Каракалпакская поэзия

[Polat]

БЕРДАХ

Бердах — литературный псевдоним Бердимурата Каргабая улы (1827—1900).2 Это был самый крупный представитель дореволюционной каракалпакской литературы — и по социальной значимости своего творчества, и по широте его тематического диапазона, и по уровню художественного мастерства.

Бердах родился в глухом каракалпакском ауле, в семье бедного дехканина-рыбака. В детстве будущий поэт учился в сельском мектебе, затем — в медресе (в местечке Каракум), которое ему не удалось закончить.

Бердах с юных лет учился искусству бахсы (бахши) — самому популярному искусству народного сказителя. В совершенстве овладев им, он одновременно глубоко изучал и творения великих поэтов-мыслителей Востока: Фирдоуси, Навои, Физули, Махтумкули.

Время Бердаха для всех народов Хорезмского оазиса было вре?ленем остродраматической национально-освободительной борьбы. Каракалпаки, узбеки-аральцы, казахи и туркмены — братские народы Хорезмской долины — не раз совместно восставали против ига хивинских ханов. Борясь за лучшую долю, они выражали желание присоединиться к России. Как выдающийся поэт-гражданин своего народа, Бердах принимал деятельное участие в этой народно-освободительной борьбе, отстаивал права людей труда, и это во многом определило и демократичность, и народность, и социальную направленность бессмертных произведений поэта. В его много-численных стихотворениях и поэмах правдиво запечатлены картины общественной жизни Каракалпакии второй половины XIX столетия. Бердах — автор ряда исторических поэм и песен из жизни своего народа. Таковы "Шежире" — поэтическая родословная каракалпаков, "Амангельды" — поэма о событии из истории так называемых "верхних каракалпаков" XVIII века. В дастане "Айдос-баба" поэт описывает столкновение старейшины каракалпакского населения Айдоса-бия с хивинским ханом. Историческая песнь "Ёрназар-бий" посвящена национальному герою, возглавившему антихивинское восстание народов Каракалпакии в 1855—1856 годах, который в памяти их потомков продолжает жить под прозвищем батыр Ерназар-Алагез (Ёрназар-пестроглазый, т. е. грозный богатырь). Поэма Бердаха "Царь-самодур" — наиболее значительное произведение дореволюционней каракалпакской поэзии.

Изображение тяжелой жизни народа, беспощадное разоблачение эксплуататоров (ханов, баев, биев, духовенства, царских чиновников и т. д.) — таковы характерные черты творчества Бердаха. Правдивость, гражданская смелость, богатый народный язык — неотъемлемая. особенность его бессмертных творений. В своих стихах Бердах смело выступал против варварских пережитков в быту, против унизительного положения женщин ("Невеста", "Время мое", "Не горюй", поэма "Царь-самодур" и другие произведения).

В наше, советское время, когда осуществились все мечты Бердаха, его творения стали достоянием широкой общественности. Их изучают в школах и вузах. Произведения поэта изданы на многих языках нашей страны. Именем Бердаха названы совхоз, госфилармония, школы, кинотеатры, улицы. Его жизни и творчеству посвящено немало специальных трудов, литературных произбедений. А 150-летие со дня рождения великого2 каракалпакского поэта широко отмечалось в стране в общесоюзном масштабе.

Приставка "дах" ("даг"), прибавленная поэтом к своему имени (Бердимурат), означает: горе, печаль. В целом этот псевдоним означает: Печальный Бердимурат.

[Polat]

НЕ БЫЛО

1

Справедливых в мире царей

С сотворения мира не было.

Правду пишущих рифмачей

С сотворения мира не было.

Дети биев нашей земли

Захватили всё, что могли,

Хоть кривым путем они шли,

Среди них уставших не было.

С тех времен отдаленных, как

Стал народом каракалпак,

Как всевышний нам подал знак,

Никого нам равных не было.

Дух народа нашего гас,

Все глумились, глядя на нас,

Вышли в путь мы не в добрый час,

На стоянках жизни не было.

Стал народ наш слабей стократ,

Стар погиб, но остался млад,

Стал Бердахом Бердимурат,—

Столь горюющих раньше не было.

Есть поныне, о мой народ,

Кто всех слаще и спит и жрет,

Чей всегда прославляют род,

Хоть достойных в роду и не было.

Кто тревогу вселял в сердца,

Оставлял детей без отца,

Кто обманывал без конца,

А самим возмездия не было.

Целей нет у меня других,

Кроме как обличить таких,

Плач у сирот жалобно тих,

Улыбнуться времени не было.

Знай бахвалится бий-злодей —

Поднялся, мол, выше людей,

Он-то смеет, а ты не смей,

Чтобы в мыслях даже не было.

О господь мой, страшно сказать,

Как подла и корыстна знать;

Всё взяла, что мыслимо взять,

А того, кто давал бы, не было.

Стал один всё больше наглеть,

Стал другой всё дольше терпеть,

Заманили сокола в сеть,—

Кто его бы вызволил, не было.

Говорящий правду, как я,

Не в почете среди ворья.

Поедает свинью свинья,

А того, кто разнял бы, не было.

У голодных — мечта одна,

У других — лишь сытость видна,

У голодного нету сна,

А у сытых этого не было.

В небе черные облака,

Смутно на сердце бедняка,

Зреет злоба, грызет тоска,

Век живущих весело не было.

У инаков совести нет,

У ишанов милости нет,

А у баев жалости нет, —

Справедливых нет и не было.

Нет огня, чтоб рассеять мрак,

Вместе взяться бы, да никак.

Для себя старается всяк,—

Никогда еще хуже не было.

Страх, бесправие этих дней —

Всё обрушилось на людей,

Пусть не каждый у нар злодей,

Но сердец черствее не было.

Другу верному — не вреди,

Вероломного — обойди,

Своего не меняй пути:

Изменившим — удачи не было.

Тот, кто умер, — умер, а тот,

Кто не умер, — еще умрет;

Кто не мучился за народ,

Для того и мучений не было.

Неспроста я зовусь Бердах,

Только правду держу в устах,

Если ж правда в моих словах—

Значит, господа с нами не было.

2

Был я розой — не расцветал,

Мудрецом был — думать не стал,

Соловьем — но не засвистал, —

У меня возможности не было.

Был веселым я с давних пор,

Был джигитом, орлиный взор,

Я взмывал, словно беркут с гор,—

Опуститься вершины не было.

Был я ловок и крепкогруд,

Подпевал всему, что поют,

Жил я там, где хлеба не жнут,

Где и знавших об этом не было.

Я кобызом звучавшим был,

Я певцом замолчавшим был,

В небе гусем отставшим был,—

Озерка для отдыха не было.

Я был ястребом, сеял страх,

Томага надели мне, ах,

В сеть попал я, темно в глазах,—

Моих доблестей знавших не было.

Был дождем я в полдневный зной,

Был в безветрие бурей злой,

Дыней был на земле степной, —

Дня, чтоб свиньи не грызли, не было.

Неокрепший был я росток,

Вверх тянул свой каждый листок,

Втоптан свиньями мой цветок, —

Кто его бы расправил, не было.

Как еще голова цела?

Крепче камня, видно, была,

Слез кровавых река текла,—

Кто бы вытер слезы, не было.

Ты впустую промчалась, жизнь,

Не такой ты мечталась, жизнь,

Ведь такой оказалась жизнь, —

Прошумела — и словно не было.

Сколь я ни был сведущ и смел,

Сколь ни делал я добрых дел,

Сколь Кулен-болыса ни пел, —

И халата в подарок не было.

з

Как ни тщились отец и дед,

Навалились все сорок бед,

Был достаток в доме — и нет,

Никогда как будто не было.

Шутка в доме хоть и в чести,

Как концы с концами свести?

За невесту калым внести

У отца надежды не было.

Верить ежели старикам,

Предложил он тестю тукум,

То-то хохоту было там, —

Остроумней калыма не было.

Я здоров и крепок, ей-ей,

Лишь душа горит всё сильней.

Подавитесь бедой моей,

Агабии, хоть бы вас не было.

Я здоров, но изныла грудь,

Жизнь мгновенна, но долог путь,

Подо мною мул — подхлестнуть—

Никого, кто догнал бы, не было.

Кто кичится пуще всего

Властью имени своего,

Тот не хочет знать никого, —

Нет поддержки тебе и не было.

Правды жаждущий человек,

Вечно страждущий человек,

Кончил властвовать Гёроглыбек,

Базирген ушел — и как не было.

Я Бердах, две слезы из глаз,

Кунходжу я слышал не раз,

Был мне другом Ажинияз,

И у них веселья не было.

Бердах

[Kamal]

ЖИЕН - ЖЫРАУ

Ассалаума-алейкум, Полат! Здравствуйте, форумчане!

Полат, спасибо тебе за такую тему. Каракалпакская поэзия безгранична и очень богата. Только маленькое замечание. Толгау "Разоренный народ" исполнен Жийен жырауом в поэтической форме, на основе народных сказаний каракалпаков и предусматривает ногайский период. Строки там начинаются "Бурынгы откен заманда..., Ормамбет бий олгенде..." и так далее. А "Разоренный народ" или в дословном переводе "Народ скиталец" (Поскан ел) это настоящее Жийен жырауа. Он был очевидцем переселения некоторых каракалпакских племен через пустыню Кызылкумы.

Я сейчас с горечью вспоминаю моменты своего беспечного детства, когда для меня Родиной был могучий, нерушимый Советский союз. В те годы, наши аксакалы между собой всегда вели беседы о прошлом каракалпаков и я мог бы много чего извлечь для себя. Но я истинный идеолог коммунизма, примерный пионер, в это время изучал истории древнего Египта, Греции, Рима, СССР и т.д.

Но я все ровно помню некоторые отрывки из их бесед. Например, каракалпаки, когда поняли, что им не противостоять превосходящим силам казахов, разделились на три части. Часть ушла в Ургенч (более богатые и мобильные), часть в дельту Амударьи пешком (бедные слои населения). Третья часть осталась на милость врагу на берегах Жанадарьи, как отвлекающая группа и по-видимому погибли все. Возможно, это правда, потому, что мы сейчас делимся на два Арыса (т.е. уцелевшие). К тому же в российских архивах есть такие документы: Из письма Ералы султана генерал-поручику Игельстрому от 1786 года: «Все руководители кыргыз-кайсаков вышли на тропу войны против каракалпаков. Здесь никого не осталось, и поэтому я тоже пошел с ними. С нашим приходом каракалпаки готовились к войне, но они потерпели поражение, некоторые из них ушли в сторону Ургенча, а большинство умерли вместе со своими семьями …».

Увлеченные чувством легкой победы, казахи вырезали всех оставшихся, но не знали, что основная масса уже ушла.

Поэтому, Полат, нельзя путать "Разоренный народ" с "Народом скитальцем", так как это разные эпохи.

[Polat]

Пардон, у меня казахская образование и по этому самостоятельно стараюсь изучат родную каракалпакскую литературу, чтобы исправит ситуацию.

Я основывался на: Составление, биографические справки и примечания Ибрагима Юсупова "ПОЭТЫ КАРАКАЛПАКИИ"

БИБЛИОТЕКА ПОЭТА, ОСНОВАНА М. ГОРЬКИМ, ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ – 1980

Вступительная статья 3. С. Кедриной:

Не случайно первым известным по имени каракалпакским поэтом был Жиен-жырау. Он испытал на себе все ужасы джунгарского нашествия (1723 года), бегства "с белыми пятками" через пустыню и отразил трагедию каракалпаков в поэме "Разоренный народ", где раскрыл единственную реальную силу неимущего трудового народа перед лицом бедствия и гнета богатых родоправителей — единение и взаимопомощь.

Поэма "Разоренный народ" сочетает в себе характерные черты пришедшие к жырау от письменной восточной классики с традицией древнего эпического сказа, и новый, индивидуальный, если можно так выразиться, реалистический взгляд на окружающую действительность самого поэта — участника изображаемых им событий. На манер старовосточной повести ("Книга путешествий") рисует Жиен-жырау странствия бегущего от иноземного врага героя, в пути удочерившего сиротку, потерявшего ее, отнятую у него насильником-баем, а затем счастливо возвращенную. Жиен-жырау изображает реальную картину общественных отношений (баи и в час всенародной беды сохраняют свой достаток и власть сильного, а беднота спасается лишь взаимной помощью и поддержкой). Правдиво рисует поэт и обстановку бегства: муки голода (отравление ядовитыми растениями), дает яркое описание пустынного пейзажа, а затем — обильного рыбой устья Амударьи, где поселился потер-певший бедствие народ. 5

Эти картины, созданные певцом-жырау в конце XVIII века, могут поспорпть правдивой силой своего изображения с написанными уже в наши дни в романе "Сказание о Маман-бие" народным! писателем Каракалпакии Каипбергеновым.

[Kamal]

Пардон, у меня казахская образование и по этому самостоятельно стараюсь изучат родную каракалпакскую литературу, чтобы исправит ситуацию.

Извини, я не в твой адрес выразился. Оба толгау являются детищем Жийен жырау, поэтому многие путают переведя "Поскан ел (Народ-скиталец)" как "Разоренный народ". А еще хуже, под "Поскан ел" многие подразумевают судьбу всего каракалпакского народа, хотя это касается только отдельных племен каракалпаков пересекавших пустыню, среди которых был и сам жырау. Он описывает события, которых сам пережил вместе со своими соплеменниками.

В казахских школах в обязательном порядке должны были изучать каракалпакский язык и литературу, равно как в русских и других школах, находящихся на территории ККАССР, нынче в ККР. Правда, все зависит от порядочности педагогов. Например, в 8 классе по математике нам преподавал не каракалпак. Так он нас вообще не учил, а 45 минут подряд каждый раз рассказывал всякие небылицы и только задавал задачки на дом, решения которых никогда не проверял. Мне повезло, дома мне помогали с математикой, а многим в 9 классе приходилось тяжко, так как уже преподавала строгая каракалпачка.

[Polat]

МОРЕ РЫБЫ СВОЕЙ НЕ ДАЕТ

Снова в море закинул я сеть,

Море рыбы своей не дает,

Боже мой, нету силы терпеть,

Что в груди твоей: сердце иль лед?

Обезлюдел мой род, приуныл.

Поплелись мы, лишенные сил,

От родной земли и могил...

Море рыбы своей не дает!

И меня подстегнула нужда,

И пошел я, не зная куда.

Но везде нас встречает беда.

Море рыбы своей не дает.

Путь тяжелый и длинный у нас.

Ни зерна, ни скотины у нас.

Есть ли выход, мужчины, у нас?

Море рыбы своей не дает.

В злобном море бушует волна,

Словно жизнь, холодна и черна.

Жизнь мрачна, без просвета она.

Море рыбы своей не дает.

Вам, друзья, не желал я беды,

Я желал за любовь и труды

Много счастья, как в море воды,

Лет на сто или двести вперед.

Но, увы, нас окутал туман.

Правят миром лишь зло да обман.

Злой богач и блудливый ишан.

Им и счастье, и мясо, и мед.

Ну а мы — простота, беднота.

Дверь удачи для нас заперта.

Бьет аллах нас, и лжет нам мечта.

Море рыбы своей не дает.

Я бедняк, я собрат ваш Бердах,

Я правдив и в словах, и в делах,

И меня обездолил аллах.

Адским пламенем сердце мне жжет.

Бердах

[Polat]

НАЛОГ

Наше время — тяжелое время, плохое,

Каждый год тяжелей предыдущего вдвое.

Гол бедняк, но его не оставят в покое...

Десять звонких червонцев — проклятый налог!

Брать налог — аталык приказал Нуримбету,

Как налог нам платить? Ничего у нас нету.

Люди жизнь проклинают постылую эту.

Десять звонких червонцев — проклятый налог!

Я молчу: у меня не совсем еще старый

Есть осел. Доведу я его до базара.

Но другие-то как? Вот семья Ерназара,

С чем пойдет на базар, чем заплатит налог?

Что продать, если нет ничего за душою,

Если только богатства, что брюхо пустое?

Нет и курицы (курица много ли стоит?..),

Как же нищие люди заплатят налог?

В нищей юрте проснувшиеся на рассвете,

Просят хлеба и плачут голодные дети.

Сердце жгут безответные жалобы эти.

Душит бедных в железных объятьях налог!

Бердах

[Polat]

ЛЕТО ПРИДЕТ ЛИ?

Вьюга нас мучила, вьюга слепила,

Ветхую юрту мою повалила,

Черными тучами небо закрыла,

Кто мне ответит: лето придет ли?

Душу и сердце морозами студит.

Кажется, солнца уже и не будет.

Мы — бедняки, угнетенные люди,

Молим о лете. Лето придет ли?

Нету похлебки у бедного люда,

Нету подстилок, и взять их откуда?

Ехать мне надо, и нету верблюда,

Стар уж терпеть я. Лето придет ли?

В отчем краю я живу, как в остроге,

Жесткой веревкой мне спутали ноги,

Нет предо мной ни пути, ни дороги.

Стихнет ли ветер? Лето придет ли?

Что происходит у нас под Луною!

Люди замерзшие молят о зное.

Сделалось льдом то, что было водою.

Солнце не светит! Лето придет ли?

В море немало воды горьковатой,

Холодно в юрте моей небогатой,

Что же нам делать зимою проклятой?

Солнце не светит! Лето придет ли?

Мясо мы ели. Теперь у нас голод.

Нету скотины, сожрал ее холод.

Овцы погибли на пастбищах голых.

Зябко на свете. Лето придет ли?

Родину давят морозы и беды,

Стали озера от холода седы...

Умер сегодня сынок у соседа...

Бедные дети. Лето придет ли?

Чистое золото в медь превратилось.

Холодно всюду, вьюга взбесилась.

Что же нам делать, скажите на милость?

Кто нас приветит? Лето придет ли?

Дар красноречья сегодня не нужен.

Красноречивый затравлен, недужен.

Эй, богачи, вам не холодно в стужу?

К бедным, ответьте, лето придет ли?

Мне бы укрыться — да нет одеяла,

Мне бы согреться, но топлива мало.

Сытой ни разу семья не бывала,

Голодны дети. Лето придет ли?

Много нам лгали. А истина — где ты?

Много ли в жизни мы видели света?

Сердце устало, мы жаждем ответа:

Стихнет ли ветер? Лето придет ли?

Кто я? Старик, сединой убеленный.

Песни мои — не напевы, а стоны,

Вопли собратьев моих угнетенных...

Кто их приветит? Лето придет ли?

Бердах

[Polat]

ПОСЛУШАЙ, СЫН МОЙ!

Стремись походкой твердою идти!

Обидят — за обиду отомсти!

Останешься голодным — не грусти.

Но смелым будь и мужественным, сын мой!

Не будь чванливым, как неумный бай!

Напрасно сил своих не расточай!

И пусть тобой гордится отчий край,

И пусть народ тобой гордится, сын мой!

Трудись. И утром, сон стряхнув едва,

Закатывай повыше рукава.

И хоть услышишь льстивые слова,

В беспечности не пребывай, о сын мой!

Людей цени всегда по их делам,

Не обижай друзей, но мсти врагам.

Подобострастным не внимай словам,

Беги дурного смолоду, о сын мой!

Нет у тебя халата — ничего,

И денег маловато — ничего,

Услышишь смех богатых — ничего.

Знай цену людям и себе, о сын мой!

Умей, мой сын, почувствовать душой,

Где человек хороший, где — плохой.

И за достойным светлою тропой

Безропотно, бесстрашно следуй, сын мой!

Сказал — от слов своих не отступай!

Ничтожным людям тайн не доверяй

И никогда друзей не обижай,

Но недругов ты не щади, о сын мой!

Богатством завладеешь — не гордись

И роскоши ненужной сторонись.

Сиротам помогая, не скупись.

И честен будь и прямодушен, сын мой!

Для своего народа будь хорош,

А если враг озлобится, ну что ж!

На свете без врагов не проживешь,

Отважным будь и сильным будь, о сын мой!

За то, что не по силам, не берись

И к должностям высоким не стремись,

Неправду говорить остерегись.

Пред тем, как говорить, подумай, сын мой!

Чем с ненадежным, лучше одному

Идти, не одолжаясь никому.

Цени своих друзей по их уму,

Друзей неумных избегая, сын мой!

И где б тебя ни встретила весна,

Ты помни — есть родная сторона:

Обширен мир, но родина одна,

И ты не забывай об этом, сын мой!

Всегда, мой сын, отца и мать цени,

Стремись согреть осенние их дни.

Не забывай, что ближе нет родни.

Своей судьбой ты им обязан, сын мой!

Отважен будь, но, даже смерть презрев,

Не говори, что ты бесстрашный лев.

Обуздывай в себе неправый гнев,

Но не смиряй гнев справедливый, сын мой!

Утешь своим участьем бедняка,

Не пожалей последнего куска,

У бедняка цель жизни далека,

Подай ему на счастье руку, сын мой!

Наш путь далек, а на пути — овраг,

Его пересечешь — достигнешь благ.

Ты юн еще, отец тебе не враг,

Всегда блюди завет отцовский, сын мой!

Бердах

[Polat]

ЕЙ-БОГУ, ДАРОВОГО МЕДА ЛУЧШЕ...

Друзья, пшеница лучше, чем овес,

Рис лучше сорняка, что в нем пророс.

Чем сорок дней невзгод, печали, слез,

Один счастливый день, ей-богу, лучше.

И если в жизни вдруг случится так,

Что склонится и подчинится враг,

Спрячь в ножны меч и разожми кулак,—

Чем убивать, простить намного лучше.

Во имя края, где мы рождены,

Мы с вами жить и умереть должны.

Служить для счастья дорогой страны—

Что может быть достойнее и лучше?

Когда твоя состарится жена,

Не говори: "Другая мне нужна!"

Пусть поседела женщина, она —

Твой верный друг и всех красавиц лучше.

Не радостно быть другом подлеца.

Не радостно быть гостем у скупца.

Заколотая в честь гостей овца

Пасущейся большой отары лучше.

Хороший гость — для дома первый друг.

Без гостя дом — как без травинки луг.

Чем обладатель двух неловких рук,

Пожалуй, уж совсем безрукий лучше.

Весь день мы спину гнем, к нам бог жесток.

Мы обдираем кожу рук и ног.

И всё же потом политый кусок,

Ей-богу, дарового меда лучше.

Послушай, ты, святоша Нурмурад,

Ты слово дал, да взял его назад.

Обманщик ты, хоть славен и богат.

Богатого последний нищий лучше.

Батрак шагал по полю твоему,

Ты обманул, не заплатил ему.

Хоть накрутил ты белую чалму,

Хоть ты — святой, последний грешник лучше

Эй, бай Кульмурад, Кадиримбет,

Сапар, Мирза, Арзу и Нуримбет,

Ни в ком из вас стыда и чести нет!

Один бедняк, чем все вы вместе, лучше.

Несчастен я, бедняк Бердимурат,

Жизнь бьет меня, а чем я виноват?

Вокруг темно, я ничему не рад.

Чем жизнь такая — смерть гораздо лучше.

Богач меня всю ночь заставил петь,

А утром на меня же поднял плеть.

Каракалпаки, долго ль нам терпеть?

Чем эта жизнь — тюрьма, ей-богу, лучше!

Трудился я, но прахом всё пошло.

Я пел — и это мне не помогло.

Я в этой жизни видел только зло.

Того, что видел я, — погибель лучше.

Бердах, я слеп, не вижу света дня.

Ко мне подходит смерть, косой звеня.

Но всё же мой народ любил меня.

Его любовь любой удачи лучше!

Бердах

[Polat]

НЕВЕСТКА

Брови черны, а сама ты — бела,

Косы длинны, а сама ты — мала.

Нравом, красою, ну всем ты взяла!

Но почему ж ты печальна, невестка?

Переливаются волны волос,

Черные струйки закрученных кос,

Рот — как наперсток, как ягодка — нос,

Ну до чего ж хороша ты, невестка!

В ушке твоем — золотая серьга,

Ровные зубы твои — жемчуга!

Сладки слова твои, словно нуга!

Вот я стою пред тобою, невестка!

Словно Луна, ты чиста и светла.

Женщиной или же пери была

Мать, что такую тебя родила?

Ну до чего ж ты красива, невестка!

Ты и мала, и хрупка, и тонка.

В маленьком сердце большая тоска.

Выдали девушку за старика.

В горе, в отчаянье плачет невестка!

Выдали замуж, созвали гостей,

Ты очутилась в кругу богачей.

Весело было на свадьбе твоей,

Только одна ты грустила, невестка!

Люди о счастье твоем говорят,

Муж твой — богатый, и деверь богат.

Ты перед ними потупила взгляд.

Грустно тебе, дорогая невестка!

Детство и юность свою загубя,

С мужем постылым живешь, не любя.

Плачешь ты, горе сжигает тебя,

Тщетны былые надежды, невестка!

Рабским обычаям верен седым,

Спрятал отец твой немалый калым.

Дочь свою продал он людям чужим.

Продано девичье счастье, невестка!

Жадные свахи считают барыш.

Бедная женщина, что ж ты молчишь?

Что же врагам ты своим не отмстишь?

Сердце зачем ты неволишь, невестка?

Здесь бессердечные люди кругом,

Ночью ты плачешь в подушку тайком.

Голос твой раньше звенел серебром,

Нынче твой голос не слышен, невестка!

В жизни не видишь ты светлого дня,

Муж твой жесток, и коварна родня.

Стон твой беззвучный дошел до меня…

Чем же тебе помогу я, невестка!

Горе еще не сожгло твою грудь.

Может быть, есть еще правильный путь.

Слушай меня и печальной не будь!

Счастья тебе я желаю, невестка!

Ты молода еще, жизнь — впереди,

Прочь от людей недостойных уйди!

По сердцу доброго друга найди.

Надо на это решиться, невестка!

Бердах

[Polat]

МНЕ ЭТОТ МИР ЛИСТКОМ УВЯДШИМ КАЖЕТСЯ

Петля нужды сдавила людям горло.

Мне трудно говорить, и стих не вяжется.

Будь проклят мир! В груди дыханье сперло.

Земля мне сморщенной ладонью кажется!

Когда джигит не омрачен кручиной,

Ему подстать скакун с повадкой львиной.

А мне — и виноградник паутиной,

И поле зарослью колючей кажется.

Муллы в молитвах богу неустанны,

В руках ишанов пухлые Кораны,

А мне муллы, и шейхи, и ишаны

Похожими на всех шайтанов кажутся.

На свете стало сумрачно и тесно,

Куда ведут дороги? Неизвестно!

Я в прошлое гляжу, но бесполезно,

И прошлое мне тоже темным кажется!

Жизнь бедняка труднее год от года,

Он стонет от чиновника-урода,

Ханы и беки — палачи народа...

Все богачи мне пауками кажутся.

Сегодня что я вижу под луною?

Я — нищ, и нищие передо мною.

И лица их покрыты желтизною...

Мне эта жизнь несправедливой кажется.

О, если б тучам в небе расступиться,

О, если б крылья, чтоб взлететь, как птица!

Но нет... Мне счастье даже и не снится,

И мрачный день мне бесконечным кажется!

На жизнь взгляните трезвыми глазами,

Неправда и жестокость правят вами.

Чем эта тьма, уж лучше адский пламень.

Мне этот мир тюрьме подобным кажется.

Нет правды в сердце у царя и бека,

Нет счастья у простого человека,

Тот мир, где я влачу остаток века,

Несправедливым мне и лживым кажется.

Бердимурат, ищи для песни слова.

Проникни в тайны бытия земного.

Где вы, надежды и мечты былого?

Мне этот мир листком увядшим кажется.

Будь проклят мир, где стража есаула,

Храня покой правителей аула,

На недовольных направляет дула...

Мне наша жизнь туманом черным кажется.

Для бедных время тяжкое настало,

От горя сердце у меня увяло.

И жизнь моя мне с самого начала,

Где б ни жил я, плохой и тесной кажется.

Страдаем мы. Извилиста дорога.

Свободы не дождаться нам от бога.

Осталось в жизни дней моих немного —

Вот эти дни последними мне кажутся.

В селеньях наших — холод и разруха.

И голоден бедняк, и счастье глухо.

Бездельник бай наращивает брюхо.

Но брюхо скоро лопнет —так мне кажется.

Бердимурат, послушайся совета —

Не всем по нраву будет песня эта,

Жестокие тебя сживут со света,

Тебя согнут — и очень скоро, кажется.

Бердах

[Polat]

ДНИ РАДОСТНЫЕ МНЕ НУЖНЫ

Цветок, к моим ногам склоненный,

Поющий соловей влюбленный,

Мир, светом солнца озаренный,

Дни радостные мне нужны.

Гора, чтоб издали дымилась,

Верблюдица, чтобы доилась,

Красавица, чтоб ночью снилась,

Для счастья моего нужны.

Когда зимою то и дело

Мороз пронизывает тело,

Подруга, чтоб меня согрела,

Мне руки теплые нужны.

Мне нужен конь нетерпеливый

С подстриженным хвостом и гривой,

Крепкокопытный и красивый...

Лихие кони мне нужны.

Есть у меня еще забота:

Мне соколиная охота,

Мне птицы, ждущие полета,

Лихие соколы нужны.

Джигиты, чья рука готова

В бою сразить врага любого,

Держать умеющие слово,

Для дела правого нужны.

Друзья, борцы, что за свободу

Готовы и в огонь и в воду,

Сочувствующие народу,

Для дела правого нужны.

Кто сеет хлеб и воду ищет,

Кто с бедняками делит пищу,

Кто помогает людям нищим,—

Такие люди мне нужны.

Борцы, насупившие брови,

С оружьем правым наготове,

Те, что не пожалеют крови

В борьбе за счастье, мне нужны.

Бердах

[Polat]

ДЛЯ НАРОДА

Джигит, рожденный с львиною душой,

Всю жизнь свою ты посвяти народу!

Джигит, рожденный с львиною душой,

За свой народ иди в огонь и воду!

Поэт, да будет звучен голос твой,

Ищи слова, о жизни песню пой.

Будь чист и пред людьми, и пред собой.

Насколько хватит сил, служи народу!

В народе — сила и мечта твоя,

Ты вне его не мысли бытия.

В какие б ты ни заходил края,

Свой труд и жизнь свою отдай народу.

До беков не доходит стон людской,

Им дорог только собственный покой,

Хотя к ним золото течет рекой,

Они копейки не дадут народу!

Достойные народу отдают

Всё без остатка — разум свой и труд.

Народ к заветной цели приведут

Те, кто достоин послужить народу.

Нам счастье всем неравное дано —

Один расцвел, другой увял давно.

Но тот, кто праведен, тот всё равно

Отдаст себя служению народу!

Знай цену дружбе, цену знай словам,

Не причиняй страдания друзьям.

Неси им счастье — будешь счастлив сам.

Друзья тебе — они друзья народу!

Аллах врагам народа силу дал,

Зато людей достойных в грязь втоптал,

По воле бога вор ишаном стал,

Ишаны все приносят вред народу.

Жестоки богачи, и бог жесток.

Их произвола я стерпеть не смог.

Пред тем, кто восстает, бессилен бог.

Восставший отдает себя народу.

Мудрец вникает в смысл разумных слов.

Дурак смакует мудрость дураков.

Он пренебречь советами готов,

Он не прислушивается к народу.

Хороший спутник облегчит твой путь,

Плохой идет и ждет, чтоб где-нибудь

Задеть копьем и в ров тебя столкнуть.

Зачем такие спутники народу?

Душа людей достойных — широка,

Душа достойных — вешняя река.

Чиста у них душа, чиста рука,

И сердце их полно любви к народу.

Твой собеседник плох или хорош,

Ты разберешься в этом, коль поймешь,

Что говорит он: правду или ложь.

И я познал, кто друг, кто враг народу.

Хоть враг силен, но в силе уязвим,

Его я словом поражу своим...

Мне трудно жить; я беден и гоним.

Мне тяжело, но легче ли народу?

Мне от судьбы не скрыться никуда.

За мной крадутся горе и беда.

Врагом отравлена моя еда,

Но не ропщу. Ведь я служу народу!

Бессильные, я силу в вас вдохну,

Вам, бедняки, я руку протяну...

Свет озарит ли отчую страну?

Я о надежде буду петь народу!

Мы —смертны все. И мой придет черед.

Но песнь моя меня переживет,

Я много знаю, я смотрю вперед,

И знанья все я отдаю народу.

Да не оставлю славы я плохой,

Когда закончится мой путь земной.

О жизнь моя, я не прощусь с тобой,

Пока все силы не отдам народу!

Друзья, я слова зря не оброню.

Людей я не за внешность их ценю.

Скажите, быть ли солнечному дню?

Ты, Солнце, будешь ли светить народу?

Я был поэтом в мрачные года.

Я только правду говорил всегда.

Я пожелтел, за мной гналась беда,

Я так хотел, чтоб свет сиял народу!

Бердимурат я, сын родной земли.

Я соловей равнин родной земли...

Цветы моей мечты не расцвели:

Мечтал я счастье отыскать народу!

Бердах

[Polat]

СУМРАК ПОКРЫЛ НАШЕ ГОРЬКОЕ ВРЕМЯ

Если не будешь работать, как вол,

Не проживешь в наше трудное время,

Если ты счастья еще не нашел,

То не найдешь в наше трудное время.

Будешь работать и ночью и днем,

Слезы прольются обильным дождем...

Друга б найти на пути мне своем,

Легче мне стало бы в скверное время.

Беки житья не дают никому.

Ищешь защиты — сажают в тюрьму.

Скажут: виновен — и быть посему.

Сумрак покрыл наше горькое время!

Утки и те улетели с болот.

Время тяжелое, стонет народ.

Семьи разбиты. Мне жалко сирот!

Сумрак покрыл наше горькое время.

Мрачное время. Тяжелые дни.

Звезды не светят, померкли они.

Лучшие девушки наши в тени

Вянут, подобно цветам, в наше время!

Вот я вгляделся в прошедшего даль,

Что я там вижу? Там тоже печаль.

Плети там свищут и лязгает сталь,

Тьмою покрыто и давнее время!

Подлым в жестокости нету преград,

Делают с бедными всё, что хотят.

Честные люди без хлеба сидят.

Ложь без границ в наше лживое время!

Было нам трудно, но так — никогда.

Мудрый идет и не знает куда.

Красноречивый умолк на года.

Сумрак покрыл наше тяжкое время!

Бедные девушки молча сидят.

Им веселиться теперь не велят.

Петь им нельзя — говорят: "Шариат!" —

Сумрак покрыл наше темное время!

Можно ль бояться врагов и невзгод,

Если идет за тобою народ?

Мы умираем, но песня живет.

Петь не дают в наше тяжкое время.

Что ты, Бердах, в этой жизни познал?

Ичигов новых ты не надевал.

Просьбой о хлебе ты песнь начинал.

Хлеба ты не находил в наше время!

От богачей ничего никогда

Люди не видели, кроме вреда.

Волкам подобны, что травят стада,

Баи тиранят народ в наше время!

Баям пришелся я не ко двору

Только за то, что я людям не вру.

С песней живу я и с песней умру

В наше тяжелое, горькое время.

Кадиримбет, ученик дорогой,

Белый был конь твой, а мой — вороной.

В поле поэзии трудной тропой,

Встретясь, мы ехали к стремени стреми!

Трудно, Бердах! Тяжко стало тебе!

Руки страданье сковало тебе.

Счастье еще не сияло тебе.

Думам не сбыться твоим в наше время.

Бердах

[Polat]

МОЙ БЫК

Ударю палкою его, беднягу,

Он двинется, я на соху налягу.

Он без меня не сделает ни шагу...

Мне честно служит службу черный бык.

Он всех сильнее — поглядите сами.

Кто может справиться с его рогами?

Они остры, как нож, тверды, как камень.

Посмотришь: очень страшен черный бык.

След от копыт его похож на блюдо.

Среди быков мой бык — не бык, а чудо!

Своею силой славен он повсюду,

Мой красноглазый, круторогий бык!

Моя судьба на радость скуповата.

Моя душа всегда тоской объята.

Но делит всё со мною друг рогатый —

Мой знаменитый, сильный черный бык.

Я шел, а на пути была преграда,

Судьба влила мне в сердце много яда!

Но, верный друг, утеха и отрада,

Всегда со мною ты, мой черный бык.

"Эй-эй, вперед!" — и мы идем по зною

И вспарываем поле бороздою.

Как ты силен, любуюсь я тобою...

Спасибо, мой усердный черный бык.

Бердах

[Polat]

СОЛОВЕЙ

На осоку севший соловей

Не пышней воробышка одет.

Распрекрасной розе, хоть убей,

До его восторгов дела нет.

Не похож он стал ни на кого,

Лапки все в колючках у него,

Перышки опали — каково! —

Силы, чтоб подняться, в крыльях нет.

Если, яд убийственный тая,

Из лощины выползет змея,

Как сберечь степного соловья?

Выследит — тогда спасенья нет.

Он захочет петь, а ветки нет,

Запоет, зальется — сада нет,

А ушей у слушателей нет —

В пенье соловьином смысла нет.

На обрыв ворона взобралась,

Жадный на добычу пялит глаз,

А сова несчастней во сто раз,

У летучей мыши перьев нет.

Суть всего живущего — желать,

Нет желаний — время умирать,

Толку мало плакать и стонать,

Если утоленья сердцу нет.

Волны разъярив, как жеребят,

Ураган не ведает преград,

Ты во мраке ужасом объят,

А взблеснет зарница — страха нет.

Ежели, земной покинув круг,

Навсегда уйдет твой лучший друг,

Ежели дворец твой рухнет вдруг,

Ты пригубишь мед, а вкуса нет.

Жеребенок тщетно кличет мать,

Верблюдихе сына не сыскать,

Лишь в горах джейрану обитать,

Зайцу без равнины жизни нет.

Караваном день идет за днем,

День за днем — в желании одном,

У того, кто назван соловьем,

Дни — не как у жаворонка, нет.

Чем вдали от родины царем,

Лучше быть в отчизне чабаном.

Чайка, ты на озере своем

Не кричи, не красит это, нет.

Побледнеет на небе звезда,

Отпылает сердце навсегда,

Время утекает, как вода,

Исцеления от горя нет.

О Бердимурат, о сын степей,

С горя поседевший соловей,

Пятидневный гость, уразумей,

Безнадежных дней на свете нет.

Бердах

[Polat]

ДАЙ

О всевышний, наставь на истинный путь.

Если ложным пойду, за грех посчитай,

Ты раба своего во тьме не забудь,

Ты свет правды сердцу этому дай.

Если только стонать о бедах своих,

Это сердит одних, печалит других.

Пусть не знает никто мучений моих,

Справедливую речь устам моим дай.

Я пришел в этот мир, живу и пою,

Стал я мудрым, добру и злу воздаю,

Истерзали невзгоды печень мою,

Избавленье от мук, о господи, дай.

Дай богатство, чтоб жить, как птица живет,

Дай насытиться мне на годы вперед,

Чтоб любить, целовать, играть без забот,

Мне из рая земного гурию дай.

Запад пусть и восток пройдет человек,

Дай в пути мне коня волшебного бег,

Мир меня отразит пусть в тысяче рек,

Красоту Юсупа прекрасного дай.

Не по морю-реке пусть будет мой путь,

Неизбывная скорбь не сушит мне грудь,

Через тысячу лет на мир бы взглянуть,

Долголетье Лукмана, господи, дай.

Дай мне розовый сад, чтоб каждый цветок

Дуновеньем своим ласкал ветерок,

Чтобы плавить в руке железо я мог,

Мне искусство Дауда страшное дай.

Тайны мира открой рабу своему,

На Рафрафе промчи, дав крылья ему,

Брось врага моего в его же тюрьму,

Словом, власть Сулеймана высшую дай.

Был бы я на земле всех больше богат,

Всё б на счастье людей потратить был рад,

Я — народа слуга, я — Бердимурат,

Материнскую щедрость, господи, дай.

Туркестан и Хорезм — отчизна моя,

Море, пять городов, степные края,

Мое сердце горит, любви не тая,

Я хочу быть счастливым, счастья мне дай.

Оставляет Бердах вам песню свою,

Если счастья не будет, не жить соловью,

Я разрушу весь мир, я клятву даю,

Ты мне мощь Исрафила грозную дай.

Бердах

[Polat]

НАЙТИ БЫ

Что хотел бы я, не пойму,

Мне советчика бы найти.

Я не радуюсь ничему —

Мне свою бы судьбу найти.

Времена пошли — ну и ну —

Обвивает щука сосну,

Всё постыло, всё я кляну,

Мне бы знающих цель найти.

Буду я о правде жалеть,

Говоря неправду, скорбеть,

В оба глаза всюду смотреть,

Только истину бы найти.

Я оставил народ родной,

Путь нелегкий передо мной,

Пусть отважен попутчик мой,

Покровителя бы найти.

Две оглобли, а грудь одна,

Путь далек, дорога трудна.

Труден путь, дорога длинна,

Сердце львиное бы найти.

Если львов таких отыщу,

Я сады на земле взращу,

Я всю землю в рай превращу,

Мне б вершину мира найти.

О джигиты, печаль долой,

Пятидневный устройте той.

Если вы скорбите душой,

Утешенье бы вам найти.

Пусть прощенье даст мне аллах

Пусть увидит меня в слезах.

Если в душах горе и страх,

Мне б лекарство от них найти.

Горечь я с молоком всосал,

Всех, как овод слепой, кусал,

Падал я, сгорал, воскресал,

Только светлый путь бы найти.

Всех, сбивающихся с пути,

Наставлял я, куда идти,

Всех несчастных хотел спасти,

Милосердных мне бы найти.

Если руки я воздыму,

Легче горю ли моему?

Я к Каабе хадж предприму,—

Только что там можно найти?

Сколько знал я чужих дверей,

Мудрецов, всех в мире мудрей,

Сколько встретил рек и морей, —

Что ищу, того не найти.

Знаю, зайца губит камыш,

Честь джигита губит барыш,

Едиге и ты, Алпамыш,—

Были б живы, вас бы найти.

Я священных книг избегал,

Навои мне знания дал,

Физули свой стих открывал,

Мне б мудрейших моих найти.

А прочел я Махтумкули,

Мысли дерзкие потекли:

"Что ж вам, бии, мало земли?" —

Мне его бы слова найти.

Если проклял бы я Восток

И уйти бы в Сирию смог,

Даже пусть на короткий срок

Как приют у чужих найти?

Пусть предложат мне Дагестан,

Отдадут страну христиан,

Восхваляют пусть Индостан, —

Мне свое бы только найти.

Не осилю если беду,

Я из отчих степей уйду,

Бухару я всю обойду,—

Ах, Лукмана бы мне найти.

Был я сильным, не стало сил,

Для народа их не щадил,

Весь Ургенч бы я исходил,

Только б верных друзей найти,

Я бы спутниками их взял,

На Джейхуне плоты б связал.

Я бы слушал, кто что сказал,

Смог свое бы слово найти.

Всё, чему учил Арастун,

Всё, о чем мечтал Афлатун,

Мне бы слить в звучании струн,

Мне бы знанье для всех найти.

В четырех основаньях суть,

Эту истину не забудь,

Говорю тебе:"Счастлив будь!?

Только надо счастье найти.

Униженья для мудрых нет,

О народ мой, прими совет:

Если хочешь увидеть свет,

Путь в Россию надо найти.

Мне Бедиль, Аттар, "Бедаян" —

Как бальзам от сердечных ран,

До зари твержу "Хидаян",

Мне б такую ж мудрость найти.

Мой наставник — "Шарх-и мулла",

Велики господни дела,

Фирдуси в веках как скала,

Мне б ему подобных найти.

Если вдруг бы огненный змей

В Каратау напал на людей,

Я бы ринулся в бой, ей-ей,

Чтобы всё, что можно, спасти.

Побледнел я, смотри, поблек,

В каждом слове моем намек,

Я при помощи правды смог

Имя доброе обрести.

Век я правде не изменял,

Небылиц я не сочинял,

Слово лживое изгонял,

Только правда была в чести.

Так ищи же, Бердимурат,

Будь еще правдивей стократ,

Постарайся не всё подряд —

Лишь хорошее вознести.

О Бердах, соловей степной,

Я слуга стороне родной,

Эта песня сложена мной

В год Свиньи, — честней не найти.

Бердах

[Polat]

СМЕЕШЬСЯ ТЫ, СО МНОЙ ИГРАЯ, ЖИЗНЬ

Когда кому-нибудь немало лет,

И много позади тревог и бед,

И взгляд уже не различает цвет,

Не страшно, что уйдет былая жизнь.

Друзья мои, я вам хочу сказать,

Что мне едва минуло двадцать пять,

Но счастье я уже устал искать.

Спешит, меня не понимая, жизнь.

Жизнь, я страдал от твоего огня.

Ты с самой колыбели жжешь меня.

Ты не была счастливою ни дня.

Меня ты жжешь и покидая, жизнь.

Скажу вам откровенно, что в удел

Мне не достался от отцов надел

И никаким добром я не владел,

Зачем ты мне нужна, такая жизнь?

Не нажил я ни дома, ни скота,

И чашка предо мной всегда пуста.

Пусть даже доживу я лет до ста,

Ты ничего не дашь мне, злая жизнь.

Надолго ты приходишь к богачу,

И хлопает тебя он по плечу,

Мол, делаю с тобою, что хочу.

О, неразумная, слепая жизнь!

А к бедняку придешь на малый срок,

Ему швырнешь какой-нибудь кусок,

Бедняк убог, обманут, одинок,

Бедняк живет, тебя не зная, жизнь.

Я шел пешком, не мог купить осла,

Всегда земля постелью мне была.

Что ты мне, кроме горестей, дала?

Смеешься ты, со мной играя, жизнь!

Для моего отца и праотца

Всегда была ты скаредней скупца.

Я тоже плачу, нет на мне лица.

Спешишь ты, мной пренебрегая, жизнь.

Давно я чашу осушил до дна.

В ней желчь была и не было вина.

Уйди, ты мне такая не нужна.

Ступай, спеши, моя плохая жизнь!

Бердах

[Polat]

НЕСЧАСТНЫМ ЛЮДЯМ ПОМОГИ, О БОЖЕ!

Век! что за век! — он сплошь из черных дней.

И новый день прошедшего темней.

Тьма, тьма и Солнца не видать за ней.

Рабам своим ты помоги, о боже!

О господи, нас, грешных, пощади.

Свой меч от нашей отведи груди.

Куда идем, что ждет нас впереди?

Несчастным людям помоги, о боже!

Нам с каждым днем всё тяжелей, пойми,

Дичаем мы, хоть созданы людьми.

Моя душа нужна тебе — возьми,

Но бедным людям помоги, о боже!

Век! что за век тобой в удел нам дан?

Окутал и опутал нас туман.

И даже хуже, чем туман, — обман.

Обманутым ты помоги, о боже!

Кругом враги, я ничему не рад.

К тебе, о боже, я, Бердимурат,

Свой обращаю потускневший взгляд.

Я говорю: "О помоги нам, боже!"

Народ мой нищ, народ мой изнемог.

Когда садовник ты, а жизнь — цветок,

Спаси его, пока он не поблек.

Он вянет, помоги ему, о боже!

Я знаю, мой цветок поблек давно.

Увядшему цвести не суждено.

Что станется со мной, мне всё равно,

Но помоги оставшимся, о боже!

Не вынесет страданья и невзгод

И разбредется бедный мой народ.

Его следы пустыня заметет.

Скажи нам слово, помоги, о боже!

Нет радости у нас, зато всегда

Нас сторожат обида и беда,

А с ними рядом горе и нужда.

Мы бедствуем, о помоги нам, боже!

Тот был твоим рабом, а та рабой.

За что ж они унижены тобой?

За что они обижены судьбой?

Дай им надежду, помоги, о боже!

Тот правоверный суфий, тот мулла,

В их речи "бог", а в сердце много зла.

Так почему же их судьба светла?

Не им, а нам ты помоги, о боже!

Как много тех, кто угнетает нас.

Как мало тех, кто понимает нас.

С друзьями время разлучает нас.

Друзей так мало, помоги им, боже!

Великий боже, создано тобой

Всё: и Луна, и то, что под Луной.

И только кров над нашей головой

Не создал ты. О помоги нам, боже!

Дай кров и мне, я стар и одинок.

Прислушайся, вглядись, я изнемог.

Единый и единственный наш бог,

Не погуби нас, помоги нам, боже!

Могилу — видно, только этот кров

Припас ты для бездольных бедняков.

О господи, за что ты к нам суров?

Бездомным людям помоги, о боже!

Жизнь прожита, я не скорблю о ней.

Я видел слишком мало светлых дней.

Чем ты честней, тем жизнь твоя черней.

Всем честным людям помоги, о боже!

Уже я прожил семь десятков лет.

От горя стал я желт, и слеп, и сед.

На счастье у меня надежды нет.

Другим таким ты помоги, о боже!

Бердах

[Polat]

ЦАРЬ-САМОДУР

(Поэма)

Порой оглядывался я назад

И слушал то, что люди говорят.

Я, в даль прошедшего бросая взгляд,

Узнал о многих горестях земли.

Тот слезы лил о том, что одинок,

К тому входило горе на порог,

А многим и порога не дал бог, —

Бездомные, брели они в пыли.

Одни сжигали душу на огне,

Другие тосковали в тишине.

А те, мечтая о счастливом дне,

Шли вдаль, им счастье виделось вдали.

И наполнялись злобою сердца,

Боль превращала бедняка в борца,

И люди шли, чтоб драться до конца,

Когда терпеть обиды не могли.

Бывало, слабый горько слезы лил,

А сильный правду людям говорил,

Достойные, пока хватало сил,

Народ бесправный за собой вели.

Тираны их не слушали речей,

И кровь текла, как по весне ручей.

Но люди, проклиная палачей,

Шли, не страшась, пока идти могли.

С кровавыми слезами на глазах

Они прошли, и не сгибал их страх,

И не хватало виселиц и плах

Для них — для лучших сыновей земли.

Их лица покрывала желтизна,

Их речь порой бывала не слышна.

Не все навек забыты имена,

Из них иные и до нас дошли.

Бывали унижения и кнут

Наградою за подвиг их и труд.

Голодные, как весь бездольный люд,

Они по жизни горестной брели.

И были тяжкими лишенья их,

Нужда, бесправье, униженья их.

Не иссякало лишь терпенье их,

Отчаянье и злоба их вели.

В кибитке бедной, в ветхом шалаше,

С кровоточащей раною в душе

Жил златоуст великий Жиренше,

Его слова сердца людские жгли.

Столетья шли, а мир незыблем был,

Властитель беззакония вершил,

Раб выбивался из последних сил.

И ныне так в любом краю земли.

*

В крови и муках матерью рожден,

Я в мир пришел; был неприветлив он,

Я чувствовал едва ли не с пелен:

Сын бедняка, рожден я бедняком.

Я поглядел и вдаль, и в вышину,

Я увидал обширную страну,

Где прозябал у горестей в плену

Тот, кто на свет родился бедняком.

Я с малолетства понял силу слов.

Весь день я слушать песни был готов.

Я вслушивался в речи стариков,

Порой открыто, а порой тайком.

Я видел горе в отчей стороне,

Я брел с тяжелой ношей на спине.

И слово правды не прощали мне.

Страданье видел я и пел о нем.

Я понял: только в дружбе жизни суть.

Враги к друзьям мне преграждали путь,

Свободно не давали мне вздохнуть.

Несладким пробавлялся я куском.

Был дубом я, чьи ветви широки.

Срубили с дуба ветки и суки.

Мой корень не поили родники,

И стал я в поле чахлым тростником.

Кровь по щекам катилась вместо слез.

Я трудно жил, я горе перенес.

Я был цветком, но я в пустыне рос,

И почва там была солончаком.

Передо мною близко и вдали

События и племена прошли.

Я стал певцом своей родной земли,

И в сердце боль была, и в горле ком.

Я садом был — не полили его.

В саду не распустилось ничего.

Я, соловей народа своего,

Считался безголосым куликом.

Безжалостен был гнев моих поэм,

И то, что пел я, нравилось не всем.

Мне говорили: "Будь ты вовсе нем".

Мне приходилось песни петь тайком.

Я странствовал, я слезы лил из глаз.

И всё же в горький час и в светлый час

Брал каждый раз дутар я или саз

И пел о горе ближних и своем.

И стала голова моя бела.

Беззубый я, я весь сгорел дотла.

Оглядываюсь — молодость прошла,

Туман передо мной, и мрак кругом.

*

В былые времена случилось мне

Бродить по акдарьинской стороне.

И от кого-то ночью в тишине

Услышал я историю одну.

Хоть я не знал, правдив ли тот рассказ,

Я вспоминал его десятки раз.

Сказать вам откровенно, и сейчас

Я им живу, я у него в плену.

Его обдумывал я много лет

И понимал, что плохо в нем, что нет.

Мне было пятьдесят, и стал я сед,

Когда решил: "Я свой дастан начну!"

И той же ночью, помолясь творцу

И заколов последнюю овцу,

Как подобает зрелому певцу,

Я тронул пальцем чуткую струну.

За месяцем шел месяц; целый год

Претерпевая тысячи невзгод,

Перелагал я ночи напролет

Рассказ о том, что было в старину.

Я песнь свою вам отдаю на суд,

Пусть сказанные мной слова живут,

Когда меня отсюда призовут

В неведомую дальнюю страну.

Я в жизни всё сносил: невзгоды, ложь.

Порою мне бывало невтерпеж.

Меня сжигали сотни мук, и всё ж

Я пел, пою и жизни не кляну.

В моих сказаньях — боль невзгод и бед.

Мой друг, ты их оценишь или нет?

А может, вспомнят через много лет

Из песен, спетых мною, хоть одну?

А эта песнь, плоха иль хороша,—

Не знаю сам, но в ней — моя душа.

Я жил, лишь этой песнею дыша,

Я этой песней вас не обману.

Найдете в ней погрешность — виноват.

Но все-таки не хмурьте строго взгляд,

А вдумайтесь. Итак, Бердимурат,

Я взял дутар, я свой дастан начну.

1

Владея множеством златых палат,

Распространяя самовластья яд,

Жизнь многих смертных превращая в ад,

Прошло немало ханов под Луной.

В былые времена один из них —

Великих повелителей земных,

В прах повергая всех врагов своих,

Прошел со славой долгий путь земной,

Была десница у него крепка,

Была его столица велика.

Воздвигнута на многие века,

Она стояла гордо за стеной.

Но властелин не бог, хоть и велик.

И потому был смертен хан-старик.

Когда восьмидесяти лет достиг,

И он переселился в мир иной.

Он отошел, оставив ханский трон,

Земную славу и оружья звон.

Оставил сына и красавки жен,

Не взяв туда с собою ни одной.

Счастливый сын остался сиротой.

Свершилось то, что было лишь мечтой.

Взошел он на отцовский трон златой

И стал обширной управлять страной.

Хоть новый хан почти ребенок был,

В сравненье с ним отец ягненок был,

Жестоким юный хан с пеленок был,

Бывал он в злобе сущим сатаной.

Визирь, чье сердце холодней, чем лед,

Нещадно грабил стонущий народ.

А хан — ему пошел двадцатый год —

Судил и правил за его спиной.

Когда-то юношу учил мулла,

Наука очень скучною была.

Она на пользу хану не пошла,

Ему был предначертан путь иной.

Великих ханов окрыляет власть,

Великих ханов опьяняет власть,

Нас! хан познал еще другую страсть,

Он ею был охвачен, как шальной.

Желанье хана — для страны закон.

И верные гонцы со всех сторон

К властителю сгоняли юных жен,

И тешился он с новою женой.

Он свадебные задавал пиры,

Каких не знали прочие дворы

От сотворенья мира, с той поры,

Как появились ханы под Луной.

Предпочитал он малолетних дев

И радовался, юной овладев.

А девушка, познав позор и гнев,

Была потом несчастной и больной.

Через покои ханские прошли

Красивейшие женщины земли

И всё ж насытить хана не могли, —

Не остывал его желанья зной.

По всей стране гонцов не меньше ста

Он разослал, сказав им: "Красота

Дороже крови, золота, скота,

Добудьте женщин мне любой ценой".

По всей земле, во все ее концы

Скакали бойко ханские гонцы,

И плакали несчастные отцы,

Когда лишались дочери родной.

И хан доволен был, он не скучал,

Он брал от жизни то, что в ней искал.

В своих покоях белых возлежал

И забавлялся с новою женой.

2

На берегу, где юрты не стоят,

Один рыбак жил много лет подряд.

Веревкой он подвязывал халат,

Во всем себе отказывал бедняк.

Жизнь нелегка была, нехороша.

Поставил дом он вроде шалаша.

Сеть смастерил и плот из камыша

И рыбой пробавлялся кое-как.

Он делу научился у отца,

По рыболовной части мудреца.

Стирая пот со своего лица,

На счастье сеть закидывал рыбак.

Весною рыба шла икру метать, —

На рыбака сходила благодать.

Не успевал он сети вынимать,

Там был сазан, и окунь, и судак.

Но чаще так бывало у него:

Закинет сеть — не вынет ничего.

И, плача от бессилья своего,

Судьбину злую проклинал бедняк.

Был нищ рыбак, а всё же был богат.

Веревкой он подвязывал халат.

Но у него был сокровенный клад:

Был дочерью своей богат рыбак.

И впрямь была красавицею дочь.

Пред нею тучи расступались прочь.

В безлунную, неласковую ночь

Ее краса рассеивала мрак.

Она была стройна и высока,

Была черноволоса и тонка.

Светился взгляд ее издалека,

Избраннику суля немало благ.

Ее улыбка расточала мед.

Ее улыбка расплавляла лед.

И руки белые и нежный рот

Избраннику сулили много благ.

Но улыбалась изредка она.

Работала Гулим, не зная сна.

Жизнь этой девушки была трудна,

Как всякой, у кого отец бедняк.

Отцу она служила, как могла,

Она до поздней ночи со светла

Неженским делом занята была,

Боялась сделать что-нибудь не так.

Играть и петь ей было недосуг.

И с кем играть, коль ни души вокруг?

У ней у бедной не было подруг,

Ее не окружал ни друг, ни враг.

Таких не озаряет счастья свет,

У них причины для веселья нет.

Когда минуло дочке десять лет,

Свою жену похоронил рыбак.

И без того жилось несладко им,

Но вот осталась сиротой Гулим.

Она над горем плакала своим

И не могла наплакаться никак.

На берегу так плакала она,

Что вся вода от берега до дна

От слез девичьих стала солона...

Над бедною Гулим сгущался мрак,

*

И стали жить рыбак и дочь одни.

Верней, не жили, мучались они.

В нужде, в заботе пролетали дни.

Гулим росла, как полевой цветок.

Отец-кормилец, волею судеб,

Однажды занедужил и ослеп.

Рыбачить, добывать насущный хлеб

Слепой рыбак теперь уже не мог.

Старик сидел беспомощен и тих.

Касаясь глаз невидящих своих.

А дочь работать стала за двоих

Не покладая рук, сбиваясь с ног.

Старик был слеп, он путал день и ночь.

Старик жалел единственную дочь.

Но, немощный, чем мог он ей помочь?

Он лишь молился: "О великий бог!

Гулим — она и дочь моя и сын —

На всей земле одна, и я — один.

О боже, наш всесильный властелин,

Не посылай к нам горе на порог.

Дочь у меня, и больше нет детей.

Пошли удачу дочери моей.

Пусть потечет к ней золотой ручей,

Ужель для счастья нету к нам дорог?

О господи, меня лишил ты глаз.

Мою мольбу услышь ты хоть сейчас".

Так он молился в день по многу раз,

Рыдал, просил, а что еще он мог?

А дочь его должна была успеть

Испечь лепешки и закинуть сеть.

За стариком незрячим приглядеть,

И накормить его, и вымыть в срок.

Хватало дел: то снасть нехороша,

То прохудилась крыша шалаша.

Ее чинила девушка, спеша,

Чтобы старик в ненастье не промок.

Дочь почитала слабого отца.

В жару стирала пот с его лица.

Она была очами для слепца.

Он без нее и вовсе б занемог.

Незрячий, никуда он не ходил.

Лишь на одно ему хватало сил —

Сидел старик, весь день веревки вил.

Веревки эти сматывал в клубок.

Гулим была красива и чиста.

О ней ходила слава неспроста.

Но если счастья нет, то красота

И та несчастной девушке не впрок.

Посланцам хана — воинам лихим

Известно стало о красе Гулим.

И вот уже они путем глухим

Проникли на далекий островок.

В глухом краю скрыт от людей шалаш,

Безлюдье — вот его надежный страж.

Гулим твердила: "Кто отыщет наш

Пустынный остров? Нет сюда дорог!"

3

Ни шороха вокруг, ни ветерка.

Покой и сон в жилище рыбака.

Так только кажется издалека —

Обманчивы покой и тишина.

Покоя нет, не спит рыбак слепой.

Он, подпирая голову рукой,

Вымаливает счастье и покой.

Молитва у него всегда одна.

От старика, немного в стороне,

Лежит Гулим, свернувшись на рядне,

И что-то шепчет, мечется во сне.

Тревожна, как река, как снег, бледна.

А в это время ханские послы,

Не очень расторопны и смелы,

Бредут во тьме, как вьючные ослы.

Усталы, злы, а цель им не видна.

В жилище рыбака не ждут врагов.

Ни брани их не слышат, ни шагов.

Гулим, бедняжка, после дня трудов

Лежит, заботами утомлена.

И видится ей сон: змея ползет,

К ее губам свой страшный тянет рот.

Сперва целует, после кровь сосет.

Гулим бессильна, а змея сильна.

Вкруг шеи обвивается она.

Гулим кричит, пытается она

Бежать, но спотыкается она,

И в страхе просыпается она.

Отец не спал всю ночь, молился он.

Он слышал крики дочери и стон.

"Гулим, какой тебе приснился сон,

Тяжелый сон, тебя лишивший сна?"

В глаза мои слепые погляди,

Всё расскажи, меня ты не щади!"

И в час ночной, припав к его груди,

О страшном сне поведала она.

Тогда заплакал и отец седой,

Затряс своею белой бородой:

"Коль сон к беде, пред этою бедой

Бессильны мы с тобою, ночь темна!"

И дочери седой отец в слезах

Сказал: "Как видно, не напрасен страх.

Не услыхал моей мольбы аллах.

Туманна книга судеб и темна.

Я слаб и слеп, я старый человек.

И в волосах моих холодный снег.

Дни сочтены, и короток мой век,

И скоро ты останешься одна.

Я слезы лью, я не смыкаю глаз.

О боже мой, убей меня сейчас.

Не дай услышать мне хотя бы раз,

Что дочь моя Гулим оскорблена.

Мне тоже снился сон не так давно:

Охотник, чье лицо исщерблено,

Поставил в час, когда в лесу темно,

Ловушку, что из ниток сплетена.

И сокол мой попал в его силок.

Как ни пытался ловчий, всё ж не мог

Надеть на очи птице колпачок —

Слетала прочь стальная пелена.

Охотнику с добычей не везло.

Добыча вырывалась, как назло.

И кровь с груди стекала на крыло,

И голова была повреждена.

В отчаянье предсмертном и тоске

Бедняжка птица билась в злой руке

И после распласталась на песке:

Она была на смерть обречена".

...Казалось, горю не было конца.

Но стала дочка утешать отца.

Стирала слезы с дряблого лица,

Была она с ним ласкова, нежна.

"Не плачь, отец, мы вынесем с тобой

Всё то, что будет послано судьбой.

И встретим мы ее удар любой

И оба тверды будем, как стена.

И буду я всему наперекор

Всегда с тобой, отец, как до сих пор.

Я понесу тебя чрез гребни гор,

К тебе, отец, любовь моя сильна".

Касалась дочь отцовских щек рукой.

От слез ее, от нежности такой

Убогий старец обретал покой.

А ночь была безлунна и темна.

*

Кончалась ночь, когда со всех сторон

Раздался топот и оружья звон.

Беда явилась к ним; проклятый сон

Не обманул красавицу Гулим.

Испуганна и, как стена, бледна,

Вскочила тут же на ноги она.

Старик отец очнулся ото сна.

Беда стучится в дверь. Что делать им?

Услышав топот за дверьми и крик,

Рыбак несчастный головой поник.

Что может сделать немощный старик?

А он еще к тому же был слепым.

А стражники, всё на пути круша,

Кричали громко возле шалаша:

"Э-эй, живая есть ли здесь душа?

Кто выйдет к нам, тот будет невредим!"

Но в шалаше никто не отвечал.

А что шалаш? Не крепость между скал.

Не выдержал осады и упал

Шалаш, построенный с трудом большим.

Кто к ним пришел, что делалось вокруг,

Гулим, бедняжка, поняла не вдруг.

Но потянулись к ней три пары рук:

"Пойдем, мы зла тебе не причиним!"

И заблестел огнем девичий взор.

В ней вспыхнул гнев, дремавший до сих пор.

Она очнулась и, схватив топор,

Пошла навстречу недругам своим.

"Кто вас послал, что надо вам от нас?

Что привело сюда вас в этот час?" —

Так воинам, меча огонь из глаз,

Промолвила красавица Гулим.

Один из них испуганно сказал:

"Великий хан нас в дом к тебе послал.

Красавица, чьи губы словно лал,

Не бойся нас, тебя мы не съедим!

К властителю во сне явилась ты,

Властителю во сне приснилась ты,

И мы хотим, чтоб согласилась ты

Предстать пред повелителем своим.

Тобою покорен великий хан.

Он изнывает от сердечных ран.

Пусть он скорее твой обнимет стан,

Чтоб улетел его печали дым".

Был голос девушки суров и глух.

Она сказала: "Дети потаскух,

Старик отец мой слеп, но он не глух.

Зачем меня позорите пред ним!

Что я свершила, в чем моя вина?

На свете я красива не одна,

И если вам красавица нужна,

Вы обратитесь к дочерям своим!

Я слышала, что хан из всех сторон

Завлек недавно сорок юных жен.

Чего ж он ждет, чего же ищет он,

Иль хворь пришла к тем женам молодым?"

От этих слов взъярились палачи,

И вынули сверкнувшие мечи,

И крикнули: "Презренная, молчи,

Иль по-другому мы заговорим!"

Гулим глядела на врагов в упор,

Решив, что гибель лучше, чем позор.

И грозно занесла она топор

И обожгла пришельцев взглядом злым.

Так страшен был ее безумный взгляд,

Что воины отпрянули назад.

А девушка кого-то наугад

Ударила оружием своим.

Один пришелец побелел, как мел.

Один пришелец ахнуть не успел,

Он кровью захлебнулся, и осел,

И на земле остался недвижим.

Их было трое воинов лихих.

Убить Гулим хватило б сил у них,

Но хан красавиц требовал живых.

Задумались гонцы: что делать им?

Они уйти решили, а пока

Ударили слепого рыбака

И, уходя, уже издалека,

Слова проклятья бросили Гулим.

Гулим, как птица около птенца,

Кружилась возле бедного отца,

И кровь стирала с мертвого лица,

И после долго плакала над ним.

И в саван обрядила, а потом

Отрыла яму старым кетменем,

На берегу родном, на месте том,

Где сиживал он, будучи живым.

*

Ни звона пик, ни топота коней.

Прошло с той ночи шесть ночей и дней,

Гулим решила: хан забыл о ней.

Но хан опять послал своих людей.

На этот раз так много их пришло,

Что стало ночью от мечей светло.

На девушке они срывали зло.

Ее старались мучить побольней.

Теперь Гулим никто помочь не мог.

Ее вели босую без дорог.

Был путь далек, песок ей ноги жег,

И были колки острия камней.

В столицу прибыл мрачный караван,

И палачи (так повелел им хан)

Швырнули грубо пленницу в зиндан

И удалились, позабыв о ней.

Гулим была в темнице не одна.

Красавица, такая ж, как она,

В одеждах порванных, лицом бледна,

Томилась там уже немало дней.

Была темница их мрачна, сыра.

Гулим сказала: "Боль моя остра.

Но в чем твоя вина, скажи, сестра,

Или она сродни вине моей?"

Та отвечала: "О моей вине

Не слушать бы тебе, не думать мне.

Хан повелел искать по всей стране

Таких, как мы, таких, кто постройней.

Коварен хан, и тяжело нам всем.

Страданье пало на голову тем,

Кто не лишился головы совсем,

Жизнь становилась с каждым днем трудней

Нас было трое: я, старик отец

И мать. Но вот к нам прискакал гонец.

Он взял меня с собою во дворец.

И это было гибелью моей.

Мне хан сказал: "Ты приглянулась мне.

Ты молода, но расцвела вполне.

Как верной полагается жене,

Ты обними меня, да поскорей!"

Тиран хотел услышать мой ответ.

А предо мной померкнул белый свет.

Я стала плакать: "Мне тринадцать лет.

Великий хан, меня ты пожалей!"

Но властелин наш злобен и горяч.

Не помогли мне ни мольбы, ни плач.

Хан подал знак, и прибежал палач

И множество каких-то злых людей.

Дня через три, а может, через пять

Хан умертвил моих отца и мать.

Они пришли о дочери узнать

Да угодили в руки палачей.

Хотя увял и навсегда поблек

Мой дорогой, девичий мой цветок,

Я хану отомстить дала зарок,

Проклятых ласк могила мне милей.

Когда меня ввели к нему опять,

Я знала, что тирану отвечать.

Я мстила хану за отца и мать...

И вот я здесь страдаю много дней.

Слезами я и кровыо обольюсь.

Моя душа уйдет из тела — пусть.

Пусть я умру, я смерти не боюсь.

Могила этой ямы не темней!

Пусть поскорей придет мой смертный час!"

Она умолкла, кончив свой рассказ.

Тогда Гулим, стирая слезы с глаз,

Ей рассказала о судьбе своей.

Сливались слезы их — два ручейка, —

В руке одной была другой рука.

Головками поникли два цветка,

Увядшие по воле злых людей.

Но вдруг раздался шум: в темницу к ним

Явился страж, сверкая взглядом злым.

Он подошел, взял за руку Гулим, Сказал:

"Идем со мной, да побыстрей!"

*

Ее втолкнули в зал, где ханский троп.

Был хан ее красою ослеплен.

Он вопросил: "Быть первою из жен

Согласна ты, красавица, иль нет?"

"Великий хан, я бы сказала "да",

Но для любви я слишком молода.

Повремените малость, и тогда,

Быть может, дам я вам другой ответ.

Простите, хан, за дерзостную речь,

Но не о том, как страсть свою разжечь,—

Как честь спасти и душу уберечь,

Тот должен думать, кто изрядно сед!"

Вскочил, как обожженный, властелин,

И подал знак взбешенный властелин.

Пришел палач, за ним еще один,

И стали страшный свой вершить совет,

С Гулим одежды сияли палачи,

Несчастную распяли палачи.

Пока Гулим держали палачи,

Хан заслонил над нею белый свет.

Ей щеку оцарапал ханский ус,

Был горек ханский поцелуй на вкус

И на змеиный походил укус.

Казалось, от него защиты нет.

Казалось ей: она горит в огне,

Она металась, словно в страшном сне.

Дрожь пробегала по ее спине.

Гулим кричала и впадала в бред.

Вот так пришел к ней первый миг любви.

Вдали не пели песен соловьи.

Она лежала на ковре в крови,

Без крови хан не достигал побед.

Она зачахла и лишилась сил.

Уже из жен ей кто-то саван сшил,

Уже ее, бедняжку, Азраил

Считал своей по множеству примет.

Был хан великий страстью опьянен,

Гулим считал он лучшею из жен.

Хан бесновался, клял табибов он

И собирал визирей на совет.

Но утром на четвертый день она,

Открыв глаза, очнулась ото сна.

И показалось ей, что ночь темна,

Хоть озарял лицо ей яркий свет.

*

Была Гулим владыке отдана.

Вошла в гарем любимая жена.

Теперь их стало сорок и одна.

Хан похвалялся молодой женой.

Великий хан — владелец стольких жен —

Был жаден, был хитер, да не умен.

Со всей земли собрав красавиц, он,

Казалось, счастлив был с Гулим с одной.

Властитель всей страны, он — видит бог —

Был и в своем гареме одинок.

Жесточее он стал, хоть был жесток,

И тьма сгустилась над его страной.

Терпя столь много горя и невзгод,

С годами громче стал роптать народ.

Задумывались люди: "Что нас ждет?

Ужель для нас дороги нет иной?"

Кто жаловался хану, был не рад,

Шел жалобщик, потупив долу взгляд,

Или совсем не приходил назад,

А в яме гнил за крепостной стеной.

Хан знал о том, что ропщет бедный люд,

Но был владыка глух, и слеп, и лют,

Вершил жестокий и неправый суд,

И кровь лилась, как с гор поток весной.

И приуныли люди той страны,

Ропща на то, что гибли без вины.

Здесь люди были все обречены,

Из них немногих ждал удел иной.

На той земле, где правил хан-злодей,

Бывало, обессиленных людей

В плуги впрягали вместо лошадей.

И шли они по полю в грязь и в зной.

Ни смертных, ни аллаха не боясь,

Хан лютовал, людская кровь лилась.

От века за неправедную власть

Мы, люди, платим дорогой ценой.

Столь тяжела вокруг была беда

И всю страну давила так нужда,

Что люди шли неведомо куда,

Как можно дальше от земли родной.

Был черный люд несчастен и убог,

Никто его от горя не берег.

Я прожил век, за век понять я смог:

Нет справедливых ханов под Луной.

*

Была у хана лишь одна беда:

Отцом владыка не был никогда.

Текли года, как вешняя вода,

В отчаянье властитель приходил.

Тиран пятидесяти лет достиг,

И пожелтел его суровый лик.

Хан от печали головой поник,

И был ему весь белый свет немил.

"Свое пред кем я сердце отопру?—

Владыка думал. — Кто, когда умру,

Наследник будет моему добру,

Слезу прольет у дедовских могил?

Как получилось, о великий бог,

Что ты мне сына даровать не мог?

Ужель всегда я буду одинок,

За что меня ты радости лишил?

Вот я достиг пятидесяти лет.

Я смертен, я покину белый свет.

Кому оставлю всё, коль сына нет?" —

Так сам себе владыка говорил.

"Из сотни дев я выбирал одну.

Средь ярких звезд предпочитал Луну.

Калым сполна за каждую жену

Людскою кровью щедро я платил.

Где б ни был я, всё повергал во прах.

В дремучих я охотился лесах.

Скакал на тонконогих скакунах

И на перчатках соколов носил.

Мой гнев был лют, кулак мой был тяжел.

Тот смертный, на кого бывал я зол,

На виселице смерть свою нашел,

И плакал тот, кого я невзлюбил.

Найдется ли владыка под Луной,

Который мог сравниться бы со мной?

Но короток до смерти путь земной,

И пропадет всё то, что я скопил.

О, если — да поможет мне творец!—

Сын у меня родится наконец,

Велю зарезать тысячу овец,

Чтоб знали все: я сына породил.

Но если не захочет бог помочь

И кто-нибудь из жен родит мне дочь,

Велю убить и кости растолочь", —

Так хан, бывало, близким говорил.

"Родит жена мне сына, ту жену

В пух положу и. шелком оберну,

А если дочь родит мне — прокляну

И вновь мне станет белый свет немил",

4

Прошла зима, и стали дни теплей.

Летели стаи уток и гусей.

И снег уже давно сошел с полей.

С озер сошел посеребренный лед.

Казалось, небо охватил пожар.

И землю от любви бросает в жар.

Казалось, что берет она дутар

И голосом бурливых рек поет.

В те дни, когда вокруг весна цвела,

Когда душа земли была светла,

Гулим отяжелела, понесла.

Упругим, твердым стал ее живот.

Был именем ребенок наречен

Задолго до того, как был рожден.

Гулим и остальные сорок жен

О нем молились ночи напролет.

Гулим была в волненье не одна.

Томились сорок и одна жена,

Как будто каждая родить должна

И только ждет, когда же срок придет.

Гулим была печальна и слаба.

Тревожила Гулим ее судьба.

Ведь даже радость бедного раба

И та порой в себе печаль несет.

Но вот одна жена из сорока

Сказала: "Да пошлет ей бог сынка.

Но тайну мы хранить должны пока.

Быть может, бог сыночка не пошлет.

Мы знаем все, каков наш старый хан.

Чуть что не так, он гневом обуян.

А если мальчик будет богом дан,

Тогда и скажем хану, пусть придет".

Вторая обратилась к остальным:

"От всех мы нашу тайну скрыть хотим,

Но если хан потребует Гулим,

Он не дитя, он сразу всё поймет.

Обрадуется злой наш властелин.

Устроит той в честь будущих родин.

А если дочь родится, а не сын,

Хан и дитя, и мать его убьет!

Давайте скажем, что Гулим больна,

Что с ханом быть больная не должна", —

Так предложила всем одна жена.

"Твои слова, — сказали жены, — мед!

Мы тайну скрыть должны — вот наша цель.

Гулим, тебя уложим мы в постель.

Лежи больною несколько недель.

Притворство от беды тебя спасет!

Лежи до разрешения, Гулим.

Рассей свои сомнения, Гулим.

Устроим угощение Гулим.

Всё нужное Зару нам принесет".

Жил при гареме старичок Зару.

Носил он женам воду поутру,

Обмахивал их веером в жару.

Немало было у него забот.

Он ласков был, приветлив и умен.

Любили старика все сорок жен.

И, благородный, благодарный, он

Им преданно служил не первый год.

Они всегда делились с ним едой.

И радостью делились и бедой.

И он, в тот край заброшенный судьбой,

Поведывал им тайны в свой черед.

Тайком овцу, что спрятали вчера,

Освежевал Зару в углу двора.

И пировали жены до утра,

Забыв о горе том, что их гнетет.

Для жен веселой эта ночь была.

Зару давал им мяса из котла.

Баранина была сладка, бела,

Как говорят, сама просилась в рот.

И заклинанья жены, севши в ряд,

Шептали над Гулим — таков обряд,—

Как старые обычаи велят,

Подарки клали на ее живот.

Шло время; день сменялся днем другим.

И не терпелось женам молодым.

Все слушали, как в животе Гулим

Стучится двадцатинедельный плод.

Сказали хану, что Гулим больна.

Но не болезнь — печаль была сильна.

О будущем тревожилась она,

Не зная, что ее ребенка ждет.

Хоть не болезнь была всему виной,

Но впрямь казалась женщина больной,

Ее лицо покрылось желтизной,

Она ждала, когда же срок придет?

Она молилась: хоть бы поскорей.

А сорок жен, как сорок матерей,

Не отходили от ее дверей,

Ей песни пели, пищу клали в рот.

Семь месяцев прошло, пошел восьмой.

Рождают осенью, зачав зимой.

Уж скоро будут слезы или той —

Все сорок жен вели по пальцам счет.

Кто народится — дочка иль сынок,

Никто из жен предугадать не мог.

Но все молились: "Пощади нас бог,

Не пожалей для нас своих щедрот".

И долгожданные настали дни.

Без суеты излишней, без возни

Зару сказали: "Юрту натяни!"

Кошмою белой затянули вход.

А в юрте было вбито два кола,

На них вожжа натянута была,

Чтобы на ней роженица могла

Повиснуть и не повредить живот.

Гулим лежала в юрте, как в тюрьме

Ее коса стелилась по кошме.

Зажав зубами стон свой в полутьме,

Старалась ноги вытянуть вперед.

Без стона, чтоб не выдать свой обман,

Рукой в ремень вцепилась Гулимджан.

А женщины ее сжимали стан,

Чтоб выходил быстрей из чрева плод.

Ребенок медленно и трудно шел.

Для нас, людей, и первый путь тяжел.

Душа Гулим кипела, как котел,

И сердце билось, как сазан об лед.

В таких мученьях — схватки длились ночь —

Могла на свет рождаться только дочь.

И жены не могли Гулим помочь.

И кто ж от мук роженицу спасет?

Ребенок не спешил на белый свет.

Он как бы говорил: "Там счастья нет.

У вас и без меня немало бед.

А в чреве я не ведаю забот.

Зачем, скажи, меня рождаешь, мать?

Я не хочу рождаться, чтоб страдать,

Не наслаждаться жизнью, а рыдать.

Никто меня от горя не спасет!

В ваш тесный мир войду я, как в тюрьму.

Не радуйтесь рожденью моему.

Ни радости, ни счастья никому

Рождение мое не принесет".

Роженица впадала в забытье,

Все женщины боялись за нее...

И думали: "Ужель лицо свое

Бог от нее, безгрешной, отвернет?"

И жены в жертву принесли овец.

Заколот был упитанный телец.

И вот Гулим вздохнула наконец,

И выступил на лбу холодный пот.

Ребенок вышел, а потом послед.

Дочь родилась. Верней, не дочь, о нет,

А пери, излучающая свет,

Сопроводила плачем свой приход.

Рассматривая девочку в тиши,

Все жены ликовали от души.

Просили друг у друга суйинши,

Шептали: "Пусть ей счастье бог пошлет!"

Очнулась обессиленная мать.

Свою кровинку стала целовать.

Гулим то улыбалась, то опять

Навзрыд рыдала: "Боже, что нас ждет?"

Но, видя дочку, свет ее чела,

Мать всё же удрученной не была:

"Да, я не сына, дочку родила.

Но пусть создатель счастье ей пошлет!"

Все жены хана собрались в кружок.

Все девочке дарили кто что мог:

Та золотую брошь, та перстенек —

Пусть это всё на счастье ей пойдет.

Решили так: "Мы в помыслах чисты.

Завянут пусть у недругов цветы.

Пусть у друзей исполнятся мечты

И сад желаний пышно расцветет.

Пошлем мы хану радостную весть.

И у него, быть может, сердце есть.

И он вершить не станет злую месть.

И дело примет нужный оборот.

Ведь дочь его прекрасней, чем алмаз.

Она для сердца радость и для глаз.

Увидит дочку властелин хоть раз,

Забудет всё, к груди ее прижмет.

Как он ни злобен, как ни грозен он,

Ее красою будет поражен".

Так порешили дружно сорок жен

И думали, что верен их расчет.

А девочка спала, бела, нежна

Была, как пери чудная, она.

Шептали сорок и одна жена:

"Подобных в мире не было красот!"

И если б не был слеп и не был глуп,

Свою забыл бы Зулейху Юсуп,

Увидев очертанья этих губ,

Глаза и брови черные вразлет.

Как дочь прекрасна, как лицом бела,

Глаза большие, хоть сама мала.

Пусть неба смертоносная стрела

В безгрешную в нее не попадет.

5

А рано утром, чуть забрезжил свет,

Опять собрались жены на совет:

Как сделать так, чтоб не накликать бед

И чтобы хан о дочери узнал.

Решили: хан усядется на трон

И потекут к нему со всех сторон

Те, кто обижен или оскорблен.

Пусть в этот час Зару проникнет в зал.

Пусть скажет он, что вести хороши.

Поздравит властелина от души

И, поклонясь, попросит суйинши.

Зару позвали, он на зов вбежал.

Тогда во всех подробностях ему

Растолковали жены, что к чему.

"Тебе мы доверяем одному —

Ты не прислужник наш, ты аксакал!

Коснись ты головою ханских ног,

Пусть льется речь твоя, как сладкий сок.

Ступай, наш вестник, да поможет бог.

Аллах на счастье нам тебя послал!"

И вот, молитву сотворя сперва,

И полы подвернув и рукава,

И подбирая нужные слова,

Прошел посланец женщин в тронный зал.

*

Чело венчает шапка из бобра.

На вороте узор из серебра...

По заведенным правилам с утра

Великий хан на троне восседал.

Угрюмое молчанье он хранил.

То он рукою белый ус крутил,

То щеки надувал, что было сил.

Великий хан на троне восседал.

То неподвижно он глядел вперед,

То озирал собравшийся народ,

То он зевал, прикрыв рукою рот.

Великий хан на троне восседал.

В просителей вперив недобрый взгляд,

Пред ним в халатах шелковых до пят

Визири, казии стояли в ряд.

Владыка молча грозный суд свершал.

А в стороне казнили бедняка.

Ему всадили в тело два крюка.

И кровь текла оттуда, где в бока

Остроконечный врезался металл.

Кровавый пот стекал с его чела,

Из глаз его не слезы — кровь текла.

Бедняга, посеревший, как зола,

Отца и мать с тоскою вспоминал.

Палач махал камчою не спеша,

Лениво кости пленника круша.

Прощалась с телом пленника душа,

Он изнемог. Палач и тот устал.

И поднялась камча еще раз пять.

Подумал пленник: что ему терять?

Решился пленник путы разорвать,

Напрягся, застонал — и разорвал.

Освобожденный пленник сгоряча

Свалил ударом наземь палача,

Визиря стукнул со всего плеча,

И, ахнуть не успев, визирь упал.

Освобожденный поднял острый меч

И начал им махать, рубить и сечь.

И чьи-то головы катились с плеч.

Отрубленных голов он не считал.

И кровь текла, как полая вода.

Визири разбегались кто куда.

Властитель понял, что пришла беда,

И убежал трусливо, как шакал.

Несчастного такого же, как он,

Кто тоже был безвинно обвинен

И тоже к смерти был приговорен,

Беглец освободил. Тот саблю взял.

И встали пленники спина к спине,

И стали сильными они вдвойне.

Они приперли стражников к стене

И пробежали через длинный зал.

Бежала стража, слуги вслед за ней,

А пленники вскочили на коней,

По крупам их стегнули посильней.

Где скрылись беглецы, никто не знал.

Вдогонку беглецам пустилась рать,

Чтоб их догнать, поймать и наказать

"Лови! Держи!" — а их уж не видать,

Искали целый день, да след пропал.

Зару стоял, забившись в уголок,

Он порученья выполнить не мог.

А только стихло, он не чуя ног,

Как в молодые годы, побежал.

*

Сказали женщины: "Опасно ждать.

Хан может сам о дочери узнать.

Ты завтра же пойди к нему опять

И начатое дело заверши.

Но ты, Зару, себя побереги,

Не забывай, что там кругом враги.

Ты сразу же обратно к нам беги,

Увидев, что дела нехороши".

И он пошел, шепча: "Спаси аллах..."

Да чувство дружбы в праведных сердцах

Сильней, чем разум, и сильней, чем страх,

Прекрасней, чем любой порыв души!

Был в это утро хан угрюм и зол.

Он о вчерашнем думал, глядя в пол,

Он ярости в себе не поборол...

Сумрачнолицый он сидел в тиши.

Не то чтоб он жалел убитых слуг,

Ведь он на жалость был довольно туг.

Но помнил он вчерашний свой испуг.

Страх жил еще на дне его души.

Закутанные в саваны тела

Пока еще земля не приняла,

Склонился над убитыми мулла...

Зару предстал перед лицом паши.

Решил визирь, что жалобщик простой

Пришел к владыке с просьбою пустой.

Сказал визирь: "Куда ты прешь, постой,

Успеешь в преисподню, не спеши!"

Зару перед владыкой пал во прах:

"Я с радостным известьем на устах

Пришел к тебе, великий падишах.

Дай за благую весть мне суйинши!

Молился ты и слезы лил из глаз.

Просил дитя у бога каждый раз.

Твое дитя сверкает, как алмаз.

Дай за благую весть мне суйинши!

Всю жизнь была тоска твоя сильна.

Теперь, владыка, жизнь твоя полна,

Как пятнадцатидневная Луна.

Дай за благую весть мне суйинши!

Великий хан, в честь радости такой

Устрой немедля самый пышный той.

Пусть каждый пьет из чаши золотой.

Дай за благую весть мне суйинши!

Ты ждал детей, ты плакал, что их нет.

Ты, мудрый хан, достиг преклонных лет.

Но дочка родилась на белый свет.

Дай за благую весть мне суйинши!"

Владыка был и злобен и горяч:

"Ты суйинши получишь, но не плачь.

А ну, быстрее вестнику, палач,

Дай суйинши — все кости сокруши!"

К бедняге подскочили палачи.

Пред ним мечи скрестили палачи.

Ремнем его скрутили палачи.

"Сейчас тебе дадим мы суйинши".

Бежала кровь, как с гор бежит поток.

Ему сдирали кожу рук и ног.

И пожалеть его никто не мог,

Услышать крик со дна его души.

Владыка ханства был в то утро лют,

Как старый разозлившийся верблюд:

"Презренный раб, пусть кровь твою прольют.

Какая весть — такой и суйинши!"

Призвал к себе немедля хан-злодей

Коварнейшего из своих людей

И злобно молвил: "Девочку убей,

А жен, ее сокрывших, устраши!

Пусть та, что родила, сюда придет,

Ей воздадим мы от своих щедрот.

Пусть остальные знают наперед,

Что дочь — отрава для моей души!"

Так хан сказал и грозный бросил взгляд.

И с толстых губ слуги закапал яд.

Для палача дороже всех наград

Безумие и злость его паши.

*

Два палача расправились с Зару,

Бедняга думал: "Я сейчас умру".

Он полз, изнемогая, по ковру

И оставлял на нем кровавый след.

Он полз куда-то, он стонал в бреду.

А женщины, не зная про беду,

Смеясь играли с девочкой в саду,

На шейку надевали амулет.

Но вот вернулся к женам их посол.

Бедняга, он приполз, а не пришел.

Он окровавлен был и полугол

И на вопросы лишь мычал в ответ.

И жены, чтобы жизнь Зару вернуть,

Ему обмыли спину, руки, грудь.

И, бедный, он, оправившись чуть-чуть,

Сказал им так: "Будь проклят этот свет!

Я хану говорил от всей души.

Я пел, как соловей поет в тиши.

Смотрите — получил я суйинши,

Чтобы запомнить до скончанья лет.

Я рассказал, что, сжалившись, творец

Послал ему ребенка наконец.

Поздравил хана с тем, что он отец.

Но, видно, у владыки сердца нет!

С большим трудом добрался я сюда

Предупредить, что вам грозит беда.

Упрячьте дочь, чтоб не нашли следа,

И отрицайте всё — вот мой совет!"

Сказали жены: "Всех перехитрим".

Они больную подняли Гулим

И обмотали полотном тугим

Ее живот, чтоб скрыть печальный след.

А девочку запрятали в тайник,

Куда не проникал ни солнца блик,

Ни щебет птицы, ни погони крик,

Где темнота спасет дитя от бед.

В саду ворота заперли на крюк

И отошли. Но вдруг раздался стук.

Явился самый злой из ханских слуг.

Он в сад вошел, и стражники вослед.

Он вопросил, меча огонь из глаз:

"Которая здесь родила из вас?

Она должна тотчас — таков приказ —

Пред повелителем держать ответ!"

Сказали женщины, потупив взгляд:

"Никто здесь не родил, о старший брат!

Мы просто шуточный вершим обряд,

Играем в то, чего в помине нет!

Вот как порой мы делаем шутя:

Мы все стоим, одна лежит, кряхтя,

Как будто бы рожает и дитя

Вот-вот появится на белый свет.

О брат, коль есть сомненья, то пойди,

Все наши помещенья огляди.

И пусть нас ждут мученья впереди,

Коль мы сказали то, в чем правды нет!"

И бессердечнейший из ханских слуг

Всё самолично оглядел вокруг.

Работал он не покладая рук,

Но не заметил никаких примет.

Вернулся он к тому, кем послан был:

"Великий хан, не пожалел я сил,

Сам всё проверил и установил,

Что девочка не рождена на свет.

Я посетил твоих прекрасных жен,

Оглядывал я их со всех сторон.

И потому я твердо убежден,

Что каждая из женщин — пустоцвет.

А тот просивший суйинши бедняк,

Наверно, сумасшедший иль дурак.

Но, слава богу, он отделан так,

Что не забудет до скончанья лет!"

Хан молвил: "Вот я думаю о чем:

Ты хитростью служи мне, как мечом.

Моим любимым будешь палачом.

Ты верен мне и помнишь свой обет!

Ты верно служишь мне и будешь впредь

За женами украдкою глядеть.

Будь похитрей, плети потоньше сеть.

Гляди, чтоб дочь не родилась на свет.

А если только обнаружишь ложь,

Дознанье тотчас же произведешь.

А дочь родится — девочку убьешь.

В ней вижу я причину многих бед".

Палач сказал: "Я к женам проберусь".

Палач сказал: "Я в зренье превращусь.

Еще я покажу, на что гожусь,

Меня не проведут, я мудр, я сед!"

*

Палач хитер, но женщины хитрей.

И всё известно стало им скорей,

Чем соглядатай мрачный у дверей

Угрюмо встал с наружной стороны.

И в ту же ночь Зару, набравшись сил,

Без отлагательств к делу приступил.

Он уходил куда-то, приходил.

Он говорил: "Мы поспешить должны".

Он утешал Гулим: "Мы наш алмаз

Надежно скроем от досужих глаз.

Осталось мало времени у нас.

Мы стражников перехитрить должны.

В деяньях осторожность нам нужна.

Тогда опасность будет не страшна.

Стрелу в нас пустят — пролетит она,

Коль будем мы дружны и сплочены".

Под женским помещеньем был подвал.

Вернее, не подвал — просторный зал.

О нем никто не помнил иль не знал,

За исключением одной жены.

И жены, сговорясь между собой,

Сошли под свод, дарованный судьбой,

Всё вымыли, украсили резьбой,

Достали кошмы снежной белизны.

Трудились целый день, и наконец

Подземный зал стал лучше, чем дворец:

Кругом ковры, по стенам изразец.

Светильник наверху светлей Луны.

В уютном подземелье с потолка

Свисали вниз два золотых крюка.

И зыбка золоченая, легка,

Качалась плавно у одной стены.

И девочку, укутанную в пух,

Под шепот добровольных повитух

Перенесли в подвал, что слеп и глух,

Где палачи и стража не страшны.

Остались позади препоны все.

Вздохнули жены облегченно все.

На той большой собрались жены все,

И были яства сладки и жирны.

Достали жены шелковый платок,

Колечко завязали в узелок.

Сказали жены, в тесный сев кружок:

"Мы нашей дочке имя дать должны",

Гульзар — решили девочку назвать

За то, что дочь красивее, чем мать.

За то, что суждено и ей страдать,

Что ей тревожные приснятся сны.

Так девочку назвали неспроста —

Она ведь горемычна и чиста.

Гульзар, Гульзар, печаль и красота

В прозвании твоем заключены.

Ты для цветенья рождена. Но тут

Цветы скорее вянут, чем цветут.

Ты — птица, птицам петь здесь не дают.

Здесь на страданья все обречены.

...Пир продолжался; все — и млад и стар

Желали счастья маленькой Гульзар,

Как в молодые годы, взяв дутар,

Зару коснулся пальцами струны.

Послушался дутар дрожащих рук,

И медленно потек печальный звук.

Старик Зару играл, молчал и вдруг

Запел средь наступившей тишины.

ПЕСНЯ ЗАРУ

Жизнь улетает, я уже старик.

Что в жизни знал я и чего достиг?

О камень билось сердце, я привык.

На муки много нас обречено.

Была на сердце рана — я терпел.

Обиды беспрестанно я терпел.

От бая и от хана я терпел.

На муки много нас обречено.

Хан погубил моих отца и мать.

Меня всю жизнь заставил он рыдать.

Когда-нибудь тирана растерзать —

Вот у меня желание одно.

Случится, может быть, что я, Зару,

Не доберусь до цели и умру.

А не умру, так силы соберу

И отомщу тирану всё равно.

С тех пор как появился я на свет,

Нет счастья у меня и жизни нет.

Виновнику моих невзгод и бед

Я отомщу, коль это суждено.

Сейчас я расскажу вам о былом.

Когда-то я могучим был орлом,

А стал сычом с поломанным крылом.

Гляжу на мир в тюремное окно.

Я был ковром — ковер побила моль.

Был соловьем — его скрутила боль.

И стал верблюдом я, что возит соль.

Всё солоно вокруг, накалено.

Искал я хлеба, чтоб не голодать.

Арбу искал я, чтоб откочевать.

Я ичиги искал, а где их взять?

Ходить босым мне было суждено

Что в жизни я искал, за чем ходил,

Нигде и никогда не находил.

Я в поисках своих лишился сил.

А предо мною было всё темно.

Мне душу жгли лишенья и враги.

Носил я горе, словно две серьги.

Себе шептал: мечту хоть сбереги.

Но и мечты сберечь нам не дано.

Несчастным пастухом был мой отец.

Кляня судьбу, он пас чужих овец.

Его велел повесить хан-подлец

И бросить тело в озеро, на дно.

Осиротев, рыдала в горе мать.

Проклятый хан ее велел связать.

А я остался жить и проклинать

Тех, кем в удел страданье мне дано.

Я странствовал, пришел в далекий край.

Нет хлеба, хоть ложись да помирай.

И взял меня к себе недобрый бай,

Чтоб я отары пас, молол зерно.

Пока я пас баранов и ягнят,

Опал, увял мой нерасцветший сад.

И понял я, когда взглянул назад,

Что молодость моя прошла давно.

Хозяин мой, жестокий бай Алим,

Был кровожаден, мрачен, нелюдим.

Он спуску не давал рабам своим.

Любил он кровь, как пьяница вино.

В работников своих вселял он страх,

И все мы были у него в руках.

Бить палками и вешать на крюках —

Так было у него заведено.

Мой каждый шаг богач считал виной.

Меня он плетью бил волосяной.

Лишь плеть — награды я не знал иной,

Мне было горько, а ему смешно.

Водились волки в местности у нас,

И на отару, что я в поле пас,

Они напали ночью как-то раз,

Да, видно, так уж было суждено.

Во тьме огнем блестели их зрачки,

Вонзали волки острые клыки

В овечьи животы и курдюки

И рвали их пушистое руно.

Потом, когда утих переполох,

Считал, не досчитался четырех.

Взмолился я: "Спаси, великий бог!"

И предо мною стало всё темно.

Погнал я, свету белому не рад,

Отару поредевшую назад.

Застлали слезы мой печальный взгляд.

Всё было предо мной черным-черно.

Входя в аул, я поглядел вокруг.

Хозяин мой, как налитой бурдюк,

Стоял, не выпуская плеть из рук.

Он, видно, ждал меня уже давно.

Потом меня куда-то волокли.

Всю ночь избитый я лежал в пыли.

Потом на ханский суд меня вели.

Всё было предо мной темным-темно.

Властители рядят и судят так:

Богатый прав, а виноват бедняк.

"Повесить, — хан сказал и подал знак. —

Воров подобных миловать грешно!"

Меня от смерти спас один хаким,

Не потому, что добрым был таким, —

Решил он взять меня рабом своим.

6

Минуло много лет и много бед.

Зару совсем стал немощен и сед.

Исполнилось Гульзар пятнадцать лет,

Тринадцать лет исполнилось Анар.

Они красивы были, но бледны.

"За что мы здесь весь век сидеть должны?

За что мы здесь во тьме заключены?"

От этих мыслей их бросало в жар.

И девочки однажды неспроста

Сказали старику: "Зару-ата,

Быть может, наша мысль глупа, пуста,

Но объясни нам, ты ведь мудр и стар.

Нам минуло уже немало лет,

А мы не знаем, есть ли в мире свет.

Проходит где-то жизнь, а нас там нет.

Зачем нам жизнь дана аллахом в дар?

В тюрьме томимся мы, а жизнь вокруг,

К нам не доходит посторонний звук.

Живем мы здесь, и нет у нас подруг.

Зачем нам жизнь дана аллахом в дар?

Когда, не помним, но давным-давно

Попали в подземелье мы, на дно.

За что, скажи, нам это суждено,

Зачем нам жизнь дана аллахом в дар?"

И вспомнил он все злоключенья их

С далеких лет, со дня рожденья их.

Про ханский гнев, про положенье их

Всё рассказал он, не смягчил удар.

И стали плакать девушки навзрыд:

"Что ждет нас в жизни, что нам предстоит?!"

Зару молчал: и сам он был убит,

И у него внутри пылал пожар.

И девушки сказали: "В царстве тьмы

Зачем от матерей родились мы?

Наш темный мир еще тесней тюрьмы.

Нас прячут, как украденный товар".

Пришла одна, потом другая мать,

Несчастных дочек стали утешать.

Чтоб их развеселить, Зару опять

Стал песню петь, послушный взяв дутар.

*

Сказали девочки: "На белый свет

Зачем явились мы, здесь счастья нет,

И в этом подземелье столько лет

За что томиться обе мы должны?"

Зару молчал, хоть был и мудр и сед,

С трудом нашел он слово им в ответ.

Он так сказал им: "Там снаружи — свет,

Пусть он лишь озаряет ваши сны!"

Старик сказал уже не в первый раз:

"Вы для меня, родные, светоч глаз.

Вам суждено страдать, хотя на вас

Нет от рожденья никакой вины.

Жизнь такова, что, как ни размышляй.

Лишь здесь для вас покой и сущий рай.

Вам это подземелье — отчий край,

И покидать его вы не должны.

Туда, на свет, дороги далеки,

Повсюду вам расставлены силки,

Там люди злы, соблазны велики,

Вы только здесь от бед защищены.

Там столько зла, печали, горя, мук,

Там столько злобных глаз и грязных рук.

У хана много палачей и слуг,

И все они коварны и сильны.

Ко тьме привыкшим, свет вам повредит,

Вас свет с пути собьет и ослепит,

Там ждет вас столько горя и обид,

Живите здесь, где были рождены".

Он говорил и слезы лил из глаз:

"Спешить на свет вам незачем сейчас!"

Но молодые плохо слышат нас,

Умом своим они всегда умны.

*

Спустились как-то до ночного сна

Вниз, к дочкам, сорок и одна жена.

Гульзар пошла навстречу им, она

Сказала: "Мы вас просим об одном!

Здесь, в подземелье, стосковались мы.

Позвольте выйти нам из этой тьмы.

Покинуть стены мрачные тюрьмы.

Мы погуляем и опять придем!"

Гульзар сказала: "Бог нас сохранит.

А встретимся с отцом, отец простит.

В чем дочерей своих он обвинит,

За что осудит, заподозрит в чем?

Его согреет ласковый наш взгляд.

И сам он этой встрече будет рад.

Поймет он, что во многом виноват,

Когда ему расскажем обо всем".

Сказали жены: "Это их мечта,

Она хоть и опасна, но чиста".

И распахнулись тайные врата,

Наружу вышли девушки вдвоем.

От красоты их стала даль светла,

И жители решили: ночь прошла

И надо приниматься за дела,

Как бедным людям подобает днем.

И люди встали, отряхая сон,

И видят: мир не Солнцем озарен,

Чудесной красотой двух юных жен

Мир божий озарен по окоем.

И многие упали к их стопам,

Еще не веря собственным глазам,

И так сказали: "Прикажите нам,

Скажите слово, мы за вас умрем!"

Все выбегали из своих ворот,

Стеной красавиц окружил народ.

А девушки вперед, вперед, вперед

Шли, пробираясь сквозь толпу с трудом.

И в этот час, на небесах горя,

Всходила где-то за горой заря.

Она пылала, как бы говоря

Своим едва понятным языком:

"Вам, девушки, отец не будет рад.

И чем идти куда глаза глядят,

Скорей ступайте, бедные, назад,

Чтоб не случилось сожалеть потом!"

Дивились девам все: и млад и стар.

"Кто вы? — спросили люди у Гульзар. —

Иль, может быть, аллах чудесный дар

Дал грешникам, чтобы отнять потом?"

И девушки сказали наконец:

"Великий ваш властитель — наш отец.

Мы только что покинули дворец,

Где много весен прожили тайком".

Тогда какой-то ловкий человек,

Чтоб милость хана обрести навек,

К властителю примчался и изрек:

"Свершилось чудо в городе твоем!

Властитель мой великий, мне внемли.

В твой сад две ханских дочери пришли.

Красы подобной, жители земли,

Не наблюдали мы, пока живем".

Подумал хан: "Бредущие одни,

Какого хана дочери они?

Но если девы ангелам сродни,

То должно быть им во дворце моем!"

Вздыхая, что теперь он староват,

Хан облачился в праздничный наряд

И в свой бескрайний, в свой дворцовый сад

Направился он чуть ли не бегом.

Туда пришел властитель, где Гульзар

Играла, пела, в руки взяв дутар,

И грел людей ее сердечный жар,

И озарялось светом всё кругом.

Великий хан был чудом поражен.

Таких красивых он не видел жен,

И обомлел на миг, и замер он,

И весь греховным запылал огнем.

Не мог узнать он дочерей своих.

Он к девушкам шагнул и обнял их

И, не стыдясь ничуть людей чужих,

Подумал: "Я мечтаю вот о ком!"

Он рек: "Из-за каких высоких гор

Явились вы, чтоб мой утешить взор?

Где, пери, вы таились до сих пор,

На свет родились вы в краю каком?"

Красавицы ответили: "Старик,

Зачем пришли и подняли вы крик?

Был нашим домом во дворце тайник,

Свой век недолгий прожили мы в нем".

Жужжал старик, как над цветком пчела:

"Настолько каждая из вас мила,

Что опасаться вам не надо зла".

Гульзар он обнял и сказал: "Пойдем!"

Внемля столь глупым старческим словам,

Они сказали: "Это странно нам.

Ячмень дают коням, а не ослам,

Не старика мы, а джигита ждем!"

От этих слов разгневался старик:

"Вы, пери, слишком остры на язык.

Но где вы прятали свой чудный лик,

Откуда вы пришли сюда вдвоем?"

Анар сказала: "Честно говоря,

Ведете вы такие речи зря.

С сестрой мы обе — дочери царя,

И скоро вы узнаете о том!"

Блистая серебром своих седин,

Стоял пред ними старый властелин.

Он им сказал: "На свете царь один.

А прочие почиют вечным сном!"

"О нет, старик, отец наш жив-здоров.

Но люди говорят: он столь суров,

Что лучше б ваших нам не слышать слов,

О них жалеть придется вам потом".

Старик нашелся и на этот раз:

"Коль ваш отец могуч и любит вас,

Чего ж вы опасаетесь сейчас?

В чем грешны пред родителем своим?"

"Вы, разума лишившийся старик,

Свой лучше придержали бы язык.

Родитель наш — властитель, он велик,

И обе мы безгрешны перед ним".

"Тогда мне объясните наконец,

Кто ваш родитель, где его дворец?

Пусть дочерей продаст мне ваш отец.

Готов я щедрый заплатить калым".

"Ах, старец, ваши речи неумны.

Правителя всей вашей стороны

И знать и опасаться вы должны —

Он нам отцом доводится родным!"

Старик был этой речью удивлен:

"Здесь власть моя, здесь правит мой закон.

Здесь лишь один властитель, — крикнул он, —

И места нет властителям другим!"

И обе девушки издали крик,

И помутился разум их на миг:

"Прости, отец, владыка всех владык,

К моленью нашему не будь глухим!"

Воскликнули они: "Отец, прости,

К тебе найти мечтали мы пути,

Но нас весь век держали взаперти.

Не будь жестоким к дочерям своим!"

Был тверд властитель и на этот раз.

Тень прошлых лет его коснулась глаз.

Припомнил он давнишний тот приказ,

Что отдал соглядатаям своим.

На свете добрых не было царей.

И этот, верный прихоти своей,

Искал наложниц, а не дочерей,

И потому он был неколебим.

Упали дочери к его ногам:

"Отец родной, не будь жестоким к нам!"

Но был к своим жесток он дочерям,

И вообще был царь неумолим.

"Зачем они нужны мне? — думал он. —

Им не смогу я завещать свой трон".

Во все века властитель обречен

Быть верным собственным законам злым.

И понял хан, коварен и жесток,

Что невелик в красе красавиц прок,

Ведь насладиться ею он не мог,

И значит, всё достанется другим.

И отдал хан прислужникам приказ:

В лесу, подальше от досужих глаз,

Красавиц этих умертвить тотчас.

Не должно оставаться им живым.

Взмолились дочери: "Не будь жесток!"

Упав, они его касались ног.

Но прочь ушел властитель: он не мог

Себя волненьям подвергать таким.

И дочери владыки той земли

На чудо лишь надеяться могли,

Когда на казнь их, бедных, повели

Туда, где лес был темным и глухим.

*

На самой дальней из лесных полян

Богатыри раскинули свой стан.

Те два, которых испугался хан

В дворцовом зале, в день родов Гулим.

Они вдвоем, вдали от ханских глаз,

Таились, ждали, что пробьет их час,

И пищу добывали всякий раз

Охотою на дичь, трудом своим.

Пятнадцать лет для них прошли не зря.

Огнем святого мщения горя,

Сбирали силу два богатыря

И ныне войском обросли большим.

В один из дней богатыри вдали

Узрели: стражники по лесу шли

И двух красавиц связанных вели

По тропам, нелюдимым и глухим.

Джигиты видели издалека,

Как палача умелая рука

Спустила петли с толстого сука

На шеи этим пери неземным.

Тогда джигиты с саблями в руках

На робких стражников нагнали страх,

И те из них бежали впопыхах,

Кому остаться удалось живым.

Итак, бежала в страхе эта рать...

Конца мы не заставим долго ждать.

Повествованье нам пора кончать,

Вам досказать его мы поспешим.

Из двух джигитов старшему Гульзар

И душу отдала и сердце в дар.

А младшему понравилась Анар,

И люди счастья пожелали им.

Им все желали долгих, долгих лет.

Всю ночь был пир, а чуть забрезжил свет,

Богатыри собрались на совет:

Как им расправиться с тираном злым?

И выступили воины в поход.

Шел вместе с ними весь простой народ.

Они достигли городских ворот,

Заполыхал огонь, и взвился дым.

У воинов была рука крепка,

И столь была их сила велика,

Что разбегались ханские войска

Или сдавались воинам лихим.

И так сердца их были горячи,

Так стрелы метки и остры мечи,

Что стражники дворца и палачи

Сдавались победителям своим.

Кто им на милость сдался, был прощен.

Тот, кто сопротивлялся, был сражен.

И пошатнулся вечный ханский трон,

Хоть он, казалось, был неколебим.

Со всех сторон был город окружен,

А вскоре и совсем освобожден.

Свободны стали сорок ханских жен.

Свободна сорок первая — Гулим.

Хан спал, не зная, что грядет беда,

Возмездья час и грозного суда,

Что гаснет яркая его звезда,

Пришли батыры, чтоб покончить с ним.

Они достигли цели наконец,

Свершили, что хотели наконец...

И мы дастан допели наконец,

И тех, кто слушал нас, благодарим!

*

Я много дней при свете и впотьмах,

Что думал, то писал на сих листах.

Я завершил дастан — велик аллах —

И жду теперь лишь вашего суда.

Я прожил век, я сделал всё, что мог.

Сложил поэму — много сотен строк,

Чтоб вам сказать: в стране, где хан жесток,

Его несчастным подданным — беда.

Для нас черней бывает ли напасть,

Чем злая и неправедная власть?

Коль движет ханом не закон, а страсть,

Народ не будет счастлив никогда.

Удача — конь, но не случилось мне

Скакать на этом дорогом коне.

Народ в моей несчастной стороне

Был бедным и обманутым всегда.

Но сколько б ни было на свете бед,

Наш мир один, един наш белый свет.

Ему ни края, ни скончанья нет,

Хоть не останется от нас следа.

Султан-суюн, великий Мурали

И те на свете были, да ушли.

Но вечны мир и жители земли,

Хоть не на долгий срок пришли сюда.

Бердимурат, приходит твой черед,

В далекий край твой караван бредет.

Но то, что ты оставил, пусть живет,

Когда ты сам исчезнешь навсегда.

Бердах

[Polat]

ОТЕШ-ШАИР

Отеш Алшынбай улы, известный в каракалпакской литературе иод именем Отеш-шаира, родился в 1840-х годах в местности Кабаклы на южном побережье Аральского моря. Прямой потомок знаменитого Жиена-жырау, он происходил из бедняцкой семьи. Получив начальное образование в аульном мектебе, поэт тем не менее вел жизнь простого дехканина-бедняка.

Отеш был близким другом великого поэта Бердаха, кончина которого глубоко потрясла его и внушила ему стихотворение, известное под названием "На смерть Бердаха". Восторженный почитатель подвига Ерназара-Алагёза, предводителя народного восстания 1855—1856 годов, Отеш-шаир воспевал в своих стихах справедливость, осуждал социальное неравенство, метко разоблачал баев и служителей духовенства.

[Polat]

НА СМЕРТЬ БЕРДАХА

Когда, от восхищенья глух и нем,

Читал я лучшую из всех поэм

И вами жил, Гариб и Шасенем, —

Вдруг всадник появился перед домом.

Понурившись, ступил он на порог,

И, оторвавшись от бесценных строк,

Досадуя, что гость меня отвлек,

Во двор с гонцом я вышел незнакомым,

Так странно юный голос прозвучал —

Недоброе он что-то предвещал...

И вправду — гость мой страшное вещал,

А я молчал как пораженный громом.

"Рыдая дни и ночи напролет,

Душой страдая за родной народ,

Певец Бердах — поэзии оплот —

Был призван богом и ушел из жизни..."

Протяжный вопль сдержать я не сумел.

Весь мир перед глазами почернел…

И скоро весь аул уже скорбел

Со мною на внезапной этой тризне.

Нежданная, великая беда —

Такой никто не ведал никогда!

Погасла путеводная звезда —

Поэт Бердах судьбою взят из жизни!

Но превозмочь хочу печаль свою —

Хвалы Бердаху громко воспою:

Он славен был в отеческом краю,

С мечтой о счастье он ушел из жизни.

Гордился им и старец и юнец,

Читал он тайны всех людских сердец,

Он человечности служил, мудрец,

Он жизнь любил — и вот ушел из жизни.

Он пламень правды в песнь свою вдохнул

Он не страшился ни господ, ни мулл,

Но зоркий ум в глубокой мгле уснул —

Достойный рая, он ушел из жизни.

Его уста лишь истину рекли,

Сравнится с ним один Махтумкули,

Ценил он честь превыше благ земли,

А ныне в землю он ушел из жизни.

От скорби изменился облик мой,

Опухшие глаза объяты тьмой.

О друг, утешь меня и успокой,

Не верю я, что ты ушел из жизни!

Внемлите: друг Бердаха говорит.

(Душа при этом имени горит!)

Он сердцем был отважен и открыт,

Поэт-батыр ушел из нашей жизни.

Коль я солгу — меня накажет бог!

Бердаха слушать я часами мог,

В речах он был немногословен, строг, —

Учитель лучший мой ушел из жизни.

Его Жиен-жырау наставлял,

Потом и сам наставником он стал,

На верный путь певцов благословлял...

Увы, ушел наш поводырь из жизни!

Играл он на дутаре, звонко пел,

И сердцем и умом был чист и смел,

Стихом он, как мечом, разить умел,

Гроза врагов — Бердах ушел из жизни.

Тоска глаза и души наши ест,

Затоплено слезами всё окрест,

Я без него в миру один, как перст,

Судьба решила — он ушел из жизни.

Смеялся друг и жалко плакал враг,

Когда того желал поэт Бердах,

Парил он мыслью в будущих веках,

Но, ясновидец, он ушел из жизни.

Встречались мы с Бердахом много раз,

И беды общие терзали нас,

Но песнь его блистала и лилась,

И вот владыка слов ушел из жизни.

Не зря приснился мне зловещий сон, —

Ужасной вестью был я пробужден…

Я вспоминаю всё, что сделал он,

Зову его — но он ушел из жизни.

А слезы всё струятся, всё слепят...

Но различает мой померкший взгляд,

Что не один я, что со мной скорбят

И все друзья ушедшего из жизни.

На миг уймусь я — и опять, опять

Рыдания не в силах удержать,

Как рыба, бьюсь я — нечем мне дышать

При мысли, что Бердах ушел из жизни.

Чапан под ливнем слез моих промок,

И духом я от горя изнемог,

Подкошенный тоской, валюсь я с ног,

Он поддержал бы — да ушел из жизни.

Он против тысячи бахсы один

Стоял в словесных битвах, исполин!

Народа своего великий сын,

Заступник сирых — он ушел из жизни.

Жил семьдесят три года наш поэт.

И мог бы жить еще немало лет...

Смерть, подлая, тебе прощенья нет,

Сражен тобою, он ушел из жизни!

Во вдовий цвет оделась вся страна,

От горя твердь небесная черна...

На вечные прославлен времена

Тот, кто вчера навек ушел из жизни.

Он был достоин званья своего,

Он благородство чтил и мастерство.

Каракалпакской песни торжество,

Тиранов бич —Бердах ушел из жизни...

На похороны славного певца

Текли людские толпы без конца,

А я не смел на гроб поднять лица,

Не верилось, что он ушел из жизни!

Но люди шли, стеная и скорбя,

С рыданьями теснились вкруг тебя,—

И, стоя как в тумане, понял я:

Любимый всеми, ты ушел из жизни.

Когда же поднял я глаза на миг,

Жестокий ужас в грудь мою проник,

И я, как в сердце раненный, поник,

Поняв, что ты, Бердах, ушел из жизни.

Твой гроб поставлен в правый угол был,

И занавес тебя от взоров скрыл, —

Его откинув, я лишился сил

И наземь рухнул... Ты ушел из жизни!..

На похороны светоча земли

И ближние и дальние текли:

Узбеки шли, казахи с плачем шли, —

Любимец всех племен ушел из жизни!

В то утро никого бы не нашлось,

Чьи очи не горели бы от слез,

Чье сердце, как змеей, не обвилось

Тоскою злою, — ты ушел из жизни!

Зовет на тризну всадник молодой,

Почтенный старец с белой бородой

Склоняется безмолвно над тобой, —

Но ты не видишь. Ты ушел из жизни.

Кто, скован скорбью, на камнях лежит,

Кто с порученьем горестным спешит,

Там у тандыра хлеб печет джигит

Для тризны в честь ушедшего из жизни.

Один, подножье гроба охватив,

Сам, словно гроб, угрюм и молчалив,

Другой к тебе взывает, позабыв,

Что ты замкнул свой слух, уйдя из жизни.

И скачут, скачут черные гонцы —

Отборные джигиты-удальцы —

И злую весть несут во все концы:

Бессмертный наш Бердах ушел из жизни!

И, как теленок, потерявший мать,

Не может не метаться, не мычать,

Мы плачем... Но от плача не восстать

Тому, кто навсегда ушел из жизни.

Я образ друга силюсь вновь вернуть:

Он ласков был, не важничал ничуть.

Как радовались мы, начав свой путь,

Забыв, что срок придет уйти из жизни!

Пригнали для поминок телок, коз,

И Нуратдин-мясник клинок занес,

И с новой силой льются реки слез

Из глаз родни ушедшего из жизни.

Пред Каракум-ишаном — как велит

Обычай — голова бычка лежит.

Закатом алым небосвод облит...

С почетом ты, Бердах, ушел из жизни.

Каракалпаки тут, киргизы тут —

Из близких, из далеких мест идут,

И молит небеса смиренный люд,

Чтоб ада ты избег, уйдя из жизни.

Примчались люди племени Кунград,

Прислал послов Ашамайлы-кыят,

Печалью о тебе весь мир объят —

Ты, покорив сердца, ушел из жизни.

Пришли муйтены, подвиг твой ценя,

Они тебе по матери родня,

И я подумал, голову склоня,

Что ты живешь в сердцах, уйдя из жизни.

Когда мы в прошлом встретились году,

Сказал ты: "Друг мой, скоро я уйду..."

Как будто чуял близкую беду,

И вот свершилось: ты ушел из жизни.

Кыпчаки и ногайцы — все творят

Торжественный и горестный обряд.

И русские здесь тоже, говорят...

Как чтят тебя! А ты ушел из жизни.

Улемам и ахунам счета нет!

Чалмы их источают снежный свет.

И все молитвы — о тебе, поэт,

Чтоб с миром ты ушел из этой жизни.

Оказана тебе большая честь, —

Не счесть ишанов, суфиев не счесть,

Наверно, в этом смысл особый есть:

Знать, не грешил ты в этой грешной жизни.

И вновь готов слезами я истечь,

Припоминая радость наших встреч.

Ты дружбу, как никто, умел беречь,

Ты был моим богатством в скудной жизни.

Когда б ты видел, как тебя мы чтим!

Поистине ты всеми был любим,

Ты, как Луна, сиянием своим

Светил во мраке нашей темной жизни.

Начертан свыше человеку путь,

И с этого пути нельзя свернуть.

Отеш, умолкни. Друга не вернуть.

Пастух ли, царь ли, — всяк уйдет из жизни.

Отеш-шаир

[Polat]

ПОДОБНЫ

Да, разный люд живет еще на свете,

Иные к нам добры, иные злобны.

В тех благородства яркий свет, а эти,

Увы, лишь свиньям мерзостным подобны.

Свет истины иные защищают,

Лжеца краснеть слова их заставляют,

Согбенного бодрят и выпрямляют,—

Родимому отцу они подобны,

А те за совесть назначают цену,

Измену не считают за измену,

От праведного прячутся за стену, —

Такие злому демону подобны.

В гордыне никому не уступая,

Божась и тут же клятвы нарушая

И дерзостно о боге забывая,

Они скоту безмозглому подобны.

Взять Ермекбая нашего, к примеру:

К чему о правде думать лицемеру?

Беспечен, легкомыслен он не в меру,

Привычкам пса дела его подобны.

Из года в год свои стада он множит,

Никто из нас сравниться с ним не может,

Растит и хлеба вдоволь он, а всё же

Глаза — глазам голодного подобны.

Двух чабанов теперь он держит дома,

Одежда их — тряпье, постель — солома,

Знакомы им побои, брань знакома, —

Мышам летучим бедные подобны.

Дела у Ермекбая неплохие,

И всё ж среди каракалпакских биев

Про богатея ходят шутки злые:

Ермекам все дела его подббны.

Из милости он кормит двух сироток.

На что уж нрав их безответен, кроток,

А он ворчит: "В три шеи обормоток!"

Не хрюканью ль слова его подобны?

В нем наглости и спеси слишком много,

Таких бы надо вышвырнуть с порога

Да в степь прогнать — туда им и дорога, —

Они бы стали джиннам злым подобны.

Осталось попросить нам Ермекбая

Нас не бранить, невежами считая,—

В степи такие быстро одичают

И станут вскоре демонам подобны.

Отеш-шаир