Каракалпакская поэзия

[Polat]

ЖИЕН - ЖЫРАУ

Жиен Тагай улы, известный в народе и в литературе под именем Жиена-жырау, — знаменитый каракалпакский поэт и жырау, т. е. сказитель, исполняющий под аккомпанемент кобыза героические поэмы. Сохранились сведения о том, что в репертуаре Жиенасказителя были такие монументальные дастаны, как "Сорок девушек" и "Маспатша".

Скудные биографические данные, собранные о поэте, гласят о том, что происходил он из каракалпакского рода Муйтен, жил в низовьях Сырдарьи, в первой половине XVIII века. Жиен прославил свое имя как автор замечательной поэмы "Разоренный народ", выдержанной в форме толгау, стихи которой не имеют строгой системы рифмовки. Поэма посвящена важному историческому событию в жизни каракалпаков, свидетелем и участником которого был сам Жиен.

Сначала опустошительное нашествие джунгар в 1723 году, а затем полчищ хана Абулхаира в 1743 году вынудили каракалпаков покинуть родную землю — Туркестан (вдоль среднего течения Сырдарьи) и переселиться в другие места. С 1743 года миграция в основном шла в юго-западном направлении, в район Хорезмского оазиса (низовья Амударьи). Переход по безжизненной пустыне Кзылкум обошелся переселенцам дорогой ценой. Обнищавшие, лишенные воды и пищи люди массами гибли в пути, устилая трупами дорогу от Туркестана до Хорезма. В это скорбное время Жиен продолжал играть на кобызе и слагать новые песни, желая этим морально поддержать соплеменников. "Больше я ничем не мог помочь своему народу", — с горечью вспоминал поэт.

Поэма поражает своим полнокровным реализмом, верностью в изображении жестокой действительности, минимальным количеством поэтических условностей. Как подлинный сын народа, Жиен-жырау изобличает богатеев, оставивших без всякой помощи бедный люди благополучно перекочевавших на новое местожительство.

Существует правдоподобное мнение, что Жиен был автором песни "Прощайте, друзья". Из нее можно заключить, что из Хорезма Жиен снова вернулся в Туркестан. Но добраться до "отцовского края" он так и не смог: в пути, в ауле Аккамыш (южная Каракалпакия) старый поэт заболел и скончался.

[Polat]

РАЗОРЕННЫЙ НАРОД

В Туркестане, в стране отцов,

Мы пристанища не нашли.

Хоть работали целый год,

Не хватало на ползимы

Хлеба оскудевшей земли.

Черная настала беда —

Лет засушливых череда.

От набегов ханских страдал,

Вымирал, погибал народ.

Истлевали трупы людей

На песке пересохших рек.

Налетели со всех сторон,

Пировали стаи ворон.

Беззащитен был человек.

И от горя у дев степных

Косы черные расплелись.

По арыкам вместо воды

Волны крови нашей лились.

Сына не мог отец спасти,

Сын — отца от беды увести.

Старухи со сгорбленной спиной,

Старцы преклонных лет

Не могли поспеть за кочевкой вслед,

Отставали в пути.

Непогребенными остались они,

Не смогшие Кызылкум перейти,

От голода ослабли они,

Брели еле-еле они.

Разоренный каракалпакский народ

В богатый Хорезм пошел:

Бросил пастбище, пашню, дом,

В Туркестане — в краю родном —

Он пристанища не нашел.

Одиноким и нищим, нам,

Обездоленным беднякам,

Наши главные не помогли —

Были склонны к жестокости и греху

Восседавшие наверху.

Наш казий дела неправедно вел,

А ишан развратен был, как козел.

Всё, что есть у нас, вымогали они,

Пыткам нас подвергали они,

Людей, не повинных ни в чем.

Солнца правды скрывая лицо,

Горе наше усугубляли они.

Эй, джигиты, братья мои!

По пустыне вы разбрелись.

На плечах своих ношу влача,

Не нашли в пустыне ключа,

Чистой влагой не напились.

От голода ослабели вы,

Лицом потемнели вы,

Ваши руки, могучие еще вчера,

Словно у больных, затряслись.

День померк. Закрутил снеговей.

Мы не видели ясных дней.

Мы голодные шли в степи снеговой

С непокрытою головой.

Наши матери на руках

Плачущих младенцев несли.

Пересохло у матерей молоко,

Только слезы из глаз текли.

И не знает бедная мать,

Чем ребенка слезы унять, —

Нечем ей дитя накормить.

А несчастный отец — покровитель семьи —

Чем поможет? Ведь должен он

Котел на спине тащить.

Ах, бедные матери! Где ваш след?

Ах, бедные девушки! Где ваш цвет?

Наши почтенные старики,

Где былая сила вашей руки?

Вы не в силах шагу ступить.

Почтенные — как жалки они!..

Бредут, опираясь на палки, они,

Измученные, — опять и опять —

Садятся они отдыхать.

Кучками в пустыне маячат они.

Отстали...

Садятся и плачут они.

И некому их спасать.

Как овца, отбившаяся от отар,

Возвращались к ним сыновья,

Уводили, словно на поводу.

А старик говорит: "Дорога долга...

До Хорезма я не дойду!"

*

О, страдания матерей!

Опираясь на сыновей,

Через силу они бредут.

Из последних сил сыновья

Матерей несчастных ведут.

Сил источник в них изнемог.

Со словами: "Прощай, сынок!"

Умирают они в пути.

Чтоб одеть умерших, саванов нет,

И заплаканные сыновья,

Облачив умерших в клочья тряпья,

В ямах хоронят их.

Ставят знаки, чтоб на обратном пути

В пустыне их след найти.

Ах, джигиты, джигиты мои,

Дорогие мои друзья!

Вы уходите дальше — в степь.

Неотступно за вами — я.

Мы бредем поредевшей толпой

Средь пустыни этой скупой.

Много было женщин с детьми,

Что ушли к хорезмским садам.

Разоренным же счета нет,

Что брели по нашим следам.

Нет страданий в мире лютей,

Чем страдания малых детей.

Неразумный ребенок грудной

Плачет...

Детский услышав крик,

Дыбом становится волос мой,

Прилипает к нёбу язык.

Матери ноги едва волокут,

Не бросают малюток — несут.

Сколько молодых матерей

По дороге умерло тут!

Распеленатых их детей

Средь пустых безлюдных степей

Черные вороны клюют.

О погибшие молодые сердца,

Без защиты, без матери и отца,

Как весенний цвет, облетели вы,

В пустыне истлели вы!

Ничего, чем славится белый свет,

Увидать не успели вы!

За неделю, как цвет степной,

В зное дня обгорели вы.

Ваша гибель запала в душу мою!

Пусть об этом я спеть могу,

Что за толк вам, родные, в том?

Чем я вам теперь помогу?

*

...

[Polat]

прдолжение

...

Владелец бесчисленных табунов

Коня вам не дал во дни беды.

Ваши слезы видел мираб,

Но ни капли не дал воды.

Хозяин неисчислимых отар

Мог бы дать вам хоть малый дар.

Нет... Безропотно голодали вы,

Толпами умирали вы.

О погибшие малютки мои!

Что вы можете нам сказать

О безжалостных, несправедливых, злых

И о том, как пришлось голодать?

Ах, джигиты, джигиты мои,

Дорогие мои друзья!

О лишениях, постигших нас,

Рассказать сумею ли я?

Трое суток минуло, как мы ушли

Из Туркестанской земли.

И за этот короткий срок

Девяносто и четырех из нас

Досчитаться мы не смогли.

Не от болезней пали они,

Под пытками умирали они.

Наши баи не от нужды

Вздумали откочевать,

А чтоб нас вконец разорить,

Чтоб народ в рабов превратить! —

Вот что замышляли они.

"Там, в Хорезме, жизнь хороша!" —

Людям обещали они.

Наша жизнь им дешевле была гроша.

Нам в пустыне голодным пришлось брести.

День четвертый прошел в пути —

И сто сорок умерло человек.

Жаль мне их, ушедших навек,

Бросивших отчизну свою!

И беру я в руки кобыз

И печальную песню пою.

Родичи остались в глухой степи,

Матери остались в скупой степи,

Дети потерялись в нагой степи, —

Степь рассеяла нашу семью.

Полей поливных не имели мы,

Чтоб колосья на них налились.

Кобылиц степных не имели мы,

Чтобы в чашках кипел кумыс.

Не было иноходцев у нас,

Что широкой скачут юртой.

Не было белой юрты у нас,

Где бы отдых найти и покой.

Не было ни мяса у нас,

Ни куска лепешки сухой.

Не было одежды у нас,

Чтоб укрыться от стужи ночной.

Мы на лоне отчей страны

Были баями разорены.

Всё они прибрали к рукам,

Ни зерна не оставили нам!

Матери седые мои,

Отцы дорогие мои,

Скитальцами стали вы,

Еле ноги влача, брели...

А путь бесконечно далек.

Ваши слезы, как каменный град,

Падали на песок.

Слез не стало под веками глаз.

Восемь суток в пути прошло —

Триста сорок еще человек

Замертво полегло.

Страшно было на них глядеть,

Страшно их теперь вспоминать,

Но казалось, что лучше — смерть,

Чтобы муки такой не знать.

И беру я в руки кобыз,

Начинаю рассказ вести

О девочке, о сиротке Мнаим,

Потерявшей мать и отца

На страдальческом том пути.

Ей тринадцать исполнилось лет.

Черноброва, лицом смугла,

Красива она была,

Пуглива она была.

Не было у нее никого,

Кто б ее в беде защитил.

Видя беззащитность ее,

Разрывалось сердце мое...

И отца я ей заменил.

Оставался голодным сам,

Для нее же кусок всегда

Чудом каждый день находил.

А она заботы мои

С благодарностью приняла

И меня отцом назвала.

Десять дней миновало в пути,

Десять дней Смерть косила людей.

Миновало пять дней с тех пор,

Как осиротела Мнаим

И дочерью стала моей.

*

...

[Polat]

продолжение

...

Собирайтесь, джигиты, в круг,

Напрягайте, джигиты, слух.

Чутко слушайте мой дастан!

Как-то ночью перевалили мы,

Словно гору, высокий бархан.

А когда заря поднялась,

К кочевью богатому одному

Мы с сироткою подошли.

Верблюдов их и ослов

Развьючить им помогли.

На кошмах, за обильной едой,

Сытые, сидели они,

Но сурово, грозно на нас,

Сдвинув брови, глядели они.

Я с поклоном к ним подошел,

Чтобы хлеба у них попросить —

Девочку мою накормить,—

Об ином не думал в тот час.

И откуда мне было знать,

Что несчастье постигнет нас?

Это был богатейший бай Ереке.

Отары его овец

Текли подобно реке.

Бесчисленные табуны

У озер паслись вдалеке.

С безобразным, мясистым лицом

На подушках, рядом с отцом,

Старший сын Ереке сидел.

Он поглядывал на нас,

Что-то, чавкая, жадно ел.

Обглоданный отшвырнув мосол,

Встал, рыгнул и к нам подошел.

Шею вытянув, вытаращив глаза,

На сиротку мою он глядел.

Мы попятились от него,

От ужаса онемели мы.

Ничего за работу не получив,

На плечи пожитки взвалив,

От кочевья того уйти

Поскорее хотели мы.

За полу халата схватив,

Байский сын меня сильно рванул.

Был я голодом изнурен,

Он же грузен, сыт и силен.

На землю меня повалил

И, рыгнув мне прямо в лицо,

Издеваясь, так говорил:

"А зачем тебе эта девчонка, бедняк,

Что с тобою к нам прибрела?

Где ты хочешь ее променять

На верблюда иль на осла?

Ты отдай мне ее по добру —

Я ее к себе в жены беру.

Если будет плохой женой,

За скотом ей ходить велю.

Если будет дерзка со мной,

Я ножом ее заколю.

Честь ей, побродяжке степной,

Если будет моей женой.

Ну какой твой теперь ответ —

Отдаешь ее или нет?"

Я сказал: "Она сирота!

Я остался ей вместо отца,

Чтобы с голоду не умерла,

Чтобы клювы черных ворон

Не коснулись ее лица,

Чтобы кожи ее драгоценный шелк

Не порвал ни шакал, ни волк!

Страшный грех — сироту обижать..."

Сбил меня он в песок пинком

И ударил по голове

Грузным своим кулаком.

Подбежали другие ко мне,

Принялись меня избивать.

К баю старому Ереке

Стал о помощи я взывать.

Подошел ко мне старый бай,

Длинный посох в его руке,

Посохом ударил меня.

Помутилось в моих глазах

Ясное сияние дня.

Я сознание потерял...

Сиротку мою в злодейских руках,

Крик сиротки отчаянный —

Вот что я

На пороге смертного забытья

Увидел и услыхал.

*

А когда я очнулся, открыл глаза,

Вижу: нет кругом никого.

Откочевали они давно,

Бросили меня одного

В пустыне, без капли воды,

Без помощи, без еды.

А когда прояснился мой взгляд,

Вижу, наклонившись ко мне,

Двое передо мной сидят,

"Ожил наконец!" — говорят.

Это родичи были мои,

Что со мною вместе росли.

От кочевки отстали они,

Не оставили одного

Друга старого своего.

В рот по капле мне воду вливали они.

Я, дрожа, с их помощью встал,

Опираясь на плечи их,

Через степь опять зашагал.

Было за полночь. Над землей

Ветер дул, порывистый, злой.

Туча по небу шла, черна.

Иногда в разрывах ее,

Высоко, близ ковша Плеяд,

Тусклая светилась Луна.

Ветер яростно налетал,

Подымая пустынный прах.

Шли мы медленно, тяжело,

С пожитками* на плечах.

Это месяц был саратан.

Вечерняя закатилась звезда,

Плач совы доносился порой,

А когда уснула сова,

Над песками, пунцово горя,

Утренняя засияла заря.

Только Солнце подняться никак не могло

Из своего гнезда,

Там, где сходятся небо с землей,

Яблоком краснело оно.

Почему бы ему не краснеть,

Почему над землей не встать,

Если льется кровь по земле,

Если в стаи слетается воронье

Сердца наших братьев клевать?

Если баям привычно наших детей

За вьючный скот отдавать,

Если ханам привычно руки свои

Кровью нашею умывать?

Что же Солнцу теперь не взойти,

Месяцу не зайти,

Если голод косит людей,

Если в высохших руслах рек

Умирают и дети, и старики,

Облетают, как лепестки?

*

Уже Солнце высоко взошло,

Как свою кочевку догнали мы.

Родичи увидали нас,

Плакали, обнимали нас,

По кусочку лепешки сухой

Они отломили нам.

По крошечному куску казы

Они уделили нам.

Съел я мясо и черствый хлеб

И почувствовал, что окреп,

И легко я на ноги встал,

Уверенный в силах своих.

На привале том оставались мы,

Целый день дожидались мы

Отставших в пути родных.

Не было ликованью конца

Сыновей, повстречавших отца.

И когда оставшиеся в живых

Наши люди вместе сошлись,

Пищу поровну разделив,

Мы в поход опять поднялись.

Если вместе люди идут,

То не страшно встретить беду.

Мы тащили другу друга на поводу;

Скудные пожитки неся,

Переваливали барханы мы,

Высокие переходили холмы,

Потом склоны их орося.

Был у нас лишь один осел,

Мы навьючили на него

Убогое одеянье свое —

Одеяло, кошмы, рванье.

А новых вещей у нас

Не было ничего.

Трое суток в пути прошло,

Не осталось пищи у нас —

Съели мы свой скудный припас.

Снова голод, снова нужда,

Снова гибель видит народ...

Черепах мы хотели ловить,

Чтобы голод свой утолить,

А они не даются нам.

Ящериц хотели ловить —

Разбегаются по сторонам.

Старая пословица есть:

"В сеть голодного рыба нейдет!"

А в пустыне сухой,

В пустыне глухой

Лишь один саксаул растет.

Чтобы с голоду не умереть,

Саксауловую кору

Стали мы в порошок тереть.

Мы не знали, что яд в коре

Саксаул таит молодой.

От негодной пищи такой

Наши лица и ноги вдруг отекли,

Глотки начали опухать,

Голоса охрипли у нас

Так, что мы говорить не могли.

И когда мы вовсе изнемогли

И увидели: смерть пришла —

Саксауловых дров нарубили мы,

И зарезать решили мы

Единственного осла.

Чтобы не пропадало добро,

Кожу осла опалили мы,

Стали кожу ослиную есть,

А мясо приберегли,

В бурдюки его уложили мы,

А ослиный вьюк, разделив,

На плечах потащили мы.

А еще через два-три дня

Мы увидели море Арал.

На полуострове Айырша

Долгий сделали мы привал.

Всякой рыбой кишели там

Воды талые Амударьи.

Мы протоку вброд перешли

И на острове Мунайтпас

Наконец покой обрели.

От него на запад лежит

Место славное Тербенес.

Это старый песчаный кряж,

Паводки ему не грозят,

А с обеих его сторон

Зеленеет, растет куга,

Камыши, густые, как лес.

Дымные зажгли мы костры,

Чтоб укрыться от мошкары.

Из куги мы невод сплели,

В мелководье его завели.

Столько рыбы в невод зашло,

Что едва-едва свой улов

Мы на берег приволокли.

Жирной рыбой питались мы.

Голода не боялись мы.

Незаметно лето прошло.

И нежданно-негаданно вдруг

Снег пошел...

И белым-бело

Всё от снега стало вокруг.

Караваны уток и лебедей

Улетели к реке Жайык,

Стаи вольных счастливых птиц

Улетели на теплый юг.

А над нами буран бушевал,

Наступил жестокий мороз.

А у нас — ни пары сапог,

Не в чем нам в шугу ледяную лезть,

Чтобы в воду невод завесть.

Не было одежды у нас,

Чтобы тело в стужу укрыть.

Не было постелей у нас,

Ничего, кроме камыша,

Чтобы на землю постелить.

Снова нам пришлось голодать,

Чаша горькая наших бед

Переполнилась опять.

Там — в солончаковой степи —

Рос кустарник карабарак.

Мы сбивали с макушек этих кустов

Косточки обильных плодов,

На солнцепеке сушили их

И ели, очистив от шелухи.

Не было ни ступ, ни пестов,

Чтобы зернышки истолочь,

Не было ручных жерновов,

Чтобы их в муку размолоть.

Что карабарак ядовит,

Мы не знали тогда о том,

Многие умерли от него,

А живые мучились животом.

Чтоб избавиться от беды,

Мы целебных трав не нашли.

Корни сочные иногда

Мы выкапывали из земли.

Земляники там много росло,

Только снегом ее замело,

Трудно было ее искать,

И лопат не имели мы —

Из-под снега ее откопать.

Нас пришло туда десять юрт,

И в любой из них — что ни день—

Стали по двое умирать.

Триста нас пришло человек,

А осталось сто пятьдесят,

Да и те тяжело больны.

Стало думаться нам тогда —

Не дотянем мы до весны...

Тот простуженный — на земле,

Весь охвачен огнем, лежит.

Тот от голодухи опух —

С почернелым лицом лежит.

Слабо бьются у них сердца,

Еле-еле они говорят.

Лишь глаза, страдальцев глаза,

Лихорадочно горят.

Так прошла лихая зима.

Умирали люди кругом,

Умирали ночью и днем...

А для тех, кто остался в живых,

Наконец наступила весна.

Прошлогоднюю нашу сеть

Поскорей починили мы

И в реку ее завели.

Хоть у берега толстый лед

Не растаял еще до конца,

Мы разделись, в воду вошли.

Хоть от той воды ледяной

Шелушилась кожа у нас,

Хоть потрескались до крови пятки у нас,

Боли не замечали мы,

Жили только надеждой одной —

Как побольше рыбы поймать.

На камушках, на помете сухом

Об улове гадали мы.

Нагадает один, что, мол, рыбы нет,—

Все его проклинали мы.

Нагадает другой, что, мол, рыба есть,'—

Того обнимали мы.

С вечера поставивши сеть,

Не могли мы уснуть в ту ночь.

Изголодавшимся беднякам

Было спать в ту пору невмочь.

Нас тогдашних сравнить я могу

С человеком, который коня своего

Состязаться послал на байгу

И вестей с нетерпением ждет:

И тревога в сердце его,

И надежда в сердце его,

Что скакун его первым придет...

Так в ту ночь не спал наш народ.

Наконец забрезжил рассвет.

Поскорей на плечи взвалив

Корзины из камыша,

Поспешили на берег мы.

От волнения в ту пору у нас

Подступала к горлу душа.

От студеной рассветной росы

Пробегала по телу дрожь,

Резкий ветер с просторов морских

Лица нам царапал, как нож.

От ударов ветра того

Ноги онемели у нас.

Руки закаменели у нас.

Только к берегу мы подошли,

Видим: тонким ледком затянулась вода.

А на чистой воде, вдали,

Виднеется наша сеть.

Страшно было в ту пору нам

В ледяную воду войти.

Но решили: лучше иль умереть,

Или вытащить нашу сеть.

Сбросили одежду свою

Храбро все, кто двигаться мог.

На канате друг друга держа,

Разбивая палкой ледок,

В воду по пояс забрели,

Добрались до сети своей.

Поглядели — а в ней полно

Усачей, сазанов, лещей.

От радости не помня себя,

Мы подняли крик и шум.

Жирных рыб за жабры хватали мы,

Клали их в корзины, в мешки, —

И откуда силы взялись!

До восхода солнца выбрали мы

Всё до рыбинки, весь улов, —

И на берег приволокли.

Крупных рыбин сочли — девяносто две,

Ну а мелочи счета нет.

Воротились мы с уловом домой

И взялись готовить обед.

Притащили и мелочь всю —

Ведь и воблой брезговать грех.

Разделили мы наш улов

Поровну на всех.

От радости женщины слезы льют,

Братьями нас зовут.

А как кончили мы дележку свою,

Оказалось: пришлось на семью

По пяти сазанов больших,

Не считая рыбин других.

Были так велики и жирны

Нами пойманные сазаны,

Что хватило и одного,

Чтоб насытилась вся семья.

Над котлами клубился пар,

Клокотал в них густой навар!

Наконец-то мы сыты вновь.

От обильной пищи у нас

Оживилась, согрелась кровь,

Все болезни наши прошли.

Стон мучений в стане умолк,

Сгинул бедствий смертный поток,

И впервые за этот год

Вспомнили мы песни свои

И запели, как соловьи.

Ах, джигиты, джигиты мои,

Хорошо, когда сукна, бархат и шелк

Бережет окованный медью сундук!

Стада верблюжьего красота —

Одногорбый могучий нар.

Хорошо, когда много скота!

Человека одежда должна украшать.

А в голодный год, чтобы хлеба купить,

Можно шелк дорогой продать.

А когда ты в довольстве живешь —

Ты одежду себе найдешь.

Вспомните, джигиты мои,

Сколько мы претерпели бед!

Вспомните, что каждый из нас

Был голоден и раздет!

Разоренный мы были народ.

А когда залучили мы

В нашу сеть богатый улов,

Чтобы высказать радость, нам

Не хватало в ту пору слов.

А джигит, говорит народ,

Время попусту не проведет.

Отдохнув после сытной еды,

Чуть закатом зардел небосклон,

Взяли сеть, зашагали мы

Бечевой на дальний затон.

Сеть на нем поставили мы.

А на утро стало тепло,

Словно летом, Солнце пекло.

Как стекло, блестела вода,

А по зеркалу светлых вод

Белоснежный лебедь плывет.

Над затоном чайки летят,

Сердце криками веселят...

Осторожно мы в воду вошли,

Посмотрели — улов у нас

Больше, чем вчерашний, в пять раз.

Много жирных мы выбрали там

Сазанов и усачей,

Много рыбьей мелочи там

Застряло в ячейках сетей.

В корзины и в травяные мешки

Всю рыбу поклали мы.

Целый день, до вечерней зари,

Улов свой таскали мы.

Мелочь рыбью выбрали всю,

Ничего не бросали мы.

С той поры, джигиты мои,

Перестали мы голодать —

Изобилье настало у нас,

Стали рыбу мы продавать.

Ах, джигиты, джигиты мои!

Нас тогда от гибели спас

Этот островок Мунайтпас!

Если люди дружно живут,

Не страшны им горе и труд.

И опять расцвел наш народ.

Мы хозяева сами себе —

Баи стали нам не нужны,

Ханы стали нам не страшны.

Стали вялить рыбу, солить,

Продавать ее повезли

И кибитки из толстой кошмы

И одежду купили мы.

По благодатным тем берегам,

По бесчисленным островкам

Нашей матери Акдарьи

Стали мы кугу молодую косить,

Чтоб из нее циновки плести.

Мы сплели их в пору летней жары

Добротные, как ковры.

И настала радость у нас,

Небывалая никогда.

Дружно все работали мы,

Не жалея сил и труда,

Коз достали, овец и коней, —

Расплодились наши стада.

Ах, джигиты, джигиты мои!

Вы послушайте повесть мою:

О старинном горе моем

Я еще вам песню спою.

Я свой звонкий кобыз возьму—

И давно минувшие дни

Из забвенья подыму.

Я в те дни о сиротке Мнаим

Не переставал тосковать.

Из-за жгучей печали моей

Перестал я в ту пору спать.

И решил: мне надо идти,

Мне сиротку надо найти,

От неволи ее спасти...

Я с друзьями держал совет

И такие слышал слова:

"Ну куда ты, старый, пойдешь?

Где ее ты, бедный, найдешь?

Да и вряд ли она жива!

Как она уцелеть могла

У злодея бая в руках?

Ты один — в пустыне умрешь!

И останется непогребенный твой прах

В раскаленных солончаках!"

Не понравился мне их совет.

Но один из них мне сказал:

"Если хочешь искать, иди!

Эту девочку помню я.

Ты найди ее, приведи!

Пусть живет среди нас она

В наши лучшие времена

Пусть поет она соловьем!

Друг, ты будешь не одинок —

Мы пойдем с тобою вдвоем.

Коль жива она до сих пор,

Мы ее с тобою найдем.

Коль мертва она, прах ее

Мы с собой возьмем, унесем.

Мы всю правду должны узнать,

Сами всё должны увидать".

Не остановленные никем,

Вышли утром мы налегке.

Я, привыкший скитаться давно,

Лишь один кобыз захватил.

Добровольный мой спутник-друг

Хлеб тащил за спиной в мешке.

Ради той сиротки моей

Мы ушли в пустыню — искать,

Где кочует бай Ереке.

В солонцах пустыней глухой

Мы с ним четверо суток шли.

Ни колодца, ни капли воды

Мы в дороге той не нашли

И от жажды изнемогли.

А на пятый день, поутру,

Нам блеснули в лучах зари

Воды светлой Амударьи.

Подошли мы к горам Каратау,

К Ходжа-Колу едва доплелись

И прохладной чистой водой

Из горстей наконец напились.

В светлом озере искупались мы,

И, решив до вечера отдохнуть,

Новой силой наполнив грудь,

Тыквенные бутыли свои

Чистою наполнив водой,

Через перевал Каратау

Радостно мы двинулись в путь.

Мы в пути убивали волков,

Шкуры снимали с них.

Волчья шкура — мех дорогой,

На спине мы таскали их.

Мы прошли по ущельям гор,

И открылся пред нами опять

Голубой степной кругозор.

Эта местность была хороша —

Зеленели по берегам озер

Заросли камыша. Увидали мы там стада.

Поздоровались с чабаном.

Целый день мы с ним провели,

Целый день разговор вели.

Разузнали мы у него,

Где кочует бай Ереке.

Спрашивал я о сиротке моей,

Слезы ронял из глаз.

Внимательно посмотрел он на нас

И сказал: "Друзья, если так,

Я скажу вам. Отсюда невдалеке

На кочевку стал Ереке.

Я всего лишь батрак его.

На крутом зеленом холме

Белая юрта бая стоит.

Не ходите прямо к нему,

Чтоб не натерпеться обид..."

Выждав время, к тому холму

Осторожно мы подползли.

Вдруг знакомый голос, полный тоски,

Мне послышался издали.

Забыв обо всем, я к ней подбежал,—

Что была мне любая гроза?

Усталое лицо увидал,

Заплаканные глаза.

За руки взял ее и спросил:

"Помнишь ли ты меня?

Как мы шли из родной страны,

Как в пути твой умер отец,

Как в пути умерла твоя мать,

Помнишь ли, милая ты моя?

Что тебя я удочерил,

Покровителем стал твоим,

Но в несчастье не защитил,

Ты меня за это прости!.."

Узнала меня, растерялась она,

Слова вымолвить не смогла,

Крепко шею мою обняла,

Зарыдала, забилась в моих руках

И утихла вдруг, обмерла.

А когда очнулась она,

"Как нам быть?" — мы стали решать.

Не откладывая, сговорились мы

До рассвета в ту ночь бежать.

А когда закат отгорел

И большой богатый аул

Без тревог в тишине уснул,

Дочь моя названая пришла.

Трех коней арабских кровей

В поводу она привела.

Статен, ладен, красив на вид,

С ней пришел молодой джигит.

Бай угнал ее кобылиц доить,

И поэтому, может быть,

Что она табунщицею была,

С молодым, отважным джигитом она

Дружбу крепкую завела.

Поздоровался с нами джигит,

Молвил: "Доброго вам пути!

Вы садитесь на этих коней,

Уходите отсюда скорей!

Я сумею ваш след найти".

Как родных, он нас провожал.

Я глядел на дочку мою Мнаим —

Узнавал и не узнавал.

В шелковый золототканый наряд,

Как джигит, одета она,

А в руке у нее меч боевой,

Сталь булатная обнажена.

За свои унижения этим мечом—

Чуть Луна в тумане ночном

Искривленной саблей взошла —

В тот же вечер дочь моя этим мечом

Баю голову отсекла.

"Пусть в согласье люди живут!

Пусть на баев беды падут!" —

Так все вместе сказали мы.

Крепко отомстивши врагам,

Сели мы на резвых коней

И как вихрь домой понеслись.

Так сбылась наконец мечта

Дорогой сиротки моей!

Жиен-жырау

[Polat]

КУНХОДЖА

Кунходжа (1799—1880)—один из наиболее даровитых и популярных каракалпакских поэтов, подлинное имя которого — Жиемурат. Сын бедных родителей, он жил и творил на побережье Аральского моря. Сначала Кунходжа учился в аульном мектебе, потом в медресе Каракум-ишана. Прервать обучение в последнем ему пришлось, по-видимому, из-за преследований, которые заставили его покинуть родные места.

Кунходжа был жнецом и пастухом, батрачил, много странствовал по Кзылкумам и Хорезмскому оазису. Пафос его стихов —• беззаветная любовь к народу и ненависть к его угнетателям — ханам, биям, ишанам. Неслучайно произведения Кунходжи получили столь широкое признание в народе. Они расцениваются как образцовые примеры для подражаний. У поэта появляются последователи, в числе которых был и молодой Бердах. Лирика Кунходжи глубоко социальна по содержанию и отличается впечатляющей наглядностью своих образов. Самое известное произведение поэта — сатирическое стихотворение "Обращение к полуслепому верблюду".

[Polat]

ОБРАЩЕНИЕ К ПОЛУСЛЕПОМУ ВЕРБЛЮДУ

(Хивинскому хану)

Скажи, верблюд полуслепой,

Худой, с трясучей головой:

Ойсылкара — защитник твой,

С ним, неустанным, ты знаком?

Есть покровители скота:

Великий Жылкышы-ата,

Занги-баба, Шопан-ата,

С их древним станом ты знаком?

А с тем, кто святости достиг,

Кто даже птичий знал язык,

Кто был владыкой из владык, —

С ним, Сулейманом, ты знаком?

Ты дряхл, прошел ты долгий путь,

Лишь вид верблюдицы чуть-чуть

В тебя способен жизнь вдохнуть,

Но снова поникаешь ты.

Покорный горестной судьбе,

В своей ты страшен худобе,

Хоть петля смерти на тебе,

А всё еще шагаешь ты!

Твой путь был горек и тяжел,

Теперь ты стар, понур и гол.

Когда ты в этот мир пришел,

Наверно, сам не знаешь ты!

Был Чингисхан, и был засим

Хан знаменитый — Мадреим,

А ныне правит Мадамин,—

Их всех, наверно, помнишь ты!

Нет у тебя среди людей

Ни господина, ни друзей.

Где зубы в челюсти твоей?

Не разжуешь и сена клок!

А если местным мясникам

Тебя на мясо я продам,

Смогу ли по моим деньгам

Купить насвая хоть кулек?

Когда бы свел я на базар

Хивинского владыки дар,

Навряд ли, так ты слаб и стар,

Я оплатить проезд бы мог!

Твои скупились господа,

Скудна была твоя еда,

Ты, видно, голодал всегда,

Измученный, больной верблюд.

Ты сух, как выкопанный пень,

На черную походишь тень,

С двумя горбами набекрень,

Невиданный, чудной верблюд!

Нет шерсти на твоих боках,

Нет мяса на твоих костях,

Дивлюсь я, как ты не зачах

В песках, в глуши степной, верблюд.

Стар, как стариннейший дастан,

Ты, видно, мне в насмешку дан.

Уж лучше обделил бы хан,

Чем наградил тобой, верблюд!

Ты дряблым стал, угас твой пыл,

Лишился ты последних сил,

Ты жалок в старости, а был

Когда-то неплохой верблюд!

Вот подарили бы, любя,

Мне верблюжонка от тебя,

Я б вырастил твое дитя,

Род расплодил бы твой, верблюд.

Эй, Кунходжа, зря не скули —

Будь мудрым, как Махтумкули.

Сейчас унижен ты, в пыли,

А был — как молодой верблюд.

Кунходжа

[Polat]

КЕМ Я СТАЛ

Что я видел, явившись на свет?

Жизнь влача день за днем, кем я стал?

Даже сердцу под бременем бед

Тесно в теле моем... Кем я стал?

Был джигитом и я удалым,

Но надежды исчезли, как дым.

Презираем, унижен, гоним,

В этом стане чужом кем я стал?

Посмотрите, каков я на вид,

Я по горло унынием сыт,

После горестей всех и обид,

Не повинный ни в чем, кем я стал?

И шубенка моя не годна,

И дырявая юрта бедна,

Из надежд не сбылась ни одна,

Я кажусь стариком, — кем я стал?

Мне глаза помутили года,

Голова, как у старца, седа,

Спину мне изогнула нужда,

Обглодала живьем, — кем я стал?

Я без матери рос, сиротой,

Я, бездомный, скитался порой,

Был затравлен я злобной ордой,

Сокрушенный врагом, кем я стал?

Песнь моя оглашала сады,

Я раздумия знал и труды,

Но лишь горя собрал я плоды...

Изнуренный трудом, кем я стал?

Хоть не дожил до старческих лет,

Зубы выпали, памяти нет...

Что я видел, явившись на свет?

В этом мире глухом кем я стал?

Кунходжа

[Polat]

ДОХЛАЯ РЫБА

Разбилось сердце от тоски:

Протухли даже плавники —

Гниет на берегу реки

У старого причала рыба.

Едва она попала в сеть,

Почуяла: "Не уцелеть!"

И впрямь пришлось ей умереть,

Хоть и рвалась сначала рыба.

Где юности ее разгул?

Исчез, как счастье, утонул,

Труху чешуек ветер сдул,

Дохлятиною стала рыба.

Видать, в затылок ей враги

Вогнали жало остроги,

И, лопнув, брызнули мозги...

Так жить ты перестала, рыба.

Кунходжа

[Polat]

ВМЕСТЕ СО СТРАНОЙ

Не обижай безвестного тихоню,

Услышь укор в его вседневном стоне.

Я говорю: чем человек влюбленней,

Тем сладостней свершение любви.

Когда народом правит царь жестокий,

Один — в парче, с других — дерут оброки.

Те, что сбирают золота потоки,

Подобно мясникам, всегда в крови.

Коль человека судит царь сурово,

Не отличая доброго от злого

И милосердного не знает слова,—

С таким царем печальны дни твои.

А надо возвещать лишь правду с трона,

О благе общем печься неуклонно,

И справедливо применять законы,

И принимать решенья со страной,

Всегда идти друг другу на подмогу,

Быть вожаком, во тьме найти дорогу,

Нужду и зло не допускать к порогу,

Всё делать в единенье со страной.

Взлетишь на небо, коль душа крылата,

Богат и ты, когда страна богата,

Тот, кто мечте народа верен свято,

Достигнет возвышенья со страной.

Коль учит старший брат тебя бывалый,

Коль твой арык в реке берет начало

И коль твоя рассада не увяла,

Жить будешь в наслажденье со страной.

Цветник, в плохие времена цветущий,

В железной клетке соловей поющий,

А вкруг дворца — садов роскошных кущи —

Позор страны, глумленье над страной!

Кто сел в седло, свою возвыси славу,

Кто всех гнетет, кто попирает право,

Кто жалует лишь родичей ораву, —

И тот, увы, в общенье со страной.

В палатах пышных дастарханы стелят,

Царей и ханов ублажает челядь,

Они пируют, а народ их делит

Страданья и мученья со страной.

Все мраморные храмы, мавзолеи,

Луна, планеты, ханы, богатеи —

Всё, что есть в мире, держится на шее

Раба, чей жребий — горе и нужда.

Лишь тот живет, обласканный судьбою,

И мнит, что украшает мир собою,

И пользуется радостью любою,

Чьи тучны и бесчисленны стада.

Но чтоб народ был добрым, человечным,

Чтоб и во тьме сиял он светом вечным

И жил, ликуя, в счастье бесконечном,

Бороться надо вместе со страной.

Джигит про все опасности забудет,

Ничто его отваги не остудит,

Джигиту путь не страшен, если будет

Он спутником невесты дорогой.

Так радуйся тому, что жив на свете!

Пускай лишь горе знал ты в годы эти,

Ты — человек, за род людской в ответе,

И непреклонным будь в любые дни,

Махтумкули и Магруфи хотели

Окольными путями выйти к цели,

Но яростной реки не одолели,

Всю жизнь стеная прожили они.

Я слезы лью: вокруг глухие стены,

Коль буду говорить я откровенно,

Яд моих слов учует враг мгновенно...

Глаза мои застлала пелена.

С мечтой прощусь. Жизнь, как тюрьма, сурова.

Что делать здесь, когда на мне оковы?

Но я уйду, не проронив ни слова

Тебе в укор, мой край, моя страна.

Предсказывай грядущее.

Награда Посмертная — вот вся твоя отрада.

Замолкни, Кунходжа! Пред смертью надо

Одно сказать: "Прощай, моя страна..."

Кунходжа

[Polat]

КАМЫШ

Ты много мук изведал тоже,

И листья у тебя желты,

Как братья, мы друг с другом схожи,

Немало горя знал и ты.

Твои побеги чахлы, слабы,

Утратили зеленый цвет,

Тебе давно цвести пора бы,

Но и на это силы нет.

Ты из воды растешь, а жажды

Не можешь утолить своей,

Под дуновеньем гнешься каждым,

Хоть много у тебя корней.

Держаться трудно в скользкой глине,

Меж тем прошел весенний срок,

А лета нету и в помине,

За что же нас карает бог?

Тебя в дугу сгибает ветер,

С твоих метелок пух седой

Нераспустившихся соцветий

Он рассыпает над водой.

Гляжу — уже в начале лета

Успел ты, бедный, пожелтеть,

И не видать тебе расцвета,

Коль так дела пойдут и впредь.

И все-таки жди доброй вести,

Держись, не сохни у воды!

Смотри: я так же, как и ты,

Стою на очень скользком месте.

Кунходжа

[Polat]

МОЙ КРАЙ

Из Туркестана прадеды мои

Пришли искать покой в чужом краю.

Здесь годы детские мои прошли,

Здесь рос я, озорной, в родном краю.

Уйдем на берег озера, грустя,

Косить камыш — пять косарей и я.

В Тэрис-тобе ведет тропа моя,

Обижен я судьбой в родном краю.

Пусть ложный слух вас не введет в обман—

Не знали мы болезней или ран,

Мы шли к Ырзы от острова Ержан,

Гонимы нищетой в родном краю.

Ловили рыбу мы невдалеке —

В реке Токсан, потом в Мантык-реке,

Больших сомов, дремавших в тростнике,

Мы били острогой в родном краю.

Здесь Ибрагим, мулла Абдимурат,

Глухой на оба уха Измурат,

Здесь наши племена — Кыят, Кунград,

Живем большой семьей в родном краю.

Мы уповаем: в Жалайыр, сюда,

Придет на наши пастбища вода,

Как девушка к джигиту.

Я всегда Надеждой жил такой в родном краю.

Гулял я с девушкою, ел и пил,

Добросердечным, дружелюбным был,

Всех ближних одинаково любил —

Я был самим собой в родном краю.

В Бекман-шагыл, куда вода пришла,

Где раньше степь была, как лоб, гола,—

Отарам байским нет теперь числа...

Как хорошо весной в родном краю!

Я в детстве жил на озере Айрша,

Где волны плещутся, песком шурша.

Терпел я боль, невзгоды, но душа

Была всегда живой в родном краю.

Я говорю, а на сердце тоска.

Мечты мои, не мучьте бедняка!

Но жив и крепок человек, пока

Он на земле родной, в родном краю!

Я видел мир, во многих жил краях,

Знал труд и дружбу, знал тоску и страх,

Но горести меня не стерли в прах —

Я пребывал душой в родном краю.

Обширен был муйтенов старый род,

Рождались дети в юртах каждый год,

Но гибли многие... В плену невзгод

Томились мы тоской в родном краю.

Иным достичь желанного дано,

Удел других —страдание одно.

Безумцем, обездоленным давно,

Живу я — всем чужой — в родном краю.

Кунходжа

[Polat]

АЖИНИЯЗ

Ажинияз Косыбай улы (1824—1878, литературный псевдоним Зийуар) родился в ауле Ашамайлы-Кыят, на южном побережье Аральского моря — у самого устья Амударьи.

Приехавший учиться в Хиву, Ажинияз сперва занимался в медресе Шергазы, а затем окончил медресе Кутльмурат-инака (в медресе Шергазы до него учился и туркменский поэт-классик Махтумкули, поэзия которого оказала благотворное влияние на творчество Ажинияза). Молодой поэт не ограничился зубрежкой религиозных текстов в тесных и полутемных кельях медресе; он жадно поглощал знания об окружающем мире. Это чувствуется во всем творчестве Ажинияза. Поэт мечтал о просвещении своего угнетенного, "прозябающего в глуши" народа.

Кунградское восстание 1858—1859 годов, явившееся одним из крупнейших событий в истории народов Хорезмского оазиса, перевернуло всю жизнь Ажинияза и определило его судьбу как поэта.

Населявшие Хорезмский оазис каракалпаки, узбеки-аральцы и казахи, доведенные до отчаяния гнетом хивинских ханов, осенью 1858 года поднялись на борьбу за свою независимость. Они обратились с просьбой к русскому правительству оказать им помощь. Однако успехами развивающегося повстанческого движения воспользовались туркменские феодалы, сначала поддерживавшие его, а затем превратившиеся в полновластных хозяев положения. Не без влияния эмиссаров английского империализма новоявленные кунградские властители отказались от русской помощи, а недовольный народ подвергли жестоким репрессиям, которые вызвали его восстание. В результате ослабленный Кунград снова стал добычей Хивинского ханства. При кровавом подавлении восстания особенно пострадали те каракалпаки, которые жили в местности Бозатау, Множество людей было ограблено, убито, оставшиеся в живых были угнаны и проданы в рабство.

Непосредственный участник Кунградского восстания, Ажинияз был одним из его идеологов. Поэт разделил участь тех бозатаусцев, которые попали в плен и были угнаны врагами. Тяжелые испытания, обрушившиеся на соотечественников, и породили знаменитую историческую песню Ажинияза "Бозатау", которая стала одной из самых популярных национальных песен каракалпакского народа. Ажинияз был и автором мелодии к ней.

Бозатауская трагедия омрачила мечту поэта о светлой судьбе народа, о его единстве. Начинается долгая скитальческая жизнь Ажинияза вдали от родины. Он уходит к казахам, живущим за Аральским морем, а затем еще дальше — в Оренбург, Татарию, Бошкирию, в уральские степи.

Ажинияз внес весомый вклад в арсенал изобразительных средств каракалпакской классической поэзии, обогатив ее ценнейшим опытом восточной классики. Он хорошо знал сочинения Навои, Физули и Махтумкули. Ажинияз был и большим мастером традиционных поэтических состязаний — айтыс. Особенно большой популярностью пользуется его айтыс с казахской поэтессой Кыз-Менеш. Этот айтыс двух поэтов был опубликован в 1878 году в Ташкенте в газете "Туркистан уалаяты".

[Polat]

БОЗАТАУ

Суждено уйти нам в неизвестный край,

Мы должны расстаться, славный Бозатау.

Слезы наши льются... Ты прощай, прощай,

Мы должны расстаться, славный Бозатау.

Век земля с народом, при земле народ,

Горе нас, изгнанье, безземельных, ждет,

Не избудем боли, захиреет род,

Ты кормильцем был нам, славный Бозатау.

Здесь на свет явился, рос я и взрослел,

Скакуном арабским век свой мчать хотел,

Жизнью наслаждался, хлеб твой сытный ел…

Мы должны расстаться, славный Бозатау.

Я к беседе доброй первым делал шаг,

Первый был затейник, первый весельчак,

Но тебя покинуть вынуждает враг,

Мы должны расстаться, славный Бозатау.

Сад был соловьиный — стал вороний стан.

Изболело сердце, в голове туман.

Разорен врагами и Кийсык Порхан,

Вытоптан, разграблен, славный Бозатау.

Мать в Гургене чья-то, — страшный был набег;

Чьи-то братья, сестры угнаны в Атрек;

Чья-то дочь в Хаджаре проживет свой век,

Многие в неволе, славный Бозатау.

Вопли раздавались громкие окрест:

Больно отрываться от родимых мест.

Всадники пленили плачущих невест,

Гнали, разлучали с милым, Бозатау.

Вот юнец чубатый смотрит на отца:

В Шам, в Ирак ли в рабство продадут юнца —

Навсегда разлука, нет на нем лица!..

Гурд ли, Тегеран — всё рабство, Бозатау.

Чья-то дочь в тончайший облеклась атлас,

Схвачена злодеем, так и не спаслась.

Свет Луны и Солнца для родных погас,

Дева, твой разделит жребий, Бозатау.

Сотни их, приятных мягкостью речей,

Стройных, цветоликих, с теменью очей,

Волею аллаха, властью палачей

Где-то на Балканах будут, Бозатау.

Тех, что равны были красотой Лейли,

Чьи зарей румяной щеки расцвели,

Гордых, крутобровых, — в плен их увели.

Век им жить в неволе тяжкой, Бозатау.

Слышал, пред рассветом началась пальба.

Вольным спал — проснулся с участью раба:

Руки мне связали — где уж тут борьба...

Был врасплох захвачен сын твой, Бозатау.

Многие хлебнули горя от туркмен:

Тех они убили, тех угнали в плен.

Разоренье — целых не осталось стен,

Плач стоял повсюду громкий, Бозатау.

Тот в сраженье сделал свой последний вздох;

Тот, скота лишившись, жив, но нищ и плох;

Тот, с детьми расставшись, от тоски иссох—

Это не конец ли света, Бозатау?!

Все-таки причина наших бед — Кунград,

Сейилхан жестокий также виноват.

Где Ашамайлы и где теперь Кыят?

Без людей, без пастбищ ныне Бозатау.

Храброго джигита участь тяжела.

Нет людей... Сгорело, что горит, дотла.

В сердце мне вонзилась жгучая игла —

Всеми ты покинут, славный Бозатау.

Связанный, плененный, ухожу в слезах.

Нет защиты — только ты один, аллах.

Полное безлюдье на твоих дворах,

Всеми ты покинут, жалкий Бозатау.

Был главою здешним ты, мулла Пирим,

Наш народ гордился б именем твоим.

Будь же, муж ученый, ты защитой им.

Всеми ты покинут, бедный Бозатау.

За спиной остался разоренный рай.

Зийуар льет слезы и твердит: "Прощай!"

Будет жив — вернется он в любимый край.

Всеми ты покинут, скорбный Бозатау.

Ажинияз

[Polat]

НЕ БЫЛО

Я сазом золотым в руках красавиц был, —

Только милой вдохновить меня на песню

не было.

Гордым соколом стремительно я в небо

взмыл, —

Только ловчие мои охотниками не были.

Наша жизнь порою состоит лишь из невзгод,

Так зачем аллах ее без радостей дает?

В тень бегущего джейрана путник не войдет, —

Никогда еще такого в жизни этой не было.

Стан мой, как "алиф", был строен; ныне он — как

"дал", —

Слезы горькие пролил я. Вот еще беда:

У дороги груз мой ценный как бы не пропал —

На базар его доставить каравана не было.

Пущен мною сокол в небо. Где он, где сам я?

Вот базар мой разошелся после полудня.

Пропустил я караван, что шел вблизи меня,—

В думах пестрых мысли о дороге не было.

Никому не выдавал я сокровенных тайн,

Подвергал себя лишеньям часто здесь и там.

И в моем чертоге скромном, что возвел я сам,

Гостя, с кем бы поделиться горем, не было.

Мир чарующий явил мне, как у Лейли, лик,

Отнял разум, отнял разом помыслы мои.

Час настал зерно провеять — ветер вдруг поник;

Появился снова ветер, а зерна как не было.

Так судьба, заставив птицу по цветам скучать,

Как Меджнуна, по пустыням начала гонять.

Обрекла меня на муки — мне ли их не знать?

Я с лихвой невзгод отведал, но конца им не было.

Неуютна и пустынна родина вдали,

Там теперь кричат вороны, пели — соловьи…

Зийуар вам скажет правду: я еще не жил,

Никогда еще веселья в сердце моем не было.

Ажинияз

[Polat]

МОЙ НАРОД ЕСТЬ

Если хочешь узнать о народе моем, Кожбан,

Все мои соплеменники в шапках, словно казан.

Отзовитесь, Кунград и Кытай, отзовись, Кенегес:

Мой народ существует, вернее — он есть!

Сторона моя славная, славный Ургенч, а там,

Где покоится море, — раздолье тучным стадам,

Если нет приглашенья, никто не появится сам.

Но Кунград приглашает, поскольку он есть.

Здесь найти можно всё, но не надо совсем искать

Здесь не пугана дичь, на озерах полно утят,

Над озерами лебеди так грациозно летят!

Здесь есть всё, что на свете прекрасного есть.

Никогда он не выдаст за правду явную ложь,

Он с прямого пути ни за что не сойдет, не трожь!

Малодушного, труса не ставит народ мой ни в грош.

Мой народ существует, вернее — он есть!

То ль Лейли светло улыбнулась сейчас тебе,

То ль Зухра появилась случайно в твоей судьбе,

Так — не так, но признаюсь легко я себе,

Что у нас очень нежные девушки есть.

Вдруг на пальцах изящных и тонких, словно тростник,

Бирюзовый красивейший перстень сверкнул-возник,

Золотое кольцо отразило прекраснейший лик...

Ах, какие красивые девушки есть!

Кенегес и муйтены, кунградцы — мало ли нас!

И Кытай, и Кипчак, и Мангит — скажу без прикрас,

Каждый род дал на диво храбрейших джигитов у нас.

Нашим бекам хвала: в них достоинство есть.

Он высок, словно тополь, и строен, как тополь, он,

И, конечно, в красивую девицу он влюблен,

А увидев врага, он становится словно огонь.

Вот какие джигиты у нас еще есть!

Никогда не отступит он в схватке с ханским борцом,

Чье огромное тело словно налито свинцом.

Пусть же знают все люди красивое это лицо—

У кунградцев борцы-силачи тоже есть.

Ерназар-кенегесец правил народом своим,—

Выше трон вознесся горделивой Хивы!..

Но сегодня я счастлив, пожалуй, всего лишь одним —

Счастлив тем, что прекрасный Хорезм у нас есть.

Вспоминая о нем, я ликую почти всегда,

Вспоминая о нем, я тоскую почти всегда...

Сутилмек там цветет по три раза в году иногда —

Вот какая прекрасная ягода есть!

У пруда, где прохлада, пышное дерево есть,

Здесь приятно вкусную дыню медовую съесть.

Геурек поспевает, алея... В степи, а не здесь,

У нас сочная, вкусная ягода есть!

Слово сказано к месту, и это уже добро.

Как волшебна земля, та, которую я обрел!

Здесь целебны все травы, я всё для себя здесь нашел,

Всё, что только душа пожелает, здесь есть.

Пусть поет шинкобыз. Веселится пусть и грустит.

Пусть весна у джигита цветет в молодой груди —

Это девушки с легким кокетством зовут: приди!

До чего же красивые гурии есть!

Но окутан печалыо я. Серый туман в глазах,

Я скиталец, иду по чужбине опять в слезах.

Нет сильнее тоски — словно мимо промчалась гроза.

Есть печаль у меня непроглядная, есть.

Так, гонимый судьбою, в ваши попал я края,

Отличить от дурного хорошее смог бы и я.

Обо всем рассказал, что душа сохранила моя...

У народа поэт Зийуар бедный есть.

Ажинияз

[bek_nur]

продолжение

...

Собирайтесь, джигиты, в круг,

Напрягайте, джигиты, слух.

Встал, рыгнул и к нам подошел.

Шею вытянув, вытаращив глаза,

На сиротку мою он глядел.

Мы попятились от него,

От ужаса онемели мы.

Ничего за работу не получив,

Сели мы на резвых коней

И как вихрь домой понеслись.

Так сбылась наконец мечта

Дорогой сиротки моей!

Жиен-жырау

Не всем народам повезло дойти до 20 века, так давайте ценить то что имеем

Удачная на днях была охота, Легко нашел я

логово волков. Волчицу сразу пристрелил я

дробью, Загрыз мой пес, двоих ее щенков. Уж

хвастался жене своей добычей, Как вдалеке

раздался волчий вой, Но в этот раз какой-то

необычный. Он был пропитан, горем и тоской.

А утром следующего дня, Хоть я и сплю довольно

крепко, У дома грохот разбудил меня, Я выбежал

в чем был за дверку. Картина дикая моим глазам

предстала: У дома моего, стоял огромный волк.

Пес на цепи, и цепь не доставала, Да и наверное,

он бы помочь не смог. А рядом с ним, стояла моя дочь,

И весело его хвостом играла. Ничем не мог

я в этот миг помочь, А что в опасности - она не

понимала Мы встретились с во́лком глазами.

"Глава семьи той",сразу понял я, И только

прошептал губами: "Не трогай дочь, убей лучше

меня." Глаза мои наполнились слезами,

И дочь с вопросом: Папа, что с тобой? Оставив волчий

хвост, тотчас же подбежала, Прижал ее к себе

одной рукой. А волк ушел, оставив нас в покое. И

не принес вреда ни дочери, ни мне, За

причиненные ему мной боль и горе, За смерть его

волчицы и детей. Он отомстил. Но отомстил без крови.

Он показал, что он сильней людей. Он

передал, свое мне чувство боли. И дал понять,

что я убил ДЕТЕЙ.

[Polat]

КРАСАВИЦА ИЗ БОЗАТАУ

Подобна ты в поле ромашке... Твой мед

Пчелу от цветка отречься заставит:

Пусть взгляд твой стрелу, как из лука, метнет—

Он звезды от ночи отречься заставит.

Увидел тебя — и лишился я сил,

От Солнца, Луны я лицо отвратил,

Терпенье мой пыл от меня отлучил,

Меня ж от терпенья отречься заставит.

Ты тонкою талией — вся в муравья;

От перстней лучащихся — света струя;

Коль речь слаще меда услышит змея,

Змею от укрытья отречься заставит.

Пучина Джейхун мне сегодня близка;

Улыбку ты спрячешь — нагрянет тоска,

Любви сокрушающие войска

И душу от тела отречься заставят.

В ноздрях у тебя золотой аребек,

Глаза твои — гибель мне, вражий набег,

Ургенча владычицу Туребек

Погонят, от трона отречься заставят.

Глаза твои душу мою обнажат,

Все старые раны разбередят,

Они Зийуара в пути совратят,

Кяфира от веры отречься заставят.

Ажинияз

[Polat]

КАК ПАХАРЮ НУЖНА ЗЕМЛЯ...

Чтоб и принять и угостить приехавших друзей,

Джигиту, хочешь или нет, а быть при деньгах нужно,

Чтоб со спокойным сердцем жить под кровлею своей,

Владеть богатою казной и сундуками нужно.

Отвага юноше нужна, чтоб, как прибой, бурлить;

Отчаянность душе нужна, чтоб в небо воспарить.

Чтоб острой шуткой мог твой сын гостей развеселить,

Веселым, умным воспитать его с годами нужно.

Послушайте, что вам, друзья, поет мудрец седой:

Плодов у черной ивы нет, склоненной над водой;

Чтоб весел был лихой джигит, супруге молодой

Чудесным станом колыхать, играть бровями нужно.

Задире кулаки нужны, сраженье — храбрецу,

Бедеу нужен быстрый бег, соперники — борцу,И даже кляче чуть живой, худому жеребцу

Хвостом и гривою трясти и прясть ушами нужно.

Как пахарю нужна земля, волы и семена,

Так соловью царица роз душистая нужна,

А рыбаку, чтоб сеть его была всегда полна,

Иметь надежную ладью под парусами нужно.

А чтоб товары в Чин-Мачин и Бухару везти,

Чтоб в Русь отправиться, чтоб Связь с Гератом завести,

Чтоб на большой базар попасть, не задержась в пути,

Верблюдов мощных бы иметь с двумя горбами нужно.

Ажинияз

[Polat]

НУЖЕН

Коль мужествен и храбр джигит

И сердцем для людей открыт,

Отвагой грозной знаменит,—

Такому друг надежный нужен.

Коль в дальний путь джигит влеком,

Спешит в сражение с врагом

И машет яростным клинком,—

Такому предводитель нужен.

Богач, владелец многих стад,

Таким послушным слугам рад,

Что, впроголодь живя, молчат, —

Богатым безответный нужен.

Вор — для родителей позор,

Коль староста в ауле — вор,

Он на любую подлость скор

И куш ему немалый нужен.

Коль царь помешан на деньгах,

Дворцы возводит на костях,

А в подданных вселяет страх,—

Ему поход военный нужен.

А бедняку война не впрок,

Для бедняка тяжел оброк,

Ему лишь мирный огонек,

Покой и хлеб насущный нужен.

Рабу, живущему в нужде,

В неволе, холоде, в беде,

Кому удачи нет нигде, —

Тому свободный жребий нужен.

Чтоб радость знал Ажинияз

И чтоб мечта его сбылась,

Чтоб в мире правда прижилась —

Ему, друзья, век долгий нужен!

Ажинияз

[Polat]

ЖИЗНЬ ОДНА, И СПАСЕНЬЯ НЕТ…

Пой же, друг мой, как соловей,

Жизнь одна, и спасенья нет,

Разлучиться с душой моей

Мне придется, сомненья нет.

Как цветок, отцветает душа,

К Азраилу пойдет душа,

В этом мире живет душа

Так немного — спасенья нет.

Был несметно Карун богат,

Всех богаче он был стократ,

Но и он был в могилу взят,

Как в зиндан, — тут сомненья нет,

Коль ты стал сиротой — беда,

Коль ты в ссоре с родней — беда

А с женой жить дурной — беда,

От которой спасенья нет.

Коли вырос невежей сын,

Он позор для твоих седин,

Коли маешься ты один —

Сам виновен, сомненья нет.

Можно счастье твое украсть,

Можно деньги отнять и власть,

Но страшнее всего — напасть,

От которой спасенья нет.

А моя душа — как река,

И спешит за строкой строка,

Щедра божья ко мне рука,—

Счастлив я, тут сомненья нет.

Говорит вам Ажинияз:

Звезды смотрят и днем на нас —

Цвел Сайд Али, но угас

Даже он! Нам спасенья нет.

В сердце — горе, тоскует плоть,

Смерть же песней не побороть.

Ничего мне не дал господь,

Кроме песни. Спасенья нет!

Ажинияз

[Polat]

НАПОМИНАЕТ МНЕ...

Клокочет вещая моя душа —

Взволнованный родник напоминает,

Бурлит, наружу вырваться спеша,

Сель, рушащийся с гор, напоминает.

Припомню радости минувших дней,

И рвется пламя из груди моей,

Мне жизнь в Хорезме, полная затей,

Теперь счастливый сон напоминает.

В чужом краю томлюсь я, сиротлив,

На грудь печально голову склонив.

Коль человек в родном краю счастлив —

И впрямь султана он напоминает!

А кто разлуки чашу пьет до дна,

Кому судьбой чужбина суждена,

Клокочет, как речная быстрина,

Себе ж морской прибой напоминает.

Каким бы ни был удалым джигит,

Недолго он в огне любви горит,—

Он соловья, что в цветнике гостит

Всего десяток дней, напоминает.

Я по земле скитаюсь день за днем,

Себе пронзил я сердце острием.

И кто хоть раз в Хорезме был моем,

Бальзам целебный мне напоминает.

Всё Зийуар сказал, что думал он,—

Услышь, аллах, его мольбу и стон!

Вестей лишен, с Хорезмом разлучен,

Сейчас безумца он напоминает.

Ажинияз

[Polat]

ПРОЩАЙ ЖЕ!

(Поэт обращается к своему отцу)

Хуже бедности нет ничего на земле,

Отпусти меня в путь наконец, прощай же!

Я здоровья желаю всей нашей семье,

Мой заботливый, добрый отец, прощай же!

Оглянусь — ничего, кроме бедности нет,

Стал кебабом я в углях лишений и бед,

Жаль тебя покидать мне под бременем лет,

Мой заботливый, добрый отец, прощай же!

День и ночь о всевышнем судье вспоминай,

Имя бога тверди — на него уповай,

День и ночь к всеблагому смиренно взывай,

О позволь мне в дорогу уйти, прощай же!

Старым стал ты, отец, но пока еще жив,

Годы мчатся, как легкого ветра порыв,

В Судный день да предстанешь ты чист и правдив,

Пожелай мне удачи в пути, прощай же!

В путь далекий сынок собирается твой,

Будет жив — возвратится под осень домой,

Если ж смерть в стороне ожидает чужой,

Значит, это судьба, мой отец, прощай же!

Ах, я тысячекратно доволен тобой!

Коль душа будет в теле, вернусь я домой,

Но, где жизнь, там и смерть... Вспоминай хоть порой,

Мой седой, досточтимый отец, прощай же!

В дальний путь отправляется Ажинияз,

Радость жизни твоей, льет он слезы из глаз,

Будь же благословен, коль настанет твой час,

Дай мне руку, любимый отец, прощай же!

Ажинияз

[Polat]

МЫ, СМЕРТНЫЕ, НЕ ВСЕ РАВНЫ

Мы, смертные, не все равны,

Но в этом нашей нет вины,

Один — мудрец, другой — дубина, —

Мы, смертные, не все равны.

Ты говоришь: "Наука, свет

Приносят богу много бед.

Людей безвинных в мире нет,

Грехов лишь у аллаха нет".

Ты — порожденье сатаны,

Но в этом нашей нет вины,

Один — мудрец, другой — дубина, —

Мы, смертные, не все равны.

Ты, верно, истинный злодей,

Коль счел за скот других людей,

Знать, ты спесив, высокомерен,

Коль счел за скот других людей.

Язвить и хаять ты привык,

Тебя погубит твой язык,

Каким бы ни был ты всезнайкой,

Ты гребня истин не достиг.

Доспехами кичится бай.

Промедлив, бой не начинай,

Хоть ты всезнайка, всё ж ты смертный,

Других, смотри, не осуждай.

Смерть где-то ходит впереди.

Нельзя сказать ей: погоди!

Не все равны на свете люди,

Незнающего не стыди.

Не навязать ума тому,

Кто не завидует уму.

Что в помыслах у человека,

Не догадаться никому.

Ажинияз

[Polat]

БЫВАЕТ

Вершина над черною горной грядой

Без снега бывает, со снегом бывает.

Живя на чужбине, джигит удалой

Без денег бывает, с деньгами бывает.

Весна миновала — жара началась,

Красавицы ходят, игриво смеясь.

Крикливые гуси, к озерам стремясь,

Без пищи бывают и с пищей бывают.

В далеком Хорезме остался мой дом,

Отныне я тяжко вздыхаю о нем.

Поток, что несется с горы прямиком,

Без ливня бывает и с ливнем бывает.

Идут караваны пустынным путем,

И пестрые птицы кружат над прудом,

И речи скитальца в краю неродном

Без шуток бывают и с шуткой бывают.

Когда на чужбине джигит удалой,

Полно его сердце печалью-тоской.

Арабский скакун, длинношеий, лихой,

Без гривы бывает и с гривой бывает,

Желаниям сбыться судьба не дает,

Из глаз беспрерывная влага течет,

Дорога, что нас по чужбине влечет,

Без цели бывает и с целью бывает.

Кому расскажу о печали моей?

Душа всё смятенней моя и мрачней.

Молва об истории прожитых дней

Бесславной бывает и славной бывает.

В слезах Зийуар, днем и ночью грустит,

Скорбит его сердце от старых обид.

Увы, этот сад, хоть и пышный на вид,

С цветами бывает, с шипами бывает.

Ажинияз

[Polat]

ЛИВЕНЬ ХЛЫНЕТ НАД ВЕРШИНОЙ...

Ливень хлынет над вершиной —

У подножья топко станет.

От слезы скупой, кручинной

Вся тряпица мокрой станет.

Не избегший злой судьбины,

Горе я терплю, безвинный,

Не притронусь к чаше винной,

Но мутнее разум станет.

Нет веселья и в помине:

Как Меджнун в своей пустыне,

Я печален, и отныне

Стан мой стройный гнуться станет.

Боль сильна, печаль сурова,

Что ни день — рыдаю снова…

Но дождемся ль дня такого

И мечта вдруг явью станет?!

Всё острей, всё горше горе,

Разлилась печаль как море.

Ждешь, пошлет ли бог подспорье, —

Слез поток рекою станет.

Я зовусь Ажиниязом.

Глух аллах к моим намазам.

Сердца жар спадет — и разом

На душе спокойно станет.

Ажинияз