Исторический роман "Гунны"

[Гость Эльтебер]

Thomas Bertram Costain

Вашему вниманию предлагается исторический роман канадско-американского писателя Томаса Бертрама Костейна (1885-1965), "Гунны".

Название романа в оригинале: "The Darkness and the Dawn" by Thomas Bertram Costain (1956)

---------------

ГУННЫ

КНИГА ПЕРВАЯ

1

Из всех мириадов зорь, что вставали над темным Вальдом, эта была

наипрекраснейшей, ибо никогда ранее природа не являла себя в такой красе.

Три всадника наблюдали за восходом солнца с вершины холма. Мацио из рода

Роймарков, в свое время едва ли не самый симпатичный мужчина на

плоскогорье, и две его дочери, обе ослепительные красавицы. В

рассеивающемся утреннем тумане трава отливала синевой. А в заросших лесом

холмах пытливый глаз уловил бы самый разные цвета и оттенки: серый,

муаровый, лиловый и даже красный. И тишина, тишина, от которой звенело в

ушах.

Трое всадников, однако, словно и не замечали окружающей их красоты.

Застыв на лошадях, она всматривались в уходящую к востоку степь.

- Я их слышу, - воскликнула Лаудио, старшая из дочерей, с изящной

фигуркой, черноволосая, очень подвижная, глазами так похожая на отца.

Издалека донесся топот копыт. Мацио кивнул, нервно пробежался

пальцами по начавшей седеть бороде.

- Как только Рорик минует ту рощу, он пустит Хартагера во весь опор.

Вот тогда мы и увидим, на что он способен.

- Я их вижу! - Ильдико, младшая дочь, вскинула руку. На плоскогорье

жило темноволосое племя, но иной раз у них рождались дети с золотистыми,

как солнце, волосами, и синими, словно вода в озере Балатон, глазами.

Такой была и Ильдико. Лаудио сияла в любой компании, но только не рядом с

младшей сестрой. Золотоволосая Ильдико разом затмевала ее.

Мацио пристально вгляделся в даль, удовлетворенно вздохнул.

- Мы можем отбросить все сомнения. Посмотрите, как он скачет! Какая

мощь, какая стать. Я готов заявить, что этим утром род Роймарка будет

праздновать победу.

- Ах, Харти, мой милый Харти! - восторженно выдохнула Ильдико.

Вот тут-то им и помешали. Мацио не сводил глаз с двухлетнего

Хартагера, но шестое чувство заставило его обернуться. К ним легким

галопом направлялся еще один всадник. Глава семьи недовольно глянул на

дочерей.

- Кто это шпионит за нами? - спросил он. - Я решил проверить

Хартагера на заре, чтобы нас никто не увидел. Иначе нам не уберечь его от

посторонних глаз. Я не хочу, чтобы кто-то еще знал, сколь быстр наш

вороной.

- Может, дать сигнал Рорику остановиться? - предложила Ильдико.

- Теперь уже поздно что-либо делать.

Рорик уже мчался по степи со все возрастающей скоростью. Хартагер,

черный жеребец, буквально летел над травой. Мацио смотрел на странный

прибор, который он держал на ладони, прообраз песочных часов. Он

присвистнул.

- В такое невозможно поверить.

- Это Ранно Финнинальдер, - заметила Лаудио, продолжавшая наблюдать

за приближающимся к ним всадником. - Я уже подумала, что это он, а теперь

узнала перо на его шапочке.

- Молодой Ранно! - воскликнул Мацио. - Я бы разделил наш секрет с кем

угодно, но только не с молодым Ранно. Что принесло его сюда в такую рань?

Как он узнал, что этим утром мы решили посмотреть, на что способен наш

жеребец? - его щеки полыхнули сердитым румянцем. - Кто-то сболтнул лишнее.

- Если ты думаешь, что это я, то ты неправ, - вскинулась Лаудио. - Но

я не понимаю, почему его появление так расстроило тебя. Он не причинит нам

вреда.

- Ты в этом уверена? Под удар поставлена не только наша победа на

скачках. Разве ты не понимаешь, что мы живем под пятой человека, который

забирает себе все лучшее? Стоит Аттиле пронюхать, сколь быстр наш

Хартагер, не видать нам вороного, как своих ушей.

- Ранно парень честный! - негодующее воскликнула Лаудио.

- Когда дело касается лошадей, о чести лучше не упоминать. Я это знаю

по собственному горькому опыту, - Мацио подозрительно посмотрел на свою

черноволосую дочь. - Ты и впрямь не приглашала его?

- Почему у тебя всегда виновата я? - возмутилась Лаудио. - Я ту

совершенно не причем. Но я рада, что он пришел. По-соседски заглянул в

гости. Ничего более.

Синим сапожком она ткнула своего жеребца в бок и двинулась навстречу

гостю. Без седла, Лаудио держалась на лошади легко и свободно. Гордые

жители плоскогорья почитали использование упряжи за дурной тон, и все

пятеро, Мацио и две его очаровательные дочери, его сын на Хартагере и их

гость с юга обходились без оной.

Топот копыт уже отражался от холмов гулким эхом. Мацио вновь

посмотрел на прибор, что держал на ладони.

- В это невозможно поверить. Чудо какое-то, - через плечо он

покосился на незванного гостя. - Как же он некстати. Уж он-то своего не

упустит. Финнинальдеры, они все такие. Ты полагаешь, Ильдико, он заглянул

к нам просто так, по-соседски? В столь ранний час? Попомнишь мои слова,

молодой Ранно где-то что-то прослышал.

- Следовало ли тебе высказывать свои подозрения в присутствии Лаудио?

- младшую дочь огорчило появление Ранно. - Боюсь, ты ее обидел.

- Я сам так расстроился.

Хартагер заканчивал дистанцию, так что Мацио уже не отрывал глаз от

прибора. - Еще сотня ярдов [естественно, во времена гуннов были иные меры

измерения длины; но читателям предложен роман, а не историческая хроника;

поэтому автор и счел возможным использовать английские единицы измерений]

и все станет ясно! - прохрипел он.

- Думаешь, будет новый рекорд? - заволновалась младшая дочь?

- Пока не знаю. Но думаю, что да. Да, да! Теперь я в этом уверен. Он

побьет рекорд.

Ильдико захлопала в ладоши.

- Хартагер Третий!

- Да, - кивнул ее отец. - Хартагер Третий.

Пользуясь только коленями, Рорик заставил жеребца сбросить скорость,

поднялся на холм и застыл перед ними. Кивнул младшей сестре, широко

улыбнулся.

- Как вам это понравилось? - лицом, черными волосами, фигурой Рорик

был в отца, а вот роста природа ему отпустила побольше. - Разве я не

предсказывал, что этой весной мы выиграем все скачки? - на лице его

отразилась озабоченность. - Так что? Какое он показал время, отец?

Хорошее?

Мацио перегнулся через холку лошади и похлопал сына по плечу.

- Да, мой мальчик. Не просто хорошее. Выдающееся.

Рорик радостно улыбнулся.

- Я так и думал. Но полной уверенности у меня не было.

- Я начал отсчет, когда ты появился из-за той рощи. Сомнений быть не

может. Он превзошел старый рекорд. Я считал очень тщательно, дабы не

обмануться самому.

Рорик просиял.

- Я знал, что ему это по силам. Несмотря на то, что говорит Бринно.

Управлять им совсем не трудно, отец.

- Разумеется, нет! - воскликнула Ильдико. - Он ласков, как барашек.

Мацио коротко глянул на свою золотоволосую дочь.

- Ты посмела ослушаться меня?

Ильдико покачала головой.

- Нет, отец. Но искушение было велико. Ты несправедлив ко мне. Не

разрешаешь мне ездить на нем только потому, что я девушка. А он меня

любит. Я знаю, что он любит меня больше других. Стоит ему увидеть меня,

как он вырывается из табуна и скачет ко мне. Потому-то я и знаю, какой он

смирный.

Ее отец сердито фыркнул.

- Ты никогда не узнаешь, каково скакать на нем, потому что такой

возможности тебе не представится. А если ты посмеешь ослушаться меня, я

посажу тебя под замок, - голос его помягчел. - Ильдико, любимая дочь моя,

разве ты не понимаешь, сколь это опасно?

Лаудио и их гость вместе поднялись на вершину холма. Ранно

Финнинальдер перебросил длинную мускулистую ногу через холку лошади и

спрыгнул на землю. К такому раннему визиту он подготовился более чем

серьезно: высокое перо в шапочке, густо-зеленая туника, желтые штаны, пояс

из тяжелых золотых монет, сапоги из прямоугольников зеленой кожи, с

вытесненном на каждом деревом и вороном, родовым гербом Финнинальдеров.

Рорик, недолюбливавший молодого соседа, подумал про себя: "Уж больно он

похож на жениха. За какой же из моих сестер он решил приударить?"

- Прими мое глубочайшее почтение, Мацио из Роймарков, - Ранно

поклонился главе семьи. Затем повернулся к младшей дочери. - И ты тоже,

Ильдико. С каждым днем ты становишься все прекраснее.

- Мы рады твоему приезду, - ответил Мацио. - Но что привело тебя в

столь ранний час?

- Не хотелось спать. Прошлым вечером к нам прибыли гости. Издалека, с

востока. Мы проговорили полночи. Насчет того, чего нам теперь ждать, ибо

некий могущественный правитель вновь вонзил свой меч в землю. Я вскочил на

лошадь и поехал к вам, предчувствуя, что вам будет небезынтересно узнать

услышанное мною, - Ранно улыбнулся. - Я выбрал очень удачное время для

приезда. Того, что я увидел сегодня, мне, возможно, более не удастся

лицезреть до конца своих дней.

Черный жеребец начал выказывать нетерпение. Он не понимал, почему его

заставляют стоять на месте. Мацио наклонился вперед и положил руку на еще

влажную холку жеребца. Посмотрел на гостя.

- Он тебе понравился.

- Я думал, мне есть на что надеяться этой весной, - ответил Ранно. -

Но увидев, как бежит ваш жеребец, понял, что моему рядом с ним делать

нечего. Вы засекли его время?

Мацио кивнул. Легким движением колена развернул своего коня так,

чтобы он встал мордой к востоку. Вскинул руку.

Слушайте меня, все вы, - глаза Мацио ярко блеснули. - Ты, Рорик, мой

сын. И вы, обе мои дочери. И ты, Ранно из Финнинальдеров, сын моего

давнего друга, который оказался свидетелем этого великого события.

Вы можете подумать, что я преувеличиваю происшедшее этим утром у вас

на глазах. Но я хочу поделиться с вами своими мыслями. Известно, что

история нашего народа сохраняется в сказаниях, что передаются из поколения

в поколение. Вот почему у нас так мало точных сведений о нашем далеком

прошлом. Мы знаем что пришли с востока, что одно время жили у Снежных гор,

что двигались по степи все дальше и дальше на запад. Мы всегда славились

прекрасными лошадями. Даже в те годы, когда Снежные горы находились на

расстоянии вытянутой руки. Мы всегда стремились улучшать породу наших

лошадей. Когда нас заставили покинуть земли наших предков, причина тому

давно забыта, мы по-прежнему занимались нашими лошадьми. На всем долгом

пути с востока на запад. Выращивание лошадей пошло особенно хорошо, когда

мы пришли в Сарматию, а затем осели в Иллирикуме. И живем многое сотни лет

на этом плодородном плоскогорье. Нас мало, и мы не могли противостоять

могуществу Рима. Сегодня мы часть империи Аттилы. Но, несмотря на наши

политические неудачи, мы не сдаем наших позиций в выращивании лошадей.

Мацио оглядел своих слушателей.

- Этим утром мы наконец-то достигли того, к чему стремились с

незапамятных времен. Покорена цель наших предков, которую они ставили

перед собой только двинувшись на запад. Хартагер - самая быстрая лошадь,

какую доводилось видеть миру.

Выдержав паузу, Мацио повернулся к Ранно.

Нам выпала честь вырастить его, и мы этим гордимся, Но принадлежит он

не нам, а всему нашему народу. И это означает, юный Ранно, что увиденное

следует сохранить в тайне. Мы же не хотим, чтобы его забрали у нас. А

этого не миновать, если пойдут разговоры о сегодняшнем результате

Хартагера.

Ранно Финнинальдер поклонился.

- Можете положиться на меня, Я никому ничего не скажу.

Последующее происходило в полном соответствии с обычаями рода

Роймарков, которые сформировались за долгие годы, а то и столетия.

Ильдико, младшая по возрасту, возглавила процессию. Ее волосы победно

сверкали на утреннем солнце. Ее отец спешился и гордо шел рядом с черным

жеребцом.

- Не подходите! - крикнула Ильдико слугам и полевым рабочим,

сбежавшимся к ним на подходе к конюшне. - Никто не должен войти в конюшню,

кроме Джасто, который согреет воду.

- Означает ли это, что у нас новый король? - с дрожью в голосе

спросил седовласый надсмотрщик.

Ильдико, сияя, кивнула.

- Да, Бринно, - голос ее звенел от волнения. - Действительно, новый

король! Великий король, император! Такого быстроногого, как он, у нас еще

не было. Мой отец говорит, что быстрее его никогда не бегала ни одна

лошадь на свете. Пусть Джасто поторопится.

Когда они прибыли к конюшне, Джасто уже бросил раскаленные докрасна

камни в корыто с водой, и они громко шипели, посылая к потолку клубы дыма.

Не зная семейных традиций, Ранно вошел в конюшню вместе с Роймарками, но

Ильдико бесцеремонно вытолкала его обратно.

- Извини, но внутри могут быть только Роймарки. Финнинальдеры

остаются за воротами. Никому более не дозволено прикасаться к лошади или

наблюдать, что с ней делают.

Рорик и обе его сестры опустили куски мягкой ткани (ничего грубого не

могло касаться тела нового короля) в теплую воду и начали обтирать

жеребца. Работая, они напевали, а глава семьи, декламировал в такт с

мелодией. Он вел рассказ не о великих деяниях рода Роймарков, но вспоминал

знаменитых лошадей, которых они взрастили. Он говорил о могучем вороном,

на котором ездил император Китая (пока, испугавшись, не свалился с него),

о скакуне, который пронес своего всадника через всю Сарматию в три дня, о

Хартагере Первом и его безумной скачке в Виндобану (потом на этом месте

возник знаменитый город Вена) с сообщением о появлении римских легионов,

после которой он упал замертво. Когда же Мацио произносил заключительную

фразу, у него повлажнели глаза: "Кости тех королей превратились в прах, но

сегодня им на смену пришел новый король".

Блестящую шерсть нового короля вытерли насухо, тайком Ильдико сунула

жеребцу кусочек сахара, потом ему дали самую малость воды. И поставили

перед ним кормушку с овсом. Хартагер начал есть, чуть подрагивая ноздрями.

Глава семьи тем временем полез в сундук, такой древний, будто

сработали его во времена проживания племени у Снежных гор. Достал из

сундука украшенную драгоценностями "корону" и два старинных гребня. Пока

он занимался головой жеребца, дочери расчесывали гриву и вплетали в нее

шелковые ленточки.

Закончив подготовку к коронованию, Мацио подошел к воротам и широко

распахнул их.

- Вы можете войти, - объявил он толпящимся у ворот слугам.

Ранно последовал за ними. Подмигнул Ильдико, спросив: "Дозволено ли

войти и бедному Финнинальдеру?"

Мацио тем временем ушел в дальний, темный конец конюшни. Снял со

стены, на которой хранились трофеи давних времен, серебряную цепь,

переливающуюся опалами, бирюзой, сердоликами, агатами, с подвешенной на

ней серебряной же фигуркой роймаркской лошади с рубиновыми глазами.

Хартагер, похоже чувствовал, что должно произойти. Он перестал есть и

высоко поднял голову. Мацио подошел к нему и надел цепь на шею.

- Хартагер Третий, - торжественно возвестил он, словно епископ,

представляющий подданным нового короля в кафедральном соборе. - Будь

достоин цепи Роймарков, которую с честью носили многие твои

предшественники. Мы верим, что ты останешься в памяти людей, возможно,

навечно.

Затем он отступил на шаг, прислушался. Члены семьи последовали его

примеру, повернувшись к воротам, через которые виднелась часть

огороженного луга, на котором пасся табун. Пауза не затянулась. На лугу

торжествующе заржала лошадь. К ней присоединилась вторая, третья, весь

табун.

Сомнение, появившееся было на лице Мацио, исчезло без следа. Он

взмахнул рукой.

- Они знают! - воскликнул он. - Они знают, что мы тут делаем. И

одобряют нас.

Лаудио всего лишь улыбалась, а вот Ильдико дала волю чувствам. Она

нисколько не стыдилась слез, покатившимся по ее щекам, когда черный монарх

топнул копытом и заржал, отвечая табуну на лугу. Она взяла брата под руку,

прислонилась золотистой головкой к его плечу.

- Посмотри на него, Рорик! - прошептала она. - Как высоко он держит

голову. Какой гордый у него взгляд. Он знает, что он король!

Когда восторги поутихли, Ранно подошел к Ильдико, всмотрелся в ее

лицо.

- Так это правда? Ты действительно плакала. Похоже, ты воспринимаешь

все это на полном серьезе.

- Естественно, - сердито ответила девушка. - Для нас это самое важное

событие в мире. И позволь мне сказать тебе, Ранно, что это утро навсегда

останется со мной, как один из величайших моментов моей жизни.

Гость покачал головой.

- Ты можешь видеть во мне друга? Верного друга, который будет честен

с тобой? Боюсь, что это наигранно, моя очаровательная Ильдико. Взять, хотя

бы, ржание табуна. Неужели ты действительно веришь, что лошади таким

образом чествовали своего короля? Латобий и Лабурас, будьте благосклонны

ко мне, как и все остальные боги!

Ильдико ответила яростным взглядом, и Ранно даже испугался, а не

набросится ли она на него с кулаками. Непроизвольно отступил на шаг.

- Разумеется, верю! - воскликнула Ильдико. - Теперь я буду честна с

тобой. Знаешь, почему вам не удается выращивать таких хороших лошадей как

наши? Вы не любите и не понимаете их. Вы не верите, что у них есть души,

что они могут общаться друг с другом без помощи слов, на расстоянии. А это

так. Мы в это верим, все мы, мы знаем, что это правда.

Однако страстность ее монолога не убедила Ранно. На его губах

продолжала играть скептическая улыбка.

- Пусть будет по-твоему. Ваши лошади действительно лучше моих. Но я

видел, как ваш надсмотрщик выскользнул из конюшни до начала этой

трогательной церемонии. Разумеется, я не буду утверждать, что он прямым

ходом направился на пастбище, чтобы поспеть туда в нужный момент. Я хочу

сказать, проследить за тем, чтобы лошади заржали аккурат после коронации.

- Это неправда! - воскликнула Ильдико. - Я ненавижу тебя, Ранно

Финнинальдер, за эти слова!

Тут он сразу стал серьезным.

- Нет, нет, вот этого не надо, Ильдико. Я готов встать на колени и

просить у тебя прощения. Я соглашусь со всем, что ты скажешь. Но

ненавидеть меня ни к чему. Этого я не перенесу.

Мацио, его сын, дочери, слуги, потянулись к воротам. Ильдико все

время чувствовала на себе пристальный взгляд черных глаз Ранно. "Почему он

не смотрит на Лаудио, - спрашивала она себя. - Он не должен так себя

вести. Это ни к чему не приведет, разве что сделает нас всех несчастными".

На кухне, занимавшей вместе с обеденным залом большую часть низкого,

с черепичной крышей дома Роймарков, наступил кризис. В кладовой остался

один копченый окорок, бочки с соленой рыбой опустели, подошли к концу

овощи, заложенные в ямы на зимнее хранение. Становилось все труднее

кормить столько ртов блюдами из молотого зерна и яиц, да и последних от

старых несушек собирали все меньше и меньше.

Ильдико как раз решала, что можно сделать со свежей рыбой,

выловленной из протекающей рядом реки, когда ее позвали к отцу. После

смерти жены Мацио на хозяйство вроде бы должна была встать их старшая

дочь. Но мечтательной Лаудио недоставало практичности, так что все хлопоты

по дому легли на хрупкие плечи очаровательной Ильдико.

- Где твой господин, Натиль? - спросила она, отбросила волосы назад и

перевязала их красной лентой.

- В своей комнате, госпожа Ильдико.

Оставшуюся от кухни и обеденного зала часть дома занимали

комнаты-клетушки, где проводили ночь члены семьи, слуги, гости. Маленькие,

темные, душные, всю обстановку которых составляли набитый соломой матрац

да пуховая (только у женщин) подушка. Исключение составляла лишь комната

главы семьи, где нашлось место стулу, кровати и маленькому гобелену на

стене. Мацио лежал на кровати, когда Ильдико явилась по его зову.

- Присядь, Ильдико, - он указал на стул. - Нам есть о чем поговорить.

Я только что проводил этого молодого человека. Он попросил меня извиниться

перед тобой и Лаудио за то, что лично не попрощался с вами, но у него

впереди очень напряженный день.

- Он, похоже, практичен до мозга костей, - прокомментировала Ильдико.

- Несомненно. К этому я еще вернусь, - Мацио насупился. - Я

переговорил с ним после завтрака. Новости очень серьезные. Аттила решил

начать войну. Судя по всему, против Рима. Он собирает величайшую армию,

какую когда-либо видели в мире, и потребует от нас, жителей плоскогорья,

людей и деньги.

У Ильдико защемило сердце.

- Рорику придется идти?

Мацио печально кивнул.

- Боюсь, что ему предстоит командовать людьми, которых мы пошлем.

Скорее всего, двумя десятками всадников. Рано или поздно он должен принять

боевое крещение, но мое сердце обливается кровью при мысли о том, что

воевать ему придется за Аттилу. Некоторые люди говорят, что Рим обречен и

на этот раз падет наверняка. Возможно, они правы. Но почему величие мира

должно погибнуть от руки Гунна?

Пауза затягивалась и Ильдико тяжело вздохнула.

- От нас потребуют и лошадей? - а после кивка отца быстро добавила. -

Но они не возьмут Хартагера!

Потеря нового короля, похоже, печалила Мацио не меньше, чем уход сына

на войну. Мацио пожал плечами.

- Откуда нам знать? Они потребуют от нас все, что бегает на четырех

ногах. Да, они могут взять и Хартагера.

- Разве они не понимают, что за этим жеребцом стоят столетия

тщательного отбора и улучшения породы?

- Я сомневаюсь, что эти слова что-то да значат для Аттилы. Скорее

всего он скажет: "Для хорошей лошади нет лучшей судьбы, чем мчать в бой

одного из моих воинов". Боюсь, дочь моя, мы должны смириться с потерей

нашего нового короля. Его правление окажется очень коротким.

- Мой бедный Рорик! - из глаз Ильдико потекли слезы. - Мой бедный

Хартагер!

На этом неожиданности для Ильдико не кончились.

- Я не уверен, что для тебя это будет полным сюрпризом, маленькая

моя, - продолжил Мацио. - Ты очень наблюдательна и, полагаю, умна. Мой

разговор с Ранно не ограничился обсуждением планов Аттилы. Он попросил у

меня твоей руки.

- Нет, нет! - воскликнула Ильдико. Отец не ошибся, она ожидала нечто

подобного, но это известие не обрадовало, а огорчило ее. - Он должен

жениться на Лаудио, а не на мне. Все же ждали, что он попросит руки

Лаудио.

- Это правда, - согласился Мацио. - Я несколько раз говорил на эту

тему со старым Ранно до его смерти, и речь всегда шла о Лаудио. Она - наша

первая дочь, а тебя, совсем маленькую, не брали в расчет. Но, похоже,

молодой Ранно думает иначе. Он хочет взять в жены тебя. И сегодня утром

ясно дал мне это понять.

- Я не выйду за него замуж, отец! - отрезала Ильдико. - Его надо

привести в чувство. Сказать раз и навсегда, что жениться он может только

на Лаудио, как ты и договаривался с его отцом.

Мацио удивила столь бурная реакция.

- Но, дитя мое, я не могу указывать этому молодому человеку, кого он

должен брать в жены. Парень он решительный, и знает, чего хочет. А почему

тебе не по душе такой муж?

- Мне он не нравится! - глаза Ильдико, обычно такие нежные,

женственные, светились решительностью, которая сделал бы честь ее жениху.

- Мне он никогда не нравился. Я думаю... отец, я его ненавижу!

Мацио не знал, что и сказать. Он поглаживал бороду, вглядываясь в ее

лицо.

- Но с чего такая нелюбовь? Внешностью его природа не обидела. И

своими землями он управляет не хуже отца. Он честолюбив, способен.

- И что еще может требовать девушка? - Ильдико горько рассмеялась. Ее

глаза превратились в две голубые льдинки. - Разве ты не знаешь, отец, что

его никто не любит? Рорик рос вместе с ним и всегда ненавидел его. Сын

Ильдербурфов, мальчик, которого увезли и продали, как раба...

- И который сбежал и теперь служит Аттиле, - добавил Мацио.

- Он был добрым, Николан из рода Ильдербурфов. Мне он очень нравился.

Говорят, он стал отличным воином. Он ровесник Рорику и Ранно. С Рориком он

дружил, а вот с Ранно они оба не ладили. Слуги Ранно его боятся.

Остерегайся Ранно, отец. Если наступит время, когда мы вновь станем

свободными, Ранно Финнинальдер попытается занять твое место и стать во

главе нашего народа.

- Но уж это чистейшая выдумка. Откуда ты знаешь, какие идеи

вынашивает этот юноша?

- Посмотри на него. Понаблюдай за ним. Замыслы Ранно легко читаются

по его расчетливым глазам, - Ильдико глубоко вдохнула переводя дух. -

Когда этот ужасный губернатор, поставленный над нами Гунном... - она вновь

запнулась и ее отец назвал фамилию.

- Ванний?

- Да, Ванний. Когда он захватил земли Ильдербурфов и убил их

владельца, старый Ранно заключил с ним договор и эти земли отошли к нему.

Я знаю, ты никогда об этом не говорил, но об этой сделке известно всем и

каждому. Все полагают, что это был нечестный поступок, и старого Ранно

презирали за то, что он воспользовался чужой бедой. Молодой Ранно не

ударил пальцем о палец, чтобы восстановить справедливость. Он оставил за

собой земли Ильдербурфов, - Ильдико встала, в какой уж раз сверкнули ее

глаза. - Ты думаешь, что я выйду замуж за человека, который не отдает

чужие земли?

Поднялся и Мацио.

- Не забивай подобными мыслями свою очаровательную головку, Ильдико,

- он все еще воспринимал свою младшую дочь ребенком, а не полноправным

членом семьи. - Я не знал, что ты настоена столь агрессивно. Признаюсь, ты

меня удивила. И Лаудио испытывает те же чувства?

Лицо Ильдико затуманилось. Она качнула головой.

- Нет, отец. К моему сожалению Лаудио его любит.

Мацио разбудил громкий стук в ворота палисада, окружавшего поместье.

Он сел и прислушался. В доме стояла тишина, но это не означало, что все

спят. Он не сомневался, что многие слуги услышали стук и в ужасе забились

под одеяла.

Глава семьи, который был бы королем маленького народа, населявшего

плато, будь предыдущие поколения достаточно сильными, чтобы сохранить

независимость, боялся темноты ничуть не меньше своих домочадцев.

Убежденный христианин, он верил, как, собственно, и многие священники,

включая великого епископа Рима, которого звали Папой, что ночь принадлежит

дьяволу. Когда Бастато, домоправитель, закрывал вечером двери и окна и

запирал их на засов, Мацио, точно так же, как последний слуга или конюх,

чувствовал, что оставшиеся снаружи двор, луга, поля переходят под власть

сил зла. И когда дребезжали ставни, он говорил себе, что причиной тому не

ветер, а желание Хвостатого, Рогатого, Огнедышащего проникнуть в дом.

Но настойчивый стук продолжался, и Мацио догадался, что это не

дьявол, случайно ткнувшийся к ним, прежде чем унестись с ветром на поиски

более беспечной жертвы, а человек, застигнутый темнотой вне дома.

Мацио поднялся с кровати.

- Надо разобраться, что там такое, - пробормотал он.

Нащупал в темноте толстый халат, оттороченный мехом медведя, накинул

его на плечи. Выйдя из комнаты, взял лук и забарабанил им по

металлическому щиту, висящему на стене. Удары гулко разнеслись по

затихшему дому.

- Поднимайтесь! - сердито крикнул Мацио. - У ворот путник, который

хочет войти.

Первым на его зов появился дрожащий от страха Бастато.

- Я уверен, господин, что человеческая рука не может так громко

стучать. Это дьявол, требующий впустить его.

- Ворота я открою сам, - Мацио оглядел сбившихся в кучку слуг. Лица

их блестели от пота, волосы стояли дыбом. - Но вы все пойдете со мной.

- Кто там? - спросил Мацио, подойдя к воротам.

- Это не дьявол, Мацио Роймарк, - в голосе, донесшимся снаружи, не

слышалось нетерпения, вызванного долгим ожиданием.

- А, это ты, отец Симон, - Мацио взялся за поперечный брус,

поджимающий ворота. - Что привело тебя к нашей двери в такой поздний час?

Что-нибудь случилось?

- Всегда что-то да случается, сын мой. Но в данном случае меня

привели сюда чисто эгоистические мотивы.

Ворота распахнулись и полуночный гость быстренько прошмыгнул во двор,

свидетельствуя тем самым, что мечтает, поужинав, провести остаток ночи в

более комфортабельных условиях. Факел, который Мацио взял, проходя через

обеденный зал, не мог разогнать кромешную тьму (небо заволокли тяжелые

облака). Лицо гостя пряталось в темноте, из которой свет выхватывал лишь

очертания его широкой сутаны. Росточка он был небольшого, опирался на

посох, на плече висела бутылка с водой.

- Я добирался до вас пешком, - пояснил священник. - Подумал, что так

будет безопаснее.

Мацио провел его в дом. Слуги уже рассыпались по своим клетушкам,

дабы не урывать от сна лишнюю минуту. Бастато споро закрыл ворота и

заложил их брусом. Его торопил страх перед дьяволом, владыкой ночи.

- Ты здесь из-за Стеклия, - предположил Мацио, когда он и его гость

уселись в уголке обеденного зала, где их не могли подслушать.

Священник кивнул.

- Да, из-за него. Он полагает, что сможет вновь завоевать

расположение Аттилы, искоренив христианство в здешних краях.

- До нас доходили такие слухи. Он хоть представляет себе, сколь

христиан живет на плоскогорье? Ты славно потрудился, отец Симон, неся

людям слово Христово.

- Едва ли у него есть полный список. Но полной уверенности у нас нет.

Вот я и пришел, чтобы предупредить вас. Возможно, первый удар обрушится на

тебя и твоих домочадцев, - священник тяжело вздохнул. - Стеклий просил

передать, что я должен убраться отсюда или пенять мне придется только на

себя. Так вот, дорогой мой друг, я не собираюсь покидать плоскогорье,

народ которого полюбил всей душей. Я получал такие приказы и раньше, но не

подчинялся им. На этот раз я должен на какое-то время уйти от мира.

- Я рад, что ты счел возможным придти в мой дом, отец Симон, -

заверил его Мацио. - Оставайся здесь и мы вместе посмеемся над Стеклием,

этим уродливейшим из карликов, тупоголовым гунном.

- В своем послании достопочтенный Стеклий намекал на то, что мне

следовало бы отправиться в родные края и перестать будоражить подданных

великого Аттилы. Но я покинул остров Британия двадцать лет тому назад, так

что все мои друзья и родственники умерли или разбрелись по свету. Пусть

это и покажется странным, но на благословенном острове, откуда я родом, мы

не может спать по ночам, не думая о тех несправедливостях, что вершатся

здесь, на земле Аламанни, и на севере, где живут норвежцы. Как легко

видеть зло в других людях, и как сложно обнаружить его в себе. Вернись я

домой, я бы не смог лишь помогать спасать души своим единоплеменникам,

хотя заблудших, уверяю вас, предостаточно и в моем отечестве, и скоро меня

обуяло бы желание нести слово Божье в далекие страны. Я бы все равно

вернулся, а потому нет мне никакого резона уезжать. Нет, я прожил здесь

очень долго и должен остаться, даже если Стеклий терпеть меня не может.

Появилась Ильдико, со спутанными волосами, с лампой в руке.

- Мне сказали, что пришел отец Симон. Я хочу поздороваться с ним, не

дожидаясь утра.

Священник поднялся.

- Рад видеть тебя, дочь моя. Давненько я не заглядывал сюда и в мое

отсутствие маленькая желтая птичка успела вырасти.

Мацио повернулся к дочери.

- Наш добрый друг приехал, чтобы пожить у нас. Мы рады предложить ему

крышу и стол, но должны предупредить, что о благополучии наших лошадей мы

заботимся больше, чем об удобствах для гостей.

- Я проведу у вас лишь несколько дней, - твердо заявил священник. - А

потом удалюсь в убежище, где в давние годы провел много времени.

- В ту пещеру на холме Бельдена?

В свете лампы они видели, сколь усталым выглядит священник. Он

кивнул. Голова его, так того требовали церковные каноны, была выбрита

спереди.

- Да. Она сокрыта от посторонних глаз, и там я буду в безопасности.

Неужели вы думаете, что я могу навлечь гнев аттил и стеклиев на моих

верных друзей? Нет, благодарю за предложение, но остаться у вас надолго я

не смогу. А пока буду счастлив провести какое-то время в той маленькой

комнатке за очагом, о которой не знает никто, кроме вас.

- И домашних слуг, - уточнила Ильдико.

- Уж их-то бояться нечего, отец Симон, - заверил священника Мацио. -

В нашем тайнике ты будешь в полной безопасности. Совсем как в пещере

Бельдена.

- И здесь всегда будет еда, - добавила Ильдико. - Я распоряжусь,

чтобы тебя накормили прямо сейчас.

Мацио провел отца Симона в свою комнату. Нащупал на панели нужное

место, нажал. Со скрипом и скрежетом часть стены отошла в сторону, открыв

крохотный чулан, в котором едва хватало места для соломенного матраца и

узкого стола, на котором стоял кувшин и нехитрая столовая утварь.

Располагался чулан между комнатой Мацио и очагом обеденного зала, так что

в нем всегда было тепло.

Священник поставил свечу, которую дал ему Мацио, на стол и

умиротворенно огляделся.

- В четвертый раз я гощу в этом тайнике. Я думаю, что кроме меня,

здесь никто никогда не прятался.

- Дети, когда были маленькими, забирались сюда, заметил Мацио.

Ильдико принесла тарелку с едой. Священник благодарно улыбнулся.

- Когда я начинаю думать, что могу перебороть слабость плоти, мой

желудок берет меня в оборот и быстро доказывает, какой я глупец.

Признаюсь, дочь моя, я очень голоден. За весь день я съел только кусочек

сыра да выпил глоток козьего молока, - он оглядел Ильдико с ног до головы,

вздохнул. - Ох уж это время. Превращает девочек в ослепительных женщин и

уносит от тех, кто их любит. Мой верный друг, недолго пробудет с тобой эта

дочь солнца.

- Очень недолго, святой отец, - ответил Мацио. - Сегодня утром мне

напомнили об этом, и я еще не отошел от такого удара, - он повернулся к

дочери. - Отец Симон пришел издалека и очень устал. Мы пойдем, а он пусть

ужинает и отдыхает.

[Гость Эльтебер]

Следующим вечером, когда солнце скатилось за горизонт, Бастато с

двумя помощниками начал запирать все окна и двери. Покончив с этим, зажег

факелы в железных кронштейнах на стенах и поставил на стол в обеденном

зале горящие свечи. Отодвинул скамью и сел. Помощники заняли места по обе

стороны от него.

И тут же в обеденный зал потянулись слуги. Человека, незнакомому с

обычаями плоскогорья, удивило бы их число. Тут были повара и поварята,

горничные, виночерпаи и разносчики вина, дровосеки и трубочисты,

объезщики, конюхи, полевые рабочие и даже золотари, которые, правда,

сидели в некотором отдалении от остальных. Их принадлежность к дому

Роймарков определялась синим кантом шейного выреза туники и вышитой на

правом рукаве лошадью Роймарков. Их было так много, что никто на работе не

перетруждался: трое выполняли посильное одному. Чувствовалось, что пышущие

здоровьем мужчины и грудастые женщины едят от пуза и всем довольны.

К приходу Мацио и его детей все слуги уже сидели за столом. Они не

поднялись, никоим образом не поприветствовали своего господина. Пустовала

лишь скамья посередине стола, на которую и сел Мацио, с Рориком по одну

руку и Лаудио по другую. Ильдико сменила розовый костюм для верховой езды

на белое платье до пола, из под которого виднелись лишь ее белые сандалии.

Она примостилось рядом с седоволосым Бринно и они тут же начали о чем-то

шептаться. Продолжалось это до тех пор, пока глава семьи не наградил ее

суровым взглядом.

В наступившей тишине Мацио оглядел стол.

- Все здесь?

Скоро выяснилось, что отсутствует лишь старик Бларки. Калека с

детства, очень вспыльчивый, грубый, не лезущий за словом в карман, он

исполнял роль шута да выполнял различные поручения по хозяйству. Готовил

приманку для рыбаков, поддерживал огонь в очаге, а если за ужином ему ни

разу не удавалось рассмешить народ, оставался мыть и вытирать все миски и

кружки. Если такое случалось, он костерил на весь свет безмозглых

дундуков, не понимающих хорошей шутки.

- Я оставил его снаружи. Часовым, - пояснил Бастато. И, обосновывая

свой выбор, добавил. - Его голос всегда выпадает из общего хора.

- Тогда подайте сигнал, - распорядился Мацио.

Мужчина, сидевший ближе всех к очагу, постучал по стене. Заскрежетал

механизм, открывающий потайную дверцу и мгновением позже в обеденном зале

появился отец Симон в развевающейся сутане. Сидящие за столом встали и

запели один из первых христианских гимнов, со временем забытый и

замененный другими, пришедшими ему на смену.

Низенький священник, певший громче остальных, оглядел обеденный зал и

сердце его наполнилось счастьем.

"Как тверды они в вере! - подумал он. Я поступил правильно, приехав

сюда, хотя поначалу меня мучили сомнения. Мои усилия не пропали даром.

Более они не поклоняются Вотану, отцу всего живого, и Тору, громовержцу.

Они потеряли веру в Асгард, крепость, где живут боги Аламанни, и не боятся

прихода Рагнарека, дня последней битвы богов и чудовищ. Они христиане и

осчастливлены учением Господина нашего Иисуса Христа. Стеклий может

изгнать меня с плоскогорья, но ему ничего не поделать с той верой и

умиротворением души, что я вижу в каждой паре глаз".

2

Человек, Который Хотел Покорить Мир, был хмур и раздражен.

Развалившись на скамье в комнате под обеденным залом дворца, где он обычно

работал, Аттила сверлил взглядом Онегезия, своего первого министра и

помощника.

- Так ты говоришь, последний из них, немецкий король, уже прибыл.

Почему ты уверен, что он последний?

У него вошло в привычку неоднократно задавать один и тот же вопрос.

Малейшая же разница в ответе неизменно вызывала приступ ярости. "Даже ты,

- обычно вопил Аттила, - даже ты, единственный, кому я доверял, теперь

пытаешься обмануть меня!" Помня об этом, Онегезий тщательно подбирал слова

для ответа.

- Господин мой, все десять у меня в руках. Этого немца привезли утром

в цепях. Наши люди обшарили всю империю в поисках признаков неповиновения.

И ничего не нашли. Остальные правители готовы выполнить все выставленные

тобой требования. По солдатам, лошадям, деньгам. Но будь уверен, король

королей, наши люди не теряют бдительности. Они начеку. Все слышат, все

замечают. Если возникнет что-то непредвиденное, мы узнаем об этом первыми.

Они говорили о правителях государств, покоренных гуннами, сначала под

предводительством Ругиласа, а затем великого, всемогущего Аттилы. Десять

из них, вожди тевтонских племен, бароны сарматов, короли скифов отказались

содействовать Аттиле. Наказание последовало незамедлительно.

Большую часть года Божественной ярости (название, сразу понравившееся

Аттиле) он провел за разработкой планов создания величайшей армии мира.

Напряжение безостановочной работы никак не сказалось на его могучем теле,

но нервы стали сдавать. Вот и теперь его глаза яростно сверкнули из-под

кустистых бровей.

- Они должны умереть! - взревел Аттила. - Немедленно. В назидание

другим.

- Но их не судили, о Великий.

- Мне ясно, что они виновны. Остальное не имеет значения.

Обычно Онегезий отличался благоразумием и ни в чем не перечил своему

господину. Но на этот раз он не выдержал.

- О Владыка земли и небес, к чему столь поспешное и не слишком мудрое

решение. Некоторые из них, как ты знаешь, правят могущественными

государствами. Если их вину можно установить до того, как ты заберешь их

жизни...

- Нет! - кулак Аттилы обрушился на столик, у которого он сидел. -

Некогда. Через шесть недель, максимум, через два месяца, я должен

выступить в поход. Полностью подготовив армию. А устраивать суд, думать о

том, какое влияние окажет он на моральных дух людей... На это и уйдет все

время. Моим подданным надо преподать урок, быстрый и ужасный. Правители

государств, отказавшиеся выполнить мой приказ, должны заплатить за свою

измену. Незамедлительно. Тогда другие будут повиноваться мне без долгих

раздумий.

Аттила поднялся, начал вышагивать взад-вперед. Его мощный торс

визуально укорачивал и без того непропорционально короткие ноги. Круглая

голова напоминала арбуз. Маленькие, глубоко посаженные глазки

соседствовали с коротким, забавно вздернутым носом. Однако, едва ли кто

посмел бы улыбнуться, взглянув на Аттилу. В нем не было ничего комичного,

наоборот, он источал силу, жестокую и неудержимую. При виде Аттилы людей

охватывал ужас, так что им было не до смеха.

- Вот что я сделаю... - он говорил так, словно выступал перед толпой

своих вассалов, а не одним единственным чиновником. - Я превращу их казнь

в зрелище. Слушай внимательно, Онегезий, чтобы потом в точности исполнить

все мои приказы. Сегодня вечером все должны собраться на площади. Пусть

там будет большой помост, для правителей, повинующихся мне, армейских

командиров, придворных. Часть площади держи свободной. Установи там десять

сидений и плаху перед каждым из них. Меня не будет. Я перестану быть одним

из вас. Я стану высшей силой, карающих виноватых, - внезапно он вскинул

руки вверх. - У меня слишком много проблем, вызванных их неповиновением. Я

не могу терять время на лицезрение их смерти!

Он помолчал, продолжая прохаживаться по зале, переваливаясь с ноги на

ногу, словно моряк, только ступивший на берег.

- В первый вечер, сегодня, умрут только двое. Пусть бросят жребий.

Тем двоим предателям, на кого он выпадет, тут же должны отрубить головы.

Завтра все в точности повторится, и умрут еще двое. Так будет продолжать

до тех пор, пока наказание не понесут все. Онегезий, позаботься о том,

чтобы это зрелище надолго осталось в памяти людей. Может, всех десятерых

надо нарядить в рубища. Детали оставляю на тебя.

Более Онегезий спорить не решился.

- Твоя воля будет исполнена, о Великий.

Каждый полдень Аттила посещал Двор королевских жен. Гунны не

придерживались жестких правил Востока и не держали своих жен в гареме,

недоступными для чужих глаз. Жены кривоногих воинов Аттилы могли выходить

из дома, сплетничать, стоять в дверях и переругиваться с прохожими. Но эти

нормы не касались королевских жен. У владыки гуннов было слишком много

жен. Поскольку он не мог уделить свое внимание каждой, в их прелестных

головках, дай им свободу, могли возникнуть мысли об измене. А потому их

держали взаперти, в маленьких домиках, окруженных бревенчатой стеной

высотой двенадцать футов, в городе посреди города. И те вольности, что

могли позволить себе жены командиров, советников или лучников, были им

абсолютно недоступны.

Обычно, отправляясь к дамам, Аттила надевал расшитую золотом синюю

тунику, длиной до колен, и треугольную шляпу, украшенную рубином и орлиным

пером. Но этот день выдался очень жаркий и все утро великий завоеватель

работал, обнаженный по пояс. Встав, Аттила, прищурившись, глянул на

солнце.

- Времени у меня мало, да и зачем одеваться в такую жару, -

пробормотал он. - Мои маленькие бутоны лотоса примут меня и таким, - он

огляделся и крикнул. - Гизо!

Его личный слуга мгновенно возник рядом с ним. Толстый, даже жирный,

с плоским лунообразным лицом. Ходил он, не сгибая ног, что удивляло лишь

тех, кто не знал, что Гизо родился рабом. Гунны перерезали своим рабам

сухожилия, чтобы те не могли удрать.

Слуга вопросительно оглядел своего господина.

- Синяя туника совсем износилась?

- Синяя туника в полном порядке, - Аттила отличался патологической

жадностью во всем, что не касалось армии. На ее содержание уходили все

свободные деньги. Другой нарядной одежды у него просто не было. Синюю

тунику он уже много лет надевал по всем торжественным случаям.

Во всей империи гуннов Гизо был, пожалуй, единственным, кто позволял

себе противоречить бушующему в ярости Аттиле.

- Ну и праздник же будет у них, - говорил он тихо, но так, чтобы

слова долетели до сиятельного уха. - Роскошное блюдо получат сегодня все

эти крошки, чье сердца столь гулко бьются за высокой стеной.

Аттила сердито зыркнул на него.

- Меня тошнит от твоих плоских шуток. Придет день, возможно, он уже

наступил, когда душа поднимется в небеса. А голова, которую она понесет

под мышкой, будет твоя.

Гизо так же знал, до какого предела можно гневить Аттилу. А потому

тут же загладил свою грубость.

- Мне без разницы, когда это случится, лишь бы она поднялась с одного

из семи холмов Рима. Но до своей смерти я должен увидеть тебя стоящим там,

с распластанным у твоих ног миром.

С тем они и направились в центральную часть громадного скопища

бревенчатых домов, столицы империи Аттилы. Охранники, стоящие у ворот

Двора королевских жен, отсалютовали мечами и прокричали: "Владыка Земли,

Великий Танджо!", - едва завидя полуобнаженного Аттилу. Крики эти гулко

отдавались во всех уголках обиталища жен до тех пор, пока удары по медному

гонгу не заглушили все остальные звуки.

Поначалу обычай требовал, чтобы при появлении Аттилы все жены в

лучших нарядах выбегали из домиков, приветствуя его громкими криками.

Аттиле это нравилось. Он не упускал случая потискать или ущипнуть ту, что

попадала под руку, обменивался с ними грубоватыми шутками. Но затем суета

и толкотня наскучили ему, и он решил, что куда проще выбирать женщину на

ночь без общения со всеми остальными. Так уж получилось, что двумя годами

ранее, воюя с Константинополем, он захватил греческий город, и среди

пленников оказался римский чиновник Генизарий. Аттила, пропускавший через

себя все донесения многочисленных шпионов, узнал, что в Риме Генизарий

заведовал дворцом императора, где, благодаря ему, каждый знал свое место.

Ему-то и вверил Аттила руководство Двором королевских жен, с тем, чтобы

царящий там хаос уступил место образцовому порядку.

Аттила чувствовал, что десятки горящих глаз наблюдают за ним в

щелочки между занавеской и краем окна. Ему это льстило и он инстинктивно

расправил и без того широкие плечи и выгнул грудь колесом. А вот огорчило

его другое: он увидел, что одна из жен посмела открыто нарушить заведенный

ритуал. Стоя у дальней ограды примыкающему к домику маленького двора,

одетая в красное платье, она пристально смотрела на своего повелителя.

Красивые глаза и пухлое тело женщины не смягчили неудовольствия

Аттилы. Он порылся в памяти и не без труда вспомнил ее имя.

- Это Аттамина, не так ли?

Гизо кивнул.

- Она самая, Аттамина, и, если позволишь высказать мое мнение, одна

из лучших твоих жен.

- Кого интересует твое мнение, особенно в этом вопросе?

Нисколько не смутившись, Гизо продолжил.

- Ты взял ее в одном из городов Моизии, который мы сожгли дотла. Мы

думали, что живых там не осталось, но посланный тобой патруль наткнулся на

эту женщину, роющуюся в головешках в поисках еды. Лицо ее почернело от

сажи, одежда превратилась в лохмотья, но она кусалась и царапалась, как

волчонок, когда ее притащили к тебе, - тут Гизо восхищенно глянул на

Аттилу. - О, Великий Танджо, как тебе удается видеть их насквозь. Ты сказу

сказал: "Будет на что посмотреть, если ее умыть. Приведите женщину ко мне

после того, как она поест и помоется".

- Действительно, там было на что посмотреть, - Аттила подмигнул Гизо.

- Но потом ты не посылал за ней... - Гизо на мгновение запнулся, -

больше трех лет.

К Аттиле начало возвращаться хорошее настроение.

- Жалкий раб! Да какое тебе дело до того, что я делаю со своими

женами? Я не желаю, чтобы ты шпионил за мной! - он посмотрел на непокорную

жену. К его удивлению, она приветственно помахала ему рукой. - Она так и

не научилась повиноваться, - пробурчал Аттила. - И все-таки надо вновь

послать за ней. Я уже стал забывать, какая она была забавная. Ну чистый

волчонок, - нахмурившись, он повернулся к Гизо, дабы показать, что его

дерзость не забыта. - Пойди и предупреди ее, что не след нарушать

установленный порядок.

[Гость Эльтебер]

В большинстве своем домики были крошечные, с комнату, но один

выделялся как размерами, так и колоннами по углам. В нем жила Церка,

многие годы бывшая любимой женой Аттилы, мать его старшего сына, Эллака. В

доме Церки хватало роскошно обставленных комнат. Она стояла выше законов,

предписанных к неукоснительному исполнению другими женами. Она вышла на

крыльцо, чтобы поздороваться с проходящим мимо ее дома мужем.

Молодость Церки осталась позади. В ее волосы густо вплелась седина

(краску, которой пользовались другие женщины, она отвергала), но фигура

сохранила прежнюю стройность. И расшитое золотом алое платье только

подчеркивало ее достоинства. Церка обворожительно улыбнулась.

- В последнее время я так редко вижу тебя, о Великий Танджо, -

проворковала она.

Аттила остановился.

- Разве ты не слышала, что я собираю армию, какой еще не видел мир?

Что я на пороге величайший из войн истории?

Любимая жена улыбнулась.

- Я слушаю все, что говорится о твоих планах. Но, о могущественный

владыка, ты так редко заглядываешь ко мне, когда навещаешь нас. Иногда ты

замечаешь меня и улыбаешься. В другой раз проходишь мимо, словно я и не

существую.

- Голова моя занята другим, - пробормотал Аттила. Чувствовалось, что

ему не по себе. Все знали, что этот суровый и не прощающий ошибок человек

терялся, когда жены начинали о чем-то просить его. А потому всячески

старался избегать подобных разговоров.

Прекрасные серые глаза Церки поймали его взгляд.

- Я должна поговорить с тобой, - в голосе ее слышалась мольба. - Ты

же не забыл наши долгие беседы? Тогда ты интересовался моим мнением и

любил рассказывать о себе. Ты даже признавался, сколь ненавистен тебе этот

римский юноша Аэций и как стесняет тебя его присутствие. Иногда мне

кажется, о великий наш господин, что только со мной ты был так откровенен.

Аттила нетерпеливо повел плечами.

- Ты остановила меня лишь для того, чтобы все это сказать?

- Нет, о великий Танджо. Я хотела поговорить с тобой об Эллаке. Нашем

сыне. Твоем первенце, Аттила. Он тебя боится. Когда он со мной или со

своими сверстниками, он весел и полон жизни. У него такие же задатки

повелителя, как и у его отца. Но, когда он сидит рядом с тобой, он молчит.

Боюсь, тебе он кажется забитым, лишенным мужского характера. На самом деле

это не так. Эллак унаследовал от своего отца самое лучшее.

- Я не нахожу подхода к мальчику, - признал Аттила.

- Может, потому, что ты решил предпочесть ему других сыновей, - лицо

жены, которую Аттила все еще полагал любимой, хотя уже не приглашал в свой

дворец, полыхнуло гневом. - Я слышала такие разговоры.

Тут рассердился и Аттила.

- Кто это говорил? Кто? Ты слушала двух своих братьев? - он тряхнул

головой. - Они вечно всем недовольны. Они думали, что я назначу их

губернаторами провинций. Или отдам под их начало большие отряды. Они

только мутят воду!

- Аттила, мой господин! - вскричала Церка. - Моя семья тут не причем.

Мои братья ничего мне не говорили. Это касается только тебя и меня, - она

схватила его за руку. - У меня есть к тебе просьба, о Аттила. Возьми с

собой своего старшего сына, Эллака, когда выступишь на врага. Он уже не

так мал. И быть рядом с тобой - его право.

Аттила обдумал предложение Церки.

- Я старею, - вздохнул он. - И солдатам пора увидеть моего сына,

скачущего со мной, - он кивнул. - Да, это его право. Он мой первенец. И

единственный по возрасту, кто может пойти со мной на эту войну, - он

мрачно посмотрел на Церку. - Пусть так и будет. Ты довольна?

Его любимая жена просияла.

- Это все, о чем я хотела попросить тебя, о властелин. И вновь

коснулась его руки. - Если только... о мой господин, ты не сочтешь

возможным вернуть мне свое расположение. Я знаю, что прошу слишком

многого, у тебя столько жен. Но я люблю только тебя.

- Угу! - буркнул Аттила и вырвал руку. Он принял решение, более

говорить было не о чем.

Он направился к центральному зданию, внушительных размеров и с

претензиями на красоту: его построил китайский архитектор. Демонстрируя

свое презрение к культуре, главный гунн неоднократно заявлял, что ни в

Константинополе, ни в Риме он не увидит строения, сравнимого с этим

дворцом. Крышу покрывала черепица, стены и пол - мрамор, отчего внутри

всегда царила прохлада.

Генизарий сидел за столом, нервно перебирая листы пергамента. Роста

он был небольшого, а его мертвенно-бледная кожа резко контрастировала с

курчавыми черными волосами и бородой. Компанию ему составляла полная,

привлекательная женщина со светло-серыми глазами и сединой в волосах. То

была Айя, когда-то, давным-давно, любимая жена, а теперь дуэнья,

присматривающая за молодыми. В комнате находилась еще и девушка.

Тоненькая, как былинка, она сидела в углу, наклонив голову, и не подняла

ее при появлении Аттилы.

Генизарий же и Айя распростерлись на полу, повторяя раз за разом: "О,

великий Танджо, мы твои недостойные слуги".

Наверное, впервые столь откровенная покорность вызвала у него

раздражение.

- Встаньте! - приказал он. - Или вы думаете, что мне нравится

созерцать затылки и торчащие к верху задницы моих подданных? Зрелище

малоприятное.

Женщина поднялась первой.

- Было время, великий и непобедимый, когда ты не мог наглядеться на

меня.

Аттила улыбнулся. Вот такой разговор с женами ему нравился.

- Тогда твой зад был не шире двух моих ладоней. А теперь посмотри,

что ты с собой сделала, не зная меры в восточных сладостях и медовых

тортах римлян. Но я все равно рад тебя видеть, Айя. Рад, что ты стоишь

передо мной и смотришь на меня своими зазывными глазами. Нет, я не хочу

менять заведенного порядка, - торопливо добавил он. - Ни слова из

сказанного мною не должно выйти за пределы этой комнаты. Но признаюсь, с

тобой я всегда расслабляюсь, Айя. Ты же знаешь, что ты мне всегда

нравилась?

- О, да, господин. Хотя ты выказывал это не слишком часто.

- Ты удерживала меня дольше других. Сияющими глазами и острым

язычком. Ты знала, как рассмешить меня. И мы с тобой одного племени, дочь

храброго солдата. Если б ты только подарила мне сына!

- Сына я тебе уже не подарю, господин мой, но рассмешить по-прежнему

могу.

Последнюю фразу говорить, пожалуй, не следовало. У Аттилы вновь

испортилось настроение.

- Твое время уже прошло, - тут он обратил внимание на девушку в углу.

- А это еще кто?

- Девушка, которую прислали тебе из Тифлиса. Два года тому назад. Ее

отец - богатый армянский купец и христианин. Она тоже христианка.

Аттила кивнул.

- Теперь я вспоминаю. Симпатичная девушка, но ветер унесет ее, если

мои воины начнут перебрасывать ее с пики на пику. И она не может говорить

на нашем языке. Я видел ее только раз, - он помолчал и добавил уже более

раздраженно. - Да и что можно делать с женой, которая ничего не говорит и

лишь упрекающе смотрит на тебя большущими глазами.

Айя шепотом объяснила ситуацию, хотя предосторожность явно была

излишней: девушка не понимала, о чем шла речь.

- С тех она ни выучила ни слова. Живет сама по себе, ни с кем не

разговаривает. Она очень несчастна, потому что другие начали издеваться

над ней. Прошлым вечером... - Айя замялась, не зная, как отреагирует

Аттила на ее слова, - прошлым вечером она попыталась покончить с собой.

Взяла со стола нож и вонзила себе в бок. Нож вошел неглубоко, потому что

наткнулся на ребро.

Аттила вгляделся в приткнувшуюся в углу девушку. Чувствовалось, что

он не знает, как вести себя в такой ситуации.

- И в чем проявляются эти издевательства?

- Иногда, другие женщины притворяются, что они тоже христианки, и

начинают петь вместе с ней гимны.

Хозяину гарема это не понравилось.

- Одна больная курица может заразить весь курятник, заметил он. - Но

должен признаться тебе, Айя, мне ее жаль. Я помню ее огромные черные

глаза, - тут Аттила кивнул, приняв решение. - Впервые я намерен выгнать

жену. Но за это ее богатенькому папаше придется хорошо мне заплатить. Как

только я получу деньги, она уедет домой. Думаю, их должно хватить на

вооружение сотни всадников. Немедленно начни переговоры, Генизарий.

Последний словно только и ждал, когда же Аттила вспомнит о его

присутствии. Он встал из-за стола, дрожа как осиновый лист. Взгляд Аттилы

задержался на высоких стопках листов пергамента.

- Жалкий недоносок! - взревел Аттила. - Опять ты со своими бумагами.

Имена, имена, имена! Сплетни насчет моих жен и грязные намеки! Ты-таки

сведешь меня с ума.

Генизарий от страха потерял дар речи, но Айя пришла ему на помощь.

- У тебя шестьдесят жен! - воскликнула она. - И ты хочешь быть в

курсе всего, что происходит. Поэтому, о владыка всех миров, и появляются

бесконечные листы с именами, намеками и обвинениями, - она шагнула к нему,

уперлась руками в необъятные бедра. - Я говорила это раньше и повторю

теперь. У тебя слишком много жен. Избавься от большинства из них. Оставь,

скажем, двадцать. Ни одному мужчине не нужно столько жен.

- Из-за того, что я отсылаю одну, ты сделала вывод, что мне хватит

нескольких, как какому-то кузнецу или писарю? - Аттила не на шутку

рассердился. И сверлил взглядом когда-то любимую жену. - Думай, о чем

говоришь, а не то я избавлюсь от тебя. Похоже, ты не помнишь добра. Быть

добрым с женами - себе дороже, - лицо его почернело. - Разве ты до сих пор

не уяснила, Айя, что я никогда не расстаюсь с тем, что принадлежит мне?

Будь то пядь земли или золотая монета, - он повернулся к Генизарию и

рявкнул. - Мне сегодня не до тебя. Убирай свои бумажки, жалкий уродец. Я

хочу одного: жену, которая тихо посидит рядом и разделит со мной чашу

вина. Кого ты можешь мне предложить?

Ответила ему Айя.

- У нас для тебя сюрприз.

Она подошла к двери, ведущей в одну из комнат и тихонько стукнула по

гонгу, взятому во дворце китайского принца. Быстро проинструктировала

появившегося слугу и повернулась к Аттиле.

- Девушка прибыла этим утром, о владыка земли и небес. С пленниками с

севера.

Аттила подозрительно посмотрел на Айю.

- Она молода? Она развлечет меня? У нее золотистые волосы или такие

же, что у этого черного паука, - пренебрежительный кивок в сторону

Генизария.

- Ты все увидишь сам.

Девушка в углу так и сидела согнувшись.

- Выведите ее до прихода другой, - тихонько попросил Аттила. - И

постарайтесь объяснить, если сможете, что я отсылаю ее домой.

Девушка, которую привели несколько минут спустя, оправдала все его

ожидания. Молодая, голубоглазая, она, несомненно, любила посмеяться, хотя

в последнее время поводов для веселья не было. А волосы ее цветом

напоминали нарциссы, согретые весенним солнцем. Одета она была в зеленое

платье, отделанное желтым, под цвет ее волос. Сшитое из превосходного

восточного шелка, при ходьбе оно приятно шуршало.

- Платье она привезла с собой, - поспешно пояснила Айя, неправильно

истолковав выражение лица Аттилы. Но тот думал не о цене платья. Его

поразила красота незнакомки.

- Она говорит на нашем языке? - шепотом осведомился он.

- Немного. Понимает, если четко выговаривать каждый звук. Отвечает с

трудом. Словарный запас у нее невелик.

Не теряя времени, Аттила взял пленницу за руку и отвел в уголок.

Понизил голос.

- Как тебя зовут?

- Сванхильда, о король.

- Красивое имя. Достойное тебя. Ты без труда понимаешь меня?

- О, да, король.

- Хорошо, что ты говоришь на нашем языке, дитя мое. Мы поладим. Кому

нужна жена, которая не понимает, что твоих слов, ничего не отвечает и

только сидит да смотрит на тебя.

Сванхильда замялась.

- Но я знаю лишь несколько слов. Этого мало.

Ему понравился и акцент, с которым она говорила на языке гуннов.

Очень хотелось погладить ее по розовой щечке.

- Чувствую, ты с каждым днем все больше будешь мне нравиться, - он

попытался улыбнуться. Во всяком случае, глазки его блеснули, а губы

изогнулись серпом под маленьким носом. - Ты меня боишься?

- Да, - ответила девушка. - Очень боюсь.

- Это хорошо. Жена, если она хочет стать хорошей женой, должна

бояться мужа, - какая же она очаровательная, какая стройная, хрупкая!

Аттила коснулся ладонями ее щек. Повернулся к Айе и Генизарию. - Я женюсь

на ней тотчас же. Займись подготовкой свадебной церемонии, Генизарий, -

Аттила отступил на шаг и обозрел новую жемчужину своего гарема. Да, этот

день порадовал его приятным сюрпризом. - Я очень доволен. Я так доволен,

что хочу подумать о свадебном подарке для моей новой жены.

Но сюрпризы на том не кончились. И следующая фраза невесты,

произнесенная тихим голосом, то есть предназначавшаяся только для ушей

Аттилы, пренеприятно удивила его.

- Разве тебе не сказали, что я дочь Аталариха, короля Южной Тюрингии?

Аталарих из Тюрингии! Один из десяти, кого он приговорил к смерти час

тому назад?

- О властелин мира! - взмолилась девушка. - Если ты хочешь, чтобы я

стала твоей женой, я согласна. Я буду хорошей женой. Но, если я поняла

правильно, ты что-то сказал о подарке для меня. Пожалуйста, о Аттила,

подари мне свободу моего отца! Он хороший король, храбрый король, а мне он

добрейший и заботливейший отец. Подданные его в печали из-за того, что он

в тюрьме. А у меня просто разрывается сердце.

Аттила грубо схватил ее за руку и вывел в соседнюю комнату.

- Оставайся здесь, - бросил он, а сам вернулся к Айе и Генизарию.

- Почему вы не сказали мне, что она дочь одного из пленников?

- Я думала, тебе это известно, - ответила Айя.

- Я понятия не имел, что вместе с Аталарихом доставили членов его

семьи.

- Командир отряда, посланного тобой за Аталарихом, решил, что она

тебе понравится. Потому ее и прихватили.

На лице Аттилы отразилось раздражение.

- Девушка знает, что ее отца ждет смерть?

Айя покачала головой.

- Она, конечно, опасается самого худшего, но ей ничего не известно о

готовящейся казни.

Аттила заговорил размеренно, словно размышляя вслух.

- Девушка прекрасна. В ней есть все, что должно быть в жене. Я

уверен, что полюбил бы ее больше других жен. Но не след менять принятое

решение из-за... семейных соображений. Я не могу пощадить Аталариха и

казнить остальных.

- Я могу поговорить с ней, - предложила Айя.

- Нет. Толку в этом не будет. Я поговорю с ней сам, - Аттила

посмотрел на женщину, которая была первой из его любимых жен. В его

взгляде читалось недоумение. - Ну почему самая желанная женщина должна

оказаться дочерью предателя!

- На свете есть и другие красавицы, - напомнила ему Айя.

Аттила аж взвился.

- Я возжелал эту как никакую другую.

Он прошел в маленькую комнату. Сидевшая Сванхильда тут же вскочила,

побледнев как полотно.

- Мой маленький золотой цветочек! Я хочу, чтобы ты знала, что я уже

тебя люблю. Но должен сказать тебе и другое. Твой отец и еще девять

правителей не выполнили мой приказ поставить требуемое число людей и

припасов. Что мне оставалось делать? Я не могу допустить неповиновения в

моих владениях. Дитя мое, все десять должны умереть.

- Нет, нет! - глаза девушки наполнил ужас. - Это невозможно. Великий

Аттила, ты пугаешь меня. Ты сам сказал, что жены должны тебя бояться.

- Будь это в моей власти, я бы облегчил твою боль, пощадив твоего

отца, хотя он и предатель. Но решение уже принято. Я не могу позволить

личным чувствам вмешиваться в дела государства, - он взял ее за руки. -

Послушай меня. Ты еще ребенок. Ты переживешь то, что сейчас кажется тебе

трагедией. Возможно, со временем даже о ней забудешь. Все люди должны

умереть, раньше или позже, даже короли, даже Аттила, величайших из них. Ты

меня слушаешь? - он тряхнул Сванхильду. - Слушай внимательно. Я с первого

взгляда понял, что ты будешь мне настоящей женой, которая будет стоять

рядом со мной и сидеть около моего трона, которая разделит славу моих

грядущих побед. Ни одна женщина не получала такого шанса, какой предлагаю

тебе я. Ты станешь у меня, моя славная Сванхильда, королевой всего мира!

Девушка упала на колени.

- Я готова стать твоей рабыней, если ты помилуешь моего отца. Моего

доброго, великодушного, любимого отца! Если ты убьешь его, я умру от горя.

Если ты должен кого-то убить, убей меня. Пусть это будет уроком тем

правителям, у которых есть дочери.

Аттила покачал головой.

- Я не могу изменить принятого решения.

- Тогда позволь мне умереть вместе с ним! - девушка забилась в

истерике, вырываясь из рук Аттилы. - Если мой отец должен умереть, я тоже

не хочу жить. О, великий Аттила, поверь, он всегда был верен тебе, но не

мог не думать о благосостоянии своих подданных. Пообещай мне, что еще раз

подумаешь, стоит ли столь сурово наказывать моего отца.

Аттила не привык к тому, что кто-либо обсуждал его решения.

- Подумать придется тебе, - бросил он. - Я знаком с тобой лишь

несколько минут, но уже предложил тебе земное королевство. Я привык

отдавать приказы, а не объяснять, ради чего они отданы. Больше говорить не

о чем. Если излишняя сентиментальность не позволяет тебе принять мое

предложение, значит, ты не та женщина, которую я хочу видеть рядом с

собой.

[Гость Эльтебер]

Сложности личной жизни не отвлекли Аттилу от повседневной работы.

Покинув Двор королевских жен, он, как обычно, отправился к городским

воротам, вершить суд, выслушивая жалобы и решая споры. В решениях своих он

руководствовался справедливостью и здравым смыслом. Собственная

полураздетость нисколько не смущала его. Отпустив последнего просителя,

Аттила вернулся в обеденный зал, где в уединении откушал холодного мяса и

фиников. После чего спустился вниз, на военный совет.

Его высшие командиры сидели за длинным столом. Как и он, обнаженные

выше пояса, но все в высоких кожаных сапогах, обильно смазанных маслом,

отчего от них ужасно воняло. Они привыкли сидеть в седле или на корточках,

отчего пребывание за столом доставляло им массу неудобств. У некоторых

ноги не доставали до пола, и они болтали ими в воздухе, словно малый дети.

Послушав несколько минут жаркую дискуссию о перемещении армий с

востока через горную страну, именуемую Дакия, что лежала на севере

Восточной Римской империи, Аттила пришел к выводу, что вонь сапог - лишь

одна, и не самая главная из неприятных черт его военноначальников. Он

резко встал.

- Сколько можно слушать эти глупости? - разом оборвал он

разгоревшийся спор. - То, о чем вы говорите, вызовет хаос в моих

владениях. Вы хотите, чтобы все армии прошли через Дакию, наступая друг

другу на пятки. Они сожрут все вокруг, как стая голодной саранчи. Они

начнут останавливаться и сражаться друг с другом. Я собираю армии не для

того, чтобы они сталкивались на дорожных перекрестках. Им предстоит борьба

с общим врагом, - глаза Аттилы пробежались по лицам сидящих за столом. Он

просто кипел от гнева. - Войну выигрывает армия, наиболее подготовленная

ко дню решающего сражения. Вы же готовы потерять сотни и тысячи солдат на

горных дорогах. На сегодня достаточно. Я надеялся, что эти вопросы удастся

решить без помощи Всегда-одетого, который занят сейчас другими делами. Но

я вижу, что только он сможет распутать завязанные вами узлы.

Выражения лиц военноначальников ясно показывали, что едва ли кто из

них испытывал добрые чувства к любимому помощнику Аттилы, прозванному

Всегда-одетый. Да и взгляды, которыми обменялись многие, были куда

красноречивее слов.

Аттила же плевать хотел на чувства своих командиров. Взмахом руки он

распустил совет, и один за другим они покинули залу. Аттила остался за

столом в глубокой задумчивости. И прошло немало времени, прежде чем он

почувствовал чье-то присутствие. Повернулся и увидел стоящего в дверях

Гизо. Нахмурился.

- Когда ты пришел?

- Полчаса тому назад. Я не решался нарушить ход мыслей великого

гунна.

Мужчина, мановение руки которого стирало с лица земли целые

государства, пренебрежительно хмыкнул.

- Почему ты думаешь, что мне надо лгать? Ты здесь не больше двух

минут. Совещание только что окончилось.

Гизо всплеснул руками.

- Ты владыка жизни и смерти и не можешь ошибаться. Из этого следует,

что я не мог сказать правду, а потому посмел солгать тебе.

- Что привело тебя?

Гизо не замедлил с ответом, хотя и чувствовал, что его господин не в

духе.

- Я знал, что нужен тебе. Эти доблестные воины ушли полчаса тому

назад, прости меня, о Великий Танджо, с их ухода прошло лишь две минуты, с

красными от унижения лицами. Из этого следует, что услышали они, пусть и

не лицеприятную, но правду. Вот я и заключил, что труды их не принесли

результата, и ты хотел бы вызвать молодого иллирийца, Николана

Ильдербурфа, которого все зовут Тогалатий или Всегда-одетый. Я пришел

доложить, что Всегда-одетый должен вернуться этим вечером. Он никогда не

опаздывает, и можно не сомневаться, что он будет здесь через несколько

часов.

- Ему придется работать всю ночь, чтобы разрешить этот ребус и

подготовить соответствующие приказы.

На мгновение создалось ощущение, что Аттила вновь впадет в глубокое

раздумье, но он тряхнул головой, встал и раз, другой прошелся вдоль стола

на кривых ногах, прежде чем остановиться перед своим слугой.

- Я принял решение, - глаза его торжествующе сверкнули.

- Я это чувствовал, - Гизо удовлетворенно кивнул. - Относительно

десяти пленников.

Обычно Аттила обходился минимумом слов. Но обладал даром красноречия,

нисходившим на него, когда возникала необходимость. В такие моменты, пусть

и очень нечастые, лицо его вспыхивало, жесты становились величественными,

слова - убедительными. Так произошло и на совете вождей гуннов, когда он

появился с найденным мечом Марса и потребовал от них клятву верности.

- Я принял решение, - повторил Аттила, поднял руку. - Умрут только

двое из пленников. Кто это будет, решит жребий. Без моего участия. Казнь

пройдет, как я и говорил. С одним дополнением. Когда головы тех, кому не

повезло, упадут в корзину, людям будет зачитано послание от... божества,

которое правит большей частью мира (Аттила имел в виду самого себя).

Противоречивого человека, который подвергает мечу и огню целые города,

разоряет страны, но делает это из государственной необходимости, а не

личной жестокости. И вот теперь люди увидят новую черту его характера, о

существовании которой даже не подозревали. Великодушие. Послание известит

о помиловании оставшихся. Столь неожиданное милосердие потрясет всех. Эти

восемь будут испытывать чувство безмерной благодарности. Собравшаяся толпа

заревет от восторга. Они даже забудут, что им не дали посмотреть еще на

восемь казней.

Энтузиазм Аттилы захватил и Гизо.

- Великий Танджо! - воскликнул он. - Это потрясающе. Такими деяниями

великий правитель укрепляет верность своих подданных. Вся империя будет

превозносить тебя.

Аттила кивнул.

- Но они поймут, что мое великодушие не есть поощрение дальнейшего

неповиновения.

- Урок будет столь же поучительным, что и десять отрубленных голов, -

Гизо помолчал, прежде чем продолжить. - Разумеется, в коробку, из которой

будут тянуть жребий, положат девять листков с именами.

Аттила, вновь возобновивший хождение вдоль стола, резко остановился,

посмотрел на слугу.

- Что ты хочешь этим сказать?

Резкость тона заставила Гизо помедлить с ответом.

- О, король, я подумал, что нет нужды идти на риск. Вдруг слепой

жребий назовет среди двух несчастных и отца прекрасной Сванхильды?

- Ты думаешь, я способен на обман?

- Какой же это обман, великий король. Эта очаровательная женщина

женщина обожает своего отца. Благодаря тебе ей не придется оплакивать ее,

ничего больше.

Странное изменение произошло с правителем гуннов. Мистический огонь

зажегся в его глазах.

- Гизо, ты был со мной, когда я принес на курултай моих вождей меч,

дарованный мне богами, меч Марса. Он мог быть найденлишь в степях, где

паслись табуны гуннов? Теперь он принадлежал мне, что означало лишь одно:

бог войны коснулся моего плеча. Я и только я должен был с этого момента

править гуннами и более не делить власть с моим братом Бледой. Ты, как и

я, знаешь, что в тот миг моя судьба висела на волоске. Вдруг они бы не

поверили в божественное происхождение меча? Тогда умер бы я, а не Бледа, и

мир не дождался бы появления великой империи. В тот день я пошел на риск.

И сейчас готов положиться на волю жребия.

Гизо, конечно, знал, откуда в действительности взялся меч Марса. Но

не счел возможным противоречить своему господину.

- Да, великий владыка! Ты всегда прислушивался к голосам, которые

шепчут лишь в твое ухо и никому более.

- Так как ты мог тогда подумать, что сегодня я решусь на обман? -

воспросил Аттила. - Слишком многое поставлено на карту. Это ослепительное

дитя, страсть к которому удивляет меня самого, станет моей женой, если ее

отец останется жив. Если же жребий укажет на него, - вновь глаза Аттилы

полыхнули мистическим огнем, - тогда я пойму, что ей не суждено стоять

рядом со мной и править миром, который покорят мои армии, - он встретился

взглядом с Гизо. - В государственных делах я могу лгать и обманывать, дабы

достичь поставленной цели. Тут дело другое. Я должен помнить о движущих

мною высших силах. Не разгневаются ли они, если я возьму это решение на

себя? Нет уж, пусть оно остается за ними.

- Но ведь так легко, господи мой, достигнуть нужного результата, - не

унимался Гизо. - Ты жаждешь принцессу. Так позаботимся о том, чтобы она

стала твоей.

Аттила покачал головой.

- Я тебе все сказал. Более не докучай мне, Гизо. Да и мои шансы

велики. Пять к одному, - он указал на лежащие на столе бумаги. - Возможно,

я буду занят, когда прибудет Всегда-одетый. От новобрачной не так-то легко

оторваться. Встреть его и препроводи сюда. Скажи ему, что мои

военноначальники не смогли найти способ перебросить армии с востока. Он

поймет, чего я от него жду. А сейчас пошли ко мне Онегезия.

Когда Аттила поделился с Онегезием новым планом, тот также предложил

опустить в ящик листки с девятью именами. Вновь императору пришлось

объяснять, что он не волен вмешиваться в действия высших сил. Но Онегезий

подумал, что он лучше знает, чего хочет Аттила. "В ящике будут листки с

девятью именами, - сказал он себе. - Я не хочу, чтобы вина пала на меня,

если Аттиле не повезет со жребием".

[Гость Эльтебер]

3

Лагерь Аттилы, как он называл свою столицу, лежал на равнине между

Дунаем и Тисой, вдали и от воды, и от гор. На то были две главные причины.

Гунны лучше всего сражались конными, а потому открытые пространства

позволяли с наибольшим эффектом использовать ударную мощь их конницы. Этот

довод с лихвой перекрывал все остальные, так что летом раскаленные лучи

солнца немилосердно жгли торопливо построенный город, в котором не было ни

единого деревца, а зимой холодные ветры тоскливо завывали у его деревянных

стен.

Вторая состояла в том, что эта земля называлась Великим маршем и

населяли ее маркоманни, смелый народ, так и не покоренный римлянами. И

вождь, готовивший атаку на город на Тибре, не мог выбрать лучшего места

для своей штаб-квартиры, чем равнина, не знавшая тяжелой поступи римских

легионов.

Хотя армии, собираемые Аттилой, находились в палаточных городках к

западу и вдоль реки, неизбежность войны превратила лагерь в бурлящий

город. Жены императора, выглядывающие из-за стен, видели тысячи

наводняющих улицы солдат. Тут были золотоволосые богатыри с севера, один

вид которых заставлял учащенно биться сердца черноглазых женщин, делящих

одного мужа на всех, конные гунны, маленькие темнокожие мужчины с востока

в белых бурнусах, бьющихся о голые ноги, с правой рукой, всегда лежащей на

рукояти изогнутого клинка. Тысячеголовые табуны лошадей паслись вокруг

города. И его жителям часто казалось, что Аттила и его военноначальники

больше думают о кормах для лошадей, чем о припасах для них. Но никто не

жаловался. Все понимали, что скоро каждому из них достанется жирный кусок

от брошенного на разграбление мира. "Женщина, - говорили многим мужья, -

скоро ты будешь спать со мной в кровати, на которой возлежал пьяный

римский император". Они говорили и драгоценностях и дорогих тканях,

которые достанутся им, о золотых чашах, из которых они будут пить

выдержанные вина, о рабах, которые будут повиноваться мановению их пальца.

"Скоро, - похвалился как-то Онегезий, - прислуживать мне будет римский

сенатор. И я не пожалею кнута для его жирной, белокожей задницы".

Во второй половине того самого дня, когда Аттила приговорил к смерти

десять непокорных правителей и влюбился в дочь одного из них, у въездных

ворот трижды пропела труба. Мужчины и женщины, позабыв обо всем, с

радостными криками бросились к воротам. Они знали, что их там ждет: в

город прибыл караван Микки Мидеского.

Микка был загадкой для всех, даже для Аттилы и Онегезия, которые

давно пытались вызнать правду о его происхождении. Старый, высокий, с

серебряной бородой, гордым взглядом, Микка обладал энциклопедическими

познаниями. Он всегда улыбался и щедро раздавал подарки. Во всем известном

мире люди хорошо отзывались о Микке и с распростертыми объятьями встречали

его караваны. А по окончании торгового дня усаживались кругами вокруг него

и слушали длинные истории, которые он так любил рассказывать. Как

рассказчику Микке не было равных. С первого до последнего слова люди

слушали его, затаив дыхание.

Торговля шла у него более чем успешно, и многие полагали, что он

безмерно богат. Караван состоял из двух десятков навьюченных лошадей и

полдюжины четырехколесных фургонов, расписанных яркими цветами. Микка

продавал драгоценности, ткани, шелка с Востока, разнообразное оружие,

лекарства и волшебные снадобья, сладости и сушеные фрукты. Он объездил

весь мир. Его видели в Константинополе и Риме, в Антиохии, Алеппо,

Иерусалиме, в Галлии и Испании. Трижды в год он наведывался в столицу

Аттилы, точно в назначенный срок, ни раньше и не позже. Ходили слухи, что

ему принадлежат караваны, курсирующие на Дальний Восток и обратно, а также

торговые лавки во всех крупных городах.

Караван не вошел в ворота, за которыми находились владения Генизария,

но расположился неподалеку от них. Фургоны выстроились полукругом. Из

щитов и стоек тут же соорудили длинные столы. На них вывалили привезенный

товар. Вновь пропела труба, и народ хлынул сквозь ворота.

Гунны уже не пасли свои стада и табуны. Они обрели власть и

могущество. Но сердцем остались кочевниками. Они были несведущи в ремеслах

и ничего не умели делать руками. Кое-как пошитая одежда из шкур животных

более не устраивала их, им хотелось одеваться в парчу, шелк, бархат. Все

это они могли только купить, а потому приход каравана Микки играл важную

роль в их жизни. Они осадили столы, яростно торгуясь с помощниками Микки.

Сам же Микка устроил представление для детей. Когда они собрались

вокруг него, он поднял руки, показывая, что они пусты. Затем в одной из

них внезапно появился кусок эластичной кожи. Микка надувал его до тех пор,

пока он не превратился в голову Билбила, бога Зла, с длинным носом и

раздвоенным хвостом. Завязав шарик, Микка подбросил его над головами

детей. За первым шариком последовал второй, третий, четвертый... И дети

разбежались за ними с криками: "Билбил, спускайся! Дай мне подержаться за

твой длинный нос!"

Горожане с интересом наблюдали за фокусами Микки. Появились головы и

над забором Двора королевских жен. Милашки Аттилы знали, что Микка придет

к ним лишь после того, как облегчит кошельки остальных горожан. Двор

королевских жен никогда не приносил прибыли. Аттила держал их в строгости,

так что купить они могли какие-то мелочи да и то за собственные деньги.

Дворец Аттилы, отгороженный от города высокой деревянный стеной, не

поражал размерами. Над воротами развевались знамена покоренных гуннами

государств, а над ними гордо реял королевский штандарт Аттилы, с

изображение Серого Турула. Все материалы для строительства дворца были

доставлены издалека. Большую его часть занимал обеденный зал, в котором

Великий Танджо трапезничал со своими приближенными. В конце зала

находилось возвышение, отделенное от зала тяжелыми занавесками. Там Аттила

спал на огромной квадратной кровати, захваченной его дядей Ругиласом в

каком-то византийском городе и привезенной сюда на повозке, запряженной

шестью лошадьми. Под возвышением размещалось несколько небольших комнат, в

одной из которых великий правитель занимался делами своей необъятной

империи.

В ней он и сидел за мраморным столиком, в свое время украшавшим

какой-нибудь греческий дворец, погруженный в раздумья. Увидев вошедшего

Гизо, Аттила недовольно нахмурился.

- Он пришел, - объявил слуга. - Стоит и смотрит на кровать. Наверное,

гадает, спят ли в ней все жены одновременно.

- О ком ты?

- О ком я? Естественно, об этом сладкоголосом старикашке. Ястребе,

рядящемся в тогу голубя. О Микке Медеском.

- Пригласи его сюда, - пробурчал Аттила, не поднимая глаз.

- С ним еще один человек. Я вижу его впервые. Он хочет увидеть тебя

первым.

- Пусть будет так.

Но Гизо и не думал уходить.

- Женщину в шлеме не примешь за солдата. Этот носит цвета слуги

Микки, но сразу видно, что к каравану он не имеет ни малейшего отношения.

Так кто он? Чего он хочет?

- Приведи его, и я все выясню сам, - резко бросил Аттила.

Гизо привел невысокого мужчину в тунике из грубой ткани с широкими

красными лентами по шее и подолу. Действительно, он ничем не напоминал

широкоплечих здоровяков с могучими руками, работавшими на Микку. Скорее он

напоминал чиновника государственного управления, не поднимающего ничего

тяжелее стилоса. Да и держался он с достоинством.

- Меня зовут Гиацинтий, о великий и всемогущий Аттила. - Я - слуга, и

доверенный слуга, иначе меня не послали бы с этой миссией, принцессы

Гонории.

Аттила вскинул голову и пристально посмотрел на визитера.

- Принцессы Гонории? Сестры моего царственного брата императора Рима?

- Да, о Великий. Я привез от нее письмо, - Гиацинтий извлек письмо из

потайного кармана в поясе. Положил его и золотое кольцо на стол перед

владыкой гуннов. - Это кольцо моей госпожи, принцессы. Свидетельство ее

уважения к вашему величеству и доказательство того, что письмо от нее.

Аттила взял со стола тоненькое колечко с императорским гербом,

пристально оглядел его. Кивнул, показывая, что не сомневается в

подлинности письма. Почему принцесса Гонория пишет ему, подумал он. Хочет

убедить отказаться от намеченного похода на Римскую империю? Он попытался

вспомнить историю, которую рассказывали о принцессе Гонории несколько лет

тому назад, но без особого успеха.

- Если Великий не читает по-латыни... - начал посыльный.

- Не читаю! - резкость тона показывала, что Аттила полагал ниже

своего достоинства изучать язык Рима.

- Тогда, о король королей, позволь мне прочесть письмо. Оно строго

конфиденциально. Как, несомненно, известно, владыке, принцессу, мою

госпожу, последние годы держат в заточении из-за ее деяний, которые мать и

брат, августейший император сочли за оскорбление.

И тут Аттила вспомнил, что это было за деяние. Принцесса допустила

серьезный просчет. Взяла в любовники домашнего слугу. Звали его Евгений и

он, разумеется, не годился в любовники сестре божественного императора.

Бедолагу без лишних слов обезглавили, и более никто ничего не слышал о

принцессе. Разве что говорили, что ее держат под строгим надзором. Так что

интерес Аттилы к письма разом возрос.

Гиацинтий начал читать. Гонория соглашалась выйти замуж за Аттилу при

условии, что он вызволит ее из заточения и вернет ей все поместья и

почести, которых ее лишили. Закончив короткое письмо, посыльный добавил,

что за его госпожой постоянно следят и ей не без труда удалось вынести

письмо из дворца. А затем он, Гиацинтий, скрылся под личиной торговца в

караване Микки, чтобы доставить письмо великому правителю, которому оно

предназначалось. И он будет очень признателен владыке, если более никто не

увидит письма.

- Меня ждет смерть, о король королей, если станет известно о моей

роли в передаче письма, - Гиацинтий поник головой. - Но ради моей госпожи

я готов на все.

Аттила тем временем вспомнил и другие подробности. По его мнению,

Гонория была шлюхой, пусть и королевской крови. Молодая, прекрасная, она

не сдерживала своих страстей... Когда его армии захватят Рим, сказал он

себе, ему уже не потребуется ее согласие. Он возьмет ее в жены, если будет

на то его желание. А скорее всего, отдаст Гонорию одному из своих

военноначальников, поскольку женщины ее возраста его уже не волновали. И в

то же время он не мог не гордиться тем, что римская принцесса сама

предлагала ему брачный союз.

Дабы не выдать охвативших его эмоций, Аттила ответил коротко, ледяным

тоном. Предложение принцессы будет рассмотрено, он найдет способ довести

до нее свой ответ.

[Гость Эльтебер]

Произнося эти слова, Аттила не отрывал взора от лежащих на столе

редких и дорогих предметов. То были трофеи прошлых набегов. Их можно было

найти в самом захудалом доме столицы. Выбрав перстень с прекрасным опалом,

все его существо восстало против подобной расточительности, Аттила

протянул его Гиацинтию. То была награда за риск. А затем взмахом руки

отпустил посыльного.

Как только за Гиацинтием закрылась дверь, Аттила забарабанил по

китайскому гонгу, вызывая Гизо. Слуга вошел, замер у порога.

- У тебя лисий слух. Что ты слышал о принцессе Гонории? - спросил

Аттила.

Гизо затворил за собой дверь.

- Сладострастной Гонории. Она ни в чем не знала меры, - он помолчал,

усмехнулся. - Ее не могли не посадить под замок. Теперь о ней ничего не

слышно. Считанным людям известно, где она находится.

Аттила нахмурился. Он надеялся услышать более подробный ответ.

- Я знаю, где она находится!

- Ясно! Значит, этот малахольный явился к тебе по ее просьбе, - Гизо

махнул рукой. - Только зря он превозносил ее добродетельность. Принцесса -

открытая дверь, куда может постучать и войти каждый.

- Болван! - взорвался император гуннов. - Пошли сюда Микку. И не

попадайся мне на глаза, чтобы у меня не возникло искушения укоротить тебя

на голову.

- Я и есть болван, - весело согласился Гизо.

Микка вошел в залу и остановился перед правителем гуннов, склонив

голову и не отрывая глаз от пола.

- О великий Аттила, рожденный на небесах и на земле, признанный

солнцем и луной, я твой покорный слуга.

- Рассказывай, - приказал Аттила.

И Микка заговорил, показывая, что караван и торговля не более чем

прикрытие его истинного занятия. Микка был шпионом, несомненно, хорошо

оплачиваемым шпионом человека, вознамеревшегося в скором времени опустить

свой тяжелый сапог на шею цивилизации.

- Мир дрожит, о великий Танджо. В Константинополе, Равенне, Риме

знают, что скоро ты нанесешь удар. Но на кого он падет? Вот о чем гадает

весь мир. Разговоры только об этом. Большинство сходится в том, что ты

навалишься на Рим. Город замер в страхе. Римский епископ, которому я

продал много странных товаров, странных в том, что они могли потребоваться

священослужителю, ничего не купил у меня, когда мы виделись с ним две

недели тому назад. Его лицо посерело, руки тряслись. Он сказал: "Мне

ничего не нужно, потому что скоро я погибну в пламени, что уничтожит Рим".

Аттиле понравились эти слова. Ему льстило, что в далеком Риме его

боятся далеко не последние там люди. Но сейчас мысли Аттилы занимало

другое.

- Что ты можешь сказать мне о принцессе Гонории?

Глаза Микки сузились. Он понял, что его приглашают пройтись по

тонкому льду. Что хотел услышать от него этот гунн?

- Гиацинтий оказался достаточно хитер, чтобы не выдать мне своих

секретов, о владыка Земли, - осторожно ответил он. - Мне лишь известно,

что он хотел поговорить с тобой о принцессе. Возможно, я мог бы что-нибудь

добавить к его словам, если б знал суть его миссии, - он замолчал, но

Аттила не промолвил ни слова. - Я могу сказать лишь одно: она сейчас

где-то в горах между Римом и Равенной. При ней много челяди, так что она

ни в чем не знает недостатка. Но ей запрещено покидать мраморные стены ее

дворца.

- Что ты о ней думаешь?

Микка ответил без малейшей запинки.

- Она мудра и благоразумна. Если ей удастся взять вверх над

императором, что вполне вероятно, она подчинит Рим своей воле.

- А как она выглядит?

Микка задумался.

- Дело в том, что я не видел принцессу уже четыре года. Трудно

сказать, как изменится женщина за такой срок. Когда же мы виделись

последний раз она была... как бы это сказать, обворожительна. Настоящая

королева, и в то же время очень женственная и соблазнительная. Мужчины не

могли оторвать от нее глаз.

- Все это пустые слова, - бросил Аттила. - Королев и принцесс всегда

превозносят до небес. Тебе говорят, что она прекрасна, а при встрече

выясняется, что у нее мутные глаза и прыщавая кожа. Тебе говорят, что у

нее потрясающая фигура, а ты видишь слоновьи бедра. Царственное величие

ослепляет мужчин, так что говори мне правду.

Микка кивнул.

- Когда я последний раз видел ее, она была красавицей, о

божественный. Какова она сейчас? Я не знаю.

- Она темная или светлая?

- Темная, о великий король. Глаза ее, что два озера под луной.

Роскошные черные волосы. Да, о могучий, о такой женщине можно только

мечтать.

- А что за скандальные истории рассказывали о ней?

Микке вспомнилось, о чем шептались мужчины, лежа на скамьях в римских

банях. Но он уже понял, что именно хотел услышать от него Аттила. А потому

не стал упоминать о них.

- Если кто и говорил нечто подобное, то не в моем присутствии.

- А что говорили о ней?

- Да много всего. Но, великий Танджо, женщина, раз споткнувшаяся,

всегда становится жертвой сплетен. Люди утверждают то, во что хотят

верить.

- Эта правда, - кивнул Аттила. - Нельзя слушать дураков.

Гунн задумался. Он не верил этому высокому старику, что, согнувшись

стоял перед ним. Микка ничего не говорил просто так. Однако, Аттила

услышал от него то, что и хотел.

- Перейдем к более важным делам. Как поживает Аэций?

Аттила спрашивал о диктаторе Рима. Мальчиком Аэций был послан

заложником ко двору Ругиласа. С Аттилой они были одногодками. Вместе

скакали верхом, боролись друг с другом, участвовали во всех состязаниях.

Легконогий, гибкий Аэций во всем брал вверх над ширококостным,

тяжеловесным гунном, за исключением силовых единоборств. Аэций прекрасно

декламировал стихи, пел, играл на лютне.

Последний вопрос Аттила задал бесстрастным тоном. Он не хотел, чтобы

кто-либо знал о тех чувствах, что вызывал у него человек, правящий Римом.

Во всем мире верили, что он и Аэций - близкие друзья. Но Микка, доверявший

только собственному мнению, придерживался иной точки зрения. Он знал, что

Аттила ненавидит Аэция, ненавидит с той первой встречи при дворе Ругиласа.

Но отвечая, Микка ничем не показал, что ему известно истинное

отношение Аттилы к римлянину.

- Император Валентиниан с каждым днем все более тяготится тем, что

должен подчиняться воле генерала. Мать императора ненавидит его за то, что

в борьбе за власть он убил ее фаворита. Однако положение Аэция крепко, и

причина тому - ты, о рожденный небом.

Аттила кивнул.

- Естественно. У них нет лучшего полководца, а потому он им необходим

в том случае, если я пойду на Рим. Но вот что я тебе скажу, Микка

Медеский. Не стоит им так полагаться на военный гений Аэция. Он не Сципион

Африканский и не Цезарь. Он даже не Помпей.

- Скоро тебе представится возможность самому оценить, каков он

теперь. Он собирается приехать к тебе?

Это известие застало Аттилу врасплох. Он наклонился вперед, вгляделся

в купца.

- Приехать сюда?

- Да, о король королей.

Аттила помолчал.

- Это странно. Разве он не понимает, что здесь я волен делать с ним

все, что пожелаю.

- Аэций - незаурядная личность, - ответил Микка. Боги щедро одарили

его. Но и у него есть одна слабость. Самовлюбленность. Скажи ему, что он

не второй Цезарь, и тебя будут ненавидеть до конца твоих дней. О,

непобедимый владыка земли и небес, позволишь ли ты бедному торговцу

говорить откровенно?

Аттила кивнул.

- Я тебя слушаю.

- Аэций приедет к тебе, не ведая страха. Он абсолютно уверен, что

сможет подчинить тебя своей воле, встретившись с тобой лицом к лицу. Он

убежден, что сможет уговорить тебя отказаться от вторжения в Италию.

Разумеется, он не сомневается, что таковы твои планы.

Повисла напряженная тишина. Аттила напоминал статую. Его глаза

заволокла дымка. "Наверное, ему очень хочется узнать, каковы в

действительности мои планы, - подумал гунн.

- Продолжай, - вымолвил он.

- Он приедет не с пустыми руками.

- И что же он привезет?

- Предложит тебе изменить направление удара. К примеру, захватить

Северную Африку. Или оказать тебе помощь в борьбе с вандалами под

предводительством Гейзериха. Он готов заключить с тобой союз. И признать,

что Карфаген должен войти в твою империю.

- Он готов заплатить немалую цену.

- Да, могучий король. Карфаген вновь становится одним из крупнейших

городов мира.

После долгой паузы Аттила начал задавать вопросы. Два часа он

выспрашивал купца о подготовке римлян к отражению атаки. Велика ли армия

Рима. Какую поддержку окажет им Константинополь? Где сосредоточены

легионы? Когда будет закончена их перегруппировка? Микка отвечал на все

вопросы. Подробно и обстоятельно. Аттила, наблюдая за ним, пришел к

выводу, что купец говорит правду. Он ничего не записывал, полагаясь на

память. Число легионов, имена их командиров, места расквартирования,

Аттила ничего не упускал.

[Гость Эльтебер]

Сторонний наблюдатель заметил бы перемену в отношениях двух мужчин.

Исчезли господин и слуга, правитель огромной империи и шпион. Поглощенные

беседой, они забыли об условностях. Аттила задавал вопросы и комментировал

ответы, его напрягшееся лицо выдавало острый интерес к получаемым от Микки

сведениям. Иногда в голосе его слышалась злость, иногда - радость. Да и

Микка не только отвечал на вопросы, но и изредка задавал их сам. Короче,

разговор шел на равных.

Микка, однако, стоял все в той же согбенной позе, и облегченно

вздохнул, когда Аттила объявил, что вопросов у него больше.

- Я очень устал, о могущественный король, - признался Микка. - С

рассвета я в седле и за весь день не съел ни крошки.

Аттила поднялся. Вновь правитель, повелевающий жизнью и смертью

миллионов. Он перебрал в уме услышанное от Микки. "Этот человек становится

все более мне полезным, - подумал он. - Я должен использовать его, хотя у

меня уже нет сомнений в том, что он работает и на Аэция. Возможно, он

предает нас этим сибаритам из Константинополя, что ездят на золоченых

колесницах, запряженными белыми мулами. Решился же он задавать мне

вопросы, дабы потом подороже продать полученную информацию. Он стравливает

нас друг с другом, получая деньги от каждого. Я бы с радостью обмазал его

медом и посадил в муравейник".

Аттила пристально вглядывался в купца, лицо его закаменело.

"Эта смышленая крыса еще не раз появится у меня, - сказал он себе. -

Причем последний приход будет лишним. Я и так буду знать все, что мне

нужно. Вот тогда я выжгу ему глаза и отрежу уши. И пошлю к моему доброму

другу Аэцию, доброму другу с детских лет, чтобы он рассказал римлянам обо

всем, что он теперь видит и слышит".

Аттила улыбнулся. К тому времени Аэций умрет, и тело его будет гнить

на поле брани среди убитых легионеров.

- Тебе отведут почетное место за моим столом, - порадовал он купца.

4

Лишь когда разговор с Миккой подходил к концу, Аттила осознал

стремительный бег времени. И первые звезды уже засверкали на небе, когда

за высоким купцом закрылась дверь. Аттила выглянул в окно.

- Все кончилось, - сказал он себе. - Имена названы и двое из них

лишились голов.

Ни тени сомнения не возникло в его душе. Он верил в свою удачу,

верил, что боги, которым он поклонялся, позаботятся о том, чтобы все

закончилось как надо. Жребий не мог указать на Аталариха. Его шансы

расценивались как пять к одному. Мог ли он желать лучшего?

- И моя маленькая Сванхильда выкажет мне свою благодарность,

поскольку я сберег жизнь ее отцу, - промурлыкал Аттила. - Как радостно

блеснут ее глаза! Сегодня она будет сидеть рядом со мной за столом, чтобы

мое доблестные воины могли насладиться ее видом.

В прекрасном настроении, он обратил свой взор к Луне, поднявшейся над

деревянной стеной, простер к ней руки.

- О, Луна, - заговорил он, - это Аттила, сын Тарды, который был сыном

Мандзака... - далее он перечислил своих предков до двадцатого колена. - О,

Луна, направляющая мой народ, когда он жил в холодных степях, наблюдающая

за нами, идущими покорять мир, продолжай и впредь поддерживать нас,

особенно теперь, когда перед нами стоит великая задача. О, Луна, холодная

и ясная, древняя и мудрая, дай мне совет, укажи мне правильный путь.

Проследи, чтобы я не споткнулся. Не дай мне проявить слабину. Сегодня это

случилось. Я отступил от принятого решения. Так пусть же такое не

повторится. Я должен стоять как скала.

Сделай это для меня, о Луна, и клянусь, что я не сожгу ни один город

моих врагов до наступления темноты. И тогда ты, о Луна, успеешь подняться

в небо, чтобы яркие языки пламени приветствовали тебя. Они докажут, что

твой слуга изо всех сил старается прославить тебя.

Аттила говорил и говорил, голос его то гремел раскатами грома, то

снижался до шепота. Наконец, руки его опустились и он вернулся к земным

делам, обнаружив, что ужасно голоден.

[Гость Эльтебер]

Онегезий ждал его за дверью с факелом в руке, дабы осветить лестницу

в обеденный зал. Аттила слышал доносящийся сверху гомон. Его

военноначальники, возбужденные казнью, похоже, тоже проголодались.

- Все кончено, - констатировал Аттила, кивнул Онегезию.

- Да, о король королей, - последовал ответ. - Я строго следовал твоим

указаниям. Собралась большая толпа. Люди приветствовали твое решение

пощадить остальных.

- Кому не повезло?

В свете факела Аттила заметил, что Онегезий бледен и очень

нервничает. Он шумно проглотил слюну, прежде чем ответить.

- Первым был Галата из Восточной Сарматии, - последовала пауза. - Он

заверещал, когда было названо его имя. Стражникам пришлось тащить его к

плахе.

- Он всегда доставлял мне много хлопот. Я рад, что ему отрубили

голову. Кто второй?

- Аталарих из Тюрингии.

Глаза Аттилы грозно блеснули, но, прежде чем он успел произнести хоть

слово, Онегезий продолжил.

- Тут что-то нечисто, о Великий. Я... я не подчинился тебе, потому

что знал, что ты не хочешь смерти Аталариха. Я не опустил листок с его

именем в ящик, из которого тянули жребий. Я оставил его при себе. Смотри,

- он вытащил из-под пояса полоску пергамента с именем короля Тюрингии. -

Но в числе двух, приговоренных к смерти, был назван Аталарих. Что я мог

поделать? Я не мог заявить, что произошла ошибка, что он не должен

умереть. Я не мог сказать, что кто-то подменил листок с именем. Оставалось

лишь стоять и смотреть, как умирает Аталарик.

- Как такое могло случится? - голос Аттилы звенел от ярости. - Кто

мог это сделать? - он повертел в руках полоску пергамента. - Кто желал

смерти Аталариху? А может, это проявление воли богов? Свидетельство того,

что мне нельзя брать в жены эту девушку? Неужели боги отвернулись от меня?

Твой обман мог разозлить их.

- Нет, нет! - вскричал Онегезий. - Это сделали те, кто имел

непосредственное отношение к жеребьевке. Несколько человек могли подменить

пергамент с именем. Я все устроил так, чтобы никто не узнал, что листков

было девять. Как только из ящика вытянули два листка, остальные тут же

сожгли. А уж потом были зачитаны имена тех, на кого указал жребий. В

процедуре жеребьевки принимали участи четверо. О великий Танджо, нет

сомнения, что это дело рук человеческих. И не составит труда узнать

правду.

В наступившем молчании Аттила опустил голову, и Онегезий мог лишь

гадать, о чем думает его господин. Поверил ли он ему? Он склоняется к

мысли, что наказать надобно его, Онегезия, своими проделками разгневавшего

богов?

- Кто мог сыграть со мной такую шутку? - спросил наконец Аттила.

Онегезий облегченно вздохнул. Козлом отпущения будет кто-то другой.

- Есть люди, которые не хотят, чтобы ты взял себе еще одну жену, да

еще такую прекрасную. Она может родить тебе сыновей, которых ты

предпочтешь своих детям от других жен.

Аттила вскинул голову.

- Это возможно.

Пальцы его правой руки напряглись, словно сжимаясь на нежной шее той,

кто порушила его планы.

- Он умер достойно?

- Как настоящий мужчина, о великий Танджо. Не то что этот Галата.

- Не называй мне имена тех, кто принимал участие в жеребьевке. Я

должен подумать. А что девушка? Где она?

- Она горюет. Айя говорит, что девушка беспрестанно повторяет, что

жизнь теперь для нее ничто, и она хочет умереть.

Аттила насупился.

- Мне не нужна плачущая и скулящая жена. Может, завтра она придет в

себя. Подождем.

Поднимаясь по ступенькам, Аттила споткнулся. Оперся о стену рукой.

- А может, это предупреждение богов? Может, я недостаточно хорошо

служу им? Мудрый человек знает, что его обязанность - постоянно ублажать

богов. Если он не будет выказывать им знаков внимания, они отвернутся от

него.

Шум в обеденном зале разом стих. Когда Аттила поднялся на последнюю

ступеньку, его встретила полная тишина. Ему, однако, не пришлось гадать,

почему его воины разом онемели: Микка начал рассказывать одну из своих

историй.

- Много сотен лет тому назад, когда Саргон был королем Вавилона и

весь мир лежал у его ног, жил там бедный портной, маленькая мастерская

которого находилась у городских ворот. У бедняги было трое сыновей и все

они голодали, потому что отец по бедности не мог купить им достаточно еды.

Когда пришел его смертный час, этот бедный человек, который проработал всю

жизнь, получив так мало взамен, понял, что принадлежат ему только три

вещи, которые он мог оставить сыновьям: игла, нитка и кусок воска. Вызвал

он старшего сына и предложил ему выбрать...

Это надо прекратить, подумал Аттила. Незачем моим воинам слушать эти

байки для женщин.

Когда занавески отдернулись и Аттила появился на возвышении, у

лестницы, ведущей в обеденный зал, Микка оборвал свой рассказ на

полуслове. Аттила вскинул в приветствии руку и воины тут же вскочили на

ноги с криками: "О великий вождь, пусть боги направят твои стопы в Рим! О,

Аттила, вечной тебе жизни!"

Аттила спустился на три ступеньки, вновь поднял руку, на этот раз

призывая к тишине.

- Вы видели, как умерли сегодня два человека, отказавшихся выполнить

мой приказ. Я помиловал остальных. И теперь, полагаю, в наших рядах не

осталось ослушников. И когда мои армии двинутся на врага, я жду от вас

абсолютного повиновения.

Сидящие за столиками возбужденно загудели. Светловолосые немцы с

севера, ширококостные воины с востока соединили свои голоса, славящие

вождя, объединившего всех варваров. Мечи взлетели в воздух, когда он

спустился вниз и прошествовал к своему столу.

- Веди нас на Рим! - кричали воины. - На Рим! На Рим! На Рим! Наши

мечи жаждут крови сынов Цезаря! Наши стрелы плачут по тиранам! Веди нас на

тех, кто смеет звать нас варварами!

Аттила сел. Поднял обе руки, призывая воинов последовать его примеру.

Они с готовностью повиновались, поскольку хотели и есть, и пить. Аттила

удовлетворенно оглядел зал. Кровавый урок принес требуемый результат. В

глазах воинов он видел лишь желание поскорее вступить в бой, готовность

исполнить любой его приказ. Именно этого он и добивался. Мои люди, думал

он, лучшие воины мира. Они сокрушат легионы и пройдут маршем по площадям

Рима.

Многое в тот вечер ласкало его взгляд. Столы ломились от награбленных

сокровищ и явств: драгоценные чаши, золотые и серебряные блюда, пряности

Востока, деликатесы с севера. Круглые колонны были забраны богатыми

шелками. Деревянные стены обеденного зала украшали боевые трофеи:

гобелены, полированные серебряные зеркала, короны и скипетры поверженных

королей, мечи полководцев, посмевших вывести войска против гуннов. Аттилу

всегда охватывала гордость, когда он смотрел на плоды своих побед.

Стол и стул Аттилы не отличались от остальных, но стояли на небольшом

возвышении. Садясь, он заметил, что рядом со столом поставлен второй стул.

Настроение его разом упало: он сам приказал поставить стул для Сванхильды.

Теперь он пустовал.

- Я должен помириться с ней, - твердо сказал себе Аттила. - Это будет

нелегко, но мужества ей не занимать и у нее твердый характер. Утром я

поговорю с ней.

Вкушению пищи в тот день должна была предшествовать особая церемония.

Аттила кивнул Онегезию, делившему столик у возвышения с Миккой, почетным

гостем. Онегезий встал.

- Линисентий! - громко крикнул он.

Один из восьми помилованных монархов поднялся из-за своего столика и

подошел к ступенькам возвышения, на котором сидел Аттила. Владыка гуннов

взял со стола простую деревянную чашу: он не признавал ни золота, ни

серебра. Виночерпий наполнил ее добрым вином, доставленным из местности,

называемой Токай. Аттила пригубил вино и виночерпий передал чашу

коленопреклоненному Линисентию. Тот выпил вино и вскинул глаза на Аттилу.

- О могучий император, который вскорости будет править землей, водой

и небом над нами! О любимец богов, тебя я благодарю за дарованную мне

сегодня жизнь. Тебе я присягаю в верности, и готов по первому твоему слову

вести моих людей в бой с общим врагом.

Все восемь помилованных по очереди вызывались к столику Аттилы и

приносили клятву верности. То были гордые люди, многие годы правящие

своими странами, но все они склонили голову перед варваром с Востока,

заставившим их признать его право повелевать. Слишком наглядный получили

они урок.

С окончанием церемонии настал тот миг, которого так ждали воины.

Длинной чередой вошли в обеденный зал слуги с огромными блюдами жареного

мяса. Говядина, баранина, утки и куры, дымящееся жаркое. Сидящие за

столами, за исключением одного человека, не отрывали взгляда от мяса. Лишь

Аттилу передергивало при мысли о том, сколько еды поглощается ежедневно за

такими обедами. Сам он ел мало. Вот и теперь ограничился парой кусочков

тушеной баранины. Деревянная чаша осталась пустой. Все чувствовали

необычное настроение вождя, но это не помешало им набросится на еду.

Громко переговариваясь, они отправляли в рот огромные куски мяса, руками

разрывали куриц и уток, не забывая, однако, поглядывать на одинокую фигуру

за столиком на возвышении. И когда Аттила поднял руку, в зале мгновенно

воцарилась тишина.

Он отодвинул деревянную чашу, показывая тем самым, что время для еды

и питья истекло. Стул, на котором сидел Микка, уже опустел, что вызвало у

Аттилы волну негодования. Он презирает нас, подумал вождь. Потому и ушел

столь быстро.

Взгляды присутствующих скрестились на нем. Аттила заставил себя

забыть о неблаговидном поступке Микке. Медленно огляделся.

- Где еще вершить суд, как не в окружении моих славных воинов, -

изрек он. - Все вы знаете, что Улдин Булгарский, сбежавший несколько

месяцев тому назад к нашим врагам, схвачен и брошен в темницу. Я склонен

разобраться с ним немедленно, - он глянул на Онегезия. - Пусть его

приведут.

Из владений гуннов, захвативших огромную территорию между Черным

морем и Рейном, бежали часто. Людям не нравилось правление варваров и они

искали свободы за пределами их империи. Аттилу это задевало и он включал

пункт о принудительном возвращении беглецов во все договоры с южными

соседями. Тех, кого-таки возвращали, ждала мучительная казнь. Их распинали

на площадях в лагерях гуннов или на перекрестках людных дорог. Наибольшую

ненависть испытывал Аттила к Улдину Булгарскому, а потому его поимка

расценивалась им как личный триумф.

Ожидая, пока приведут пленника, Аттила нетерпеливо ерзал на стуле.

Наконец-то, думал он. Сейчас он предстанет передо мной, Улдин Гордый,

Улдин Несравненный, Улдин Смутьян. Теперь мы посмотрим, как он поведет

себя перед лицом смерти, принц беспорядка, доставивший нам столько хлопот.

Два охранника ввели мужчину со связанными за спиной руками, в длинной

расшитой тунике и шароварах. Молодого, высокого, недюжинной силы. Его

взгляд пренебрежительно обещал лыбящихся воинов и остановился на человеке,

сидящем на возвышении.

- Улдин Булгарский, - Аттила выдержал паузу. - Ты нас презираешь.

Называешь варварами.

Пленник ответил четко и громко.

- Да, о Аттила. Я о вас невысокого мнения. Я называл вас варварами во

весь голос, чтобы мои слова услышали все.

- У тебя хватило наглости написать мне об этом. Правда, писал ты из

Константинополя, в полной уверенности, что Византия будет тебе надежной

защитой. Ты, похоже, не знал, какие у меня длинные руки. Теперь, наверное,

ты сожалеешь, что отправил мне это письмо.

- Не сожалею, о Аттила.

- Ты хочешь сказать, что написал бы то же самое даже зная, что тебя

поймают и привезут сюда?

- Совершенно верно.

- Похоже, - Аттила оглядел своих воинов, - этот гордый молодой

человек ни во что не ставит свою жизнь, - он наклонился вперед, сверля

взглядом непокорного пленника. - Ты умрешь утром, о Улдин Булгарский.

Римляне, которых ты так превозносишь в сравнении с моим народом, придумали

отличный способ избавляться от своих врагов и преступников. На рассвете

тебя распнут на площади, той самой, где сегодня вечером два человека

лишились голов. Я распоряжусь провести мои войска мимо креста. Пусть все

увидят, какой конец ожидает предателей.

[Гость Эльтебер]

Пленник молчал. Вероятно, осознание того, что его ждет, на какое-то

мгновение лишило его мужества. Когда же он заговорил, в голосе его не

чувствовалось страха.

- Смерть на кресте - наказание для преступников. Я - король.

- В моих глазах ты преступник. Худший из преступников. Ты отказался

повиноваться моим законам.

- Если на меня распространяются законы гуннов, - воскликнул Улдин, -

тогда я требую, чтобы ты позволил мне сразиться за свою жизнь. Закон дает

мне такое право. Я говорю про закон Сангари.

- Это справедливо, - раздался из зала чей-то голос. - Пусть он

поборется за свою жизнь.

- Но он должен бороться с тем, кого мы выставим против него, -

добавил второй голос, - вооруженным любым оружием, имея при себе лишь

кинжал.

Идею встретили с восторгом. В воздух взлетели обглоданные кости,

послышались требования тот час же устроить поединок. Кто-то выкрикнул имя

соперника молодому королю, разом поддержанное остальными.

- Ивар! Вот кто нам нужен. Ивар Бритон! Пошлите за ним. Пусть он

займется этим македонцем, что требует своего права умереть по закону

Сангари.

Такой поворот событий не понравился Аттиле. Он бы предпочел, чтобы

Улдин умер медленной смертью, и марширующие мимо солдаты увидели бы, как

он корчится на кресте. Но он понимал, что не след идти против воли своих

людей, особенно, когда речь шла о законе, пережившем столетия.

- Ивара Бритона здесь нет, - объявил Аттила. - Он сопровождает

Всегда-одетого и, возможно, не вернется до завтрашнего дня. У него не

будет времени для поединка с этим выскочкой, вспомнившего наш древний

закон, - воины уже сгрудились вокруг Улдина, некоторые еще жевали, другие

выкрикивали имена других кандидатов. - Кто готов сразиться с этим

человеком по закону Сангари?

Добровольцев не нашлось. Собравшиеся всматривались короля булгар,

отдавая себе отчет, что справиться с таким могучим и опытным воином, пусть

и вооруженным одним кинжалом, будет непросто.

Улдин, испугавшись, что его лишат умереть в бою, по закону Сангари,

оглядел толпу. Никто не решался выступить вперед.

- Так вы все меня боитесь? - голос Улдина сочился презрением. - Вы не

решаетесь вступить со мной в бой, хотя вооружен я буду лишь детским

ножичком? Где же ваша храбрость? Или гунны предпочитают нападать скопом, и

им не хватает духа схватиться с противником один на один, как принято в

цивилизованном мире?

Смуглые лица гуннов перекосило от негодования, но каждый, тем не

менее, ждал, пока вперед выступит кто-то другой. Улдин был на голову выше

любого, и его рука, сжимающая кинжал, могла нанести смертельный удар.

- Причина в том, что я высок и строен, а вы низкорослы и кривоноги? -

Улдин намеренно оскорблял толпу, желая смерти в бою, а не кресте. - Вы

боитесь, несмотря на все преимущества, что дает вам закон? Тогда предлагаю

вам следующее. Я готов сразиться с двумя сразу, на тех же условиях. Двое

из вас, вооруженные до зубов, и я один, с кинжалом. Смелее, о храбрые

воины Востока! Или мое предложение недостаточно справедливо? Я прошу для

себя слишком многого? Выберете двоих, развяжите мне руки, и сразимся на

глазах у великого Аттилы.

Из двери, ведущей на кухню, появился чернокожий здоровяк, с белым

колпаком на голове, с длинным металлическим прутом, служившим при

приготовлении обеда вертелом, в руках. То был Черный Сайлес, главный

повар. Остановился он позади пленника и выразительно помахал прутом,

показывая, с какой радостью он опустил его на голову гордого короля

булгар.

Аттиле же хотелось как можно скорее покончить с этой неприятной

историей. Что станут говорить о храбрости гуннов, если поединок не

состоится? Лучше дать Улдину умереть незамедлительно, до того как

выясниться, что желающих сразиться с ним нет.

Аттила встретился взглядом с Черным Сайлесом, поднял указательный

палец лежащей на столе руки. Черный Сайлес воспринял этот жест как

команду. Взметнул прут к потолку и с размаху опустил его на голову

молодого короля.

На мгновение высокий пленник так и остался стоять, хотя звук удара

ясно указывал на то, что череп треснул. А затем бездыханное тело рухнуло

на пол.

Вот тут воины пришли в движение, выхватив кинжалы, бросились к

лежащему Улдину Булгарскому, у головы которого растекалась лужа крови.

Каждый считал своим долгом воткнуть кинжал в несопротивляющуюся плоть. Как

стая диких собак, терзали они тело. И вскоре то, что осталось на полу, уже

мало напоминало человека.

Аттила дал знак слугам, торопливо выскочившим из кухни, где они

раздували угли и поворачивали вертела.

- Убрать эту падаль, - приказал он. - Палачу будет поменьше работы.

Не придется убивать этого непокорного пса.

Как уже говорилось, Микка Мидеский покинул обеденный зал в самом

начале пиршества. И направился к одному из самых больших шатров, что

разбитых на равнине за воротами. С такими размерами, высотой в пятнадцать

футов и шириной в тридцать, он мог принадлежать только очень важной особе.

Стены шатра были обиты толстым войлоком, отчего летом внутри сохранялась

прохлада, а зимой - тепло. Купец откинул полог.

- Может, смиренный торговец войти в дом достопочтенного и

влиятельного Беренда, сына Шама?

Ширококостный мужчина, сидящий за горой золы, накапливавшейся всю

зиму, кивнул, но не встал: гунны предпочитали не пользоваться ногами.

- Входи, о почтенный Микка, - воскликнул он.

В шатре уже собрались гости, с полдюжины мужчин в круглых войлочных

шапочках с красными кистями, спадающими на бровь. Женщины сидели у самой

стены. Под потолком висели припасы: лук, сушеная рыба, мешки с мукой,

копченое мясо. Увидев, кто пришел, женщины радостно заулыбались,

предвкушая приятный вечер в компании прекрасного рассказчика. На их

круглых, бронзовых лицах засверкали черные глаза.

Мужчина, сидевший справа от Беренда, поднялся, уступая почетное место

последнему гостю. Микка уселся, скрестив ноги, и стал похож да большого

журавля-альбиноса, по ошибке залетевшего в воронью стаю.

По тогдашним обычаям разговор начинался с того самого места, где он

прервался появлением нового гостя, а тот какое-то время скромно молчал,

вникая в суть беседы, Точно так же поступил Микка и в немалой степени

изумился, поскольку обсуждали гости отнюдь не двойную казнь этого вечера.

Их занимала другая, куда более важная проблема: какие меры необходимо

предпринять, дабы сохранить Рим как центр мировой торговли после того, как

город будет предан огню, а жители - мечу. Лишь один из гостей был как и

Беренд гунном, низкорослый, с круглым, желтокожим лицом и глубоко

заваленными глазами. Остальные принадлежали к разным народам, и у всех

имелись веские причины покинуть родные края и присоединиться к Аттиле.

Воинов среди них не было. Рядом с Берендом сидели ростовщики, купцы,

торговцы, превыше всего ставящие собственную прибыль.

Они пытались найти способ сохранить те золотые потоки, что стекались

в Рим со всех концов империи, и после того, как власть перешла бы в руки

Аттилы.

[Гость Эльтебер]

От таких разговоров Микке стало не по себе, хотя внешне он ничем не

выдал своих чувств. "Новых доказательств не требуется, - сказал он себе. -

У них нет и тени сомнения, что армии Аттилы двинутся на Рим. Они так

уверены в себе, что ничего не скрывают от меня, римского гражданина".

Вспомнив гигантские военные лагеря, что он видел на равнинах, Микка

подумал, а сможет ли Аэций собрать войско, которое выдержит чудовищный

напор гуннов. По мнению подавляющего большинства римлян, Микка и себя

относил к их числу, Аэций был энергичным лидером, опытным

военноначальником, но ему недоставало таланта великих полководцев

прошлого. Пожалуй, он уступал и прежнему командующему, Стилико.

А затем Беренд изменил тему разговора.

- Мы должны помнить, что перестали быть кочевниками. Никогда более мы

не будем гнать стада и табуны вслед за уходящим летом. Настало время для

нас глубоко пустить корни в плодородную почву юга.

- Скажи еще, что нам надобно пахать землю! - воскликнул Барик, второй

гунн. - Плуг - символ рабства. Пусть остальные народы роется в земле. Наш

удел - править миром с седел!

- У победы, о Барик, есть свои недостатки, - заметил Беренд. -

Править миром мы будем из Рима, а не отсюда. Аттила будет сидеть во дворце

Валентиниана. А мы, его верные слуги, в последний раз сложим наши

войлочные шатры и сменим их на мраморные стены. Плуг станет символом

образа жизни, который станет неизбежным после нашей победы.

- Ты хочешь сказать, что нам придется жить как римлянам? - вскричал

его соплеменник. - Что мы каждый день будем париться в банях? Есть

петушиные язычки и рыбьи яйца?

- Говорят, сходить в баню - немалое удовольствие, - широко улыбнулся

Беренд. - Но ты, похоже, все-таки не понял, о чем я веду речь, Барик.

Давайте поговорим о чем-нибудь еще. Может, наш уважаемый гость расскажет

нам занимательную историю?

И Микка взял на себя бразды правления. Мужчины, сидевшие вокруг

очага, забыли свою озабоченность проблемами мировой торговли. Женщины не

отрывали от его лица прекрасных черных глаз. Из реального мира Микка увел

их в мир грез и сказок. Однако, он тщательно подбирал истории, которые

рассказывал, с тем, чтобы после каждой задать несколько ненавязчивых

вопросов. Разумеется, ни у кого из сидящих в шатре не возникло и мысли,

что Микка не развлекает веселую компанию, но черпает из их ответов

бесценную информацию.

Наконец, высокий старик пришел к выводу, что не стоит более

испытывать судьбу. Поклонился хозяину и испросил разрешению удалиться.

- Если Рим падет, как вы предполагаете, - сказал он на прощание, - я

увижу вас там. Печальный, обедневший, я все равно предложу вам что-нибудь

купить, ибо я торговец, а не солдат, и, наверное, расскажу вам новые

истории. Если же Рим не падет, вы не станете винить меня, гражданина

римской империи, в том, что у меня есть на этот счет определенные

сомнения, я буду по-прежнему появляться здесь и, надеюсь, меня будут

встречать как давнего друга. Как бы то ни было, всем вам я хочу пожелать и

в дальнейшем пребывать в добром здравии.

Когда он вышел из шатра, по небу плыла полная луна. Совсем в

недалеком прошлом в такие ночи кочевники в степях востока во весь опор

мчались на своих лошадях, а их толстые жены, взявшись за руки, водили

хороводы и пели песни. Лунный свет оказывал на них и иное влияние, так что

когда мужчина говорил об апрельском сыне или августовской дочери, он имел

в виду не тот месяц, когда ребенок появлялся на свет. Сейчас же под луной

во всех направлениях тянулись бесконечные ряды шатров. А Микка, в белом,

длиной до щиколоток, одеянии, с седой бородой, падающими на плечи

волосами, напоминал пророка. Он зашагал к воротам. Жизнь в городе била

ключом. С лотков продавали горячительные напитки, тела девушек извивались

в бесстыдных танцах. Он медленно переходил от одной группы людей к другой,

пока не заметил, что за ним следует какой-то мужчина. Микка остановился и,

не оборачиваясь, спросил: "Это ты?".

- Да, господин мой Микка.

- Обойдемся без имен! Тебе надо изживать эту привычку, иначе в

какой-то момент произнесенное тобой имя принесет тебе серьезные

неприятности. У тебя есть для меня новости?

- Да, мой господин.

- Тогда приходи к моему шатру, первому за красными фургонами.

Полчаса спустя Микка в полной темноте сидел рядом с мужчиной, что

следовал за ним, и недовольно хмурился, слушая его.

- Получается, что ты ничего не сделал.

- Господин мой Микка! - запротестовал гость. - Я сделал все, что в

моих силах. Клянусь бородой моих предков, меня не останавливал страх или

нежелание выполнить твое поручение. Просто ты не понимаешь, с какими мне

пришлось столкнуться трудностями. Я должен дождаться благоприятного

момента.

- Ждать больше нельзя, - отрезал Микка. - Ты видишь, какие армии

собирает этот человек. Ты знаешь, что он собирается напасть на Рим. Есть

только один способ отвести этот удар. Аттила должен умереть.

Он поднялся, выглянул из шатра, чтобы убедиться, что никто не

подслушивает их разговор, опустил полог, нашел в темноте лампу, зажег ее.

Поднял над головой, пристально вгляделся в гостя.

Он увидел худое, с крючковатым носом лицо, с черной курчавой бородой

и волосами, забранными под белый тюрбан. Чувствовалось, что гостю,

сидевшему скрестив ноги, как-то не по себе.

- Ала Сартак, - процедил Микка, - ты согласился выполнить задание,

которое я предложил тебе. Ты взял золото. Тебе, известно, чье это золото?

Ты получил его от могущественного человека, Ала Сартак, и он сможет найти

тебя на краю света.

- Я согласил выполнить твое задание, - признал мужчина. - Я взял

золото. Но я не знал, сколь бдительно его охраняют. Если б я и смог

приблизиться к нему, меня разрезали бы на куски, прежде чем я успел бы

достать нож.

- Нужно найти способ разделаться с ним, - твердо заявил Микка. - Но

прежде чем познакомить тебя со своим планом, я хочу показать тебе, что

пути назад для тебя нет, и дальнейшей задержки мы тоже не потерпим. У нас

есть более действенные рычаги, чем золото. Ты знаешь, что твои отец и два

брата бежали из Моизии и теперь находятся на территории Римской империи?

Достаточно одного моего слова, чтобы их вернули Аттиле. Что будет дальше,

ты знаешь. Если это случится, их смерть будет на твоей совести, - Микка

сурово глянул на гостя. - Это еще не все. Есть еще симпатичная вдова

некоего ростовщика, богатого человека, которого вернули Аттили и

обезглавили. Если нам придется прибегать к крайним мерам, она тоже

окажется у Аттилы. Полагаю, благополучие прекрасной вдовы заботит тебя

больше, чем собственная шкура, не так ли, Ала Сартак? Ты же не хочешь,

чтобы ее постигла судьба других пленниц Аттилы? - Ала Сартак испуганно

вскинул глаза на купца, а тот продолжил все тем же ледяным тоном. - И ты

ничего не добьешься, если пойдешь к людям Аттилы и скажешь, что Микка

готовит покушение на жизнь вождя. Я, разумеется, умру, но умрешь и ты, а

обоих твоих братьев передадут Аттиле. Да и прекрасная вдова станет рабыней

какого-нибудь грязного гунна.

Затянувшее молчание прервал вопрос гостя.

- Может, ты подскажешь мне способ подобраться к великому хану?

- Я понимаю, сколь велики стоящие перед тобой трудности, - тон Микки

изменился, из него исчезли угрожающие нотки. - Но сегодня я получил важные

сведения. Танджо планирует небольшую прогулку. По территории, где

население невелико, а дороги проложены в густом лесу. Поездка держится в

секрете, а потому сопровождать его будет небольшой отряд. В такой ситуации

бдительность охраны наверняка притупится. Ты уедешь туда сегодня. Тебя

примет богатый и влиятельный человек. Он поможет тебе изыскать возможность

нанести точный удар. Если он достигнет цели, ты сможешь уехать оттуда

целым и невредимым.

Вновь в шатре повисла тишина. Ала Сартак теребил бороду, глаза его

беспокойно бегали.

- Я это сделаю, - наконец, выдавил он.

Микка удовлетворенно кивнул.

- В случае успеха, ты получишь еще больше золота. А когда империя

гуннов развалится, что неизбежно произойдет после смерти Аттилы, тебя

сочтут благодетелем человечества. Перед тобой откроются все двери, ты

получишь все, что захочешь, - помолчав, Микка добавил. - Ты бросаешь нож с

той же меткостью?

[Гость Эльтебер]

Ала Сартак кивнул, согнул и разогнул правую руку.

- Отнеси лампу в другой конец шатра, - попросил он. - Поставь на

полку. Теперь отступи на пару шагов.

Микка повиновался. Ала Сартак вытащил из-за пояса нож, провел пальцем

по острию, взмахнул правой рукой. В шатре стало темно: нож перерубил

фитиль надвое.

- Это пустяк, - улыбнулся Ала Сартак. - Попасть в шею Аттилы будет

куда сложнее.

5

Аттила проснулся на заре. Он боялся темноты, и рядом с его кроватью

постоянно горел факел. По ночам в спальню через регулярные интервалы

входил слуга, дабы убедиться что факел горит. На этот раз случилось так,

что факел потух. Аттила несколько секунд лежал в полной темноте, гадая,

как такое могло случится.

Черный Сайлес услышал, что Аттила заворочался в постели и поспешил

подняться по ступеням с чашей горячего молока. Аттила выпил его жадными

глотками.

Эбонитовое лицо Черного Сайлеса расплылось в широкой улыбке.

- Я разбил его голову одним ударом. Он умер до того, как упал на пол.

- Ты поступил правильно, - кивнул правитель гуннов. - За это получишь

награду.

Королевскому повару обещали награду и прежде, но дальше слов дело не

шло. Едва ли что-то могло измениться и на этот раз. Но Черного Сайлеса

радовала даже похвала его господина.

Гизо услышал голоса в спальне и поспешил к Аттиле.

- Онегезий, - рыкнул тот. - Мне он нужен.

- Твой верный Онегезий любит поспать. В отличие от тебя, великий

Танджо, он не просыпается вместе с солнцем, с головой, полной новых

планов, - Гизо махнул рукой в сторону обеденного зала. - Может, он там.

Многие выпили слишком много и уснули прямо на полу.

Гизо подошел к занавесям, чуть отодвинул их, обозрел обеденный зал.

Начал считать спящих.

- Двадцать три, - объявил он. - Фу! Как же они храпят! - он вгляделся

в лежащие тела. - Онегезий тут. В хорошей компании. Головой лежит на

толстом животе Ноннаса из Бургундии, а ноги положил на костлявого гота

Меналиппа. Я спущусь вниз и разбужу его.

Он затопал по ступенькам. Снизу донесся плеск льющейся воды, и

несколько минут спустя Онегезий вошел в спальню. Мокрый с головы до ног,

но с все еще сонными глазами. Аттила хлопнул в ладоши, и Гизо с Черным

Сайлесом ретировались.

- У меня есть для тебя работа, - Аттила опустил ноги на пол, начал

неторопливо одеваться. - В Рим надо отправить послов. Немедленно. Выбери

трех человек, самых лучших, которых хорошо знают римляне. Они должны

испросить аудиенцию у императора и потребовать отправки сюда обещанной мне

в жены принцессы Гонории. Вместе с ней я должен получить право на владение

половины провинций Рима. Император, разумеется, им откажет, а я получу

отличный предлог для объявления войны.

Глаза Онегезия изумленно раскрылись.

- Я не понимаю, великий Танджо? Разве принцесса Гонория твоя невеста?

Я об этом ничего не слышал?

- Меня самого поставили в известность несколько часов тому назад, -

объяснил Аттила. Показал кольцо. - Вот оно - ее согласие. Она направила ко

мне посыльного, этого Гиацинтия, что прибыл с караваном Микки, переодетый

торговцем тканями. Она готова выйти за меня замуж, если я возвращу ей

свободу и отнятые у нее привилегии.

Онегезий по-прежнему пребывал в недоумении.

- Но, насколько я слышал, принцессу собирались выдать замуж за

какого-то старого рогоносца. Что же касается ее наследства, то его у нее

практически нет. По закону Двенадцати Таблиц она не может требовать

никаких земель.

Аттила встал с кровати.

- Это твой самый большой недостаток. Тебя слишком заботят факты.

Принцессе не положены в приданое принадлежащие Риму земли. Но даже зная об

этом, почему я не могу потребовать половину Римской империи? Ты пробыл со

мной достаточно долго, чтобы знать, что моя политика основана на

использовании человеческих слабостей. Чем большую ты говоришь ложь, тем

больше вероятность убедить людей, что это правда. Чем абсурдней

требование, тем больше конечная выгода. Таковы мои правила, и тебе пора

это осознать, Онегезий. Во-первых, никогда не говори правду, если ложь

лучше послужит намеченной цели. И никогда не ограничивайся маленькой

ложью, поскольку люди скорее поверят в большую. Во-вторых, не требуй

малого. Проси все, даже если на то нет оснований. И очень медленно

отступай с первоначально занятой позиции. Ясно тебе?

Онегезий кивнул, хотя, несомненно, доводы Аттилы не показались ему

абсолютной истиной.

- Значит, ты собираешься взять принцессу в жены?

- Вот в этом полной уверенности у меня нет, - ответил Аттила. -

Может, я лишь ограничусь требованием ее руки, которое император

Валентиниан с презрением отвергнет. Если же женитьба на Гонории укрепит

мою империю, я, безусловно, возьму ее в жены. Почему нет? - он

вопросительно взглянул на Онегезия. - Или ты полагаешь, что я ничего не

выгадаю, женившись на принцессе римского императорского дома?

- Я вижу один недостаток, - честно ответил Онегезий. - Ты всегда

требовал девственности от своих жен. А теперь намерен жениться на женщине

с ворохом любовников? Ты не боишься, что мир будет смеяться над тобой,

если ты женишься на шлюхе?

Аттила вскинул руки в притворном отчаянии.

- Ты ничего не понимаешь, ничему не хочешь учиться. Если я сочту

необходимым жениться на этой даме, я сочиню историю, которая убедит мир в

ее целомудренности, он опустил одну руку и уперся пальцем в грудь

помощника. - Я ее уже сочинил. Я объявлю во всеуслышание, что Гонория

стала жертвой жадности брата. Ради того, чтобы захватить сокровища и земли

Гонории, он распустил слух о ее романе с кем-то из челяди. А для того,

чтобы подкрепить первую ложь, стал говорить о ее мнимых похождениях. Если

повторять это достаточно громко и часто, со временем даже сам император

Валентиниан задумается, а гулящая ли у него сестра.

Онегезий не мог не восхититься предложенным решением.

- Может, твоя история и есть истина, - признал он.

- Может и так. Откуда нам знать?

- Когда, о великий Танджо, должны уехать послы?

- Этим вечером. Кстати, сообщи в Константинополь, да и другим

монархам о тех требованиях, что мы предъявляем императору Рима.

Появился Гизо, чтобы сообщить о прибытии раннего визитера.

- Твоя лучшая, любимая жена.

В спальню влетела Айя. С посеревшим лицом, в обвисшем платье.

- О великий владыка всей Земли, мы сожалеем о том случившемся

несчастье. Не знаю, есть ли тут чья-то вина...

- Выкладывай да побыстрее, - оборвал ее Аттила.

Но Айя молчала, и он сам догадался, что произошло.

- Ты пришла сказать, что девушка мертва.

Потерявшая на мгновение дар речи, Айя кивнула.

Аттила так долго и пристально смотрел на нее, что женщина едва не

закричала от ужаса. Он, однако, не обрушился на нее с угрозами.

- Я этого ожидал, - Аттила помолчал, прежде чем добавить. - Мои

приказы соблюдались?

Айя, чуть успокоившись, обрела способность говорить.

- Да, великий Танджо. Горе сломило ее, и она плакала много часов

подряд. Я присматривала за ней, как ты и приказал. Две женщины находились

рядом с девушкой, пока она не заснула.

- Как это произошло?

- Должно быть, она проснулась ночью и попыталась убежать. Четверть

часа тому назад ее нашли под стеной. Со стрелой в груди. Охранник тут не

причем. Он клянется, что ничего не слышал, и все стрелы у него в колчане.

Стрелял не он, о великий Танджо.

Онегезий отвел своего господина в сторону. Известие потрясло Аттилу.

Лицо его разом осунулось, глаза затуманились.

- Это работа тех, кто подменил листок с именем. Они нашли способ

убить не только отца, но и дочь.

- Скорее всего, ты прав, - пробормотал вождь гуннов.

- Тогда пора признать правду. Это дело рук одной из твоих жен, что

родили тебе по сыну, и их родственников, которые рассчитывают на его

благоволение в будущем. Они позаботились о том, чтобы заранее избавиться

от потенциально опасного соперника, - он изучающе глянул на лицо Аттилы,

опасаясь, что зашел слишком далеко. - Сыновей родили тебе четверо.

Возможно, любая из них способна и на такое.

Аттила кивнул.

- Да, ты прав. Способна каждая. Всех их распирает гордость и

честолюбие, как львицы они готовы на все ради своего детеныша. Даже

Серка... скорее всего, именно моя милая, уравновешенная Серка стоит за

всем этим... Онегезий, добудь доказательства и приведи ко мне виновных. Но

ударить мы должны наверняка. Я хочу точно знать, кто виноват. А получив

доказательства, мы не станем поднимать шума. Я не хочу громкого скандала.

Я не хочу, чтобы мир знал о том, что одна из моих жен интригует против

меня. Виновная и ее братья, если они тоже окажутся замешанными, исчезнут,

и более о них никто никогда не услышит. Это останется тайной, разгадать

которую никому не удастся. Охранника казнить немедленно.

- Хорошо, - кивнул Онегезий. - Я займусь этим в первую очередь.

- Казнив охранника, мы покажем, что считаем его убийцей Сванхильды, -

Аттила помолчал, перед его мысленным взором возникла золотоволосая

красавица. - Пусть он умрет быстро и легко. Скорее всего, он был хорошим

солдатом. Его смерть усыпит бдительность настоящих виновников, и нам будет

легче вызнать правду.

Аттила держал в руке синюю тунику. Но, вместо того, чтобы надеть ее,

швырнул на кровать.

- Я не могу одевать лучший наряд, когда эта крошка лежит со стрелой в

груди, - он шагнул к Айе. - Они думают, что я откажусь от привычки

выбирать новых жен? - вскричал он. - Передай мои слова этим интриганткам и

предательницам, что окружают тебя во Дворе. Пусть убийца невинной девушки

тоже это услышит. Я намерен вновь жениться. Знаешь, кто моя новая

избранница? Сестра императора Рима! Скажи им, что с этого часа я ввожу

новый порядок. У меня будет одна жена, принцесса Гонория. Она будет жить в

собственном дворце, ей будут прислуживать благородные дамы, у нее будет

своя охрана. А остальные станут наложницами. Скажи им это, моя Айя, и

понаблюдай, как побелеют их лица и наполнятся страхом глаза. Тотчас же

ступай к ним.

Айю как ветром сдуло. Настроение же Аттилы изменилось. Он грустно

вздохнул.

- Я говорил серьезно, Онегезий. Я хочу, чтобы у меня была одна жена,

которая будет сидеть на троне рядом со мной. Императрица всего мира. Если

Микка сказал о принцессе правду, этой женой будет она. Но я думаю, что,

скорее всего, этой новой женой станет другая девушка, которую ты мне

найдешь, - он положил руку на плечо Онегезия. - Да, ты мне ее найдешь.

- Я? - вскричал Онегезий. - Кого я найду? Где?

- Вот что я поручаю тебе. Ты должен найти мне жену, которая заставит

меня забыть крошку, что убили этой ночью. Если понадобится, обыщи весь

мир. Пусть твои люди побывают везде и всюду. Дай знать, что мы дадим

награду тому, кто укажет, где найти красавицу, которая нам нужна. Трудную

задачу возлагаю я на тебя, Онегезий, поскольку не так-то просто стереть

Сванхильду из моей памяти.

Она должна быть еще прекраснее, - продолжал Аттила после короткой

паузы. - С золотыми, как солнечные лучи, волосами. Мне не нужны восточные

девушки с их черными глазами. Таких у меня полно. Глаза у нее должны быть

синими как небо. Талия - осиной. Я устал от полногрудых гусынь. Ты знаешь,

где можно найти мне такую жену, Онегезий?

Тот поник головой.

- Нет, о король королей. Но я найду ее для тебя.

- И найди ее побыстрее, - в голосе Аттилы послышалась угроза. -

Задержки я не потерплю. Мне нужно забыть Сванхильду.

[Гость Эльтебер]

6

С облегчением Аттила переключился на военные дела. Ковыляя на

коротеньких ножках, спустился в залу под спальней. Нашел Всегда-одетого за

столом, где днем раньше сидели его военачальники. Николан Ильдербурф

работал всю ночь, но выполнил поручение Аттилы. На длинном столе лежали

четыре стопки листов пергамента, по одной для каждой из армий, идущих с

Востока.

Еще юный, высокий, стройный, (в компании ширококостных гуннов он

казался просто хрупким), темноволосый и черноглазый, Николан чем-то

напоминал грека, умными глазами, высоким лбом, может, изящными руками. По

первому взгляду складывалось впечатление, что ему самое место за глыбой

мрамора или перед чистым холстом, но хватало нескольких секунд, чтобы

понять обманчивость артистической внешности. За столом сидел человек

действия, активный, энергичный, схватывающий все на лету и с ходу

использующий полученные сведения. И сравнивать его стоило не с греком, а с

закаленным клинком, с острейшим из лезвий и с великолепной рукоятью.

- Я закончил, великий хан, - доложил Николан, указывая на стопки

пергаментов. - Вот твои приказы.

Аттила не счел нужным задавать какие-либо вопросы. Он знал, что в

документах содержится исчерпывающая информация. Армии, движущиеся с

Востока, узнают из них, когда сниматься с места, по каким дорогам, сколько

проходить в день, где найти съестные припасы и воду, где и когда

форсировать реки. Все было расписано ясно и понятно. Четыре армии друг за

другом пересекут Дакию и проследуют вдоль Дуная, нигде не столкнувшись с

другими частями. Следовать приказам не составляло труда. Более того, они

не требовали невозможного, а потому помешать их выполнению могла лишь

полная некомпетентность командующих. И в этом случае поиск виноватого не

занял бы много времени.

- Их нужно отправить немедленно, - распорядился Аттила. Пристально

посмотрел на своего помощника. - Ты устал?

- Немного, о король.

Солнце уже ярко светило в окна, в зале было душно и тепло. Николан,

однако, оставался в плотной тунике, застегнутой у ворота. Он потер глаза,

отгоняя сон.

Аттила присел к столу.

- Я награжу тебя еще одним важным поручением. Тебе придется выехать

после полудня.

Николан согласно кивнул.

- Несколько часов сна и я смогу ехать, - и добавил, показывая, что, в

отличие от многих, не испытывает к правителю никакого страха. - Давным

давно ты обещал мне другую награду, и мне пора ее получить. Я говорю о

возвращении моих земель, о король королей. Их надобно отобрать у

Финнинальдеров. Они незаконно купили их у Ванния после убийства моего

отца. Ты должен восстановить справедливость, о могущественный король.

Ванний не имел законного права захватывать эти земли. Из денег,

заплаченных Финнинальдерами, казна не получила ни единой сестерции. Ванний

все оставил себе. Он ограбил и тебя, главу государства. Разве не пришло

время воздать виновным по заслугам?

Аттила нахмурился. И ответил после долгой паузы.

- Я недостаточно хорошо знаком с этим делом. Могу лишь пообещать

тебе, что во всем разберусь.

Но Николана такой ответ не устроил.

- Это обещание я уже слышал несколько раз, - его лицо полыхнуло злым

румянцем. - Разве я плохо служу тебе? Я не прошу награды, о великий

Танджо, я лишь пекусь о восстановлении справедливости.

- Нечего давить на меня! - возвысил голос и Аттила. - Мы готовимся к

войне. Когда мы победим, у нас будет много земель и золота, так что ты

получишь свою, и, уверяю тебя, немалую, долю. Не предпочтешь ли ты

поместья в теплой Италии тому клочку земли, из-за которого ты не даешь мне

покоя?

Николан покачал головой.

- Мне ничего не нужно в этом мире, кроме земель моего отца.

- Туда я и посылаю тебя. Отправляйся. Отложим этот разговор. Выполни

мое поручение, а потом мы поговорим о твоих землях, - и взмахом руки

остановил возражения Николана, показывая, что тема закрыта. - Странно, что

я никогда не бывал в стране, откуда ты родом, хотя находится она совсем

рядом. И известно мне о ней лишь одно: тамошний народ выращивает хороших

лошадей. Говорят, правда, что у вас много красивых женщин.

Николан гордо вскинул голову.

- Наши лошади - лучшие в мире, о могущественный Танджо.

- Лучшие? Голословное утверждение. Ты пробыл у нас достаточно долго,

чтобы увидеть, лошади гуннов лучше всех.

- Приезжай на плоскогорье, о великий король, и ты все увидишь своими

глазами. Наши лошади не уступают в скорости арабским, но более выносливые.

Они большие и красивые. Сравнимых с ними не найдешь нигде.

- Ты еще скажешь, что твои соотечественники лучшие всадники, чем

гунны.

Николан вновь кивнул.

- Думаю, это так. Они обходятся без седел.

Аттила рассмеялся.

- Пока я вижу, что на плоскогорье выращивают отличных болтунов.

Ладно, скоро я побываю там и оценю достоинства как людей, так и лошадей.

Жди меня там через полмесяца. Но влекут меня на плоскогорье не лошади. Я

также хочу найти себе новую жену, с золотистыми волосами и белоснежной

кожей, со стройной, как тростинка, фигурой. Мне сказали, что вы

черноволосый народ, но иногда ваши женщины рождаются с волосами, как

солнце. Мне хочется повидать все самому, и великолепных лошадей, быстрых,

как ветер, и золотоволосых женщин.

Николан помрачнел. Теперь визит Аттилы на плоскогорье, мягко говоря,

не радовал его.

- Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой, великий Танджо?

Аттила покачал головой.

- Я хочу, чтобы ты поехал первым. Мой отъезд не скроешь. Народ у нас

ушлый, так что они спрячут все то, что не захотят мне показать. Лучшие

лошади исчезнут до того, как я пересеку границу. Прекрасные дочери

растворятся в воздухе как дым. Я знаю все трюки моих подданных. Так что ты

поедешь раньше меня, а потом доложишь обо всем, что увидел.

- Ты хочешь, чтобы я шпионил для тебя, - в тоне Николана послышались

возмущенные нотки.

Глаза Аттилы сузились.

- Ты что, не хочешь мне служить? Ставишь интересы своего народа выше

моих?

Николан взглянул вождю прямо в глаза, зная, что правитель половины

мира может взорваться после его ответа словно вулкан.

- Ты прав, о король, к такому поручению у меня не лежит душа. Но я

поеду перед тобой и предоставлю тебе полный отчет об увиденном. Позволишь

сказать, почему?

Аттила кивнул. Николан поднялся, снял тунику, повернулся, чтобы

император гуннов мог увидеть его спину. Она представляла собой месиво

ужасных шрамов, перекрещивающихся, глубоких, отвратительных на вид, хотя

раны, вызвавшие их, давно зажили.

Люди содрогаются, когда видят мою спину, поэтому я никогда не

выставляю ее напоказ. Отсюда и прозвище Тогалатий, или Всегда-одетый. Это

сделали римляне, о король королей, - он вновь надел тунику. - Они убили

моего отца, отвезли меня и мою мать в Рим и продали там как рабов. Моя

любимая мама умерла, к счастью для нее. Она не смогла вынести такой жизни.

Я же стал рабом во дворце Аэция...

Глаза Аттилы блеснули.

- Во дворце Аэция? Моего давнего, доброго друга Аэция. Скажи мне,

Тогалатий, каким он показался тебе хозяином?

- Ты видел мою спину, - ответил Николан. - Нужно ли что добавлять?

Кроме разве одного: поскольку Аэций командует армиями Рима, я сделаю все,

чтобы твои войска не испытывали недостатка в лошадях.

Тут заговорил Аттила.

- Он был таким красивым и одаренным мальчиком, этот мой давний друг.

Со своими длинными ногами он легко обгонял меня. Он мог читать и говорить

на нескольких языках, играть на лютне, петь. Как он смеялся, если побеждал

меня в чем-либо, - он повернулся к Николану. - Ненависть к нему движила

тобой, когда ты принялся за работу вчера вечером, и позволила избежать

малейших ошибок в этих приказах?

Николан коротко кивнул, на его щеках затеплился гневный румянец.

- Я все перепроверял дважды, о король. Потому-то и успел закончить

работу только к утру. Я хотел, чтобы твои армии прибыли с Востока вовремя

и в полной боевой готовности.

Аттила уже позабыл о трагической смерти Сванхильды. Он довольно

хохотнул.

- Похоже, мне повезло, мой юный Тогалатий, что в Риме ты попал именно

к Аэцию.

После того, как правитель гуннов отбыл, кто-то зашевелился в груде

тряпья под столом, за которым он сидел. Тряпье отлетело в сторону и из-под

стола вылез мужчина с рыжими волосами и широким, добродушным лицом. Когда

он поднялся, стало ясно, что он выше большинства на многие дюймы. Мужчина

потянулся, зевнул.

- Я голоден, - объявил он.

- Ты всегда голоден, Ивар, - отметил Николан.

Бритонец, которого предлагали выставить против Улдина Булгарского,

рассмеялся.

- У меня большое тело, мой деловой, быстро пишущий друг. Как ты

думаешь, добудем мы здесь еды?

Николан подошел к двери.

- Сайлес, ленивый бездельник! - крикнул он. - Принеси еды. Самой

лучшей да побольше. Если у тебя есть сомнения, в праве ли я требовать

чего-то от тебя, спроси человека, чьи шаги сейчас слышатся над нами. Он

скажет тебе, что ты должен как следует накормить нас, - он вернулся к

Ивару, возвышающему над ним на добрые полголовы. - Это будет единственная

награда за мою ночную работу. Ты слышал, о чем мы говорили, великий вождь

и я?

Ивар кивнул.

- Я проснулся, когда гроза всех народов вошел в залу. И решил, что

лучше всего не высовываться и не привлекать к себе внимания. Но я все

слышал. Ник, друг мой, ты сделаешь все, что он приказал? Станешь его

шпионом на родной земле?

Молодой человек с плоскогорья, которому Аттила доверял организовывать

движение армий, посмотрел Ивару в глаза.

- Ты слышал мой ответ. Полагаешь, мне не следовало соглашаться?

По выражению лица бритонца чувствовалось, что он сильно сомневается в

правильности принятого решения.

- Даже не знаю. Трудно, знаешь ли, идти против своего народа.

- Да, трудно, - согласился Николан. - Но мой народ находится в

сложном положении. Мы живем на плоскогорье и нас очень мало в сравнении с

теми, кто нас окружает. У нас не было возможности сохранить независимость.

Сначала нас поглотили и развратили римляне, навязавшие нам свои законы и

обычаи. Потом пришли гунны. Многие поколения прожили в подчинении у других

народов. Большинство моих соотечественников предпочитают римлян гуннам. Я

- нет. Они, в отличие от меня, не знают, сколь ленивы, жестоки и продажны

нынешние римляне. За гуннами, по крайней мере, сила. Если уж служить, то

сильному человеку, а не изнеженному завсегдатаю бань.

- Но, друг мой, вопрос не в том, кому служить, а сколь далеко может

зайти твоя служба, - заметил бритонец. - Я почти не рассказывал о себе.

Мой отец был рабом у богатого латифундиста. Он ходил с железным ярмом на

шее, и когда я научился ходить, мне подвесили точно такое же. Достаточно

большое, чтобы я проносил его всю жизнь. Но они не ожидали, что я вырасту

такой большой. Когда мне исполнилось пятнадцать, старое ярмо заменили на

более увесистое. Когда стало ясно, что я очень силен, меня продали

римскому торговцу, который полагал, что из меня получится хороший

гладиатор. Но Рим принял христианство, и гладиаторские бои запретили до

того, как я закончил школу гладиаторов, - его глаза затуманились. Ты

можешь подумать, что я ничем не обязан стране, в которой родился. Они лишь

награждала меня побоями да отняла право стоять во весь рост и зваться

человеком. И все же, друг мой, меня тянет туда. Я все время вспоминаю

сладкий воздух и плодородные поля, дававшие столько еды, что и мне, рабу,

хватало ее вволю, - он тряхнул головой. - Я не могу причинить моей стране

вреда. Придет день, когда я туда вернусь.

[Гость Эльтебер]

- Я люблю свою страну не меньше твоего, - воскликнул Николан. -

Воздух там столь же сладок, а поля плодородны. Более всего на свете я

хотел бы вновь побывать на празднике скачек, Трампинг-оф-Бау. Там осталась

девушка, с которой я мечтаю встретиться, хотя, возможно, ее уже выдали

замуж. Девушка с золотистыми волосами и искоркой в глазах, - он положил

руку на массивное плечо друга. - Вот чем я могу утешить тебя, мой могучий

Ивар. Я решил, что вернувшись в мою страну, первым делом загляну к

христианскому священнику. Он живет там с дней моего детства, главным

образом, в тайных убежищах, поскольку Аттила не жалует миссионеров. Он

прибыл с того острова, откуда родом твой отец.

Ивар удивленно изогнул бровь.

- Каким образом бритонский священник проповедует христианство в твоем

краю? Почему он не остался со своим народом?

- Я задам ему этот вопрос, - улыбнулся Николан. Он очень мудр и сразу

видит суть проблемы. Я расскажу, что от меня требуют, и спрошу, что же мне

делать. Он наверняка найдет правильный ответ, этот улыбающийся старый

священник. А я последую его совету. Тебя это устраивает?

В залу вошел Черный Сайлес. Он принес блюдо с мясом и чашу с кумысом.

Поставил и то, и другое, на стол. Проголодавшийся Ивар, не теряя ни

секунды, набросился на еду.

- Не удивительно, что ты такой большой, - усмехнулся повар. - У тебя

отменный аппетит. С этим булгарином ты бы расправился в два счета, не так?

По их возвращении в столицу, Николану и Ивару рассказали о том, что

произошло в обеденном зале. Бритонец кивнул, не отрываясь от еды.

- Полагаю, ты прав, Сайлес. Но я рад, что ты прикончил его за меня.

Николану есть не хотелось. После ухода повара он подошел к окну у

потолка, в которое вливался яркий солнечный свет, второй раз снял тунику,

сел к солнцу исполосованной спиной.

Ночное бдение и солнечное тепло навели его на воспоминания. Перед его

мысленном взором пронеслось все то, что случилось с ним после того

ужасного дня, когда римский работорговец с изуродованным шрамом лицом

вошел в дом Ильдербурфов. Он помнил охватившую его панику, крики

испуганных слуг, неистовое ржание лошадей, и старуху Маффу, выкрикивающую

проклятия.

7

Старая Маффа кричала и кричала, пока один из солдат не положил этому

конец. По взмаху толстой, в веснушках, руки римлянина, изменившего своей

стране, он подошел к сердитой старой женщине. Короткий удар меча,

разверзшаяся рана на шее служанки, и тишина.

В то утро Николан проснулся рано. Ночью он спал плохо, взволнованный

жарким спором, разгоревшимся предыдущим вечером между отцом и матерью. Его

мать, мудрая, красивая женщина, умоляла Саладара, главу семейства

Ильдербурфов изменить свое отношение к Ваннию, Римлянину-оборванцу, как

его все звали, опуская настоящее имя, Понтий Ориенс, бежавшему из Рима,

когда выяснилось, что он слишком глубоко запустил свою руку в

императорскую казну. Аттила вверил ему в управление целую страну, с

условием, что будут получены высокие налоги. С этим Ванний справился,

нещадно обвиняя целые семьи в несуществующих правонарушениях и конфискуя

земли и лошадей. Служа Аттиле, он не забывал и себя, так что все

ненавидели этого злобного тирана, поселившегося на плоскогорье с целым

гаремом желтокожих жен.

- Саладар, Саладар! - темные глаза матери Николана переполнял ужас. -

Ты должен хоть немного склониться перед ним. Его власть над нами

безгранична. Если ты будешь так же резко отвечать ему, он отнимет у нас

все. С этим я готова смириться. Но мне не дает спать по ночам страх за

твою жизнь.

- Аманина, - в голосе Саладара чувствовалась любовь к жене, - мне

очень жаль, что ты так тревожишься. Но скажу тебе раз и навсегда, я не

намерен подчиняться этому слуге богов зла. Не могу я гнуть спину перед

изменником и вором. Его требования повергают меня в ярость. Я не смирюсь,

хотя ты и просишь меня об этом, Аманина.

- Но мой муж и господин, меня заботит лишь твоя безопасность. Неужели

ты думаешь, что я волнуюсь из-за земли, лошадей, тех маленьких кусочков

золота, что мы сберегли? Нет, нет, Саладар, по мне лучше жить в нищете,

чем видеть тебя склонившимся перед этим чудовищем. Но твоя жизнь, о мой

Саладар, дороже, чем наша гордость. Ею надо поступиться. Хотя бы немного,

о любимый мой. Ублажи его тщеславие. О, Саладар, Саладар! Умоляю тебя,

будь с ним помягче.

Еще до рассвета Николан понял, что более не может ворочаться в

постели. Встал, оделся в темноте, выругался, ударившись ногой о кровать с

ножками из слоновой кости. Семья Ильдербурфов уже много поколений

славилась своим богатством, и в их доме хватало дорогих и красивых вещей.

В темноте же он направился к западным лугам, на которых паслись лошади. Он

думал о том, каких отличных скакунов подготовили они к ежегодним весенним

скачкам. Впрочем, лошади практически всегда занимали его мысли. В свои

пятнадцать лет он, как было принято в его народе, полагал, что только

лошади достойны внимания мужчины. До скачек оставалась неделя, и Николан

проводил в табуне все свободное время, ухаживая за скакунами и обсуждая с

Сидо, надсмотрщиком, их шансы. Длинный хлыст Сидо, часто гуляющий по ногам

и плечам его помощников, никогда не касался спины или бока лошади.

Еще не рассвело, когда Николан добрался до лугов. Заложив два пальца

в рот, громко свистнул. Мгновенно ему ответило ржание и со всех сторон к

нему помчались лошади. Николан гордо улыбнулся. "Мои маленькие друзья, -

сказал он себе. - Они меня знают".

Скоро они окружили его. Солнце краешком диска выглянуло из-за хребта

на востоке и в полусумраке он видел стоящие торчком уши и грациозные

длинные ноги лошадей.

- Мои любимчики! - он потрепал двух ближайших по гривам. - Я буду

гордиться вами после скачек, не так ли? Вы выиграете все призы, мои

маленькие друзья.

- Кто здесь? - спросили из темноты. Тон не оставлял сомнений, что

Сидо рассержен.

- Это я, Николан. Я пришел посмотреть, как себя чувствуют наши

друзья.

Он услышал над головой посвист хлыста.

- Чего тебя принесло в такую рань? Ты только поднял меня с постели. Я

уж подумал, что кто-то хочет украсть лошадей. В темноте я тебя не

разглядел, так что едва не прошелся кнутом по твоей спине. А следовало бы

задать тебе трепку, - пробурчал Сидо. - Если еще раз увижу тебя здесь

ночью, господин Ник, получишь по заслугам.

Николан знал, что у Сидо слово не расходится с делом. Проделки юноши

частенько оканчивались общением хлыста надсмотрщика с его ногами.

- Но они откликаются на мой свист, - торжествующе воскликнул он. - Ты

слышал, как они скакали через луг. Не скакали, а просто летели. Я думаю, в

этом году они выиграют скачки.

Сидо покивал.

- В этом году у нас отличные лошади. Глаза нужного цвета, ни намека

на синеву. Точеные шеи, сильные спины. Когда они вырастут, они будут

котироваться выше арабских скакунов. Но говорить, выиграют они скачки или

нет, пока рано. Все решится там.

- Я уверен в нашей победе, - уверенно заявил Николан.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы он мог разглядеть на

шее каждой лошади амулет против яда и злых чар.

И в этот самый момент до них донесся поднявшийся у дома шум: крики

мужчин, вопли женщин, удары мечей о щиты. Вспомнив вечерний разговор,

Николан понял, что это все значит: ненавистный Ванний явился, чтобы

завладеть собственностью Ильдербурфов, а его отец взялся за меч, дабы

изгнать незванного гостя. Юноша тут повернулся и бросился к дому.

Сидо так же догадался, что сие означает. Появления Ванния ждали

давно. Он понял, что помочь ничем не сможет: схватка закончится до того,

как он успеет добежать до дома. А потому решил сделать то, что в его

силах: спрятать лучших лошадей в Черной лощине. Сложив руки рупором, он

прокричал помощникам несколько коротких команд, и через пару-тройку минут

лошади, сбитые в плотный табун, покинули луг.

Борьба уже завершилась трагическим концом, когда Николан взбежал на

зеленый холм, на котором стоял дом Ильдербурфов. Сопротивление длилось

недолго, поскольку часовой, оставленный следить за дорогой, задремал, и

удар римского меча лишил его чувств до того, как он успел поднять тревогу.

Саладар, спавший очень чутко, схватился за меч лишь когда на каменным

плитам двора зацокали железные подковы. Но нападающих было куда больше,

поэтому он и трое его верных слуг упали, пронзенные мечами.

И Николан, вбежав во двор, увидел мать, стоящую перед Ваннием со

связанными за спиной руками, с посеревшим от горя лицом. Тело его отца

лежало на плитах. Привычный мальчику мир разом рухнул, и он не оказал

никакого сопротивления двум прислужникам Ванния, которые грубо схватили

его и подтащили к матери.

Ванний развалился в прекрасном кресле, сработанном мастерами Греции,

которое вытащили из дома. Жирный, обрюзгший, с лицом, покрытым паутиной

фиолетовых вен.

- Это сын? - пренебрежительно спросил он.

Получив подтверждение, что Николан - законный наследник земель и

собственности Ильдербурфов, Ванний вяло махнул рукой в сторону тела

Саладара.

- Все, что принадлежало этому предателю, конфисковано, - взгляд его

налитых кровью глаз остановился на Николане. Парня вместе с матерью

вышвырнуть отсюда. Если, конечно, Тригетий, думающий лишь о собственной

выгоде, даст за них разумную цену.

- Нас продадут в рабство, - прошептала ему Аманина. Николан едва

узнал голос матери, в котором не осталось ничего человеческого.

Тут он обратил внимание на мужчину, стоящего у кресла, в котором

развалился Ванний, римлянина с цепким взглядом и шрамом на щеке,

придававшем лицу злодейское выражение. Он понял, что смотрит на Тригетия.

На плато каждый слышал о нем, беспринципном работорговце.

Подумав, Тригетий назвал свою цену.

- Этого мало, мой прижимистый Тригетий, - заявил губернатор. -

Столько стоит одна вдова, а ты получаешь впридачу и мальчишку.

Тригетий более не смотрел на Аманину, уже решив для себя, что продаст

ее с немалой выгодой пожилому римлянину, обожающему красивых рабынь.

Теперь он пристально разглядывал Николана.

- Он такой тощий. На его теле можно пересчитать все ребра. Едва ли

кто польстится на него.

- Я обращусь к Аттиле! - вскричал Николан. - Мой отец не нарушал

законов. Ты убил его, чтобы он не мог сказать и слова в свою защиту.

Глаза Ванния повернулись к юноше.

- Я представляю здесь Аттилу и действую от его имени. Обращаясь к

Аттиле, ты обращаешься ко мне. Вбей это себе в голову, несмышленыш.

- Аттила не знает, что ты творишь от его имени, - не унимался

Николан. - Все говорят, что он милостив к тем, кто признает его власть.

- Этому петушку надо укоротить гребешок, - в голосе Ванния

послышались сердитые нотки. - Пожалуй, мне не найти ему большего

наказания, чем передать в руки любезнейшего Тригетия, который знает, как

заставить человека придержать язык и смирить гордыню. После того, что он

мне наговорил, я более не желаю торговаться. Бери их обоих, о добрый

Тригетий. Добавь этот опал, что ты носишь на шее, и я соглашусь на твою

цену.

Работорговец снял драгоценный камень с тяжелой золотой цепочки.

- Я дам тебе только опал. Цепь стоит куда больше, чем этот юный

наглец, - он опустил камень в подставленную ладонь губернатора. - По

рукам, о Ванний. Я заплачу тебе римским золотом, да ты и не согласишься на

другую плату. Позволь сказать тебе, что я с радостью расстаюсь с этим

камнем. Подозреваю, он приносил мне только неприятности...

- Николан, ни слова больше, - прошептала Аманина на ухо сыну. - Нам

будет только хуже, если ты их разозлишь.

А Тригетий повернулся к своему слуге.

- Свяжи парню руки. Мы отбываем немедленно, и я не хочу, чтобы он

сбежал. Если начнет выкабениваться, познакомь его со своим кнутом.

К концу дня к каравану римского торговца добавилась еще дюжина рабов,

мужчин и женщин, запуганных настолько, что они не решались даже шептаться

между собой. Были среди них и те, кого Тригетий купил не у Ванния, а у

жителей плоскогорья, продавших в рабство своих соотечественников. Из

соображений безопасности Тригетий разбил лагерь вдалеке от дороги. Двоих

своих слуг отправил в дозор, а остальные занялись приготовлением пищи.

Николану и его матери есть совсем не хотелось, и работорговец, от глаз

которого ничего не ускользало, не замедлил предостеречь их.

- Если завтра вы упадете на дороге без чувств или будете отставать,

пеняйте на себя. Для рабов у меня припасено сильнодействующее снадобье.

- Сегодня утром у меня убили мужа, - напомнила ему Аманина.

Торговец покачал головой.

- Тебе бы лучше думать о завтрашнем дне, когда голод заставит забыть

о горе, - он оглядел ее с головы до ног. - Ты же порядочная женщина.

Присядь, и я кое-что расскажу тебе, для твоей же пользы, - и сел сам. - Я

занимаюсь торговлей рабами и стремлюсь к тому, чтобы получить максимальную

прибыль. Я человек не жестокий, но не могу смешивать чувства и работу.

Сфера моей деятельности - пограничные провинции, из которых недавно ушли

римляне. Чем неопределеннее там обстановка, тем мне легче покупать рабов

по низким ценам. Чаще всего я покупаю детей. Их продают родители. Если

голодных ртов становится слишком много, с какими-то расстаются, чтобы

прокормить остальных. С детьми у меня никаких хлопот. Один щелчок кнута, и

они уже все понимают. Но наибольший навар дают мне такие женщины, как ты,

благородного происхождения, приятной наружности, в теле. Возможно, ты мне

не поверишь, но в данной ситуации наши интересы совпадают. Тебе нужны

хороший хозяин и легкая жизнь, и именно он даст мне за тебя самую высокую

цену, - Тригетий покивал, как бы подчеркивая последнюю фразу. - В знатных

римских семьях всегда есть работа для рабыни. Я могу найти такую, что ищет

auro praepositia. Эта работа вполне подойдет тебе, поскольку всех-то делов

- держать золотое блюдо и следить, чтобы оно всегда блестело. Семьям

постоянно требуются lectors. Часто нужна corinthiaria, присматривающая за

бронзовыми вазами. Несколько ниже, но тоже вполне достойное место

structia, которая присматривает за приготовлением кондитерских изделий,

или panicoctaria, на которую возложена выпечка тортов, - в глазах его

блеснул огонек. - Есть еще более легкие занятия, о которых мне нет нужды

упоминать, поскольку ты высоконравственная женщина. На тебя в Риме

найдется много покупателей, готовых заплатить высокую цену. И чем старше

покупатель, тем выше цена.

Аманина не ответила. Изнемогая от стыда, она сидела, склонив голову,

сцепив руки.

- Но, если ты не будешь следить за собой, женщина, я продам тебя не в

столь высокородную семью. И станешь ты auditia, которая прибирается по

дому, или cubicularia, что перестилает постели. Именно это ждет тебя, если

ты будешь плакать и похудеешь. Никому не нужны женщины с дряблой кожей и

тощими бедрами.

- Моей маме очень плохо, - вмешался Николан, стоявший рядом. - Я

требую, чтобы ее оставили в покое.

Тригетий медленно поднялся.

- Я пытался помочь, хотя мне следовало отдать вас обоих моим людям,

дабы вас как следует выпороли. Именно такие петушки, как ты, доставляют

мне хлопоты. Пусть это будет для тебя уроком, - и хлыст торговца опустился

на плечи Николана. Острая боль пронзила его тело, инстинктивно он подался

назад. - Хочешь получить двадцать таких же ударов? Будь уверен, получишь,

если еще раз скажешь хоть слово.

Весь следующий день у Николана так саднили плечо и шея, что он шел

рядом с матерью, не раскрывая рта. Думал он об отце, и душу его

переполняли ярость и отчаяние. Когда караван остановился на ночь и

большинство пленников набросились на грубую, пересоленную еду, Николан

придвинулся вплотную к матери, наклонился к ее уху.

- Мы этого не вынесем, - прошептал он. - И должны подумать о побеге.

Я еще не знаю, как это сделать, но что-нибудь да придумаю. Надо не только

убежать, но и найти дорогу домой. Я намерен нарисовать карту.

Его мать в отчаянии покачала головой.

- Николан, не тешь себя беспочвенными надеждами, - шепнула она в

ответ. - Для тебя рабство не будет в тягость, любимый мой сын. Ты

вырастешь высоким и сильным и со временем сможешь купить себе свободу.

Говорят, в Риме полно свободных людей, когда-то бывших рабами, и они

богаты и влиятельны. Если же ты попытаешься убежать, сын мой, и тебя

поймают, все будет кончено. Тебя распнут на кресте. Они поступают так со

всеми беглыми рабами, - по ее телу пробежала дрожь. - Обещай мне сохранять

благоразумие. Да и зачем, - и тут он увидел, как по ее щеке покатилась

первая слеза, - ...зачем нам возвращаться домой? Нас вновь схватят и

продадут другому работорговцу.

- Мама, но что будет с тобой?

- Сын мой, это неважно. Я потеряла желание жить, увидев, как твой

отец рухнул, пронзенный мечами.

Николан долго молчал, прежде чем заговорить вновь.

- Я не хочу причинять тебе большего горя. Возможно, ты права и

убежать невозможно. Но карту я вычерчу. Чтобы хоть чем-то занять себя.

Следующей ночью, когда все уснули, Николан пробрался к костру и нашел

в золе обуглившийся корешок. Его мать оторвала от подола полоску материи.

На ней-то, разделенной на квадратные пуски, Николан и начал рисовать

карту.

[Гость Эльтебер]

И сразу открыл в себе способности, о существовании которых даже не

подозревал. Выяснилось, что он легко определяет расстояния и высоты, а его

рука без труда переносит увиденное на материю. Закончив первый рисунок, он

уже не сомневался, что, следуя своим записям, доберется домой.

С той поры каждый день он внимательно следил за дорогой, отмечая все

особенности, измеряя расстояния. А каждый вечер вычерчивал пройденный путь

на очередном квадратике белой материи. Квадратики он складывал в потайной

карман на поясе.

Среди рабов был высокий мужчина средних лет, которого звали Сарий.

Обычно Николан шел рядом с матерью, но так получилось, что в один из дней

оказался в замыкающем ряду колонны, куда всегда ставили прихрамывающего

Сария. Они разговорились и мужчина рассказал Николана свою историю. Он

родился и вырос в Иллирикуме свободным человеком, но женился на рабыне.

Амага родила ему двух сыновей, а ее хозяин объявил их своей

собственностью. Когда они выросли, он продал их работорговцу.

- Моя Амага умерла, - вздохнул несчастный отец. - Потом я узнал, что

мои сыновья куплены римским сенатором. Я решил, что обязательно должен

повидаться с ними. И хоть как-то помочь им. А со временем, может, и

выкупить. Но ничего этого я не мог сделать, оставаясь в Иллирикуме, -

Сарий грустно покачал головой. - Оставалось только одно. Я продал себя

Тригетию. На деньги, которые он заплатил мне, а заплатить он постарался

как можно меньше, я, возможно, смогу купить свободу моим бедным сыновьям.

Если мне удастся их разыскать.

- А что случится с тобой? - спросил Николан.

Сарий повернулся к нему.

- Мне все равно, - воскликнул он, - если только они обретут свободу.

И, наконец, наступил день, когда на горизонте оказались стены

великого города, который охочие до перемен римляне построили на берегу

Адриатики. Над стенами виднелись крыши беломраморных дворцов и купола

великолепных соборов. Сарий, как обычно, хромающий позади, вскинул палку,

предлагая Николану подойти к нему.

- Ты слышал новость? - прошептал он, когда они оказались рядом.

- Я ничего не слышал, - признался Николан.

- Нас продадут здесь, в Равенне.

Николан повернулся к своему спутнику и увидел, что его лицо почернело

от горя.

- Но Тригетий не может продать тебя. Он же пообещал привезти тебя в

Рим.

- Обещание, данное рабу - ничто, - с горечью ответил Сарий. - Его

можно тут же нарушить, - он застонал от отчаяния. - Тригетий выбрал

Равенну, потому что здесь живут теперь многие богатые римляне, переехавшие

сюда вслед за старухой (он имел в виду мать императора Галлу Плачиду).

Поговаривают, что и император намерен перебраться в Равенну. Так что цены

идут вверх. И рабов тут можно продать дороже, чем в Риме, - и не обращая

внимания на надсмотрщика, выразительно помахивающего кнутом, несчастный

отец воскликнул. - Прощайте, бедные мои сыновья! Я вас никогда не увижу!

Николан попытался утешить его, заметив, что у богатых римлян, что

покупают рабов в Равенне, наверняка есть дома и в Риме. Так что ему не

стоит терять надежду: он еще мог попасть в столицу империи.

- Я уже подумал об этом, - вздохнул Сарий. - Но это слабое утешение.

На следующий день рабам-мужчинам, спавшим во дворе харчевни за

городскими стенами, приказали раздеться догола. Затем по очереди они

опускали обе ноги в ведро с белой краской. После чего сидели на влажных от

росы булыжниках мостовой, положив ноги на деревяшки, давая краске

подсохнуть.

Николан спросил своего соседа, что означает сия процедура.

Белые ноги, - пояснил он, - свидетельство того, что мы - варвары,

впервые ступающие на территорию их империи. И покупатели, что будут

оглядывать нас со всех сторон, совать пальцы в рот и тыкать в живот,

поймут это безо всяких вопросов.

- Нас будут продавать голыми?

Его собеседник кивнул.

- Они хотят видеть, что покупают.

- А женщин?

- И они будут, в чем мать родила. Потому-то на невольничьем рынке

полно народу. Многие приходят сюда каждый день. У большинства за душой нет

и ломаного гроша, но зато есть возможность вдоволь наглядеться на

обнаженных девушек.

Николана охватила злость. Он спрашивал себя, неужели и его матери

придется пройти через это унижение. Он не сомневался, что она умрет от

стыда, если ее заставят выйти на люди голой. Он посмотрел на свои

закованные в цепи руки. Неужели он ничего не мог с этим поделать? Он

обратился к охраннику и попросил того позвать Тригетия.

Охранник рассмеялся и взмахнул хлыстом.

- Позвать хозяина? Глупый раб, я исполосую тебя хлыстом, если ты

раскроешь рот.

Невольничий рынок представлял собой круглую площадку со скамьями

высотой в два фута, тянущимися по периметру. Тригетий арендовал половину

скамей. Николан стоял на в секторе, отведенном мужчинам и не решался

взглянуть в сторону женщин. Табличка с ценой была прилеплена к его животу,

но, в отличие от остальных, он не пожелал наклониться и посмотреть, в

какую сумму оценил его торговец. Он же высоко поднял голову, не отрывая

глаз от синего неба.

Покупатели и зеваки ходили вдоль скамей. Больше всего народу

толпилось у рабов Тригетия и разговоры только и шли о том, каких он привез

здоровых мужчин и грудастых женщин. Иногда кто-то из покупателей подходил

вплотную и щупал бицепс Николана.

- Тебя никогда не продадут, - прошептал мужчина, стоящий рядом с ним.

- Ты не стоишь тех денег, что просят за тебя. Ты кто, сын немецкого короля

или сарматийского барона?

- А какую цену назначила за Сария? - спросил в свою очередь Николан.

Этот несчастный стоял с краю и по бледности его щек чувствовалось,

что он не ждет от грядущего ничего хорошего.

- Низкую, - ответил мужчина. - Его купят одним из первых.

Мужчина не ошибся. Старик-римлянин с крючковатым носом остановился

перед Сарием и щелкнул пальцами, показывая, что берет этого раба.

Бледного, как полотно, Сария, еще не верящего в случившееся, столкнули со

скамьи, и он рухнул у ног своего нового хозяина.

Несколько минут спустя к Николану подошел охранник.

- Слезай, - скомандовал он.

- Меня купили? - спросил Николан.

- Ты слышал, что я сказал? - гаркнул охранник. - Слезай со скамьи.

Да, тебя купили. Не знаю, почему. Мне представляется, что ты издохнешь, не

проработав и дня.

Николан набрался храбрости и посмотрел на женщин. Их ряд заметно

поредел. Его матери среди оставшихся не было.

Он облегченно вздохнул. Наверное Тригетий, из уважения к матери, не

стал выставлять ее на невольничий рынок, а решил отвезти в Рим. Но мысль

эта тут же уступила место другой, более реальной. Скорее всего, покупатель

на его мать нашелся сразу и уже увел ее с собой.

Может, оно и к лучшему, подумал Николан. Все равно он ничего не мог

для нее сделать, как бы страстно этого не хотел. Не было рядом человека, к

которому он мог обратиться за помощью. Его ввергли в мир, где цари

побежденных становились рабами победителей, а герои гибли под ударами

кнута надсмотрщиков. Если они были бессильны, что же ожидали от него? Да,

он мог выхватит меч у высокого негра-распорядителя, что стоял посреди

невольничьего рынка, и отбиваться, пока его не убьют. Но самоубийство сына

ничем не облегчило бы участь матери.

- Следуй за мной, - скомандовал охранник.

Николана отвели в подземную комнату, где купленные рабы ожидали, пока

за ними придут хозяева. Несколько минут спустя к нему подошел Тригетий,

присел рядом.

- Я получил за тебя хорошие деньги, - он удовлетворенно кивнул. -

Тебя продали Аэцию.

Николан изумленно вскинул глаза на работорговца. Аэций правил Римом.

Смерть Бонифаче, единственного его соперника, восемь лет тому назад

открыла путь наверх честолюбивому римлянину, который провел молодость при

дворе правителя гуннов, а затем стал одним из лучших полководцев империи.

Несмотря на враждебность Плачиды, матери слабовольного императора, Аэций

полностью контролировал Рим и провинции.

[Гость Эльтебер]

Работорговец вновь кивнул.

- Для тебя это великий шанс. Поскольку ты умеешь читать и писать, ты

сможешь выдвинуться на его службе. Аэций - величайший человек этого мира,

не считая, разумеется, того монстра, чьи владения мы недавно покинули. Я

продал ему много рабов, так что хорошо его знаю. Он полагается на мое

суждение, и моей рекомендации вполне хватило для того, чтобы его

представитель отсчитал за тебя требуемую сумму.

- Что он со мной сделает?

Тригетий вскинул руки.

- Кто я такой, чтобы судить о деяниях Аэция? Ему нужны образованные

рабы, поскольку он ведает всеми делами Римской империи. Молодой император

- обжора и болван, и Аэций более не советуется с ним. Старуха... - Николан

знал, что речь идет о Плачиде, - ненавидит его, но ничего не может

поделать. Ей остается лишь кусать локти в своем дворце в Равенне, и

клясться, что придет день, когда по ее приказу ему отрубят голову. Но пока

империей правит Аэций.

- Что ты сделал с моей матерью?

- Продал ее, - с довольной улыбкой ответил Тригетий. - Вчера вечером.

Ее хозяин - богатый мужчина преклонных лет, у которого есть дома и в

Равенне, и в Риме. Ей будет у него хорошо, если она проявит благоразумие.

- Боюсь, моей матери все равно, что ждет ее в будущем.

- Я заметил, что здоровье у нее пошатнулось. Потому-то и постарался

продать ее как можно быстрее. Есть особые снадобья, которые дают рабам

перед тем, как выставить их на продажу. Он них розовеют щеки и блестят

глаза. Молоденькие девушки становятся такими очаровательными, что

покупатели буквально дерутся из-за них. Я редко прибегаю к таким методам,

мне надо заботится о собственной репутации. Твою мать я продал и без

этого. Старичок, что купил ее, остался очень доволен.

- Смогу я увидеть ее до того, как нас разделят? - спросил Николан.

- Время еще есть. Я пойду в этом тебе навстречу, потому что неплохо

заработал на вас. А ты скажешь представителю Аэция, как хорошо забочусь я

о своих рабах, - Тригетий поднялся. - Пойдем со мной.

Его мать сидела в углу, отведенном для женщин. С ее рук и ног сняли

цепи. Николан присел рядом с ней.

- Ты знаешь, что нас обоих продали? - спросил он.

- Да, сын мой. Тебя увезут в Рим. При дворе столь влиятельного

человека тебе, несомненно, не грозит жестокое обращение.

- Я и представить себе не могу, каково мне будет.

- Будь осторожным и осмотрительным, мой бедный сын. Ты молод, и

должен думать о будущем.

- Я думаю только о тебе. Мама, мама, что будет с тобой? Ты видела

мужчину, который стал твоим хозяином?

- Еще нет, - она наклонилась и погладила его по руке. - Сын мой, мне

все равно, какой он, потому что конец мой близок. Я присоединясь к отцу в

той земле, куда улетела его душа, - она заглянула в глаза Николану. - Сын

мой, боюсь, я была больше женой, чем матерью. Мои мысли всегда занимал

твой отец, умерший у меня на глазах, а не сын, которому суждено жить в

этом жестоком мире.

- Я выживу, мама, - заверил ее Николан. Мужчина должен крепко стоять

на ногах, даже если они выкрашены белой краской. Не бойся за меня. Придет

час, и я убегу, чтобы отомстить и тебя, и за отца. И еще обещаю тебе, что

буду любить и почитать тебя до последнего часа моей жизни.

8

Хотя Рим покорно лежал у его ног, а провинции дрожали от одного его

взгляда, Аэций считался выскочкой. Родился он в Силистрии, далекой,

варварской провинции в нижнем течении Дуная. Отцом его был некий

Гаудентий, получивший за боевые успехи титул Покорителя Африки, однако в

его жилах не текло и капли благородной римской крови. И в семьях

патрициев, гордившихся древностью рода, на заданный шепотом вопрос "Где

был Аэций вчера?" отвечали также шепотом: "Там, где он будет завтра".

Когда же этот решительный и честолюбивый человек решил построить

подобающий своему статусу дом в столице империи, которой управлял, он

узнал, что самым престижным районом Рима является Палантинский холм. Здесь

высились дворцы ушедших императоров, здесь жили самые знатные семьи.

Естественно, ни клочка земли не продавалось, не мог он и конфисковать

приглянувшийся ему участок. И все же, где он мог жить, как не на

Палантинском холме? Но при всей его власти Аэций смог добыть себе лишь

крошечный пятачок на склоне, рядом с тем местом, где когда-то находилась

роскошная вилла Цицерона. Когда же на склоне поднялись стены дворца,

выяснилось, что невозможно организовать съезд с дороги. И гостям,

прибывающим в зашторенных паланкинах, приходилось преодолевать последние

метры пешком, по вымощенной плитами дорожке, держась за железный поручень.

И если кто приезжал в воинственном настроении, пешая прогулка в гору в

немалой степени успокаивала его.

Так что дворец Аэция не обладал теми роскошью и комфортом, каких мог

требовать для себя повелитель Римской империи. В вестибюле, где всегда

толпился народ, просто не было мебели, за исключением длинных каменных

скамей у стены, на которых всегда кто-то сидел, причем не какие-то мелкие

сошки, а сенаторы и военачальники.

Помня о своем низком происхождении, Аэций не последовал тогдашней

моде и не стал увешивать стены восковыми масками своих знаменитых предков,

как настоящих, так и вымышленных. Не украсил он залы дворца и

произведениями искусства и реликвиями древности, которые так любили

патриции. Если Аэций провожал какого-либо высокородного гостя до дверей,

он никогда не останавливался рядом с ничем не примечательным ковриком для

молитв, чтобы сказать: "Наверное вы не поверите, но прекрасные колени

Елены, да, да, той самой Елены [речь идет о матери римского императора

Константина, узаконившего христианство], сотни раз касались его". И не

указывал на меч на другой стене со словами: "Этот меч обошелся мне в целое

состояние, но его выхватывал из ножен великий Цезарь".

Единственной достопримечательностью дворца являлась каменная башня,

окруженная рвом, попасть в которую можно было лишь через подъемный мост.

Там Аэций спал и, когда он удалялся на покой, мост поднимался и оставался

в таком положении, пока Аэций не приказывал опустить его. Как и все

диктаторы, Аэций предпочитал отдыхать под надежной охраной.

Несмотря на все недостатки, дворец в полной мере отвечал нуждам его

хозяина. Большинство гостей прибывало туда по делам. Их препровождали в

маленький зал, где восседал диктатор. Решение вопроса не занимало много

времени. Аэций пытался принять всех, кто приходил к нему, чем завоевал

любовь простого люда, который терпеть не мог заносчивости патрициев.

И гость, посетивший Аэция в этом спартанском дворце, увидевший

многочисленные шкафы, заполненные бумагами, снующих во все стороны

секретарей, склонившихся над пергаментами писцов, не мог не отметить, что

Аэций здесь не просто живет, но работает. А те, кто узнавали его поближе,

приходили к выводу, что действует он не по наитию, а на основе кропотливо

собираемых сведений. И верил он в торжество здравого смысла, а не в

божественные учения того времени. Перед тем, как выйти на битву, он,

разумеется, консультировался с авгурами, но решения принимал на основе

информации, полученной от многочисленных разведчиков, вместо того, чтобы

следовать заключениям, сделанным по пульсирующим внутренностям только что

забитых животных.

И наступил день, памятный лишь для раба, впервые прибывшего в Рим и

увидевшего великолепные мраморные дворцы и роскошные публичные здания. Во

второй половине того же дня Аэций провожал гостя до самой тропинки.

Высокого роста, средних лет, гость немного сутулился, а глаза его

подмечали все, что происходило вокруг.

- Микка, - говорил диктатор Рима шепотом, ибо слова его

предназначались только гостю, - ты привез мне столько нужных мне сведений,

за что я тебе очень благодарен. Возвращайся вновь, после того, как

побываешь в Константинополе и... у этого хвастуна и громилы, который еще

доставит нам немало хлопот. Твоя информация очень важна для меня. А по

пути загляни в Равенну, и выясни, что на уме у этой старухи, которая

постоянна только в одном - своей ненависти ко мне.

- Ту, о ком ты говоришь, нетрудно понять, о великий Аэций, - ответил

торговец. - Если ты по-прежнему будешь называть ее так, она никогда не

изменит своего отношения к тебе, - и добавил уже громко, для всех. -

Позволь поблагодарить за то, что ты счел возможным купить мои товары.

Надеюсь и в дальнейшем услужить тебе.

Vocator, в обязанности которого входило собирать сведения о всех

визитерах и заранее сообщать Аэцию их имена и занятия, чтобы диктатор Рима

мог приветствовать их как старых знакомых, поджидал Аэция у дверей, когда

тот вернулся, проводив Микку.

- Привезли нового раба. Купленного у Тригетия. Сын богатого

землевладельца из Альфельда. Отец недавно умер..

- А, тот самый, - Аэций любил, чтобы ему докладывали все, до малейших

подробностей, и лично беседовл с каждым новым рабом. - Кто еще хочет

встретиться со мной?

Vocator сверился со своим списком. Аудиенции ожидало около двадцати

человек. Важных персон не было, и Аэций решил, что они могут подождать,

пока он взглянет на раба.

Встреча с Аэцием поразила Николана. Он увидел перед собой красавца, с

высоким лбом, прямым носом, проницательным взглядом. А несколько секунд

спустя он отметил печать суровости, лежащую на лице диктатора Рима. Тот

никогда не улыбался, а если говорил, то ледяным тоном.

Аэций прочитал записку, которую подал ему vocator.

- Тут указано, - говорил Аэций, не поднимая глаз, - что ты умеешь

читать и писать.

- Умею, господин мой Аэций, - ответил Николан.

- Ты что-нибудь знаешь о новой форме записи?

- Я обучен стенографии.

- Кто учил тебя?

Николан помялся.

- Священник. Очень ученый человек, который приехал с одного острова

на западе и прочитал о стенографии в книге.

- Как я понимаю, миссионер. Первый из тех, о которых я слышал,

принесший хоть какую-то пользу. Хорошо, что ты умеешь стенографировать. У

меня есть несколько человек, обученных этому, но не столь много, как мне

хотелось бы. Тебя привезли с плоскогорья у Дуная. Ты когда-нибудь видел

императора гуннов?

- Нет, господин мой Аэций.

- А предателя, который правит теперь твоей страной? Нынче он называет

себя Ванний.

- Лишь однажды, господин мой. В то утро, когда он убил моего отца и

продал мою мать и меня работорговцу.

- И какого ты о нем мнения?

- Он жестокий и невежественный тиран. Если он не умрет раньше, придет

день, когда я его задушу.

Аэций вернул записку своему слуге и обратился к Николану, не

поворачиваясь к нему.

- Я задал тебе вопрос, чтобы понять, хватит ли тебе глупости ответить

на него. Ты должен с самого начала понять, что у раба мнения быть не

может, - и добавил будничным тоном, посмотрев на слугу. - На первый раз он

легко отделался. Пять ударов кнута. Уведи его.

- На какую его определить работу? - спросил vocator.

- Когда он оправится, к писцам.

- В какой класс?

- В самый низший, - распорядился Аэций. - Этому рабу надобно

научиться смирению.

[Гость Эльтебер]

Нежась в лучах солнца, греющих его иссеченную спину, Николан с

удивлением обнаружил, что практически все его воспоминания о жизни в

низшем классе рабской иерархии при дворе Аэций связаны, за исключением

нескольких жутких эпизодов, с едой. Его постоянно мучил голод. Кормили

рабов дважды день. Утром давали какое-то подобие каши из разваренной

пшеницы, которая насыщала, но не отличалась изысканным вкусом. Во второй

половине дня трапеза состояла из толстого ломтя хлеба с мясными обрезками

или кусочком козьего сыра и кружки кислого вина.

И уж совсем становилось Николану невмоготу, когда его вместе с

другими рабами отправляли на кухню: такое случалось, когда Аэций принимал

гостей. Тут уж вид и запах блюд просто сводили Николана с ума. Много раз

помогал он в приготовлении блюд для этих гаргантюанских пиров, на которые

диктатор приглашал знатных римлян. Однажды ему поручили набивать

внутренности медведя, целиком насаженного на вертел, копчеными сосисками.

В другой раз послали к кондитерам, работающим вдали от пышущих пламенем

печей, в которых жарилось мясо. Он провел несколько часов в окружении

засахаренных фруктов, миндаля, свежеиспеченных тортов и пирожных. Как же

хотелось схватить что-нибудь из этой вкуснятины и засунуть в рот. К

счастью для Николана, он никогда не поддавался искушению. Не одна пара

острых глаз присматривала за рабами и часто даже попытка покушения на еду

Аэция сопровождалась криками "Вор" или "Птицы на вишне". Наказание не

отличалось разнообразием. Первое нарушение каралось пятью ударами кнута,

второе - десятью.

Приговор приводился в исполнение незамедлительно. Сначала трижды

звенел Колокол наказаний, и все рабы, не занятые в тот момент на каких-то

работах, собирались в кухонном дворе. Виновный раздевался до пояса и

опускался на колени. Высокий евнух из Нумибии брал кнут. Владел негр

кнутом блестяще, так что при желании мог обвить его вокруг тела, не

вызывая никакой боли. Но гораздо чаще, если он недолюбливал провинившегося

или тот был ему безразличен, кнут из буйволиной кожи обжигал согнутую

спину, словно раскаленный прут.

Первое наказание Николан перенес достаточно легко. Во всяком случае,

ему удалось сдержать крик. Второй раз ему повезло меньше. Ему сообщили,

что его мать умерла. Ее жизнь оборвалась через полмесяца после того, как

ее продали богатому старику. Она не вняла предупреждению Тригетия, а

потому ее подвергли порке, после которой она и отдала Богу душу.

Опечаленный сын не смог сдержать эмоций, и когда бейлифу [домоправителю]

доложили о выкрикиваемых юношей угрозах, тот прибегнул к испытанному

методу, назначив Николану десять ударов. В этот раз евнух бил со всей силы

и после того, как кнут в десятый раз опустился на плечи и спину Николана,

он потерял сознание. Его отправили в дворцовую больничку, где он несколько

недель приходил в себя.

Со временем он поднялся на более высокую ступень рабской иерархии, во

многом благодаря сноровке, проявленной в порученной ему работе. Теперь он

уже не спал в подвале на всегда влажном соломенном матрасе. У него была

своя кровать в длинной комнате, где жили еще семьдесят рабов. Рядом

находилась ванная, где могли одновременно мыться полдюжины взрослых.

Женщины пользовались ею до двух часов дня, мужчины - после двух. Ел он

теперь, в той же компании привилегированных рабов, в каменном зале,

примыкающем к кухне. Кормили лучше, но еда была столь же однообразной.

К удивлению Николана, его заинтересовали разговоры за столом.

Предпочтение отдавалось двум темам: дворцовые дела и возможности

заработать побольше денег. В последнем случае речь шла о наиболее

эффективном использовании peculium, вознаграждении, которое им разрешали

получать и оставлять у себя. Иногда говорили о мировой политике,

искусстве, религии, философии. Николана поражала эрудированность некоторых

рабов. Сравнивая их разговор с тем, что он слышал наверху, в большом

обеденном зале, где пировали господа, он не мог не отметить, что рабы куда

более умны и остроумны, чем купающиеся в роскоши хозяева мира.

Поначалу Николана определили к переписчикам. Порученную ему работу он

выполнял столь быстро, что его перевели в секретари. И наконец, ему стал

диктовать сам Аэций. Высокий, никогда не улыбающийся римлянин, несомненно,

узнал его (он не забывал увиденных лиц), но не подал и виду, что знаком с

Николаном, когда тот в первый раз вошел в его кабинет. Скоро, однако,

стало ясно, что работой Николана он доволен. Еще через неделю Аэций

диктовал только ему.

Диктовал Аэций быстро, начиная со слов "Письмо" или "Записка", после

чего следовала череда связанных предложений. Иногда он замолкал, потирая

кончик носа, но обычно доходил до последней точки, не останавливаясь.

Чтобы угнаться за ним, пальцам молодого раба приходилось двигаться с той

же скоростью, что и ногам солдата атакующего легиона.

Благодаря частому пребыванию в кабинете Аэция, из окна которого

открывался прекрасный вид на Вечный город, Николану стал известен один из

секретов диктатора Рима. Зная о презрении, которое испытывали к нему

патриции, Аэций намеревался возвыситься над ними, разведясь с женой и

женившись вновь на сестре императора, юной и жизнерадостной принцессе

Гонории.

Аэций обсуждал свой замысел с несколькими ближайшими помощниками,

сенаторами, военачальниками, чиновниками. Говорили, разумеется, шепотом,

но никто не таился от сидевшего в углу, за маленьким столиком секретаря.

Он был рабом, а потому под угрозой жесточайшего наказания, не имел права

говорить о том, что касалось его господина. Так что, обсуждая дальнейшие

действия, они не обращали на него ни малейшего внимания.

Николан также не вникал в их разговоры. Да и какое, собственно, было

ему дело до планов его господина породниться с императорской семьей? Все,

что происходило в этом гордом и богатом городе, центре коррупции и

лицемерия, все, что он слышал и видел, лишь усиливало его ненависть к Риму

и римлянам. Однажды он сказал себе, что Рим похож на умирающего

прокаженного, в сверкающих шелках и с короной на голове. Фраза эта запала

ему в память, и он часто повторял ее про себя, гордясь, что сам придумал

ее.

Люди, с которыми советовался Аэций, вроде бы одобрили его идею. Этот

союз, говорили они, значительно упрочит его положение. Лишь один выразил

сомнения.

- А как же старуха? - спросил он. - Ты никогда не получишь ее

согласия.

На это Аэций лишь улыбнулся.

- Не будет для меня большего удовольствия, чем перепрыгнуть через ее

голову. Я все улажу с императором до того, как она прослышит об этом.

Вскорости было объявлено, что принцесса Гонория, жившая вместе с

высланной в Равенну матерью (произошло это после возвышения Аэция, к

которому перешла вся полнота власти), приедет в Рим. Аэций тут же начал

искать подходящий подарок для высокой гостьи. Он вызвал лучших ювелиров,

но их предложения ему не понравились. Их воображение не шло дальше колец,

ожерелий, браслетов, которые стоили бы баснословные деньги, но не принесли

бы желанного эффекта. Так получилось, что в это время в Риме находился

Микка Медеский, прослышавший о затруднениях Аэций. Николан сидел за своим

столиком в кабинете диктатора, когда туда ввели Микку. Купец держал под

мышкой какой-то сверток.

- О великий Аэций! - воскликнул Микка, поклонившийся, едва переступив

порог. - Мне сказали, что ты ищешь подарок, и я подумал, что могу помочь.

У меня есть то, что тебе нужно.

Суровое лицо Аэция чуть смягчилось.

- Мне действительно нужен очень необычный подарок. И я в отчаянии от

того, что не могу его найти.

- Если господин мой Аэций позволит показать то, что я принес... -

Микка приблизился к мраморному столу, за которым Аэций каждый день

проводил много часов. Положил сверток и начал разматывать шелк. Внутри

оказался высокий сосуд удивительной красоты, не с одним, а с четырьмя

носиками. Из белого камня, украшенный великолепными рубинами, на

серебряной подставке. Красота его поразила даже Аэция. По всему

чувствовалось, что сосуд очень древний и имеет богатую историю.

- Для чего он предназначен? - спросил, наконец, Аэций.

- Смотри, господин мой, - Микка коснулся одного из носиков и из

сосуда брызнула ароматная жидкость. - Это бальзам. Внутри сосуд разделен

на четыре отделения, с разными духами в каждом. Это... - Микка запнулся,

любуюсь принесенной диковиной, - господин мой Аэций, старинный сосуд.

Доставили его с Востока и я слышал, что он принадлежал императору Китая.

Признаюсь, доказательств тому у меня нет. Сделан он из белого нефрита,

украшен, как ты видишь сам, великолепными рубинами, - он помолчал. -

По-моему, лучшего подарка не найти.

Аэций, похоже, согласился с Миккой. Он поднялся и обошел стол, дабы

осмотреть сосуд со всех сторон. Он даже улыбнулся, что случалось с ним

чрезвычайно редко.

- Какова цена? - спросил он.

- Цена, господин мой, очень высока, - вкрадчиво проворковал Микка. -

Скажем так. Ценой будет твое неизменное ко мне доверие. Твое согласие

взять этот сосуд - большая честь для меня. Если он тебе нравится, он твой.

Я с радостью отдаю его. Ни о какой другой форме оплаты не может быть и

речи.

После ухода Микки Аэций долго не мог оторвать глаз от сосуда, а затем

принялся за сопроводительное письмо. Слова он подбирал с особой

тщательностью, так что времени на это ушло немало. Чувствовалось, что этот

человек, перехвативший бразды правления империей у безвольного императора

и его честолюбивой мамаши, настроен более чем решительно в своем

стремлении породниться с августейшей семьей. Разве сама Плачида второй раз

не вышла замуж за Константия, генерала-иллирийца, военные заслуги которого

не шли ни в какое сравнение с победами одержанными им, Аэцием? И, тем не

менее, Константий делил императорский престол с братом Плачиды, которой

был пожалован титул Высочайшей правительницы. Так почему история не может

повториться вновь?

Взгляд, брошенный на уминающего завтрак Ивара, напомнил Николану о

том дне, когда он впервые увидел высокого бритонца. Он улыбнулся, и его

друг, на мгновение оторвавшись от еды, ответил ему тем же.

В дополнении к нефритовому сосуду Аэций решил послать множество

мелких подарков: драгоценные безделушки, восточные ткани, а также фрукты и

цветы. Каждый подарок укладывался на зеленую бархатную подушечку. Николан

попал в число рабов, которым поручили нести подарки. По этому случаю их

обрядили в белые туники с зелеными полосами, поперечной на груди и

круговой по подолу, и в новые сандалии с зелеными завязками. Всем подробно

объяснили, что от них требуется.

Их ввели в зал в императорском дворце, в котором через несколько

минут появилась и принцесса, сопровождаемая служанками и придворными. Она

перемолвилась несколькими словами с молодым офицером, передавшим ей письмо

Аэция. Николан был выше большинства рабов, а потому его поставили в самый

конец. На его подушечке лежал флакон с натуральным нардом, редким и

дорогим ароматическим веществом. К его удивлению, его разбирало

любопытство. Очень хотелось посмотреть, какая из себя принцесса Гонория.

Он увидел стройную девушку с огромными глазами. Она часто улыбалась

и, судя по всему, ей очень понравился нефритовый сосуд. Произвел на

принцессу впечатление и офицер, с курчавыми черными волосами и

мужественным загорелым лицом. Когда он преклонил перед ней колено, ее веер

коснулся его плеча. На одно мгновение, как бы случайно. Наконец, пришла

очередь Николана подняться на три ступени и встать на колени перед

принцессой, низко наклонив голову. От красоты девушки у него перехватило

дыхание. То ли разыгралось его воображение, то ли он увидел, как дрогнули

ее ресницы, когда он протянул ей подушечку с нардом. Едва ли такое

произошло, но так хотелось в это верить. Однако то, что произошло далее,

он уже не мог списать на воображение.

Прежде чем одна из дам взяла флакон и положила рядом с остальными

подарками, принцесса с возгласом: "Какая прелесть", - наклонилась вперед,

чтобы понюхать нард. У нее были чудные волосы, темные, как глаза, и

шелковистые. От нее шел волнующий аромат, по сравнению с которым нард

казался дешевкой. Какие-то мгновения ее голова находилась рядом с его, но

их хватило, чтобы до ушей Николана донеслись едва слышные слова: "Как

жаль, что ты раб, и не мой раб!"

Все поплыло у него перед глазами, и он испугался, что не сможет

подняться и сойти с мраморных ступеней. Но тут принцесса, повернувшись к

своим дамам, бросила: "Это нард, а я его не люблю". Эти слова привели

Николана в чувство, Он встал и ретировался на свое место в шеренге рабов.

Несколько минут спустя церемония закончилась. Очаровательная

принцесса улыбнулась всем, кто находился в зале, и исчезла. Николан вновь

обрел способность дышать. "Интересно, - спросил он себя, - говорила она

такие слова кому-то еще"? Ответ был однозначным: нет, только ему.

Рабов отвели в мрачную комнату в дальней части дворца и дали один

кувшин фалернского вина. Свободные люди, прибывшие вместе с ними,

наслаждались едой и питьем в другом зале. Когда подошла очередь Николана,

он отрицательно покачал головой. По цвету он догадался, что это не

настоящее фалернское вино, при приготовлении которого виноградный сок

смешивали с медовой водой.

В этот самый момент в комнату вошел молодой человек, огляделся.

Николан заметил его во время церемонии. Он выделялся не только ростом и

могучими мышцами рук, но и решительным взглядом темно-серых глаз. Одет он

был в тунику с цветами принцессы. Бляха на плече указывала на то, что он

раб.

[Гость Эльтебер]

Едва он увидел Николана, лицо его осветилось улыбкой, и он направился

к нему.

- Ты отказался от вина. Правильно сделал. Оно разбавленное и слишком

сладкое, - по-латыни он говорил с акцентом.

- Я вообще не люблю вино, независимо от его качества.

- В рабах, я чувствую, ты недавно. Тебе выкрасили ноги белой краской

при приезде в Рим?

Николан кивнул.

- Это сделали в Равенне. Я с севера, из страны в верховьях Дуная.

- А я из еще более северной страны. Из Британии. Может, ты и знаешь,

остров к северу от Галлии. Большой и красивый остров, - он указал на уже

опустевший кувшин. - Я раб с рождения, так что такое отношение мне не в

диковинку.

- Я обратил на тебя внимание в зале приемов. Подумал, что ты был

гладиатором до того, как запретили бои.

- Я тоже заметил тебя. И сказал себе: "Он мне нравится, и я должен

поговорить с ним до его ухода".

От этих дружеских слов на глазах Николана навернулись слезы. Никто не

обращался к нему с такой теплотой с того самого дня, когда в их доме

внезапно появился Ванний и круто изменил его жизнь. Теперь его окружали

люди, имевшие над ним абсолютную власть, да рабы, завидовавшие его

быстрому возвышению в дворцовой иерархии. Он уже начал склоняться к мысли,

что доброта исчезла из этого мира, оставшись в далеком прошлом.

- Если бы мы могли быть вместе! - вырвалось у Николана. - Уже три

года я один как перст. У меня нет ни друзей, ни даже доброжелателей. Я так

несчастен.

- Меня зовут Ивар, - представился бритонец. - А тебя, мой новый друг?

- Николан. Моему отцу принадлежали обширные земли. У нас были

отличные лошади.

Ивар не стал говорить о своих родителях. Ранее он сказал, что родился

рабом, и, возможно, решил, что более распространяться об этом не стоит.

- Ты прав, мне хотелось бы быть рядом с тобой. Но, к сожалению, этому

не бывать. Я боюсь Рима, и маловероятно, чтобы меня продали сюда. А не

предпочтешь ли ты Равенну? - Ивар покачал головой и сам ответил на свой же

вопрос. - Нет, это ни к чему. Здесь ты в большей безопасности.

Короткая команда бейлифа прервала этот разговор. Николан встал в

строй рабов. Обернулся, и молодой бритонец на прощание улыбнулся, кивнул и

взмахнул рукой.

Во дворец Аэция рабы возвращались, построившись в колонну по двое.

Николан попал в пару с очень разговорчивым мужчиной.

- И как она тебе? - спросил он. А потом, не дожидаясь ответа,

высказал собственное мнение о принцессе Гонории. - Худовата, знаешь ли.

Одни глаза и никаких бедер, - он повернулся к Николану. - Что она тебе

сказала?

- Мне? - такого вопроса Николан не ожидал. - Ты имеешь в виду

принцессу? Она мне ничего не говорила.

- Странно, - нахмурился мужчина. - Я же видел, как двигались ее губы.

И другим так показалось, - он покивал. - Знаешь, она хочет, чтобы ее

боготворили все мужчины, которые видят ее, хотя все знают, что она

влюблена в того высокого раба. Который разговаривал с тобой.

На лице Николана отразилось изумление.

- Не может быть. Я уверен, что он не посмел и взглянуть на нее. Какая

там любовь. Он же знает, какое ему за это грозит наказание.

- Не хотел бы я оказаться на его месте, - гнул свое собеседник

Николана. - Он принадлежит ей и должен повиноваться ее приказам. Но спасет

ли его это? Нет, если старуха пронюхает о происходящем. Но принцесса

хитра, как лиса. Она знает, как обтяпывать свои делишки. И будет лучше,

если ты больше не встретишься с ней. Она положила на тебя глаз, в этом

можно не сомневаться, - мужчина улыбнулся. - Хотел бы я знать, что она

тебе сказала.

Секреты недолго оставались таковыми во дворце, где проживало больше

сотни рабов. Любопытные глаза и уши не упускали ничего. А уж сплетничать

рабы обожали. И к зернышку правды обычно подвешивался добрый мешок лжи. И

скоро все уже знали, что их господин намерен развестить с прежней женой и

жениться на молодой очаровательной принцессе. Воспринималось это известие

без энтузиазма, поскольку императорские рабы никогда не получали свободу.

Аэций намеревался держать свой замысел в секрете до завершения

необходимых приготовлений, но новость эта облетела Рим, после чего

одновременно произошли два события. Визит принцессы был прерван и ее

спешно отправили в Равенну, а Аэция вызвали во дворец императора. Покинул

он дворец с красным от гнева лицом, вне себя от ярости. И хотя говорили

они один на один, вскорости весь Рим знал, что карикатурный правитель взял

вверх над диктатором. Император прямо заявил Аэцию, чтобы тот и думать

забыл о женитьбе на принцессе.

Николан переписывал письма за своим маленьким столиком, когда в

кабинет вошел Аэций. Он не поднял головы, поскольку по заведенному порядку

рабы никогда не заговаривали первыми, а лишь отвечали, если к ним

обращались. Его уши, однако, подсказали ему: что-то случилось. В шагах

Аэция слышалась буря.

- Создается впечатление, - начал диктатор Рима, которому только что

дали понять, что его власть не распространяется на членов императорской

семьи, - что о моих планах стало известно за пределами этих стен. О том,

что сегодня высказывалось мне лично, завтра будут кричать на всех

перекрестках. Так кто в этом виноват?

Николан продолжать писать, но рука его завибрировала. Он почувствовал

грозящую ему опасность. Хозяин сам решал, виновен раб или нет, и сам же

определял наказание.

Аэций долго разглядывал свой стол. Как хорошо все получалось. Он

дважды виделся с принцессой и достаточно долго говорил с ней. Гонория им

заинтересовалась. Была весела и радушна. Потом призналась одной из своих

дам, что находит его симпатичным. И вот такой удар! Император отказался

даже говорить на эту тему!

- Это твоя работа? - спросил он у Николана.

- Нет, господин мой Аэций! - воскликнул юноша. - Нет! Нет! Я никому

не рассказываю то, что слышу. Клянусь, это правда.

Палец Аэция уперся ему в грудь.

- Ты пишешь мои письма. Ты слышишь, что я говорю моим гостям. Все

документы проходят через твои руки. Кого еще я могу подозревать, как не

тебя?

Николан с ужасом осознал, какая его ждет кара. Но он понятия не имел,

в чем могла заключаться его ошибка, так что ему не оставалось ничего

другого, как продолжать стоять на том, что он невиновен.

- Я храню тебе абсолютную верность, господин мой. Никогда не

сплетничаю с другими рабами. Держу в тайне все, что узнаю здесь.

- Мне сказали, что принцесса шепталась с тобой, когда получала мои

подарки, - тут Аэций еще больше разъярился. Подумать только, женщина,

которая могла разделить с ним императорский трон, проявила интерес к рабу.

- Все сходится! Да, я думаю, вина лежит на тебе, скромнике и тихоне.

Хорошо, что я выяснил это достаточно быстро.

Аэций заходил по кабинету. Принцесса действительно приглянулась ему.

Да, люди говорили, что она любит пококетничать. Но он бы смог приручить

ее. Если бы все пошло по намеченному плану. Каждый раз, проходя мимо

сжавшегося в комок молчаливого секретаря, Аэций кидал на него злобный

взгляд. Он окончательно утвердился в мысли, что виноват именно этот раб.

Резко остановившись, Аэций хлопнул в ладоши. В кабинет вошел его помощник.

- Отведи его к бейлифу! - распорядился Аэций. - Пусть его накажут.

- Сколько ударов, мой господин?

Аэций было уселся за мраморный стол, но вопрос слуги вновь поднял его

на ноги. Похоже, он просто не мог усидеть на одном месте. После встречи с

императором ("Этот жалкий болван!" - повторял про себя Аэций) он более

всего напоминал быка в холку которого вонзилась пика. Копившаяся ярость

требовала выхода. И он нашел жертву, особо не задумываясь, виноват раб или

нет.

- Сколько ударов? - он простер руки к небу. - Только боги знают,

какой он причинил мне урон. Сколько ударов полагается за предательство?

Скажи бейлифу, пусть ему вкатят пятьдесят.

Глаза помощника вылезли из орбит и от изумления он не сдержался от

комментария.

- Мой господин Аэций, после пятидесяти ударов кнутом человек не

выживает.

- Ты оспариваешь мой приказ? - взвился Аэций. - Этот раб продал меня

моим врагам, так что наплевать, выживет он или нет.

Николан то лишался чувств, то на несколько минут приходил в себя,

чтобы осознать, что он-таки выжил. Невыносимо болела иссеченная семью,

хотелось вновь забыться, а еще больше, уйти из этого мира, расставшись с

жизнью.

Потом он пытался вспомнить, какие мысли проносились в его воспаленном

мозгу, когда он пребывал между жизнью и смертью. И понял, что думал он

только о римлянах: их жестокости, наглости, распутстве, отсутствии тех

качеств характера, что позволили их предкам завоевать мировое господство.

Одни и те же образы повторялись и повторялись: пиры, которые задавал Аэций

своим гостям (как, собственно, поступали и остальные богатые и влиятельные

римляне) с бесконечной чередой дорогих блюд, приносимых рабами горстке

сибаритов, трущобы Вечного города, где бедняки жили, словно животные,

вырывая друг у друга еду, великолепные беломраморные дворцы Палантинского

холма и сточные канавы Субуры, римские легионы, состоящие в большинстве

своем из наемников-варваров, готовых продать свое могучие тела и

мастерское владение оружием за римское золото, и изнеженные римляне,

нежищиеся в банях, играющие на лютне в рощах или спорящих о философских

проблемах. Дни забытья и боли привели его к одному важному вопросу: почему

мир никак не поймет, что он более не должен платить дань ставшему столь

беспомощным народу-господину?

Какой-то период времени, довольно-таки продолжительный, думы его

занимал разговор, который он слышал, сидя в кабинете Аэция за своим

маленьким столом. Собеседником Аэция был священник. Николан так и не

узнал, как того зовут, откуда он приехал в Рим. Он переписывал очередное

письмо, а подняв голову, увидел стоящего в дверях высокого старика с

горящими глазами и поднятой к небу рукой.

- Я пришел, чтобы осудить тебя, о великий Аэций.

Потом все поплыло перед мысленным взором молодого раба. Он слышал

голос старика, вещающего о том, что народ Рима пренебрег учением Христа и

циничный ответ Аэция, высказавшегося в том смысле, что учению этому

надобно знать свое место и негоже соваться с ним в государственные дела.

"Власть и слава Рима превыше всего", - вновь и вновь повторял Аэций на все

доводы старика, который твердил о справедливости, честности и христианских

ценностях. Слушая этот разговор в кабинете Аэция, Николан вспомнил отца

Симона, проповедовавшего те же принципы народу плоскогорья. Теперь же в

голове его все перепуталось и он не мог понять, кто говорит с Аэцием, отец

Симон или незнакомый старик-священник. Но, кто бы ни говорил с правителем

Рима, тот оставался при своем мнении. Николану хотелось крикнуть Аэцию,

что он неправ, что в долговременной перспективе идеи более важны, более

эффективны, чем легионы наемников. Но так как он ничего не сказал, будучи

свидетелем настоящего разговора, то не произнес и слова, лежа на смертном

одре.

А мог бы сказать следующее: "Потому-то Аларих взял Рим, а Аттила

вскорости побьет римлян. Они не думают ни о чем, кроме власти золота. Они

горды своим эгоизмом, они выставляют его напоказ, а потому поражение их

неизбежно.

Все дольше оставался он в сознании и наконец перестал впадать в

забытье. Целыми днями лежал он неподвижно, не имея ни воли, ни желания

вернуться к жизни. И хотя боль в спине притупилась, он знал, что малейшее

движение вызовет ее вновь. Поначалу он не осознавал, где находится, хотя и

чувствовал, что рядом есть люди. Долетавшие до ушей голоса не вызывали

стремления понять услышанное. Но в душе, несмотря на охватившую его

апатию, он чувствовал, что уже не умрет. Поначалу ему не хотелось

возвращаться к тому жалкому существованию, на которое его обрекла судьба.

Но молодость взяла свое и он вновь обрел способность радоваться жизни.

А уж смирившись с тем, что жизнь продолжается, Николан начал

проявлять интерес к происходящему вокруг. Держали его в больничке дворца,

крохотной комнатке с низким потолком и двумя окнами. Одно выходило в двор

кухни, второе - на крутой склон. В больничке едва хватало места для двух

больших кроватей, на каждой из которых лежали по два или три человека.

Компанию Николану составлял кухонный раб, родом с Востока, страдающий

каким-то странным заболеванием. В конце концов до Николана дошло, что

человек это безумен, и держаться от него надо подальше. Кухонный раб

извивался и стонал, иной раз произнося длинные, бессвязные монологи.

Бывало, что он садился, с дико сверкающими глазами, начинал качаться

взад-вперед и петь какую-то песню.

Случалось, что он приходил в неистовство и бегал меж кроватей, с

тяжелой деревянной дубинкой (он так крепко сжимал дубинку во сне, что

вырвать ее не представлялось возможным). Он кричал и колотил дубинкой по

стенам, а охранники наблюдали за ним от двери, не решаясь войти в

больничку, пока он пребывал в таком состоянии.

На другой кровати лежали два тяжело больных раба, которые, похоже,

умирали. Во всяком случае, они не разговаривали и не открывали глаз. Один

из них часто заходился кашлем, и губка, которой он вытирал рот,

становилась все краснее от крови.

И вот наступил день, когда Николан сам вышел из больнички. Вторая

кровать опустела, он не знал наверняка, но предполагал, что те двое рабов

умерли. Днем раньше безумец с Востока, зажав в руке дубинку, выпрыгнул из

окна и скатился вниз по склону. Никто не счел нужным сказать Николану, что

с ним стало.

Дворцовый врач заглянул в больничку во второй половине дня и

удивился, застав там одного Николана. Долго смотрел на пустую кровать, но

ничего не сказал. Он прошел много военных кампаний Аэция и за глаза его

звали Старый Костолом, потому что он не церемонился со своими пациентами.

Прозвище, однако, произносилось не без уважения к ветерану, который

прекрасно знал свое дело.

Врач сел на единственный стул.

- Ты знаешь, что после бичевания тебя так и бросили во дворе, решив,

что мы умер? - спросил он. - Я был в отъезде и вернулся, когда все уже

закончилось. Ты лежал посреди двора. Аэций принимал гостей, так что челяди

было не до тебя. Кроме того, пошел сильный дождь, мокнуть под которым

никому не хотелось. Я провел слишком много ночей на поле боя с факелом в

руках, разыскивая оставшихся в живых, чтобы верить кому-то на слово.

Подошел к тебе и обнаружил, что ты еще дышишь, - он покачал головой. - До

сих пор не могу понять, как тебе удалось выжить. Будь ты старше и толще,

ты наверняка бы отдал концы, - он помолчал, прежде чем задать следующий

вопрос. - Ты видел свою спину?

Николан покачал головой.

- Я боюсь посмотреть на нее. Остались следы от ударов?

- От плеч до талии спина у тебя в сплошных глубоких шрамах. Должен

предупредить тебя, что зрелище не для слабонервных.

- Они останутся навсегда?

Старый Костолом кивнул.

- Будешь ходить с ними до своего последнего дня. Воспаление, конечно,

пройдет, но шрамы останутся. И все-таки считай, что тебе повезло. Ты

остался в живых.

- Я не считаю это везением, - ответил Николан. - Но очень тебе

благодарен. Я хочу, чтобы ты это знал.

- Ты еще молод. Я слышал, умеешь читать и писать, так что в конце

концов заработаешь свободу. Да, я спас твою жизнь, - он удовлетворенно

кивнул. - Но не горжусь этим. Я спасал тысячи жизней, и в большинстве

своем, к моему сожалению, совершенно никчемных. Твой случай не вызвал

особых хлопот, потому что я специалист по поверхностным ранам. Мне даже

приходилось вынимать куски железа из черепов, после чего их обладатели

полностью выздоравливали. Разумеется, ума к ним после таких ран не

прибавлялось, да только они и раньше не годились в мыслители. Трагедия,

молодой человек в следующем: я могу спасать других, но не в силах помочь

самому себе. Видишь ли, мы, врачи, не знаем, что происходит внутри

человеческого тела. Что вызывает все эти лихорадки и болезни? Мы можем

лишь догадываться. Мы говорим, что, возможно, злая душа вселяется в

больное тело. Или что человек наказывается за свои грехи. В этот самый

момент у меня так болит правый бок, словно его проткнули раскаленным

железом. Наверное, причина тому какое-то воспаление. Но что с этим можно

поделать? Ничего. Так что через несколько дней я буду таким же мертвым,

как и любой из тех угрей, которых сейчас готовят на ужин великому Аэцию.

Врач с трудом поднялся.

- Теперь тебе нужно одно: нарастить на костях побольше мяса. Тебя

сегодня кормили?

- Нет, - ответил Николан. - За весь день сюда никто не заходил. Я

сижу тут один.

- Так ты очень голоден?

Николан понял, что так оно и есть. С тех пор, как к нему вернулось

сознание, он впервые испытал здоровое чувство голода.

Старый Костолом указал на кухню. Жизнь там била ключом: жарились,

парились, варились вкусные и дорогие блюда.

- Аэций сегодня ждет гостей, - промолвил ветеран. - Много важных

персон. В последнее время он часто устраивает приемы. Вроде бы испытывает

потребность поскорее забыть жестокий удар, нанесенный по его престижу. Как

же, император отказался отдать за него сестру, - он посмотрел на Николана.

- Он наконец-то прознал, что ты жив. Ни разу не спросил про тебя, хотя

обычно желает знать все, что происходит в его дворце. Такое ощущение, что

он немного стыдится того приступа гнева, что стал причиной твоего

наказания. Так ли это, не знаю. Но, если да, то он впервые в жизни

сожалеет о содеянном им.

Николан промолчал. Голод забылся, волна ненависти сотрясла его тело.

- Два дня тому назад я принес ему список рабов, чтобы поговорить о

состоянии их здоровья. Я это делаю раз в месяц. Он начал быстро

проглядывать его, а когда дошел до твоего имени, я это знаю, потому что

наблюдал за ним, остановился и вскинул на меня глаза, в которых застыло

изумление. Скрыть его он не мог. Но ничего не сказал. Вновь вернулся к

списку и дочитал его до конца. Вопросов о тебе он не задал. Мне сказали,

что он выяснил, кто его предал, и знает, что ты невиновен. Надеюсь, это

известие согреет тебе душу.

Николан ответил не сразу.

- Сейчас я думаю не о душе, - вырвалось-таки у него.

Старый Костолом помассировал рукой бок.

- Как больно, - простонал он. - Мне сказали, что он вновь возьмет

тебя в секретари, когда ты выйдешь отсюда. Думаю, это случится через день

или два. Тебя это радует?

Лицо Николана закаменело.

- Нет. Нисколько. Но я раб и обязан повиноваться.

Старик направился к двери.

- Я поговорю со старшим поваром. У него есть сердце и он пришлет тебе

еды. Но, боюсь, тебе придется подождать, пока не отужинают хозяин дом и

его гости. Это будет не скоро, поскольку им только что подали первое

блюдо.

И действительно, Аэций и его гости ужинали долго. Давно опустилась

ночь и на склоне холма застрекотали цикады, когда кухонный раб, черный как

сажа негр, широко улыбаясь, внес блюдо с едой и поставил ее на стол.

- Больной умирает с голода? - осведомился он.

Один взгляд на тарелку показал Николану, что ждал он не зря.

Дразнящий запах шел от отбивной, политой вкуснейшим соусом, блестела

коричневой корочкой поджаренная ножка каплуна, на пирожном-корзиночке

краснела клубника.

- Я уверен, что благодаря такому ужину выздоравлю окончательно.

Спасибо старшему повару и тебе. Больше мне нечем вас отблагодарить.

Он продолжал смотреть на блюдо и после ухода негра. С того утра, как

его схватили и продали в рабство, он не знавал такой вкусной еды. Но,

начав есть, при свете фитиля, плавающего в плошке с маслом, стоящей у его

локтя, Николан понял, что особого аппетита у него нет. А потому вполне

удовлетворился ножкой каплуна и кусочком отбивной.

Тут его внимание привлекли какие-то звуки на склоне. Он прислушался.

Догадался, что кто-то карабкается вверх. Неужели возвращается сумасшедший,

подумал Николан. Этого ему очень не хотелось: от психа можно было ждать

чего угодно.

Николан поднялся. Оказалось, что тело слушается его, да и спина при

движениях болит не так сильно. Взяв лампу, подошел к окну, выглянул из

него.

[Гость Эльтебер]

Тот, кто карабкался по склону, похоже, следил за окном, потому что

застыл, как только в нем возник Николан.

- Кто тут? - прошептал юноша.

Ответ пришел после долгой паузы.

- Николан?

- Да. Это я.

- Ты один?

- Да. Не знаю, надолго ли, но до утра ко мне наверняка никто не

придет.

- Тогда я поднимаюсь.

То был Ивар. Николану показалось, что он сразу узнал голос, а уж

когда лампа осветила рыжие волосы и широкие плечи бритонца, отпали

последние сомнения. Для того, чтобы их не заметили из других окон дворца,

Николан отнес лампу на стол.

Ивар перебросил мускулистую ногу через подоконник и одним плавным

движением оказался на полу.

- Мой дорогой друг, как же нам повезло. Я постоянно получал известия

о тебе, через других рабов, и давно хотел повидаться с тобой. И надо же

мне было прийти в такой день, когда в больничке кроме тебя никого нет.

- Ты сильно рискуешь, - озаботился Николан.

Ивар беззаботно махнул рукой.

- Уже три недели я живу под страхом смерти. И привык к этому, -

взгляд его прошелся по больничке и остановился на блюде с едой. - Мой

друг, прошептал он, принюхиваясь, - за эти три недели мне редко удавалось

поесть. Еще одна такая неделя, и я просто умру от голода. Ты не обидишься,

если я попрошу тебя поделиться тем, что я вижу на столе?

- Можешь съесть все, - ответил Николан. - Я уже отужинал.

Высокий бритонец осторожно приблизился к столу, словно хищный зверь,

выслеживающий добычу, сел и набросился на еду, как голодный волк.

Несколько минут спустя блюдо опустело, а Ивар повернулся в Николану с

подозрительно блестящими глазами.

- Неужели я умер и попал в Вальхаллу? [по скандинавской мифологии

находящееся на небе и принадлежащее Одину жилище павших в бою храбрых

воинов, которые там вечно пируют] Никогда в жизни не ел такой вкуснятины,

- он доглодал косточку отбивной и принялся за пирожное с клубникой. Когда

же последняя крошка исчезла у него во рту, он вновь посмотрел на Николана.

- Я сбежал.

Глаза Николана широко раскрылись. Редко кто решался на побег и уж

совсем единицам удавалось покинуть Италию. А пойманных ждало жесточайшее

наказание: после бичевания их распинали на кресте. Поэтому, хотя рабы

часто говорили об побеге, дальше разговоров дело не шло.

- Ты знаешь, что будет, если тебя поймают?

Бритонец кивнул.

- Ничего другого мне не оставалось. Слишком далеко все зашло, - от

дальнейших объяснений Ивар воздержался, но Николан и раньше слышал сплетни

о том, что принцесса Гонория явно благоволит к рыжеволосому бритонцу. - Я

убежал до того, как принцесса выехала в Равенну. Три недели прятался на

холмах к востоку от города. Бывший раб, тоже бритонец, женившийся на

римлянке, держит там овец. Он показал мне пещеру, из которой я не

высовывал носа, и иногда приносил мне еду. К сожалению, жена его - женщина

прижимистая, без капли жалости или симпатии к кому-либо, так что еды ему

удавалось урывать самые крохи. Я медленно умирал от голода, - он помолчал,

прежде чем продолжить. - Я ждал, потому что думал, что ты захочешь уйти со

мной. После того, что ты перенес, ты, возможно, согласишься рискнуть.

Согласен ли ты... хватит ли у тебя сил? Впрочем, при необходимости, если

ты очень устанешь, я смогу нести тебя на спине.

Николан задумался. Так ли велик риск? Хозяин мог убить его, когда

заблагорассудится, что едва не произошло. Вряд ли ему повезет вновь, если

он еще раз попадет Аэцию под горячую руку. "Это мой единственный шанс, -

решил Николан. - Когда еще окажется рядом сильный и верный друг. Вопрос

стоит ребром: сейчас или никогда. Если я откажусь, я до конца своих дней

останусь рабом".

- Я не хочу принуждать тебя, - нарушил затянувшееся молчание Ивар. -

Но вдвоем идти лучше, чем одному. Видишь ли, идти придется только по

ночам, а днем надо прятаться. Один может спать, а второй стоять на страже.

А еду придется выпрашивать или красть. У меня есть план. Мой друг,

бритонец с холмов, сказал, что пытаться бежать по суше - чистое безумие.

Мы не сможем пересечь холмы и ломбардскую равнину. Ни один раз заблудимся

и тогда придется спрашивать дорогу. И уж кто-нибудь обязательно донесет на

нас. Лучше всего удрать из Италии на корабле. Капитанам всегда не хватает

людей и они не задают лишних вопросов. Мой друг назвал мне имена двух

капитанов, которые готовы взять нас. К сожалению, поплывут они на Восток,

а не к Геркулесовым столбам.

Идея Николану не понравилась.

- Но говорят, что жизнь на корабле - то же рабство. А то и хуже. Ты

спишь в трюме, еда кишит червями, а капитан при малейшем неповиновении

хватается за хлыст. А в восточном порту ты не понимаешь языка. В кошельке

у тебя будет лишь несколько монет, капитан заберет большую часть

жалования, так что тебе ничего не останется, как болтаться в порту в

ожидании очередного корабля. В надежде, что придет день, когда ты попадешь

на корабль, который доставит тебя в родные края, - Николан покачал

головой. - Я не вижу смысла менять одно ярмо на другое. Если уж мы готовы

рискнуть своей жизнью, убежав от хозяина, мы должны твердо знать, что в

случае успеха мы получим свободу, - он уже принял решение. - По мне лучше

умереть, чем остаться здесь. Прошло три года с той поры, как мою мать и

меня продали в рабство. Но мысль о побеге никогда не покидала меня. И у

меня тоже есть план, причем более надежный, чем бегство по морю.

Он подошел к своей одежде, висевшей на крючке у кровати, достал из

кошелька, закрепленного под пряжкой пояса, две монетки и сложенную полоску

пергамента. Развернул ее, и Ивар увидел, что это карта.

- Она поможет нам уйти из этой страны, - уверенно заявил Николан. И

рассказал, как он рисовал оригинальную карту, углем на материи, после того

как все засыпали, а затем, уже у Аэция, перенес все на полоску пергамента,

которую держал сейчас в руках. - С ней нам не придется задавать вопросы.

Мы будем идти ночью, а днем спать в укромном месте. При должной

осторожности нас никто не увидит. Все нужная информация у нас есть.

Ивар внимательно всмотрелся в карту. Затем посмотрел на Николана, его

глаза зажглись ярким огнем.

- Так ты идешь со мной?

Николан ответил без запинки.

- Да, мой друг, я готов. Я не согласился сразу лишь потому, что

сомневался, а хватит ли у меня сил. Я не хочу быть тебе обузой.

Ивар поднялся, лицо его сияло.

- Так чего мы ждем? Пора в путь.

Пять недель спустя двое мужчин, оборванных, босоногих, ослабевших,

плелись по дороге. Все это время они следовали карте, нарисованной

Николаном, и ни разу не заблудились, хотя шли только по ночам и ни у кого

не спрашивали, куда ведет та или иная дорога. Лишь несколько раз

обращались они к незнакомцам, когда голод становился нестерпимым. Обычно

они стучались в хижины пастухов. И всегда получали и еду, и пожелание

доброго пути. Еще в одном случае им оказали куда более существенную

помощь, но об этом будет упомянуто ниже. В основном же они питались

фруктами, украденными из садов, да лесной ягодой. Случалось им и ловить

рыбу в реках.

И в конце концов они поняли, что ступили на землю, где не властвовали

римские законы. Николан указал на показавшегося впереди всадника.

- Это гунн.

Ивар прикрыл глаза рукой, всмотрелся в приближающегося незнакомца.

Увидел, что на гунне красная войлочная шапка и высокие сапоги, а вооружен

он изогнутым мечом.

- Значит, он один из тех, кто хочет покорить мир. Похоже, он опытный

наездник.

- Достаточно опытный. Подожди, пока мы доберемся до моей родины. Там

ты увидишь настоящих наездников, скачущих на лучших в мире лошадях.

Высокий бритонец повернулся к своему спутнику.

- Я это подозревал. Но теперь убедился в том, что моя догадка верна.

Ты специально выбирал дороги, идущие на восток. Сначала-то я думал, что мы

идем на твою родину, к плоскогорью на западе, то ты всегда находил причину

выбрать другую дорогу. Ты хотел прийти туда, где мы сейчас и находимся - в

центр империи гуннов. Это так?

- Так, - кивнул Николан, не отрывая глаз от всадника, пустившего

лошадь вскачь и быстро приближающегося к ним. - Сидя в кабинете Аэция, я

все видел и слышал, а потому многое узнал. Конечно, я никому ничего не

рассказывал, потому что за одно слово меня могли убить. Так едва не

произошло, когда Аэций только заподозрил меня в том, что я проговорился.

Так вот, Аэций пребывает в полной уверенности в том, что столкновение с

гуннами неизбежно. Возможно, это произойдет через несколько лет, но он уже

начал подготовку к решительному сражению. Он не сомневается, что сумеет

победить Аттилу, когда тот двинется на Рим, но полагает, что малой кровью

победы ему не добыть. Он презирает Аттилу, но и начинает бояться его.

Ивар, если будет война между гуннами и этим деградирующим народом, во

главе которого станет Аэций, я хочу сражаться на стороне Аттилы. Никогда

ранее Николан не высказывался столь откровенно. Бритонец нахмурился.

- Ник, друг мой, в таком вопросе нельзя руководствоваться личной

обидой.

- Меня обидели, и обидели жестоко, - ответил Николан, - но дело не в

этом. Все свободное время я проводил в Риме, наблюдая, как живут люди, и

бедные, и богатые. Нигде нет такого вызывающего богатства и такой

ужасающей бедности. Бедняки живут не лучше рабов. А богатство всего мира

растрачивается несколькими сотнями семей. Но это еще не все. Я не приемлю

римской морали. Эти гордые и жестокие люди озабочены одним: как бы

подольше хапнуть. Все идеалы забыты, и этим они даже гордятся. Каждый

стремится обогнать остальных в гонке за властью и богатством. Вот два их

кумира. Ивар, мы оба знаем, что мир не может существовать без искренности

и порядочности. Он рухнет, если люди, его населяющие, забудут об идеалах.

- Значит, ты хочешь увидеть Рим побежденным, - подвел итог Ивар. - А

кто придет ему на смену?

- Я не пророк. Я не пытаюсь заглянуть так далеко. Я озабочен только

одним - внести посильную лепту в победу над этим развращенным городом,

который мы покинули. И кто бы не пришел ему на смену, все будет лучше.

Когда гунн остановил лошадь перед ними, из-за поворота дороги

показались другие всадники. Гунн быстро заговорил. Слов они не поняли, но

интонации были явно враждебными.

- Мы говорим по латыни, - пояснил Николан и указал на запад, добавил.

- Я из Бакони.

Всадник кивнул, поняв, о чем речь. Николан указал на Ивара.

- Британия. Остров. Британия.

Гунн покачал головой. Эти слова для него ничего не значили.

Подскакали другие всадники, окружив Николана и Ивара плотным кольцом,

о чем-то жарко заспорили между собой. В конце концов все двинулись к

повороту, из-за которого они появились. Всадники жестами требовали, чтобы

Николан и Ивар шли быстрее. Некоторые даже вытаскивали мечи.

- Похоже, мы пленники, - заметил Ивар.

- Столица Аттилы где-то рядом. Туда они нас и ведут.

- Хотелось бы, чтобы они проявили больше заботы о моих уставших

ногах, - пробурчал бритонец.

- Гунны рождаются в седле, так что к ногам не испытывают ничего,

кроме презрения, - пояснил Николан. - Я вспоминаю те слова на гуннском

языке, которые знал мальчиком. Если я не ошибаюсь, они думают, что мы

шпионы. И очень довольны тем, что поймали нас.

- Наверное, полагают, что нас скоро казнят, - вздохнул Ивар. - И это

радует их еще больше.

Столица гуннов только строилась. Она широко распласталась по равнине,

но ей еще недоставало той бурной активности, что пришла с подготовкой

большой войны. Однако, штандарт Аттилы уже развивался над главными

воротами, показывая миру, где живет его будущий повелитель. Из-за

деревянных стен доносились людские голоса, ржание лошадей, лай собак.

Группа всадников, с копьями и кожаными мишенями на всем скаку

вырвалась из ворот. Не снижаясь скорости, они помчались на обоих путников

и их конвоиров. Пролетели мимо, нахлестывая лошадей и что-то крича. Копыта

их лошадей подняли пыль, которая затмила все, даже штандарт над воротами.

- Они сумасшедшие? - озабоченно спросил Ивар. Никогда в жизни он не

видел ничего подобного.

- Да. Но они также хитры и расчетливы, - ответил Николан. - Никогда

не знаешь, что они учудят в следующий момент. Так что нельзя их

недооценивать.

Один из сумасшедших всадников мчался прямо на Ивара, с нацеленным ему

в грудь копьем. И отвел его лишь за мгновение, по ходу вырвав клок из

рукава туники бритонца. Лошади - маленькие, верткие - похоже, с

удовольствием участвовали в этом спектакле. Они брыкались и неистово

ржали.

- Мы пришли сюда по своей воле, друг мой, - вздохнул Ивар. - И я вот

думаю, а не ошибка ли это.

[Гость Эльтебер]

Двум путешественникам, видевшим и мраморные дворцы Рима, и громаду

Колизея, столица Аттилы показалась жалкой и убогой. А его дворец,

вызывавший такие восторги у гуннов - бревенчатой хижиной, пусть и

увеличенной во много раз. Во всяком случае, деревянные колонны и

заостренная крыша их не впечатлили. Пленников провели через большой

обеденный зал. По лестнице они спустились в маленькие комнатки под ним,

где Аттила проводил большую часть дня.

Одну из стен его кабинета занимала только что принесенная карта. Бич

Божий, в синей тунике (той же самой синей тунике, тогда еще совсем новой,

богато расшитой золотом), сидел за маленьким столиком. Тяжелым взглядом

немигающих глаз он прошелся по пленникам. Толмач начал допрашивать их по

латыни, обращаясь к Ивару, габариты которого произвели впечатление не

только на него. Пока Ивар объяснял, кто они такие и как попали к гуннам,

Николан не отрывал глаз от карты.

Аттила молча сидел за своим столиком. Сначала он смотрел на Ивара, но

затем его внимание привлек Николан, по-прежнему разглядывающий карту. На

ней была изображена сеть дорог, ведущих от Рима к Альпам. Его,

естественно, более всего интересовала та, по которой они пришли из Италии.

Оба пленника решили, что император гуннов может общаться с ними

только через толмача, поэтому немало изумились, когда он заговорил на

латыни.

- Мои рисовальщики карт лучшие в мире, - Аттила указал на карту на

стене и обратился к Николану. - Ты, который так заинтересовался ею, что ты

о ней думаешь?

К своему удивлению, Николан не испытывал ни малейшего страха перед

великим завоевателем.

- Лучше этой мне видеть не доводилось. Она прекрасно вычерчена.

Выдержан и масштаб. Но, о могущественный император, должен отметить, что

она неточна.

Аттила громко рассмеялся, но в смехе его не было веселья.

- Этот молодой петушок не боится махать крылышками и кукарекать, -

уголки его рта опустились. - Значит, моя карта неточна! Откуда сбежавший

раб знает, как рисовать военные карты?

Николан почувствовал сгущающееся напряжение. Он посмел покритиковать

то, что понравилось Аттиле. По сощурившимся глазам императора и суровым

лицам гуннов он понял, что должен привести веские аргументы,

подтверждающие его точку зрения или готовиться к самому худшему.

- Возможно, я высказался слишком резко, о великий император. Но

правда и то, что от Рима до границы мы шли только по ночам. И ни разу не

сбились с пути. Мы всегда знали, куда сворачивать на развилке. Нам не

пришлось спрашивать, по той ли дороге мы идем.

- Ты проходил этот путь много раз? - спросил Аттила.

- Нет, господин мой. Ранее лишь однажды. Мы шли по карте, которую я

тогда нарисовал.

В глазах Аттилы мелькнуло удивление.

- И сколько тебе было лет, когда ты нарисовал ту карту?

- Пятнадцать.

- И твоя карта точнее той, что нарисовали мои мастера? - он оглядел

кабинет и улыбнулся своим военачальникам. - Да в тебе больше нахальства,

чем в римском ученом, утверждающим, что он знает все. И где же эта на

удивление точная карта?

Николан достал из кошелька на поясе потрепанную полоску пергамента.

По знаку Аттилы пересек кабинет и положил свою карту на стол. Император

несколько мгновений пристально смотрел на нее.

- Онегезий, приведи сюда моих рисовальщиков, - распорядился он. -

Нет, сделаем по-другому. Приведи моих разведчиков, что ходили по дорогам к

Риму. Посмотрим, что они скажут.

Кабинет очистили от посторонних. Вывели даже офицера, который

возглавлял отряд, приведший пленника. Наконец, появились разведчики. Долго

водили пальцами по карте на стене и по полоске пергамента, затем еще

дольше шептались, пока, с видимой неохотой, не пришли к решению.

- Это правда, о великий Танджо, что карта, которая висит перед тобой,

кое в чем не точна. Дороги, изображенные на ней, отличаются от тех, по

которым мы прошли. Мы говорим так лишь потому, что ты всегда требуешь от

нас правдивой информации. У нас нет намерения выискивать недостатки в

работе твоих рисовальщиков.

- Неточности серьезные? В ярды или в мили?

- В некоторых местах ошибка исчисляется во многих милях.

- Есть ли ошибки в этой карте? - не скрывая раздражения, Аттила

указал на полоску пергамента.

Разведчик замялся.

- Она такая миниатюрная, о великий Танджо, что нам трудно судить об

этом. Но с первого взгляда мы не можем найти в ней каких-либо неточностей.

У Николана отлегло от сердца. Гроза миновала, гнев Аттилы не

обрушился на него. Он посмотрел на императора. Слова разведчика не

поразили Аттилу, наоборот, вызвали у него много вопросов.

- Похоже, мне придется серьезно разобраться с моими рисовальщиками, -

наконец, молвил он и повернулся к Николану. - Твоя самоуверенность

обусловлена, скорее всего, юным возрастом. Во всяком случае, я на это

надеюсь. И мне представляется, что твое умение рисовать карты,

подтвержденное моими специалистами, может оказаться полезным для меня.

- Мой друг и я прибыли в твою столицу, о великий император, в надежде

поступить к тебе на службу.

Аттила глянул на Ивара.

- Думаю, я найду, как использовать этого здоровяка. И хотя сейчас он

более всего напоминает мешок костей, я склонен думать, что он выходец с

острова Черных Певцов.

Ивар лишь поклонился, подтверждая точность догадки Аттилы. А

последний вновь обратился к Николану.

- И твой народ мне знаком. Он отличается завидным упрямством. Вы

разводите лошадей, но по характеру больше похожи на мулов. Мне уже

доводилось проявить по отношению в твоему народу надлежащую суровость. Ты

будешь столь же упрямым или готов делать то, что я скажу?

Николан решил, что другая возможность для откровенного разговора если

и представится, то нескоро.

- Я назову плату за свои услуги, о великий император, - Ивар бросил

на него предостерегающий взгляд, но Николан продолжил. - Ванний,

действовавший от твоего имени, убил моего отца и конфисковал наши земли.

Он продал меня и мою мать в рабство. Я прошу восстановить справедливость и

вернуть мне земли моего отца.

Аттила, надо отметить, не привык возвращать то, что попало к нему в

руки.

- Обстоятельства этого дела мне незнакомы, - пробурчал он. - Ванний

мертв. Он был лгуном и вором. Когда я узнал, что он отдает мне лишь малую

толику денег, выкачиваемых из твоей страны, я велел отрубить ему голову. И

до сих пор сожалею, что позволил этому предателю так легко расстаться с

жизнью, - он всмотрелся в Николана. - Твое нахальство переходит все

границы, но я чувствую, что требования твои не лишены основания. Порешим

на следующем: когда ты докажешь, что действительно нужен мне, мы вернемся

к вопросу о твоем вознаграждении. Но только не думай, юный петушок, что я

тебе что-то пообещал. Свои обещания я выполняю всегда. Пока же я свободен

от каких-либо обязательств перед тобой, - Аттила повернулся к Онегезию. -

А теперь можешь привести константинопольского посла. Но сначала пусть

уберут эту карту. Я не хочу ее видеть, пока не будут исправлены все

ошибки.

На том воспоминания оборвались. Солнечное тепло взяло вверх. Николан

заснул, и его ритмичное дыхание заставило Ивара подняться из-за стола. Он

подложил овечью шкуру Николану под голову, другой укрыл его. И хотя стул

не казался удобным ложем после ночной работы, во время долгого бегства из

Рима им приходилось спать куда в худших условиях.

9

Несколько недель спустя, когда солнце только показалось из-за

горизонта, Николан и его верный друг достигли излучины легендарной реки,

которую столетиями позже назовут Голубой Дунай, хотя, если исходить из

цвета воды, Дунай следовало назвать темно-зеленым, коричневым или даже

черным. В этом уголке страны Бакони, среди густых лесов, маленьких озер и

пологих холмов, Николан просто ожил. Он то и дело пускал лошадь в галоп,

дышал полной грудью, глаза его сияли. Внезапно он остановил жеребца и

указал на прогалину, посреди которой стоял длинный деревянный дом. Из

одной из труб поднимался дымок. Дом окружал частокол из заостренных

бревен. Настроение Николана разом изменилось.

- Вот мой дом! - у него перехватило дыхание. - Мой отец умер у ворот,

когда в них ворвался Ванний. Я был на том лугу, когда это случилось, - он

помолчал. - Что мне их оскорбления, угрозы, злобные взгляды, отказы в

ответах? Я готов на все, ради того, чтобы в конце концов придти туда, где

родился.

Недели, проведенные в стране Бакони, ушедшие на то, чтобы подсчитать

число воинов, и, более важное, лошадей, которые могли быть призваны под

знамена Аттилы, дались им нелегко. Николана везде встречали с откровенной

враждебностью. Его полагали предателем своего народа. И ему самому

приходилось прибегать к угрозам, чтобы получить нужные сведения от своих

каменнолицых соотечественников. Поскольку он-то намеревался выторговать

для них самые выгодные условия, такое отношение казалось ему вдвойне

несправедливым. Но о своих чувствах он предпочитал не говорить.

- Это наша последняя остановка? - спросил Ивар.

Бритонец не приученный с детства к верховой езде, в отличие от

Николана, пользовался седлом. Николан же, по обычаям своего народа,

обходился без всякой упряжи. Долгая поездка верхом утомила Ивара, и он

мечтал о том, чтобы встать на твердую землю.

Николан покачал головой.

- Мы не будем здесь останавливаться. Вчера Ранно Финнинальдер

предоставил мне всю необходимую информацию, - он помолчал. - Я не ступлю

на земли Ильдербурфов, пока они вновь не станут моими! Да приблизят боги

этот день!

Он огляделся и глубоко вздохнул. Рощи ольхи, ивы, акации, густая

зеленая трава, ковер желтых и красных луговых цветов, голубизна неба, а

вдалеке иззубренные пики гор.

- Нам осталось повидать только Мацио Роймарка. Я специально составил

наш маршрут так, чтобы мы приехали к нему сегодня и смогли присутствовать

на скачках. Я хочу увидеть знаменитого Хартагера в деле.

Николан вытащил меч и ковырнул им дерн.

- Посмотри! Самая плодородная земля в мире! И когда-нибудь она будет

моей. Но я смогу получить ее лишь одним способом: служа Аттиле. Если он

будет разбит римлянами, легионы двинутся на север и эта страна будет

поделена вновь. Землю здесь получит какой-нибудь солдат или ее купит у

него богатый купец. С другой стороны, если каким-то чудом моя страна

обретет независимость, эти земли останутся у Финнинальдеров. Во-первых,

эта семья становится все более влиятельной. А во-вторых, у меня не

осталось родственников, которые могли бы поддержать меня в моих

притязаниях на эти земли. Так что Аттила - моя единственная надежда, - он

повернулся к Ивару. - Ты все спрашивал меня, друг мой, почему я взял

сторону гуннов. Я называл тебе много причин, и все достаточно веские. Но

эта - главная, пусть и замешанная на эгоизме. Я не вижу иной возможности

вернуть мое наследство.

[Гость Эльтебер]

Бритонец кивнул.

- Это причина, понятная для любого человека. Даже я, носивший рабское

ярмо с колыбели, сочувствую тебе.

Полчаса спустя они поднялись на вершину холма. Под ними, на огромном

лугу, в окружении деревьев, стоял дом под красной черепичной крышей.

- Земли Роймарков, - пояснил Николан. - Мы соседствовали много

поколений, и я думаю, что мои родственники всегда завидовали им. Они были

богаты и влиятельны. Но для меня все изменилось с рождением младшей дочери

Мацио.

И в это мгновение его внимание привлек всадник, появившийся из-за

дома. Солнце поднялось уже высоко и он, приложив ладонь к глазам,

разглядел, что всадник - юная девушка с золотой короной волос.

Он пустил своего жеребца галопом наперерез наезднице на черном, как

полночь, коне. На лице его играла улыбка: он вспомнил, как одно

присутствие младшей дочери Мацио лишало его дара речи. Влюбленный по уши,

он не мог высказать своих чувств.

Девушка не показывала виду, что знает о его присутствии, и лишь когда

он оказался совсем рядом одарила его взглядом прекрасных глаз, от которого

у Николана перехватило дыхание. С главной дороги она свернула на узкую

тропу к холмам на западе. Ему ничего не оставалось, как следовать сзади.

Так они проехали с милю, пока на вершине холма тропа не расширилась и

Николан не смог поравняться с девушкой. Все его внимание было

сосредоточено на ней, но он не мог не отметить красоты и силы ее жеребца.

"Само совершенство!" - подумал он.

Они поскакали дальше, черные глаза Николана не покидали лица девушки,

она же смотрела прямо перед собой, словно не желая его видеть. Наконец,

подчиняясь неуловимому движению ее колен, Хартагер сбавил ход, а она

повернулась к Николану. Впервые их взгляды встретились.

- Мы могли бы оторваться от тебя. Безо всякого труда. Я придерживаю

Хартагера, потому что сегодня ему участвовать в скачках, и незачем

утомлять его, - она продолжала смотреть на него. - Я тебя знаю.

- Ты Ильдико из рода Роймарков. Вот тебя-то узнать легко. А если ты

знаешь, кто я, то у тебя отличная память.

- Я думаю, что ты Николан Ильдербурф. Мальчик, которого увезли в Рим,

- и с вызовом добавила: - Тот самый, что потом продался гуннам.

Николан же продолжал вглядываться в ее лицо: высокий лоб, аккуратный

носик, чуть раздвоенный подбородок, свидетельствующий о силе характера. Ее

красота захватывала дух и в то же время пугала его. "Все ясно, как божий

день, - подумал он. - Именно такую жену ищет Аттила. Он это поймет с

первого взгляда". И Николан тут же задумался о том, как скрыть Ильдико от

глаз Аттилы. "Ее следует увезти отсюда", - решил он.

Тут Николан заметил ее высоко вскинутый подбородок и неодобрительный

взгляд.

- Я знаю, что обо мне здесь не слишком высокого мнения.

- Мой брат Рорик единственный, кто заступается за тебя.

Николан покраснел от удовольствия.

- В детстве он был моим лучшим другом. Как приятно узнать, что в

наших отношениях ничего не изменилось.

- Не очень-то рассчитывай на это. Мой отец настроен против тебя.

Николан внимательно следил за ее мимикой, за тем, как она закрывала

глаза, когда улыбалась, жестикулировала при разговоре. Одна из древнейших

поговорок пришла ему на ум.

- Человек может подняться на самый высокий пик, но все равно

ослепнет, если посмотрит на солнце.

- Так лучше и не смотреть, - резонно заметила Ильдико.

- Иной раз один взгляд стоит долгой жизни в слепоте. Я пробуду здесь

очень мало времени, так что должен воспользоваться теми редкими

возможностями, что предоставятся мне.

- Возможно, отец смягчится и позволит мне поговорить с тобой на

скачках. Ты там будешь?

И тут он понял, что ее мнение для него куда важнее, чем то, что

думали о нем все остальные. А потому он попытался обосновать свою позицию.

- Те, кто ненавидят меня, остаются дома и разводят лошадей, вместо

того, чтобы мчаться на них в бой. Но я... я участвую в этом гигантской

пьесе, сценой которой является весь мир. Ты меня понимаешь, Ильдико?

Аттила покорит мир. Разве можно в такое время сидеть на лавке да

разгребать навоз?

- Но разве можно сражаться на стороне угнетателя собственного народа?

- укорила его Ильдико.

- До прихода гуннов нас угнетали римляне, - напомнил Николан. - У нас

есть лишь одни выбор - выбор хозяина. Я знаю, что многие мои

соотечественники отдают предпочтение Риму. Я - нет. Я был там рабом и

знаю, что это такое. И я буду рядом с Аттилой, когда он двинет свои армии

на равнины Ломбардии. Я надеюсь увидеть падение Вечного города. И победа

Аттилы позволит мне вернуть земли, отнятые у моего отца.

Ильдико вглядывалась в его лицо.

- Ты не прав и слеп. Но, даже если ты слеп, я думаю, что ты честен, -

внезапно она заулыбалась. - Как ты изменился. Ты был таким тихоней.

Николан же обратил свой взор на черного жеребца.

- Так вот он какой, великий Хартагер, о котором я так много слышал.

По-моему не принято выгуливать лошадь в день скачек.

Ильдико покачало головой.

- Он хотел размяться. Отец и Рорик будут сердиться на меня, потому

что думают, что ему это ни к чему. Старый Бринно придет в ярость. Но я

лучше всех знаю, что ему нужно. Ты веришь, что лошади всегда знают, когда

им предстоит участвовать в скачках?

- Конечно. Они понимают если не слова людей, но их мысли. И, полагаю,

они разговаривают между собой.

- Это точно, - кивнула девушка. - Я их слышала.

- И они знают, когда идти в бой. Более того, лошадь знает, что ей

предстоит умереть. Она такая спокойная, не ест, а хвост висит, как

сломанная виноградная плеть.

- О, бедняжки! - воскликнула Ильдико. - Я жалею их больше, чем

гибнущих в сражении людей. Ведь люди затевают войны, не лошади!

- Так ты уверена, что Хартагер знает о сегодняшних скачках?

- Абсолютно уверена.

Хартагер мог бы сбросить миниатюрную наездницу одним движением задних

ног. Он недовольно всхрапывал, словно жалуясь на то, что его заставляют

стоять.

- В это утро он хотел, чтобы я вывела его на прогулку. Видишь ли, мы

понимаем друг друга. Разговариваем. Он может многое рассказать мне. Когда

он хочет поразмяться, он стучит в дверцу стойла копытом. Сегодня он стучал

все утро: тап, тап, тап, тап! Он не мог дождаться, пока его выведут из

конюшни. Он сказал мне, что кипит от переполняющей его энергии и ему надо

стравить пар. Он сказал мне: "Давай поскачем на холмы. Потом я отдохну, и

на скачках понесусь как ветер". Так оно и будет. Я уверена, что его ждет

легкая победа.

- Надеюсь это увидеть.

Девушка бросила на него тревожный взгляд.

- Если ты придешь, я встречу тебя так же, как и любого другого гостя.

Потом отец будет зол на меня. Его глаза станут мрачными, как грозовая

туча. Боюсь, мне крепко достанется. Но я не намерена обращать на это

внимания, Николан. Я так рада, что ты здесь.

Николан приехал на условленное место встречи с Иваром, но, к своему

удивлению, не застал там бритонца. Тот появился лишь через несколько

минут. И указал за спину.

- Она приехала. Женщина с рыжими волосами.

У Николана широко раскрылись глаза.

- Ты говоришь про вдову Тергесте?

Ивар кивнул.

- Видишь шатры за той рощицей? Там она и расположилась. Я видел, как

они приехали. Двенадцать всадников и полдюжины вьючных лошадей. Она

путешествует с размахом. Я наблюдал за ними из укрытия. Она ехала на белой

лошади и командовала ими, словно надсмотрщик.

- Она, должно быть, сошла с ума, если забралась так далеко от

границы. Думаю, Ивар, нам нужно еще раз повидаться с очаровательной вдовой

и дать ей дельный совет. Как по-твоему, она нас вспомнит?

Пять шатров из шелка разных оттенков красного и желтого уже стояли на

траве. Слуги поили лошадей, нося воду из близкого ручья.

Меднокожий раб застыл у полога самого большого шатра. Он ничего не

сказал незнакомцам, но дал понять знаками, что вход воспрещен.

- Мы хотим видеть госпожу Евгению, - объяснил Николан причину своего

появления в маленьком лагере.

Раб поклонился и исчез внутри. Несколько секунд спустя из палатки

появился другой раб, с бронзовой кожей.

- Кто вы такие?

- Мы служим великому Танджо, Аттиле, правителю земли и императору

небес.

Исчез и этот мужчина. А появившись, пригласил войти слуг великого

хана.

Внутри шатер напоминал римскую виллу. Роскошные ковры, мягкие

кушетки, высокое зеркало из полированного металла. Хозяйка, в зеленом с

золотом платье, сидела на одной из кушеток и третий раб завивал ей волосы.

Едва ли кто взялся бы определять возраст вдовы Тергесте. Выглядела

она лет на двадцать с небольшим, и лишь большие карие глаза показывали,

что их обладательница прошла куда больший жизненный путь. И естественность

рыжих волос вызывала подозрения. Однако и самый внимательный наблюдатель

не мог не отметить высокого качества краски, которой пользовалась вдова.

Она оценивающе оглядела Николана, а затем взмахом руки удалила рабов.

- Я тебя знаю. Ты - тот маленький, голодный крысенок, что постучался

в дверь моей виллы на холмах у Аквилии. Вас было двое, беглых рабов. И вы

так жалобно просили накормить вас.

- Да, моя госпожа. Мы бежали, чтобы обрести свободу. Ты нас приютила.

И теперь мы живы лишь благодаря тебе.

Вдова поднялась с кушетки, направилась к ним, шурша юбками.

Всмотрелась в Ивара, что застыл у полога.

- Этот здоровяк-молчун был с тобой и тогда?

- Да, это Ивар.

- Он превратился в Геркулеса, не так ли? - она предложила бретонцу

подойти поближе. - Какой ты симпатичный. Просто красавец. При первой нашей

встрече я и подумать такого не могла. Ты походил на мешок костей. О,

Аполлон, как я люблю крупных мужчин! - она повернулась к Николану. - Что

привело вас сюда? Судя по вашему виду, вы ни в чем не нуждаетесь. Как я

понимаю, вы на службе у Бича Божьего. Стоило ли убегать от одного хозяина,

чтобы попасть в лапы к другому?

- Нет, моя госпожа, мы свободные люди. Но ты права. Мы служим Аттиле.

А здесь мы потому, что приехали на встречу с Мацио Роймарком. Но увидели

твои шатры и решили, во-первых, засвидетельствовать свое почтение, а

во-вторых, ознакомить со здешней ситуацией.

При упоминании Мацио вдова оживилась.

- Я тоже приехала к нему. Моих ушей достигли слухи о его великолепном

черном жеребце. Ты уже видел Хартагера?

- Да, не более чем полчаса тому назад.

- Скажи мне, он действительно так быстр, как о нем говорят?

- Госпожа моя, он быстрее ветра. И силен, как те кони, на которых

Аполлон каждое утро въезжает на небо.

Глаза вдовы сверкнули.

- Тогда он должен принадлежать мне. Я предложу этому человеку цену,

от которой он не сможет отказаться. Где мне найти этого Мацио?

- Ты разбила шатры на его земле. Его дом в долине к востоку отсюда.

- Тогда я должна незамедлительно повидаться с ним. Но, сначала, что

ты хотел мне сказать?

- Я советую тебе уехать немедленно. Сюда направляется Аттила. Он

будет здесь через несколько часов.

Вдова беззаботно махнула рукой.

- Что мне Аттила. Я его не боюсь. Все, даже этот ужасный гунн, знают

вдову Тергесте. Я путешествую, где мне заблагорассудится.

- Личности для него ничто, - настаивал Николан. Возможно, ты этого не

знаешь, но мы в состоянии войны с Римом. Он без малейшего колебания

уничтожит тебя. Не посмотрит на то, что ты знаменитая женщина. Еще

подумает, что ты шпионка, а то схватит тебя, чтобы получить выкуп. Мой

совет - собраться и немедленно уехать.

- Никуда я не уеду, пока не повидаюсь с Мацио и не куплю

несравненного Хартагера. Я должна убедить этих твердолобых римлян, что

людям мало цирковых развлечений, которыми их теперь потчуют. Они стали

христианами, а потому отказались от гладиаторских забав. Так теперь им

предлагают гонки колесниц, да клоунов, перепрыгивающих с лошади на лошадь.

И они никак не поймут, что настоящие скачки, с наездником на каждой

лошади, самое захватывающее зрелище в мире. Скачки проводятся везде, но не

в Риме. Даже в Греции. Римляне ужасно консервативны. Сатпий в Эпире

устраивает скачки каждый год, так туда стекаются лошадники со всего света.

В прошлом году я выставила там жеребца, на которого очень рассчитывала. И

проиграла целое состояние. Сто тысяч сестерций! Это большая сумма, даже

для вдовы Тергесте. Поэтому я должна купить черного жеребца Мацио, чтобы

вернуться в Эпир и взять реванш. Я хочу увидеть физиономию Сатпия, когда

Хартагер первым пересечет линию финиша. Поэтому я здесь и никто не убедит

меня уехать до того, как жеребец будет мой.

- Аттила наверняка заберет Хартагера себе, - внезапно осенило

Николана. Он задумался, а затем продолжил. - Госпожа моя, кажется у меня

есть план. Я уверен, что никакая сила на земле не заставит старика продать

Хартагера, но, возможно, он одолжит жеребца. Полагаю, он сочтет за благо

укрыть его от чужих глаз. Но тебе придется поклясться, что после войны ты

вернешь коня. И договариваться об этом надо быстро. Дорога каждая минута.

Вдова оживилась.

- Ты думаешь, он согласится?

- Не знаю. Но склоняюсь к тому, что да. Он не хочет, чтобы этот

великолепный жеребец сгинул на войне. Разумеется, он настоит на том, чтобы

послать с тобой своего человека, чье слово будет решающим во всем, что

касается благополучия Хартагера, - тут он хлопнул в ладоши. - Я знаю, что

надо сделать. - Он сможет послать с тобой одну из своих дочерей или обоих.

При условии, что ты увезешь их в течение часа, и прямиком отправишься на

территории, контролируемые Римом.

Вдова понимающе кивнула.

- Здесь не место молоденьким девушкам.

- Все отцы незамужних дочерей в панике. Особенно, если дочери

красивы.

- Как я понимаю, от обоих дочерей Мацио не оторвать глаз, -

улыбнулась Евгения.

- Я видел только одну, младшую, Ильдико. Она прекрасна, как богиня

солнца, - он задумался. - Я думаю, она может справиться с жеребцом. Утром

я видел, как она скакала на нем.

- Я согласна на любые условия! - воскликнула вдова. - Готова на все,

лишь бы выставить Хартагера на скачки в Эпире. Скорее, юноша, отвези меня

к этому Мацио Роймарку и изложи ему свой план.

- Вот это я поручу тебе, госпожа Евгения. И не стоит упоминать моего

имени. Я, в конце концов, человек Аттилы. Боюсь, Мацио сразу заподозрит,

что это ловушка, поскольку Аттила особенно неравнодушен к девушкам с

золотистыми волосами. Один взгляд на Ильдико, и его охватит страсть.

Поезжай к старику и изложи ему свой план, - Николан огляделся. - И прикажи

слугам свертывать лагерь. Если Мацио согласится, счет действительно пойдет

на минуты. У Аттилы есть привычка приезжать раньше назначенного времени.

- Ну и умная же у тебя голова, юноша, - вдова повернулась к

молчаливому Ивару. - А почему эта гора мышц не скажет ни слова? Он только

и смотрит на меня да молчит.

- Таким образом он показывает, что восхищен тобой.

- Что ж, - вдова поправила пышные волосы, - я могла бы научить его

другим способам выказывать свое восхищение. Вот о чем я подумала. Если уж

я беру с собой жеребца и девушку, почему бы мне не взять и его? Я найду,

чем его занять. И буду платить ему лучше, чем Аттила.

- Для меня это большая честь, госпожа, - наконец, подал голос Ивар. -

Но я служу Аттиле. На носу война. И сейчас я не могу уйти от него.

- Не думай, что на моей службе тебе будет легко. Сил у тебя будет

уходить не меньше, чем в жарком сражении. Но я хорошо плачу. Твои карманы

будут набиты так же, как и желудок. Подумай об этом. Ты не пожалеешь о

такой хозяйке как я.

[Гость Эльтебер]

Укрывшись в тени деревьев, друзья наблюдали, как караван вдовы

двинулся в путь. Ей не потребовалось много времени, чтобы убедить Мацио

принять план, дающий возможность спасти золотоволосую дочь и черного

жеребца от загребущих рук гуннов. Когда же Николан появился у Мацио,

последний ни словом не упомянул о визите вдовы, хотя чувствовалось, что с

плеч его свалилась тяжелая ноша. Представителя Аттилы он удостоил лишь

несколькими фразами.

- Вот список моих лошадей. А вот имена людей, которые могут носить

оружие. Нужно ли тебе что-то еще? - голос его звучал враждебно, и Николан

еще более утвердился в мысли о том, что старик не убежден, что свой ли

план предложила ему вдова? Уходя, Николан спросил, дозволено ли ему будет

присутствовать на скачках.

- Дозволено, - выдавил из себя старик.

Из своего укрытия они видели, как Ильдико, упрятав золотистые волосы

под бархатный капюшон, ехала на лошади рядом с Хартагером. Жеребца укрыли

старым одеялом и сажей закрасили звездочку на его лбу.

- Странно, что он отсылает одну Ильдико и оставляет дома вторую дочь,

- пробормотал Николан. - Или она ему не столь дорога? Лаудио может

обеспечить ему благоволение Аттилы. У нее темные волосы и черные глаза, но

белоснежная кожа и изящная фигура. Интересно, что думает по этому поводу

Лаудио? Характер-то у нее горячий.

Последняя лошадь скрылась поворотом дороги. Николан повернулся к

своему спутнику.

- Возможно, я больше никогда не увижу Ильдико.

- Девушка она симпатичная, - признал Ивар, - но мир полон красивых

женщин. Ты найдешь, с кем утешиться.

- Может, оно и к лучшему, - вздохнул Николан. - Роймарки никогда не

простят меня. Как злобно говорил со мной старик этим утром. Он же смотрел

сквозь меня, - он помолчал, затем гордо вскинул голову. - Одно я знаю

наверняка. К ее возвращению я или умру, или стану владельцем земель

Ильдербурфов!

10

Аттила не прибыл раньше назначенного срока. Одним глазом Николан

следил за скачками, а другим косился на восточную дорогу, ожидая появления

облака пыли. В отсутствие Хартагера скачки проходили скучно. Ранно

Финнинальдер выиграл больше забегов, чем Мацио, к явному удовольствию

Лаудио, которая сопровождала победителя. Выглядела она великолепно, в

розовом костюме для верховой езды и высоких черных сапогах.

Давно миновал полдень, а на восточной дороге так и не поднялась пыль,

свидетельствующая о приближении Аттилы.

После последнего заезда, Николан повернулся к Ивару.

- Что-то произошло, и его планы изменились. Нам не остается ничего

иного, как возвращаться в столицу.

Они уже разворачивали лошадей, когда среди зрителей пробежал шумок.

- Что такое? - Николан сдержал коня. - По-моему, друг мой, нам

предстоит увидеть Дуэль кнутов. Давай чуть задержимся. Приготовься к

волнующему и жестокому зрелищу.

Зрители сдвинулись, оставив посередине узкую полоску травы длиной в

сто пятьдесят ярдов. На концах полоски появились всадники. Каждый с очень

длинным кнутом, обмотанным вокруг талии и кинжалом за поясом. Естественно,

оба обходились без седел. Вперед выступил Мацио, назвал одного участника

дуэли, затем второго. Зрители загудели.

- Дуэль кнутов, - объяснил Николан своему другу состоит в том, чтобы

обвить кнутом шею противника и сбросить его на землю. Длина кнута двадцать

футов, и ты удивишься, сколь мастерски они ими пользуются. Мальчики

обучаются этому искусству с пяти лет, потому что каждый может стать

участником такой дуэли. Тот, кого сбросят на землю, не имеет права

защищаться. Его противник может пощадить поверженного или зарезать

кинжалом. Обычно в ход идет кинжал, - внезапно он замолчал. - Я знаю

одного из них. Того высокого парня. Это Ратель Доттерспеарс. Тихий,

спокойный мальчик. Мы дружили в детстве. Но он никогда не отличался силой,

так что, боюсь, эта дуэль для него плохо кончится.

Они спрыгнули с лошадей и протиснулись в первый ряд зрителей. Николан

повернулся к соседу.

- Из-за чего ссора? - спросил он.

- Спаркан заявил, что девушка, на которой хочет жениться Ратель, с

колыбели обещана ему ее отцом. Так как и отцы девушки и Спаркана умерли,

Рателю ничего не остается, как сразиться со Спарканом. Поединок будет

неравным. Спаркан несколько раз участвовал в Дуэли кнутов и каждый раз

убивал соперника, - тут он посмотрел на Николана и лицо его помрачнело. -

А тебе какое до этого дело, Николан Ильдербурф?

- Ратель был моим другом, - спокойно ответил Николан.

- Больше он тебе не друг! Сегодня он умрет, но я уверен, он не

согласился бы поменяться с тобой местами.

Дуэль началась. Спаркан не уступал ростом Рателю, но был куда

массивнее. Конем он управлял легко и не сводил глаз с соперника. И кнут

подчинялся ему как ручной. С полдюжины раз вылетал он к шее Рателя и

всякий раз от цели отделяло его не более дюйма. Ратель также мастерски

управлял лошадью, но чувствовалось, что думает он не столько о нападении

как о защите. Только один раз оказался позади соперника, в наилучшей

позиции, но кончик кнута пролетел далеко от цели.

- Мой бедный Ратель, - выдохнул Николан. - Тебя ждет скорый конец.

И действительно, несколько мгновений спустя уже Спаркан оказался в

выгодной позиции, и его кнут, как змея, обвился вокруг шеи Рателя.

Короткий рывок, и последний полетел на землю. Остался лежать там, где

упал, следую обычаю. Кинжал он уже отбросил в сторону.

Победитель зверем кинулся на него, замахиваясь кинжалом. Николан

отвернулся. Тут же по толпе прокатился глубокий вздох, заплакали женщины.

- Это же убийство! - возмутился Ивар. - Так гибли гладиаторы, когда

сидящие на трибунах опускали палец книзу.

- Мой бедный друг! - воскликнул Николан. И, хотя и не был

христианином, добавил. - Пусть Бог упокоит твою душу.

Зрители словно застыли, а на пустую полоску травы вырвалась маленькая

фигурка священника в серой рясе. Он подбежал к умирающему, упал рядом с

ним на колени.

- Это отец Симон, - пояснил Николан. - Священник, которого мы

пытались найти в Белиз-Скаур. Он рискует жизнью, показываясь на людях.

Священник прочитал молитву над распростертым на земле телом, осенил

его крестом.

- Я призываю всех вас в свидетели того, что он прожил достаточно

долго, чтобы получить отпущение грехов, - изрек священник. - Он не

приобщился к истинной вере, мой бедный Ратель Доттерспеарс, но он был

хорошим и честным человеком, и душа его всегда указывала ему правильный

путь. В последние мгновения жизни он признал себя грешником и глазами

просил о прощении, прежде чем отойти в мир иной. Пусть Сын Небесный даст

ему вечный покой.

Родственники Рателя окружили тело. Патриарх семьи отер его щеки и

лоб, водрузил на голову белую шапку. На Рателя надели белую жилетку,

сложили его руки на груди, в правую всунули кинжал. Кнут обмотали вокруг

талии, чтобы он мог предъявить его в царстве мертвых в доказательство

того, что погиб на дуэли. Наконец, усевшись на землю, они затянули

похоронную песнь. Девушка, которая собиралась выйти за него замуж, стояла

в стороне, наклонив голову. Когда Спаркан, победно улыбаясь, направился к

ней, засовывая за пояс окровавленный кинжал, она с криком бросилась прочь.

Кровавый исход дуэли взвинтил соседа Николана. Он повернулся к

посланцу Аттилы, ткнул пальцем ему в грудь.

- Вот кого следовало убить вместо Рателя. Он заслуживает смерти,

предатель, продающий свой народ гуннам.

Мужчины, уже начавшие расходиться, остановились. Слова попали цель. С

глухим ворчанием руки потянулись к кинжалам.

- Смерть предателю! - выкрикнул кто-то из толпы.

Люди двинулись на него. Николан не испугался. Вот, решил он, мой

шанс. Его открыто обвинили в предательстве. Значит, он мог столь же

открыто защищать себя. Он мог объяснить свои мотивы, и, возможно, его

поймут.

- Вы хотите вновь римских хозяев? - вскричал он. - Ванний был

римлянином. Вы хотите ему подобного, чтобы он набросился на вас, как

жадный стервятник? Хочет ли кто из вас, чтобы его, как меня, продали в

рабство в Рим? Вы мечтаете почувствовать на своих спинах удары римского

кнута?

- Кнут! - мужчина, затеявший всю бучу, выхватил из тирады Николана

только одно слово. - Хватит ли у этого предателя смелости выйти на Дуэль

кнутов?

- Да, хватит! - не задумываясь ответил Николан. - Но вы все знаете,

что навыки обращения с кнутом, приобретаемые в детстве, должны

поддерживаться постоянной практикой. Я же не держал в руках кнута с того

дня, как меня увезли в Рим.

- Мы знаем, что ты трус, Николан Ильдербурф, - выкрикнул чей-то

голос. - У тебя сердце зайца и силен ты лишь молоть языком.

- Если мне дадут шанс вновь почувствовать кнут в руке, я готов

сразиться с любым! - заявил Николан.

- Даже с Ранно Финнинальдером?

- Да, и с Ранно Финнинальдером, - тут переполняющий Николана гнев

прорвался наружу. - С ним прежде всего. Я просто мечтаю сразиться с ним. С

Ранно, отец которого вместе с Ваннием виновен в смерти моего отца. Он

стоял рядом с этим жирным римлянином, когда меня и мою мать уводили в

рабство. Многие из вас должны помнить моего храброго отца и мою

красавицу-мать. Неужели кто-то из вас полагает справедливым, что земли

Ильдербурфов остаются в руках Ранно? Покопайтесь в памяти и вспомните, что

это семья предателей. Да, я сражусь с Ранно! И пусть он не ждет от меня

пощады.

Толпа становилась все гуще. Слова Николана, похоже, не произвели ни

малейшего эффекта. Он видел лишь пылающие злобой глаза да ходящие по щекам

желваки. Некоторые уже вытащили кинжалы и махали ими в воздухе.

- Разрезать его на куски!

- Повесить на самом высоком дереве!

- Нечего слушать его болтовню о прошлом! Куда важнее то, что он

делает теперь!

Вот мне и конец, подумал Николан. Нечего было распускать язык. Но

страх недолго властвовал над его душой. Радостное возбуждение охватило

его. Именно так он и хотел умереть: защищаясь против своих хулителей,

сказав всю правду о Финнинальдерах.

Он выхватил кинжал, понимая, что толку от него будет немного. Кольцо

травы вокруг него сжалось до нескольких ярдов.

- Стоять! - перекрыл всех голос бритонца.

И прежде чем Николан понял, что происходит, Ивар вклинился в

надвигающуюся толпу. Руки гиганта-островитянина сомкнулись на шеях двоих.

С необыкновенной легкостью он поднял их в воздух и стукнул головами, после

чего швырнул в толпу, сбив многих с ног. Остальные невольно попятились.

- Я не говорю на вашем языке! - крикнул бритонец, скинул тунику и

поиграл мускулами. - Но думаю, вы меня поймете. Слушайте. Силы мне не

занимать. Те двое, что сейчас лежат на земле, легко отделались. Я обошелся

с ними по-доброму. Но с вами я церемониться не стану. О, да, вы меня

убьете. Вас много, и вы вооружены. Но за мою смерть вам придется дорого

заплатить. Подумайте о том, что в другой мир я уйду в большой компании.

Толпа более не напирала, и Ивар прошелся взглядам по опущенным

головам. Никто не решался поднять на него глаза.

- Позвольте дать вам совет. Оставайтесь там, где стоите. Стоит ли

платить многими жизнями ради того, чтобы убить меня и моего друга?

С другой стороны в толпу на лошади врезался Мацио.

- Народ Бакони! С каких это пор вы стали трусами? Сотней нападать на

двоих! Это не в наших традициях. Слушайте меня, друзья мои. Эти люди -

гости. Им нельзя причинять никакого вреда, пока они на моей земле. Хватит!

Все расходитесь, а не то их будет защищать мой меч.

Валявшиеся на земле медленно поднялись, что-то сердито бурча, стоящие

на ногах в нерешительности подались назад. Некоторые, похоже, стыдились,

что поддались стадному чувству.

- Кто смеет указывать, что нам делать? - крикнул все тот же мужчина,

что на дуэли стоял рядом с Николаном.

Мацио круто повернулся к нему.

- Так ты, значит, здесь, Марклий Пенс? Готов спорить, что это твоих

рук дело. Куда бы ты не сунул свой длинный нос, там обязательно начинается

буза. Убирайся отсюда, паршивый вор, или я щедро воздам тебе за все то,

что тебе простили в прошлом.

- Что я слышал? - послышался новый голос. К толпе подскакал Ранно. -

Меня вызвали на дуэль?

[Гость Эльтебер]

Он спрыгнул с лошади. Шляпу Ранно украшали шесть перышек, по числу

заездов, выигранных его лошадьми. Мацио выиграл четыре, но не вставил

перышки в шляпу.

Ранно прошел сквозь толпу, остановился перед Николаном. На его губах

играла презрительная улыбка.

- Приветствую давнего друга. Ты был когда-то Николаном Ильдербурфом,

но теперь стал Николаном Гуннским, предателем, пришедшим шпионить за своим

народом. Неужели ты готов померяться со мной силой?

- Тебе и так ясно, Ранно, что рано или поздно пути наши пересекутся,

- ответил Николан. - Ты мне враг. Ты удерживаешь принадлежащие мне земли и

отказываешься отдать их мне. За это я обязан тебя убить.

Ранно приблизился еще на шаг. Хлопнул ладонью по бедру, обтянутому

синими рейтузами.

- Еще достаточно светло. Давай решим все прямо сейчас. Пусть этот

день запомнится надолго. Второй Дуэлью хлыстов.

- Как ты спешишь, храбрый Ранно! Ты готов сразиться с человеком,

который десять лет не держал в руке хлыста. Тебе не составит труда

расправиться со мной, честный сын честного отца. У меня нет желания идти

на самоубийство. Мне еще многое надо сделать. Я должен доказать, что твой

отец в сговоре с Ваннием убили моего отца. Что передача вам наших земель

незаконна. Что их законный владелец - я. А вот после этого я выйду с тобой

на Дуэль кнутов.

- Он прав, Ранно, - поддержал Николана Мацио, по голосу которого

чувствовалось, что он не одобряет позиции человека, вознамеревшегося

жениться на его младшей дочери. - Разве ты забыл, что Рателю дали три

месяца для подготовки к дуэли, после того, как Спаркан вызвал его. Таковы

правила.

- Если тебе не терпится сразиться со мной, - добавил Николан, -

предлагаю заменить кнут мечом и кинжалом. Решим прямо сейчас, на чьей

стороне правда.

Но Ранно эти условия не устроили. Он заявил, что подождет, пока

Николан попрактикуется с кнутом.

Когда двое друзей собрались тронуться в обратный путь, они увидели,

что Мацио все еще стоит рядом с ними. Теперь к нему присоединилась и

Лаудио.

- Хочу сказать тебе пару слов, - он посмотрел на Николана.

- Наверное, хочешь объяснить, почему ты отослал Ильдико, но оставил

меня наедине с тем, что может принести нам война, - вмешалась Лаудио.

- Помолчи, дитя! - отрезал Мацио. - Причина тебе известна.

- Зато все люди будут гадать, что это за причина, - глаза Лаудио

гневно сверкнули. - Или ты будешь объясняться с каждым? Они уже смеются,

говоря за спиной старшей дочери, что она недостойна того, чтобы ее спасали

от гуннов.

- Лаудио! Лаудио!

- Меня это не удивляет, - гнула свое Лаудио. - Ты всегда отдавал

предпочтение ей. С того дня, как она родилась. И выказывал это самыми

разными способами, дорогой отец. Тебе наплевать, если меня уведут и я буду

жить в рабстве у гуннов. Но не Ильдико, твоя любимица, твоя золотоволосая

красавица. Ильдико надо спасти, пусть даже ценой того, что на нас

обрушится гнев Аттилы!

Мацио отвел Николана в сторону, там где их не могли услышать.

Извинился за вспышку дочери и перешел к более важным делам.

- Сегодня я не могу пригласить тебя за свой стол. Сделай я это, ни

один из моих гостей не разделил бы с нами трапезу. Мы бы остались втроем,

ты, я и отец Симон. Наши люди долго помнят обиду. Ты это видел сам, - он

помолчал. - Раз Аттила не приехал сюда, чего нам теперь ждать? Он заберет

всех наших лошадей? И всех молодых мужчин?

- Я надеюсь, он согласится с моими предложениями, - ответил Николан.

- Если так и будет, каждому из тех, кто разводит лошадей, оставят табун,

достаточный для того, чтобы продолжить выведение породы. А вот мужчины

уйдут практически все. Другого и быть не может. Это война, половина мира

против второй половины. Все списки я передам Аттиле.

- Сколько нам оставят лошадей?

- Если Аттила примет мои предложения, около трети.

Несколько минут Мацио молчал. Он думал о тех великолепных жеребцах и

кобылах, многообещающем молодняке, которых ему предстояло потерять, ибо с

войны лошади не возвращались никогда. Наконец, он кивнул.

- Признаюсь тебе, я не решался и мечтать о таких условиях. Никто из

нас не надеялся так легко отделаться. Если Аттила согласится, ты окажешь

нам важную услугу, - он помялся. - Но не жди от них благодарности. Они

видят только одно: ты служишь гуннам. И какие бы доводы ты ни приводил,

они будут стыдить тебя, - он взмахнул рукой, как бы закрывая эту тему. -

Скажи мне, Николан Ильдербурф, откуда ты знаешь вдову Тергесте?

- Ивар и я бежали из Рима. Мы не ели несколько дней и так ослабели,

что едва передвигали ноги. Добравшись до стен Аквилии, мы поняли, дальше

идти не сможем. Какая-то старуха, к которой мы обратились за помощью,

сказала, что у вдовы доброе сердце и она не оставит нас в беде. Ночью она

отвела нас к вилле на холмах. Оставила нас ждать у ограды, а сама пошла к

вдове. Поначалу госпожа Евгения не пожелала иметь с нами дела. Мы - беглые

рабы, она - едва ли не самая богатая женщина империи. Если бы убежал

кто-либо из ее рабов, она не похвалила бы того, кто стал бы им помогать.

Но она согласилась выслушать нас. Когда мы рассказали нашу историю, она,

увидев шрамы на моей спине, сменила гнев на милость. Какой же она

оказалась щедрой! Она три дня держала нас в потайной комнате, о которой

никто не знал, и сама приносила нам еду. А когда мы уходили, снабдила нас

деньгами и провизией на несколько дней. Именно благодаря ее доброте нам

удалось вырваться на свободу.

- После разговора с тобой у меня складывается впечатление, что ты

виделся с ней этим утром, до того, как она заехала ко мне.

- Виделся, господин мой Мацио.

Помолчав, старик продолжил.

- Пусть Аттила и не приехал, я рад, что моя дочь и мой лучший жеребец

окажутся там, где их не достанет рука гунна.

- Ты поступил мудро, отослав их. Но Аттиле скоро станет известно об

этом. И я бы советовал тебе отобрать двух лучших скакунов и послать их ему

в подарок. А также сообщить, что Хартагер будет участвовать в скачках на

юге, а ты намерен подарить каждому из императорских сыновей по жеребенку

от Хартагера.

- Превосходная идея. План, предложенный вдовой, сразу понравился мне.

Я не стал спрашивать, обсуждали ли она его с тобой. Если он родился в

твоей голове, я знал, что ты хочешь сохранить это в тайне. И вот что я

тебе скажу. По всему выходит, что от твоего замысла я только в выигрыше.

Так знай же, я за это тебе очень благодарен.

11

Николан недолго оставался в неведении относительно причин,

заставивших Аттилу изменить свои планы. Едва он миновал ворота столицы,

как начальник караула, высунувшись из окошка маленькой деревянной будки,

остановил его.

- Слышал, что нас ждет?

- Нет.

- Завтра приезжает Аэций.

Николан вздрогнул.

- Диктатор Рима?

- Он самый. С ним лишь двенадцать человек охраны. Никого более.

- С чего ты это взял, Эппий?

- Об этом все говорят. Новость распространилась, как пожар в степи.

Великий хан готовится к встрече, - начальник караула покивал. - Хотел бы я

знать, что это будет за встреча. Скажи мне, какая смерть ждет смелого

римлянина?

Николан отмел это предположение.

- У тебя короткий нос, Эппий, и ты не видишь дальше него. В честь

римлянина закатят пир, а потом отпустят его домой.

Эппий громко расхохотался.

- Дурак ты, Тогалатий! - он скрылся в сторожке, но тут же высунулся

вновь. - Из-за твоей глупости я чуть не забыл о главном. Я должен передать

тебе приказ. По прибытии ты должен незамедлительно предстать перед великим

ханом.

Когда Николана ввели в спальню, Аттила сидел на кровати в шерстяных

шароварах. Он с трудом подавил зевок.

- Что ты мне скажешь?

Николан передал ему списки. Аттила первым делом посмотрел на число

лошадей.

- Согласен, - наконец, изрек он. - Это большая контрибуция. Излишняя

жадность ни к чему. Будут и другие войны.

- Черный жеребец Мацио отправлен на скачки в Эпир, - добавил Николан.

- Невелика потеря. Скаковая лошадь очень своенравна и не годится для

кавалерийского боя. Старик обещает тебе первых четырех жеребят от

Хартагера. По одному для каждого из твоих сыновей, великий Танджо. Я

привез тебе двух его лучших коней, которых он просит тебя принять в

подарок.

Император гуннов пристально всмотрелся в Николана.

- Мне доложили, что на юг на черном жеребце уехала женщина. Молодая

женщина с золотыми, как солнце над пустыней, волосами. Мои разведчики

видели ее лишь мельком. Караван, в котором она находилась, быстро свернул

с дороги, словно они не хотели, чтобы их видели. Но разведчики в один

голос утверждают, что она прекрасна. Там действительно была женщина? Она

ли та жена, которую я ищу? Или это видение, посланное Ими? - Аттила

полагал, что владыки потустороннего мира наблюдают за ним и всегда готовы

вознаградить или наказать его за совершенные деяния. Он покачал головой. -

Нет, нет. Если бы Они намеревались что-то пообещать мне, видение послали

бы мне. Так кто она?

- Женщины часто выглядят прекрасными издали, но с уменьшением

расстояния до них быстро теряют красоту.

- Тут другой случай. Мои люди клянутся, что никогда не видели такой

женщины. Если она из плоти и крови, я должен ее найти. Я уверен, что она

одна достойна разделить со мной трон, на который я усядусь в Риме.

Аттила потянулся, вновь зевнул. Нахмурился.

- А может, я все-таки человек? И мне не чужды человеческие слабости?

Да, я провел с женщиной всю ночь. Но раньше меня это не утомляло. Почему

же сейчас мне хочется спать, как жениху после свадебной ночи? - он поднял

руку. - Я устрою Аэцию роскошный прием. Приму его, как императора. Закачу

пир. Не такой, конечно, как устраивали в честь Дионосия. Без обильных

возлияний... Видишь? Греки называют меня необразованным варваром, а я знаю

все об их женоподобных божествах... От моего пира на языке моего друга

детства останется иной привкус, - он вновь посмотрел на Николана. - Я

хочу, чтобы ты при этом присутствовал. Тебе будет отведена особая роль.

Когда двое друзей расположились в отведенной им комнате, вопросы

начал задавать Ивар.

- Неужели этот человек сошел с ума, отдавая себя в руки Аттилы?

- Возможно, он безумен, но скорее мудр. Точно сказать не могу. Аэций

уверен, что у него сильная позиция и Аттила не посмеет разделаться с ним.

Он полагает, что может много добиться личной встречей с правителем гуннов.

Возможно, надеется отговорить Аттилу от похода на Рим, предложив повести

армии в другом направлении, на Константинополь, в Северную Африку или

против вестготов в Галлию. В наихудшем варианте он хочет узнать, какие

действия намерен предпринять Аттила. Видишь ли, вестготы ненавидят гуннов

и, скорее всего, ударят по ним, если армии Аттилы двинутся на Италию. Так

что великий хан стоит перед трудным выбором. Оставить открытым фланг или

сначала ударить по Галлии. А уж потом, разделавшись с ней, идти на Рим.

Вот Аэций и не может спать по ночам, гадая, каковы планы Аттилы. Он не

может решить, где собирать войска, не зная направления основного удара

гуннов. Думаю, он едет сюда, чтобы разобраться, что к чему.

[Гость Эльтебер]

Те же вопросы задавались по всему бурлящему городу. Мужчины,

переваливающиеся на кривых ногах по узким улочкам, и полные темноглазые

женщины, выглядывающие из окон, все хотели знать, какая участь ждет

смелого римлянина, решившегося сунуть голову в львиную пасть. Все они

пребывали в убеждении, что их вождь в полной мере воспользуется

представленной возможностью. Более всего им хотелось увидеть отрубленную

голову Аэция, поднятую на пике над городскими воротами.

Но голова диктатора Рима гордо сидела у него на плечах, когда он

прибыл в столицу гуннов в окружении горстки всадников. Он обратился к

начальнику караула на языке гуннов и не выразил ни малейшего

неудовольствия, когда встретил его не Аттила, а Онегезий. Не испортили ему

настроения и долгие часы, проведенные в одиночестве в маленьком домике

неподалеку от Двора императорских жен. Он заранее знал, на что идет.

Но на душе у него, несомненно, полегчало, когда вечером его ввели в

большой обеденный зал дворца Аттилы. Император гуннов превзошел самого

себя. Все захваченные ранее трофеи были выставлены напоказ. Стены украшали

знамена, гобелены, молитвенные коврики. Столы сверкали золотом и серебром.

Среди гостей восседали восемь королевских особ. Тут были военачальники и

министры, богатые купцы и церковные иерархи. Нашлось место в зале и

женщинам. Разумеется, не женам, до этого дело не дошло, но разодетым

куртизанкам, доставленным чуть ли не из Константинополя. Аттилу они,

впрочем, разочаровали, поскольку золотоволосых среди них не нашлось.

Вспоминая дни, проведенные в юности заложником при дворе дяди Аттилы,

Аэций не мог не подивиться усилиям, затраченным ради того, чтобы прием

произвел на него впечатление. А узнав одну из женщин, подумал: "Куда еще

занесет мою маленькую Палшру?"

Ни одного из королей не пригласили занять пустующий стул у стоящего

на возвышении столика Аттилы. Именно на него и усадили Аэция. Аттила

поздоровался с ним, но не слишком приветливо. Оглядев зал, он узнал

несколько лиц, помимо вышеуказанной дамочки. Настроение Аэция поднялось.

Он понял, что шансы на благополучное возвращение возросли.

- Говори! - молвил Аттила. - Ты же за этим пришел.

- Да. Я пришел поговорить. Помнится, в прошлом я говорил очень много.

А из тебя приходилось выжимать слова. Ты сидел и смотрел на меня, держа

свои мысли при себе.

- Ты не испытывал ко мне ничего, кроме презрения.

Последовала долгая пауза.

- Это так, - признал Аэций. - Я злился. Негодовал. И никогда не

простил отца за то, что он позволил выбрать меня в заложники.

- А я ненавидел тебя, - буднично заметил Аттила. - Ты был высок

ростом, хорошо одевался. Женщины восхищались тобой. Ты многое знал, а я

даже не научился читать. Ненависть моя с годами только усилилась.

Аэций кивнул.

- Если б не моя уверенность в том, что ты меня ненавидишь, я бы

никогда не решился приехать к тебе.

Аттила воззарился на своего гостя.

- Где же логика? Или вы, римляне, привыкли так изъясняться. Я тебя не

понимаю.

В зале ели, пили, разговаривали, смеялись, но все взгляды

сосредоточились на двух мужчинах, встретившихся при столь необычных

обстоятельствах, ибо они могли решить судьбу мира.

- Все просто, - ответил римлянин. - Позволь объяснить. Через пять лет

и Аттила, и Аэций скорее всего будут лежать в земле. Ты можешь пасть в

битве или твой организм не выдержит таких нагрузок. Я же, наверное, как

Цезарь, паду под ударами ножей заговорщиков. Угроза покушения постоянно

висит надо мной. То, что случится с нами в ближайшие несколько лет,

однако, не поставит на нас точку. В последующие столетия люди будут

изучать историю этих драматических дней и они обязательно зададутся

вопросом, а что за человек был этот завоеватель Аттила, чем отличался от

других этот выскочка Аэций. Я знаю, как ты горд, о Аттила. Ты не хочешь,

чтобы будущие поколения полагали тебя варваром. Ты не позволишь, чтобы они

говорили, что ты смертельно боялся меня, потому и убил. Нет, нет! Твоя

гордость требует, чтобы ты доказал свое превосходство над ненавистным

Аэцием на поле брани. Твоя ненависть ко мне столь велика, что я без боязни

могу вверить себя в твои руки.

Сидящие в зале почувствовали нарастающее напряжение. О еде все

забыли, захваченные разыгрывающимся перед ними спектаклем. Разговоры сошли

на нет, тишину нарушали только шаги слуг.

Слова Аэция поразили Аттилу. Римлянин попал в точку. Выходило, что

Аэций прекрасно знает своего смертельного врага. Да, он с удовольствием

приказал бы убить Аэция. Но радость была бы недолгой. Разве могла

сравниться его смерть с великим триумфом, который ждал его в случае победы

над армией Рима? Уродливый тугодум должен одержать вверх над утонченным

красавцем. Убив Аэция, он лишал себя этого триумфа.

Аттила кивнул.

- Ты прав. Я слишком ненавижу тебя, чтобы убить прямо сейчас.

- Тогда я продолжаю говорить, как ты и хотел. Мне многое надо сказать

тебе. Прежде всего, я приехал сюда в надежде, что нам удастся спасти мир

от вселенской резни. Мы обязательно сойдемся в бою, ты и я, но надо ли с

этим спешить? Не использовать ли сначала имеющиеся в нашем распоряжении

силы для захвата более легкой добычи?

Аттила пренебрежительно глянул на римлянина, сидящего рядом с ним в

белоснежной тоге.

- Я, младший племянник в роду моего дяди, правлю теперь половиной

мира. Земель у меня больше, чем у Великого Александра. Всего этого я

достиг упомянутой тобой резней. Ты, мой Аэций, владыка Рима. Чем ты

прокладывал путь наверх? Тем же мечом.

- Нет, нет, я не владыка Рима. Я служу императору Валентиниану.

Аттила, более честный из двоих, нетерпеливо повел плечами.

- Тогда зачем ты здесь, если считаешь себя слугой этого глупого

отпрыска родителей-дегенератов? У меня нет времени беседовать с пешками. В

твоей власти принимать решения? Если нет, ты напрасно отбираешь у меня

драгоценные минуты, а этого я простить не смогу.

Аэций замялся. Он привык к более тонким дипломатическим переговорам,

и прямота гунна смущала его.

- Я могу принимать решения, - наконец, ответил он.

Аттила откинулся на высокую спинку стула, вытянул ноги под столом.

- Тогда говори.

И Аэций высказал ему тщательно подготовленные предложения. Он не стал

указывать, что Константинополь взять куда проще, чем Рим, но намекнул, что

византийская слива уже совсем созрела. Более прямо он высказался в

отношении Северной Африки. Там было где развернуться завоевателю, и

римляне и гунны могли бы действовать сообща, как союзники. Он даже изложил

Аттиле развернутый план кампании.

Гунн молча слушал. Когда аргументы римлянина иссякли, он встал.

- Во-первых, нам надо решить некоторые спорные вопросы, - он оглядел

зал, пока не увидел обращенное к нему лицо Николана. Знаком приказал тому

подойти.

Николан с неохотой повиновался, уверенный, что бывший хозяин узнает

его, и предвидя малоприятные последствия.

Лицо Аэция закаменело, когда он взглянул на Николана.

- Я его знаю. Он мой раб. Несколько лет тому назад он сбежал из моего

римского дворца. Я не верил, что раб может покинуть Италию живым, и не

сомневался, что его убили.

- Ты требуешь вернуть его?

- Естественно. Он принадлежит мне.

- Тогда я отдам его тебе. Делай с ним, что захочешь. Распни на кресте

в назидание другим рабам. Или заставь работать на себя. Пользы он может

принести много.

Николан понял, что его ждет ужасная смерть. Аэций, решил он, его не

пощадит. Но, взглянув на лицо Аттилы, он догадался, что вождь гуннов

выложил на стол еще не все карты.

- Но обмен должен быть справедливым, - продолжил Аттила. - У меня

есть длинный список тех, кто бежал из моих владений и нашел прибежище в

Риме. Их надобно передать мне. Николана я называю первым среди тех, кого я

готов вернуть тебе, поскольку наиболее дорожу им. Вот список людей,

которых я хочу видеть у себя. Внимательно изучи его.

Аэций взял листок и его лицо вспыхнуло, стоило ему лишь взглянуть на

имена затребованных Аттилой.

- Это же невозможно! - вскричал он. - Первой здесь записана принцесса

Гонория!

- Она выразила желание стать моей женой, но император держит ее в

заточении, - невозмутимо заявил Аттила. - Я требую, чтобы ее послали ко

мне. А уж потом мы будем обсуждать наши дальнейшие отношения.

На лице Аэция отразилось смятение. Такого он не ожидал.

- Ты просишь невозможного. Гонория - принцесса императорского дома.

Император Валентиниан никогда не согласится на это.

Взгляды сидящих внизу, будь то тевтонский король, сарматийский

землевладелец или простой солдат, не отрывались от двух мужчин. Они

увидели, как Аттила взял листок, который только что был в руках его

собеседника, и разорвал его. Затем повернулся к Аэцию и губы его

зашевелились.

- Теперь говорить буду я, - он отогнал слугу, который хотел налить в

его чашу вину. За весь вечер Аттила лишь несколько раз отпил из нее. -

Тебе, полагаю, известно, что я готовлюсь к войне. Последние двадцать

четыре часа ты скакал по земле, сплошь покрытой палатками моих воинов. Я

собрал величайшую армию в мире, и ее ряды продолжают множиться. Где я

собираюсь нанести удар? Поиски ответа именно на этот вопрос привели тебя

ко мне. Ты надеялся разгадать мои планы или рассчитывал, что заставишь

меня проговориться. Я не вижу в этом ничего дурного. В Риме тоже хватает

моих разведчиков. Возможно, я должен гордиться тем, что Аэций, владыка

Рима, счел необходимым на время перевоплотиться в шпиона, - он помолчал. -

Так к каким выводам ты пришел?

- Ты готовишься напасть на Рим. Я в этом нисколько не сомневаюсь,

потому и приехал, чтобы убедить тебя, что пользы от этого не будет ни

тебе, ни Риму. Ты хоть задумывался над тем, какими преимуществами обладают

защищающиеся? Отчаяние, патриотический пыл, позволяющие людям прыгнуть

выше головы, доскональное знание территории, относительная легкость в

обеспечении армии продовольствием? Все эти преимущества были на стороне

Рима, когда Ганнибал вторгся в Италию. И Ганнибал потерпел поражение.

- Я все это знаю. И тем не менее уверен, что смогу побить тебя,

Аэций, и стереть с лица земли стены Вечного города.

- Я обращался к предсказателям. Они подтвердили, что ты собираешься

напасть на нас. Они также сказали, что твоя армия потерпит поражение. А ты

погибнешь в бою.

- Какими методами пользовались твои предсказатели?

- Они гадали по внутренностям убитых. Не животных. Ни рабов. Они

пользовались телами молодых девственниц.

Наблюдатели, вновь почувствовавшие нарастающие за столиком вождей

напряжении, изумились, когда Аттила откинулся назад и расхохотался.

Смеялся он редко. Многие в зале ни разу не видели даже его улыбки. Тут же

он хохотал, словно Аэций рассказал ему презабавнейшую историю.

- Я - варвар, - отсмеявшись, напомнил Аттила. - Ты - культурный,

образованный человек, обладающий глубокими знаниями в самых различных

сферах человеческой деятельности. И все же ты веришь в предсказания, в

слова жрецов, копающихся пальцами во внутренностях, дабы узнать будущее. Я

смеялся над твоей глупостью. Я, варвар, в своих действиях опираюсь только

на собственные суждения, которые, в свою очередь, формируются на основе

фактических сведений: донесениях моих шпионов и разведчиков. О, я не мешаю

моим жрецам делать то, что им положено. Еще очень многие верят им. Так

скажи Аэций, и пусть это останется между нами, кто же из нас варвар?

Аэций пропустил вопрос мимо ушей.

- Какой метод предсказаний используют твои жрецы?

- Полет стрелы. Естественно, богам приносится человеческая жертва.

Умирая, жертва показывает, что она видела в потусторонней жизни. Суждение

выносится не копанием во внутренностях, а по направлению полета стрелы.

Метод этот в ходу у моего народа уже много столетий. Само жертвоприношение

- зрелище, достойное внимание. Не хочешь ли поприсутствовать, о мой друг

из страны так называемых знаний и культуры?

Аэций с трудом скрыл загоревшийся в его глазах огонь.

- Да, о Аттила. Позови своих жрецов, и давай узнаем, что они могут

нам сказать.

[Гость Эльтебер]

Зал быстро очистили от гостей. Остались только военачальники и

советники Аттилы, двое из свиты Аэция, главы союзных государств, человек

двадцать, не более. Занавеси, отделявшие от зала спальню Аттилы,

раздвинули. Кровать отодвинули в сторону. Принесли металлический брус с

парой сандалий, закрепленных посередине. Тут все заметили, что на дальней

стене, в восьмидесяти футах, висит большая карта мира.

Аттила поднял руку.

- Приведите девственницу.

В зал ввели симпатичную девушку, с цветами в черных волосам и белой

тунике. Она пыталась вырваться из цепких рук жрецов.

- Она не слишком молода? - спросил Аттила.

- Нет, о великий Танджо.

- Она красива, как того требуют боги? С такого расстояния я плохо

вижу ее лицо.

- Да, о владыка земли и небес. Она писаная красавица.

- Она не рабыня?

- Нет. Ее отец - пастух. Он оказал сопротивление, и его пришлось

убить. Двойная жертва только порадует богов. Даже Марха, богиня ужаса,

останется довольна.

- Она знает, что ее ждет?

- Она охвачена страхом. Дрожит, как лист на ветру. Так и должно быть,

о великий Танджо.

Ноги девушки вставили в сандалии, к одной прикрепили металлическое

кольцо. Второе кольцо надели на шею жертвы, соединили кольца тетевой.

Стрелу, длиной более четырех футов, вставили в отверстие особого пояса,

охватывающего талию девушки.

- Пусть ее улетающая душа направит стрелу! - воскликнул один из

жрецов. - Пусть боги укажут нам место, где одержит Аттила следующую

победу! Тяните!

Двое могучих гунна начали натягивать тетеву. Девушка закричала от

ужаса и боли. Они тянули и тянули, и уже казалось, что ее затылок вот-вот

коснется пяток. Затем раздался резкий треск: сломался позвоночник.

Стрела с громадной скоростью полетела к карте. Вонзилась в стену с

такой силой, что завибрировало оперение.

- Куда попала стрела? - воспросил Аттила.

Жрец подошел к карте. Наконечник глубоко вонзился в красный круг,

которым был отмечен Город на Семи холмах, лежащий на реке Тибр.

- В Рим! - воскликнул жрец.

Аттила повернулся к побледневшему Аэцию.

- Мы подстроили это специально? Или боги сказали свое слово?

- Стрела открыла истину.

- Ты приехал сюда убежденный, что знаешь мои намерения. Так что здесь

ты не увидел ничего нового для себя. Позволь мне дать тебе совет, о Аэций.

Немедленно садись на лошадь. Я дам тебе охрану, которая проводит тебя по

передовых частей моей армии. Ты должен скакать всю ночь. Твое присутствие

не нравится моим людям. Да и мне, признаться, тоже, - Аттила перешел на

крик, давая волю своим чувствам. - Некоторые, и я в том числе, помнят, как

мальчишкой ты смеялся над нами. Они все еще кличут тебя, как и в детстве.

"Поэт", "Длинноносый", "Зазнайка". Мои люди требуют твоей крови. Убирайся,

если хочешь сохранить голову на плечах, - он надвинулся на римлянина. - Я

не смогу совладать с желанием убить тебя, если ты будешь здесь, когда

взойдет солнце.

После отъезда Аэция мобилизация армии пошла еще более быстрыми

темпами. Войска подошли с севера. С Альфельда прибыли лошади. Николан с

головой погрузился в работу. Он спал урывками и за едой читал донесения. А

потому удивился, когда Аттила вызвал его, чтобы поговорить о неизвестной

молодой женщине, которую заметил один из его разъездов.

- Я получил известие, что они достигли Аквилии. А потом, вместо того,

чтобы направиться в Равенну, повернули в Тергесте.

- Они полагают ее красавицей?

- Она прятала волосы под шапочкой, отчего выглядела как мальчик. Но

один из моих людей случайно увидел ее без шапочки. У нее золотистые

волосы, и она ослепительно красива, - он пристально посмотрел на своего

помощника. - Судя по их маршруту, я склонен думать, что прибыли они из

твоей страны.

- В моей стране женщины черноволосы, - возразил Николан. - Скорее

всего, они пересекли мою страну, держа путь из лесных земель, что лежат за

великой рекой. Там живут женщины с золотистыми волосами, которые ниспадают

им на плечи.

Аттила задумался.

- Действительно, несчастная Сванхильда, умершая такой юной, родом

оттуда. Возможно, моя жена, которая разделит со мной римский трон, будет

из тех краев. Но меня тянет к этой красавице, что так внезапно появляется

и исчезает. Я думаю, что она снова попадется на глаза моим людям и станет

мне той женой, которую я так давно ищу.

- Но, великий Аттила, она же опять исчезла.

- Она в Тергесте, - заявил Аттила. - Никто не сможет уехать оттуда

без ведома моих разведчиков. Они начеку. Скоро я услышу о ней.

Более он об этом не говорил, сосредоточившись на подготовке к

наступлению. Первый удар Аттила решил нанести по враждебной стране за

Рейном. Только сокрушив Галлию, он мог идти на Рим.

12

Полмиллиона мужчин в кожаных панцырях и красных войлочных шапках с

луками за спиной стояли лицом к лицу с римскими легионами и вестготами. С

холма, господствующего над Каталаунскими полями, Николан видел горящие в

ночной тьме мириады костров вражеского лагеря. На следующее утро миллиону

людей предстояло сойтись в жестоком бою, и скорее всего, четвертая их

часть должна была умереть, не дождавшись захода солнца. Николан наблюдал

за мерцающими огоньками костров не без чувства вины. Ранее он знал, что

столкновение неизбежно и готовил его приближение, не испытывая укоров

совести, поскольку только победоносная война могла вернуть ему земли

предков. А вот теперь у него возникло ощущение, что ответственность за

происходящее лежит только на нем, и его охватил страх. Впервые у него

возникли сомнения в правильности сделанного выбора.

Аттила сидел на лошади в нескольких ярдах от Николана. В седле лучше

думалось, а подумать было о чем. Военачальники и правители подвластных ему

государств, войска которых влились в его армию, за прошедший час не

услышали от него ни слова. Напрасно весь мир представлял вождя гуннов

варваром, жаждущим сражаться, убивать, разрушать. Аттила был тонким

стратегом и лучше других понимал, что и Аэций готовит сейчас план

завтрашнего сражения. Его армия появилась внезапно, когда он, Аттила,

готовился взять Орлеан. Его войска занимали неудачную позицию, так что ему

пришлось отступить. Теперь они стояли на равнине между Сеной и Йенной.

Сложившаяся ситуация его не радовала. Три брата-принца, сказал он себе,

хороши на придворных балах, но никак не в бою. Они позволили вестготу

Торисмонду захватить важную высоту на левом фланге гуннов. Поэтому утром

следовало первым делом выбить вестготов с захваченной ими позиции. Аттила

разорвал бурку из овечьих шкур, чувствуя закипающий в нем гнев. Подвезло

ему с союзниками. Вражеские лучники могут засыпать стрелами весь его левый

фланг, а эти болваны веселятся в своих шатрах.

Николан знал причину плохого настроения вождя и колебался, предложить

ли ему свое решение проблемы или нет. Он хотел сказать Аттиле, что дальний

левый склон холма не столь крут, и атака на рассвете могла смести

вестготов.

[Гость Эльтебер]

Но тут из темноты его позвал знакомый голос.

- Николан! Я пришел, чтобы сказать, что остаюсь твоим другом.

То был Рорик Роймарк, уже отличившийся в нескольких стычках с врагом.

Николан повернулся к нему.

- Мой добрый друг! - продолжил Рорик. - Возможно, завтра мы оба

погибнем. Не не хочу уйти в мир иной, не сказав, что мое отношение к тебе

не изменилось.

- Рорик, я не мог первым подойти к тебе, - голос его дрожал от

волнения. - Я знал, как ко мне относятся. И не хотел слышать новые

оскорбления.

- Ты был прав с самого начала. Мы все здесь, готовые сражаться на

стороне Аттилы. Мы отказывались смотреть правде в глаза. Все, кроме тебя.

Ник, мой добрый друг, сегодня я почувствовал шелестение крыльев рядом с

собой. Завтра я умру. Вот что я хочу тебе сказать. Если ты останешься в

живых, обещай мне заботиться о моей семье и оберегать отца, сестер и наших

лошадей от превратностей судьбы, как ты уже однажды сделал. Да, отец

рассказал мне, что именно ты нашел способ укрыть Ильдико от грозящей ей

опасности.

В темноте они пожали друг другу руки.

- Я клянусь, Рорик, прежде всего заботиться о них. Но напрасно ты

такой грустный. Завтра легионы Рима побегут, и все переменится.

- Для тебя, надеюсь, что да. Но не для меня. Я слышал рядом с собой

голоса, меня касались бестелесные руки. Я помечен смертью, - Рорик тряхнул

головой и неожиданно улыбнулся. - Перед тем, как мы вошли в эту проклятую

Галлию, я виделся с Гаддо. Он уехал вместе с моей сестрой. Потом она

отправила его ко мне. Они знали, что в Тергесте за ними следят агенты

Аттилы. Но им удалось ускользнуть незамеченными и они благополучно прибыли

в Эпир. Гаддо рассказал мне и о скачках.

- Ильдико в полном здравии? - спросил Николан.

- Прекрасно себя чувствует, - Рорик широко улыбнулся. - Поначалу она

очень рассердилась, когда владельцы других лошадей не пожелали, чтобы она

участвовала в скачках. Они заявляли, что для них оскорбительно состязаться

с женщиной. Но вдова Тергесте их застыдила. "Получается, - заявила она, -

что нынче мужчины боятся женщин. Неудивительно, что все в мире пошло

кувырком". Она предложила удвоить свою ставку, и против этого довода они

не устояли. Ильдико может участвовать, сказали они, но при соблюдении

приличий. То есть в жокейских шапочке и сапогах, - Рорик рассмеялся. - Ну

и видец был у моей маленькой сестрички, в круглой фетровой шапке и сапогах

на пять размеров больше.

- Но она выиграла! - воскликнул Николан. - Я уверен, что выиграла.

- Именно так. Странная вещь, Хартагер показывает лучшее время, когда

им управляет она. Даже я ей не ровня. Гаддо говорит, что она провела заезд

выше всяких похвал. Сначала она попридержала Хартагера, проиграв добрых

двадцать ярдов, но зато обеспечив себе свободу маневра. А когда вдали

показался финишный столб, начала что-то нашептывать ему. Они близкие

друзья, поэтому он ее отлично понимает. Я буквально слышу ее слова: "А

теперь, дружище, пришло время показать этим рожденным на земле лошадям,

что ты не такой, как они, и сами боги учили тебя скакать в облаках".

Хартагер помчался, словно черная молния и финишировал на много корпусов

впереди. Вдова Тергесте вернула прошлогодний проигрыш и осталась с немалой

прибылью! - голос Рорика помягчел. - Во время заезда с моей маленькой

Ильдико слетели шапка и сапоги, так что к судьям она вернулась с

развевающимися волосами и голыми ножками.

- Да ты у нас поэт, Рорик! - воскликнул Николан. - Какую яркую ты

нарисовал картину! Я бы отдал десять лет жизни, чтобы присутствовать на

тех скачках.

- Вдова увезла Ильдико и Хартагера в Грецию, на другие скачки. Потом

они собираются в Константинополь.

Николан удовлетворенно кивнул.

- Война закончится до того, как они вернутся.

Рорик положил руку на плечо Николана.

- Замирись со своим народом и возвращайся домой, когда все кончится.

Я скажу тебе следующее. Я хочу, чтобы ты женился на Ильдико. Меня пугает

то, что я видел в глазах Ранно Финнинальдера. Возвращайся на родину, мой

верный друг, и подхвати вожжи, которые завтра выпадут из моих рук.

Аттила расправил плечи и заговорил. Рорик и Николан обнялись, с

подкатившим к горлу комком, а затем Рорик растворился в темноте. Николан

поспешил к Аттиле, полагая, что получит какие-то распоряжения. Но вождь

гуннов никого не замечал. Он общался с Ними и просил, чтобы Они указали

ему правильный путь.

Ни одна пара человеческих газ не может охватить всю битву.

Находящийся в гуще сражения солдат видит лишь то, что происходит рядом с

ним, яростные лица противника, взлетающие топоры, с силой брошенные копья.

Наблюдателю доступен какой-то участок, все остальное затмевает поднятая

кавалерией пыль.

Вот и Николан, выполняя поручение, данное ему Аттилой, видел лишь

часть равнины, лежащую перед ним, но так уж получилось, что именно здесь

решалась судьба сражения.

Ранним утром туман все еще покрывал Каталаунские поля, скрывая от

противников друг от друга. До гуннов долетали сигналы, подаваемые римскими

горнами, разведчики криками сообщали, что враг пока не сдвинулся с места.

Аттила, глубоко запавшие глаза которого горели мрачным огнем, ткнул

пальцем в Николана.

- Тебе будет особое задание. Я возглавлю атаку по центру, а потому

мне надо постоянно сообщать о ходе битвы. Отсюда ты будешь направлять ко

мне курьеров. Их сто, и они будут находиться позади сражающихся частей. Их

задача - докладывать тебе то, что они увидят и услышат. Ты же будешь

получать донесения моих командиров, а затем как можно быстрее сообщать мне

обо всем. Если ты хочешь передать что-то очень важное, посылай дюжину

человек, чтобы по меньшей мере один добрался до меня.

Слуга Аттилы, Гизо, все такой же толстый и неопрятный, возник рядом с

Николаном на маленькой, мохнатой лошади. Тихо сказал ему:

- Кого-то посылай и ко мне. Я в битву не полезу. А он, - Гизо указал

на Аттилу, - будет в самой гуще. Так что до меня твои донесения дойдут

наверняка.

Аттила услышал Гизо и одарил его злобным взглядом.

- С каких это пор мне надобна помощь полоумных слуг? - он потер

переносицу. - Это хорошая мысль, Тогалатий. Если донесение важное и

получить его я должен срочно, пошли одного курьера к этому придурку. Его

очень заботит безопасность собственной шкуры, так что он непременно

доберется до меня живым. У него есть свои способы связаться со мной, о

которых не знают курьеры.

Аттила спустился с холма к своим войскам и обратился к гуннам. До

Николана долетали лишь отдельные слова. Но вот Аттила замолчал, на

какие-то мгновения над гуннами повисла тишина, сменившаяся затем ревом

тысяч глоток. Солдаты двинулись вперед.

Битва началась.