© д.и.н. Д.А. Аманжолова

Казахское общество в 1-й четверти XX века: проблемы этноидентификации

Формирование национального самосознания казахов определялось рядом факторов внутриэтнического характера и объективными условиями развития казахского общества. Особенно активно этот процесс происходил в XX в. Хотя, как показала в своих исследованиях Н.Е. Бекмаханова, уже в XVIII и особенно в XIX вв. вследствие все более активного втягивания региона в общероссийскую экономику, участия казахов в важнейших военно-политических событиях Российской империи, а также усложнения форм социальной организации, медленного, но неуклонного перехода от кочевых к полукочевым и оседлым формам жизнедеятельности, интенсивного общения казахской элиты и ссыльных представителей русской демократической интеллигенции и др. обстоятельств казахский этнос обретал новое качество развития в рамках мирового сообщества [1].

Анализируя складывание исторического самосознания казахской интеллигенции с середины XIX в., П. Ротиер, вслед за О.А. Сегизбаевым и  другими авторами, отмечает важную роль русской колонизации как ускорителя кристаллизации национального сознания среди казахской интеллигенции. Он, в частности, выделяет две тенденции в этом процессе. Традиционно настроенные акыны критиковали современное им состояние казахского общества и настаивали на возвращении к кочевым корням казахов. Интеллигенция же (достаточно сослаться на выдающихся представителей - ученого Ч. Валиханова (1835-1865), педагога и просветителя И. Алтынсарина (1841-1889), мыслителя и поэта Абая (1845-1904) – Д.А.) считала современное образование по российской модели способом улучшения жизни казахов. Часть ее разделяла взгляды российских интеллектуалов на кочевые народы как отсталые. Именно в начале ХХ в. второе поколение казахской интеллигенции, под влиянием распространенного интереса к самоопределению национальностей, провозгласило историческое право казахской нации на свою территорию. В отличие от среднеазиатских джадидов, казахская интеллигенция не ограничивалась культурными требованиями, в ходе революционных потрясений в стране политизируя процесс нациестроительства [2].

Следует уточнить, что внутри самой интеллигенции в начале XX в. имелись расхождения – часть ее стояла за сохранение самобытности казахов на путях укрепления мусульманской культуры, другая через русскую культуру стремилась "вестернизировать" свой народ. С дальнейшим развитием социально-политических событий в Российской империи-РСФСР-СССР дифференциация настроений и идейно-политических ориентиров казахской этнополитической элиты усложняется. В последние годы появилось немало публикаций, так или иначе отражающих указанные проблемы, причем особенно подробно освещаются биографии представителей национального движения – участников конструирования этноидентификации массового сознания [3]. Они нередко имеют популярный характер и в духе идеалистической романтики вносят свой вклад в формирование новой исторической мифологии, укрепление национальной исторической памяти о славном и трагическом прошлом, цементирующем молодую современную государственность Казахстана. В то же время в ряде работ содержатся новые документально подкрепленные аргументы, сведения и наблюдения, позволяющие уточнить и расширить научные представления о сложной эволюции и противоречивой трансформации этнической идентичности, становлении политико-правовой культуры и доктрины национальной государственности у казахов в XIX - XX в. [4]

Первые десятилетия ХХ в. были временем бурного роста национального самосознания казахского и других тюркских народов Российской империи, что выражалось в активизации общественно-политической жизни, культурном прогрессе, становлении и развитии национальных языков, литературы и прессы, распространении новых идеологических концепций (пантюркизм, панисламизм, пантуранизм), реформистских движений (джадидизм) и т. д.  На складывание этнического самосознания, культурную и социально-политическую консолидацию казахов в начале XX в. решающее влияние оказали усиливающиеся процессы централизации, унификация системы управления по общероссийской схеме, складывание относительно значимого образованного слоя казахской элиты и ухудшение положения народных масс вследствие интенсивной переселенческой политики, нарушения традиционной системы землепользования, изъятия земельных угодий у коренного населения. В то же время, интеграционная политика государства способствовала не только внедрению общероссийских органов управления, но и социально-культурных норм. Это ускорило осознание мыслящей частью общества нетерпимого состояния в области экономических, политических, культурных, в т.ч. религиозных, прав человека. Забитость и нищета, крайне низкий уровень просвещения, антинародный характер властных структур и судопроизводства вызывали растущее недовольство масс и нашли выражение в общественно-политической деятельности наиболее подготовленного к ней социального слоя.

Для идейно-политического становления лидеров национального движения как инициаторов и проводников этнической мобилизации казахов решающее значение имело развитие в крае системы образования, даже весьма ограниченной, в т.ч. русско-туземных учебных заведений, и учеба в вузах России, знакомство с европейской и русской культурой в самом широком смысле. Формирование мировоззрения казахской интеллигенции происходило также под влиянием крупных событий общественной и государственной жизни империи, рождения политических партий и организаций. Многие из них пришли к этнополитическим приоритетам через участие в мусульманских (В. Таначев (1888 или 1882 - ?), М. Чокаев (1891-1941)), эсеровских (М. Тынышпаев (1879-1937(), кадетских (А. Букейханов (1870-1937), Х. Досмухамедов (1883-1839), Ж. Сейдалин) организациях. Для этой группы деятелей наиболее характерной чертой было стремление сохранить национальную самобытность в условиях объективно необходимой модернизации, соединить традиционные духовные ценности с началами европейской демократии, достижениями общечеловеческой цивилизации.

Нельзя также не учитывать определяющее для казахского общества значение традиционной культуры, в рамках которой даже его самая прозападно настроенная часть должна была выстраивать свои действия. Социально-психологическая атмосфера и структура общества складывалась под сильным влиянием регионального (жузового) и родового принципов идентификации. Феодально-родовая община с характерными для нее отношениями строгой иерархии, экономической зависимости между имущими слоями и беднотой, переплетавшимися со сложной системой родственных уз и предпочтений, устойчивый авторитет представителей аристократии и тех, кто имел мусульманское или светское образование, - все это пронизывало повседневную жизнь и мировосприятие людей. Специфику этнической идентификации казахов и причины устойчивости у них родовых связей на более позднем этапе проанализировал Э. Шац, который правомерно подчеркивает значение колониальной экспансии России и политики царизма как в ускорении формирования этнического самосознания, так и в усилении родоплеменной борьбы. В то же время в начале XX в. все еще низкий уровень грамотности и огромные пространства, лишенные современных коммуникаций, тормозили консолидацию этнического сознания [5].

Роль пускового механизма в ее ускорении играли общероссийские события. Серьезные национальные проблемы, ставшие особо чувствительной частью жизни России в начале ХХ в., ярко обозначились во время революции 1905 - 1907 гг., хотя и не были устранены даже после ее поражения. Однако сами новые условия общественной жизни вызвали оживление в казахском обществе. "Вся степь была вовлечена в сферу политики и захвачена потоком освободительного движения. Весной на летних стоянках кочевий - джайляу - состоялись съезды, обсуждавшие насущные проблемы края. Традиционные ярмарки стали ареной киргизских политических съездов, где киргизы обсуждали и подписывали поданные потом на Высочайшее имя петиции". При этом "религиозные и земельные вопросы стояли у киргиз впереди вопросов политической свободы" [6]. Это, в частности, было предопределено уровнем и спецификой политико-правовой культуры казахов, для которых при двойственной идентичности решающую роль в повседневной жизни играли традиционные институты родовых объединений с их естественной общностью социальных интересов.

Лидер казахского национального движения А.Н. Букейханов, использовавший работу в экспедициях переселенческих контор для агитационных поездок по краю, а после ее закрытия организовавший интенсивную переписку со степными районами, явился главным организатором, составителем и переводчиком всех основных петиций и телеграмм, направлявшихся в столицу. По его воспоминаниям, "в составлении петиции принимали участие, с одной стороны, интеллигенция, воспитанная на русской литературе, верующая в европейскую культуру, видящая счастье родины в здоровом претворении плодов западной культуры и считавшая религиозные вопросы второстепенными, при наличности обещанной 17 апреля свободы веротерпимости. С другой стороны, выступала и интеллигенция, воспитавшаяся в духе восточной ортодоксии и национально-религиозной исключительности. Эта последняя выдвигала религию на первый план... Первую группу киргизской интеллигенции можно было назвать западниками, а  вторую тюркофилами и поборниками панисламизма. Как показали киргизские съезды, ... широкие массы, как везде, были нейтральны к вопросам политическим и обнаруживали только некоторый интерес к вопросам религиозным... Но даже в наиболее активных слоях киргизского народа тюркофилы были в большинстве. Благодаря обрусительной политике, до сих пор царящей в киргизской степи, последняя с подозрением относится к западному просвещению и культуре" [6. С. 596-597].

Таким образом, уже в период пробуждения политической активности казахского общества в среде его интеллигенции выделились два основных направления, отражавшие реальные умонастроения образованных слоев. При этом, несмотря на малочисленность первой группы во главе с Букейхановым и традиционное недоверие масс ко всему исходящему с Запада, они вскоре сумели приобрести широкое влияние в крае и стали признанными лидерами национального движения.
Особое место в их деятельности в это время заняла подготовка к выборам в Государственную Думу. Содержание многочисленных прошений и наказов сводилось к проблеме представительства казахов в Думе, протестам против бюрократических, антинародных методов землеустройства и национального угнетения. Относительно землеустройства казахская общественность выдвигала следующие требования: "В основном законе должно быть написано, что киргизские земли принадлежат на праве вечной собственности киргизскому народу без всяких других совладельцев. Законы о признании киргизских земель государственной собственностью и о переселении на них русских мужиков должны быть отменены, уничтожены. Без позволения самих киргизов русские не должны отбирать землю ни во временное пользование, ни на вечность" [7]. Эти предложения стали стержневыми в национально-освободительном движении казахов вплоть до конца 1917 г. Вторым по значимости требованием было предоставление избирательных прав казахскому населению.

Красноречивым показателем сути и специфики этнополитической культуры казахов служит прошение 42 доверенных лиц Каркаралинского уезда Семипалатинской области (август 1905 г.) на имя императора, направленное также в редакции газет "Сын Отечества", "Русские ведомости". В нем, в частности, говорилось: "... какие же могут быть серьезные основания, не греша против элементарной справедливости и истины, выделять 6-миллионных киргизов в особую бесправную, в незаконную группу... Почему занятия скотоводческой культурой должны лишать киргиз избирательного права, когда такового права не лишает занятие торговлей, земледелием, рыболовством и другими промыслами?.." Особые надежды на выборы в Думу население края возлагало после приема депутации казахов императором осенью 1905 года [8].

Наиболее известной и отражавшей рост критических настроений в национальном регионе была петиция  14,5 тыс. жителей Каркаралинского уезда Семипалатинской области, составленная на Кояндинской ярмарке 1905 г.   А. Байтурсыновым (1873-1937), А. Букейхановым, М. Дулатовым, Ж. Акпаевым (1877-?), М. Бекметовым. В ней говорилось: "Введение в стране "Степного положения", созданного бюрократическим путем, без всякого соображения с истинными потребностями населения, неуважение к закону со стороны администрации, ставящей на его место свое усмотрение, полное пренебрежение к правам личности и к чувству человеческого достоинства, административное насилие, вторгающееся во все стороны жизни, пренебрежение к духовным и экономическим интересам, искусственно поддерживаемое невежество народной массы - все это привело население к обеднению и его культурное развитие - к застою... Правительство совсем упустило из виду, что киргизские степи не завоеваны, а добровольно присоединились к России... В насильственном же вторжении государства в сферу религиозных дел киргизы видели и видят явное посягательство на их веру и относятся с недоверием к действию правительства..."

В петиции требовалось прекратить религиозные притеснения казахов, обеспечить свободу совести, "правильную постановку просветительского дела", организовать обучение казахских детей на родном языке с созданием интернатов и пансионатов, учредить казахские газеты, прекратить выселение с исконных земель и "признать земли, занимаемые киргизами, их собственностью", пересмотреть Степное положение "при участии депутатов из киргиз" и законодательно ввести казахское делопроизводство в судах и волостных управлениях, отменить институт крестьянских начальников и урядников, положить конец административным ссылкам по распоряжению генерал-губернатора, допустить представителей казахского народа в высшие органы власти страны. Оценивая содержание документа, Букейханов указывал, что благодаря поддержке со стороны  активного большинства тюркофилы добились выдвижения в ней на первый план требований религиозного характера. Но в целом она стала политической программой нарождавшегося движения Алаш, при этом некоторые ее места "примыкали к революционным призывам русских" [9].

В конце октября 1905 г. казахская интеллигенция перевела Манифест 17 октября, он был отпечатан в Акмолинске,  и 10 тыс. экземпляров "благодаря подвижности киргизов" быстро распространились и горячо обсуждались на казахских съездах. Реакцию на Манифест Букейханов охарактеризовал так: "Повсюду эта весть была встречена с восторгом. ... Особенное впечатление на киргизов произвело обещание неприкосновенности личности  и свободы совести. Они были весьма понятны для киргизов, личность которых подвергалась постоянным ударам грубых агентов обрусительной политики, - та же политика постоянно давила религиозную совесть киргизов, закрывая мечети, медресе, конфискуя библиотеки. Что же касается свободы слова и собраний, благодаря бытовой особенности киргизской жизни, отсутствию фактического надзора и незнанию агентами власти туземного языка, киргизы, когда в этом была надобность, беспрепятственно осуществляли свободу слова и собраний, что они и доказали в первой стадии выборов в Государственную Думу..." [10]

В связи с обнародованием Манифеста 17 октября казахское население познакомилось с такой формой общественного движения, как митинг, причем именно здесь проявилась социальная солидарность неимущих и демократических слоев населения независимо от их этнической принадлежности. Обнаружилось и умение казахской интеллигенции уже на этом этапе конструктивно сотрудничать с представителями передовой русской общественности во имя общих идеалов свободы. В январе – мае 1906 г. в Уральской, Тургайской и Семипалатинской областях появились казахские кадеты, создавшие ККДП – Казахскую конституционно-демократическую партию. Несмотря на ее малочисленность и кратковременность существования, принятые тогда программные документы с требованиями буржуазно-демократических реформ по примеру преобразований 60-70-х гг. XIX в. в европейской части страны показывают, что казахские "западники" шли в русле прогрессивных требований российского либерализма, творчески учитывая конкретную специфику социально-экономического и политического положения края. В этих условиях отчетливо проявилась неспособность царской администрации отказаться от исключительно административных, силовых методов воздействия на общественные движения, отчуждение власти от народа и в то же время острое чутье наиболее дальновидных чиновников на растущую угрозу со стороны немногочисленной, но все более активной национальной интеллигенции.

Показательно отношение власти к "руководителю киргизского политического движения" А. Букейханову, арестованному в январе 1906 г. Начальник Омского жандармского управления докладывал в Департамент полиции, что он арестован "как известный пропагандист, бывший душою всех митингов и петиций и противоправительственных агитаций и как главный инициатор и руководитель религиозно-политического движения киргиз, причем, он оказался избранником киргиз на сходках никем не дозволенных, задолго до закона о выборах в степи". При обыске у него были обнаружены переписка на казахском языке и рукописные стихи неизвестного казахского поэта, оцененные Букейхановым в 5 тыс. рублей. Ничего преступного в переведенных материалах не нашлось. К тому же, с юридической точки зрения, признавалось в донесении, "не представляется возможным предъявить ему какое-либо обвинение". Однако "ввиду крайней конспиративности Букейханова и упорного его желания оказать влияние и принять возможное активное участие в проведении вопросов в Государственной Думе", а также того, что он "представляется безусловно опасным, но умным и ловким агитатором", командующий войсками Сибирского военного округа считал необходимым добиться его высылки из Степного края. 15 апреля Букейханов был переведен в Омскую тюрьму, но уже 30 апреля власти были вынуждены освободить его в связи с единогласным избранием выборщиком от своей волости [8. С. 17-21, 24-25].

Выборы в I Думу оказали большое воздействие на пробуждение политического сознания в казахских массах. На казахский язык представители движения перевели "катехизис" кадетов. Переложенный народными поэтами-акынами в стихи, он служил эффективным и популярным агитационным средством. "На одном и том же собрании, происходившем под открытым небом, крестьянский начальник со своим переводчиком занимал центр круга; официального оратора окружали богатые важные старики, бии. За ними места занимала пешая и конная демократия. Здесь устраивался на лошади певец-балалаечник, имитирующий юродивого, и агитировал за тех, кто безвинно сидит в тюрьме, борясь за народные интересы и объяснял, к какой русской партии они принадлежат. Собрание хором отвечало: "Рас, рас!", т.е. "Верно, верно!". Официальный оратор спрашивал у своего переводчика, что значит "рас"? Переводчик, как и все собрание,  сочувствовавший агитатору-балалаечнику на лошади, лукаво переводил, что собрание соглашается с его высокородием.

Так крестьянские начальники вели за нас предвыборную агитацию", - писал позже Букейханов.
В ходе предвыборной кампании "киргизы впервые были свидетелями такой беспощадной критики деятельности всемогущей местной администрации, делавшей раньше дождь и ведро, а теперь молчаливо присутствовавшей на митингах". Характерно, что, несмотря на активное противодействие власти путем ареста казахских активистов, выдвижения "своих" кандидатур, попыток  повлиять на выборщиков личным авторитетом губернатора на встречах с ними,  представители коренного населения проявляли единодушное стремление отстоять свои интересы и, в частности, избрали в I Думу А.Н. Букейханова [11].

Оценивая уроки политической жизни казахского общества, лидер казахских националов писал в 1910 г.: "В массе киргизского населения политические партии находятся еще в зачаточном состоянии. Политические взгляды избирателей еще аморфны и не успели вылиться в определенную программу, как и все окраины, испытавшие на себе тяжесть обрусительной политики, киргизская народность настроена оппозиционно к правительству старого режима и тяготеет к русским оппозиционным партиям". Вместе с тем он дал точный прогноз дальнейшего развития политических настроений в крае. "В ближайшем будущем, в степи, вероятно, сорганизуются две политические партии, соответственно двум политическим направлениям, складывающимся в киргизской среде. Одно из них может быть названо национально-религиозным, и идеалом его является религиозное единение казахов с прочими мусульманами. Другое, западническое направление, видит будущее киргизской степи в сознательном претворении плодов западной культуры - в самом широком смысле этого слова. Первое, вероятно, возьмет за образец мусульманские - татарские партии, а второе - оппозиционные русские, в частности, партию народной свободы" [6. С. 599]. Тем не менее, публикация программы ККДП в газете "Факер" (Уральск. 1905. № 5) с изложением общенациональных и общедемократических требований имела большое значение для политического развития этнического самосознания. Кроме того, обсуждение ее аграрных положений на страницах "Речи", на II съезде кадетов привлекло внимание широкой общественности к реальному состоянию переселенческого дела и положению национальностей страны.

Достаточно объективную оценку уровня этнополитической культуры казахов и роли социально-экономической политики власти в национальной консолидации степняков содержал доклад депутата I Думы от оренбургского казачества Т.И. Седельникова (1876-1930) "Борьба за землю в киргизской степи и колонизационная политика правительства". Он стал основой брошюры "Борьба за землю в киргизской степи (Киргизский земельный вопрос и колонизационная политика правительства)", вышедшей в Петербурге в 1907 г. Констатируя "факт взаимной борьбы различных слоев и элементов степного населения на почве хозяйственно-экономических и земельных отношений" и растущей "действительной солидарности наиболее обездоленных масс", Седельников доказывал, что общенациональная идея борьбы против колонизаторской политики царизма является объединяющим стержнем. Он вместе с тем подчеркивал абсолютную безрезультатность бесчисленных депутаций, петиций, ходатайств, приговоров и протестов "добродушных по природе киргизов", которые "наивно и усердно доказывают свою "верноподданность" и непоколебимую веру в справедливость правительственной власти", и указывал, что грабительские действия властей вызывают озлобление и сопротивление населения. Это, в свою очередь, привело к введению военного положения в Акмолинской, Семиреченской и Семипалатинской областях [12].

Не менее серьезную роль в усилении протестных настроений играла "обрусительная политика. Русские чиновники, - писал Букейханов, - здесь не блещут ни образовательным цензом, ни знанием местных условий. Обычные спутники обрусительной политики – грубость, произвол, бесцеремонное третирование всего того, что составляет святыню населения, усугубляются в степных областях тем, что представители не знают языка народа и сносятся через переводчиков, также лишенных всякого образовательного ценза". Этот вывод подтверждает и демократическая часть самой бюрократии. Так, присяжный поверенный, юрисконсульт местного переселенческого управления Е.А. Самойлов, 8 лет проработавший членом Семипалатинского окружного суда, признавал в 1919 г., что царское правительство "уничтожало не только самобытность, но и весь киргизский народ", использовало межродовую борьбу и поощряло ее в своих интересах. В результате "власть получила характер азиатской деспотии, а народ развращался подкупами, насилиями и несправедливостью, лежавшей в основе управления. …наш суд был жестокой игрушкой в руках киргизских главарей", - писал он, имея в виду феодально-родовую аристократию, традиционно руководившую внутриэтническими отношениями [13].

Между тем некоторые руководители местных правительственных органов достаточно верно оценивали складывающуюся вследствие обострения земельного вопроса ситуацию и возможные последствия нараставшего протеста трудящихся. Начальник Омского ГЖУ, докладывая в Департамент полиции о волнениях казахов Акмолинского уезда в июле 1905 г. в связи с изъятием земель, замечал,  между прочим: "Вообще киргизское население, богатое по своей численности, единодушию и колоссальным капиталам, сосредоточенным... на общую их национальную пользу, представляет собою очень крупную единицу, которая при миролюбивых отношениях может принести громадную пользу Государству, а при немиролюбивых вызовет неисчерпаемый вред". Военный губернатор Уральской области  весной 1906 г. считал возможным разумный компромисс с коренным населением, поскольку казахи "пользовались землей веками и резонно считают ее своей, а не государственной собственностью. Переселенцы встревожили киргизов, они пишут в Петербург, посылают депутации, не хотят колонизации. Лучше дать землю тем русским крестьянам, которые переселились раньше. С этим не возражают и киргизы" [14]. Однако центральная власть после вынужденных под напором революции уступок не желала идти на новые, тем более что они касались далекой и пока, казалось,  мало растревоженной окраины. В результате, как подчеркивал Букейханов, "все возрастающее переселение русских в степь, борьба за землю между киргизом и переселенцем и грубые формы, в которых эта борьба протекает, немало углубляют и обостряют установившийся и без того на почве русского беззакония национальный антагонизм" [6. С. 586].

Попавшие в I Думу казахские депутаты (Т. Аллабергенов, А.К. Беремжанов (1870-?), Б.Б. Каратаев (1860-1934), Ш. Кощегулов, Б.А. Кулманов, Т.Т. Нароконев, М. Тынышпаев) на новой для них политической сцене идентифицировались как члены мусульманской фракции, одновременно примыкая к кадетам или народникам [15]. Это вполне точно отражает комплекс идейно-политических ориентиров зарождавшегося национального движения, которое нельзя квалифицировать по стандартной схеме деления общероссийских партий на три лагеря. Общая демократическая направленность социально-экономической программы казахских лидеров этнической мобилизации дополнялась стремлением сохранить культурную самобытность в рамках традиционной конфессии и в то же время отражала популярность социалистических идеалов в общественном сознании. При этом на протяжении первого 20-летия XX в. шел постепенный рост организационных начал и усиление политических приоритетов в национальном движении, которое в идейно-политическом плане соединяло либеральные и социалистические ценности.

К примеру, А.Н. Букейханов вспоминал, что еще "в бытность студентом… принимал самое деятельное участие во всех студенческих делах, всегда примыкал к крайней левой… очень энергично отстаивал тезисы экономического материализма". Ученый-аграрник С.П. Швецов свидетельствовал в 1930 г., что, сотрудничая в омской газете "Степной край" в 1895-1897 гг., будущий член ЦК партии кадетов Букейханов "представлял собою марксистское направление… и был, несомненно, наиболее ярким его выразителем". Большое влияние на его позицию в вопросах землепользования оказало сближение с сибирскими народниками и эсерами, участие в экспедиции Ф.А. Щербины по хозяйственно-статистическому обследованию региона, членство в Западно-Сибирском отделе РГО. При аресте в апреле 1906 г. у него была изъята, в частности, программа РСДРП. Характерно, что и другой лидер национального движения А. Байтурсынов активно пропагандировал идеи утопического коммунизма. На одном из собраний в своем доме он "говорил, - докладывала полиция, - что нужно устроить так жизнь, чтобы никто из киргиз не имел собственности, а все, что каждый имеет, должны отдавать на общий склад, а оттуда уже каждый будет получать то, что ему необходимо для жизни, тогда не будет бедных и все будет хорошо…" [16]

Статьи Букейханова в дореволюционной национальной периодике о П.П. Семенове, Г.Н. Потанине, Н.И. Мечникове, А. Бебеле, переводы на казахский язык произведений Л.Н. Толстого, В.Г. Короленко, А.П. Чехова, басен Эзопа свидетельствуют о его широкой эрудиции и вместе с тем характеризуют неразрывную связь с Россией культурно-цивилизационного пространства, в котором складывались идейные взгляды казахской интеллигенции. В студенческой среде и в политических организациях она испытывала мощное воздействие российской духовной и интеллектуальной культуры. "Киргизы пока не знают и не чтут великие имена борцов за свободу России, - писал в 1905 г. Букейханов, - но они узнают и будут знать и обязаны чтить освободителей России, начиная от Пестеля, кончая настоящими узниками Шлиссельбурга!" [17]

Примечательно, что уже в XXI в. известный специалист по проблемам Казахстана М.Б. Олкотт в одной из последних работ отмечает, что, наряду с эмоциональной связью казахского народа со своей землей как источником патриотизма, у казахов, на протяжении почти трехсот лет мирно уживавшихся с русскими, несмотря на разное восприятие ими мира, в душе присутствует сложная смесь благодарности за преимущества, полученные благодаря контакту с русской цивилизацией, и обиды за боль и страдания российского колониализма и советской власти. При этом вполне точно определяются главные факторы этнокультурной толерантности казахов в отношении русских как главного партнера в социально-экономическом, политическом и культурном прошлом и настоящем [18].

Между тем, с первых шагов политической деятельности казахские националы стремились к тесной связи с общероссийским мусульманским движением. Однако в своем сотрудничестве с ним на первое место они всегда ставили задачи региональные. С помощью мусульманской фракции в Думе, через решения мусульманских съездов, мусульманскую печать, организационные структуры эти деятели пытались широко распространить информацию о проблемах казахского общества, подключить к их решению всевозможные силы и инстанции. Такая позиция последовательно проводилась ими не только в условиях имперского режима и при Временном правительстве, но и в 20-е годы XX в. через советские и большевистские органы власти в центре и на местах.

Немаловажно также и то, что в отличие ряда от других мусульманских этносов России, особенно центральноазиатского региона, в кочевых и полукочевых аулах Казахстана влияние ислама сказывалось главным образом в быту, обычаях и традициях и значительно менее – в сфере идеологии и политики. Особенно отчетливо это проявилось в 1905 - 1920 гг. Примером могут служить политические биографии одного из лидеров движения Алаш Д. Досмухамедова (1886-1938), В. Таначева и других казахских участников общероссийских мусульманских съездов, секретаря бюро мусульманской фракции IV Думы, затем главы Кокандской автономии М. Чокаева. Общественно-политическое движение религиозной направленности не получило в крае существенного развития, хотя именно казах Ш. Лапин был лидером "Шура-Исламия" в 1917 г. Слабость позиций ислама, очевидно, предопределила выдвижение именно казахской интеллигенции на авансцену политической арены всего центральноазиатского региона в период революции и гражданской войны и сохранение ее влияния в советском руководстве Туркестана в начале 1920-х гг. Вплоть до 1924 г. большевики-казахи возглавляли ЦИК, ЦК Компартии и правительство Туркестанской АССР (Т. Рыскулов, Н. Тюрякулов (1893 – 1937, или 1892 - 1939)и др.) [19].

Анализ источников показывает также, что национальный антагонизм, о котором писал Букейханов, рождался под воздействием антидемократических правительственных мероприятий и приобретал этническую направленность не вследствие русофобских настроений национальных масс, а в силу того, что облик и характер власти в их сознании наглядно сопрягался с Россией как державой, определявшей стратегию и формы развития края, особенно в административном плане, когда ключевые позиции в управлении сохранялись за русскоязычными назначенцами имперского центра.

Характерно, что резко отрицательная оценка переселенцев, содержащаяся в письме, касалась т.н. новоселов, оказавшихся в крае в ходе столыпинской реформы и весьма активно опекавшихся администрацией. Анализ источников и выводы других авторов [20] подтверждают, что эта часть русскоязычного населения, в отличие от т.н. старожилов, полагавшихся главным образом на свой труд, давно укоренившихся и адаптировавшихся в поликультурной среде региона, составляла самую конфликтогенную группу – по социально-культурному составу и уровню, стереотипам поведения и т.д. Именно она впоследствии стала одним из главных участников жесточайшего по своим проявлениям восстания 1916 г. Следует отметить, что по данным переписи 1897 г. казахи составляли 3392,8 тыс. чел., или почти 82% населения Степи, а численность русских достигла немногим более 454 тыс., т.е. 11%. В 1916 г. в 6 казахских областях – Тургайской, Акмолинской, Уральской, Семипалатинской, Семиреченской, Сыр-Дарьинской) – насчитывалось около 1,4 млн. переселенцев, что составляло почти четверть населения. По результатам Всесоюзной переписи 1926 г. в КАССР проживали 3627612 казахов и 2134451 русских и казахов [21].

Социальные причины доминировали среди комплекса факторов, стимулировавших критические настроения, но основной формой их проявлений у казахских деятелей и населения были легальные акции, обращенные к той же власти как источнику возникающих проблем и средству их решения – прошения, депутации, петиции, запросы через представительные органы власти, в т.ч. Думу, периодическая печать. Вообще, формирующееся национальное движение крайне редко прибегало к нелегальным способам действий. Это дало себя знать в 1910-1911 гг. в попытках провести областные или волостные съезды для выработки программы обеспечения национального местного самоуправления и решения земельного вопроса, практически же местные националы при любой возможности стремились получить санкции губернской администрации на свои инициативы, а власть на местах скрупулезно отслеживала каждый подобный шаг.

Именно в 1910-1913 гг. отчетливо проявилась культурная составляющая национального движения, направленная на развитие образования, периодической печати, литературного языка и традиций народного творчества. Как свидетельствовал в 1913 г. генерал-губернатор Туркестана А.В. Самсонов, прежде всего среди образованной части мусульман "противятся выставлению портретов государя императора, введению русского языка в школах и здесь же культивируется противодействие всем начинаниям правительства, клонящимся к ассимиляции с нами доселе обособленного мусульманского мира". Однако массовые настроения отличались гораздо большей лояльностью к культурной политике власти. Самсонов подчеркивал, что "киргизы" сами дают средства на строительство русско-туземных школ и интернатов, направляют детей в них, за исключением тех, где плохо преподают, жертвуют и на гимназии. "Этому способствует, - считал он, - свойственная из всех среднеазиатских народностей лишь киргизам черта – страсть к европейскому образованию. В высокой степени честолюбивые от природы, с необычайной жаждой возвыситься до положения русского чиновника, офицера или человека свободной профессии (вроде врача, адвоката и пр.), киргизы стремятся всеми фибрами своей души выйти из своей веками сложившейся патриархальной среды и приобщиться, хотя бы наружно, к среде своих господ – русских".

Умозрительно заключая, что для "живущего в младенчестве" народа не может быть речи об истинной любви к просвещению и жажде знания, он не видел опасности в таком культурном прогрессе, поскольку для полного воссоединения с европейской культурой считал необходимыми 100-летия упорного неустанного труда. Но одновременно Самсонов признавал, что "не сомнительные идеи панисламизма, а наша окраинная политика последнего времени, правильно стремящаяся к насаждению русского элемента на землях киргизских кочевий, является тем не менее одною из главнейших причин … недовольства киргиз…" из-за изъятия у них земель без всяких гарантий от дальнейших ограничений в землепользовании. Очевидной для него была и ответственность за столкновения с местным населением новоселов-переселенцев, "от которых больше всего и достается киргизам". Компромисс, предлагавшийся многими местными администраторами и поддержанный самим населением, - "первейшей обязанностью нашей в отношении киргиз должно быть обеспечение каждой волости окончательным земельным наделом с обещанием более не тревожить их повторными изъятиями" [14. С. 90-92], - однако не был поддержан в центре.

Важным фактором формирования этнического самосознания и расширения культурно-просветительных и политических акций казахской интеллигенции стала первая национальная газета "Казах", созданная в 1913 г. А. Букейхановым, поэтом и публицистом, реформатором литературного языка, общественным деятелем А. Байтурсыновым, поэтом и автором учебников для казахских школ М. Дулатовым. Вплоть до 1917 г. казахская общественность на страницах газеты, а также издававшегося с 1911 г.  и занимавшего более радикальные позиции журнала "Айкап" (М. Сералин) оживленно обсуждала проблемы языка, религии, оседания, быта и образования народа. При этом издатели "Казаха" видели свою миссию в том, чтобы сохранить самостоятельность и национальный облик этноса. Его конкурентоспособность и самостоятельность, равноправное сосуществование в условиях перелома в экономической жизни и наплыва переселенцев можно было обеспечить только через культуру: "…нам необходимо всеми силами и средствами стремиться к просвещению и общей культуре; для этого мы обязаны первым долгом заняться развитием литературы на родном языке", не пренебрегая изучением русского и других языков [22].

Как вспоминали современники, газета стала популярной во всем Казахстане благодаря дружной и единогласной поддержке молодой интеллигенции, она "боготворила Букейханова, Дулатова и Байтурсынова, и…дружно стала объединяться в кружки, создавать свою киргизскую литературу". Консолидации этнокультурной элиты и популярности в массах способствовали также учрежденный при газете по инициативе Дулатова фонд помощи казахским студентам из вузов Петербурга,  Варшавы, Стамбула, Парижа, Берлина, "строгая беспартийная направленность" издания (свидетельство полиции), активное привлечение к участию в нем авторитетных представителей разных областей, сотрудничество с другими мусульманскими изданиями России. В 1914 г. газета поступала в 57 городов страны, в Турцию и Китай, имела более 3000 подписчиков и отделения в Ташкенте, Астрахани, Семипалатинске, Петропавловске, а в 1915-1916 гг. создала акционерное издательство "Азамат", позволившее выпускать различные брошюры, сборники и пр. Нельзя, однако, переоценивать влияние печати на широкие массы, учитывая реально низкую общую грамотность и неразвитость гражданских отношений.   К примеру, на традиционно собиравшей большое число людей ярмарке в Акмолинской области сотрудник газеты "Казах" летом 1913 г. смог найти лишь 11 подписчиков, из них 3 годовых, причем "подписывающиеся…богатые киргизы делали это только для того, чтобы показать, что они не скупятся" [23]. Но в целом периодическая печать сыграла серьезную роль в постепенном культурном и политическом просвещении масс, оформлении литературного языка, борьбе против панисламизма, обсуждении и выработке общей демократической платформы национального движения.

В частности, его организационные основы закладывались в процессе обсуждения перспектив созыва общенационального съезда и объединения усилий общественности для внедрения в политическую жизнь казахского общества практики организации профессиональных, культурно-просветительных, предпринимательских и иных союзов и структур. Отчетливо осознавалась и острая потребность в кропотливой работе по развитию социально-политической активности масс, преодолению разногласий и борьбы амбиций в интеллигентской среде. Группировавшаяся вокруг газеты "Казах" интеллигенция достаточно трезво оценивала уровень этнополитической консолидации общества: "…у детей нашего киргизского народа нет обыкновения заниматься делом народа. …для единения" необходимо "вступить на путь настоящей нации" [24]. С этой целью предпринимались разнообразные шаги, в т.ч. сотрудничество с депутатами Думы, доступ в которую после третьеиюньского государственного переворота 1907 г. для казахов был закрыт, а также с общероссийскими мусульманскими организациями.

Однако, получив согласие мусульманских деятелей выделить одно место для казахского депутата на выборах в IV Думу от Уфимской, Казанской и Оренбургской губерний (для этого депутат от татарского населения Еникеев отдал свое место), они вновь убедились в явно неразвитой гражданской ответственности общества. Согласившийся быть выборщиком Ж. Сейдалин отказался затем от избрания в Думу, сославшись на преклонный возраст и невозможность добиться чего-либо в условиях черносотенного большинства в парламенте, хотя и продолжал общественную и публицистическую деятельность. Байтурсынов возлагал всю ответственность за случившееся на общественность, а А. Джаталин предлагал "все же…найти какой-нибудь путь, чтобы с думской кафедры заговорили о наших нуждах", через "знающего казахский быт человека" снабжать думцев материалами о положении дел в крае [8. С. 56-57]. В конечном счете, через мусульманскую фракцию такие шаги были предприняты, но результативность их оказалась низкой, как и организация разнообразных публикаций в газетах партии кадетов, мусульманских изданиях и пр.

К примеру, в работе мусульманского съезда в Петербурге 15-25 июня 1914 г. участвовали А. Букейханов, Б. Каратаев, Ж. Сейдалин, Ш. Лапин. Букейханов сделал доклад "О положении киргизов в России", констатируя его ухудшение после третьеиюньского переворота. Лапин и Каратаев критиковали правительственную политику в образовательной и конфессиональной сферах, к тому же первый настаивал на необходимости учреждения духовного управления для казахов и упорядочения вакуфов. При этом одним из немногих реальных средств продвижения своих целей они считали думцев-мусульман. Принятые на съезде решения отражали нужды казахского населения, хотя духовное управление предлагалось создать только в Туркестане, а казахов Степного края подчинить Оренбургскому управлению. Показательно, что Букейханов стремился и этот канал использовать для мобилизации социальной активности населения. Он, в частности, добился согласия съезда на ознакомление с его решениями казахов Акмолинской и Семипалатинской областей для выяснения их отношения к ним, а также от имени своих избирателей протестовал против "законопроекта о ритуальном убое скота". В то же время он и другие дальновидные деятели понимали реальную слабость влияния таких форумов на ситуацию. Активно сотрудничавший с мусульманской фракцией Думы, секретарь ее бюро казахский аристократ и будущий лидер Кокандской автономии М. Чокаев, например, уже 27 июня 1914 г. писал своему товарищу в Ташкент, что пожелания съезда, конечно, имеют "лишь академический характер" [25].

Новый этап в развитии этнополитической культуры казахов начался в годы Первой мировой войны. Интеллигенция стала зачинателем движения в поддержку государства: начался сбор пожертвований в фонд общества  Красного Креста, проводились благотворительные спектакли, на фронт добровольно дополнительно отправлялись лошади и юрты, на собранные средства открывались лазареты (стационарный в Оренбурге и походный в Львове). Не подлежащие призыву в армию казахи должны были выделять работников для помощи в хозяйстве русскоязычных семей и казаков, кормильцы которых ушли на фронт (всего около 250 тыс.). Местная администрация, однако, нередко широко использовала властный ресурс не только для организации безвозмездной транспортировки собранных материалов к фронту, специального налогообложения и пр., но и в целях личного  обогащения за счет выколачивания "пожертвований". Увеличение тягот кочевого и полуоседлого аула было связано как с отвлечением людских, материальных, продовольственных и финансовых средств через государственные и общественные органы, так и с кризисными последствиями переселенческой политики. Зачастую сами переселенцы провоцировали конфликты, организуя кражу скота и потравы собственных угодий для обвинения в них "туземцев" и получения соответствующего возмещения "ущерба" [26]. Все это аккумулировало растущий потенциал социального взрыва, тяжелой начинкой которого становились межэтнические противоречия.

История и значение восстания 1916 г. неоднократно рассматривались в советской и постсоветской литературе. Оно, безусловно, существенно повлияло на социальный контекст и трансформацию этноидентификации казахского общества, усилило взаимосвязь социального и национального в нем. Уже прозорливые современники (демократическая часть  IV Думы, в т.ч. А.Ф. Керенский) показали провокационную роль государства в лице бюрократии центре и на местах в разжигании огромного по географическим масштабам и ожесточенности конфликта [27]. Уважительное отношение к власти в традиционной культуре, естественные механизмы хозяйственного и культурного сожительства и взаимообогащения при постепенной аграрной колонизации края в начале XX в. сменились ненавистью к корыстным, некомпетентным и коррумпированным чиновникам.  Безграмотно организованный набор тыловиков и карательные акции обернулись массовыми расправами казахов над переселенцами и на порядок более крупными жертвами со стороны коренного населения [27; 8. С. 91-94; 21].
Нельзя не учитывать и то, что культурные  границы между русскоязычным и коренным  населением сохранялись, прежде всего, из-за языкового барьера со стороны первого (двуязычие становилось необходимостью только для "туземцев"). Как пишет А. Празаускас, "русские переселенцы, как правило, игнорировали языки коренных народов, не происходило размывания этнических границ и складывания промежуточных двухкультурных групп, которые связывали бы себя преимущественно с территорией, а не с этносом. Это практически закрыло один из главных путей становления гражданской нации, причем задолго до большевистских экспериментов в области национальной политики" [28].

Характерно, что интеллигенция, прежде всего та, что консолидировалась вокруг газеты "Казах",  с началом войны попыталась использовать шанс для уравнения коренного населения в правах, инициируя обсуждение возможности создания кавалерийских национальных частей, аналогичных казачьим. Это могло подразумевать и общее сближение в их положении, прежде всего в том, чтобы "закрепить за собой занимаемые земли", как указывал М. Тынышпаев [29]. Кроме того, рассматривая эту проблему, представители газеты предвидели возникновение одной из главных трудностей, связанных с отсутствием у большинства казахов документов, регистрирующих рождение, что создавало широкие возможности для недобросовестных манипуляций списками призывников и эскалации социальной напряженности, как и оказалось на деле. Не менее показательно, что на протяжении всего периода войны интеллигенция, как и прежде, предпочитала действовать в рамках закона, демонстрировала гражданскую ответственность и лояльность власти, пытаясь через всевозможные легальные каналы добиться понимания правительственными структурами и конкретными чиновниками конкретной специфики условий и обстоятельств положения коренного населения региона.
К примеру, были организованы  соответствующие публикации в газете "Казах", в начале апреля 1916 г. общественность Каркаралинского уезда Семипалатинской области направила запрос губернатору о созыве в период работы летней ярмарки съезда для обсуждения "вопроса о выборе вида службы в армии с точки зрения полезности государству". Кроме того, выдвигалось предложение направить делегацию для переговоров с правительством и Думой. А. Букейханов, А. Байтурсынов и Н. Бегимбетов провели консультации с руководством мусульманской фракции Думы, было также организовано ее совместное совещание с членами фракции кадетов из Сибири [30].

Исключительная заслуга будущих членов движения Алаш заключается в последовательной и кропотливой работе по социальной защите и реабилитации казахского населения как непосредственно в крупнейших очагах восстания, так и в районах размещения призванных на тыловые работы людей. Сюда входили меры по организации диалога местных чиновников с народом, созыв совещания делегатов Тургайской, Акмолинской, Уральской, Семипалатинской и Семиреченской областей по вопросам призыва с принятием весьма конструктивных рекомендаций,  инициирование думских запросов и решений междуведомственного совещания по призыву инородцев при Главном штабе, смягчавших некоторые наиболее тяжелые последствия действий  администрации. Среди предпринятых в период восстания акций были также  многочисленные прошения и депутации в министерства, думские фракции, губернаторам и т.д., организация Букейхановым передачи тыловиков в ведение Земгора и создания в его Главном комитете инородческого отдела с аналогичными структурами при Комитетах фронтов, привлечение казахской студенческой молодежи для работы в них и последующей организации эвакуации рабочих на родину в 1917 г. и др.

Важно отметить, что активисты национального движения  были последовательными противниками стихийных акций протеста, умножавших кровопролитие и эскалацию взаимного  насилия. Они считали необходимым посильное участие казахов в защите отечества на "унизительной черной  работе", даже, как они писали, если им не доверяется "выйти…с оружием в руках наравне с другими", что давало бы затем право "проситься на военную службу на общих началах". В их призывах к населению звучали мотивы как солидарности с соотечественниками всех национальностей, так и необходимости подчиниться указу царя во избежание разорения и введения в регион войск. К тому же, "несмотря на все…страхи, способные легко сбить невежественный темный народ с толку, киргизы во многих местах откликнулись на призыв Белого Царя и выразили готовность выставить рабочих" [31].

Тем не менее, как известно, изданный без должной экспертизы возможных социально-политических последствий и выработки адекватных форм реализации, указ от 25 июня 1916 г. послужил поводом к мощному восстанию в Казахстане и Средней Азии, выплеснувшему на поверхность все накопившиеся к этому времени протестные настроения, неоправдавшиеся ожидания, возмущение и озлобление против власти. Принятые властью под давлением национальных деятелей и организаций уже к осени 1916 г. и в 1917 г. частичные меры не смогли приостановить или даже замедлить развитие конфликта. Они лишь подтвердили явно низкую эффективность аппаратных мероприятий, которые плохо сочетали общегосударственные интересы и потребности с динамичной и противоречивой реальностью. Все более действенным фактором становилась также архаичность и взрывоопасность закрепленной властью, в т.ч. в связи с миграционными процессами, этноконфессиональной стратификации населения. Драматические коллизии межэтнических столкновений, начавшихся в 1916 г., сопровождали всю историю революций и гражданской войны в центральноазиатском регионе, серьезно сказывались и после ее окончания в 20-е гг.

Для национального движения 1916 год стал важным этапом дальнейшей консолидации, поиска и апробации способов влияния на массы и взаимодействия с различными общественно-политическими и государственными структурами страны. Несмотря на серьезные объективные и субъективные трудности, представители будущего движения Алаш приобрели значимый политический опыт, навыки организаторской деятельности, получили новый серьезный стимул для дальнейшего развития своей идейно-политической платформы и самоопределения в усложняющемся пространстве пред- и революционной России. В то же время общая культурно-политическая неразвитость общественной жизни казахов имела определяющее значение для характера, динамики и содержания социальных процессов и национального движения в XX в. Особенно отчетливо это проявилось в 1917 году.
Сложная организация казахского общества, не совпадавшая с общепринятой схемой социального устройства в западных культурах, обусловила индифферентное отношение населения к острой политической борьбе общероссийских партий, однако крах самодержавия и основные демократические преобразования Временного правительства отвечали главным требованиям населения и получили широкую поддержку. Для массового сознания Февральская революция была толчком к более четкому осознанию возможности обретения гражданских прав и демократических свобод, росту объединительных настроений, обгоняющих процесс партийного строительства. Как отмечал А. Байтурсынов, она "была правильно понята и с радостью встречена киргизами потому, что, во-первых, она освободила их от гнета и насилий царского правительства и, во-вторых,  подкрепила надежду осуществить свою заветную мечту – управляться самостоятельно" [32].  Заметим, что второе положение отражало, конечно, позицию этнополитической элиты. В национальном движении именно в это время стали быстро кристаллизоваться направления, сущность которых прогнозировал А. Букейханов, – демократическое светское и мусульманское, а также поддержанное большевиками левое радикальное в лице партии "Уш жуз". Харизматический потенциал интеллигенции, консолидированной вокруг газеты "Казах", накопленный ею в предшествующий период опыт организации общественного движения, опора на общенациональные демократические приоритеты, как и уже отмечавшаяся относительная слабость идейно-организационных основ ислама, при незначительной связи с общероссийским мусульманским движением, обусловили лидерство этой группы деятелей в рамках процесса этнической мобилизации. Именно они стали организаторами движения и протопартии Алаш в 1917 г. [33]

Это подтверждают итоги выборов во Всероссийское Учредительное собрание. По Семипалатинскому уезду список Алаш набрал наибольшее число голосов избирателей – 85,6%, по г. Семипалатинску – 33,3%. Причем, если по уезду следующие три места последовательно заняли эсеры, казаки и большевики, то в городе большевики оказались на 5 месте, и лишь в Семипалатинском гарнизоне они победили (51,3% голосов). В Тургайском и Уральском округах список Алаш получил по 75% голосов избирателей,  в Семиреченском вместе с другими мусульманами – 57,5%. В целом, по свидетельству А. Букейханова, в Учредительное собрание было избрано 43 участника Алаш, в т.ч. он сам, Ж. Акпаев, А. Байтурсынов, А. Беремжанов, С. Дощанов, Д. и Х. Досмухамедовы, М. Тынышпаев, М. Чокаев и др. [34]
Ориентация на соединение традиционализма с началами западной демократии, достижениями общечеловеческой цивилизации, чувство вины и долга перед своим народом, типичное для лучшей части интеллигенции, стремление ускорить его прогресс, покончить с нищетой, бесправием и невежеством национальных масс были, пожалуй, наиболее характерными чертами участников Алаш. Однако история не дала этому движению возможности для "спокойной" эволюции по классической схеме в силу стремительного развития революционных событий в стране. Заслуга его лидеров заключается в оперативной и адекватной вызову времени перестройке идейно-организационных основ и проведении последовательного курса на защиту национальных интересов своего народа. Гибкая и динамичная тактика, стремление действовать максимально адекватно быстро меняющейся ситуации, повысить организованность и влияние на массы  оказались для них достаточно результативными.  В то же время важно признать и то, что именно объективная включенность в глобальную трансформацию государственных устоев России поставила движение Алаш в положение авангарда, значительно оторвавшегося от народа, во имя и ради которого оно действовало.

Казахская элита, возглавившая движение Алаш, на протяжении всей своей истории достаточно трезво оценивала социополитическую ситуацию внутри национального общества, а также собственные организационные, политические, финансовые и другие возможности. Именно этим объясняется тот факт, что вплоть до октября 1917 года она не ставила вопрос о национальной государственности в практическую плоскость, как и вообще никогда не имела сепаратистских или автаркистских целей и установок. Вообще, стройной теоретически проработанной автономистской программы у лидеров движения не было. Их представления о типе национально-государственного образования казахов, его месте в рамках евразийского геополитического пространства, объединяемого Российской империей и после ее развала, полномочиях и статусе складывались по мере развития политической ситуации и под ее воздействием. При этом основные требования оставались неизменными и касались справедливого землеустройства с учетом специфики кочевого, полукочевого и полуоседлого в большинстве своем казахского хозяйства, местного самоуправления на базе традиционных инструментов регулирования общественных отношений, гарантий сохранения и развития культурной самобытности, свободы вероисповедания.

История развития движения Алаш в условиях революций 1917 г. и Гражданской войны не нуждается в повторном описании [35].  Остановимся на центральном в его деятельности в контексте модернизации казахского общества  вопросе – о государственности. Сразу после падения самодержавия в феврале 1917 г. повсеместно были созданы казахские комитеты как органы национального самоуправления.  Организованные ими областные, а затем общеказахский съезд 21-28 июля 1917 г. в Оренбурге высказались в поддержку новой демократической власти. Выдвинутое на последнем съезде требование областной территориально-национальной автономии в рамках Российской демократической федерации отражало влияние центробежных сил, разбуженных по всей стране, но в какие-либо конкретные действия и формы не переросло. Однако вскоре лидер Алаш А. Букейханов вышел из общероссийской партии кадетов (партия народной свободы), несмотря на избрание в состав ее ЦК, и одним из главных мотивов в принятии данного решения было то, что "партия кадетов против национальной автономии. Мы же, - объяснял он через газету "Казах" в декабре 1917 г. свою позицию, - собравшись под знаменем Алаш, решили создать национальную автономию" [36].

Эта позиция безусловного главы автономистов не была тогда подкреплена конкретными шагами в сторону реализации идеи. На I областном Сибирском съезде 8-17 октября 1917 г. в Томске он заявил: "Самоопределение мы хотим получить вместе с Сибирью". Съезд высказался за включение в автономную Сибирь "всего Киргизского края при свободном на то волеизъявлении населяющего эти пределы населения" [37]. Надо сказать, что еще с дореволюционных времен и на протяжении 1917-1918 гг. сохранялась тесная связь казахских националистов с сибирскими областниками, обусловленная как объективными причинами, так и политическим прагматизмом названных сил.

Один из наиболее авторитетных представителей сибирского областничества Г.Н. Потанин, которого казахи называли "аксакалом со святой душой", много лет посвятивший изучению быта, традиций, фольклора и обычаев казахов, в этой связи писал в те дни: "...киргизская программа исчерпывается вопросом о самоопределении". Подчеркивая, что Киргизский край представляет из себя "одно общее цельное тело" со своими политическими и социально-экономическими особенностями, в сравнении с Сибирью, он вместе с тем верно подметил реализм "вождей киргизского народа", которые  не решались на образование автономии. Вопрос об автономии для лидеров Алаш, по его мнению, мог стать главным лишь после того, как "новые порядки в киргизском народе наладятся, ...а киргизская интеллигенция достаточно увеличится". Этим объяснялось их стремление войти в состав Сибирской автономии, как подготовительный этап в направлении государственности, по мере преодоления политической и культурной отсталости нации. Оптимальной формой государственного устройства для них выступала "не родственная автономия, а автономия, привязанная к земле", обеспечивающая мирное сожительство разных народов [38].

После октября 1917 г. естественный ход преобразования движения в партию был нарушен, и вслед за опубликованием 21 ноября проекта программы партии Алаш и II всеказахского съезда (5-13 декабря 1917 г., Оренбург), принявшего решение образовать автономию и избравшего правительство (Алаш-Орда), его организационные структуры из протопартийных превратились в протогосударственные. О.В. Волобуев правомерно называет большинство национальных партий России этого периода автономистскими или этнорегиональными, если судить по их цели в вопросе о государственности, а провозглашенную в 1917 г. казахскую партию Алаш протопартией, но вряд ли ее можно отнести к чисто либеральной [39].

Между тем съезд высказался за демократическую федеративную Россию с президентским правлением и включение в ее состав казахской автономии наравне с другими народностями, обеспечение национального равноправия, организацию судопроизводства на родном языке "сообразно обычаю", прогрессивный подоходный налог, отделение церкви от государства. Автономия должна была объединить области, "представляющие сплошную территорию с господствующим населением казак-киргизским единого происхождения, единой культуры, истории и единого языка" [40]. Таким образом, здесь черты будущего национально-государственного образования выступают достаточно четко, и столь же определенным, с выделением наиболее важных признаков, стало понимание нации как достаточно консолидированной этнической общности.

Характерно в то же время, что образование автономии мотивировалось стремлением защитить народ в условиях анархии и разворачивающейся гражданской войны и было естественной реакцией самосохранения в обстановке всеобщего развала государственных институтов и потери управляемости как в центре, так и на местах. Те же явления наблюдались и на территориях казачьего самоуправления, да и во всех регионах России, которая к середине 1918 г. получила более 20 различного рода правительств и автономий. Комиссар Временного правительства в Туркестанском комитете И.Н. Шендриков (1887 - ?), в частности, так оценивал провозглашение Туркестанской (Кокандской) автономии, возникшей не без участия членов движения Алаш в сходной ситуации: "В чем заключалась идея Туркестанской автономии, мало кто отдавал себе ясный отчет... Сами основатели автономии отдавали себе весьма слабый отчет относительно пределов власти, компетенции объявленной автономии. Мало останавливала их внимание материально-правовая сторона дела: вопросы финансов, военной силы и пр. Широкие слои туркестанского общества рассматривали объявление автономии прежде всего как организованный протест против разнузданности и анархии большевистской власти, которая начала уже проявлять себя вовсю в Ташкенте и пыталась тогда еще безуспешно распространить сферу своего влияния на остальные города и области Туркестана, где все еще вся власть не принадлежала Советам" [41].

Алашординцы в конце 1917 г. продемонстрировали стремление конституционным путем выйти из кризиса и намеревались провозгласить автономию на основе легитимного национального учредительного собрания с последующим утверждением  ее конституции Всероссийским Учредительным собранием. Позже газета "Казах" объясняла, что главной причиной отказа сразу же провозгласить автономию была неопределенность ситуации в крае и положения в соседних регионах [42], что также подтверждает осмотрительность и реалистичность позиции националов.
К тому же на II всеказахском съезде решение об автономии было принято после острых дебатов, в ходе которых одни высказывались за немедленное ее провозглашение, а другие предлагали предварительно выяснить отношение к этому шагу некоренного населения края, что весьма показательно. Более того, оказавшиеся в меньшинстве радикалы добились принятия своего предложения только после заявления о намерении в случае отказа присоединиться к Кокандской автономии. В результате съезд принял компромиссное решение: Алаш-Орда должна была в месячный срок выяснить вопрос о возможности присоединения к автономии Алаш всех казахов Туркестана, а затем официально объявить о решении съезда.

Очевидно, здесь отразились колебания лидеров Алаш по поводу целесообразности столь серьезного шага и осознание объективной преждевременности реализации идеи национальной государственности. Симптоматично, что Букейханов на съезде "горячо доказывал, что при современных условиях социальной жизни и состояния культуры и просвещения среди киргиз обособиться им политически и взять самостоятельный курс чисто автономного управления было бы нецелесообразно и неблагоразумно" [43]. При этом газета "Казах" вскоре указывала в статье "Что является основой государственности": "1) наличие отдельной территории, 2) наличие на ней населения, 3) власть, управляющая страной" [44].

Трезвое понимание того, что именно наличие последнего, третьего фактора является наиболее проблематичным, обусловило осторожность действий алашординцев. И в январе 1918 г. они не предпринимали попыток перейти от декларации к делу. Сыр-Дарьинский областной казахский съезд высказался за оставление области в составе  Туркестанской (Кокандской) автономии, возглавляемой представителем Алаш М. Тынышпаевым и другим видным казахским деятелем М. Чокаевым. Тогда же Семипалатинский обком Алаш совместно с земством и Советом крестьянских депутатов признали антибольшевистское Временное Сибирское правительство до провозглашения казахской автономии, хотя вскоре установление Советской власти изменило ситуацию в крае [45].

Оказавшись между белыми и красными, словно между молотом и наковальней, движение Алаш, как и национальные движения многих народов России, во время гражданской войны не только не провозгласило автономию, но и не получило признания ни от одной из основных противоборствующих сторон. В ходе переговоров с СНК РСФСР (В.И. Лениным и И.В. Сталиным) весной 1918 г. лидерам Алаш, правда, удалось добиться определенного компромисса. В частности, они получили согласие на создание демократических представительных органов местного управления и самоуправления по типу земств при условии признания Советской власти. При этом границы автономии определялись в соответствии с решениями автономистских съездов с целью объединения всех населенных преимущественно казахами территорий. Оговаривалось также право Алаш-Орды как автономной исполнительной власти  на инициативу созыва съезда в тесном сотрудничестве с местными Советами, сохранение за ней до этого съезда высшей законодательной и административной власти. Местные же Советы должны были создаваться "на демократических началах с соблюдением пропорционального представительства от национальностей". Эти пункты были центральными для автономистов, в то же время последний оказался неприемлем для СНК РСФСР. Кроме того, алашординцы предлагали создавать органы самоуправления по типу земств в тех местах, где нет Советов, национальные суды и народную милицию [45. С. 35].

Но реализовать достигнутое соглашение оказалось невозможным из-за изменившейся в пользу белых военно-политической обстановки. Тем не менее,  курс на легитимное решение проблемы, конструктивное взаимодействие с центром, динамично менявшим как расположение и лидеров (Москва - В.И. Ленин и И.В. Сталин, Самара - Комитет членов Учредительного Собрания (Комуч) и В.К. Вольский, Омск - Временное Сибирское правительство и П.В. Вологодский, затем Временное Всероссийское правительство и А.В. Колчак), так и отношение к вопросу о типе государственного устройства России, автономисты последовательно отстаивали при всех обстоятельствах. При этом они проявляли достаточную гибкость, предлагая самые разнообразные варианты взаимоотношений с центром - от признания власти Советов при сохранении в крае земского самоуправления на переговорах с Лениным и Сталиным до договорных отношений с Комучем или Сибирской автономией, а затем включения в состав последней и даже утверждения должности Главноуполномоченного Всероссийского Временного правительства Колчака по Алаш-Орде на правах генерал-губернатора или с правами статс-секретаря Индии [45].

Показательны в этом отношении эпизоды, связанные с определением статуса национальных образований в составе антисоветских сил. Так, особое внимание этому вопросу было уделено на Государственном совещании в Уфе в сентябре 1918 г., где, как известно, собрались и попытались консолидировать свои силы представители всех антибольшевистских правительств, в том числе члены Алаш-Орды - ее лидер А. Букейханов, а также А. Байтурсынов, Д. Досмухамедов, В. Таначев, С. Дощанов, Х. Досмухамедов, И. Алимбеков, Б. Джанкадамов. Их союзником и, по существу, членом казахского автономистского правительства был и участник совещания глава Туркестанской автономии казах М. Чокаев.

На заседании 12 сентября с программным заявлением от имени азиатских автономистов выступил Букейханов. Он говорил: "Мы - инородцы старой самодержавной России примкнули к демократической части России, республиканской России, мы ждали, чаяли, что надежды на народовластие будут осуществлены Всероссийским Учредительным Собранием, избранным свободно на основах всеобщего избирательного права, но наши мечты оказались разбитыми, как и мечты всех демократов России. Власть была захвачена демагогами, которые хотели установить в Российской республике диктатуру пролетариата и таким образом Российскую республику обратили в страну полной анархии, развала, отсутствия всякой власти. Вот в этих обстоятельствах создаются областные правительства, которые совершенно необходимы; если бы не создались областные правительства, в освобождающейся от большевиков России, совершенно нельзя было бы ею управлять.
Организацию областных правительств некоторые склонны приписывать сепаратизму; никакого сепаратизма в этом нет. Те организации, от имени которых я выступаю, не являются представителями сепаратизма, а они мыслят, что они составляют часть единой России, что автономные области в концерте мировых держав не могут играть никакой роли, если бы они захотели создать какое-нибудь маленькое сепаратное государство. Мы едины с демократической федеративной республикой Россией, мы мыслим себя только частью единой России. Те, которые говорят, что создается сепаратизм, просто говорят как рабы старой психологии, которые в самодержавной России привыкли думать, что инородцы - рабы, а представители Великороссии - это рабовладельцы, и от этой психологии не могут отказаться.

Мы это вполне понимаем, но от этого нужно теперь отказаться, потому что Россия федеративная, демократическая, единая, и мы пойдем с русским народом, чтобы создать великую, счастливую Россию. Мы признаем, что власть в России должна принадлежать тому полномочному органу, который избран всей Россией на основе всеобщего избирательного права. Мы считаем, что верховная власть в России должна принадлежать Учредительному Собранию этого созыва". Лидер казахских автономистов высказался далее за создание по соглашению, без давления большинства, коалиционного правительства с участием единого представителя от автономий Туркестана, Казахстана (Киргизии) и Башкирии [14. С. 139-140].

В ходе дальнейшего обсуждения вопроса об организации всероссийской власти на заседании 14 сентября члены этих автономистских правительств последовательно добивались равноправного участия в решении проблемы и учета национальных интересов мусульманских народов. Чокаев, в частности, предлагал включить в постановление пункт о сохранении определенных функций у автономий, не давая особых преимуществ Сибири. Глава башкирских автономистов А.-З. Валидов (1890-1970) подчеркивал: "Старое время ушло, Россию можно собрать только на основе федеративности. Правительству, действующему иным путем, мы доверять не сможем и не станем. То, что уже имеется, не должно быть отнято". Отмечая остроту национального вопроса и необходимость представительства интересов национальностей в новой государственной структуре, Чокаев указывал: "Мы не задавались мыслью, что это лицо должен быть непременно мусульманин. Защиту своих интересов можем доверить и лицу русского происхождения. Желательно, чтобы вопросы национальные решались со всесторонней полнотою, а это может быть сделано только лицом, сведущим в этом вопросе, независимо от его национальности". Кроме того, Букейханов и Валидов подняли вопрос о национальных вооруженных силах и принципах их взаимоотношений с общим командованием антисоветскими армиями.

В конечном счете, националам пришлось  отказаться от принципа делегирования своих представителей, о чем на очередном заседании сказал Букейханов. Чокаев же, выступая 19 сентября от имени всех членов совещания - мусульман, объявил об их согласованном решении не выставлять своего списка состава правительства, а поддерживать тех из кандидатов, которые, по их мнению, способны разрешить задачи управления страной в столь ответственный момент, не принося ущерба стремлениям отдельных национальностей, которые не выходят за пределы федеративного устройства России [14. С. 139-140]. Как известно, созданное в Уфе единое правительство - Директория - просуществовало лишь до 18 ноября 1918 г., когда произошел переворот в Омске и антисоветские силы в Сибири закономерно пришли к военной диктатуре. Однако Директория успела издать указы о роспуске всех автономных правительств, в том числе Алаш-Орды.

Тем не менее, и диктаторский режим А.В. Колчака не мог не считаться с регионалистскими и автономистскими тенденциями, сохранявшими силу в Сибири. Откладывая окончательное решение вопроса о характере государственного устройства России до победы над большевиками, его правительство создало специальную подготовительную комиссию по разработке вопросов о Всероссийском представительном собрании учредительного характера и областных представительных учреждениях. В ней свои проекты федерализации бывшей империи представляли деятели правительственных и общественных организаций Западной и Восточной Сибири, Дальнего Востока, Северной области, а также Алаш-Орды. Последняя, в частности, добилась законодательного решения властей Омска о создании национального суда на территории современного Казахстана, имела своих представителей в государственных органах, занимавшихся вопросами экономики и т.д. Так, алашординцы добились принятия решения об организации национального суда на территории своей автономии, организованного на принципах буржуазного права с учетом основ обычного права казахов.
Комиссия 9 августа 1919 г. заслушала представителей Алаш-Орды Таначева, Джантюрина и Турлыбаева по проблеме степени и размеров децентрализации управления, возможных форм будущих автономных областей и характера представительных органов. Турлыбаев в своем выступлении подчеркнул, что казахи выступают за федеративное устройство России со времени своих съездов начала и середины 1917 года, "причем киргизский народ считает себя непосредственно частью России,  а не Сибири". На вопрос председателя комиссии А.С. Белевского, имеется ли у казахского народа стремление к автономии и о форме управления их территорией он ответил, что "киргизы желают получить автономию, но не конкретизируют вопрос, в какую форму она выльется, вероятнее всего в форме создания единого для всего киргизского народа представительного органа. Стремление к выделению в особую область в народных низах диктуется желанием сохранить свои бытовые и национальные особенности.

Никаких тенденций сепаратизма у киргизского народа нет, и он не мыслит отдельного от Российского государства существования своего. Киргизы лишь стремятся к единству управления, к слиянию всех разделенных между собой в административном отношении киргиз Азиатской и Европейской России и Туркестана воедино. Если мыслимо федеративное устройство России, то киргизы должны быть выделены в одну автономную группу по принципу национальности. Киргизы чужды стремлений сибирского областничества, и если в Сибири и будет создан особый сибирский представительный орган, то этим киргизы удовлетворены не будут". Таким образом, в отличие от 1917 года, автономистские планы движения Алаш приобрели ясность и уже не связывались с региональной автономией Сибири, а носили чисто национальный характер и предполагали политическую консолидацию казахов в рамках единого государственного образования.

Представитель Дальнего Востока А.Н. Алексеевский обратил внимание на взаимосвязь вопроса о национальной автономии с территориальным - ведь казахи были расселены в 9 областях. По мнению Таначева, проживание казахов сплошной массой обеспечивает совпадение границ их расселения с границами будущей автономии от Алтая до Волги и на севере по линии сибирской магистрали. Лишь 7 % по отношению к 8-миллионной казахской массе составляли поселенцы, городское население или 150-тысячное уральское казачество, и потому "территория всего киргизского народа будет единой административной областью".

Однако Алексеевский усмотрел в такой постановке явное столкновение национальных и хозяйственных интересов. Кочевое экстенсивное хозяйство казахов-скотоводов  нуждается в больших территориях, на которые между тем претендуют казаки, узбеки, русские переселенцы, да и жизнь развивается по пути интенсификации хозяйства, отмечал он. Поэтому общегосударственные интересы землепользования требуют уточнить, как сами казахи воспринимают занимаемую ими территорию - как принадлежащую исключительно им или согласны считаться с претензиями осевших среди них поселенцев.
Этот вопрос был, действительно, весьма важным, о чем свидетельствует и восстание 1916 года. Таначев, как бы опираясь  на исторический опыт, ответил, что именно земельный вопрос привел казахов к требованию автономии и в соответствии с программными установками движения Алаш предложил считаться с фактами и наделить землей переселившихся в край жителей. Но к дальнейшей колонизации своих земель казахи, подчеркнул он, относятся отрицательно, и допустить ее впредь могут только в разумных пределах без насильственной экспроприации у коренного населения, как это было во время столыпинских реформ. "Киргизы считают свой земельный фонд национальным и право преимущественного пользования им оставляют за собой, и лишь общегосударственная законодательная власть может определить и урегулировать пользование избытком земли в целях колонизации, причем распределение земель местной властью будет происходить по указанию из центра". При этом Таначев подчеркнул не религиозную, а общинную правовую основу такого подхода и намерение развивать не только кочевое хозяйство, но и его интенсивные формы.

В результате комиссия констатировала "сильное течение за предоставление автономий существующим крупным административным делениям" и необходимость считаться с ним, а также очевидную важность вопроса о границах (уже в советское время, когда создавалась казахская автономия, как мы увидим, эта проблема стала одной из главных), хотя на заседании 23 августа представитель сибирского областничества отметил хозяйственную и географическую обусловленность тяготения населенных казахами районов к Сибири. "На самостоятельное существование киргизы не способны, - говорил Н.Н. Козьмин, - но можно думать, что присоединение их к Сибири должно состояться на особых условиях, причем должен быть ликвидирован путем соглашения и старый вопрос о 10-верстной полосе у Иртыша, вызывавший вражду между ними и казаками" [14. С. 162-165]. Эти претензии сибиряков, как и их стремление к фактически почти полной самостоятельности в отношениях с центром, были отвергнуты, а в целом вопрос о будущем государственном устройстве национальностей России так и не был решен колчаковским правительством. Военно-политическое поражение белых сделало бессмысленными все планы и проекты, так скрупулезно составленные и обсуждавшиеся в различных бюрократических инстанциях.

Подчиненный характер национальной политики красных и белых основному вопросу о власти в России, как и сама война, делали в этот период практическое решение вопросов национального развития в русле программ автономистов маловероятным. Только с окончанием военных действий и разгромом своих основных противников большевистское руководство смогло приступить к осуществлению лозунга самоопределения наций. Потерпевшие военно-политическое поражение и вынужденные признать условия победителя национальные организации именно с официальными декларациями РКП(б) связали теперь свои амбиции и планы. Движение Алаш, между тем, организационно распавшись, продолжало существовать как идейное течение и реализовалось в конкретных политических судьбах его представителей на разных уровнях. При этом и в 1917-1919 гг., и позднее отчетливо давали о себе знать такие особенности социально-политического и культурного состояния казахского общества, как устойчивое влияние патриархально-родовых связей и региональная разделенность этноса, малочисленность интеллигенции и вместе с тем ее разобщенность по идейно-политическим, организационным и амбициозным приоритетам, узость социальной базы национально-политических структур в связи с общей политической индифферентностью населения при сохранении активной роли традиционных инструментов регулирования внутриэтнических социальных отношений.

Судьба казахского автономизма, как и всей национальной элиты, сформировавшейся до революции, в советский период определялась  национал-коммунистическим курсом большевиков. Был ли при этом ГУЛАГ, возникший в 30-е годы, изначально одним из основополагающих инструментов созидания нового миропорядка, или в то же время он стал результатом продиктованного острейшей борьбой за власть поиска большевиками оптимального варианта ее удержания и продвижения к конечной цели?  Возможно, довольно скоро второе переросло в первое. Борьба за социальное единство общества и утверждение новой идеологии  сопровождалась подавлением национального самосознания и нивелированием самобытности национальной культуры. И хотя внешние их проявления, но исключительно в коммунистической идейной оболочке, всячески приветствовались, и нужно обязательно учитывать очевидные и бесспорные успехи модернизации народов СССР, собственно этническая жизнь советских людей протекала в скрытом и во многом деформированном виде.
 
Революционная ломка традиционной структуры казахского общества сопровождалась изменением имевшихся и выработкой новых внутриэтнических механизмов адаптации обычаев, ценностей, моделей поведения. Начавшееся в XIX в. оседание, совпадавшее с ростом крестьянской колонизации региона, ускоряло нарушение прежних родовых связей и границ расселения между жузами как архаичными формами организации этноса. Наряду с активной политикой Советской власти по контролю привлеченной в органы власти старой интеллигенции и созданию новой в ходе т.н. "коренизации" это существенным образом влияло на эволюцию национального самосознания. Сложные идейно-политические процессы в рядах казахской интеллигенции в 20-е гг. прошлого века, в т.ч. вовлеченной в партийно-государственную номенклатуру, в целом характеризуются в ряде публикаций [46].

Комплексные социально - экономические преобразования в стране проводились в условиях, когда революция и гражданская война перепахали все общество, сломав традиционные социальные  системы и связи, политические институты и отношения, часто прямо отрицая традиционные национальные ценности народов бывшей империи. Переход к миру, восстановление народного хозяйства наряду с одновременным созданием новых  производственных отношений, органов власти, партийных и общественных организаций, просвещения, коренным реформированием всех сфер жизни общества прямо затрагивали интересы всех народов страны, имевших достаточно разные социокультурные возможности для активного участия в глобальном модернизационном процессе. К тому же 20-е годы ознаменовались интенсивными преобразованиями в национально - государственном устройстве.

На первое место в национальной сфере вышли вопросы, так и не разрешенные или частично разрешенные с 1917 года. К ним относились землеустройство, социальная помощь населению разоренных окраин, развитие культуры и образования, подготовка национальных кадров для всех областей хозяйственной и общественной жизни, создание органов власти, совмещающих функции диктатуры пролетариата и национального представительства, обеспечивающих местное самоуправление, и многое другое. В докладе бывшего члена Кир ВРК Т.И. Седельникова, с дореволюционных времен хорошо знавшего этнокультурную и хозяйственную  специфику края, 2-й сессии Федерального Комитета по земельному делу "Основные принципы и условия землеустройства в кочевых и полукочевых районах" (10 декабря 1921 г.) отмечалось относительно казахов: "Население давно ожидает: 1) фактического равноправия с оседлыми, занявшими господствующее положение в центральных органах местной власти; 2) возможности продолжать кочевое хозяйство автоматически, безболезненно выделять свое избыточное население на заранее подготовленные для него хозяйственные позиции в оседлом земледелии и промышленности и 3) возможности внести в свое хозяйство, наряду с должной устойчивостью и известной свободой стихийных сил, необходимые изменения научно-культурного характера".

Подчеркивая, что во внутренней политике нужно всемерно учитывать социокультурные характеристики народов России, он также писал:  "…Интеллектуальный уровень чистых кочевников не ниже, а выше среднего уровня их оседлых сородичей и большинства русского крестьянского населения; особенно лесных районов. Не надо упускать из виду, что чистые кочевники являются потомками победителей в многовековой борьбе за пастбища на чисто кочевой платформе. Это отборная часть народа, сравнительно недавно попавшая в невыгодное положение вследствие своей былой непобедимости.
Слабое развитие грамотности и европейского образования сравнительно с оседлыми объясняется легче всего и правильнее всего не врожденной нелюбовью или неспособностью кочевников к просвещению, а просто условиями их жизни. Если школы и высшие училища, особенно специально скотоводческие, будут приспособлены к этим условиям, картина резко изменится, выдвинув из рядов кочевой массы целую тысячу выдающихся культурных работников, которые сумеют придать кочеванию вполне рациональный характер с точки зрения современной экономики, если только налицо будет выгодная связь с рынком". Симптоматично, что один из видных казахских деятелей этого периода С. Садвокасов практически так же видел главные пути решения задачи "что нужно казахам". В статье 1922 г. он, в частности, писал: "Национальное равноправие казахов не в том, чтобы посадить в президиум 5 или 6 джигитов, а в том, чтобы реальность прав подтвердилась в конкретной деятельности масс.
 
Вторая насущная проблема казахов – это образовательный вопрос. Учение – важнейшая основа бытия. ... И ясно как день, что без учебы казахский трудящийся не пойдет далеко. Другие народы не решат за нас наши проблемы. И дело здесь не обязательно в их враждебном отношении к казахам, а в незнании ими языка и традиций казахов" [47]. Как известно, именно среди мусульманских этносов влияние партии и Советов было явно недостаточным, а его укрепление требовало корректировки методов и форм национальной политики и большего учета этнополитических, экономических и культурных реалий существенно различающихся между собой регионов.

Между тем политизация этничности в качестве условия существования и развития народа в большевистской доктрине обеспечивала мощную притягательную силу  этнического национализма, подстегивавшего стремление национальных элит к расширению доступа к власти и ресурсам, установлению официальных культурных институтов. Это, в свою очередь, определило противоречивость действий власти и ее отношений с интеллигенцией, которой она никогда не доверяла. В сентябре 1919 г. член КирВРК В. Лукашев (1883 – 1938) писал, например, в ЦК РКП(б): "И если сейчас киргизская масса кричит об автономии, абсолютно не зная, что такое автономия, и не зная, что она с собою несет, но ожидая чего-то лучшего, лучше того, что было и что есть сейчас, она все же как один человек восклицает "автономия-автономия" (я убежден, что кричат об "автономии" только "Тунганчины", а не масса…), то это еще не значит, что эта масса за Советскую власть, а тем более за коммунизм… Пока эту "автономистскую" авантюру подсказала ей кучка ханских бандитов-богачей, которую мы "вынуждены" временно гладить по головке, всякими способами привлекая их к себе "на помощь", как элемент, имеющий "громадное" (никакого "громадного" влияния их нет! И получают они его – "через нас"!) влияние на темный народ, влияние, основанное на жалких остатках прежнего деспотического величия" [48].

Практика национально-государственного строительства с опорой на этнический национализм могла реализоваться при условии утверждения тоталитарного режима, который беспощадно подавлял несанкционированные проявления инициативы и местный национализм. Однако одна из ключевых проблем состояла в противоречии, созданном  самим государством. Разделенные границами в виде национальных республик, областей и  округов при практически всегда смешанном составе их населения и часто численном меньшинстве титульных народов, они (да и сама власть в своей политике – и классовой, и интернациональной) должны были развиваться в условиях объявленной преступности национализма и вечного стремления  сохранить языковую и культурную самобытность. По мере укрепления власти право на самоопределение "вплоть до отделения" было изъято из практики, а его сторонники объявлялись "буржуазными националистами". Идея и ее реальное воплощение, ожидания и практические итоги резко расходились. Примат национального единства в подходе к решению проблем общественного развития и модернизации казался вполне естественным во взглядах интеллигенции. Однако он являлся, с точки зрения коммунистов, оказавшихся также в ловушке национальной государственности, "сильнейшим препятствием к росту коммунистического влияния на киргизскую бедноту" [49], как говорилось на 3-й Казахстанской облпартконференции в 1923 г. Это определило стремление партии жестко контролировать все стороны жизни и деятельности национальной интеллигенции.

Подготовка новых ее кадров на основе советской системы образования и воспитания предусматривала, как уже отмечалось, создание лояльного власти культурного слоя и сочеталась с комплексом мер, направленных на вынужденное использование дореволюционной интеллигенции, наиболее подготовленной к участию в хозяйственном развитии и политической жизни. Партия была вынуждена признать консолидирующую роль "мелкобуржуазной" интеллигенции в слабо структурированных, по меркам классовой парадигмы, этносах. Именно взаимоотношения с этой частью интеллигенции составили наибольшую сложность для партии, особенно если учесть, что, несмотря на свою малочисленность, она обладала непререкаемым авторитетом в рамках своей этнической общности. Национальные деятели, перешедшие на сторону Советской власти и имевшие несопоставимо более весомый авторитет в массах, хотя и принимались в ряды партии и вводились в руководящие органы власти, при этом не пользовались полным доверием и всегда находились под пристальным контролем присланных из центра эмиссаров. В июле 1919 г. И.В. Сталин писал секретарю ЦК РКП (б) Е.Д. Стасовой об одном из лидеров Алаш А.Б. Байтурсынове, который возглавил первую перешедшую на сторону Советской власти группу алашординцев и вступил в РКП (б): "Я его не считал и не считаю революционером-коммунистом или сочувствующим, тем не менее, его присутствие в ревкоме необходимо".

При общепризнанном в партийной среде мнении о необходимости "работать с интеллигенцией" и использовать ее,  на деле, сетовали национальные лидеры Туркестана, это остается  лишь общим туманным взглядом, "и конкретно для нас совершенно неясно, что представляет из себя туземная интеллигенция, мы не знаем анализа ее состава, не знаем ее взглядов", в какие именно отрасли привлекать ее. "Мы швыряемся вправо и влево теми скудными силами из лояльной интеллигенции, которые у нас имеются. Мы не умеем их использовать как следует". Ярким примером была судьба бывшего главы разгромленной в начале 1918 г. большевиками Кокандской автономии, члена Алаш-Орды М. Тынышпаева, единственного туземца с инженерным образованием, перешедшего на сторону Советов.

Он "прекрасно знает свое дело, знает, в частности, как перестраивать ирригационные сооружения туземного типа. В настоящее время он просто ходит по улице, как будто он лишний человек..." Т. Рыскулов, приводя его пример, вместе с тем попытался определить конкретные пути продвижения в этом направлении. Он считал, что интеллигенцию можно с успехом использовать для организации образования, культурно-просветительной, научной работы и т.д. Нельзя предполагать при этом, что старые специалисты сделались коммунистами, но "задача партии заключается в том, чтобы не проводить национальную политику через разных инженеров и спецов, а самим руководить этим делом" [50].

В середине 20-х годов с партийных трибун постоянно звучали призывы, привлекая старые кадры, преодолеть как переоценку национальных особенностей населения, покровительство и преувеличение роли национальной интеллигенции  т.н. правыми элементами, так и исключить непонимание необходимости "настойчивого вовлечения в государственные органы лояльно  настроенных национальных элементов при одновременной решительной борьбе с национализмом внутри партии, тенденции механического пересаживания ... методов работы в центральных промышленных районах без достаточного учета особенности обстановки.., вытекающей из иного социального состава населения" [49. С. 209]. Впрочем, этот рефрен партийных директив по мере развертывания "наступления социализма по всему фронту" приобретал все более демагогический характер и далеко не соответствовал истинному положению национальной интеллигенции и ее взаимоотношениям с властью.

В 1925 г. студенты-казахи, обучавшиеся в Москве, обратились с открытым письмом к руководству республики по поводу роли старой интеллигенции в культурном строительстве [51]. Трудно сказать, насколько самостоятельной была эта инициатива, но речь шла по существу о судьбе элит национальных республик. В прошедшей в казахстанской печати дискуссии по этой проблеме доминировал приоритет классового: провозглашался тезис о дифференцированном подходе к дореволюционной интеллигенции в зависимости от ее политической и социальной ориентации. При этом сама ее история и эволюция идейно-политической позиции сводилась к истории автономистского движения Алаш [52]. А в 1928 г. объединенный пленум Казкрайкома и краевой контрольной комиссии ВКП(б) обосновал неизбежность "буржуазного национализма" интеллигенции и т.о. предопределил отношение к ней [49. Т.2. С. 16].
 
Аналогичные процессы были характерны и для других регионов страны. Процесс создания однородных по социальной природе "социалистических наций" трудящихся в СССР обеспечивался, с одной стороны, жестокими репрессиями против "буржуазных элементов" среди самих национальностей, а с другой - политикой "коренизации". Репрессии и привилегии, строгий надзор центра над новой элитой позволяли сохранять эффективный контроль над периферией.

Нараставшая борьба против т.н. проявлений великодержавного шовинизма и местного национализма приобретала болезненный и затяжной характер, часто трансформировалась в провоцирование групповых конфликтов внутри национальных элит, которые умело использовались партийным аппаратом в интересах укрепления власти номенклатуры. Так, к числу выдвиженцев из казахской интеллигенции принадлежал Т.Р. Рыскулов (1894-1938). Он  прошел сложнейшую школу политической практики в среднеазиатском регионе и в составе правительства РСФСР как заместитель его главы. На протяжении всей деятельности в качестве государственного деятеля, как и многие другие националы, он безуспешно пытался добиться демократизации отношений между центром и национальными образованиями, гибкого и тактичного учета этнокультурной специфики регионов при проведении экономических и иных преобразований. В то же время и он оказывался в плену личных амбиций, традиций внутриэтнической социально-политической конкуренции и номенклатурных интриг.

Во время поездки в Германию в 1923 г. Рыскулов встретился со студентами из Туркестана и Бухары, обучавшимися в Берлине, и "установил, что большинство их воспитывается против советского строя", общается с работниками турецкого и иных консульств, а сын алашординца Беремжанов встречается с лидером мусульманской эмиграции  казахским национальным деятелем М. Чокаевым и даже осмелился просить Рыскулова помочь земляку-эмигранту. Категорически запретив ему дальнейшие контакты с антисоветчиком, Рыскулов применил прием, с успехом использовавшийся партийным руководством для управления национальной интеллигенцией и расправы с ней внутри страны: он ввел в бюро студенческого землячества Беремжанова, враждовавшего с председателем бюро Идрисовым. Таким образом, они могли, по его мнению, доносить друг на друга подробности о проведенной "работе" в полпредство СССР в Берлине. "Я расколол тогда студентов", - докладывал в апреле 1924 г. Рыскулов Сталину, в ЦКК партии и ГПУ.

Но больше всего тревожило руководство страны и республики  сохранявшееся как в национальных массах, так и в среде руководящих работников-казахов влияние старой интеллигенции. В ноябре 1924 г. секретарь Киробкома партии В.И. Нанейшвили (1878-1940) сообщал в ЦК, что восточная группа казахских руководителей находится "в слишком близких, больше, чем можно, отношениях с "беспартийной" кадетской (алашординской) интеллигенцией, настолько близких, что теряется грань между киргизом-коммунистом и киргизом - беспартийным интеллигентом. Вместе с последними обсуждаются самые, можно сказать, партийные вопросы в узком смысле этого слова. Беспартийная интеллигенция влияет на киргиз-коммунистов, а не наоборот".

Секретарь Семипалатинского губкома партии докладывал в ЦК 11 октября 1924 г., что в отличие от низовой интеллигенции, повернувшей в сторону Советской власти и партии, в ее верхах чувствуется отчужденность. На краеведческом съезде во время доклада секретаря по теме "Революция и интеллигенция" прозвучала реплика: интеллигенция отвернулась от революции, так как не могла мириться с ее абсурдом [53]. Стремясь приспособиться к политической ситуации, часть ее "впала в покаянное настроение", другие сохраняли скептицизм - "история, де, нас рассудит". Однако все они выступали за то, чтобы "создать самостоятельную единицу из Киргизии с вхождением непосредственно в СССР. Одно смущает их, - докладывал секретарь губкома Костерин, - в силах ли будет самоуправляться Кирреспублика собственными силами. Большинство отвечает из них утвердительно. Момент проявления активности совпал именно с моментом разговоров о вхождении Кирреспублики непосредственно в СССР".

Впрочем, стремление к самостоятельности проявлялось и раньше. Еще в апреле 1922 г. один из национальных деятелей Казахстана Р. Марсеков (1889-1939), отвечая на вопрос анкеты: "С какой областью политики Советской власти не согласен?" - написал следующее. "Кирреспублике не представлено   права на заключение торговых договоров с соседними государствами". Далее он добавлял: "Украинская республика имеет право на заключение торговых договоров с соседними государствами, и она этим правом уже воспользовалась, а Кирреспублика, как член федерации, такого права не имеет" [54].

Между тем, если Нанейшвили как присланный из центра руководитель национальной республики стремился наладить работу, изжить "рабскую патриархально-родовую психологию", определявшую в том числе и отношение широких национальных масс к своей интеллигенции, добивался не ее дискредитации, а считал своим долгом выяснение истинного положения дел, то явно иные цели преследовал Н.И. Ежов, ставший впоследствии проводником сталинского произвола. В 1924 г. он был заведующим оргинструкторским отделом Казкрайкома партии, а в марте 1925 г. утвержден 3-м секретарем крайкома как член его секретариата. Он организовал травлю представителей казахской части руководства и конфликт внутри нее.

В его письмах В.М. Молотову в сентябре 1925 г. наиболее ярко и откровенно излагаются набиравшие силу методы работы с национальными кадрами, подлинные механизмы и мотивы действий которых оставались непонятными для подобного рода руководителей. "Было бы полбеды, если бы хотя эти группировки делились по тем уклонам, о которых так ярко в своей последней речи говорил тов. Сталин, тогда было бы гораздо легче вести определенную политику между этими группировками.., сокрушался он. -  Но...мы не можем опереться на одну какую-либо группу, встав, как говорят, "обеими ногами на нее". По-моему, мы должны искать опору во всех этих группировках (опираясь на здоровый элемент их), одновременно и в одинаковой мере ведя борьбу с нездоровыми уклонами в каждой из них, направляя тем самым их деятельность в партийное русло. Так я себе представляю задачу партийного ядра в Казахстане", - цинично рассуждал Ежов. Большой разницы между взглядами казахских коммунистов он не усматривал, а потому предлагал "давить" и отстранять их от руководства с одновременным расколом внутри групп путем их противопоставления, предостерегая вместе с тем от перевода их в Москву, где они смогут организовать "Казахстан № 2 и тормозить мероприятия" партии.
Расправа с одной из групп заставила бы опираться на другую и лишиться возможности манипулирования, поэтому Ежов предлагал, снимая сторонников одной, выдвигать на их место представителей другой, делая т.о. группировочную борьбу перманентной, а интеллигенцию - управляемой. Жалобы на паралич практической работы из-за групповщины выглядели при этом довольно лицемерно. Оценивая направление в Казахстан Ф.И. Голощекина (1876-1941), будущего организатора сталинской коллективизации в республике, возглавлявшего республиканскую парторганизацию в 1925-1933 гг., он писал: "По правде сказать, мы не мечтали получить для Казахстана столь авторитетного товарища, как Голощекин, а вместе с тем, мы особенно ощущали необходимость в таком товарище. Нам думается, что ЦК как нельзя лучше учел этим решением положение Казахстана" [53. С. 82-83].

Сам же Ежов тем временем добился перевода в Москву, а методы натравливания друг на друга во многом искусно подогреваемых групп "правых" и "левых" сохранились как один из важных инструментов перетряхивания национальных кадров и укрепления режима личной власти Сталина и его ставленников. Однако стабильности это не обеспечивало. Недаром на совещании секретарей парторганизаций тюрко-татарской группы в ЦК ВКП(б) 2 января 1926 г. под председательством В.М. Молотова Голощекин признавал: "Чем ближе подходят коммунисты к власти в партийном или советском порядке, тем делаются более оголтелыми в национальном вопросе". При отсутствии проявлений панисламизма в республике наибольшую трудность по-прежнему он видел в отношениях с бывшими "буржуазными националистами". "Вопрос о национальном самосознании, между прочим,  выражается, - говорил он, - в том, что они хотят "совсем без русских и без ЦК". Есть разговоры о том, что не мы хозяева, а русский ЦеКа, Москва хозяин" [55]. В основе политической оппозиционности интеллигенции лежала очевидная неудовлетворенность реальным статусом национальных республик и характером преобразований в них.

Попытку нормализовать ситуацию отразило создание 3 июня 1926 г. комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с М.И. Калининым для рассмотрения проблем национально-государственного строительства в РСФСР и входивших в нее автономиях. В подготовленных ею тезисах в ноябре 1926 г., в частности, отмечалось негативное влияние групповщины в местных парторганизациях. Комиссия высказалась против противопоставления групп как метода укрепления единства, так как на деле это приводило к дроблению сил, карьеризму, подрыву авторитета коммунистов. При этом подчеркивалось, что регулятором группировок является европейская часть партии, в которой еще много "незнакомых с правом, обычаями и языком трудовых масс этих республик", недооценивающих национальный аспект и проявляющих "высокомерно-пренебрежительное отношение" к этой важной стороне работы.

"Вся эта чехарда группировок, внутренний механизм которых бывает весьма понятен и национал-работникам (причем каждый из националов обязательно должен состоять в той или иной группировке), при слабой активности и слабой подготовке рядовых партийных масс, отодвигает на задний план практическую работу, задерживает процесс оформления руководителей из националов, наносит ущерб партийно-воспитательной работе, культивируя в массах еще молодых коммунистов-националов (молодых не по возрасту, а по стажу) отмеченные выше отрицательные качества: карьеризм, выслуживание и проч." [53. С. 83] В выводах комиссии отражался болезненный характер процесса трансформации идейно-политических ориентиров интеллигенции, совпавшего с кардинальными переменами в жизни этносов. В сознании и реальной практике причудливо переплетались архаические стереотипы, национальные традиции, клановые и иные предпочтения, прежний многогранный политический опыт и нивелирующие их нормы нового режима.

По существу, ни в центре, ни в республиках национальным деятелям с их демократическим видением путей гармонизации межэтнических отношений и осуществления политики в отношении народов СССР не удалось найти свою "экологическую нишу". Многие из них, особенно из числа старой интеллигенции, оказались не у дел, подверглись репрессиям, даже в случае самого преданного служения партийной идее и ревностного выполнения партийных директив (в качестве примера назовем того же Рыскулова). Конкретные же мероприятия в политической, социальной, экономической и культурной сферах все больше рассматривались в том числе и как способ дискредитации и устранения национальных элит, нивелирования национального самосознания, укрепления унитарного характера государства. Это, между прочим, точно чувствовали и местные работники. В ноябре 1928 г. председатель Сыр-Дарьинского губисполкома член ЦИК СССР Мустамбаев обратился к Сталину: "Простите меня, товарищ Сталин, но я перед вами как перед вождем хочу быть откровенен: прежние отношения метрополии и колонии мало в чем изменились..." [41. С. 65]

Классовые приоритеты возобладали над всеми другими соображениями и мотивами. По данным главы правительства Казахстана У. Исаева (1899-1938), например, для выполнения первой пятилетки республике требовалось 615,8 тыс. специалистов, в том числе с высшей квалификацией - 24, 5 тыс., тогда как в вузах республики обучались в 1930/31 уч. г. 2537 и в техникумах - 8 тыс. чел. В то же время Голощекин вновь и вновь предупреждал, что оседание кочевой нации - вопрос классовой борьбы, и баи и аткаминеры, получившие образование в русских гимназиях, не "сложат ручки в брючки" [56].

В конце 1928-1929 гг. были арестованы около 40 бывших участников автономистского движения в Казахстане, главным образом педагоги и ученые, в 30-е годы репрессированные, как и национальная элита других регионов страны. В то же время создание новой интеллигенции форсированными темпами наряду с перманентным дефицитом кадров обусловило их общий довольно низкий уровень, утрату преемственности в развитии национальных культур и языков. Численность интеллигенции в Казахстане с 1926 по 1939 гг. выросла в 8 раз - с 22,5 тыс. до 177, 9 тыс. чел. Однако в 1933 г. в 70 районах республики, где коренное население составляло более 90%, один врач должен был обслуживать 38 тыс. жителей. Между тем здесь проживало 52,8% населения и 83% казахов республики. И в 1939 г. 75% специалистов колхозов не имели профессиональной подготовки [57].

Характерно, что превращение Казахской автономии в союзную республику произошло в 1936 г., когда ратовавшая за полнокровное национальное развитие и демократическое наполнение советского федерализма национальная интеллигенция была политически, а во многом и физически устранена [58].
С точки зрения трансформации этнокультурной идентичности всего казахского общества представляет интерес и государственная политика по формированию нового социального ландшафта республики, прежде всего через сеть общественных организаций. Главную роль среди них власть отводила профсоюзам, как "гигантской лаборатории коммунизма" [59]. Как известно, национальный рабочий класс к началу XX в. в Казахстане не был сформирован,  и институты социальной адаптации и защиты прав  работника, характерные для западной цивилизации в XIX – XX вв., в культуре кочевников также отсутствовали. Но вся проблема в данном случае заключалась в фактической невозможности реализации классового подхода таким же способом, как в центрально-европейской части страны. Не случайно еще в марте 1918 г. на первых переговорах казахских лидеров – руководства национального движения Алаш – с  В.И. Лениным и И.В. Сталиным, главным был вопрос о применении принципа диктатуры пролетариата. Один из руководителей Алаш Д. Досмухамедов, в частности, замечал: "Вообще у нас трудно организовать Советы. Их не из кого составить. Рабочих почти нет, нет почти и солдат…" – а потому наиболее предпочтительным считалось земство [60].

Тем не менее, очевидное несоответствие реальности объективно необходимым условиям планируемых преобразований не смущало большевиков. Более того, общинные традиции и т.н. родовой коммунизм казахов использовались как аргумент в пользу их восприимчивости идеям социализма и возможности быстрого перехода к нему. К тому же сама Центральная Азия рассматривалась как коридор для продвижения мировой революции на колониальный Восток [61]. Однако мировая революция вскоре оказалась целью главным образом пропагандистской, а затем все более мифической. В то же время проблемы укрепления власти, обретения  социальной опоры в национальных массах, превращения их в активных и возможно более сознательных (по крайней мере, внешне) участников строительства задуманного коммунистами справедливого строя выступили на первое место со всей неумолимой жесткостью.

Коммунисты (главным образом русскоязычные) стали той ударной и цементирующей силой, которая обеспечивала формирование профсоюзов в республике. Создавалась всеобъемлющая система  зависимости профсоюзов от партии и контроля последней над ними. К тому же, нельзя не учитывать исключительную целеустремленность, огромную политическую волю, энтузиазм и энергию, с которыми "правоверные" большевики, искренне убежденные в возможности осуществления идеалов социализма и коммунизма, воплощали в жизнь принятые решения. Между тем, работать им приходилось в чрезвычайных условиях. В 1921 г. ответсекретарь Семипалатинского губкома партии писал в ЦК РКП(б), что в губернии 80% коммунистов неграмотны, партячейки разбросаны на 500-800 верст, литература и материалы ЦК доходят в ничтожных количествах, газета выходит 2-3 раза в неделю размером в 0,5 писчего листа, нет даже бумаги, чернильниц и ручек для работы. В Букеевской губернии в 1922 г. парторганизация насчитывала 459 чел. Из них до 70% были неграмотными, а профсоюзы после перехода на добровольное членство сократились с 2917 до 765 чел. Во главе губпрофбюро и ряда других профорганов стояли  беспартийные интеллигенты, и в августе 1922 г. от имени ГСПС они призвали губернский избирком провести в жизнь лозунг свободных выборов в свободной республике, что совсем не входило в планы большевиков. В Уральской губернии среди коммунистов рабочие составляли всего 5%, крестьяне - 80%, 40% партийцев были "политнеграмотными".

При этом избавиться от типичных для партийных организаций снизу доверху командных военно-коммунистических методов было нелегко, тем более что плохо образованное большинство партийцев других, как правило, и не знало. Сплошь и рядом фракции подменяли профсоюзные органы, как, впрочем, и хозяйственные, занимались административно-хозяйственной и распорядительной работой, а участие беспартийного актива и тем более "сырых, малообработанных кадров пролетариата", как выражался ЦКК ВКП (б), в решении насущных вопросов профсоюзной жизни и особенно руководстве ею, оставалось в области пожеланий. Не случайно по итогам проверки и исполнения 21 губернскими и областными парторганизациями постановлений всесоюзных съездов и конференций о внутрипартийной демократии ЦК партии осенью 1926 г. признавал, что "нет живых коллективов фракций". Отмечалось, что фракции профорганов, являющиеся наилучшей формой развязывания активности рядового рабочего, вводящего его в наиболее близкий и понятный круг вопросов, в большинстве организаций не оправдывают своего назначения.

Подобного рода проблемы сохранялись и позже. Как свидетельствуют документы партийных органов разных уровней, характерными болезнями аппарата профсоюзного движения и во второй половине 20-х гг. оставались равнодушие к конкретным нуждам рабочих масс, отчуждение от них коммунистов ("на широких профсоюзных собраниях…коммунистов не видно"), "бумажное руководство", низкий авторитет и исключение профорганов из реального управления социальными и другими процессами на предприятиях, крайне слабая вовлеченность коренного населения в активную общественную жизнь и т.д. [62]

Непосредственно вопросами создания профсоюзов на национальных окраинах должны были заниматься структуры, подчиненные ВЦСПС. При этом перспективы и конкретные направления деятельности по-прежнему определялись директивами партийных органов, а их риторика несла на себе сильный отпечаток  духа военного времени и чрезвычайщины. В частности, I областная партконференция (11 – 18 июня 1921 г., Оренбург), которая завершила объединение всех партийных организаций в единую областную организацию РКП (б), приняла специальную резолюцию "О задачах профдвижения в Киргизии". В ней вполне объективно давалась оценка состояния и особенностей развития профсоюзного движения.  Констатировались незначительное количество индустриального пролетариата, разбросанного по территории края, преобладание русских рабочих и почти полное отсутствие квалифицированных рабочих среди коренного населения, возникновение союзов в послереволюционный период и вовлеченность в них представителей т.н. мелкобуржуазных мещанских слоев, значительного числа кустарей и полупролетарских элементов.

Иначе говоря, в республике не было объективной социальной, политической и культурной базы для развития полноценного профсоюзного движения в его классическом виде. Численность союзов к 1921 г. достигала 200 тыс. чел., однако они охватывали далеко не всех трудящихся. Обязательное членство не было повсеместным (в частности, среди занятых на временных работах, по трудовой мобилизации и т.п.). Резолюция отмечала слабое проникновение профдвижения в гущу рабочих и пролетаризованных элементов коренного населения и необычайно тяжелые условия развития союзов: "Вполне обычными явлениями стали у нас слабость организационного аппарата союзов и коммунистического влияния на внепартийные союзные массы" [49. С. 26-27].

Национальные деятели, вступившие на путь сотрудничества с Советской властью, болезненно воспринимали коллизии и проблемы, всплывавшие по мере роста масштабов и темпов советских преобразований. На объединенном заседании Цебюро коммунистов Востока, Киргизского, Башкирского и Туркестанского представительств в Москве, а также делегации турецких деятелей в 1921 г. при обсуждении вопроса "развитие революционного движения и наше отношение к Востоку" была выражена общая озабоченность тем, что, как выразился Ф. Ходжаев (1896 – 1938), "программу РКП без изменений проводить на Востоке невозможно". Прежде всего он сослался на неприменимость декретов о бракоразводных делах и судопроизводстве, но больше всего участников собрания беспокоило то, что всевозможные властные структуры "заполнены бывшими царскими чиновниками, ведущими старую царскую политику по отношению к туземному населению", которые  отсутствие "туземного" пролетариата считают доводом в пользу опоры исключительно на русское население, главным образом на кулаков из числа переселенцев времен П.А. Столыпина.

Представители Башкирии А.-З. Валидов и Туркестана Т.Р. Рыскулов дружно утверждали, что в Киргизии, как и других мусульманских республиках, "октябрьской революции не было. Русские взяли власть, и этим все кончилось; вместо какого-нибудь губернатора сидит рабочий, и только", а республики пока остаются только на бумаге. "До сего времени народы Востока не участвовали активно в партийной работе… И какая может быть революция, если хозяйство не в руках Республики, если ЧК до сих пор находится в руках не туземного населения…  нам необходимо взять в свои руки руководящие нити Востока и приложить все усилия к его революционизированию", - призывал Валидов [14. С. 280-283].

Нельзя сказать, что присланные из центра руководители не понимали сложность стоявших перед ними задач. Однако они во многом оказались заложниками той идеологии, которой преданно служили и которая лишь в очень общем виде отвечала на конкретные вопросы жизни. Особенно трудно было преодолевать взаимное недоверие и постоянные разногласия, возникавшие во взаимоотношениях с работниками-националами, а также эмиссарами из Москвы, по-разному видевшими задачи и средства их решения на месте. Тем более что к выдвиженцам из националов отношение было столь же  скептическим, что и у "туземцев" к "русским колонизаторам и шовинистам".  Ответственный секретарь Киробкома РКП (б) Г.А. Коростелев (1885-1932) писал, в частности, Сталину в октябре 1921 г.: "Съезд, нужно сказать, работников не дал [2-й съезд Советов республики- Д.А.]. На поверхности все время крутится киргизская интеллигенция, да и та все одна и та же. Насколько трудно привлечь киргизскую бедноту, видно из того, что в краевую киргизскую партшколу не можем набрать полный комплект курсантов".

Получив пост "киргизского наркома, - рассказывал Коростелев, - таковой отправлялся в степь и там сидел 5 – 6 месяцев, не заглядывая в свой наркомат". Ему вторил председатель проверочной комиссии ЦК РКП (б) А. Жиханов уже в марте 1922 г.: "Киргизы все интеллигенты, рабочих почти нет, работать среди масс не умеют. В силу этого создается наглядный карьеризм и шкурничество, а именно поездки на собрания на лошадях, хотя это очень недалеко, и вообще ни шагу,.. Никогда не выступают ни по какому вопросу". Одной из главных проблем в "коренизации"  аппарата оставалось также стремление не допустить к руководящим должностям представителей или единомышленников разгромленной во время Гражданской войны Алаш-Орды. Это было крайне затруднительно, потому что подавляющее большинство образованной части казахов так или иначе примыкали к ней и продолжали находиться под влиянием, как признавал Коростелев, "старика Букейханова" – лидера национального движения Алаш [14. С. 331-333].

На этом фоне общие задачи профсоюзной работы в республике были определены, как и полагалось, в соответствии с установками недавно прошедших Х съезда РКП (б) и IV съезда профсоюзов страны в формулах общепартийных директив. Более основательно были прописаны вопросы работы в национальных массах. В качестве первоочередных выделялись вовлечение казахов в общепроизводственные союзные объединения, создание кадров профработников из представителей коренного населения, упорная работа по строительству союзов в органической связи с хозяйственными мероприятиями и т.д. Для их решения конференция предложила создать краевое бюро ВЦСПС и определила его состав, усилить аппарат профсоюзов, выделив для этого специальные кадры, чтобы обеспечить постоянное коммунистическое влияние на профдвижение.  "При строительстве союзов, - призывал документ, - ни на одну минуту нельзя упускать из виду, что союзам в Киргизии суждено быть одним из факторов классового расслоения, почему влияние передовых пролетарских элементов должно быть основным, определяющим" [49. С. 29, 26-28].

Действительно, проблема реализации классовой парадигмы как фундаментального принципа всего советского строительства и большевистской политики созидания нового строя в кочевом обществе представлялась особенно сложной. Не случайно в докладе облбюро партии о подготовке I Всекиргизского съезда прямо были поставлены весьма болезненные вопросы: имеется ли среди широких киргизских масс стремление к национальному объединению всего народа или это течение разжигается только национал-шовинистически настроенной казахской интеллигенцией? Имеет ли интеллигенция опору среди широких народных масс или опирается только на буржуазные или кулацкие круги, или является беспочвенной группой, играющей роль вследствие большой организованности? Есть ли внутри казахского общества признаки классового расслоения и объективные условия для восприятия массами классовой дифференциации под воздействием побудительных мероприятий? Какие революционные методы возможны для проведения расслоения и вовлечения трудовых киргизских масс в революционную борьбу? Являются ли переселенческие элементы революционными? На кого главным образом должна опираться Советская власть для своего укрепления? [55. С. 137]

Постановка этих вопросов явственно обнаруживает как довольно четкое осознание властью самых чувствительных и неотложных проблем, так и признание своей слабости и непонимания основ этнической картины мира, внутренних рычагов жизнедеятельности и самоорганизации этноса. Реализовать принцип диктатуры пролетариата на национальных окраинах в таких условиях без применения силы было невозможно, и хотя это способствовало установлению порядка в стране, преодолению экономического неравенства наций, вместе с тем неизбежно вело к сосредоточению власти и административного контроля в центре. А это, в свою очередь, столь же неизбежно означало подчинение общегосударственным, т.е. преимущественно русским образцам и тенденциям, искажавшим сущность и течение модернизационных процессов внутри этнических общностей.

В итоге уже в августе 1921 г. по рекомендации обкома партии Кирбюро ВЦСПС приняло решение об организации батрацких комбедов среди коренного населения. Они должны были создаваться в аулах и поселках, тогда как на промышленных предприятиях рабочие объединялись по производственному признаку. Поскольку принцип пролетарского интернационализма был базовым, для умелого подхода к "киргизским пролетариям" предлагалось, не создавая отдельные союзы, вести с ними работу на родном языке через комиссии по культпросветработе, тогда как всю "практическую работу" предлагалось осуществлять в общей профсоюзной ячейке.  Профсоюзы Казахстана объединяли тогда 30% индустриальных рабочих. К тому же, в руководстве профсоюзного движения титульный этнос не был представлен [63].

На 2-й конференции профсоюзов Казахстана в ноябре 1922 г. присутствовал 21 делегат. Отметив некоторые сдвиги в вовлечении казахов в союзы, в тарифно-экономической деятельности и организации помощи голодающим, конференция вместе с тем констатировала, что численность союзов уменьшилась на 47% после исключения т.н. случайных элементов и выхода кустарей. Перед Кирбюро ВЦСПС и профорганизациями была поставлена задача, закончив перерегистрацию членов союзов, сокращать свой аппарат и провести полный переход к добровольному членству в союзах, дабы повысить их ответственность и авторитет. Как и прежде, состав Кирпрофбюро и содержание докладов на конференции санкционировались обкомом партии. В бюро вошли Журевский от центра, Паниев, Глуховский, Нурмаков, представитель наркомата труда [63. С. 35-36; С. 94].
 
Искусственный характер движения был очевидным: союзы и их руководящие органы отличались малочисленностью, прежде всего производственные, в силу низкого уровня индустриализации края и практического отсутствия национального пролетариата, повсеместно профсоюзы испытывали острейший финансовый и кадровый дефицит, их руководство было оторвано от низов, слабо подготовлено теоретически и практически. Т. Рыскулов, описывая свои впечатления от пребывания в Оренбурге в письме Сталину от 20 февраля 1922 г., подчеркивал, что со времени образования автономии в 1920 г. почти ничего не изменилось: проводились партийные и советские съезды, обкомом через КЦИК назначались председатели губисполкомов, посылались на места кое-какие работники, "да проводились и проводятся по инерции декреты и положения Центра федерации и притом почти без всяких приспособлений к местным условиям – и больше ничего". Злободневные проблемы борьбы с голодом, проведения посевной кампании и т.п., считал он, остаются пустыми словами.

"Мало того, - писал Рыскулов, - в Кирреспублике неизвестно, на какой социальной базе зиждется соввласть, ибо киргизская и русская беднота до сих пор не организованы и не отслоены от своих эксплуататоров…Может быть,  таковой считаются оренбургские рабочие и кое-какие красные воинские части, но этого совершенно недостаточно. Нельзя соввласть противопоставлять всему киргизскому населению, не опираясь ни на один из слоев последнего. …Даже до сих пор не принято мер по организации немногочисленных киррабочих на железных дорогах, копях и т.д. и улучшения их материального положения". При этом отсутствует "органическая связь" между высшими органами республики и местами, между отдельными партийными работниками и обкомом партии, а "киргизские массы смотрят на обком как на орган диктатуры оренбуржцев над Киргизией, как на зло, которое мешает всякому действительному привлечению трудовых масс киргиз к советвласти".
 
Подводя итог, он вообще предложил упразднить республику с непосредственным присоединением ее губерний к Центру, выражая уверенность, "что со стороны киргизского населения никаких неудовольствий не встретит этот шаг, если не выйдет обратно",  а также произвести полную перетряску руководящих органов республики, чтобы направить их работу  на реальные нужды коренного населения путем создания союзов батраков, "Кошчи" и т.п.,  активно привлекать местную интеллигенцию и русских работников, на деле знающих специфику края [14. С. 344-350].

Реальная жизнь национальных масс шла практически без всякой связи с кабинетными решениями и дискуссиями, при этом оставаясь чрезвычайно трудной и подчас даже трагической. Из-за чрезвычайных масштабов голода председатель ЦИК республики С. Мендешев (1882-1937) 2 марта 1922 г. был вынужден обратиться к Сталину: "Продовольственное положение у нас катастрофическое. Рабочие и служащие, находящиеся на государственном снабжении, не получают пайков за неимением у продорганов продуктов.

Голод принимает ужасающие размеры. Некоторые селения уже сотнями считают ежедневно умерших от голода. Теперь уже не говорят об употреблении мяса кошек, собак, падали и всяких суррогатов, а частенько говорят о случаях людоедства.

Особенно острое положение кочевого киргизского населения, обитающего степные районы, - подчеркивал он. - Там местный аппарат власти пока очень слаб и не может вести организованную борьбу с голодом. Затем доставка туда продуктов встречает прямо-таки непреодолимые технические затруднения. В результате всего этого киргизы в глухих аулах погибают целыми семьями. Наблюдаются случаи отказа от жены, продажа дочерей и т.д.

Со всем этим мы ведем отчаянную борьбу, но слишком малый размер ресурсов, отпускаемых центром, ставит нас в безвыходное положение. …С болью в сердце я должен сказать, что при таких условиях мы сумеем спасти очень незначительный процент голодающих" [14. С. 350-351]. Как известно, еще более страшный голод разразился в республике в ходе коллективизации.

Между тем деятельность профсоюзных организаций ограничивалась городами и крупными населенными пунктами, где коренное население было невелико,  и сводилась к тарифно-экономическим и некоторым другим производственным вопросам на малочисленных предприятиях, что превращало их в придаток хозяйственных органов, не способствовало развитию демократических начал, самостоятельности и инициативы, приводило к подмене более жизнеспособными партийными, советскими и хозяйственными органами. Ситуация усугублялась малочисленностью самих парторганизаций и особенно их рабочего ядра. Например, из 20 членов партячейки единственной в Кустанайской губернии суконной фабрики в 1922 г. непосредственно на производстве были заняты лишь 6-7 человек. Вся партийно-профсоюзная работа здесь велась прямо орготделом губкома партии.

Не лучше обстояло дело и в самом Кирпрофбюро. С октября 1923 по январь 1924 г. число ответственных работников в нем сократилось с 12 до 8, технических – с 9 до 6. Они решали контрольно-производственные вопросы: определялась тактика союзов при заключении коллективных договоров и "переходе на червонное исчисление", в области зарплаты по отраслям, устанавливались конкретные формы тарифной политики. Определенное место занимало участие в оживлении кооперации и переходе союзов на добровольное членство, снабжении рабочих средствами и продуктами, организация съездов и работы уполномоченных ЦК, разработка инструкций и т.д. В 1923 г. бюро обследовало профорганизации 6-ти губерний, Гурьевского района и др., провело 3 губернских и одну уездную профсоюзные конференции, только за 3 месяца работы заслушало 14 докладов председателей губсовпрофов. Однако эта кипучая бюрократическая деятельность не приводила к сколько-нибудь заметному фактическому развитию профсоюзного движения в крае. Облбюро ЦК РКП (б) в апреле 1924 г. констатировало "крайнюю слабость профессиональной и кооперативной работы среди киргизских трудящихся масс", предложив для ее усиления разработать методы и ввести "киргизских работников в соответствующие профессиональные и кооперативные органы сверху донизу" [64].

3-я профсоюзная конференция республики, на которой присутствовали уже 84 делегата, а также IV областная партконференция в качестве успехов отметили развитие добровольного членства в профсоюзах. При этом предлагалось обеспечить индивидуальное вступление в них и в соответствии с принятой в то время официальной доктриной вовлечения национальных масс в скачкообразный процесс модернизации определялись основные направления деятельности. Общее улучшение экономического положения рабочих в рамках нэп и укрепление аппаратов профсоюзов должны были способствовать организационно-политическому укреплению и подготовке  профкадров, росту и регулированию рядов союзов, работе среди женщин и молодежи, улучшению материально-бытового положения, развитию культпросветработы и расширению профтехобразования рабочих. Особое место отводилось улучшению союзной работы среди рабочих–казахов и в союзе Рабземлес. Не менее актуальным считалось усиление партийного влияния на профсоюзы и их органы, проведение "на выборах в фабзавкомы наиболее влиятельных коммунистов".

К этому времени в республике было 7 областных и губернских советов профсоюзов, 5 уездных профбюро и 42 секции при них, 14 уполномоченных советов профсоюзов, 77 губотделов СПС, 82 окружных и уездных отделения. Такой рост дал основания областной партконференции принять решение о преобразовании Кирпрофбюро в облсовпроф, создании краевых правлений отдельных союзов, а V пленум ВЦСПС закрепил подход, создав выборные советы профсоюзов, действующие на правах областных органов, и выборные республиканские правления союзов на Украине, в Белоруссии, Киргизии (Казахстане), Туркестане и Закавказье [65].

Однако реальные трудности экономического развития, внедрения рыночных элементов в деятельность предприятий, сопровождавшиеся несвоевременной выдачей зарплаты рабочим, сокращением численности союзов привели к ослаблению их финансовой базы, что заставило пойти на сокращение аппарата наиболее слабых, упразднение и слияние их органов, чтобы сконцентрировать средства и усилить состав инструкторов. В основном по той же причине некоторые губсовпрофы были объединены. Сужение начал демократии было объективно обусловлено и продолжалось. Конкретная работа профсоюзов имела авральный характер и сводилась к организации ударных акций и кампаний. Вообще, кампанейщина стала типичной в профсоюзной работе. Примером могут служить разнообразные "недели" - укрепления профсоюзов, профдвижения и пр. Так, еще в марте 1921 г. по решению Семипалатинского губкома партии специально созданная комиссия проводила неделю по укреплению профсоюзов, дабы вовлечь широкие массы в союзы, оживить их деятельность и четко определить задачи в воспитательной и хозяйственной сферах. По свидетельству губернской газеты "Степная правда" от 10 марта 1921 г., среди членов союзов было "много апатии", наблюдалась "обывательщина, которая покрывает плесенью эти организации", "в некоторых профессиональных союзах трудно заманить на собрания членов". Автор статьи – член губбюро партии Н. Глинский рекомендовал лишь общие средства, мало приспособленные к реальной специфике края: "Союзы нужно сделать крепкими и организованными", направить их усилия на подъем производства.

Однако в итоге тот же Глинский признал, что за неделю сделано "очень мало": не созданы работоспособные выборные органы союзов на предприятиях, не удалось сделать главными в их работе вопросы производства, культурного просвещения и втягивания масс в интересы производства. Основную причину он видел в отсутствии самодеятельности на местах и слабости партийной работы в союзах, слабости и инертности партийных фракций, отсутствии инициативы у коммунистов – членов союзов. К тому же, само руководство губсовпрофа раздирали разногласия и  взаимные обвинения в заносчивости, снижении авторитета перед массой и т.д. [63. С. 97] Очевидно, формально-бюрократические, процедурные, а зачастую и карьерные вопросы доминировали не только в деятельности организаторов движения, но главное – в их ценностных ориентирах и представлениях о приоритетах.

Из-за низкой степени реального влияния на массы и состояние дел в социально-экономической сфере хозяйственные органы фактически  игнорировали профсоюзы. Об основных тенденциях в развитии движения говорит и постановление Семипалатинского губкома партии от 18 июля 1925 г. по вопросу о работе профсоюзов. Наряду с позитивными тенденциями в повышении авторитета совпрофа в массах и нижестоящих организациях, успешном вовлечении казахских рабочих в промышленность, налаживании связи с местами и в деревне, в "казахизации постоянного профаппарата", были названы и недочеты. К ним по-прежнему относились чрезвычайно слабая постановка культурной работы, хроническая дефицитность и неудовлетворительное финансирование профсоюзов, ослабление экономической работы и воспитания низового актива, искажение и нарушение устава в союзах. Партийный орган предлагал совету профсоюзов, в частности, устранить принудительные методы в воспитательной работе, изучать и контролировать положение и самочувствие рабочих-казахов, быстрыми темпами проводить в жизнь методы профдемократии и т.д. Но в условиях сохранения языкового барьера между активистами и основной массой, политически индифферентной и культурно отличающейся, демократические процедуры, заложенные в устав профсоюзов, оставались чаще всего пустой формальностью. Не меньшую актуальность сохраняла проблема партийного влияния в профсоюзах.

Вообще, поставленные VI съездом профсоюзов СССР в 1924 г. задачи усиления союзной деятельности в национальных регионах "применительно к бытовым и культурным особенностям", вовлечения и обслуживания национальных масс на родном языке представлялись крайне проблематичными для Казахстана в силу слабого индустриального развития и малочисленности рабочих среди казахов. К примеру, по результатам обследования Актюбинской губернской парторганизации в феврале 1925 г. в справке ЦК РКП (б) отмечалось, что в 14 профсоюзах губернии состоят 6750 чел., из них рабочие – 3949, служащие – 2694, 107 подростков и 278 батраков. Рабочих-казахов – членов союзов было лишь 314 чел. По сравнению с данными  на 1 апреля 1924 г. число членов профсоюзов – русских увеличилось с 5357 до 5947, казахов – со 184 до 803. В целом за год число членов союзов выросло на 21%. Некоторое улучшение произошло в материальном положении рабочих, однако культпросветработа из-за отсутствия сил и средств была поставлена плохо. Малочисленность рабочих в профсоюзах Семипалатинской губернии в августе 1925 г. констатировал и Орграспредотдел ЦК РКП (б). Этим объяснялись слабость местного профсоюзного актива, трудности в выдвижении рабочих на союзную работу [63. С. 98-100].

Между тем по-прежнему все мало-мальски важные вопросы развития профсоюзов решали партийные органы. Бюро обкома партии, в частности, утверждало сроки созыва всех съездов профсоюзов, повестку дня межсоюзного съезда (она, к тому же, львиную долю времени отводила обсуждению хозяйственных вопросов, не забывая начать, как водится, с доклада о международном и внутреннем положении), заслушивало отчеты и информацию о работе профсоюзов, определяло основные направления их работы. Как указывалось на заседании бюро Крайкома партии в июне 1925 г., после проведения съездов союзов горнорабочих, рабочего просвещения, Рабземлеса, пленума союза пищевиков и межсоюзного съезда (I съезд профсоюзов Казахстана, 30 мая – 2 июня 1925 г.) процесс областного строительства союзов завершился. В республике насчитывалось 82 тыс. членов профсоюзов. На межсоюзном съезде, в котором участвовали 127 человек, в том числе 49 казахов, 100 коммунистов и 85 рабочих, при выборах Казсовпрофа  (в количестве 50 чел.) было проведено 19 казахов (38%), 8 женщин и 39 коммунистов, т.е. 78%. Председателем Президиума Казсовпрофа была избрана кандидатура партийного органа (Боярский). Показательно, что делегаты съездов, особенно казахские, больше всего при этом интересовались культурно-просветительной работой [66].
Ко времени II съезда профсоюзов республики (ноябрь 1926 г.) численность их членов достигла уже 136266 чел. Представительство коренного населения выросло с 13980 до 31455 (23% всего состава); аульно-сельские организации за 1,5 года выросли с 28672 до 52195 членов. Тем не менее, на съезде говорилось об отставании темпов роста численности профсоюзов от роста рабочего класса в целом. Изъяны в союзной работе объяснялись мелочной опекой низового актива, вмешательством руководящих органов в дела местных под предлогом приспособления к специфике края [66. С. 48]. Вообще, количественные показатели всегда доминировали при оценке успехов или неудач профсоюзного движения.

В целом динамика численности профсоюзов в 20-е годы отражала объективные процессы, происходившие в социально-экономической сфере республики. В первые годы нэпа количество членов союзов сократилось с 200 тыс. в 1921 г. до 55231 в 1923 г., прежде всего из-за  перехода на добровольное членство. С 1924 г. вследствие объективного увеличения численности работающих на возрождающихся и возникающих вновь предприятиях, в учреждениях и организациях, а также целенаправленных организационных и административных усилий партийных органов начался последовательный рост. Наибольший удельный вес казахов к апрелю 1929 г.  был в союзах текстильщиков (36,1%), горнорабочих (26,5%), кожевников (12,2%), но нигде они не составляли и половины рабочих отрасли. Снизился их удельный вес в союзах совторгслужащих, медсантруд, вырос в союзах сельхозрабочих, пищевиков, строителей. К 1 мая 1931 г. численность 23 имевшихся в республике профсоюзов достигла около 260 тыс. чел. Самыми крупными были союзы рабочих МТС и батраков, промышленного и коммунально-жилищного строительства, земледельческих совхозов, государственной торговли и кооперации и работников просвещения.

В целом в конце 20-х гг. численность представителей  коренного населения в промышленности по-прежнему была еще низкой, хотя только за 1925 – 1927 гг. она выросла в 1,5 раза. В 1928 г. 44% казахов – членов союзов трудились в сельском хозяйстве республики, и лишь 19,6% - в промышленности. Их доля закономерно была особенно мала в индустриальных союзах: у металлистов 0,68%, деревообделочников – 3,87%, печатников – 6,64%, пищевиков – 9%. Проблема состояла не только в формальном увеличении численности союзов, но и в слабой "коренизации" как предприятий, так и непроизводственной сферы, значительной текучести казахов-рабочих, с большим числом отходников и сезонников среди них. Особенно слабо были вовлечены в общественную жизнь женщины-казашки, в целом же удельный вес женщин в профсоюзах составлял в 1929 г. 16%, а среди работающих – 13,2% [67].

Стилистика принимавшихся на профсоюзных съездах и партийных форумах решений, казалось, не оставляла сомнений в искреннем стремлении руководства и актива республики искоренить бюрократизм и формализм, нарушения демократии, недостаточное внимание к конкретному рабочему человеку и т.п. изъяны в самой приближенной к социальным низам по своему назначению и организационной основе структуре. На III съезде профсоюзов республики в марте 1929 г., несмотря на уже очевидный отход от принципов нэпа, говорилось о "защитной работе" как главном направлении деятельности, о поддержке требований передовых рабочих к администрации предприятий. Однако на деле основные усилия по развитию профсоюзного движения сосредоточивались по-прежнему на формальных показателях, тем более что все сколько-нибудь демократические начала и инициативы по реализации подлинных задач и прав профсоюзов расценивались как правооппортунистический уклон и жестоко карались.

В количественном отношении, без сомнения, были достигнуты успехи. Так, в 1931 г. в республике был уже 31 союз, в том числе 24 имели центральные правления, - умножалась, таким образом, профсоюзная бюрократия. В начале 1934 г. союзы объединяли 70% рабочих и служащих республики, насчитывали 483800 членов, в том числе 163 тыс. казахов (30%). При этом 34% членов профсоюзов оставались неграмотными и малограмотными, а среди казахов – более половины. Участниками социалистического соревнования в то же время числились 30% членов профсоюзов, активную работу в союзах вели около 30 тыс. человек. По данным на 1932 год, казахи составляли 7 тысяч из 35738 добровольцев-активистов профсоюзов, а среди выборного профактива их было 23% [66. С. 51–53, 67, 75, 72].

Нельзя, разумеется, отрицать объективно прогрессивное значение включения национальных масс в социально активные формы общественной жизни. Это приводило к росту уровня гражданской ответственности, политической культуры людей, ранее почти полностью исключенных из модернизационных преобразований. В то же время чаще всего массовое вступление в состав профсоюзов не было связано с качественными изменениями в культуре и ментальности недавних кочевников. Чаще действовала привычка подчиняться власти и команде, внешне принимать навязываемые правила игры, оставаясь при этом в замкнутом мире традиционных стереотипов и обычаев. В 1926 г. в одной из волостей Аулие-Атинского уезда Сыр-Дарьинской губернии массовая сдача кандидатских карточек ВКП (б) объяснялась несостоявшимися коммунистами весьма показательно: "Нас записали в прошлом году, когда была родовая вражда при перевыборах Советов. В нынешнем году мы не победили, так зачем нам состоять в партии, только членские взносы платить" [45. С. 186].

Такого рода масштабные процессы, как создание системы общественных организаций (профсоюзы, комсомол, кооперативы, всевозможные массовые добровольные общества), были долговременными и достаточно болезненными, поскольку означали коренную и главным образом принудительную ломку прежних форм и моделей поведения, социальной иерархии и отношений, этнической картины мира и ментальности, образа жизни у кочевого этноса с незавершенной самоидентификацией. Сама же формула гражданственности и политико-правовой культуры, выведенная в директивах партии, была, как известно, декларативно демократической, а обеспеченный в то время титаническими усилиями большевиков в центре и на местах уровень их развития оказался далеко не достаточным даже по меркам РКП (б) – ВКП (б). Но не менее важным следует считать и то не бравшееся в рассматриваемый период обстоятельство, что сама доктрина власть предержащих изначально не была рассчитана на серьезный учет этнической специфики даже в европейской части России, не говоря уже о столь "экзотической" кочевой цивилизации.

Во второй половине ХХ века Казахстан назывался лабораторией интернационализма, однако складывание реальной метаэтнической советской общности, со всеми проявлениями стандартизации и гомогенизации общества, отнюдь не привело к исчезновению архетипов традиционной культуры. Профсоюзы, как и другие многочисленные общественные организации, выполняя функции социализации и применяя некие, часто мизерные, меры поощрения трудовой активности и политической лояльности, для большинства были одной из взрослых игр в общей схеме правил, предписанных извне и условно принятых  тружениками "гигантской лаборатории коммунизма". Активисты же и аппарат союзов в этой игре выполняли роль посредников в передаче директив сверху вниз и победных реляций как части массового действа – снизу вверх.

Образование СССР и развитие межнациональных отношений, характер национальной политики в 20-е годы отвечали задачам проводившейся ускоренной модернизации страны, в значительной мере изменили условия жизни, экономику, политические и социальные отношения в этносообществах.  В то же время имперская, унитаристская национальная политика опиралась на господствующие общественные представления и на псевдосоциалистическую интернационалистскую фразеологию, подкрепленную всевозможными целенаправленными средствами идеологического воздействия.
В партии, и ее аппарате особенно, трансформация взглядов В.И. Ленина на сущность федерализма, формы государственности, роль и целесообразность для советского государства культурно-национальной автономии не нашли поддержки. Территориальное самоопределение этносов в рамках унитарного государства, проводившееся в соответствии со сталинскими теоретическими установками, опиралось на идею о сохранении целостности России и приоритет классовой парадигмы над всеми остальными общественными отношениями, власти над обществом.

Объединительные, консолидирующие тенденции, воплотившиеся в собирании народов бывшей монархии в новое союзное государство, имели, безусловно, объективную основу. Но политическая практика была противоречива: не получили возможность плодотворно участвовать в органах власти представители других партий и идейных взглядов, лояльные по отношению к Советам; не произошло на деле разделение функций партийного и советского аппарата; уже решением Х съезда партии были быстро сведены на нет попытки конструктивного диалога и свободной дискуссии по вопросам национальной политики, как и по другим направлениям. Те, что проводились, не дали желаемых результатов с точки зрения гармонизации интересов, полномочий и оптимального уровня самостоятельности субъектов федерации в экономической, политической, социальной, культурной и других областях.

Стремление правящей партии сохранить и укрепить власть не способствовало консолидации, а напротив, вело к конфронтации с национальными элитами. Новая экономическая политика исключала политические преобразования, демократизацию национальной политики, повышение политической и правовой культуры масс, превращение Советов в действительные органы самоуправления, в том числе национального. Предлагавшиеся в самой партии, как и  национальными деятелями проекты,  прогнозы развития межнациональных отношений и взаимоотношений субъектов федерации, центра и национальных регионов были перечеркнуты, в том числе по поводу демократического самоуправления народов, их суверенитета, экономической самостоятельности, кадровой и языковой политики, социального и культурного развития.

В результате под лозунгом интернационализма (не будем забывать при этом о реальном различии между официально декларируемым интернационализмом и подлинным, основанным на глубоких исторических связях, чувстве комплиментарности и крайне сложном опыте взаимодействия и сожительства в подавляющем большинстве толерантных друг другу народов страны) консервировались многие отжившие формы политической организации, в национальных регионах культивировалась моноэкономика, происходило нивелирование культурного и социального многообразия этносов, которое в диалектическом единстве всех его проявлений как раз и должно было составить  силу государства. Вдобавок формировались потенциальные очаги межнациональных конфликтов, развивался этнонигилизм и искажалась подлинная суть межэтнических отношений, которые включали в себя как последствия проводившейся политики, так и стабильные традиционные формы конструктивного взаимодействия народов СССР.  Между тем для государства и партии  национальный фактор, являясь орудием укрепления системы, впоследствии стал одним из самых мощных оснований их глубокого кризиса.

Примечания
1 См., например: Бекмаханова Н.Е. Россия и Казахстан в освободительном движении: Последняя четверть XVIII – первая половина XIX  в. М., 1996; Ее же. Государственное законодательство и народы России // Российская многонациональная цивилизация. Единство и противоречия. М., 2003. С. 21-81.
2 Ротиер П. Легитимация Ata Meken: как казахская интеллигенция пишет историю своей родины // Аб империо. 2004. № 1; Сегизбаев О.А. Традиции свободомыслия и атеизма в духовной культуре казахского народа. Алма-Ата, 1973;  См. также: Ахметов А. Дух вольности святой: Чокан Валиханов и демократическая Россия. Алматы, 1995; Кутнякова Н.В., Рустамбекова А.Г. Значение деятельности казахских просветителей в формировании идей независимости казахской государственности // Вестник университета Ясави. 1996. № 1. С. 88-91.
3 См., например, работы казахстанских авторов: Абылгазина А. Казахские комитеты в 1917 году // Мысль. 1998. № 3. С. 84-87 (автор статьи констатирует относительную самостоятельность, консолидирующую и организующую роль национальных органов самоуправления от февраля до октября 1917 г., несмотря на влияние на их деятельность социального расслоения и соответствующих противоречий внутри этноса. В то же время царское правительство России неправомерно обвиняется в "политике апартеида" в отношении инородцев империи); Байтелесова Ж. Он был вождем интеллигенции. Роль А. Байтурсынова в формировании взглядов казахской интеллигенции начала XX века // Мысль. 2000. № 10. С. 70-73; Ермеков М.А. О роли государственного деятеля Алимхана Ермекова в становлении Казахстана // Саясат. 2000. № 2-3. С. 116-118; Касымбаев Ж. Вопросы истории восстания 1916 года в Казахстане в представлениях депутатов IV-й Государственной Думы России // Казакстан жогаргы мектебi. 1996. № 6; Мансуров Т. Полпред Назир Турекулов: дипломат, политик, гражданин // Мысль. 2003. № 3. С. 75-81; Нурпеисов К. Халел Досмухамедов: государственный деятель, ученый-энциклопедист, педагог // Мысль. 1998. № 2. С. 84-87; Садыкова Б.И. Мустафа Чокай и тоталитарный режим большевиков (20-е – 30-е годы XX века) // Вестник КазГУ. Серия ист. 2001. № 1. С. 113-122 и др. Е. Безвиконная в статье "Реконструкция национальной истории в современной Республике Казахстан (на примере российско-казахских отношений XVIII - XIX вв.)" (Аб империо. 2004. № 1) подтверждает наш вывод.
Предвзятый, ограниченный необоснованно узким кругом источников, далекий от научной объективности и политически незрелый характер имеет книга Садвокасовой З.Т. "Духовная экспансия царизма в Казахстане в области образования и религии (II половина XIX – начало  XX веков)". Алматы, 2005.
4 См., например: Асылбеков М.Х., Сеитов Э.Т. Алихан Букейхан – общественно-политический деятель и ученый. Алматы, 2003; Бисенбаев А.К. Другая Центральная Азия. Алматы, 2003; Жугенбаева Г. М. Тынышпаев о восстании 1916 г. в Семиречье // Вестник КазГУ. Серия ист. 1997. № 5. С. 71-74; Ее же. Мухамеджан Тынышпаев и правительство Колчака // Мысль. 1998. № 9. С. 83-88; Исмагамбетов Т. Развитие казахского истеблишмента в конце XIX – середине XX веков // Центральная Азия. 1997. № 11; Косач Г. Казахский "образованный класс" в Российской империи // Казахстан и Россия: общества и государства. М., 2004. С. 12-78;  Озганбаев О. Некоторые вопросы историографии российской Государственной Думы и о депутатах Государственной Думы из Степного и Туркестанского краев // Саясат. 1997. № 2. С. 99-109; Сергазинов Б.Р. Идеи государства и принципов государственно-правового устройства Мустафы Чокая в казахстанской действительности // Вестник Семипалатинского гос. ун-та им. Шакарима. 2001. № 2. С. 12-17; Султангалиева Г. Роль Оренбургского кадетского корпуса в формировании интеллигенции народов Западного Казахстана и Южного Урала (первая половина XIX.) // Поиск. 2002. № 1. С. 102-107; Тажмурат М. Батыс Алаш-Орда. Ақтөбе, 2003; Шац Э. Роль государства в устойчивости родовых связей в Казахстане //  Казахстан и Россия: общества и государства. С. 114-132 и др.
5 Шац Э. Роль государства в устойчивости родовых связей в Казахстане // Казахстан и Россия: общества и государства. М., 2004. С. 114-132. См. по этой теме также: Сагнаева С., Касымов Р. Ханская власть в казахском обществе // Мысль. 1998. № 11. С. 82-85; . Султанов Т.И. Государство и общество казахов в ХV - Х1Х вв. // Казахстан-спектр: аналитические исследования.1999.№ 3(9). С.88-104; Его же. Поднятые на белой кошме. Потомки Чингиз-хана. Алматы, 2001.
6 Букейханов А. Киргизы // Формы национального движения в современных государствах. СПб., 1910. С. 585 (до 1925 г. казахов называли киргизами – Д.А.).
 7 Цит. по: Седельников Т. Борьба за землю в киргизской степи. СПб., 1907. С. 61. (В Казахстане эта работа переиздана: Седельников Т. Борьба за землю в Киргизской степи: (Киргизский земельный вопрос и колонизационная политика правительства/ Каз. респ. отд. советского фонда культуры. Алма-Ата, 1991). См. также: Асаинова Ж.Ж. Влияние земельного вопроса на межнациональные отношения в Северном Казахстане в первой четверти ХХ в. Автореф. канд. дисс. Алматы, 1997; Атушева С.  Переселенческая политика царской России и кризис традиционного общества // Мысль.2000. № 4. С.70-72.
8 Цит. по: Аманжолова Д.А.  Партия Алаш: история и историография. Семипалатинск, 1993. С. 15-16.
9 Сын Отечества. 1905. 4 октября; Букейханов А. Киргизы. С. 598; Рабочий путь (Омск). 1905. 20 декабря.
10 Букейханов А. Выборы в Степном крае // К 10-летию первой Государственной Думы. Пг., 1916. С. 43.
11 Там же. С. 47, 44, 48-50; Семипалатинский листок. 1906. 13 июня.
12 Седельников Т. Указ. соч. С. 63, 71, 73, 77-78.
13 Букейханов А. Киргизы. С. 585; Аманжолова Д.А. Казахский автономизм и Россия. М., 1994. С. 20.
14 Россия и Центральная Азия. 1905-1925 гг. Сб. документов. Караганда, 2005. С. 43.
15 Они активно участвовали в подготовке и организации запросов по проблемам землеустройства в регионе, по поводу демократизации образования и учета конфессиональных нужд мусульман. См.: Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография. С. 34-35.
16 Семипалатинский листок. 1906. 5 июня; Швецов С.П. Омская газета "Степной край" и политическая ссылка // Северная Азия. Кн.1-2. М., 1930. С. 112; Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография. С. 45.
17 Степной край (Омск). 1905. 6 декабря.
18 Олкотт М.Б. Казахстан: непройденный путь. М., 2003. С. 80, 77, 70, 91-92.
19 Подробнее см.: Аманжолова Д.А., Рыскулов В.В. Председатель западного отделения Алаш-Орды Д. Досмухамедов и судьбы казахской интеллигенции в годы сталинских репрессий // www.kyrgyz.ru/?page=194; Исхаков С.М. Российские мусульмане и революция (весна 1917 – лето 1918 г.). М., 2003.
20 См., в частности: Булдаков В.П. Русофобия: происхождение психоза // Феномен народофобии. XX век. Казань, 1994. С. 18.
21 См.: Асылбеков М.Х., Галиев А.Б. Социально-демографические процессы в Казахстане (1917-1980). Алма-Ата, 1991. С. 42, 55, 58; Пьянчола Н. Казахские пастухи между коллективизацией и голодом // Казахстан и Россия. С. 79; Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XXV. Казахская АССР, Киргизская АССР. М., 1929. С. 3-13; Атушева С. Указ. соч.
22 Цит. по: Дулатов М. Ахмет Байтурсынович Байтурсынов (Биографический очерк) // Труды Общества изучения Киргизского края. Вып. III. Оренбург, 1922. С. 21-22.
23 О киргизской интеллигенции // Жизнь национальностей. 1920. 25 ноября; Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография. С. 52-54.
24 Там же. С. 56. Как считает Т. Исмагамбетов, "в острых дискуссиях "Айкапа" с газетой "Казах" проявлялось различие более радикальной, критической точки зрения "Айкапа" и более умеренной, ориентированной на постепенное преобразование кочевого и полукочевого хозяйственного уклада точкой зрения редакции газеты "Казах". Последний стал позднее официальным органом партии "Алаш". Радикализм "Айкапа" проявлялся в близости позиции редактора и издателя журнала М. Сералина к мнению тех представителей интеллигенции, которые увязывали оседание с решением проблемы наделения землей малоземельных и безземельных крестьян-казахов. Позднее этот радикальный и эволюционистский подходы к решению проблем общественной жизни стали основой для политического размежевания внутри казахской интеллигенции в годы гражданской войны в России 1918-1920 гг. и борьбы внутри казахских коммунистов в 20-е годы". Цит по: Исмагамбетов Т. Указ. соч.
25  Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография. С. 58-59; Вакт (Оренбург). 1913. 20 января.
26 См.: Национальные проблемы. 1915. № 1. С. 35; № 2. С. 36; Оренбургская жизнь. 1916. 28 января; Пахмурный П., Григорьев В. Октябрь в Казахстане. Алма-Ата, 1978. С. 27-28; Материалы к восстанию киргиз в 1916 г. // Новый Восток. 1924. № 6. С. 407-434; Сулейменов Б.С., Басин В.Я. Восстание 1916 года в Казахстане. Алма-Ата, 1977. С. 57; Жугенбаева Г. М. Тынышпаев о восстании 1916 г. в Семиречье // Вестник КазГУ. Серия историческая. 1997. № 5. С. 71-74.

27 См.: "…такое управление государством - недопустимо". Доклад А.Ф. Керенского на закрытом заседании IV Государственной Думы. Декабрь 1916 г. // Исторический архив. 1997. № 2.
28 Празаускас А. Слагаемые государственного единства // Pro et сontra. Т. 2. № 2. 1997. С. 25.
29 Тынышпаев М. История казахского народа. Алма-Ата, 1993. С.40.
30 Казах. 1916. 9 февраля; 9 марта; 8, 30 апреля; Юлдуз (Казань). 1916. 15 февраля; Брайнин С., Шафиро Ш. Очерки по истории Алаш-Орды. Алма-Ата, 1935. С. 38; Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография. С. 94-102.
31 Цит. по: Жугенбаева Г. М. Тынышпаев о восстании 1916 г. в Семиречье // Вестник КазГУ. Серия историческая. 1997. № 5. С. 72. Подробнее о перечисленных мероприятиях см.: Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография. Семипалатинск, 1993. С. 73-102; "…такое управление государством - недопустимо". Доклад А.Ф. Керенского на закрытом заседании IV Государственной Думы. Декабрь 1916 г. // Исторический архив. 1997. № 2; "Совещание признало полезным…" Из журнала заседания междуведомственного совещания об организации призыва  инородцев на тыловые работы. 1916 г. // Там же. 2004. № 3. С. 189-206; а также: Бисенбаев А.К. К вопросу о характере событий 1916 года в Казахстане // Казахстан в начале XX века: методология, историография, источниковедение. Вып. 2. Алматы, 1994; Булдаков В.П. Указ. соч.; Национально-освободительное движение в Казахстане в 1916 году: характер, движущие силы, уроки. Алматы, 1996; Касымбаев Ж. Вопросы истории восстания 1916 года в Казахстане в представлениях депутатов IV-й Госдумы России // Казакстан жогары мектебі. 1996. № 6; Национально-освободительное движение в Казахстане в 1916 году: характер, движущие силы, уроки. Алматы,1996; Панфилов А.В. Либерально-демократическая Россия о событиях 1916 года // Науч. тр. "Адiлет". 1997. № 1(2); Грозный 1916-й год. Сб. док. и материалов. Алматы, 1998; Мятеж киргиз в Семиреченской области в 1916 году: Причины и подготовительная работа администрации к ликвидации мятежа. Алматы, 2000.
32 Байтурсынов А. Революция и киргизы // Жизнь национальностей. № 27 (39). 1919. 3 августа.
33 Подробнее см.: Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография; Косач Г. Казахский "образованный класс" в Российской империи // Казахстан и Россия. С. 48-56.
34 Свободная печать (Семипалатинск). 1918. 1 января; Сибирская речь (Омск). 1918. 4 января; Спирин Л.М. Россия, 1917 год. Из истории борьбы политических партий. М., 1987. С. 311-312, 317-318, 301-302; Святицкий Н.В. Итоги выборов во Всероссийское Учредительное собрание // Год русской революции (1917-1918 гг.). М., 1918. С. 118-119, 110-111; Алаш-Орда. С. 116; Аманжолова Д. Движение Алаш в 1917 году. М., 1992. С. 18.
35 Аманжолова Д.А. Партия Алаш: история и историография; Ее же. Казахский автономизм и Россия. М., 1994; Тулепбаев М.Б. Алаш // История национальных политических партий России. М., 1997. С. 190-200; Атымтаева К. Идея национально-государственного самоопределения Казахстана в общественной мысли начала ХХ века: Автореф. канд.дисс. Алматы, 1997; Исмагамбетов Т. Указ. соч.; Косач Г. Указ. соч.
36 Казах. 1917. № 256. О казахских комитетах и областных съездах подробнее см.: Абылгазина А. Указ.соч.; Григорьев В., Панфилов А. Областные казахские съезды весны 1917 г. // Науч. тр. "Адiлет". 1999. № 1 (5).
37 Сибирская жизнь (Томск). 1917. 8, 11, 17, 21 октября; Путь народа (Томск). 1917. 17 октября.
38 Сибирская жизнь. 1917. 14 ноября; Жалпы сiбiр съезi // Казах. 1917. № 251. Цит. по: Әлихан Бөкейханов. Қыр баласы. Шығармалар. Алматы, 1994. 263 б.
39 Волобуев О.В. К вопросу о классификации национальных партий // История национальных политических партий России. М., 1997. С. 288. Программу партии Алаш см.: Казахская партия "Алаш" // Программы политических партий России: Конец ХХ – начало ХХ в. М., 1995. С. 236–240.
40 Алаш-Орда. Сб. документов. Кзыл-Орда, 1929. С.73-75, 104; Казахстанская правда. 1989. 19 июня.
41 Аманжолова Д.А. Этносы и власть в России: очерки истории и законотворчества. XX век. Т. II. Киров, 2003. С. 7.
42 См.: Алаш-Орда. С.50-53,56; Казах. 1918. 16 сентября.
43 Оренбургский казачий вестник. 1917. 23 декабря. № 109.
44 Казах. 1918. № 257. Цит. по: Бейсембиев К.Б. Идейно-политические течения в Казахстане в конце ХIХ - начале ХХ вв. Алма-Ата, 1961. С.363.
45 Аманжолова Д.А. Казахский автономизм и Россия. М., 1994. С. 49.
46 См., например: Шайхимова И.Б. К вопросу об истории национальной интеллигенции // О прошлом – для будущего (Некоторые актуальные проблемы истории Компартии Казахстана в свете гласности). Алма-Ата, 1989. С. 130-152; Джагфаров Н., Осипов В. Национал-уклонизм: мифы и реальность // Там же. С. 153-186; Кул-Мухаммед М. Жакып Акпаев. Патриот. Политик. Правовед: Политико-правовые взгляды Ж. Акпаева. Алматы, 1995; Исмагамбетов Т. Указ. соч.; Асылбеков М. Турар Рыскулов и Мухамеджан Тынышпаев на Турксибе // Мысль. 2000. № 7.С. 70-73 и др.
47 Россия и Центральная Азия. С. 336-339; Садвокасов С. Что нужно казахам // Ортен (Зарница). 1922. № 6. Цит. по пер. Е. Хасенова. www.arba.ru.27.01.2004.
48 Аманжолова Д. Казахская автономия: от замысла националов к самоопределению по-советски // Acta Slavica Iaponica. Tomus XXI, 2004. P. 123. Тунганчин Мухамедьяр Хангиреевич (1888 – 1942) - род. в Иргизе,  переводчик в канцелярии оренбургского губернатора, член партии с 1918. В 1917 – 1918 секр. Тургайского Совдепа, пом. чрезв. комиссара Степного края. В 1918 – 1920 – зав. Кир. отделом Наркомнаца, член Тургайского облисполкома, военком края, организатор первого каз. полка Красной Армии, в 1919 член КирВРК и ВЦИК. В 1919 по обвинению в подборе контррев. интеллигенции на отв. посты и поддержке "эсеро-меньшевистской" культпросветорганизации "Жигер", зажиме работы парторганизации Урды Уральской области исключен из партии, выведен из КирВРК и арестован, затем освобожден. С 1920  в системе соцобеспечения, культпросветучреждений КАССР, с 1927 в учреждениях заготовок, торговли Кзыл-Орды, Алма-Аты, с 1935 торгпред Казахстана в Ташкенте. В 1937 репрессирован.
49 Коммунистическая партия Казахстана в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т.1. Алма-Ата,1981. С.87.
50 Аманжолова Д.А. Казахский автономизм и Россия. С. 187.; Коммунистическая партия Казахстана в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т.1. Л.26-27,37.
51 Енбекши казак. 1925. 17 ноября.
52 См.: О задачах печати // Советская степь. 1926. 17 мая; Ответ на письмо молодежи // Енбекши казак. 1926. 9 июля; Рыскулов Т.Р. Избранные труды. Алма-Ата, 1984. С.148-169 и др.
53 Цит. по: Аманжолова Д.А., Кулешов С.В. Исторические судьбы "национального нэпа" // Россия нэповская. М., 2002. С. 81-82.
54 Там же. Л.11,22; Аманжолова Д. Казахская автономия: от замысла националов к самоопределению по-советски // Acta Slavica Iaponica. Tomus XXI, 2004. P. 140.
55 Цит. по: Аманжолова Д. Казахская автономия: от замысла националов к самоопределению по-советски. С. 140.
56 Отчет краевого комитета VI Всеказахской партконференции. Доклад и закл. Слово т. Голощекина (15-23 ноября 1927 г.). Кзыл-Орда,1928. С.31-33,34,56,69,104. 
57 Народное хозяйство Казахстана. 1930. № 3-4. С.17,19; № 5-6. С.41; Абжанов Х. Сельская интеллигенция Казахстана в условиях совершенствования социализма. Алма-Ата, 1988. С.39; Партийная жизнь Казахстана. 1990. .№ 10. С.77; Изменения социальной структуры советского общества (1921 - середина 30-х годов). М., 1979. С.295.
58 Об образовании КАССР в 1920 г. и роли алашординской интеллигенции в создании первой в современной истории казахской государственности см.: Аманжолова Д.А. Казахская автономия: от замысла националов к самоопределению по-советски. P. 115-143.
59 Зиновьев Г.Е. О роли профессиональных союзов. Доклад на фракции РКП (б) 8-го съезда Советов 30 декабря 1920 г. // Сочинения. Т.VI. М.-Л., 1929. С. 363.
60 Саратовский Совет рабочих депутатов (1917 – 1918 гг.). Сб. документов. М.-Л., 1931. С. 455-456.
61 См.: Букинич Д. Коммунизм и киргизы // Жизнь национальностей. № 31 (39). 1919. 17 августа; Лиянов Д. Автономная Киргизия // Там же. № 30 (87). 1920. 1 октября. Заместитель наркома по делам национальностей С.С. Пестковский, в 1919 г.  назначенный председателем ВРК по управлению Киргизским краем (его территория практически и составила в 1920 г. КАССР), писал тогда: "Теперь же Туркестану суждено быть воротами из Европы в Азию: из Советской России, теперешнего центра мировой революции, должны вливаться через Туркестан в Азию идеи социального и политического освобождения многострадальных трудовых масс Востока как от туземных, так и от пришлых поработителей.
…Имея за собой мусульман Туркестана, будем иметь Афганистан и Персию, а оттуда откроем путь для нашего воздействия на Индию и Монголию". Цит. по: Аманжолова Д.А. Казахский автономизм и Россия. М., 1995. С. 37-38.
62 Аманжолова Д.А. "… к профессиональному движению надо относиться как к гигантской лаборатории коммунизма" // Россия: идеи и люди. Вып. IX. М., 2005. С. 87.
63 Ахметов А., Кузьмин-Закс М., Рахимов А. Профсоюзы Советского Казахстана. М., 1961. С. 29-31; Аманжолова Д.А. "… к профессиональному движению надо относиться как к гигантской лаборатории коммунизма". С. 92-93.
64 Коммунистическая партия Казахстана в документах и цифрах. Алма-Ата, 1960. С. 56; Ахметов А., Кузьмин-Закс М., Рахимов А. Указ. соч. С. 35-36, 39-40; Компартия Казахстана в резолюциях… Т.1. С. 163-171; Аманжолова Д.А. "… к профессиональному движению надо относиться как к гигантской лаборатории коммунизма". С. 95-96.
65 Профессиональные союзы СССР. 1922-1924 гг. С. 42, 70, 71-72, 73, 79, 80; Компартия Казахстана в резолюциях… Т.1. С. 171; V пленум ВЦСПС. Резолюции по отчету Президиума ВЦСПС. По организационной работе // Томский М.П. Статьи и речи. Кн. IV. М., 1928. Приложения. С. 412.
66 Ахметов А., Кузьмин-Закс М., Рахимов А. Указ. соч. С. 42.
67 Весь Казахстан. Справочник. Алма-Ата, 1931. С. 398; Профессиональные союзы  СССР. 1926 – 1928 гг. М., 1928. С. 100–101; Ахметов А., Кузьмин-Закс М., Рахимов А. Указ. соч. С. 51; Аманжолова Д.А. "… к профессиональному движению надо относиться как к гигантской лаборатории коммунизма". С. 101-102.