Казахские легенды о животных

[Аrсен]

Легенда о происхождении сурка

В старину жили два великана. Были они славными охотниками-мергенами. Стреляли без промаха в птицу, которая едва видной точкой парила высоко в небесах. Могли сразить стрелой быстроногую лань на расстоянии дневного пути от нее. Даже под водой нельзя было укрыться от зорких глаз и метких рук охотников: стрелы настигали крупных рыб, когда те отдыхали глубоко на дне.
Радовались аульчане. Охотники щедро делились с сородичами своей добычей. Не было у девушек недостатка в собольих и куньих шкурах для шапок, мужчины щеголяли в волчьих шубах и малахаях из шкур красных алтайских лисиц.
Однажды случился в тех местах сильный джут. Прошел дождь, потом ударил мороз - и степь покрылась толстой и прочной коркой льда. Лошади и овцы в кровь разбивали копыта, чтобы добраться до травы, скрытой подо льдом, потом обессиленные гибли от голода. Не осталось в округе былых многотысячных стад и косяков. Голод протянул костлявую руку и к жителям аула. Известное дело: нет скота - нет и еды у скотоводов.
Плачущие дети и скорбные матери, грустные юноши и молчаливые мужчины с надеждой взирали теперь на мергенов. Только охотой можно было спасти людей от гибели.
Не стали мергены заставлять себя упрашивать. Набили колчаны стрелами и молча отправились на охоту.
Вот где пригодилось их искусство! Меткие стрелы охотников настигали быстроногих куланов и маралов, проворных архаров и юркую кабаргу. Тяжело нагруженные добычей кони охотников с трудом довезли свою ношу до аула.
То-то было радости! Задымились очаги, поднялся пар над казанами. Вкусный запах вареного мяса приятно щекотал ноздри. Порозовели лица детей, тронула улыбка лица матерей, разгладились морщины на суровых лицах мужчин. Снова послышался веселый смех молодежи, зазвучали песни девушек. Все воздавали хвалу славным мергенам.
Вернулось в аул былое довольство и счастье. Не страшны теперь ни холод, ни голод. Каждый день мергены отправлялись на охоту и возвращались с обильной добычей. И с каждым днем добычи становилось все больше и больше. Хозяйки заготовили мясо впрок до самой весны и не могли нахвалиться на искусных охотников.
Но вот не осталось уже и места, куда складывать мясо. Собрались как-то вечером старейшины на вершине холма для беседы и сказали мергенам:
- Спасибо вам, сынки! Избавили вы сородичей от голодной смерти в эту лютую зиму. Вдоволь мяса в каждой юрте. Женщины заготовили продуктов впрок до самой весны. Теперь можете сложить ваши луки и стрелы в колчаны. Нет нужды убивать зверя больше, чем это необходимо.
Ничего не ответили мергены. Они привыкли слышать похвалы, и сердца их жаждали новых. Забыли они древний закон кочевников: даже самый заслуженный человек не смеет ослушаться старейшин-аксакалов. В гордыне своей они привыкли чувствовать себя главными людьми в ауле.
Проснулись аульчане утром - мергены уже уехали на охоту. К вечеру вернулись они с еще большей добычей. Джигиты и женщины насилу перетаскали туши убитых зверей и сложили их в огромную кучу.
Покачали головой аксакалы и разошлись по домам. Решили, что мергены сделали запас на всякий случай.
Но на следующий день охотники снова вернулись с огромной добычей, и снова перед аулом выросла гора из звериных туш. И так каждый день. Но не удалось теперь охотникам услышать похвалу. Молчали женщины. Молчали мужчины. Молчали старики. Лишь самый старый выступил вперед и сказал:
Недоброе дело вы делаете, сыны мои! Звери - такие же живые существа, как и мы. И стрелять их следует ровно столько, сколько необходимо человеку для его нужд. Иначе охота становится грехом. Ступайте по домам, и пусть в этом году ваши стрелы больше не окрашиваются кровью невинных животных!
Черная обида запала в сердца мергенов. Не поняли они, что добро не делают жестокостью. Сочли аульчан неблагодарными.
Но не только обида тронула их холодные сердца. Слишком много похвал своей меткости довелось им услышать, и стрельба по животным уже успела стать их страстью. А жестокое сердце - плохая узда для страсти.
Наутро не стало в ауле мергенов. Сели они на коней и уехали куда глаза глядят. Страсть убивать гнала их все дальше и дальше от родных мест, вслед за животными и птицами, которых могли настичь их меткие стрелы. Все живое на их пути настигала смерть. Не было у охотников жалости ни к самкам, ждавшим потомства, ни к их детенышам. Охотники не подбирали добычу. Они скакали вслед новым жертвам. Густо усеяли степь трупы животных и птиц. Наступила весна, пригрело солнце - и понесся над горами и долинами зловонный запах гниения.
Не стало зверью житья от жестоких мергенов. Опустели норы и берлоги, гнезда и пещеры. Не слышно стало пения птиц и плеска рыб в озерах. Мертвая тишина воцарилась на Земле.
Взмолились тогда звери и птицы, оставшиеся в живых и попрятавшиеся в глубоких норах, Всевышнему:
- Спаси нас! Избавь от жестоких охотников, иначе никого из нас не останется на Земле.
Внял Всевышний их мольбе. Превратил он жестокосердных мергенов в сурков:
- Не хотели жить на Земле по-человечески - живите в темных норах и питайтесь кореньями!

[Аrсен]

Шубарат

На берегу реки Шемолган в давние времена жил казах. Имел он великое сокровище – скакуна бегунца Шубарат. Много призов взяла эта лошадь. На многие сотни верст гремела о ней слава. Однажды была назначена аламан-байга с богатыми призами.
Много казахов привели на нее своих лучших скакунов. Скачки были назначены на расстояние дневного пути. Рано утром начали джигиты состязание. Через два часа Шубарат далеко опередила своих противников и пошла тише.
Весь день, где вскачь, где рысью, а где и шагом Шубарат приближалась к цели.
Сто лошадей скакали за ней. Многие лошади пали. Многие наездники получили увечья.
К вечеру люди увидели на горизонте нескольких лошадей. Впереди всех, далеко опередив своих противников, бежала Шубарат.
Но на их пути был крутой и длинный подъем. Усталые лошади не могли подняться по нему. Добежав до него, они остановились. И пришлось их вести на поводу. Только Шубарат, вытянувшись, как струна, влетела на вершину и стала победительницей.
С тех пор гора стала называться Шубарат.

[Аrсен]

Про змею

В самый разгар летнего шильде я и вместе со мной одиннадцати-двенадцатилетний Турар с двустволкой и одностволкой шли в сторону гор, чтобы подстрелить самца теке, если встретится, а если нет, то просто прогуляться. Когда отошли далеко от аула, я велел Турару остановиться. Старый охотник Белькожа, когда доходил до этого места, всегда останавливал нас и обстоятельно разъяснял, каким путем должны идти охотники, и лишь после этого разрешал заряжать ружья. Он учил, что заряжать ружья надо, держа стволом кверху по ходу пути. Мы с Тураром решили по дну двух ущелий подняться на склон и за утро, пока тень падает на все ущелье, вдвоем просмотреть оба ущелья. Мы вовремя достигли намеченного места, но ничто не мелькнуло перед нами. Особенно передо мной. Мы должны были, когда тень упадет на носки обуви стоящего человека, встретиться у большого утеса, что в верхней части передней стороны среднего склона. Как и договорились, я поднялся из ущелья до среднего склона, поднялся еще выше, подошел к утесу, вижу — передо мной на большом плоском камне сидит Турар. «А, джигит, олжа!» — говорю. Он засмеялся и отвечает: «Давеча вы рассказывали на том месте, где заряжали ружья, что ваш учитель Белькожа-мерген говорил, что летом охотиться не следует, даже грешно, потому что все животные «гайып-ерен», четвероногие звери и птицы приносят детенышей, поэтому их не следует убивать. Я вспомнил эти слова: одна самка теке с двумя детенышами подошла к месту, где удобно было стрелять, но я стрелять не стал, решил, что вы рассердитесь».
Я быстро снял ружье, прислонил к камню и похлопал Турара по плечу: «Спасибо, мерген, что слушаешься слов. Молодец. Все имеет свой резон, свои правила. У охоты тоже много своих особенностей: надо искать и находить зверя, определять среди них чистых и нечистых, полезных и вредных; в каких местах они встречаются, как, на какое расстояние и сколько может бежать животное, если в него выстрелишь, и многое другое старые охотники хорошо знают» —и рассказал Турару еще много разного об охоте. Что рассказывал старик охотник Белькожа, то ему и повторил.
Потому что Бекен часто говорил во время охоты: «Охотники, вы должны пересказывать это молодым охотникам, которые пойдут вместе с вами, чтобы они знали приемы и правила охоты на зверя».
На этом месте мы сидели больше часа, отдохнули, а потом, идя вдоль склона горы, по дороге убили двух самцов кекликов и спустились на дно ущелья. По дну ущелья протекала речка. По обоим берегам этой речки густо росла трава вперемежку с тальником. Кое-где рос камыш. Мы сели в тени под тальником на камни отдохнуть и стали ощипывать кекликов, Турар одного, я другого; надо было ощипать перья, разрезать брюшко, посыпать солью и поджарить на огне.
Вдруг Турар говорит: «Ойбай, ага, гляньте на эту невидаль!» — и смеется. Мы сидели лицом по течению. На правой стороне ущелья — небольшая скала, прямо перед этой скалой до основания меньшего утеса растет куст камыша. На обращенной к ущелью стороне этой скалы, близко к самой вершине — крутой обрыв, над ним — что-то вроде уступа. Над уступом углубление, над ним — снова скала, вершина той скалы острая. Так вот с краю от этой скалы на небольшом камне сидел и верещал какой-то скворец, похожий на чибиса.
Турар указывал рукой на изрезанную складками скалу: мол, посмотрите, что там; я посмотрел на изрезанную складками скалу: по скале, извиваясь, ползет вверх змея, она тянет голову, не может достать с один карыс до уступа скалы, голова ее каждый раз падает вниз. Когда змея поднимает голову и пытается подняться на уступ, скворец начинает верещать, готовый будто проглотить змею, и снова жалобно заливается, словно говорит: «Караул! Беда!». Тогда я сказал Турару: «Возьми одностволку и, когда змея станет ползти к тому камню, бери на один карыс ниже и стреляй», — говорю. Наконец, змея снова поползла к уступу и, когда она, подняв голову, пыталась дотянуться до уступа, Турар выстрелил; змея мгновенно свернулась кольцом и исчезла за кустом камыша.
Скворец, который видел, как змея упала на землю, быстро и молча подлетел к уступу, сел на него, посидел немного и спокойным голосом, умиротворенно, переливчато посвистывая, запел песню голосом, в котором чувствовалось облегчение, вспрыгнул в углубление над уступом, побыл там немного, снова выскочил, сел перед скалой и долго-долго пел как будто для нас с Тураром.

[Аrсен]

Кауро-пегий

Во времена Тюркеша жил бедняк Жолдыбай. Был у Жолдыбая из скота один-единственный кауро-пегий конь. В скачке не позволял он другим обгонять себя. Брал призы на многих состязаниях. Баи и бии завидовали и старались любым способом заполучить коня, а если из этого ничего не получится, то даже погубить кауро-пегого. Просили у Жолдыбая колку: подарить им кауро-пегого. Но не соглашался Жолдыбай. Понял, наконец, бий, что ничего не выйдет, и приказал своим шабарманам: «Поймайте и приведите кауро-пегого». Шабарманы решили окружить кауро-пегого на пастбище и поймать его. Почуял кауро-пегий, что прибывшие — чужаки, прорвался сквозь кольцо и поскакал в сторону аула...
Поняли шабарманы, что гнаться бесполезно, не дастся он в руки, и смертельно ранили кауро-пегого. Изнемогая от раны, животное не далось в руки преследователей и доскакало до дому. Увидел Жолдыбай измученного коня и очень скорбел о гибели единственного своего скакуна.

[Аrсен]

Длинногривый вороной

Во времена домбриста Есбая в роде таз был уважаемый в народе зажиточный человек по имени Копен. У Копена было, как говорят, тридцать лошадей, пять верблюдов, 40—50 баранов. В один год случилась суровая зима и весь скот погиб во время бурана. Погиб и скот Копена, остался только один вороной жеребец. Вороной жеребец, грива которого спускалась до колен, весной все искал свой косяк, не давался в руки, не позволял запереть или привязать себя, со ржанием носился вокруг аула. Увидя это, Есбай сказал: «Бедняга скотинушка тоскует, видно, в одиночестве» —и сочинил кюй. Так и распространился он в народе как кюй Есбая «Длинногривый вороной».

[Аrсен]

Пегий конь

В давнее время юноша по имени Мамбетали отправился в аул-родственников по матери и встретил по пути растянувшийся кош. Мамбетали поздоровался со старцем — главой коша, рассказал, куда едет. Оказалось, что они перекочевывали в ту же сторону. Проехали довольно далеко, когда вдруг ожеребилась пегая кобылица, что шла в конце коша. Тогда старец сказал: «Светик мой! Ты гость, присоединился к нам в пути, эта кобылица ожеребилась тоже в пути, значит, путь наш будет удачен, пусть жеребенок будет моим подарком тебе» — и отдал Мамбетали пегого жеребенка. Завернул Мамбетали новорожденного жеребенка в шапан, привез к нагашы попас некоторое время и отпустил в табун.
Через несколько лет верховой конь Мамбетали упал в яму и погиб. Остался Мамбетали пешим; поехал он тогда к табунам своего нагашы и стал набрасывать аркан, чтобы поймать статного гнедого, которого приметил до этого. Сколько ни бросал, аркан все цеплялся на шею пегого. В конце концов Мамбетали привел домой пегого коня и стал выезживать. Ездил он на пегом на охоту и много раз бил волков и лис. Жеребенок, что когда-то родился в пути, стал теперь пегим конем. Мамбетали, конечно, и не думал, что тот может скакать в байге, и не включал его в состязания.
Как-то в соседнем ауле устроили той, поехал Мамбетали туда. Увидел он скакунов, которые должны были участвовать в байге, и подумал: «Испытаю-ка и я пегого», привязал пегого в ряд со скакунами, а сам встал в сторонке. Пришел сыншы посмотреть скакунов, которых пускали в бег, и сказал: «Приз на этих скачках получит вон тот пегий. Конь, видно, старый. Видать, давно мучается мыслью: «Эх, даже перед смертью не удалось мне ни разу посостязаться с другими!» Не мучайте животину, отдайте ему приз сразу».
Не понравились биям, которые привыкли получать первые призы и надеялись получить их и в этот раз, слова сыншы. Ат-айдаушы вывел скакунов, которые должны были участвовать в байге, и объявил, что завтра на заре их отправят от комбе. Мамбетали тут же посадил мальчика по имени Есен на пегого и отправил его с участниками скачек.
Когда по утреннему холодку кони цепью рванулись вперед, пегий остался позади. Все дальше скакали они, и все больше отдалялись скакуны друг от друга, разрыв между ними становился все больше. Когда пегий, который шел сзади, разогнался, он стал бежать быстрее. Постепенно догнал тех, что были впереди, и стал обгонять их. Так Есен доскакал до последнего каракшы и спросил: «Кто впереди?» — «Первыми идут Акбакай и Каракер, они только что проскакали», — ответил каракшы.
Усышал это Есен и рванулся на пегом вперед. Пегий разгорячился, помчался стрелой и быстро догнал Акбакая и Каракера. Сдержал пегий бег, поскакал вровень с ними, а когда вдали показались люди, вырвался вперед и помчался еще быстрее. На расстояние между холмами обогнал Акбакая и Каракера. Люди с нетерпением ожидали коней и, когда вдали показалась едва различимая точка, решили: это приближается Акбакай, он и раньше не уступал первого места в состязаниях; но оказалось, что это пегий конь.
Никто, кроме сыншы, не верил, что пегий пришел первым. Особенно хозяин Акбакая, бий, не сдавался: «Пегий поскакал не от комбе, он присоединился по дороге, поэтому и приз принадлежит мне», — сказал он, но тут подъехал ат-айдаушы. Люди окружили его. «Видел ты у комбе пегого коня?» — спрашивают. Тогда ат-айдаушы говорит: «Когда все кони вместе умчались вперед, пегий оставался в самом конце».
Ничего не смогли поделать бии, приз был вручен пегому коню. Мамбетали получил приз, отдал его Есену, а сам вернулся домой. Народ, собравшийся на скачки, был доволен. Особенно рад был один домбырашы: вот, мол, один конь простолюдина стоит тысячи коней биев, — и сочинил, говорят, кюй «Пегий конь».

[Аrсен]

Предание о тулпаре

Отец наш был человеком небольшого достатка. Однако был гордым, не позволял живой душе топтать себя. По обычаю того времени, племя, которое устраивало тризну—ас, за год вперед объявляло «сауын». Это значило, что надо заранее готовить скакунов для скачек и силачей для борьбы. Наш край по-старому относился к Усть-Каменогорскому дуану. Видать, уездный начальник объявил каждому волостному управителю, чтобы готовили коней к асу. По Сулусаринской волости очередь готовить коня выпала на наш аул.
Теперь осталось найти подходящего коня. Табунщики говорили, что есть скакун по кличке Кокдауыл. Он будто бы проскакал от сопок Коянды до аула раньше дождевой тучи и не дал ни одной капле дождя упасть на человека, что ехал на нем.
Мать наша, Камка-байбише, думала иначе: «Вон в том вороном с зелеными глазами трехлетке, на котором ездят во время перекочевок, скрыта резвость. Думаю так, потому что, когда я еду на нем и мимо него скачут неоседланные кони, глаза у него начинают огнем сверкать и он так вздыхает, что бока западают. Видать, страдает от унижения, что его используют только для перекочевки».
Атбеги подумали, поразмыслили и решили готовить обоих коней — а там видно будет. Так и готовили их все лето, поили кобыльим молоком, растирали почки таволожника и скармливали им. Когда совсем подготовили, стали испытывать, пускали вскачь на целый день; до обеда обгонял Кокдауыл, а после обеда — Карашегир. В конце концов повели на ас Карашегира, у которого при долгой скачке не перехватывало дыхание.
Во время байги на Карашегире скакал мой отец, Касым. Видать, был легким джигитом, не в тягость коню.
И вот на берегу реки Тунликти началась байга. Скакунов погнали за семьдесят верст. И вот почему: чтобы слабые задохнулись и сдохли и пришли самые выносливые и быстрые.
Говорят, что когда распорядитель аса, хан Алданазар, отправлял двух своих скакунов, Мысыккурена и Канжирена, то сказал:
— Если только уроните мою честь перед чужаками, обоим срублю головы!
Да разве угроза и насилие, богатство и слава властны над тем, что дано природой — не получилось так, как говорил хан: впереди 360 коней пришел Карашегир. Не устал и доскакал животинушка, несмотря на то, что испугался препятствия, что встретилось по дороге, и с десять верст проскакал в обход. Черным почернел Алданазар-хан от страшного гнева, да пожалел рубить головы коням — только отхватил саблей по уху у каждого.
В тот год богачи из соседнего племени прислали человека к нашему отцу, предложили стать сватами, чтобы получить в подарок скакуна, а когда из этого ничего не вышло, попытались выкрасть Карашегира. Все лето держал днем на привязи, ночью — в юрте, но не отдал Карашегира врагу наш отец. Отчаялись воры и затеяли тяжбу во время съезда биев в ?арамоле. Вот какие у них были доводы: «Жеребенком он родился от нашей кобылицы. Его мать купил Садибек и так и не заплатил половину стоимости. Поэтому Карашегира надо отдать нам!»
Но только Абай, который был на том съезде избран тобе — бием, вынес справедливое решение, не дал наглецам рта раскрыть. Так и остался Карашегир у своего хозяина.
Жарыктык, пока не умер от старости в 28 лет, так и не дал обогнать себя на байге. Когда в год смерти Карашегира он упал в высохший колодец и силачи джигиты не могли вытянуть его, он услышал топот копыт табуна, который с криком прогоняли мимо, и сам выпрыгнул из глубокого колодца — благородных кровей был тулпар!..

[Аrсен]

Лебедь

Давно, в годы набегов и войн, люди в спешке бросились откочевывать от врага; два мальчика, братья, потерялись, отстали от своих. Один мальчик, видать, был очень маленьким, другой — постарше; остались с одним лишь луком в руках. Идут вдоль берега озера, еды у них нет, идут, думают, может, птицу подстрелят или зверь встретится. Проголодались. Но ничего не встретили. Идут, идут. Только посередине широкого озера, словно две красавицы, плавают два лебедя. Хотелось бы подстрелить лебедя, да лебедь — птица священная, боятся два недоростка убить его. Так и ходили вокруг озера, долго ходили, и тот старший подумал: «Эх, была не была, подстрелю-ка я ту, что поменьше, самку, а самца трогать не стану, самку подстрелю». Вытащил стрелу и начал подкрадываться, глаза загорелись, подкрадывается. Так и подстрелил лебедя, который оказался поближе к нему. Подстрелил — и тут же у мальчика отнялись рука и нога. Опечалился он, что остался без руки и ноги, что не может теперь ходить, как прежде. И заплакал он: «Зря я подстрелил лебедя, зачем я только стрелял в него, даже если бы умирал, не должен был стрелять, дурак!» После того, как он подстрелил лебедку, лебедь взмыл высоко в небо, стал кричать на разные голоса, взмахивал крыльями, отчаянно махал ими, камнем падал вниз, трубно курлыкал и кружил в тоске по подруге.
Заплакал и маленький мальчик, взмолились они оба к святым покровителям, к богу, зарыдали вместе с лебедем, который в тоске кружил над ними.
Тогда какая-то чудесная сила расправила усохшие руку и ногу старшего, и стали они такими же здоровыми, как прежде.
Сказал тогда старший брат младшему: «Иди, светик, к шалашу, вымой посуду, приготовь все, что надо, а я не торопясь принесу лебедя». Младший побежал. Несет старший брат убитого. А тот что остался живым все еще кружит, смотрит на лебедку в руках мальчика, призывно трубит.
А малышу не терпится, проголодался он, забыл, что брат велел вымыть посуду, прыгает от радости и напевает:
Старший брат мой лебедя принесет, Балканские горы, Балканские горы,
Алакай-ау, алакай! И эти горы мы тоже видали!
Старший брат мой лебедя принесет, Балканские горы, Балканские горы,
Алакай-ау, алакай! И эти горы мы тоже видали!
Радуются мальчики, сварили и с удовольствием поели лебяжьего мяса, и на следующие дни им хватило. Благодаря этому мясу они, говорят, и отыскали своих.