Гость Эльтебер Опубликовано 29 мая, 2004 Поделиться Опубликовано 29 мая, 2004 Удмурты - угро-финская народность Поволжья. Самоназвание - удмурты. Упоминается в источниках 15-16 в. под именем Арские люди или отяки (от марийского "одо" - удмурт). Русское обозначение части удмуртов - Арские люди возникло из чувашского "ар" - мужчина Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Гость DMS Опубликовано 5 октября, 2004 Поделиться Опубликовано 5 октября, 2004 Русское обозначение части удмуртов - Арские люди возникло из чувашского "ар" - мужчина Сергей Белых Ижевск ЕЩЕ РАЗ ОБ ЭТНОНИМЕ ар "...М. Жираи и В. К. Кельмаков считают, «... что этноним ар этимологически восходит к тюркским словам eri, er, ir «человек», «мужчина», вернее к варианту с заднерядным вокализмом (ср. чув. аr)», ссылаясь на то, что слово со значением «человек, мужчина» очень часто служит для образования этнонимов у самых разных народов мира. Гипотеза эта, небезупречная фонетически, встретила также обоснованные возражения В. И. Алатырева и других исследователей по поводу своей семантики. В самом деле, трудно себе представить, что поволжско-уральские тюрки стали называть своих соседей-удмуртов словом, означающим в их языках «муж, супруг; мужчина; герой; богатырь». Значение же «человек» у данного слова, если и имеется в каких то тюркских языках (чего мне обнаружить не удалось), то носит явно вторичный характер и уж никак не является основным. Следует также отметить, что этнонимы типа «человек» употребляются, как правило, в качестве самоназваний, а если слово «человек» и входит в название другого народа, то практически всегда — в качестве компонента сложного слова (ср., например, мар. марий «мариец, мужчина, человек» — и одо-марий «удмурт», букв. «человек (племени) одо»).Исходя из сказанного, можно сделать вывод о том, что настоящая этимология является более чем спорной и вряд ли может претендовать на роль и звание «общепринятой»". «Финно-угроведение», 1996, № 3. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Гость Эльтебер Опубликовано 5 октября, 2004 Поделиться Опубликовано 5 октября, 2004 ...М. Жираи и В. К. Кельмаков считают, «... что этноним ар этимологически восходит к тюркским словам eri, er, ir «человек», «мужчина», вернее к варианту с заднерядным вокализмом (ср. чув. аr)», ссылаясь на то, что слово со значением «человек, мужчина» очень часто служит для образования этнонимов у самых разных народов мира. Это слово также существовало у скифов: Oир/Aр - мужчина, воин Так что можно предположить что этноним Ар этимологически восходит к скифскому Оир/Ар. В самом деле, трудно себе представить, что поволжско-уральские тюрки стали называть своих соседей-удмуртов словом, означающим в их языках «муж, супруг; мужчина; герой; богатырь». Значение же «человек» у данного слова, если и имеется в каких то тюркских языках (чего мне обнаружить не удалось), то носит явно вторичный характер и уж никак не является основным. Значит он плохо искал. На кыргызском Эр: 1. Смелый, Xрабрый 2. Человек, Мужчина 3. Муж Пример из кыргызской периодики: Баягы мурунку кески - эр олтургон , эч жерде иштебеген жана иштёёну каалабаган зёёкурлер бугун миллиардер Перевод: Бывшые бандиты, которые убивали людей, нигде не работали и не хотели работать ныне превратились в миллиардеров. На турецком Эр: 1. Солдат 2. Личный 3. Мужчина, Человек Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Ар_ Опубликовано 5 октября, 2004 Поделиться Опубликовано 5 октября, 2004 По Старостину ******************** http://civ.icelord.net/read.php?f=3&i=2284...033#reply_22843 Автор: Ар Дата: 11-мая-04 19:57 *** Protoform: *ā́ri ( ˜ *ḗra) Meaning: man Turkic protoform: *ēr Mongolian protoform: *ere Comments: KW 123, Владимирцов 324, Poppe 79, 106, Цинциус 1972a, 45-49, ОСНЯ 1, 247, АПиПЯЯ 54, 283. A well known Turk.-Mong. isogloss. Borrowing in Mong. from Turk. (see TMN 2, 179, Щербак 1997, 115) is quite improbable because of the final vowel. Cf. *i̯òre. *** *** Protoform: *p`are ( ˜ -e-) Meaning: man, people Turkic protoform: *Eren Mongolian protoform: *haran Comments: A Turk.-Mong. isogloss. *** Protoform: *haran Altaic etymology: Meaning: people Written Mongolian: aran (L 49) Middle Mongolian: haran (SH, HYt), harān (IM), harǝn (Lig.VMI), harān (MA) Khalkha: aran, pl. arad Buriat: arad Kalmuck: ardǝ (КРС) Ordos: arat *** Хунны, куны, гунны. Protoform: *ki̯úne Meaning: person; people, country Turkic protoform: *Kün Mongolian protoform: *küɣün, *-m- Tungus protoform: *kün- Japanese protoform: *kúní Comments: KW 249, VEWT 309 (Turk.-Mong.), АПиПЯЯ 294, TMN 3, 656-657 (with criticism). The Mong. form is somewhat difficult: one has to suppose original *künün with velar ( > *küŋün > *küɣün) and labial ( > *kümün) assimilations. ******************* Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Гость Pil Опубликовано 9 декабря, 2004 Поделиться Опубликовано 9 декабря, 2004 Это слово также существовало у скифов:Oир/Aр - мужчина, воин Так что можно предположить что этноним Ар этимологически восходит к скифскому Оир/Ар. Значит он плохо искал. На кыргызском Эр: 1. Смелый, Xрабрый 2. Человек, Мужчина 3. Муж Пример из кыргызской периодики: Баягы мурунку кески - эр олтургон , эч жерде иштебеген жана иштёёну каалабаган зёёкурлер бугун миллиардер Перевод: Бывшые бандиты, которые убивали людей, нигде не работали и не хотели работать ныне превратились в миллиардеров. На турецком Эр: 1. Солдат 2. Личный 3. Мужчина, Человек На бурятском языке (по крайней мере на хоринском диалекте)- эр хун переводится мужчина (хун - человек) Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
cheremis Опубликовано 9 декабря, 2007 Поделиться Опубликовано 9 декабря, 2007 Сергей Белых Владимир Напольских ЭТНОНИМ удмурт: ИСЧЕРПАНЫ ЛИ АЛЬТЕРНАТИВЫ? Издано: Белых С.К., Напольских В.В Этноним удмурт: исчерпаны ли альтернативы? // Linguistica Uralica. T. 30, №4. Tallinn, 1994. Разбивка на страницы сохранена (обозначена в местах разрыва цифрами голубого цвета в квадратных скобках). OCR: Владимир Напольских Замечание: для просмотра текста публикации необходима установка файлов шрифтов VolghaUral, Lingua (разработчик В.В. Напольских) и Greek (разработчики Питер Джентри и Эндрю Фаунтейн). Последние версии этих и других шрифтов можно найти в разделе Downloads. Тем не менее, Internet Explorer или Opera всё равно могут отображать текст некорректно, в связи с чем рекомендуется просматривать эту страницу с помощью браузера Mozilla. Этимологизация этнонимов — дело крайне неблагодарное. Надежному объяснению поддаются лишь те из них, относительно обстоятельств появления которых имеются прямые исторические свидетельства (как, напр., русский, болгарин, française), либо не потерявшие связь с первоначальным нарицательным значением (norsk, karjalainen etc.). B других случаях перед исследователями встают трудноразрешимые проблемы — в частности, именно так обстоит дело с самоназванием удмуртов. Слово удмурт состоит (по общему признанию ученых и согласно восприятию носителей языка) из двух частей. Этимология второй части сомнений не вызывает: удм.murt ’человек, чужой’, коми mort то же, морд Э miѕDe, морд М miѕDч ’мужчина, муж’ < ф.-перм.* mertч < индоиран.*mбta- авест. marкta ’человек, смертный’, перс. mard ’человек’ (UEW 702). Относительно же первой части предложено немало гипотез, порой самых фантастических: удм. ud- связывается с названиями рек Уд, Уда (притоки Ангары), отсюда – Удская волость и Удский острог, далее — река Уда (Охотское море), оз. Удыль (Приморье), удэге (самоназвание народа), удынкан (название рода нанайцев) и т.д. (Генинг 1970: 206); удм. ud- < булг. (чув.?) Ваты, удм. Ватка (название реки Вятки) >*wat-murt >*ud-murt (Гордеев 1965: 26). Ф.И. Гордеев, очевидно, переработал свою гипотезу: позже он выводит этноним удмурт уже из названий рек УтьУтка (бассейн Вятки) (1967: 192). Однако первоначальную его точку зрения взяли на вооружение некоторые исследователи (см.: Владыкин 1970: 39; Владыкин, Христолюбова 1991: 13) [1]. Эти же авторы создали «историческую традицию», по которой название удмуртского племени Ватка (связанного с названием реки Вятки) упомянуто братом Юлианом как страна Ведин и в «Повести о погибели земли Русской» – как народ веда (Гришкина, Владыкин 1982: 11). Имена эти ни к племени Ватка, ни к удмуртам вообще прямого отношения не имеют, они отражают старое мордовское название чувашей ветьке, ведень (Мокшин 1978: 281-282; Закиев 1985: 44-45). «Классическое» объяснение этнонима удмурт было предложено К. Редеи (Radanovics 1963: 102—104): для ud- он предполагает значение ’луг’ и объясняет удмурт как ’луговой человек’. Эту гипотезу поддержал В. И. Лыткин (1964: 61—62), который вслед за авторами SKES указал на параллели к пермско-марийскому* ont- ’росток, всходы’ (SKES 111). Следует, однако, отметить, что значение ’луг, луговой’ для удм. уд не [стр.279] зафиксировано ни в одном диалекте и ни в одном источнике: слово переводится исключительно как ’росток, побег, отпрыск, поросль, всходы, рассада’ (УРС 441; Борисов 1991: 296). Важно, что финно-угорские параллели также не дают оснований реконструировать значение ’луг, луговой’ для рассматриваемого слова: семантика их на редкость специфична и единообразна (’прорастать, всходить, расти’ > ’росток, всходы, поросль, восход’). Эти соображения заставляют отнестись к этимологии Редеи-Лыткина с осторожностью: «Da die Bedeutung ’Wiese’ für wotj. ud nicht belegt ist, kann man der Etymologie von Radanovics nur mit Vorbehalt zustimmen» (Décsy 1965: 239); «Поэтому весьма вероятно, что источник слова удмурт следует искать не в вышеупомянутом пермском нарицательном существительном, а в каком-то древнем и ныне уже плохо поддающемся этимологизации этнониме» (Хайду 1985: 61). Впрочем среди удмуртских ученых гипотеза Редеи-Лыткина стала популярной (см., напр. ОФУЯ 1976: 101; Тараканов 1993: 8: Кельмаков 1970: 189). Видимо, столь положительная реакция побудила К. Редеи еще раз изложить свою гипотезу в UEW. Он справедливо отрицает сопоставление удм. уд ’росток’ с прибалтийско-финскими, саамскими и хантыйскими словами, приведенными в SKES – они восходят к форме*itч, в то время как удм. -d- < *-nt- (UEW 85-86). Мар. oIar ’поросль, побег’, коми od ’весенняя зелень на лугах’ и первый элемент самоназвания удмурт возводятся им к прафинно-пермскому *antг / *ontг ’молодая трава, побег, поросль’, возводимому в свою очередь к «раннеиндоиранскому» (urarische) *andha- ’трава, зелень, побег сомы, сок сомы’ (UEW 607). Странно, однако, что в словарной статье не упомянуты ни удм. уд ’росток, поросль, всходы’, ни удм. уданы ’прорастать, всходить’: по-видимому, семантика этих слов не устраивает автора, так как не укладывается в его гипотезу о происхождении слова удмурт. Данный вывод напрашивается еще и потому, что в словарной статье приведены удм. (S) ud-NaN, (К) urt-NaN ’озимые’. На самом же деле дм. (S, M, U) udNaN, (В) urdNaN, (M, U) urtNaN ’лепешка (ватрушка?) из кислого ржаного теста’ (Wichmann 1987 : 290; Борисов 1991 : 297; УРС 442). Приведенное же у Б. Мункачи значение для (только!) (К) urtNaN ’озимые’ (Munkácsi 1896 : 90, 113) является скорее всего ошибкой: словом нянь в удмуртском языке обозначается хлеб как продукт питания (’Brot’), а не хлеб в зерне или жито (’Getreide, Korn’), который по-удмуртски называется ю (’хлеб’ в целом – ю-нянь) (УРС 311, 527), следовательно, употребление слова нянь для обозначения озимых едва ли возможно: для этого значения в словарях есть слово DZeg-ud букв. ’поросль ржи’ (Wichmann 1987: 290). Во всяком случае, для (S) udNaN и у Б. Мункачи дается ’лепешка’ (Munkácsi 1896 : 90). Безусловно, значение ’озимые’ было бы полезнее для гипотезы Редеи-Лыткина, чем ’лепешка’! Ведь приведенные в UEW материалы (индоиранские истоки *antг) опять-таки не позволяют предполагать значение ’луг’ для удм. уд. Гипотетическое значение ’луговой человек’ для слова удмурт К. Редеи объясняет особенностями природного окружения удмуртов (воображаемое изобилие лугов – ?), оттуда же выводится и название ’луговые марийцы’ (UEW 607). В статье археолога А.Г. Иванова названию луговые люди уделено особое внимание: в качестве дополнительного доказательства гипотезы Редеи-Лыткина он приводит жалованную грамоту Ивана IV новокрещенным вотя- [стр.280] кам Сырьянской волости Слободского уезда от 25 февраля 1557 года, где удмурты (отяки) прямо названы луговыми людьми. По мнению А. Г. Иванова, это буквальный перевод на русский язык самоназвания удмурт, которое еще в XVI веке якобы сохраняло свое нарицательное значение (1991: 190). Автор полагает, что луговыми людьми удмурты назывались потому, что их исконным местом расселения было левобережье Волги (Ветлужско-Вятское междуречье) – луговая сторона (1991: 190) – cp. луга и леса у К. Редеи. Как К. Редеи, так и А. Г. Иванов не учитывают того факта, что выражение луговая сторона или луговой берег является в русской традиции почти нормативным географическим термином: «Луговая сторона, луговой берег (противоположное – горная сторона, или горы): низменный поемный берег рек, таловая сторона» (Даль 1989 : 271). Случаю же с упомянутой жалованной грамотой было дано объяснение более 100 лет назад: «царь с большим сочувствием отнесся к ходатайству вотяков и предоставил им право звать в свою слободу и других вотяков с луговой стороны» (Смирнов 1890 : 63) – слободские удмурты, очевидно, жили на левом, луговом берегу Вятки, где живут и по сей день. Употребление этих терминов для обозначения народов в русских источниках не исчерпывается луговыми и горными мирийцами: еще в XV-XVI вв. горными татарами или горными черемисими называли чувашей (Чуваши 1956 : 9; Егоров 1953 : 67). Таким образом, луговые люди в русских документах не только не перевод самоназвания удмуртов, но и не этноним вообще. Принципиальное значение имеет и то обстоятельство, что марийцы, контактировавшие с удмуртами безусловно гораздо раньше русских и лучше знакомые с их языком, при заимствовании самоназвания перевели на марийский язык лишь второй его компонент, понятный и самим удмуртам: мар. oIo-mari, древнеудм. *odг-mort букв. ’человек одо’ — и никогда не называли удмуртов луговыми людьми. Таким образом, ни этимология удм. уд ’росток’, ни данные русских источников и марийской этнонимии, ни, наконец, восприятие слова удмурт самими удмуртами (см. многообразие его фонетических вариантов (ud-, uk-, urt-), едва ли возможное при восприятии первого компонента как нарицательного уд ’росток’), не позволяют восстанавливать для самоназвания удмуртов значение ’луговой человек’. Этимология Редеи-Лыткина является по сути народной, основанной, как любят выражаться ее сторонники, на «внешнем созвучии», «словесной игре, случайном совпадении формы слов» (Иванов 1991 : 189; Кельмаков 1970 : 191) и произвольных домыслах относительно их значения [2]. По-видимому, главной причиной, обеспечивающей ее распространенность, является лишь то обстоятельство, что до сих пор не было предложено сколько-нибудь достойной альтернативы [3]. Выдвигая здесь новые этимологии самоназвания удмуртов, мы далеки от претензии на окончательное решение проблемы: основной нашей целью является показать возможность иных его толкований. Прежде всего имеет смысл установить, относительно каких групп удмуртов этноним удм. удмурт, мар. одо-мари, рус. (в)отяк применялся прежде всего, где можно с уверенностью локализовать этот этноним в наиболее ранние периоды его фиксации. По-видимому, рус. вотяк – отяк < *ot-jak< *ot (cp. в старых источниках оты, oтынъ (UEW 607)) действительно является заимствованием из мар. одо ’удмурт’ (Фасмер 1986 : 359), а не непосредственно из удмуртского. В русских до- [стр.281] кументах это слово впервые упоминается при описании событий, связанных с походом Ивана Ш на Казань в 1469 г.. как Вотятцкая земля, подвластная казанскому хану Ибрагиму. В «Истории о Казанском царстве» (1564-1566 гг.) отяки упомянуты среди народов, его населявших, рядом с чувашами, черемисами и мордвой, там же они именуются «черемиса, зовомая отяки» (Сысоева 1967 : 302-303), все это указывает на регион Казанского Поволжья-Нижнего Прикамья как на место первых документально зафиксированных контактов русских с удмуртами (носителями самоназвания удмурт). Любопытно, что при описании покорения Москвой Вятки в 1489 г. русские источники не упоминают (в)отяков, говоря только об арянах и арских князьях (Гришкина, Владыкин 1982 :17-18), т.е. о каринских татарах, выходцах из Арской земли (Мухамедова 1978 : 7-10). Если под арянами здесь и имеются в виду какие-то группы северных удмуртов (Гришкина, Владыкин 1982 : 19-20), чему, впрочем, нет доказательств, то важно, что их не называют в данном случае (в)отяками. Термин вотяки употребляется по отношению к северным (нижнечепецким) удмуртам впервые, по-видимому, лишь в документах 1521 (Мухамедова 1978 : 9) - 1522 гг. (Гришкина, Владыкин 1982 : 20), когда к части местного населения (возможно – к бесермянам) начинает применяться термин чуваши (с 1511 г. (Мухамедова 1978 : 9)), явно принесенный сюда из Казанского Поволжья. Эти материалы, безусловно, не могут быть прямыми свидетельствами того, что северные удмурты в конце XV века еще не называли себя удмурт: речь идет лишь о том, что рус. вотяк имеет южное происхождение и первоначально относилось к южным, юго-западным, возможно – завятским (кукморским, шошминским и др.) удмуртам. Такой вывод согласуется с предположением о марийском происхождении рус. (в)от(як). Любопытно, однако, что в русских источниках «северного» происхождения (а продвижение русских на восток происходило на Севере раньше, чем в Поволжье) (в)отяки не упоминаются. Даже там, где, казалось бы, этого следует ожидать, например — в житии св. Стефана Пермского (1396-1398 гг.) слово (в)отяк или другие производные от удмурт отсутствуют на фоне прекрасного знания автором географии Камско-Вычегодского края. Не свидетельство ли это, что название удмурт в XIV в. еще не было распространено среди северных удмуртов и не было известно их соседям? О предпочтительном использовании северными удмуртами еще в середине XVI века своих воршудных имен говорит, возможно, и указная грамота Ивана IV вятским старостам от 1551 г.: «вверху Чепцы реки вотяки обойничи и погранчи, а понничи и ворчинцы неписьменные люди» (Гришкина 1988 : 39) – видимо, воршуды Пjбья, Пурга, Бjня и Вортча, жившие на верхней Чепце (Атаманов 1980 : 7, 8, 22, 23–24). Итак, рус. (в)от(як) следует признать словом южного происхождения, относившимся первоначально к юго-западным предкам удмуртов и заимствованным, вероятнее всего, из марийского языка. Мар. одо ’удмурт’ в свою очередь отражает древнеудмуртскую форму уд-(мурт) < *odo и могло быть заимствовано из удмуртского языка в составе частичной кальки *oIo-mari< *odo-mort ’человек odo’, где первый элемент в эпоху ранних удмуртско-марийских контактов уже не имел, видимо, нарицательного значения (см. выше). Предположение об обратном заимствовании вряд ли правомерно, поскольку в марийском языке это слово не имеет иного значения. Локализовать район ранних удмуртско-марийских контактов, в ходе ко- [стр.282] торых слово одо попало в марийский язык, позволяют данные топонимики: на севере и северо-востоке Марий Эл и в соседних районах Кировской области встречается много топонимов на Одо-, в том числе около десятка средневековых городищ, называемых Одо-илем (мар. ’удмуртское селище’). Среди яранско-уржумских марийцев и русских бытовали предания о былом вытеснении удмуртов марийцами с правобережья Вятки, об этом же свидетельствуют сказания удмуртов племени Калмез (бассейн р. Кильмезь) о борьбе их предков с порами (удм. пор ’мариец’) (Акцорин 1980 : 4-5; Архипов 1982 : 67; Атаманов 1982 : 123; 1988 :10). Не исключено, что на былое проживание в названных районах именно Калмезов указывают и имеющиеся здесь топонимы с основой калмас (Атаманов 1982 : 124), а также топонимы, образованные как будто от названий удмуртских воршудов Коньга, Кjпка, Туръя, Сьjлта — именно эти воршудные группы зафиксированы среди Калмезов и южных удмуртов (Атаманов 1988: 83,84). По-видимому, у Калмезов прежде бытовало и одо как самостоятельное слово, а не только в составе сложного: на территории их расселения имеются по крайней мере три названия населенных мест с этой основой: с. Удугурт (удм. гурт ’деревня’, офиц. Ува-Тукля), с. Удугучин (удм. гуxин ’селище, место, где раньше было поселение’) – в Увинском районе Удмуртии — и д. Отогурт — в Глазовском районе (Отогурт и соседние деревни окрестностей с. Парзи — по-видимому, самый северный куст былого расселения Калмезов на Чепце, откуда они позже были частично вытеснены племенем Ватка) (Атаманов 1982 : 110) [4]. Любопытно, что по крайней мере в двух из них — в Отогурте и Удугурте — проживал калмезский воршуд Тукля (Атаманов 1980:27). Приведенные данные можно интерпретировать следующим образом: уже очень давно этноним *odo-(mort) был распространен среди юго-западных предков удмуртов, живших на правом (западном, горном) берегу Вятки, на территории современных Малмыжского, Уржумского, Лебяжского, Советского, Пижанского и Яранского районов Кировской области и Мари-Турекского, Сернурского, Ново-Торьяльского, Оршанского районов Марий Эл. Примерно в IX-XI вв. (Акцорин 1980: 4) начинается их вытеснение из этих мест предками марийцев, которые тогда же заимствуют из удмуртского языка этноним *odo. Будучи постепенно вытесненными с правобережья Вятки, эти древнеудмуртские группы переходят на р. Кильмезь и широко расселяются в ее бассейне, проникая на север до современного Унинского района Кировской области и Глазовского района Удмуртии, а на юге – до Можгинского и Малопургинского районов Удмуртии [5] (Атаманов 1982: 123; 1988 : 21). Видимо, именно во время ухода с Вятки и появляется само название Калмез, означающее, возможно, ’остатки’ — деэтимологизированная форма древнеудмуртского слова, соответствующего современному удм. кылемез ’остаток; отставший’ (Белых 1992 : 64-68). В места своего раннего проникновения Калмезы приносят и этноним одо в его самостоятельном употреблении, что отразилось в приведенных топонимах. В целом же роль Калмезов в сложении удмуртского этноса была велика: они вошли в состав современных удмуртских групп большинства районов Удмуртии (за исключением северных – где расселялось племя Ватка [6] – и восточных) (Атаманов 1988 : 21). Не удивительно поэтому, что древний этноним одо > уд-(мурт) получил в конце концов панудмуртское распространение и стал самоназванием консолидирующейся удмуртской народности. Таким: образом, районом, где можно с уверенностью предполагать дре- [стр.283] внейшее бытование этнонима*odo-mort, является правобережье р. Вятки – ареал прежнего расселения древнеудмуртских групп, образовавших впоследствии племя Калмез. Думается, ничто не мешает и предположению о том, что этноним был издавна известен также ближайшим южным соседям Калмезов — предкам современных завятских удмуртов (шошминских, кукморских), которые, видимо, и фигурируют в качестве (в)отяков, жителей Вотятцкой земли, в русских документах, касающихся Казанского ханства. Ранняя локализация этнонима*odo-mort на юго-западе удмуртского ареала и предположение о связи его становления в качестве общенационального самоназвания удмуртов с миграциями древнеудмуртских групп с юго-запада согласуются с данными языкознания о формировании удмуртского языка: большинство языковых инноваций, отличающих удмуртский от языков коми, происходят, очевидно, с юга, так как объяснимы либо прямым влиянием языков южных соседей удмуртов – тюрков Поволжья, либо параллельным развитием (южно)удмуртского в едином ареале с тюркскими языками. Сюда относятся: фиксация ударения на последнем слоге (Лыткин 1957 : 106), сужение общепермского *o> u с параллелями в татарском и чувашском языках (Кельмаков 1978 :34), переход начального *r- (невозможного в исконно тюркских словах) в удм. DZ- / dX- (Бубрих 1948 : 29), особенности синтаксиса (ОФУЯ 1976 : 209; Андуганов 1992 : 91), не говоря уж о лексике (Wichmann 1903; Csúcs 1990; Насибуллин, Ляшев 1984 : 61). Естественно, распространение языковых явлений совершенно не обязательно должно быть связано с распространением этнонима, но в данном случае это совпадение представляется неслучайным. Не исключено, что влияние языков южных соседей на южнопермские диалекты – предки удмуртского языка – приводило к возникновению явлений, отличающих их от докоми диалектов и в более раннюю эпоху, когда южными соседями пермян были еще не тюрки, а иранцы. Проблема сепаратных пермско-иранских языковых (и этнокультурных) контактов практически очень слабо разработана [7] – тем более любопытно указать здесь на два бросающихся в глаза явления, которые, с одной стороны, отличают удмуртский язык от коми (а также других финно-угорских и тюркских языков Поволжья), а с другой, имеют очевидные параллели в иранских языках. Порядковое числительное ’первый’ в финно-угорских языках образуется, как правило, от основы ’ранний, передний, начальный’: фин. ensimmäinen, венг. első, (?) морд. васень(це), коми медводдза, а в тюркских (и в марийском) — от основы ’один’: мар. икымше, чув. пtрремtш, тат. беренче. Другие образования также возможны (чув. малтанхи < малтан ’спереди’, пуcламаш < пуc ’голова’, тат. баштагы < баш ’голова’), но сути это не меняет. В удмуртском мы имеем уникальную форму: нырысь < ныр ’нос’ (исходный падеж) — единственное слово со значением ’первый’ в языке (за исключением возможных диалектных заимствований типа слободского первой < русского). Единственный аналог обнаруживается в осетинском языке: осет. ficcщg ’первый’ < finЩ ’нос’, причем слово это довольно позднего происхождения, оно вытеснило более раннее radam < *fratama ’первый’ (общеиранское слово) (Абаев 1949 :165). В соответствии с агглютинативной природой финно-угорские и тюркские языки заимствуют глаголы, добавляя к заимствованной основе необходимые аффиксы: (формы инфинитива) жарить > морд Э жарямс, морд М жарендамс, мар. жаритлаш, коми жаритны, чув. шарикле; электризовать > морд Э электризовамс, морд М электризовандомс, мар. электризоватлаш, [стр.284] коми электризуйтны, чув. электризациле, тат. электрлау. Удмуртский (литературный [8]) язык дает, однако, иные примеры: (инфинитив) электризовать карыны, демократизировать карыны, гальванизировать карыны – с глаголом карыны ’делать’ в качестве спрягаемой части (напр. мон служить карисько ’я служу’, со служить кариз ’он служил’ и т.д.). Сравните новоперсидские формы galvanize kärdän, demokratize kärdän, elektrize kärdän (Bocканян 1986 : 103, 128, 799) – те же глаголы, состоящие из заимствованной французской основы-инфинитива и спрягаемой части — kärdän ’делать’ (этот глагол в новоиранских языках вообще широко употребляется в глагольном словоизменении). Здесь примечательно не только типологическое, но и материальное сходство: удм. kar- ’делать’, коми ker- ‘то же’ < иран.: авест. kar- ’делать’, др.-перс. kar- то же, перс. kär- то же и т.д. (Joki 1973 :267). Итак, есть основания полагать, что этноним *odo-mort, ставший самоназванием удмуртов, бытовал первоначально (и возник ?) среди групп, живших на юго-западной окраине пермского ареала и наиболее интенсивно контактировавших с южными соседями — тюрками и иранцами. Вероятно, в результате контактов сформировались специфические собственно удмуртские черты языка южных пермян, которые постепенно распространились на территорию сегодняшнего обитания удмуртов: аналогичным образом на этой территории мог получить распространение и общий этноним. Такой вывод позволяет предположить заимствованное – тюркское или иранское – происхождение имени*odo. Оно тем более вероятно, что ряд названий финно-угорских народов Поволжья являются иранскими по происхождению: мари (самоназвание марийцев), меря и (?) мурома русских летописей (Merens Иордана) < иран.: авест. mairya ’юноша, член воинского союза’, др.-перс. mar1ka ’подданный, член воинского союза’, др.-инд. marya- ‘юноша’ (Décsy 1965 : 236; Joki 1973 : 280); мордва (Mordens Иордана) < (?) морд. мирьде ’мужчина, муж’, удм. мурт ’человек’ (то же – в самоназвании удмурт), коми морт ’человек’ (то же – в самоназвании коми морт) < иран.: авест. marкta ’человек, смертный’ и т.д. (Décsy 1965 : 236; UEW 702); морд. эрзя (самоназвание) (возможно – Arisu в письме кагана Иосифа) < иран.: др.-перс. arAa(n) ’мужчина, самец, герой, бык’ (Décsy 1965:232). Думается, приведенные предварительные замечания позволяют предложить две этимологии для древнеудм.*odo, причем вторая представляется более предпочтительной. 1. Тюрк. *ant ’клятва (в верности), присяга’: куман., чагат. и др. ant то же, др.-тюрк., турец., караим, and то же, тат. ant то же и т.д., монг. anda ’клятва, присяга’ (> тунг. andag1 ’товарищ, друг’) (Räsänen 1969 : 20) > древнеудм. *ant > *od, отсюда *odг-mort ’человек клятвы, присягнувший на верность’. Этимология, однако, вызывает возражения как фонетического (древнеудмуртская форма реконструируется как *odo, а не *od – см. выше, тюркские же языки повсеместно дают консонантный ауслаут; возможна, однако, суффиксация в древнеудмуртском: *ont-a > *od-o ’с клятвой, обладающий клятвой’ – типа удм. вало мурт ’лошадный человек, имеющий лошадь’, вал ’лошадь’), так и историко-семантического рода (у нас нет свидетельств о том, что какие-то удмуртские группы до IX-XI вв. были связаны с какими-либо тюрками присягой, находились в союзнических отношениях). Кроме того, конструкция *od(o)-mort заставляет предполагать, что в древнеудмуртском было известно слово *od ’клятва, присяга’ — в современном удмуртском языке такого слова нет. 2. Иран.*anta: осет. чddч, чndч ’снаружи, вне’, авест. antкma ’крайний’, др.- [стр.285] инд. anta- ’близкий, последний, край, предел, граница’, antamс ’последний, крайний’, сntama ’ближайший, соседний’ – cp. также нем. Ende ’конец’, др.-греч. ¥nt… ’против’, латин. ante ’до, перед, напротив’ (Абаев 1958 :103—105; Кочергина 1987: 47-48) > др.-удм. *anta > *odo. Вполне допустимо заимствование всего композита: иран. *anta-marta > др.-удм. *odo-mort ’житель пограничья, окраины’ – что объясняло бы и отсутствие нарицательного значения у удм. odo, и наличие в реконструируемой форме и в топонимах огубленного *-o во втором слоге, вряд ли возможного в абсолютном исходе слова в прапермском (а именно о прапермском должна идти речь, если имеются в виду контакты с иранцами). Фонетически соответствие безупречно. С точки зрения семантики показательно др.-инд. сnte-vяsa ’сосед, союзник’ (букв. ’соседнее жилище’) (Кочергина 1987 : 48). Возможно, на использование этого слова для именования жившего на границе степной зоны населения ираноязычными жителями нижнего Поднепровья указывает этноним анты (Седов 1988 : 79). С типологической точки зрения cp. Украина, украинцы. Находившиеся в тесных контактах с ираноязычными жителями степей-лесостепей Среднего Поволжья южные пермяне могли еще в древности (до IV-VI вв. н. э.) заимствовать иранский термин *anta-marta > *odo-mort ’житель окраины, пограничья; сосед’ и начать называть себя так – в отличие от северных соседей-пермян. Поскольку слово мурт имело нарицательное значение, этноним воспринимался как композит, что привело к тому, что его первый элемент мог использоваться отдельно – но не в своем исконном значении ’край, граница’, не известном пермянам, а исключительно как показатель этнической принадлежности – ’удмурт’, ’удмуртский’ – и сохранился в нескольких топонимах и мар. oдo. Как видим, возможности альтернативного объяснения этнонима удмурт отнюдь не исчерпаны. Не исключено, что в дальнейшем будут предложены и другие этимологии, и трудно сказать, какая окажется в конечном счете верной: «Наука вечна в своих источниках, неизмерима в своем объеме, безгранична в своих задачах, недостижима в своей конечной цели» (К. Э. фон Бэр). Возможно, аргументация данной статьи может показаться слишком сложной и многоступенчатой. Нас это, однако, не смущает: времена простых этимологии безвозвратно прошли [9]. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Гость Зиядоглу Опубликовано 12 января, 2008 Поделиться Опубликовано 12 января, 2008 Последние сообщения касательно урало-иранских лингвистических контактов выведены в отдельную тему http://www.kyrgyz.ru/forum/index.php?showtopic=2890 Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Iwan Bohun Опубликовано 22 августа, 2011 Поделиться Опубликовано 22 августа, 2011 Владимир Напольских ПЕРМСКИЕ НАРОДЫ: УДМУРТЫ http://www.udmurtology.narod.ru/library/napolskikh/udmurts.htm Комментарий: текст представляет собой выдержку из монографии Владимира Напольских “Введение в историческую уралистику” (Ижевск, УдмИИЯЛ, 1997, стр. 48-54). При публикации нормализовано форматирование и исправлены замеченные мелкие неточности. Замечание: для просмотра текста публикации необходима установка файлов шрифта Lingua (разработчик В.В. Напольских). Если данный шрифт уже установлен на вашей машине, рекомендуется заменить его на более новую версию (см. раздел Downloads). Тем не менее, Internet Explorer или Opera всё равно могут отображать текст некорректно, в связи с чем рекомендуется просматривать эту страницу с помощью браузера Mozilla. Удмурты, коми-зыряне коми-пермяки, чьи языки чрезвычайно близки (пожалуй, они внешне даже ближе друг к другу, чем прибалтийско-финские) и происходят от единого пермского праязыка, обособившегося от других известных нам финно-угорских языков достаточно давно (вероятно, не менее трёх тысяч лет назад), образуют пермскую группу народов, объединяемых не только общностью происхождения их языков, но и общностью исторических судеб. В литературе в отношении пермян иногда неправильно употребляют термин финно-пермские народы, что непозволительно, так как название финно-пермский давно и правомерно используется для обозначения всех финно-угорских языков и народов, исключая угров, то есть — от прибалтийских финнов до пермян включительно. Ещё менее удачны такие иногда встречающиеся названия пермян, как пермские финны или восточные финны, так как к финнам эти народы имеют весьма отдалённое отношение (с тем же успехом русских, например, можно было бы называть “восточными немцами”). Ранние этапы генезиса пермян традиционно связывают с ананьинской археологической культурой (точнее — культурно-исторической общностью), распространённой в VIII-III вв. до н.э. в бассейнах Камы, Вятки, Вычегды, в Казанском и Марийском Поволжье и оказавшей сильное влияние на этническую историю всей лесной зоны Восточной Европы (вплоть до Скандинавии) в эпоху раннего железа. Вероятно, по крайней мере в какой-то части ананьинских племён можно видеть носителей пермского праязыка на его ранней стадии. Видимо, уже непосредственно с постананьинского времени основой хозяйства пермян стало земледелие, что определило развитие их материальной и духовной культуры. В антропологическом отношении пермские народы неоднородны, в генезисе их расовых типов преобладали, по-видимому, два направления связей: западное, выразившееся в распространении среди всех групп коми-зырян (в наибольшей степени — среди западных и северных) беломорского (в меньшей степени — восточнобалтийского) типа беломоро-балтийской расы, сближающего их с прибалтийско-финскими народами и мордвой-эрзей, в особенности — с вепсами и карелами — и южное, связанное с распространением среди удмуртов, коми-пермяков, некоторых южных и центральных групп коми-зырян своеобразного антропологического типа, называемого субуральским (по В.П.Алексееву) или сублапоноидным (по К.Марк) — имеется в виду его близость к уральской расе и к лапоноидному типу; в современной литературе эти варианты объединяются под названием субланоноидного волго-камского. Сублапоноидный тип объединяет названные пермские группы с финно- угорскими народами Поволжья: мордвой-мокшей, марийцами; от собственно урало-лапоноидной расы его отделяет явное отклонение в сторону европеоидности, что объясняется, видимо, значительным смешением в прошлом типов древнеуральской расы с европеоидами в Поволжье и Приуралье. При этом древнеуральский компонент, вошедший в состав удмуртов, отличался особенностью (по Г.М.Давыдовой) строения носового скелета: более высоким переносьем и отсутствием вогнутой спинки носа. Самоназвание udmurt (диал. варианты — urtmurt, udmort, ukmort) представляет собой композит, второй компонент которого — удм. murt означает “человек, мужчина; чужой” и, вместе с коми mort “человек, мужчина”, восходит к пермско-мордовскому *mertч, заимствованному из индоиранских языков: ин.- ир. *mбta- “смертный, человек”. О первом компоненте, ud-, следует сказать, что, по всей очевидности, это — древнее самоназвание народа, отражённое и в экзоэтнонимах — ср.: мар. oIo-(marij) “удмурт”, рус. вотяк < отяк (форма, употреблявшаяся до XVIII века, где -як- суффикс, ещё один ранний вариант — отинъ, с другой суффиксацией) < *ot-. Относительно происхождения древнеудмуртского *odг- (< *ontг-) “удмурт (самоназвание)” существуют две версии. Согласно первой (К.Редеи), этот корень сохранён в удмуртском языке в виде нарицательного существительного ud (< *ontг) “росток, всходы” и восходит к пермско-марийскому *ontг “побег, росток, поросль, молодая трава, всходы”, которое, в свою очередь, является заимствованием из индоиранских языков — ср. др.-инд. andha- “трава, зелень, побег”. Переход значения “росток, побег, поросль, всходы” > этноним К.Редеи объясняет, реконструируя гипотетическое (незафиксированное ни в самом удмуртском, ни для родственных слов в других финно-угорских языках, ни в арийских языках) значение “луг” для древнеудм. *odг- и предполагая (опять-таки, не имея фактических оснований), что предки удмуртов называли себя “луговые люди” — подобно луговым марийцам. Натянутость данной гипотезы побудила меня в соавторстве с С.К.Белых высказать альтернативную гипотезу, согласно которой древнеудм. *odг-mort представляет собой целиком заимствованный из какого-то иранского языка композит, который в языке-источнике мог иметь вид *ant(a)-mart(a) и означал буквально “человек окраины, житель пограничья” (ср. осет. addч, andч “снаружи, вне”, авест. antкma “крайний”, др.-инд. anta- “край, предел, граница”). Письменными источниками удмурты фиксируются поздно. Если не считать явно ошибочных (вроде отождествления с ними народа Веда “Слова о погибели Русской земли”, под которым на самом деле скрывается мордовское название чувашей — veTke, (род. пад.) veDeN) или весьма сомнительных предположений, первым упоминанием об удмуртах, точнее, об удмуртской земле (Вотятцкая земля), подвластной казанскому хану следует считать русский летописный рассказ о походе Ивана III на Казань в 1469 году. С середины XVI века южные удмурты под именем (в)отяки или даже черемиса, зовомая отяки уже постоянно фигурируют в русских документах, относящихся к территории Казанского ханства. Северные удмурты (точнее — нижнечепецкие) упоминаются под именем (в)отяки в русских документах, касающихся Вятской земли, с 1521 года. Татары называют удмуртов ar. Это слово некоторые исследователи (М.Жираи, В.К.Кельмаков) считают происходящим от тюркского корня *ar “самец, муж, мужчина” в булгарской огласовке (ср. чув. ar “муж, мужчина” при тат. ir “муж”), однако с исторической и семантической точки зрения данное сопоставление представляется по меньшей мере странным, что заставляет сомневаться в его правомерности. Более правдоподобна гипотеза С.К.Белых, выводящего тат. ar “удмурт” из тат. arК “та (противоположная) сторона (реки)” — через промежуточную форму ar(К)lar (множ. число) “жители той стороны”. Попытки некоторых исследователей видеть в арянах, арских князьях арских людях, фиксируемых русскими документами XV-XVI веков в Нижнем Прикамье — Приказанmе и на Нижней Чепце, удмуртов на основании сходства этих названий с татарским названием удмуртов ar несостоятельны: под этими именами однозначно имеются в виду арские и каринские (чепецкие) татары, жители или выходцы из района города Арска (тат. arVa — от art-Va “задний, тыловой”) — старого удельного центра Волжской Булгарии, а затем и Казанского ханства. Безусловно, нельзя исключать возможности присутствия среди арских людей каких-то групп удмуртов, находившихся в зависимости от арских татарских князей, но реальных указаний на сей счёт в источниках не содержится (см. также ниже). Формирование удмуртов шло на базе южнопермских племён — потомков создателей ананьинской археологической культуры. В III веке до н.э. на базе позднего ананьина на юге формируется пьяноборская культурная общность, территория распространения которой охватывала районы от среднего течения р. Белой на юго-востоке до Вятско-Ветлужского междуречья на северо-западе. На основе пьяноборской общности в бассейне Вятки (“памятники худяковского типа”) складывается азелинская культура III-VI вв. н.э., доживающая в своём позднем варианте (“еманаевская культура”) до IX века и имеющая дальнейшее продолжение в вятских памятниках типа Кочергинского могильника. Эти культуры рассматриваются многими исследователями как археологический аналог постепенно обособлявшихся южнопермских групп, составивших основу удмуртского народа: именно на правобережье Вятки и в Вятско-Ветлужском междуречье локализуются древние контакты марийцев с народом (мар.) oIo. О бассейне Вятки как исконной территории обитания удмуртов свидетельствуют и удмуртские родовые предания. Ещё в прошлом веке многие группы удмуртов сохраняли память о своей принадлежности к одному из двух больших удмуртских территориально-земляческих объединений — Ватка или Калмез (сегодня названия этих объединений и память о границе между ними сохранились практически только у некоторых групп северных удмуртов, в частности — у проживающих в Унинском районе Кировской области, по мнению которых ватка живут в деревнях, расположенных по притокам р. Чепцы (прежде всего — в бассейне р. Косы), а калмезы — по притокам р. Кильмезь). Ватка в XIX веке населяли бассейн Чепцы и пришли туда, согласно их преданиям, с низовьев этой реки, со средней Вятки (на это указывает и само название объединения — ср. удм. vatka kam “Вятка”, где kam — “большая река”). В легендах калмезов (возможно, этимологически связано с удм. k2Lemez “остаток” — версия С.К.Белых) сохранилась память о борьбе их богатырей с народом Пор (удм. por — “марийцы; чужой, враждебный народ”). Калмезы расселялись первоначально в бассейне реки Кильмезь, к XIX веку распространились достаточно широко: от среднего течения Чепцы на севере до южных (юго-западных) районов Удмуртии на юге. Судя по некоторым топонимам, именно у калмезов первоначально бытовал этноним od(o) в качестве самоназвания — возможно, благодаря расселению калмезов, отступавших под давлением марийцев с нижней Вятки, этот южный по происхождению (см. выше) этноним проник в конце первого — начале второго тысячелетия н.э. ко всем группам удмуртов и стал, в конце концов, самоназванием консолидирующейся народности. В состав удмуртов помимо вятских южно-пермских племён (археологических — создатели худяковско-азелинских еманаевско-кочергинских памятников) вошли и другие пермские (протоудмуртские) группы — создатели постананьинских средневековых культур на севере (поломская и возникшая на её основе с участием вятско-кильмезских групп чепецкая культуры) и на юге (памятники верхнеутчанско-чумойтлинского круга) Удмуртии. В обособлении предков удмуртов от их северных родичей по языку, предков коми, важнейшую роль сыграли связи южно-пермских (протоудмуртских) групп с тюрками. Контакты с булгарами и их прямыми языковыми потомками чувашами продолжались со времени появления их в Среднем Поволжье в VII-VIII вв. н.э. и как минимум до XIV века (в южноудмуртские диалекты попали названия Москвы (musko) и Казани (kuzon) в огласовке, свидетельствующей скорее о чувашском, чем о татарском или русском источнике) и отразились в наличии около двух сотен “булгарских” (булгаро-чувашских) заимствований в удмуртском языке (в коми языки при этом проникло не более трёх десятков таких заимствований, что свидетельствует либо о том, что окончательный “распад” пермского праязыка произошёл уже в эпоху ранних булгарско-пермских контактов, либо — что вероятнее — о том, что булгаризмы проникали в древнекоми диалекты через посредство древнеудмуртских, а уже в первые века II тыс. н.э. на севере пермского ареала доминирующим стало не тюркское, а древнерусское культурно-языковое влияние, что препятствовало усвоению тюркизмов с юга). Контакты удмуртов с тюрками, говорящими на языках кипчакской группы, прежде всего — поволжскими татарами начались не позднее XIV века и продолжаются.до сих пор. Первоначально эти контакты происходили в двух центрах: на юге, в Приказанье, в районе города Арск (см. выше), относительно которого у завятских удмуртов (живущих на правом берегу нижней Вятки, в Кукморском и Балтасинском районах Татарстана и Мари-Турекском районе Марий Эл) сохранились предания, что там жил udmurt eksej “удмуртский царь”, что может свидетельствовать о былом пребывании части удмуртов в феодальной зависимости от татарских князей Арска,— и на севере, в нижнем и среднем течении реки Чепцы, где по крайней мере с начала ХУ века документами фиксируются арские князья — предки каринских или чепецких татар, у которых в зависимости до 1588 года находились местные удмурты. Возможно, проникновение тюркских феодалов из Арска вверх по Вятке на Чепцу имело место и еще в булгарскую эпоху — во всяком случае, в пользу этого свидетельствует находка в бассейне Чепцы, в селе Гордино Балезинского района Удмуртии камня с болгарской эпитафией 1323 года. С удмуртско-тюркскими контактами на арско-чепецком пути, очевидно, связано и происхождение бесермян (удм. beSerman) — этнографической группы (в 1993 году официально признаны как самостоятельная национальность Верховным Советом Удмуртской Республики), живущей на севере и северо-западе Удмуртии. Диалект удмуртского языка, на котором говорят бесермяне, стоит особняком в системе современных удмуртских диалектов, сближаясь по разным признакам с северными (соседними), южными и периферийно-южными диалектами. Особенности материальной культуры бесермян (прежде всего – традиционный женский костюм) указывают на их чрезвычайно тесные связи в прошлом с чувашами. Поэтому, очевидно, не случайно в XVI-XVII веках предков бесермян, живших по р. Чепце, называли в русских документах чуваши. В то же время некоторые особенности духовной культуры бесермян (например – использование арабской формулы обращения к Аллаху в традиционных языческих бесермянских молитвах) могут свидетельствовать об их тесных контактах в прошлом с мусульманами или даже (что, впрочем, маловероятно) о былом исповедании их предками ислама. При этом важно, что несмотря на малочисленность и дисперсное расселение этой группы, они очень чётко отделяют себя (точнее — в известной степени дистанцируются) от окружающих народов — удмуртов и татар. В слове beSerman следует видеть искажённое тю. *busurman / *b7s7rmen, происходящее из перс. mosчlmяn < араб. moslem(un) “мусульманин” — ср., например, диалектные формы типа туркм. musyrman, турец. musurman, кумык., балкар. busurman, венг. (устаревшее, из тюркских) böszörmény, рус. (уст., из тюркских) бусурман “мусульманин”. Это слово попало к волжским булгарам из Средней Азии (ср. название Besermini, применяемое к жителям Хорезма у папского нунция бр. Иоанна де Плано Карпини в XIII веке) в период принятия ими ислама в IX веке и служило вплоть до XV века обозначением части населения Волжской Булгарии и Казанского ханства (бесермены русских источников XIV-XV веков), скорее всего — потомков булгар. Какая-то часть булгарских бесермен вошла в состав каринских (чепецких) татар, как об этом свидетельствуют исторические документы и данные татарских генеалогических преданий шеджере. Их происхождение следует связывать с районами Заказанья (г. Арск), откуда бесермены в XIV-XVI веках, спасаясь от феодальной усобицы в Золотой Орде, набегов русских ушкуйников и князей и, наконец, вследствие разгрома Золотой Орды и — в том числе — территории бывшей Волжской Булгарии Тамерланом в конце XIV века, переселились вверх по Вятке, в низовья Чепцы. Уже с 1511 года наряду с арянами (видимо — предки чепецких татар, выходцы из Арской земли) и (чуть позже) вотяками (удмурты) в качестве зависимого от арских князей населения окрестностей с. Карино на нижней Чепце упоминаются в русских документах чуваша или (с 1547 г.) чуваша арская; в XVII веке это название постепенно заменяется на бесермяне — речь идёт уже о предках современных бесермян. Очевидно, ещё на территории Арской земли булгары-бесермены должны были иметь тесные контакты с южными группами удмуртов, древними жителями этих мест (см. выше). Не исключено, что какая-то часть южных удмуртов, находившаяся с бссерменами в особо тесном контакте, переняла у господствующей группы определённые черты материальной и духовной культуры (в том числе и какие-то элементы ислама) и этноним, начав называть себя beSerman. Именно такая удмуртская группа могла быть известна под именем чуваши арской русских документов, относящихся как к Арской земле, так и к нижней Чепце (см. выше), и именно с ней можно связывать происхождение бесермян. Если с юга удмурты имели тесные связи с тюрками, то на севере, на средней Вятке (район городов Вятка, Слободской, Никулицын) они довольно рано вошли в соприкосновение с русскими. Судя по археологическим данным, проникновение русских на территорию Вятской земли началось еще в домонгольское время. И русские, и удмуртские предания свидетельствуют о том, что города Вятской земли были основаны на месте удмуртских “городков”. По- видимому, уже с XIII века именно давление русских вынуждает удмуртов объединения Ватка уходить с Вятки вверх по Чепце на восток. Хотя в ранних русских источниках, относящихся к Вятке и более северным регионам (прежде всего Перми), удмурты ни под каким именем специально не упоминаются (о первом упоминании см. выше), следует думать, что в составе многонационального населения Вятской земли — возникшего на Средней Вятке к концу XIII века независимого государства с вечевой формой правления — северные удмурты присутствовали, тем более, что и сегодня удмурты проживают в ряде деревень Слободского, Унинского и соседних с ними районов Кировской области. С этого времени (XIII век) можно говорить о начале русского влияния на северных удмуртов, сопоставимого с тюркским (примерно с того же времени — уже собственно татарским) влиянием на южных удмуртов, что в конечном счёте привело к окончательному оформлению заметных различий в языке и культуре северных и южных удмуртов. Естественно, при этом нельзя забывать и о взаимодействии южных удмуртов с русскими (первые контакты с группами восточных славян, жившими на территории Волжской Булгарии, могли иметь место ещё в булгарское время), и о связях северных удмуртов с чепецкими татарами. Следует отметить, что вплоть до XVIII века реальных попыток христианизации удмуртов, даже на севере, не предпринималось, подавляющее большинство их оставалось язычниками. После покорения Москвой Вятки в 1489 году и после взятия русскими Казани в 1552 году все удмуртские земли были объединены в составе Московского государства. После 1552 года часть южных удмуртов (преимущественно — завятских, то есть живущих на правом, западном берегу Вятки), спасаясь от опасности насильственной христианизации, подобно марийцам (а вероятно — совместно с ними) переселилась на восток, в основном на земли северо-востока современной Башкирии. Так формируются группы закамских удмуртов,живущих сегодня на юге Пермской области, в Башкирии, в Бавлинском районе Татарстана и в Красноуфимском районе Свердловской области, говоры которых вместе с говорами завятских удмуртов составляют периферийно-южное наречие удмуртского языка. Значительная часть этих удмуртов не была даже формально крещена, они придерживались язычества, и их культура и язык развивались под сильнейшим тюркским (татарским и башкирским) влиянием. Массовое обращение удмуртов в христианство произошло лишь в XVIII веке, при этом, не коснувшись вовсе некоторых южных групп, оно имело формальный характер. Практически повсеместно сохранялось двоеверие. Вплоть до начала XX века (кое-где и до сих пор) большая часть удмуртов сохраняла память о своей принадлежности к территориально-родовым религиозным объединениям — воршудам (удм. vorAud, вариант — Aud vordiS, букв. “хранитель счастья”). Реакцией на усиливающееся социальное и национальное угнетение в середине XIX — начале XX веков стали неоднократные случаи перехода удмуртов в ислам, попытки возврата к реформированной языческой религии (секты “липопоклонников”, “вьлепырисей” — от удм. v2Le p2riS “вновь входящий”). В конце XIX века удмурты приняли участие в миграции крестьянского населения России на Урал и в Сибирь, эти миграции продолжались и в XX веке. Сегодня имеются удмуртские деревни и целые кусты деревень на Урале, в Сибири и Северном Казахстане. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Iwan Bohun Опубликовано 22 августа, 2011 Поделиться Опубликовано 22 августа, 2011 Белых Cepгей Константинович - ПЕРМСКИЕ ИСТОКИ ЭТНОГЕНЕЗА УДМУРТСКОГО НАРОДА (проблема распада прапермской общности) http://dissertation1.narod.ru/avtoreferats/avtoref105.htm Специальность 07.00.07. - этнография, этнология, антропология АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Ижевск 1998 Работа выполнена в отделе этнологии и социологии Удмуртского института истории, языка и литературы Уральского отделения Российской Академии наук Общая характеристика работы. Актуальность исследования. Изучение этнической истории является одной из важнейших задач современной этнологии. Особое значение здесь имеют попытки проникновения к истокам сложения и формирования существующих ныне народов. Реферируемая работа посвящена проблематике, связанной с заключительными этапами развития и распадом прапермской этнолингвистической общности, объединявшей этнических предков современных народов пермской группы (коми и удмуртов) уральской языковой семьи, члены которой говорили т общем для них пермском праязыке, в результате развитая которого сложились сегодняшние коми-зырянский, коми-пермяцкий и удмуртский языки. Будучи несомненно очень важной стадией в истории пермских народов, дивергенция прапермской общности, по сути дела, положила начало постепенной эволюции, ведущей к превращению пермских родоплеменных групп в этнические общности более высокого порядка и сложению, в итоге, современных удмуртского, коми-зырянского и коми-пермяцкого народов. Таким образом, изучение этого периода в этнической истории пермян и попытка реконструкции самого хода процесса данной дивергенции, предпринятая в реферируемой диссертационной работе, позволяют понять и по-новому осмыслить истоки и причины многих последующих событий в истории, а также происхождение многих составных компонентов и явлений в традиционной культуре удмуртов и коми. С учетом же того обстоятельства, что коми, удмурты и их предки никогда не жили в изоляции, имели постоянные разнообразные контакты со своими соседями, предпринятое исследование приобретает дополнительную значимость как попытка научного освещения составной части истории единой в культурно-историческом плане Волго-Уральской этнографической провинции. Цель и задачи исследования. Конечной целью данной диссертационной работы является построение на основе комплексного подхода к имеющимся материалам и выводам сравнительно-исторического языкознания, археологии, физической антропологии, этнографии и других смежных дисциплин исторической модели дивергенции прапермской общности, отражающей реальные исторические события и процессы, происходившие с пермским пранародом на заключительной стадии его существования и приведшие, в результате, к его распаду. Исходя из поставленной цели, в диссертации вешались следующие конкретные задачи: 1. С помощью различных лингвистических методов определялся конкретный период времени, в который произошел распад пермской праязыка. 2. При помощи методики лингвистической палеонтологии локализован прапермский природно-экологический ареал. 3. Определение экологического ареала вкупе с имеющимся археологическим материалом, позволило затем локализовать территорию пермской прародины, т.е. территории, на которой был расселен пермский пранарод непосредственно накануне и в период своего распада. 4. Предпринята попытка реконструкции хронологических этапов процесса дивергенции прапермской общности с указанием наиболее вероятных причин начала, развития и завершения этого длительного и сложного процесса. Хронологические рамки исследования определяются серединой 1 -серединой II тыс. н. э., охватывая, таким образом, почти всю эпоху средневековья. Выбор данных хронологических рамок обусловлен тем, что, как это обосновывается в тексте самой диссертации, именно в этот период происходят события и процессы, приведшие к окончательному обособлению друг от друга предков коми и удмуртов. Методология и методика исследования. В своем исследовании диссертант опирался на теоретико-методологические разработки отечественных и зарубежных специалистов в области лингвистической и исторической уралистики, финно-угроведения и пермистики: Ю.Вихманна, П.Хайду, В.И.Лыткина, К.Редеи, Е.А.Хелимского, В.В.Напольских и других. Источниковая база исследования. Материалом для конструирования исторической модели распада прапермской общности послужили данные и выводы сравнительно-исторического языкознания, археологии, физической антропологии, этнологии, сведения, почерпнутые из письменных памятников, касающиеся истории пермских народов и шире - этнической истории Волго-Уральского региона. Практически весь данный материал был извлечен автором диссертации из опубликованных на сегодняшний день работ по пермскому и финно-угорскому языкознанию, по археологии Волго-Уралья и сопредельных регионов, по этнографии и истории народов Волго-Уралья и Европейского Северо-Востока, по физической антропологии пермских и других народов уральской языковой семьи. Кроме того, автором диссертации были использованы в работе некоторые материалы, положения и выводы, содержащиеся в докторской диссертации М.Г.Ивановой [1996] и кандидатских диссертациях И.Ю.Пастушенко [1995] и АТ.Иванова [1997г.]^ Степень изученности проблемы. Согласно господствующим сегодня в финно-угроведении воззрениям, обособление прапермской этнолингвистической общности от других известных нам финно-угорских языков произошло около середины II тыс. до н. э. По вопросу же о времени и причинах распада этой общности, разделения ее на удмуртскую и коми ветви в науке имеется целый ряд сильно отличающихся друг от друга мнений. Данной ^ Пользуясь случаем, диссертант выражает свою искреннюю признательность М.Г.Йвановой, И.Ю.Пастушенко и АТ.Иванову за любезно предоставленную ими возможность воочию ознакомиться с текстами данных диссертаций. темы касались в своих сочинениях как зарубежные (Ю.Вихманн, П.Хайду, К.Редеи, А-Рона-Таш и др.), так и отечественные исследователи (В.И.Лыткин, Т.И.Тепляшина, Л.П.Лашук, А.Х.Халиков, Р.Д.Голдина, Э.А.Савельева и др.). Однако, и сейчас дискуссию по данной проблеме нельзя считать законченной: выводы и построения представителей двух основных ученых “цехов”, работающих по данной проблематике - археологов и лингвистов - серьезно расходятся между собой. Расхождение в датировке времени распада прапермской общности у большинства археологов и лингвистов составляет более чем 1000 лет. В археологии сегодня преобладает точка зрения о связи распада прапермской общности на пракоми и праудмуртов с финалом ананьтской культурно-исторической общности в Ш в. до н.э. и сложением на ананьинской основе пьяноборской и гляденовской археологических культур, в носителях которых принято видеть предков соответственно удмуртов и коми. В языкознании же утвердилось и стало традиционным положение, согласно которому распад пермского праязыка тесно связан с проникновением в Среднее Поволжье во второй половине 1 тыс. н. э. тюрок-булгар и образованием здесь первого в регионе государственного образования -Волжской Булгарии. Распад прапермской общности, таким образом, датируется VUI-X вв. н. э. и объясняется предполагаемым переселением предков коми к северу, на Верхнюю Каму, Вычегду и Печору. Причиной столь существенных расхождений во взглядах археологов и лингвистов на проблему распада прапермской общности следует признать отсутствие комплексного подхода к решаемой проблеме, опора почти исключительно на данные и выводы “своей” науки при, как правило, недостаточном внимании к материалам и достижениям смежных дисциплин. И хотя археологией, лингвистикой, физической антропологией, этнологией и Другими дисциплинами к сегодняшнему дню накоплен немалый объем материала, могущего быть источниковой базой для изучения проблемы дивергенции прапермской общности, упомянутый недостаток взаимодействия между специалистами в данных научных областях является главным препятствием в дальнейшем изучении указанной проблемы, да и этнической истории пермских народов в целом. Остаются слабо изученными вопросы локализации пермской прародины, т.е. территории расселения пермского пранарода, а также вопросы, касающиеся эволюции прапермской общности во времени и пространстве, этапов ее развития и распада, миграций и контактов с соседними этническими группами. Научная новизна работы состоит в том, что в ней впервые осуществлена попытка объединить усилия нескольких наук - сравнительно-исторического языкознания, археологии, физической антропологии, этнографии и некоторых других - и свести их материалы, выводы и достижения воедино на принципиально новом уровне, в рамках комплексной модели исторических процессов, происходивших в древности с пермским пранародом, обитавшим в определённом природно-экологическом ареале, на своей прародине в определённом этническом окружении и говорившим на пермском праязыке. Построенная в результате историческая модель, хотя и не претендует на окончательную завершенность и освещение всех вопросов, связанных с проблемой распада прапермской общности, должна быть внутренне непротиворечивой, удовлетворять максимальному количеству фактов и выводов, полученных методами вышеупомянутых дисциплин и может послужить основой для дальнейших исследований в этом направлении. Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее основные положения и выводы могут быть использованы при создании обобщающих работ по этнической истории удмуртов, коми-пермяков, коми-зырян и других народов, населяющих Среднее Поволжье и Предуралье, а также послужить одним из источников в дальнейшем изучении тех или иных частных вопросов и проблем истории народов пермских народов и, в целом, народов Северо-Востока Европы. Кроме того, выводы и положения данной работы могут оказаться полезными при разработке общих и специальных курсов по этнологии уральских народов, в лекционной работе и научно-популярных публикациях по данной проблематике. Апробация результатов исследования. Положения и выводы диссертации нашли свое отражение в 8 публикациях и в докладах автора на всероссийских и международных конференциях и других научных собраниях в гг. Санкт-Петербурге (1994 г.), Йошкар-Оле (1994 г.), Кудымкаре (1995 г.), Сыктывкаре (1996 г.). Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на заседании отдела этнологии и социологии Удмуртского института истории, языка и литературы Уральского отделения Российской Академии наук. Структура работы. В структурно-композиционном плане диссертация состоит из введения, четырех глав и заключения. К работе прилагаются списки сокращений и использованной литературы, одна карга и одна таблица. Основное содержание работы. Во Введении обосновывается актуальность выбранной темы, характеризуется объект и предмет исследования, очерчиваются его фонологические рамки, даются определение и сжатая характеристика основных используемых в работе терминов и понятий, определяется теоретико-методологическая база, научная новизна, формулируются цель и задачи предпринятого исследования. Глава 1. Историография и методология. В первом параграфе дается основная характеристика важного и часто используемого в сравнительно-историческом языкознании и, в частности, в финно-угроведении и уралистике методологического приема как построение генеалогических древ для различных групп (семей) родственных языков. Констатируется тот факт, что к настоящему времени среди лингвистов сложился весьма широкий спектр взглядов на этот метод: от полного отрицания его состоятельности до его полной абсолютизации, при которой история той или иной языковой семьи рисуется в виде цепочки скачкообразных дроблений общего для данной семьи праязыка. По мнению автора, следует, отбросив крайние точки зрения, констатировать, что построение схем родословных древ в целом оправдано, так как оно способно достаточно адекватно отображать степень родства между языками и группами языков, входящими в ту или иную языковую семью. В то же время, не стоит процесс языковой дифференциации рассматривать слишком упрощенно и воспринимать схему родословного древа родственных языков слишком буквально, так как любая схема родословных древ может отображать лишь результаты процесса языковой дифференциации, но не может претендовать на сколько-нибудь реалистичное отражение хода истории данной языковой семьи. Автором обосновывается точка зрения о том, процесс распада “материнского” праязыка на языки “дочерние”, как правило, происходит постепенно, без резких скачков и “ветвлений”. Диссертантом подчеркивается то важное обстоятельство, что ни в коем случае нельзя понимать выражения “распад языка”, “дивергенция языка” и т.п. слишком прямолинейно. Распад любого “материнского” языка на “дочерние” всегда является лишь следствием тех или иных социальных процессов, приведших к разделению “материнского” этнического сообщества на “дочерние” сообщества. Грубо говоря, распадается не язык, а сообщество людей, на этом языке говорящее. Таким образом, за понятием “распад языка” всегда скрываются этносоциалыше процессы. Далее в параграфе вкратце затрагивается история конструирования схемы родословного древа уральской семьи языков и констатируется наличие внутри этой языковой семьи так называемых “особых отношений” (по терминологии Е.А.Хелимского) между отдельными" финно-угорскими языками а языковыми группами, не вполне согласующихся с традиционной схемой генеалогического древа. Например, мордовские языки обнаруживают несколько большую близость к языкам прибалтийско-финской группы, нежели к марийскому, с которыми они по традиции объединяются в волжскую группу; марийский язык, в свою очередь, демонстрирует не меньше общих лексических изоглосс с пермскими языками, чем с мордовскими; пермские языки обнаруживают ряд общих черт с угорскими языками, в особенности с венгерским, которые не свойственны финно-волжским языкам и т.д. Появление данных “особых отношений” весьма аргументированно и убедительно объясняет, предложенная Е.А.Хелимским схема дивергенции финно-угорских языков. Обоснованно приняв за данность то, что области распространения уральского, а затем и финно-угорского праязыков (а значит и прародины уральцев и финно-угров) занимали весьма обширную территорию, праязыки эти характеризовались значительной диалектной дробностью, Е.А.Хелимский предположил, что данные праязыковые диалекты в далеком прошлом представляли из себя непрерывную цепочку (языковой континуум), каждое из звеньев которой постепенно превратилось в промежуточные праязыки, типа праприбалтийско-финского, праугорского, прапермского и т.п., позднее и в современные финно-угорские языки. Связи между смежными праязыковыми диалектами, которые З.А.Хелимский называет ареально-генетическими, вели к формированию определенных общих черт, распространявшихся уже не на весь праязыковой ареал, а только на определенные его части, и обусловили появление вышеупомянутых “особых отношений” между отдельными финно-угорскими языками и языковыми группами. Сама история формирования промежуточных праязыков и современных финно-угорских языков представлена ученым не в виде растущего и постоянно ветвящегося дерева, а в виде постепенно растягивающейся и рвущейся во многих местах полоски. Данная модель дивергенции финно-угорского праязыка с успехом может быть экстраполирована и на пермскую группу языков. Далее в параграфе подробно рассматриваются положения новой принципиальной модели процесса языкового распада, разработанной В.В.Напольских в целях более четкого объяснения его сущности и содержания. В частности указывается, что В.В.Напольских впервые вводятся в научный оборот понятия и термины для обозначения тех групп носителей праязыков и их диалектов, которые в ходе дивергенции этих праязыков не оставили прямых языковых потомков, а были ассимилированы либо иноязычным, либо родственным по языку населением. Применительно к предыстории уральской языковой семьи вышеозначенные прауральские группы В.В. Напольских было предложено именовать парауральцами, в отличие от эндоуральцев - носителей той части прауральских диалектов, к которым прямо восходят современные уральские языки, прямыми языковыми и этническими потомками которых являются современные народы уральской языковой семьи и экзоуральцев -соседивших с эндоуральцами и парауральцами групп населения неуральской изначально языковой принадлежности, которые в силу каких-то исторических причин перешли на уральскую речь, т.е. - древние группы населения, могущие быть генетическими, но не языковыми предками нынешних уральцев. Во втором параграфе главы обосновывается, с опорой на выводы языковедов, бесспорная историческая достоверность существования в прошлом пермского праязыка — языка-основы для последующего сложения современных коми-зырянского, коми-пермяцкого и удмуртского языков. Здесь же указывается на дискуссионность проблемы распада прапермской общности и на резкие расхождения в археологических и лингвистических построениях. В третьем параграфе речь идет о воззрениях археологов на проблему дивергенции прапермской общности. Прежде всего, говорится о том, что среди археологов наиболее распространенным, ставшим уже почти “классическим” в археологии Волго-Уральского региона, является суждение, впервые высказанное еще А.П.Смирновым и В.Ф.Генингом и получившее свое дальнейшее развитие в работах многих других исследователей, о том, что ананьинская археологическая культура (культурно-историческая общность, далее - КИО) УШ-Ш вв. до н. э. представляла из себя еще не распавшуюся прапермскую этнолингвистическую общность. По мнению Р.Д.Голдиной, Э.А.Савельевой и ряда других ученых, начало распада прапермского единства на две части (пракоми и праудмуртов) следует связывать с финалом и формированием' на ананьинской основе в конце Ш в. до н. э. двух археологических культур: на Средней и Верхней Вычегде, в верховьях Печоры и Среднем Прикамье - гляденовской, а в Нижнем Прикамье и в бассейне Вятки - пьяноборской. Характерной чертой данной гипотезы является то, что она основана лишь исключительно на археологических материалах, что само по себе является существенным недостатком, и, кроме того, вступает в явное противоречие с данными пермского языкознания, которые однозначно свидетельствуют, об очень большой близости пермских языков между собой, и о том, что, как показано в следующей главе диссертации, отнесение временя распада прапермской этнолингвистической общности ко второй половине 1 тыс. до н. э. является абсолютно неприемлемым. Далее рассматривается особая, отличная от мнения большинства других археологов, точка зрения А.Х.Халикова, который вообще отрицал пермскую основу у пьяноборской и следующей за ней азелинской культур и датировал разделение прапермян на пракоми и праудмуртов то 1Х-Х вв., то даже временем не ранее XV-XVI вв. По А.Х.Халикову, археологическим аналогом единой прапермской этнолингвистической общности следует считать вычегодский вариант гляденовской АК, а начало обособленного существования прапермской общности надо относить к выделению гляденовской культуры из ананьинской КИО. В более позднее время прапермяне представлены носителями ванвиздинской культуры. В 1Х-Х вв. происходит дифференциация прапермской общности на пракоми (вымская культура) и праудмуртов (памятники типа Лузской Пермцы). В результате подробного анализа этногенетических построений А.Х. Халикова, делается заключение что, хотя его критика сторонников “классической” точки зрения за отсутствие комплексности в подходе к проблеме дивергенции прапермской этнолингвистической общности справедлива, его собственные попытки обратиться за помощью к лингвистическим материалам в основной своей части могут быть с успехом оспорены, а порой и опираются на явно ошибочные выводы других исследователей. Четвертый параграф посвящен рассмотрению взглядов и выводов языковедов на проблему распада прапермской общности. Автор диссертации констатирует, что в пермском языкознании существует свой, ставший традиционным, взгляд на эту проблему. Большинство лингвистов, работающих в данной области, относят распад к концу 1 тыс. н. э.: по В.И.Лыткину - не ранее УШ-1Х или 1Х-Х вв., по П.Хайду - приблизительно УШ в. Эта датировка зиждется целиком и полностью на следующем основании: Проникшие в Среднее Поволжье в VBI в. тюркоязычные булгары, к началу Х в. создавшие здесь сильное и влиятельное государство - Волжскую Булгарию, оставили заметный след в культуре своих северных соседей-пермян. Последствия этого влияния отражены в удмуртском и коми языках неодинаково. В удмуртском языке разными исследователями выявлено несколько сот булгарских лексических заимствований (от примерно полутораста, по Ю.Вихманну, до более 400, по М.Р.Федотову), а в лексическом фонде коми языков булгаризмов обнаружено не более двух-трех десятков. Столь существенная разница в количестве лексических булгаризмов в удмуртском и коми языках еще в начале этого столетия была объяснена Ю.Вихманном тем обстоятельством, что к моменту начала пермско-булгарских контактов предки удмуртов и коми еще сохраняли этноязыковое единство. В результате, часть булгаризмов была заимствована еще в общепермский язык-основу Позднее предки коми начали переселяться на север, вследствие чего, якобы, произошло локальное разобщение праудмуртских и пракоми племен и булгаризмы перестали попадать к последним. Далее подвергается критике предположение К.Редеи об обусловленности отделения предков коми от предков удмуртов вытеснением первых с прежней этнической территории булгарами, т.к. нет никаких оснований считать, что миграция пракоми, имевшая, как показано в дальнейшем содержании диссертации, весьма постепенный, “ползучий” характер, могла привести к территориальному разобщению предков удмуртов и коми. Особо подчеркивается, что отнесение лингвистами распада прапермской общности к УШ-Х вв. н. э. не подтверждено ни прямо, ни косвенно практически никакими историческими источниками, никакими данными археологии, этнологии и пр. и продолжает повторяться поныне во многих научных и научно-популярных сочинениях благодаря лишь тому, что вплоть до сравнительно недавнего времени в пермистике не существовало заслуживающей внимания альтернативы миграционной теории Ю.Вихманна. Впервые такая альтернатива была предложена Р.Ш.Насибуллиным, который видит причину распада прапермской языковой общности не в территориальном разобщении пермских племен в результате “великого переселения” пракоми на север, а “в неравномерном развитии отдельных диалектов и звеньев общепермского языка-основы в течение всего общепермского периода”. Резкое же различие в количестве булгаризмов в удмуртском и коми языках он вполне логично объясняет тем, что “с конца XI -начала ХП вв. свободные клетки коми языка стали заполняться русскими словами”, что создало своего рода заслон для проникновения булгарских заимствований. Ученый постулирует существование в булгарскую эпоху общепермского единства в виде непрерывной диалектной цепочки (континуума) между северноудмуртскими и южнокоми диалектами, которая, по его мнению, была разорвана лишь в XV-XVII вв. в результате заселения русскими Вятского края, ассимиляции или отступления удмуртов и, возможно, коми и, как следствие, образование широкого, заселенного русскими коридора, разделяющего ныне коми и удмуртов. В ситуации диалектной непрерывности удаленные друг от друга диалекты общепермского праязыка уже серьезно отличались друг от друга, тогда как любые смежные диалекты оставались весьма близкими и сходными Идея Р.Ш.Насибуллина об общепермском праязыковом континууме блестяще подтверждает на новом уровне принципиальную верность модели развития и дробления прафинно-угорских диалектов, предложенную Е.А.Хелимским. В пятом параграфе обрисовывается общая картина наработанного по исследуемой в диссертации проблеме и намечаются некоторые пути разрешения существующих здесь противоречий. На основе анализа рассмотренной в данной главе литературы, выдвигается общее предположение, что на протяжении своей многовековой истории прапермская общность претерпела сложную эволюцию. В ходе и итогах данной эволюции свою определенную роль сыграли и те прапермские племена, что явились прямыми языковыми и генетическими предками современных коми и удмуртов (эндопермяне, по терминологии В.В.Напольских), и те пермские по языку группировки, что не оставили прямых языковых потомков, а рано отделившись в культурном и языковом отношении от эндопермян, были впоследствии ассимилированы либо последними, либо каким-то другим родственным или неродственным населением (парапермяне), и те непермоязычные изначально группы, которые в конце концов усвоили пермскую речь и составили еще один важный компонент в истории прапермской общности - экзопермян. Глава 2. О пермской прародине и пермском пранароде. В первом параграфе дается краткий обзор освещения вопроса о прародине пермян в трудах ученых Х1Х-ХХ вв. Автором диссертации отмечается его недостаточная разработанность. Во втором параграфе рассматривается вопрос о датировке распада прапермской общности. Здесь подчеркивается, что имеются все основания рассматривать дивергенцию прапермской этнолингвистической общности как весьма длительный, длившийся многие века процесс. Диссертантом доказывается, что укоренившаяся в археологии датировка этого процесса III веком до н. э. должна быть признана совершенно несостоятельной и весьма далекой от истины. Автором с помощью лингвистических методов обосновывается положение, согласно которому дивергенция прапермской общности началась уже после появления в VIII в. н.э. в Среднем Поволжье булгарского населения и к середине II тыс. н. э. завершилась. Третий параграф посвящен локализации территории прапермского экологического ареала, помогающей определить саму территорию пермской прародины. Данная задача выполняется путем использования уже давно применяемого в уралистике метода лингвистической палеонтологии. Сущность этого метода состоит в том, что в реконструированном праязыковом словарном фонде выделяется комплекс лексем, отражающих понятия о природной среде, в которой обитал данный пранарод: названия растений, животных, термины для обозначения особенностей окружающего ландшафта, особенностей климата и т.д. По результатам этого анализа и делаются выводы о возможной локализации прародины данного пранарода. Ключевое значение в вопросе определения территории прапермского экологического ареала методом лингвистической палеонтологии играют общепермские названия для дуба (Quercus rohar) и лещины (Corylus avellana) и реконструируемое прапермское название сибирского кедра или, точнее, сибирской кедровой сосны (Pinus sibirica). Являясь типичными древесными породами разных геоботанических зон, дуб и орешник, с одной стороны, и сибирская кедровая сосна - с другой, имеют не так уж много шансов произрастать вместе. В самом деле, дуб и лещина являются характернейшими растениями восточно-европейских широколиственных лесов, а основной территорией произрастания кедра является тайга Сибири. Единственным районом на планете Земля, где границы ареалов этих видов приближаются друг к другу настолько, что почти соприкасаются, является Пермское Прикамье. Если же учесть то обстоятельство, что, как уже было сказано выше, еще несколько столетий назад кедр на территории Пермской области рос несколько южнее, а дуб и орешник - несколько севернее нынешних своих границ, вероятность непосредственного соседства этих видов в данном регионе (особенно в долине Камы около и несколько ниже устья р.Чусовой и в бассейне Р.Сылвы) в прошлом еще более возрастет. Результаты, полученные методом лингвистической палеонтологии позволяют локализовать территорию прапермского экологического ареала в Среднем Прикамье на территории Пермской области, приблизительно между 57-й и 58-й параллелями северной широты, где на сравнительно ограниченной площади, какую по всей видимости, занимала эндопермская этнолингвистическая общность обитали все виды растений и животных, названия которых реконструируются для пермского праязыка. В четвертом параграфе делается попытка реконструкции на имеющемся археологическом материале этапов дивергенции прапермской общности. Прежде всего здесь предполагается, что наиболее вероятным кандидатом на роль археологического аналога единой прапермской общности эпохи раннего средневековья следует считать гляденовскую археологическую культуру (III в. до н. э.-V в. н. э.), а также вырастающие на её базе ломоватовскую, поломскую и неволинскую культуры. Территории этих культур наилучшим образом согласуются с реконструированной территорией прапермского экологического ареала. Диссертантом вслед за В.Ф.Генингом и некоторыми другими авторами выдвигается предположение о прямой связи заселения булгарами Среднего Поволжья и становлением их государственности с фиксируемыми археологически миграциями эндопермского (поломско-ломоватовско-неволинского) населения в VIII-X вв. с Верхней Камы, Сылвы и Чепцы на Нижнюю Каму, Среднюю и Нижнюю Вятку и Среднюю Волгу. По-видимому, именно в это время часть эндопермян переселяется в бассейн р.Вычегды и некоторые сопредельные районы, чтобы в дальнейшем стать коми-зырянами. Другая часть эндопермских родоплеменных групп, возможно под булгарским принуждением или иным воздействием, переселяется на Нижнюю Каму, Нижнюю и Среднюю Вятку. Смешение и многовековое взаимодействие этой части эндопермян с местным постазелинским и другим населением, среди которого вероятно преобладали близкие им по языку парстермские племена, привели в итоге к формированию удмуртского народа. Оставшиеся на Верхней Каме эндопермяне послужили основой для формирования в итоге коми-пермяцкого народа. Результатом этих миграций стало то, что в начале 11 тыс. н. э. пермские племенные группировки расселились на огромной территории от Вычегды и Печоры на севере до Нижней Камы на юге, от р. Юга и Вятско-Ветлужского междуречья на западе до Урала на востоке. Бесспорно такое широкое расселение пермян не могло не вести к тому, что те их группы, которые проживали на разных концах общепермского этнического ареала, не имели прямых контактов между собой и все более отдалялись друг от друга в культурном и языковом отношении. Однако, любые соседние племенные группы пермян по-прежнему сохраняли тесные связи и максимальную близость друг к другу, говорили на максимально сходных диалектах. Таким образом, создалась ситуация, в которой общепермское единство перешло в качественно новую, финальную свою фазу - фазу диалектного и этнокультурного континуума (непрерывности в пространстве). Глава 3. Общепермский праязыковой континуум. В данной главе показывается, как существование данного континуума прослеживается по данным современных пермских языков. То, что северные удмуртские диалекты более прочих сближаются с коми языками, а южные коми диалекты обнаруживают больше общих черт с удмуртским языком, чем расположенные севернее, было подмечено финно-угроведами, занимающимися проблемами истории и диалектологии пермских языков уже довольно давно. Эти факты трактовались и трактуются обычно либо как архаизмы, восходящие еще к общепермской или даже допермской праязыковым эпохам и по каким-то причинам не сохранившиеся в остальных диалектах, либо как последствия вторичных контактов северных удмуртов с южными коми, т.е., проще говоря, заимствования из одного пермского языка в другой. Е.А.Хелимским настоящие “особые отношения” характеризуются как явления, обусловленные ареально-генетическими связями, существовавшими между праязыковыми диалектами общепермского языка-основы в прапермскую эпоху. Данные связи, по Е.А.Хелимскому вызывали возникновение параллелей, восходящих к единому праязыковому источнику (общепермскому праязыку), но охвативших лишь определенные ограниченные ареалы прапермских диалектов. И, таким образом, сама коми-удмуртская языковая граница прошла по уже неоднородной диалектной области распространения пермского праязыка, в которой “доюжнокоми” диалекты соседствовали с “досеверноудмуртскими”. Первый параграф главы посвящен детальному рассмотрению интересующего нас диалектологического материала по южным коми диалектам. В нем перечислены выявленные на сегодняшний день сепаратные схождения южных коми диалектов с удмуртским языком на разных языковых уровнях: в фонетике, морфологии, лексике. Точно такие же сепаратные схождения между северноудмуртскими диалектами и коми языками рассматриваются во втором параграфе. В третьем параграфе дана историческая интерпретация рассмотренных в двух предыдущих параграфах данных диалектологии пермских языков. В результате анализа этого диалектологического материала делается вывод о том, что можно с уверенностью констатировать, что рассмотренные выше “особые отношения” являются не чем иным, как следами существовавшего некогда общепермского праязыкового континуума, в котором “доюжнокоми” диалекты по плавно переходили в “досеверноудмуртские”; возникавшие в прапермском языке инновации уже не охватывали весь обширный общепермский ареал, а становились достоянием только части праязыковых диалектов. В результате одни языковые явления стали общими для коми языков и северных удмуртских диалектов, другие - общими для удмуртского языка и южнокоми диалектов, третьи, охватив еще меньшую площадь, попали только в удмуртские или только в коми диалекты. Следствием этого и стала особая близость северных удмуртских диалектов к коми языкам, а южных коми диалектов к удмуртскому языку. Глава 4. Причины и хронология распада общепермского континуума. В первом параграфе главы показано, как следы общепермского континуума выявляются по данным археологии, физической антропологии и письменным памятникам. Второй параграф повествует о причинах и хронологии разрыва общепермского континуума. На многочисленных примерах из пермских языков, материальной и духовной культуры коми и удмуртов, с привлечением материалов русских летописей и других памятников показывается, что данный континуум начал разрушаться под воздействием того обстоятельства, что приблизительно с Х1-Х11 вв. северная и южная части общепермского этнического массива стали тяготеть к разным полюсам: северные пермяне (предки коми) все более и более интегрировались в социально-экономическую структуру сначала древнерусских княжеств, позднее - Московского государства, в то время как южные пермяне (предки удмуртов) оставались в сфере политического, экономического, культурного и религиозного влияния тюркского мира. Третий параграф посвящен той роли, какую сыграла в разрушении общепермского континуума христианизация коми в XIV-XV вв. В нем показывается, что христианизация коми и удмуртов происходила, по существу, в разные эпохи и имела неодинаковый успех. Коми были крещены еще в период формирования Русского централизованного государства и сложения великорусской народности, благодаря чему они столь легко и прочно интегрировались в состав великорусского этнического организма и стали, по сути дела, составной его частью. Формальное крещение удмуртов состоялось уже в эпоху Российской империи, производилось очень жесткими (если не сказать жестокими) методами и в предельно сжатые сроки. Как результат, вплоть до XX века православие так и осталось для удмуртов религией русских, от коих удмурты всегда дистанцировались куда сильнее, чем коми. Сравнительно более раннее крещение предков коми, и прежде сильнее культурно и политически тяготевших к Руси, привело к их окончательному обособлению от остававшихся в большинстве своем язычниками удмуртов. Так, в ходе славяно-русской колонизации Европейского Северо-Востока и шедшей параллельно с ней христианизации северных пермян, произошло не только политико-административное, но и конфессиональное отмежевание коми от их южных сородичей - удмуртов. С точки зрения диссертанта, христианизацию в конце XIV-XV вв. предков коми-зырян и коми-пермяков, которая, отделив коми от язычников-удмуртов на конфессиональном уровне, сделала распад прапермской общности необратимым, можно считать завершающим моментом всего процесса дивергенции прапермской этнолингвистической общности. В Заключении диссертации кратко освещены ее основные положения и выводы, то есть вкратце повторены основные положения созданной исторической модели распада прапермской этнолингвистической общности. Подытоживая проделанную работу диссертант подчеркивает, что настоящая модель распада прапермской этнолингвистической общности отнюдь не претендует на окончательную завершенность и конечно же не дает готовые ответы на все интересующие нас вопросы. Многие аспекты, касающиеся проблемы дивергенции прапермской общности в ней лишь схематически очерчены и нуждаются в дальнейшей отдельной разработке. Без сомнения, модель эта будет в будущем дополняться, детализироваться и совершенствоваться. Однако предполагается, что основа для такого совершенствования заложена уже в нынешнем ее состоянии. По теме диссертации опубликованы следующие работы: 1. Об этнониме калмез II Вордскем кыл, № 3. Ижевск, 1992. С. 64-68. 2. Удмуртский Кылдысин - мансийская Калтась : истоки параллелизма // Культурно-генетические процессы в Западной Сибири: тезисы докладов. Томск, 1993. С. 172-174, [В соавторстве с В .В .Напольских]. 3. Этноним удмурт: исчерпаны ли альтернативы ? // Lingustica Uralica. Т. ХХХ:4. Tallinn, 1994. С. 278-288. ( В соавторстве с В.В. Напольских). 4. О времени и причинах распада прапермской этнолингвистической общности // Узловые проблемы современного финно-угроведения. Материалы 1 Всероссийской конференции финно-угроведов. Тезисы докладов и сообщений. Йошкар-Ола, 1995. С. 285-287. 5. Фактор христианизации в этнической истории пермских народов //Коми-пермяки и финно-угорский мир. Тезисы докладов и выступлений на международной конференции. Сыктывкар, 1995. С. 25-26. 6. Следы общепермского праязыкового континуума в удмуртском и коми языках // Финно-угроведение, № 2. Йошкар-Ола, 1995. С. 3-17. 7. Чудь в этнической истории пермских народов // Христианизация Коми края и ее роль в развитии государственности и культуры. Т. 1. Сыктывкар, 1996. С. 48-51. 8. Ещё раз об этнониме ар II Финно-угроведение, № 3. Йошкар-Ола, 1996. С. 86-94. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
Iwan Bohun Опубликовано 22 августа, 2011 Поделиться Опубликовано 22 августа, 2011 Белых С. К., Макаров Л. Д. Население Камско-Вятского края в булгарское время // История татар с древнейших времён в семи томах. Том 2. Волжская Булгария и Великая Степь. Казань, 2006. - http://www.udmurtology.narod.ru/pdf/library/belykh/belykh-makarov-nasel-kamsk-vyatsk-kr-v-bulg-vremya.pdf Белых, С.К. К вопросу о локализации прародины пермян // Пермский мир в раннем средневековье. Ижевск, 1999. С. 245-281. - http://www.udmurtology.narod.ru/pdf/library/belykh/belykh-k-v-o-lokaliz-prarodiny-permyan.pdf Белых, С. К. Проблема распада прапермской языковой общности. Ижевск, 2009. 150 с. http://www.udmurtology.narod.ru/pdf/library/belykh/belykh-raspad-prapermskoy.pdf Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
cheremis Опубликовано 7 марта, 2012 Поделиться Опубликовано 7 марта, 2012 От России на Евровидение едут Бурановские бабушки (заткнули за пояс Билана и Тимати) - наконец Европа услышит голос Коренной России !!! Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
cheremis Опубликовано 16 февраля Поделиться Опубликовано 16 февраля Сделал полное секвенирование генома через предприятие оказался роднёй потомков Каринских (Арских) князей потомков Кара-бека - в районе 11 века был общий предок по прямой мужской линии. Вот что мне об этом написал известный генеолог Владимир Волков "Линия N1b каринских князей явно сибирского происхождения. Удмуртов из этой линии очень мало. У нас в Томске есть выборка Таким образом, эти удмурты, скорее всего потомки княжеской династии, пришедшей из Сибири." Выходит что я один из удмуртов по отцу из этой линии, а ещё в линии есть бесермянин. 1 1 Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
cheremis Опубликовано 17 февраля Поделиться Опубликовано 17 февраля забыл чуток - на самом деле последний общий предок жил около 930 лет назад а это уже ближе к 12 веку. Мне кажется мы потомки Чепецкой культуры которая строила городища и богатела на меховом пути на реке Чепца. Захирела после падения Волжской Булгарии. Но шаджаре каринских князей об исходе из Крыма совсем не подтвердилось, мы Сибиряки близкий хантам и манси. В шаджаре ещё написана совсем уж фантастическая версия о родстве с Македонским. Забавно, что задолго до этой информации я сына назвал в честь Македонского 😃 Кстати свою прямую мужскую линию с совпаденцем бесермянином мы до 16 века отследили у него бессермяне , у меня там стоит вотяк по имени Салтык из Усть-лекомской. Ссылка на комментарий Поделиться на другие сайты Поделиться
