении он потерял 3000 человек. Когда все начальники экспедиции собрались, чтобы решить, что делать дальше, они не смогли придти к единому мнению, следует ли вернуться на Яву и наказать двуличного принца Виджайю. В итоге, разойдясь во взглядах, они отвели свой флот и двинулись обратно к берегам Китая.

Таким образом, провалом закончилась еще одна дорогостоящая экспедиция. И хотя затраты на яванский поход уступали расходам на войны с Японией, удар, нанесенный этой неудачей по престижу Хубилая, был столь же чувствителен. Кроме того, этот поход не принес никакой материальной выгоды. Правда, юаньские войска привезли в Китай пряности, благовония, рога носорогов, слоновую кость, карту Явы, перепись местного населения и письмо золотыми буками с острова Бали. Однако ценность привезенного вряд ли окупала стоимость экспедиции.

 

Восстания во владениях Хубилая

 

Возможно, еще больше подтверждали утрату Хубилаем контроля над управлением восстания в областях, теоретически находившихся под его властью — первое вспыхнуло в Тибете, второе — в Маньчжурии. Столь осязаемые свидетельства неверности наносили существенный ущерб притязаниям Хубилая на статус хана ханов и императора Китая. Правда, эти удары исходили из периферийных регионов, а не из центра его владений. Тем не менее, если мятежи поднимали пограничные области, что могло помешать центральным районам последовать их примеру? Поэтому Хубилай принял решительные меры для подавления обоих восстаний, очевидно, стремясь предотвратить распространение мятежных настроений на территорию Китая. Однако сам факт беспокойств в пограничных землях в 1280-х гг. подчеркивал трудности, с которыми сталкивался Хубилай в этот период.

Первым восстал Тибет. С первых лет своего царствования Хубилай поддерживал тесную связь со страной лам. Одним из его ближайших советников был тибетский буддист Пагба-лама, а при императорском дворе в Даду подвизалось много тибетцев. Для руководства делами буддистов Хубилай учредил особое ведомство Цзунчжи юань и назначил управлять Тибетом гражданского управляющего (dpon-chen, пончен, «Великий правитель»), пока Пагба-лама находился в Китае. Несмотря на это, в стране не прекращались волнения, вызванные отчасти действиями Хубилая, а с другой стороны местными проблемами и спорами между буддистскими сектами. Учреждение Хубилаем одновременно постов Императорского Наставника (который занял Пагба-лама) и пончена привело к напряженности. Между понченом Гунга-Санпо и Пагба-ламой часто возникали разногласия: как писал один ученый, настоятель и пончен Гунга-Санпо явно недолюбливали друг друга. Хубилай также основал Тибетское отделение управления по умиротворению (Сюаньвэй сы), которое составляли военные. Это ведомство еще больше усложняло и без того непростую структуру управления страной и создавало дополнительный класс чиновников, борющихся за власть. В 1280 г. Пагба-лама скончался в возрасте 45 лет, еще совсем не старым, от неизвестных причин. Главы секты Сакья обвинили пончена в отравлении ламы, заключили его в тюрьму, а затем предали казни. Хубилай оплатил похороны своего верного учителя и воздвиг ступу в его честь. В 1281 г. он назначил Императорским Наставником 13-летнего племянника Пагба-ламы Дхармапалу, и в Тибете на время воцарились мир и спокойствие.

И все же враждебность к монголам не улеглась. Некоторые буддистские секты проявляли крайнее недовольство дружественными отношениями, установившимися между Пагба-ламой и монголами. Дхармапала, с детства подвизавшийся при монгольском дворе, вызывал у них еще большее отторжение из-за своей близости с Хубилаем и его соплеменниками. Назначение на пост правителя Тибета мальчика, воспитанного в китайской столице, было политической ошибкой. Дхармапала служил бы постоянным и назойливым напоминанием о монгольском владычестве в стране, которую сам он едва знал. В любом случае, секта Сакья, к которой принадлежал новый правитель, не имела недостатка в соперниках, и враждебностью, вызванной выбором «чужака» в качестве Императорского Наставника, воспользовалась секта Бригун, поднявшая мятеж. В 1285 г. войска Бригун начали осаждать монастыри других сект. Вскоре после этого они вступили в противостояние как с Сакья, так и с монгольскими частями. Согласно тибетским источникам, Бригун получал помощь от «Хула, царя Тодхора». Тодхор — это тибетское название Восточного Туркестана, а царь Хула — это, вероятно, чагатайский Дува-хан, марионеточный правитель, опиравшийся на поддержку Хайду, вечного врага Хубилая. Таким образом, восстание Бригун теперь приняло более серьезный, международный размах. Хубилай понимал, что для подавления мятежа, чтобы он не смог существенно подорвать его власть над Тибетом, он должен предпринять решительные действия. В Тибет прибыли карательные войска под началом его внука Темур-Буки, которые к 1290 г. разрушили монастырь Бригун, убив 10000 человек и уничтожив исходившую от него угрозу. После этого при Хубилае в Тибете не возникало волнений. Тибет был более или менее усмирен, а ведомство Сюаньчжэн юань, основанное в 1288 г. на смену Цзунчжи юань, успешно поддерживало мир в этой стране.

Второе восстание вспыхнуло в Маньчжурии. Здесь также были задействованы сторонние силы. Вождь мятежников Наян, ведший свой род от одного из сводных братьев Чингис-хана, был христианином-несторианином, которого отталкивало сближение Хубилая с земледельческим миром и его отдаление от кочевой жизни. Таким образом, взгляды и интересы Наяна совпадали с мировоззрением Хайду, правителя Средней Азии и заклятого врага великого хана. По-видимому, оба вождя согласовывали свои действия в борьбе с Хубилаем. Марко Поло, представивший подробное и живое описание мятежа, пишет, что «монгольский вождь отрядил посланцев к Хайду; то был также великий, сильный царь, великому хану приходился племянником, да бунтовал против него и замышлял недоброе; наказывал ему Наян, чтобы шел он на великого хана с одной стороны, а Наян пойдет с другой отнимать земли и государство; отвечал Хайду, что согласен, к назначенному сроку приготовится и пойдет со своим народом на великого хана». Чтобы разведать ситуацию в Маньчжурии, Хубилай сначала послал своего самого знаменитого полководца Баяна. В марте 1287 г. Баян выступил к ставке Наяна. Китайские источники обвиняют Наяна в попытке поймать Баяна в ловушку: «После его (Баяна) прибытия Найянь (Наян) устроил для него пир, замыслив захватить его. Боянь (Баян), разгадав это, поспешил оттуда со своими спутниками, и они бежали по трем разным дорогам».

Неясно, насколько можно доверять этому рассказу. Возникают подозрения, что он был придуман задним числом, чтобы доказать двуличность Наяна. Вряд ли Наян позволил бы вражескому полководцу так легко ускользнуть.

Должно быть, Хубилай счел угрозу, исходящую от Наяна, весьма серьезной, так как он лично возглавил карательный поход против мятежника. Один отряд он послал на запад, чтобы сдержать Хайду и не дать его войскам придти на помощь Наяну, а другой отправил в Ляодун в южной Маньчжурии, чтобы связать руки еще одному противнику, монгольскому хану Хадану. Перед выступлением в поход он созвал прорицателей, которые вселили в него уверенность: «Ты вернешься, одержав победу над врагами». Хубилай сам собрал войска и двинулся к устью реки Ляохэ. Марко Поло утверждает, что численность его армии составляла 460000 человек — 360000 конницы и 100000 пехоты. Конечно, эти цифры весьма завышены, так как такое громадное число людей и коней невозможно было прокормить в скудных условиях Маньчжурии. Например, там точно не хватило бы травы для табунов. Вероятно, Хубилай вел с собой не более нескольких десятков тысяч воинов.

Войска Хубилая шли быстрым ходом и вскоре подошли к ставке Наяна, застигнув мятежника врасплох. Хубилай ехал на паланкине, водруженном на спины четырех слонов. Ему было уже 72 года, и он страдал подагрой, ревматизмом и другими болезнями, однако, несмотря на эти недомогания, лично явился на поле боя. Армии выстроились друг против друга, и монголы ударили в барабаны и затрубили в рога, «так что, казалось, само небо сотряслось». Войска великого хана стали наступать. Сначала стреляли лучники, а затем, когда армии сблизились, в ход пошли копья, мечи и палицы. Бой продолжался с утра до полудня, и в конце концов удача отвернулась от Наяна. Его отряды обратились в бегство, а монголы бросились в погоню, захватив в плен или убив многих беглецов. Наян был также схвачен и, как Чингизид, казнен без пролития крови, по монгольскому обычаю.

Убили его вот как: завернули в ковер, да так плотно свили, что он и умер. Умертвили его так, потому что не хотели проливать на землю крови царского роду, на виду у солнца и неба.

Хотя Наян был несторианином, его мятеж не привел к гонениям на христиан во владениях Хубилая. В данном случае великий хан проявил больше терпимости и здравомыслия, чем в некоторых других своих предприятиях.

И все же ему не удалось окончательно подавить монгольскую оппозицию. При жизни Хубилая непокорным оставался Хадан. Хайду тревожил войска великого хана в 1288 и 1289 гг. Сначала Хубилай послал против Хайду Баяна, но вскоре счел великого, но стареющего полководца слишком медлительным и отозвал его. Баяна сменил один из внуков Хубилая, достигший больших успехов. В 1289 г. Хайду почти дошел до Каракорума, прежде чем его отбили войска императора. Впрочем, и будучи вынужден уйти из этой области, он продолжал грабить границы империи Юань до самой своей смерти, наступившей в 1301 г., спустя семь лет после кончины Хубилая.

Коротко говоря, в 1280-х гг. в отношениях с иностранными державами Хубилая преследовали неудачи. Морские походы на Японию и Яву, причинившие ему столько огорчений, выглядят необъяснимыми, если не принимать во внимание его непомерное честолюбие и стремление упрочить свою легитимность. Оба похода закончились полным провалом и одновременно создали трудноразрешимые финансовые проблемы. Восстания против монгольской власти в Тибете и Маньчжурии усугубили эти сложности. Эти удары были достаточно чувствительны, но нельзя сказать, что 1280-е и начало 1290-х гг. ознаменовалось сплошными разочарованиями во всех сферах деятельности. К позитивным моментам следует отнести введение нового свода законов, исследование истоков Хуанхэ, основание и развитие новых школ и учреждений. И все же в целом взгляд на 1280-е и начало 1290-х гг. оставляет ощущение упадка.

 

Личные утраты Хубилая

 

Этот период принес Хубилаю горе и разочарования и в личной жизни. Смерть Чаби, скончавшейся в 1281 г., которую император ценил больше всех остальных жен, оставила Хубилая одиноким и осиротевшим. Ее сын Чжэнь-цзинь был назначен наследником. Ей единственной из всех жен была поставлена поминальная стела в храме Хубилая. Чаби не раз приходила на помощь супругу в первые годы его правления. Может быть, это лишь совпадение, но именно после ее смерти самого Хубилая и весь Китай постигла череда потрясений. Вероятно, Чаби и не сумела бы предотвратить эти беды, но она могла бы оказывать благотворное влияние на мужа, удерживая его от принятия некоторых странных решений.

Намби, ставшая главной женой после смерти Чаби, была ее дальней родственницей. Вполне возможно, Чаби, сознавая, что здоровье ее пошатнулось, сама выбрала себе преемницу. К сожалению, нам не известно о Намби столько, сколько мы знаем о Чаби. По мере того, как Хубилай старел, а здоровье его ухудшалось, по сообщениям источников, Намби принимала важные политические решения по собственной инициативе. В последние годы царствования Хубилай допускал к себе лишь самый ограниченный круг лиц, возможно, из-за подавленности, постигшей его после смерти Чаби и некоторых других родичей. Его министры подавали доклады и донесения через Намби, а она, в свою очередь, передавала им указы и решения хана. Как полагают китайские источники, Хубилай, слабея, позволял ей издавать указы от своего имени, но они не приводят никаких конкретных примеров подобных решений. Подобно многим другим знатным монголкам, она была самоуверенна и не терялась в политических вопросах.

Мы располагаем крайне скудными сведениями о других женах Хубилая. По традиции, у монгольских ханов было четыре ордо или женских домов, и Хубилай не был исключением. Его первая жена Тегулун умерла еще до того, как он стал великим ханом в 1260 г. Чаби и Намби, самые влиятельные из жен Хубилая, принадлежали ко второму ордо. Чаби родила Хубилаю четырех сыновей, а Намби — одного. Чжэнь-цзинь, сын Чаби, был назначен наследником Хубилая; второй ее сын Дорджи, умер еще при жизни отца. Два младших сына, Мангала (ум. 1280 г.), именовавшийся князем Аньси (в современной провинции Шаньси), и Номухан (ум. 1301 г.), князь Бэйань, не были названы преемниками, но, как мы видели, Хубилай вполне доверял им, поручая руководство важнейшими военными походами. Другие его сыновья, включая Тогона, также получали важные военные назначения, но также испытывали влияние со стороны-населения, которым управляли. Например, Ананда, сын и наследник Мангалы, воспитывался в мусульманской семье и, достигнув зрелости, согласно Рашид ад-дину, обратил в ислам большую часть состоявших под его командованием войск, насчитывавших 150000 человек. О сыне Намби ничего не известно. Также ничего мы не знаем о женах Хубилая из третьего и четвертого ордо, кроме того, что от них у него родилось еще семеро сыновей.

Чаби была его любимой женой; ее смерть и смерть назначенного наследника, Чжэнь-цзиня, последовавшая в 1285 г., не только разбили ему сердце, но и разрушили все планы на передачу престола. Выдающуюся роль, которую играла Чаби, подтверждает то обстоятельство, что из всех жен Хубилая она единственная, чей портрет, нарисованный совместно китайским и тюрко-монгольским художниками, дошел до нас. Несомненно, причудливые решения, принимавшиеся в конце его царствования, отчасти объясняются подавленностью, постигшей великого хана после ее смерти.

Возможно, столь же глубоко потрясла его потеря любимого сына и наследника Чжэнь-цзиня, который получил блестящее образование и воспитывался, чтобы со временем занять трон великого хана и императора Китая. Его воспитанием руководили самые выдающиеся люди того времени, наставлявшие его в самом широком спектре предметов — от китайской истории до буддизма. Он был прекрасно подготовлен для управления государством. Поэтому ранняя смерть, настигшая Чжэнь-цзиня, когда ему еще не было и пятидесяти, нанесла тяжелый удар Хубилаю и усугубила общую подавленность, воцарившуюся при императорском дворе. В конце концов преемником был назначен сын Чжэнь-цзиня, Темур, взошедший на престол в 1294 г. и получивший храмовое имя Чэн-цзун.

В летописях сохранились более-менее подробные сведения лишь о двух дочерях Хубилая; мы не знаем, сколько их у него было всего. Это младшее поколение монгольских благородных дам практически не имело политического влияния. В отличие от таких влиятельных монголок, как Оэлун, мать Чингис-хана, или Чаби, дочери Хубилая не принимали участия в политической жизни. Возможно, они воспитывались в китайской культурной традиции, которая жестко ограничивала женский круг интересов и не допускала их к принятию политических решений. С другой стороны, возможно, дочерей Хубилая политика просто не интересовала. Как бы то ни было, китайские историки упоминают имена лишь двух его дочерей. Мяоянь удостоилась такого внимания за свою приверженность буддизму. Она ушла в монастырь Таньчжэсы, расположенном на Западных холмах Пекина, где и была похоронена. Она почитала богиню милосердия Гуаньинь «днем и ночью с таким рвением, что на плите, на которой она творила поклоны, остались отпечатки ее лба и ступней». В одном из павильонов монастыря висел ее портрет, и, по сведениям путеводителя по Пекину за 1935 г., в то время он все еще там находился. Вторая дочь, имя которой дошло до нас, Ху-ду-лу Цзе-ли-ми-ши, была из государственных соображений выдана Хубилаем за корейского правителя, чтобы укрепить связи между монгольским двором и корейскими вассалами. Больше о дочерях Хубилая нам ничего неизвестно, но, конечно, их нельзя поставить рядом с самоуверенными и яркими женщинами поколения самого Хубилая и уж тем более прежних времен.

Испытав горечь личных утрат и неудач во внешней и внутренней политике, Хубилай все больше предавался пьянству и чревоугодию. При императорском дворе задавались все более и более роскошные пиры, на которых в основном подавались традиционные монгольские блюда, главным образом мясо. Даже обычные трапезы обставлялись весьма пышно, как будто Хубилай искал забвения в еде. Главным пунктом меню была вареная баранина, которую дополняли также обильные и жирные мясные блюда. В типичном случае к трапезе на столе появлялись жареная грудинка ягненка, яйца, сырые овощи, приправленные шафраном и завернутые в блины, чай с сахаром, кумыс и напоминающий пиво хмельной напиток из проса. Естественно, пиры устраивались с еще большим размахом. Монголы не чурались излишеств, и переедание, особенно на торжественных празднествах, было скорее правилом, чем исключением. Монгольские ханы вообще были склонны к пьянству, и Хубилай продолжил эту традицию. Он поглощал кумыс и вино в огромных количествах, и это, естественно, не внушало надежд, что ему удастся совладать с политическими кризисами, сотрясавшими его державу.

Пьянство и чревоугодие не могли не сказаться и на его здоровье. Последнее десятилетие своей жизни он страдал от ожирения и вызванных им недугов. На портрете, написанном с него Лю Гуаньдао в 1280 г., он уже предстает довольно тучным, но в конце 1280-х гг. неумеренность поистине взяла свое. Хубилай чрезвычайно растолстел, его стала мучить подагра и другие болезни. Плохое физическое состояние усугублялось алкоголизмом. Марко Поло был далеко не единственным свидетелем чрезмерного пьянства при монгольском дворе. Хубилай, как и многие монголы, не мог контролировать количество выпитого, особенно по мере того, как он старел и переносил один удар судьбы за другим. Он испробовал множество средств облегчить свои физические страдания — от лекарств и врачевателей из Юго-Восточной Азии до корейских шаманов. Ничто не принесло ему исцеления, а сам он продолжал проводить время в попойках.

Старость, усталость, разочарования и пьянство в конце концов не могли не сказаться. Из китайских источников явствует, что в начале 1294 г. Хубилай пребывал в подавленном и угнетенном состоянии духа. Он даже отказался принять пришедших поздравить великого хана с Новым годом. Его старый боевой товарищ Баян прибыл ко двору, чтобы ободрить императора, но не преуспел. Хубилай быстро слабел и 18 февраля на 80-м году жизни умер в павильоне своего дворца. Князья и высшие сановники собрались, чтобы принести свои соболезнования Темуру, внуку и наследнику Хубилая, взошедшему на императорский престол под именем Чэн-цзун. Для выбора преемника был созван курилтай, который подтвердил решение Хубилая. Курилтай начал терять свое значение под давлением со стороны китайской традиции назначать преемника престола при жизни императора. Хубилай стремился следовать китайским обычаям и в этом важнейшем для государства аспекте.

Через несколько дней после смерти Хубилая траурный караван отправился в горы Хэнтэй, где должен был быть похоронен монгольский император. Точно место захоронения не было записано и до сих пор не установлено. В источниках также не упоминается, каким было погребение — простым или богатым. Если место захоронения одного из величайших правителей в истории Азии, а пожалуй, и всего мира, и было отмечено каким-либо грандиозным памятником, то он не сохранился до наших дней. В четвертый месяц года его внук предложил главным сановникам выбрать подобающее посмертное имя и определить подобающее место сооружения алтаря в честь Хубилая. Они возвели алтарь покойному императору в семи ли к югу от Даду и дали ему храмовое имя Ши-цзу («основатель династии»).

Однако Хубилаю не удалось привить своей династии традиции правильного, упорядоченного и не вызывающего споров престолонаследия, которая играла столь важную роль для поддержания жизнеспособности правящего рода. Сам Хубилай успешно подготовил передачу власти своему внуку, но междоусобицы не заставили себя долго ждать. Распри не прекращали сотрясать монгольский императорский дом. Например, в 1328-1329 гг. за престол вели борьбу два брата — Хошила и Тог-Темур. 27 февраля 1329 г. Тог-Темур прекратил борьбу и уступил трон старшему брату, принявшему девиз правления Тяньли. Однако 30 августа Хошила был убит (вероятно, отравлен сторонниками своего брата), и императором стал Тог-Темур, выбравший девиз правления Чжишунь. Рознь между двумя братьями как в зеркале отражала противостояние Хубилая и Ариг-Буки. Соперники расходились по тем же самым признакам: Хошила представлял интересы степных монголов-кочевников, а Тог-Темур опирался на окитаившихся соплеменников, обосновавшихся в Китае и усвоивших конфуцианскую идеологию. Подобные внутридинастические междоусобицы ослабляли двор и по меньшей мере способствовали крушению, постигшему династию Юань в 1368 г. Таким образом, династия, основанная Хубилаем, продержалась у власти менее 75 лет после его смерти.

[Ньукуус]

ИМПЕРИЯ ЮАНЬ

Память в веках

И все же не следует умалять достижений Хубилая. Хотя его наследие оказалось недолговечным, успехи, достигнутые им при жизни, доставили ему неувядающую славу. О его деяниях писали его современники, европейские и азиатские историки и путешественники, часто отзывавшиеся о Хубилае в чрезвычайно хвалебном тоне. Заметки Марко Поло познакомили европейцев с роскошью императорского двора и величием империи, подвластной великому хану, а Рашид ад-дин прославил его имя в мусульманском мире. Его правление с энтузиазмом описывали китайские летописцы, составители корейской хроники Корё-са и еврейский врач Бар-Гебрей.

Восхваления, доносившиеся с разных концов света, благоприятствовали осуществлению замыслов Хубилая, стремившегося предстать в облике повелителя Вселенной и привлечь к себе сердца самых разных групп населения. В глазах конфуцианцев, он был правителем широких взглядов и хорошо разбирался в людях. Китайская династическая история сообщает, что он назначал конфуцианцев на правительственные должности, способствовал распространению классических конфуцианских произведений и посредством китайской цивилизации «умиротворял варваров». Коротко говоря, он изображался в виде совершенного конфуцианского правителя. Буддисты считали его бодхисаттвой мудрости, Манджушри. Мусульманские историки, в особенности Рашид ад-дин, представляют его покровителем мусульман. Марко Поло намекает, что Хубилай был непрочь обратиться в христианство. Эти различные оценки симпатий великого хана показывают, что он прекрасно умел завоевывать доверие различных групп, давая каждой понять, что именно она пользуется его особым благорасположением. И все же Хубилай оставался монголом и по духу, и по традициям.

Как любой монгольский хан, Хубилай часто предпринимал военные походы. Самым выдающимся его достижением в военной сфере явилось завоевание Южного Китая, население которого составляло более 50 миллионов человек. Эта война, требовавшая более тщательного планирования и организации, чем многие прежние походы монголов, укрепила его славу великого полководца.

Его военачальники уже не могли полагаться исключительно на мощь монгольской конницы, как в былые времена, а были вынуждены координировать ее действия с действиями пехоты и военно-морских сил, не говоря уже о работе тыловых служб, чтобы добиться успеха в этой широкомасштабной операции, растянувшейся по меньшей мере на десять лет. Безоговорочное поражение империи Сун увенчало собой первые два десятилетия царствования Хубилая.

И все же в конечном итоге избранный им политический курс привел к расколу монгольского общества. Чтобы управлять оседлой цивилизацией, Хубилай должен был осесть сам и усвоить некоторые политические, экономические и культурные представления своих оседлых подданных. Ступив на этот путь, он вызвал недовольство многих монголов. Когда великий хан фактически перенес столицу в китайский город Даду, часть кочевых соплеменников вступила с ним в открытое противостояние. Ему пришлось бороться за власть сначала с младшим братом, а затем с двоюродными братьями Хайду и Наяном. Им не удалось свергнуть Хубилая с престола, но своими действиями они обнажили противоречия, разделявшие монгольский мир, и отсутствие единства, которое в конце концов привело к крушению Монгольской империи. У Хубилая была и другая возможность. Он мог остаться вождем кочевого народа и отказаться от попыток управлять Китаем и оседлой цивилизацией. В таком случае, вероятно, ему бы не довелось столкнуться с оппозицией со стороны кочевников, но он не сумел бы завоевать доверия и поддержки оседлых подданных и стал бы просто эксплуатировать свои китайские владения, вместо того чтобы действительно управлять завоеванными странами.

На всем протяжении своего царствования Хубилай стремился не отступать от монгольских устоев. Он назначал руководить военными походами монгольских военачальников, и даже в гражданской сфере не полагался только лишь на китайских советников и чиновников, привлекая к делам управления иноземцев. Хотя сам великий хан лично испытывал симпатии к буддизму и другим религиям, он продолжал исполнять обряды, предписанные шаманизмом, и придерживаться монгольских обычаев. Наконец, он не собирался отказываться от традиционной завоевательной политики.

Впрочем, в последнее десятилетие своей жизни Хубилай предпринял несколько дорогостоящих военных экспедиций, завершившихся полным провалом. Войны с Японией и государствами Юго-Восточной Азии не принесли монголам никакой выгоды. Строительство столицы, общественные работы для подъема китайской экономики и траты на предметы роскоши, к которым были неравнодушны и сам Хубилай, и его двор, усугубили финансовые трудности. Хубилай доверял управление финансами в основном чиновникам не-китайского происхождения, которые повышали налоги, расширяли государственные монополии и обесценивали бумажные деньги, чтобы повысить доходы. Такая политика оттолкнула многих китайцев.

Ранее Хубилай стремился завоевать доверие китайских подданных. Созданная им система управления напоминала структуры, действовавшие при китайских династиях, а восстановлением конфуцианских ритуалов он привлек к себе значительную часть китайского общества. Также великий хан назначал китайцев на видные правительственные должности. Хотя Хубилай не доверял традиционной китайской системе сдачи экзаменов на гражданский чин, он охотно принимал китайцев на службу ко двору. Наконец, он оказывал покровительство китайским живописцам, ремесленникам и драматургам. Однако военные походы и связанная с этим необходимость повысить доходы казны подорвали его усилия и снизили как его авторитет в глазах китайцев, на поддержку со стороны которых он уже не мог рассчитывать с той же уверенностью, что раньше.

Сходным образом он был вынужден отказаться от своих притязаний на верховную власть над всеми монгольскими владениями. Золотая Орда встала на путь независимости задолго до восшествия Хубилая на престол. Чагатайский улус в Средней Азии был настроен враждебно к великому хану и стремился его свергнуть. Верность Хубилаю сохраняли только персидские ильханы, но поскольку сообщение между Персией и Даду было плохо налажено, ильханы правили своей страной совершенно самостоятельно. В конце концов они впитали мусульманскую культуру своих подданных и еще больше отдалились от своих соплеменников в Восточной Азии. Даже такие области, как Маньчжурия, испокон веков входившие в сферу китайского культурного влияния, поднимали мятежи против Хубилая. Эти сложности усугублялись личными драмами, обрушившимися на него в последнее десятилетие жизни.

И все же нельзя преуменьшать его заслуги. Он стремился управлять самой крупной и самой населенной империей, каких не бывало прежде, а не просто эксплуатировать ее ресурсы. С прозорливостью, редкой для наследника кочевых традиций, он прилагал усилия, чтобы создать условия для благополучия населения и оградить интересы различных групп подданных, в те времена, когда подобные устремления были по меньшей мере нетривиальны. Политическими и экономическими средствами, поддержкой и поощрением культуры и торговли, терпимостью к разным религиям он стремился объединить азиатские владения под властью монголов. Подобно многим другим империям, созданным великими правителями, его держава ненадолго его пережила. Ее слабости проявлялись еще при жизни самого Хубилая. Неудачные военные экспедиции, завышенные финансовые требования и личные проблемы перечеркнули его грандиозные замыслы. Его предшественники, в том числе и его дед Чингис-хан, не вынашивали замыслов править всем миром. Они и не стремились осуществить эту мечту. Хубилай также не смог ее воплотить, но его слава осталась в веках.

[Ньукуус]

Возвышение империи Мин

Хубилай умер в 1294 году, и с его смертью завершился золотой век монгольской империи. Он был последним великим монгольским полководцем и юаньским императором. Его внук Есюн-Тимюр, последний император, обладавший незаурядными способностями, умер 15 августа 1328 года, оставив после себя ослабленную империю, раздираемую гражданской войной. В этой войне победу той или иной стороны решала конница. Возглавивший мятежников Эль Тимур захватил контроль над кешигской конницей и тем самым нарушил равновесие в пользу мятежной стороны. Оставшиеся верными Есюн-Тимюру мобилизовали свою пехоту, чтобы удержать контроль над границей. Добившись поддержку восточных монголов (халха) и чжурчжэней, мятежники достигли значительного превосходства в численности кавалерии. Одновременная конная атака из Маньчжурии и Монголии сумела повторить подвиг Чингисхана 1211-1215 гг. 14 ноября 1328 года мятежная монгольская кавалерия окружила Пекин, и на следующий день законный юаньский двор сдался и был перебит людьми Эль Тимура. Остававшаяся верной провинция Юннань была последней, которая сдалась мятежникам в марте 1332 года.

В 40-х годах XIV в. Китай поразил ряд эпидемий, наводнений и голодных лет, вызвавший по всей стране народные восстания. Юаньское правительство в Пекине никогда не располагало более чем косвенным контролем над армейскими гарнизонами и таммучи, разбросанными по всему Китаю. Под давлением кризиса Пекин полностью потерял контроль над губернаторами провинций и их армиями тамма. К началу 50-х годов XIV в. эти полководца и губернаторы стали независимыми военачальниками, способными подавлять мятежи, а также пойти на Пекин, чтобы свергнуть все более слабевшую юаньскую династию.

Государственный канцлер Тогто пытался остановить разложение и мобилизовал войска, включая китайскую и монгольскую конницу. Ему удалось восстановить некоторый контроль над Центральным и Юго-Восточным Китаем до реки Янцзы, прежде чем в 1454 году он был смещен со своего поста. Теперь дезинтеграция империи ускорилась угрожающими темпами. Тому было несколько причин, но важнейшая из них - недостаток военной мощи к началу 50-х годов XIV в. В основе этого лежало отсутствие хорошей конницы: Монголия была вне пределов империи, а китайцы и китаизированные монголы, жившие в Китае, больше не желали или не могли служить в кавалерии. Старые военные поселения утратили свое значение, в то время поставки лошадей из степей сократились: поставщики больше не желали продавать их властям, платившим ничего не стоившими бумажными деньгами. Критическая нехватки конницы привела к тому, что мятежные армии Южного Китая, также располагавшие слабой кавалерией, вполне могли нанести поражение посланным против них юаньским армиям.

В 1351 году тайное общество Белого лотоса распространило слух о том, что будет восстановлена Сунская династия, начав восстание Красных повязок, предводитель которых Го совершал вооруженные нападения на силы имперских властей. После его смерти в 1355 году его сменил бывший бродяга Чжу Юаньчжан (1328-1398),сочетавший в себе колоссальные способности лидера и политическую проницательность. Чжу повел свою становившуюся все более профессиональной армию в долину реки Желтая (1352--1359) и сумел взять Кайфын главном образом потому, что монголы не удосужились починить стены города. В 1360 году из долины Янцзы был изгнан последний юаньский гарнизон.

Как и всем южным повстанческим армиям, Красным повязкам не хватало конницы. Южные китайцы скакали в бой подобно европейским всадникам: с прямыми спинами и ногами в кожаных стременах. Они были одеты в буйволиные шкуры, дубленые или покрытые лаком для придания им подобия «брони», и вооружены копьями, арбалетами и щитами. Как обликом, так и вооружением эти всадники больше походили на конную пехоту, нежели на настоящих кавалеристов. В бою южные конные китайцы просто слезали с лошадей и сражались пешими. Чжу компенсировал этот недостаток сильным флотом, отрядом артиллерии и многочисленной хорошо обученной пехотой.

Чжу был слишком занят, сражаясь с другими мятежными государствами Южного Китая, чтобы беспокоиться о юаньцах на севере. В комбинированных операциях, в которых кавалерия играла незначительную роль, между 1360 и 1363 годами Чжу разгромил ханьское государство в среднем течении Янцзы. Чжу назвал свое государство династией Мин («Блестящей»), объявил о своем стремлении объединить весь Китай под властью новой династии.

Далее он напал на государство У в устье реки Янцзы, правитель которого князь Чжан потерпел поражение в битве при Синьчэн. Кстати, исход этого сражения решила минская конница, атаковавшая и победившая пехоту У. В октябре 1367 года после десятимесячной осады Сучжоу, столица государства У пала, и ее 250-тысячная армия влилась в расширяющуюся армию империи Мин.

Чжу направил на север генерала Сюй Да во главе 250-тысячной армии. Это было скорее военной прогулкой, нежели настоящей кампанией. Последний юаньский император Тогон Темюр (правил в 1333-1368 гг.) бежал в Каракорум, оставив Пекин китайским войскам. Пекин, который монголы называли Шанду, был переименован в Бэйпин («Север умиротворен»), свидетельствуя о сейсмическом сдвиге в истории Китая: впервые южнокитайский правитель завоевал могущественный север. Чжу принял титул императора Хун У (годы правления 1368-1398), но не ослабил кампании против монголов и остававшихся мятежников.

[asan-kaygy]

https://khrapachevsky.livejournal.com/68824.html?fbclid=IwAR1riLUrA8b48LEJjLA42YN5F_uZN6BSx6U2TcW0j3rVWGLWcGJOuTq01Wk

[ор-хона]

интересно почему все улусы распались почти одновремено?

[asan-kaygy]

Не одновременно. При этом распад и его датировки сугубо субъективное понимание

[asan-kaygy]

https://zen.yandex.ru/media/armshistory/pogibshie-korabli-mongolov-u-beregov-iaponii-chto-nashli-arheologi-5f9d3e9e1f9f737992e6d066

[asan-kaygy]

https://www.youtube.com/watch?v=nua_9zSpUDc&t=1s

[asan-kaygy]

https://rus.azattyq.org/a/31126202.html?fbclid=IwAR1X0y8xAOSpvcaHQ5zqrr6KUlbN7N7Vi5U9q7RpP2rqUzLv9XriKdgYOxw